Правда о любви (фанфик по Гарри Поттеру)

Глава 1. В защиту чести

У каждой достигшей брачного возраста барышни обязан быть Сезон. Это неписаный закон света, известный ей с детства, исполнения которого от неё ждали все. Почему же на первый вечер её Сезона она смотрит не с предвкушением, а с почти нескрываемым страхом?

Мисс Гермиона Грейнджер подавила вздох.

— У тебя вид приговорённой перед гильотиной, — сказал ей на ухо знакомый голос, и она с улыбкой развернулась к своему лучшему другу.

— Ты совершенно точно описал моё состояние.

— Нипочём не скажешь, — слегка подразнил её Гарри Поттер, — что девушка, помогавшая мне победить Тёмного Лорда, трепещет перед балом больше, чем сражаясь во время войны.

— Значит я не буду так говорить.

Блеск его глаз вызвал прилив бодрости, и она улыбнулась.

Но даже успокаивающая опора его руки не спасла её от подкатившего к горлу комка, когда она услышала произнесённые зычным голосом дворецкого имена.

— Мистер Гарри Поттер! Мистер Рональд Уизли. Мисс Гермиона Грейнджер.

Она знала, что их объявят именно так.

Этот бал, официально начинающий Сезон для волшебного сообщества, организовал сам Министр Магии Вестерфилд в их честь. Министр хотел посвятить его целиком Гарри, но тот отказался, сказав, что если не будут чествовать Рона и её тоже, то он просто не придёт. Конечно, мистеру Вестерфилду это не понравилось, но спустя всего пару месяцев после победы над Волдемортом мало кто спешил огорчать Гарри по любому поводу. И Министр любезно пошёл на поводу Гарри.

В первую очередь они поблагодарили мистера Вестерфилда за оказанную честь, и Гермионе пришлось приложить отчаянные усилия, чтобы её слова звучали искренне.

Когда-нибудь, в течение вечера, как была уверена Гермиона, Гарри — и ей с Роном тоже, естественно — представят всех присутствующих. Но поначалу этой чести удостоились только несколько избранных.

Гермиона улыбкой и книксеном поприветствовала хозяйку бала, миссис Вестерфилд, заметив поспешно скрытое той удивление от её нарочито простого платья и отсутствия украшений. Неужели она злорадствовала и воображала, что Гермиона будет отвлекать внимание от своей невыдающейся внешности большим количеством драгоценностей?

Затем они раскланялись с французским Министром Магии, специально приехавшим встретиться с Гарри, обменялись любезностями с главами отделов собственного Министерства. Она искренне обрадовалась, когда выяснилось, что мистера Уизли повысили до главы правоохранительного департамента.

От Артура Уизли они перешли к леди Дэнверс, одной из признанных авторитетных фигур волшебного сообщества, во многом просто в силу её возраста. Она была практически ровесницей Дамблдора и, как говорили, хорошей знакомой последнего. Более того, входила в состав совета попечителей Хогвартса, являясь единственной женщиной там.

— Мистер Поттер, вам давно пора засвидетельствовать мне почтение, — рявкнула леди Дэнверс в характерной для неё манере.

— Леди Дэнверс, — вежливо поклонился ей он, — Полагаю вы не знакомы с моим другом, мистером Рональдом Уизли?

— Мистер Уизли, — формально, но приемлемо для её возраста и положения, кивнула Рону леди Дэнверс.

— Леди Дэнверс, — поприветствовал её со своей стороны Рон тоном, который он приберегал для профессоров Хогвартса.

— Могу я представить другого моего друга, мисс Гермиону Грейнджер?

— Леди Дэнверс, — качнулась Гермиона в реверансе. И была крайне поражена намеренным игнорированием со стороны старой леди.

— Не стоит.

— Леди? — смутился Гарри.

— Я слышала о мисс Грейнджер и нашла, что не собираюсь приглашать её в свои знакомые сейчас, — холодно проговорила старуха.

У Гермионы перехватило дыхание. Гарри угрожающе прищурился и вышел вперёд, неосознанно закрывая Гермиону собой.

— Простите?

В его голосе ясно слышался холод и предупреждение. Но старая леди не заметила или, скорее всего, просто проигнорировала завуалированное предупреждение.

— Желаю вам и мистеру Уизли приятного вечера, — высказала она тоном, высокомерие которого заставило бы Малфоя сгореть от стыда, развернулась и ушла, оставив позади себя ошеломлённую Гермиону и кипящего от ярости Гарри.

Он гневался. Она ощущала волны его раздражения, и они, как ни странно, пробились сквозь её шок и боль.

Момент неестественного молчания был разрушен голосом профессора МакГоннагал, поприветствовавшей их с нехарактерным энтузиазмом.

— Мистер Поттер, мисс Грейнджер, мистер Уизли, как приятно видеть вас.

Всё ещё оцепенело Гермиона изобразила благодарный реверанс бывшему профессору за усилие в восстановлении дружественной для неё атмосферы приёма и сглаживании афронта от леди Дэнверс.

Её унизили, прямо и неприкрыто. Гарри участливо посмотрел ей в глаза, почувствовав усиление давления её руки.

— Может мне вызвать твой экипаж?

— Нет, спасибо, Гарри. Всё нормально, — отрицательно повертела она головой и постаралась выпрямиться. Уход сейчас означал бы признание вины и только усилил бы скандал. В её положении — неприемлемо.

— Ты уверена? — вклинился Рон. — Я могу передать твои извинения хозяевам через мать и отца.

Она пожала плечами и изобразила улыбку, пусть и понимала, что Гарри никак не обманет.

— Не надо. Я справлюсь.

— Старая карга чёртова, язык ей отрезать, — вполголоса излил своё отношение Рон.

— Не будем обсуждать ерунду, — отозвалась Гермиона. — Это наш первый бал, и нам надо веселиться.

Решив выбросить из головы прозвучавшее оскорбление, Гермиона перестала обращать внимание на участливые взгляды Гарри и постаралась выглядеть как можно беззаботнее. Очень помогло, что остальные последовали примеру МакГоннагал и тепло приветствовали её. В их улыбках чувствовались лёгкие намёки на пренебрежение любыми клеветническими измышлениями леди Дэнверс. Но всё равно Гермиону передёргивало от внимательных и любопытных взглядов как от ударов кнута.

Симпатия и жалость в глазах некоторых были даже хуже наглого любопытства. Гордость взбунтовалась — как они смеют жалеть её всего лишь из-за необоснованного оскорбления одной женщины.

Гермиона вцепилась в осознание собственной невиновности, как в щит, которым отражала любопытные и иногда злорадные взгляды окружающих. Вся её гордость и самоконтроль оказались направлены на выживание этим вечером.

Она знала, что удалось ей это во много благодаря Гарри, который прекратил тревожиться за неё и перестал изображать бдительного защитника, готового наброситься на любого, кто решиться оскорбить.

Настоящей катастрофой, как можно было ожидать поначалу, их первый бал не стал. Но ещё ни разу в жизни она не была так довольна, что вечер завершён и можно расслабиться в экипаже вместе с компаньонкой, мисс Читтистер, к счастью, уловившей её настроение и потому безмолвной.

* * *

На следующее утро она без всякого удивления услышала имя Гарри так рано, как только визит дозволен приличиями. Вид у него был, как будто он всю ночь мерял шагами комнату в раздумье, постоянно теребя шевелюру и приведя её в дико разлохмаченное состояние. Он пренебрёг обычными приветствиями и в тот же миг, как она зашла в гостиную, выпалил:

— Прости меня.

Она слегка запнулась, но приложила усилия, чтобы голос звучал спокойно:

— И тебе доброе утро.

У него хватило приличия смутиться

— Доброе утро, — сказал он формально и тут же продолжил. — Нам надо поговорить.

Ему было не по себе, но он продолжил, не ожидая её ответа и не глядя ей в глаза.

— О том, что говорила леди Дэнверс. Не знаю как точно, но как-то — может ей кто-то намекнул — она прознала про несколько твоих визитов проведать меня и Рона. Или про случившееся после последнего боя. Гермиона не только смутилась и покраснела от воспоминаний, но ещё и разгневалась.

— Но это же смешно! Ты сражался на войне, мы все тоже! Как им в голову пришло... Нелепость какая!

Гермиона проглотила остаток фразы. Гарри скорее подумает убить сумасшедшего короля Георга, чем скомпрометирует её любым образом. Он никогда... Он даже не задумывался о ней, как о женщине, по крайней мере так она думала. Ещё и поэтому они стали такими хорошими друзьями, что он всегда обращался с ней как с равным и разумным человеком. Без ссылок на женскую слабость, утончённость и прочую чушь, часто употребляемые как причина почему девушкам не позволено изучать защиту против тёмных искусств, продвинутые зелья или запрещено посещать некоторые отделы библиотеки Хогвартса.

Ей пришлось перетерпеть одно из самых больших разочарований, когда она восемь лет назад впервые переступила порог Хогвартса. Она была так обрадована, когда получила письмо и перед ней открылся совершенно новый магический мир. На него она возлагала огромные надежды на открытость и широту взглядов по сравнению с обществом, в котором она родилась, и на то, что в ней будут замечать не пустоголовость фарфоровой куклы, а интеллект в первую очередь.

Она всегда ощущала себя чужой в мире, где родилась. Там, где девушки воспитывались выглядеть как легкомысленные украшения, она оставалась серьёзной. В мире, где главнейшим свойством девицы считалась красота и где идеалом считалась очевидность, она оставалась скрытной и некрасивой по любым стандартам. В мире, где основными интересами девушек были одежда, драгоценности и чтение чего-то, кроме La Belle Assemblee и светских новостей в газете, не приветствовалось, Гермиона читала всё — от работ по классической философии и политике до художественной литературы.

Она надеялась, что в волшебном мире она найдёт своё место. Чтобы получить разочарование. В Хогвартсе она нашла много восхитительного, но одновременно обнаружила, что девушкам положена магия домоводства и не разрешено изучать защиту от тёмных искусств. Класс зельеварения поделён так, что девушки практиковались на снотворных или зельях от головной боли, в то время как юноши варили оборотное и иные, гораздо более интересные составы.

И опять она стала парией, высмеиваемой другими девушками, как синий чулок, и игнорируемой юношами за прямоту и взгляд свысока.

Как оказалось, только Гарри принимал её такой. Только Гарри... Поистине удивительно, что с момента, как она узнала о существовании волшебного мира, она постоянно в книгах натыкалась на его имя — мальчик-герой, умудрившийся ещё в младенчестве победить Тёмного Лорда. Потом она встретила его, просто тощего мальчишку в висевшей на нём мешком одежде с чужого плеча и в треснутых очках.

Гарри реагировал не как все. Он один не смеялся, наблюдая в библиотеке её жадный взгляд на полки с запрещёнными для чтения девочками книгами. А когда её застукали с одной из таких книг — изредка ей удавалось почитать желанное в моменты отвлечения мадам Пинс, — он взял на себя вину за то, что оставил эту книгу на столе, где её мог прочитать любой. Мадам Пинс поворчала, но титул "мальчик-который-выжил" был своего рода индульгенцией даже для неё. Гермиона неуверенно улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ, и с этого момента зародилась дружба между ними.

Рону гораздо дольше пришлось привыкать к её статусу друга и перестать её высмеивать, когда она высказывала серьёзные предложения. Рон принял её, когда она доказала свою ценность, несколько раз спасая их, и теперь он также один из её близких друзей.

Но всё равно, только Гарри получал от неё привязанность и верность намного больше, чем мог бы рассчитывать любой друг. За то, что он был первым, принявшим её такой, какая есть, и никогда не позволил ей почувствовать себя лишней. А когда Волдеморт возродился и противостояние ему стало делом Гарри, она не раздумывая решила сделать всё в её силах для помощи Гарри. Она не могла быть с Гарри и Роном в их странствиях и тайной охоте на Волдеморта — даже ей не позволено было пренебрегать нормами морали. Тогда она, оставаясь в Хогвартсе, взяла на себя все недоступные им исследования. С разрешения МакГоннагал и Дамблдора она практически всё время бодрствования перелопачивала историю тёмных искусств и прошлого Волдеморта, стараясь найти что угодно для обеспечения победы над ним.

Всего пару раз она проигнорировала требования благопристойности. Первый раз, найдя, переделав и опробовав редкое заклинание, она аппарировала на стоянку Гарри и Рона, а в результате от радости и истощения сил свалилась и заснула прямо у них. И ещё после последнего боя, когда окровавленного Гарри доставили в Хогвартс в бессознательном состоянии, и она просто отказалась уйти от его ложа в больнице, пока целители не сказали, что он точно будет жить.

И вот, некоторые скандалисты — точнее, одна скандалистка — разузнали об этом.

Да, она смутилась, но отказалась сожалеть и каяться. Она не могла поступить иначе и отказывалась стыдиться своих действий, порождённых искренней дружбой, привязанностью и преданностью. Особенно потому, что она не сделал ничего даже слегка непристойного. Неважно, как это смотрелось в чужих глазах.

— Знаю-знаю, но ты же понимаешь как оно видится со стороны, — подвёл итог Гарри. — Это скандал, а в скандале правда неважна. — Он вздохнул. — Прости, Гермиона. Мне надо было понимать... Никогда не намеревался... Не нужно было тебе позволять...

— Не надо, Гарри. Я отказываюсь чувствовать вину и тебе не позволю. Мы не сделали ничего даже отдалённо непристойного.

Он не выглядел убеждённым, хоть попытался улыбнуться, и тогда она в шутку добавила:

— Возьму девизом `Honni soit qui mal y pense' и буду встречать им всех приходящих.

— Что? — слегка улыбнулся он.

— Девиз Ордена Подвязки. Позор тому, кто распространяет злобные выдумки на пустом месте.

— Подходяще, — хохотнул Гарри.

Она улыбнулась, и на краткий миг им опять стало приятно друг с другом. Но слишком быстро ушла его улыбка — он вспомнил причину визита.

— Девиз прекрасен, Гермиона. Но ты же знаешь, что в глазах многих ты всё равно скомпроментирована.

— Но ничего же не было!

— Я знаю, ты знаешь, знают все наши близкие знакомые. Это неважно. Некоторые слышат только леди Дэнверс. Может она — старая карга, но она — сила, от которой нельзя просто отмахнуться.

Стало знобко и холод хлынул в сердце от несвойственной Гарри тревоги в голосе. Она внезапно поняла, что вне зависимости от истины, её жизнь поменялась навсегда после оскорбления на вчерашнем балу.

— Что... Что ты сказал? — бесполезный вопрос и ужасающее знание, каков будет неизбежный ответ.

Он, вздохнув, взлохматил ладонью волосы, показывая, насколько он встревожен и огорчён.

— Мы обязаны пожениться.

Она не могла вообразить насколько больно ей стало от тона этих трёх слов. Гул сердцебиения вдруг заглушил всё остальное, кроме эха в голове: Будьте осторожнее с своими желаниями...

— Нет! — вспылила она. — Я не могу выйти за тебя!

— Гермиона. Подумай хорошенько. У нас нет выбора.

— Но ты не хочешь жениться на мне.

— А ты не желаешь замуж за меня.

Гермиона вспыхнула, прикусила язык вместо резкого ответа и отвернулась, внезапно в первый раз за всё знакомство испугавшись Гарри. Не его, а его взгляда, который сможет разглядеть в её глазах признаваемую только ей правду. Она никогда не обдумывала, даже не пробовала задуматься, но сейчас она поняла, что где-то в глубине, в самом тайном уголке сердца и ума, она надеялась... Мечтала... О кажущейся невозможности и внезапной неизбежности... О нём, единственном, кроме отца, принявшем её и никогда даже тенью намёка не пытавшемся что-то в ней изменить.

Как может она выйти замуж за кого-то, кто не примет её и захочет изменить? И как ей было, нет, не надеяться, а мечтать в тайне от самой себя, что когда-то она сможет выйти за него, за своего лучшего друга?

Господи боже, как же она хотела стать его женой! Вне всякого сомнения. Но не так. Не таким вот способом, когда ему в тягость, когда он ощущает себя в ловушке. И вынужден будет всю жизнь видеть рядом её, а воображать другую.

Будьте осторожнее с своими желаниями...

К счастью Гарри воспринял её молчание как подтверждение нежелания брака с ним, и Гермиона смогла перевести дух и сохранить остатки гордости.

— А что насчёт мисс Уизли? — продолжила упорствовать она, наконец произнеся имя, которое мгновенно пришло ей на ум вслед за его предложением пожениться. Мисс Джинни Уизли, младшая сестра Рона. Прекрасная мисс Уизли. Полная жизни, популярная, привлекательная мисс Уизли, которой Гарри восторгался, поклонялся. Или даже любил. Она дёрнулась от мысли, что он может действительно любить мисс Уизли. — Ты собирался... ухаживать.

Это скрывалось, но не было тайной в близком кругу Гарри. Помешала война, отбросив все мысли об ухаживаниях и женитьбе. Но теперь, после войны, подразумевалось, что Гарри начнёт любезничать с мисс Уизли.

Он отвёл взгляд в пол, не успев скрыть от неё тень гримасы. Как будто звук имени потери вызвал боль. Мгновение спустя она встретила решительный взгляд.

— Я не давал никаких обещаний. Нет никакого урона чести, ни её, ни моей.

"Честь не обязывает. А что насчёт предпочтений?" — Она проглотила вопрос. Он предлагает честный и единственно достойный способ разрешения проблемы. Но — господи! — она не хотела так! Чтобы все считали её удачливой охотницей, загнавшей его в ловушку.

— Неужели мысли обо мне в качестве мужа так ужасны? — вяло пошутил он.

Она выдавила улыбку признательности, но не осилила ответ в том же стиле.

— Я... не хотела... так, — наконец сбивчиво выдавила она.

— Ну, пожалуйста, перестань делать вид, что брак со мной — трагедия, — шутливо взмолился Гарри. А под её взглядом добавил успокаивающе. — Ты знаешь, всё не так страшно. Мы уже друзья и мы знаем, что можем мирно жить вместе. Это гораздо больше, чем у большинства пар в начале семейной жизни.

Она встретила взгляд, хорошо знакомый нежный и твёрдый взгляд ясных зелёных глаз лучшего друга, в которого она может так легко и просто влюбиться без памяти.

С лёгким вздохом Гермиона Грейнджер, выражаясь метафорически, сознательно бросилась с обрыва:

— Хорошо, я выйду за тебя замуж, Гарри.

— Спасибо тебе большое, — с улыбкой он поднёс её руку к губам для поцелуя, и выглядело это как странная смесь неловкости и галантности.

Она смотрела на чёрную как смоль шевелюру склонившегося к её руке Гарри, а в ушах всё громче звучал притихший было рёв, чьи вибрации сотрясали разум и сердце.

Будьте осторожнее с своими желаниями. Они могут сбыться.

Глава 2. Уроки

В следующие дни и недели туман в голове Гермионы только подчёркивал своё господство, сменяясь на кристальную ясность лишь на краткие мгновения.

К её удивлению и раздражению она ощутила, как сильно завидуют другие барышни и матери девиц на выданье той, кто умудрилась подцепить Поттера — несомненно самого желательного холостяка волшебного общества. Даже подслушанное у одной матроны выражение "пронырливая девица" было сказано с завистливым восхищением.

К изумлению Гермионы профессор МакГоннагал не только не удивилась, но чрезвычайно обрадовалась и искренне поздравила их. Кроме профессора МакГоннагал, похоже, что только мистер Люпин, её родители и мисс Читтистер были откровенно рады.

Мисс Читтистер без задних мыслей была довольна блестящей помолвкой её подопечной в самом начале сезона, отмахиваясь от налёта скандала — "Какая разница? Он же женится на вас". Тем более, что раз причины скандала случились до её назначения дуэньей Гермионы на приёмы в волшебном обществе, закрытом для её родителей-магглов, ничто не могло повредить её репутации.

Ещё большим сюрпризом оказалась радость родителей. Почему они обрадовались, что она с Гарри попали в ловушку против воли?

— Мы знаем о твоей невиновности. Но в любом случае, если бы мужа для тебя выбирали мы с мамой, то из всех мужчин мира предпочли бы для тебя мистера Поттера, — выразился отец, а мама добавила:

— Ты выходишь замуж за благородного молодого человека, который искренне заботиться о тебе и, что более важно, действительно уважает тебя. Обстоятельства не идеальны, естественно, но принимая во внимание всё, мы счастливы за тебя, дорогая.

Делать нечего, пришлось скрыть дурные предчувствия. По крайней мере пока.

Было непонятно, успокаивало её или нет, что в связи с приготовлениями свадьбы и приданого виделась она с Гарри почти только на обязательных для обручённой пары раутах. Большим облегчением от смены статуса стало отсутствие желающих грубить и ей, и Гарри. К неизменной вежливости которого добавились намёки на мягкость.

Спустя ровно месяц после помолвки он позвал её обсудить детали свадьбы.

— Я подумал о свадьбе в Хогвартсе, — от оттенка неуверенности в голосе ей вдруг стало тепло на душе. — Если ты не против. Или предпочитаешь свадьбу в городе?

— Нет. Я тоже думала о Хогвартсе. Так родители смогут на него посмотреть.

— Хорошо, — успокоился он. — Я... уже упомянул о возможности провести обряд в Хогвартсе профессору МакГоннагал — рассчитывал на твоё согласие.

— Я всё же надеюсь, что ты не из породы мужей, ожидающих от жён только восторженного согласия, — поддразнила Гермиона для профилактики неловкости между ними.

— Я не подразумевал... — поник Гарри.

— Гарри, я пошутила.

— Извини, — расслабился и улыбнулся он. — Всё... немного странно. Первый раз женюсь.

— Я тоже. Будем учиться вместе.

Они с облегчением улыбнулись: друзья не взирая ни на что, и брак не отменит этого. Гарри любит её и заботится о ней. Они смогут быть счастливы.

— Ну что ж, — частично вернулся он к своей обычной манере. — Хотелось бы также знать, где ты желаешь жить? В городе, на Гримо, поближе к родителям?

— Честное слово, Гарри. даже не знаю, хочу ли я остаться в городе. Тем более с моей аппарационной лицензией я могу увидиться с ними в любой момент.

— Не забудь напомнить, что они приглашены погостить в любое время.

Она поблагодарила его улыбкой.

— На самом деле я подумала о Годриковой Лощине, — а на странное выражение, мелькнувшее в его глазах быстро добавила. — Но не возражаю жить где угодно. Гримо так Гримо, неважно.

Она не распознала выражения в его взгляде. А вдруг Гарри не хочет селиться в Годриковой Лощине? Он же не жил там. Так, заглянул пару раз. Там погибли его родители. Приятно ли ему жить в доме, где произошло убийство отца и матери? Ну почему, почему она так глупо разбередила рану и не согласилась сразу на Гримо? Она даже задержала дыхание, пока его лицо не смягчилось.

— Ты пробудила в себе прорицательницу к остальным талантам? Я на самом деле подумывал вновь открыть доступ к Годриковой Лощине. Не хватало твоего согласия.

Она полностью успокоилась и смогла улыбнуться.

— Мне нравится, когда жена может читать такие мои желания, — весело добавил Гарри. — Я пошлю Добби привести дом в порядок.

— Спасибо, это замечательно. Мисс Читтистер и мама взяли на себя почти все приготовления, но попросили узнать, не желаешь ли ты чего-то конкретного?

— У меня нет особых предпочтений, — покрутил головой Гарри. — Наверняка они знают больше насчёт всяких цветов, оформления и прочего. А разве барышни не планируют идеальную свадьбу с момента, как достигают возраста понимания её неизбежности?

— Не знаю про других, а я — нет, — неожиданно искренне сказала она. — Я не ожидала, что выйду замуж.

— Ты собиралась остаться старой девой?

Она кивнула. Такой термин она не употребляла, лелея тщательно скрываемый уголёк надежды. Но ведь правда, она не ожидала предложений о замужестве.

— Я не ожидала найти кого-то, кто позовёт меня замуж, и я соглашусь.

— Почему так?

— Я не та, кого большинство желают в жёны. Нет покорности и зависимости, синий чулок, не красавица и не богатая наследница, чтобы компенсировать отсутствие красоты. Я не играю, не пою, ненавижу вышивание и много чего ещё традиционно женского. И я не вышла бы замуж за того, кто желает превратить меня в другую.

Гарри следил за невозмутимым перечислением Гермионой так называемых недостатков. Поразительно, но он не заметил даже намёка на грусть ни в тоне, ни в выражении лица. Простая констатация факта, как будто сообщает не касающуюся её лично тривиальность. Его накрыло, и он не сразу понял чувство. Злость. На всех, кто создал у Гермионы впечатление её непригодности для семейной жизни. А ещё желание защитить. Он принял необходимость женитьбы на Гермионе и признал её такой же жертвой, как он сам, но ни разу не задумывался о её ощущениях. Может он этого не планировал и не хотел сначала, может не любил её — но он сделает её счастливой. Внезапно он наполнился неистовой решимостью — у него ещё ни разу в жизни такого не было, чтобы она ни разу не пожалела о замужестве. Она заслужила счастья гораздо больше ожидаемого ею, и он постарается дать ей всё желаемое.

— Может, у тебя не было конкретных желаний, но не сверю, что не было мечтаний. Не стесняйся воплотить их в свадьбе, — охрипшим голосом выразил искренность и смущение Гарри.

— Спасибо, Гарри, — улыбнулась она, ощутив накрывшую сердце нежность.

Ведь не может же быть плохим брак с тем, кто так мил и внимателен к ней?

* * *

Был вечер перед свадьбой. В это время завтра она перестанет быть мисс Гермионой Грейнджер и станет миссис Гарри Поттер, миссис Гермионой Поттер.

Миссис Гермиона Поттер... Она покатала имя на языке, стараясь принять его естественность. С завтрашнего дня и до конца жизни она — миссис Гермиона Поттер.

— Зайдите, — ответила она на стук в дверь. В комнату вошла мать и прикрыла дверь.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — выдала она улыбку. Подумала о Гарри, обо всём, что говорила и делала в последнее время. — Хорошо, — повторила она более уверенно.

Миссис Грейнджер улыбнулась и присела на край постели.

— Я думаю, ты будешь счастлива. Он хороший человек.

У дочери смягчилось выражение лица.

— Да, я знаю, — шёпотом произнесла она.

Мать изучала дочь, и в ней поднималась волна нежности к девочке, к её единственному ребёнку, к её дорогой, умной, взрослой дочери.

— Ты его любишь? Ведь так, Гермиона?

Вспышка румянца сменилась бледностью, а пальцы вцепились в покрывало.

— Нет... Я не знаю... Но думаю... — Она подняла взгляд на мать. — Думаю смогу полюбить его. — В душе страшась, что очень скоро полюбит его.

Ей никогда в голову не приходило, что мысль любить мужа испугает её. Если она полюбит его, позволит себе полюбить, но он её любить не будет, она этого не переживёт. Как ей жить с ним, любить и знать, что он её не любит? Без сомнения, он будет ей хорошим и верным мужем. Вне зависимости от снисходительности их общества к изменам Гарри не таков. Он слишком честен и добр к ней, чтобы даже помыслить обидеть её. Но если она полюбила, а он — нет, то как ей жить? Это убьёт её, медленно. Каждый день будет смертью кусочка души.

— Так страшно думать, что ты полюбишь его?

— Но он не любит меня.

— Ты так уверена? — Миссис Грейнджер видела молодого мистера Поттера рядом с дочерью, видела больше и внимания, и нежности во взглядах, чем если бы он испытывал просто дружеские чувства. В-основном, неосознанные, но признаки были, убедив её гораздо больше любых иных доводов. Если не сама любовь, то основа для неё имелась.

— Да, — выраженное одним слогом смирение.

— Позволь ему научиться любить тебя, увидеть понимающую, привлекательную, добрую молодую женщину. Только дурак не полюбит тебя.

— Любая мама думает так, — усмехнулась Гермиона.

— Возможно. Что не отменяет моей правоты.

Миссис Грейнджер посерьёзнела, в свою очередь опустив взгляд на покрывало. Она почувствовала себя неловко и покраснела.

— Пора сказать немного о том, что тебе ждать от завтрашней ночи.

Теперь румянцем покрылась Гермиона от странной смеси любопытства, нервозности и смущения.

— Было бы недобросовестно с моей не упомянуть, что сначала тебе будет больно, — не встречаясь взглядами, сказала мать. — Но если муж осторожен и внимателен, а я уверена, что молодой мистер Поттер таков, то боль не будет слишком сильной и долгой. Любовный акт может — и должен — быть приятным и для мужчины, и для женщины. Но для женщины не всегда так.

— А... для мужчины — всегда? — отважилась Гермиона.

— Да.

— Но это же нечестно.

Миссис Грейнджер улыбнулась одной щекой, в первый раз взглянув в глаза дочери.

— А жизнь вообще, как ты уже успела убедиться, не слишком справедлива. — Она помедлила и добавила. — Это не значит, что женщине обязательно неприятно или больно. Твой... Мистер Поттер целовал тебя?

Гермиона резко и почти безотчётно закрутила головой.

— Только руку.

— Вот как. Я видела, как он всегда почтителен и деликатен с тобой, и уверена, что тебе нечего бояться.

Голос не излучал той уверенности, которая должна возникнуть от слов, но Гермиона сомневалась — это из-за неловкости ситуации или неуверенности мамы?

— Мужчина — даже тот, кто верен жене, а я в мистере Поттере уверена — может получить удовольствие почти с любой. А вот женское наслаждение в брачной постели зависит от её предрасположенности к мужу. — Она встретилась взглядом с Гермионой. — Не думаю, что стоит беспокоится об отсутствии чувств к мужу с твоей стороны. Я уверена, что муж отнесётся к тебе с нежностью и участием. Тебе не стоит опасаться.

— Я не боюсь, — попыталась кивком изобразить убеждённость Гермиона.

— Хорошо, — ласково улыбнулась мать и поднялась на ноги с выражением рассчитавшегося с неприятным делом человека. — Выспись как следует, дорогая.

Гермиона снова кивнула, и после поцелуя в лоб мать покинула её. Но девушка сомневалась, что сможет заснуть. Её страхи не ослабли, а наоборот, обострились. Она не боялась, что Гарри обидит её, она доверяла ему и верила, что он не причинит ей боль. По крайней мере физическую.

Гарри не целовал её. Даже не пытался. Неужели он совершенно не хотел её? Но мама сказала, что мужчина может наслаждаться почти с любой женщиной, может вожделеть почти любую.

Вожделеет ли Гарри к ней? Может ли он желать её? А если да, если желает, то как она может узнать, что при погасших свечах, в темноте, Гарри не закрывает глаза и не воображает лицо другой, лицо мисс Уизли?

Как она сможет смириться и жить с этим незнанием?

Глава 3. Сюрпризы после свадьбы

День её свадьбы.

В памяти осталось размытое туманное пятно с мелкими осколками ясности. Запомнилась улыбка и слёзы отца, мгновенная паника, когда она встретила взгляд ожидавшего её Гарри и как она странным образом мгновенно ободрилась. Тень вопроса в его взгляде, когда он протянул ей руку, сменилась облегчением и ободряющей улыбкой. Улыбались профессор МакГоннагал, Рон и Билл Уизли, мистер Люпин. Запомнилось лёгкое и целомудренное прикосновение его губ, и как её губы горели после.

И запомнила напряжённое выражение на лице мисс Уизли, и как после их с Гарри разворота к гостям его взгляд метнулся к мисс Уизли и встретился с её на одно бесконечное и беспредельное мгновение... Этот образ испортил память о свадьбе, оставив неуловимый и гнетущий привкус горечи. Была ли в его взгляде на мисс Уизли тоска и жажда? Было ли в нём желание совсем иной свадьбы — с мисс Уизли в качестве невесты? Она понимала бессмысленность своих мучительных размышлений. Взгляд был мимолётный, и его больше никто не заметил. Но осталась заноза в душе.

Гарри развернулся взглянуть на неё — неужели из-за того, что она непроизвольно вцепилась ему в руку — и улыбнулся, пусть ненадолго, но успокоив её.

Потом она обнимала родителей, улыбнулась по-братски поцеловавшему в лоб и поздравившему её Рону, приняла спокойные и искренние поздравления мистера Люпина.

Но помимо воли взгляд её был прикован к Гарри, когда он раскланялся с семьёй Уизли и наконец обратился к мисс Уизли. Она смотрела на них, улыбаясь, кивая, делая вид, что полностью поглощена монологом профессора МакГоннагал. На мгновение по выражению лица мисс Уизли можно было ясно читать её мысли. С лёгким ознобом она осознала, как сильно жаждет мисс Уизли замуж за Гарри, вне зависимости от испытываемых им чувств. Она недостаточно знала мисс Уизли, чтобы определить искренность её чувств, но огорчение читалось у неё на лице. Гарри спокойно, но всё же с оттенком вины во взгляде принял весьма натянутые поздравления Джинни Уизли.

Гермиона отвернулась, внезапно не желая видеть ничего.

Теперь он её муж. И всё ещё её лучший друг, тот же самый молодой человек, которого она знала уже много лет. Она не будет — не может — мучить себя воображаемыми страхами. Они могут быть счастливы вместе, они будут счастливы.

* * *

В спешке приготовлений к свадьбе и беспокойств о брачной ночи, Гермиона не переставала думать о том, где она случится: то ли они каким-то образом отправятся в Годрикову Лощину, то ли останутся в Хогвартсе. И не удивилась тихим словам Гарри, выбравшего мгновение, когда поблизости не было никого:

— Нам пора, если мы не хотим оказаться в Годриковой Лощине глубокой ночью.

— О. Мы туда сейчас отправляемся? — Гарри кивнул с ответ.

От Лондона до Годриковой Лощины надо было добираться несколько дней на карете. А значит отсюда — не менее недели. Но прежде, чем она успела поинтересоваться способом путешествия, её проводили в превращённую в гардеробную маленькую комнату рядом с Большим залом переодеться для путешествия. Там её в последний раз обняла мать, и она поняла, что пришла пора прощаться и покинуть Хогвартс.

Ради Гарри. Она — его жена, и её место — рядом с ним.

Он ждал в Большом зале, неторопливо обмениваясь репликами с Роном и мистером Люпиным. Но на её появление улыбнулся, и она ответила ему улыбкой.

Она гадала о способе путешествия, когда выйдя из Большого зала, увидела ответ. У неё перехватило дыхание, и она не сразу повернулась к Гарри.

— О, Гарри!

— А как иначе нам успеть в Годрикову Лощину? — улыбнулся он её изумлению.

— Я даже не подумала о таком!

Она повернулась к матери, коснувшейся её руки.

— Гермиона, я не слишком понимаю во всех ваших волшебных делах, но неужели карета движется сама по себе?

— Ох, ты же не можешь их видеть! — Возбуждённо сказала Гермиона. — В карету запряжены тестралы.

— Тестралы?

— Крылатые кони.

— Они похожи на пегасов? — быстро повернулся к ней удивлённый отец.

— Боюсь, у них более неприятный вид, — признала Гермиона. — Большие, чёрные, с белыми глазами, из-под кожи выпячен скелет, а голова и шея похожи на драконьи. Смотрятся угрожающе, и бытует глупое суеверие, что увидеть их — плохое предзнаменование.

— Гермиона не упомянула, — вклинился Гарри, — что разглядеть их могут только видевшие смерть волшебники. Но есть и положительные качества. Они потрясающе быстрые летуны и сами прилетают куда надо.

— Понимаю, — тихо сказала миссис Грейнджер и перехватила мужа под руку.

— Полёт полностью безопасен, уверяю вас, — мягко успокоил их Гарри.

Миссис Грейнджер благодарно улыбнулась ему, и Гарри помог Гермионе забраться в экипаж перед тем, как сесть рядом с ней.

Застоявшиеся тестралы рванули в момент захлопывания двери, отбросив Гермиону на спинку сиденья. Скорость подъёма вызвала бы опасения будь она снаружи, но в закрытом экипаже рядом с Гарри даже слегка бодрила.

Она летела! Принимая во внимание её боязнь высоты, она никогда не летала и не жалела об отсутствии опыта в этой области магии. Но сейчас всё ощущалось по-иному, безопаснее, без необходимости смотреть вниз.

— Ой, Гарри, — выдохнула она, взглянув в окно. — Так чудесно. Смотри, как быстро мы летим!

Улыбающийся Гарри, откинувшись на спинку, наслаждался её радостным возбуждением. Он сам предпочёл бы оседлать метлу или тестрала и позволить ночному ветру рвать волосы. Но трогательное восхищение Гермионы полётом приковало взор.

Наверное есть магия в наблюдении чьего-то первого опыта. Первый раз неповторим, и вид довольной Гермионы стал сам по себе доселе невиданным для него наслаждением. Её без ложной скромности искренность, без попыток выглядеть более умной и знающей, чем она была. Он давно понял, что Гермиона — самый прямой человек из встреченных им. Честная, открытая и нелицемерная личность, чья скромность была такой же бесхитростной, как и её интеллект.

Гарри не нравилось, что эти черты не считают в обществе добродетелью, а в молодых женщинах поощряются невежество и смирение вне зависимости от обстановки. Но Гермиона не может притворятся, поэтому многим так легко обозвать её синим чулком и не обращать на неё внимания.

Наблюдая за её нескрываемым наслаждение первым настоящим полётом, Гарри понял, что искренность — одно из самых ценимых им её качеств. Какое отвращение выросло в нём к сахарной сладости лицемерия и фальши Дурслей на людях — "Ах как мило с вашей стороны взять и воспитывать сына умершей сестры как своего", покрывавших их настоящее отношение к нему, личному рабу.

Казалось, её глаза собирали весь тусклый лунный свет, и блики от них отражались от ткани и отделочных панелей кареты.

— Я никогда ещё не летала, — призналась она со смущённой улыбкой.

— Я догадывался, — она покрылась лёгким румянцем в ответ на его ухмылку.

— Честно говоря, я боюсь высоты и мне страшно видеть только пустоту подо мной. А тут по-другому, не надо смотреть вниз, а только разглядывать облака и звёзды. И не страшно, когда под ногами твёрдо.

— Я не знал, что ты боишься высоты, — с лёгким удивлением заметил Гарри. Он-то всегда считал её смелой, и из всех живущих только он видел её настоящую храбрость. И вряд ли была среди живущих ещё одна, способная так рискнуть ради помощи ему. Боязнь высоты виделась ему трещиной в броне, небольшой уязвимостью. И внезапно он умилился самому наличию слабости у неё.

— Поэтому я не возражала против запрета девушкам летать и играть в квиддич, — опять смущённо улыбнулась она.

— А ведь на самом деле! Я даже не подумал, а сейчас припоминаю. Может быть потому, что слишком много было протестов обо всём остальном?

— Но некоторые ограничения точно несправедливы, — смутилась она.

— Я знаю. Они устарели, основываясь на ложном применении обобщения ко всем молодым женщинам, — с лёгкой улыбкой повторил он пару её главных доводов против того или иного запрета.

— Без сомнений устарели!

Гарри не выдержал и от чистого сердца рассмеялся на возмущённое выражение её лица, чувствуя как со смехом испаряется накопившаяся неловкость от осознания, что она теперь его жена. Гермиона не спряталась от него в раковину, осталась сама собой и живо напомнила ему времена самого начала их дружбы, когда она то и дело вскипала негодованием по поводу политики Хогвартса: чем молодым ведьмам прилично заниматься, а чем — нет.

Она всё та же самая подруга дней его суровых. Может у них нет любви и страсти, но дружба поможет им обрести счастье в браке.

* * *

Показалось, что уже в следующий момент — не ощущалось ещё ни капли усталости от вида ночного неба — экипаж наклонился и через минуту приземлился с лёгким толчком. А пока он катился вперёд, она успела рассмотреть большой внутренний двор вокруг. Все рассказы про скорость тестралов оказались правдой.

— Мы на месте, — сообщил очевидное Гарри после остановки.

Открыв дверь, он вышел и помог Гермионе спуститься. Не успела она утвердиться на твёрдой земле, как их уши уловили возгласы знакомого голоса:

— Мистер Гарри Поттер! Сэр!

Гермиона в спешке почистила дорожное платье, а Гарри с широкой улыбкой развернулся к Добби, домовому эльфу, которого он освободил и заслужил его бесспорную верность.

— Привет, Добби. Надеюсь, ты помнишь Гермиону?

Добби поклонился так низко, что почти достал носом землю и вызвал улыбку у Гермионы.

— Здравствуй, Добби!

— О, Миссмайни, это честь мне! Добби сильно рад приветствовать вас и мистера Гарри Поттера в Годриковой Лощине!

Гарри с трудом сдержал смех: Добби — единственная личность — создание, кому Гермиона позволяла коверкать своё имя.

— Благодарю тебя, Добби, — ответила Гермиона.

— Всё готово, Добби? — поинтересовался Гарри.

И Добби закивал с таким энтузиазмом, что всё тело запрыгало вверх-вниз.

— О, да, мистер Гарри Поттер, сэр! Добби всё смотрел. Дом совсем очищен, комната Миссмайни готова, и Винни ждёт Миссмайни в её гардеробной.

— Винни — эльфийка, которую я нанял для тебя, — пояснил Гарри. — Давай осмотрим дом завтра, а то поздно уже.

— Да, хлопотливый выдался день, — лёгкая улыбка тронула её губы.

На неё накатило осознание, что сейчас — их первая брачная ночь, и она постарась избежать его взгляда, сделав вид, что рассматривает обстановку, на деле почти ничего не видя. Она успешно прогоняла мысли, но пришла пора взглянуть в глаза реальности. В голове эхом отдавались слова матери — и успокаивающие, и тревожные. Она говорила, что будет больно. А насколько? Гермиона не боялась — только не с Гарри, но гораздо сильнее её беспокоили его чувства. Желает ли он её? Точнее, может ли он её хотеть? Она вспомнила касание губ, и странная дрожь прошла по телу — должны же быть ещё поцелуи? Она не возражает, вспомнив, как горели её губы после прикосновения к его губам.

Она машинально отмечала, что Гарри ведёт её по широкой спиральной лестнице, затем по коридору и останавливается перед дверью.

— Это твоя спальня, — с некоторой неловкостью открыл он дверь.

Она практически не обратила внимания на отделку стен, отметив только её белый с оттенками синего цвет. Всё внимание приковала большая кровать с четырёхпологовым балдахином под также белым покрывалом с изысканной вышивкой мелкими голубыми цветами.

— Если тебе не нравится убранство, можешь поменять по своему вкусу.

Гермиона очнулась, покачала головой и постаралась искренне улыбнуться.

— О, нет, не надо. Все просто восхитительно.

— Эта дверь ведёт в гардеробную, — показал он на дальнюю от них боковую стену. — А эта соединяет наши спальни, — после паузы неловким жестом указал он на дверь в ближней к ним стене, слегка покраснев и пряча взгляд.

— О, — только и смогло вырваться забывших как говорить губ Гермионы.

Рассердившись на собственную глупость, она взяла себя в руки и выпрямилась. Это просто стыдно, вести себя как трусливый пескарь, как безголовая девица. Бросив взгляд на Гарри и пылая румянцем, она заставила себя сказать:

— Я... Мне надо пятнадцать минут... подготовиться.

— Гермиона, — настал его черёд смущаться и краснеть, — ничего не будет.

— Мы не собираемся... физически подтверждать брак? — теперь горело всё лицо, и она была не в состоянии встретить его взгляд.

— Я думал... Считал, что тебе нужно время привыкнуть к замужеству перед тем, как мы... — замолк он после неловкого жеста.

— О, — повторилась Гермиона. Хотелось сказать что-то иное, но ни один урок этикета не упоминал, что говорить мужу после подобного заявления! Сказать "Спасибо" вряд ли возможно. Она сама не понимала, что ощущает: благодарность и облегчение или разочарование и огорчение. Потеряна уверенность, она сбита с толку, и ей мучительно неудобно, вплоть до ненависти к себе за своё состояние на виду у Гарри.

— Это... Ничего не будет, пока ты не захочешь, — он взял себя в руки и постарался мягкостью тона подбодрить её. — Я... — начал он, но остановился и закончил простым: — Спокойной ночи, Гермиона.

— Спокойной ночи, — порадовалась она, что не повторила своё глупое "О".

Взглянув на неё последний раз и слегка дёрнув губами в попытке изобразить улыбку, он вышел и мягко закрыл за собой дверь.

А Гермиона осталась стоять посреди спальни в недоумении и неуверенности. И ей совершенно не нравилось это ощущение.

Они не собираются выполнять все брачные обязанности. Пока. Озвученный мотив Гарри скорее всего правдив — он очень деликатен. Но она не смогла заставить замолчать тихий голос сомнения в голове. А если он не хочет овладеть ею, чтобы брак стал совершённым? Может он не желает её? А если он просто не находит её желанной, как женщину, и поэтому избегает физической близости с ней?

Гора прочитанного на эту тему подточила её обычную рациональность, и она не могла удержаться от гадания: "Если бы Гарри женился на мисс Уизли, был бы он готов отложить физическую близость?"

Лёгкий стук в дверь гардеробной отвлёк её от болезненных гаданий.

— Войдите.— В открывшуюся дверь зашла эльфа с тёмно-розовым обручем на голове, и Гермиона выдавила улыбку. — Ох, ты должно быть Винни.

— Да, миссис Поттер, мадам, — присела в реверансе эльфа, расплывшись в улыбке от звука своего имени. — Большая честь для Винни быть здесь, и Винни будет упорно работать и делать всё желаемое для миссис Поттер.

— Я в этом уверена.

— Винни развесила вашу присланную одежду. Мадам желает переодеться?

— Да. Спасибо, Винни.

Привычная рутина подготовки ко сну успокаивала. Но смущение этой ночи ещё не закончилось. Отпустив Винни и открыв дверку шкафа с развешанными ночными рубашками она обнаружила ту, которую по замыслу матери надо было надеть в эту ночь.

У бледно-бирюзовой прозрачной ткани не было иных целей, кроме разжигания мужского вожделения. Почти угасший румянец вспыхнул с новой силой. Она застыла, не в силах найти в себе мужество одеть эту вещь. И одновременно наоборот, желая, чтобы была причина быть в ней. Но увы, первую брачную ночь она проведёт в одиночестве.

Тронув тончайшую шёлковую ткань, она подавила вздох. Может быть, когда-нибудь... А пока она скользнула в обычную простую рубашку, как будто в укор себе, и забралась в кровать.

И тут же отвлеклась на небывалую роскошь и удобство постели. Её кровать дома, у родителей, сильно уступала по качеству этому... ложу. Она впервые кожей ощутила, что означает состояние Гарри. Никогда до этого она не смотрела на него, как на богача. Ей это было совершенно неважно. И вот кровать — неоспоримое и осязаемое доказательство величины его материального достатка. Миг веселья: возможно, она — единственная барышня в Англии, в первую брачную ночь понявшая насколько богат её муж.

Её молодой муж.

Переведя взор на дверь между спальнями, она гадала — спит ли он, как выглядит его спальня — и мучилась сомнениями, окажется ли она в его постели?

Пока, почти вопреки воле и даже не осознав, не заснула.

Глава 4. Начало

Гермиона проснулась, когда солнце было уже высоко. Глянув на часы, она с беспокойством осознала, что уже почти десять часов. Похоже, вчера она сильно перенервничала и устала больше, чем думала.

Она позвала Винни и поспешила одеваться с гораздо большим, чем обычно тщанием. Осознав своё желание выглядеть как можно более симпатично в глазах мужа, Гермиона выбрала утреннее тёмно-лиловое платье простого покроя.

— Очень симпатично, дорогая, — одобрило её выбор зеркало. Воодушевлённая похвалой, Гермиона поспешила вниз по лестнице, на ходу впечатляясь чистотой и элегантностью линий.

Входная дверь открылась, пропуская Гарри, в момент, когда она добралась до фойе.

По одежде и по общему бодрому, хоть слегка расхристанному виду было понятно, что он летал. Она засомневалась, а не показалось ли ей, что он запнулся, когда он заметил её. А когда лёгкая вспышка нечитаемых эмоций сменилась улыбкой, её сомнения развеялись.

— Доброе утро.

— Доброе утро, — она слегка покраснела, и удивилась — когда она начала так реагировать на Гарри? Когда осознала, что он теперь её муж? Когда поняла, что он не только человек и её лучший друг, но ещё и мужчина?

— Я подумал, что мы можем осмотреть дом и хозяйство. Только гид из меня не очень, большую часть я сам впервые увижу.

— Если тебе не трудно, то мне всё равно очень.

— Хорошо, я переоденусь и встретимся, когда ты позавтракаешь. Я уже поел.

* * *

Годрикова Лощине не просто дом, осознала Гермиона после начала осмотра. Это настоящее поместье со всем полагающимся.

Дом нельзя было назвать милым. Тускло-серый камень придавал внушительную и слегка зловещую элегантность его облику даже при дневном свете. Башенки и зубцы умеряли мрачность фасада. Смотрелось всё так, как и было — построенное много веков назад здание противостояло времени и изменениям с обнадёживающей основательностью. Как с удовлетворением отметила Гермиона, были надстройки и пристройки, но у тех, кто их осуществлял хватило мудрости соблюсти стиль кладки с незаметными переходами из старого в новое. Пристройки придали дому вид неуклюжей "Е", отдавая должное королеве Елизавете, во времена которой случилась перестройка.

Она читала, конечно, что Поттеры — древняя волшебная семья, но не осознавала — насколько древняя. Выросшему в неведении Гарри только предстояло обрести манеры наследника старого и крепкого рода, чтобы соответствовать стилю дома. Всё создавало впечатление глубокой укоренённости Поттеров в этом имении.

Пока казалась странной мысль, что теперь она, через замужество — одна из них, часть семьи и истории дома.

Очевидно, интерьер дома менялся в соответствии с веяниями эпох, но брались самые изящные, элегантные и в то же время простые решения. Гермионе подумалось, что по крайней мере некоторые из жён Поттеров были не обделены вкусом. Она улыбнулась Гарри.

— Мне кажется, я уже люблю твой дом.

— Он теперь и твой, — сквозь его улыбку она увидела благодарность во взгляде, большую, чем положено за простую похвалу.

У неё перехватило дыхание, и было непонятно, от чего конкретно. На душе потеплело — это замечательное место теперь её дом.

Помещения первого этажа предназначались в общее пользование. Стол в главной столовой показался ей не менее длинным, чем любой факультетский в главном зале Хогвартса. Позже пришлось переоценить размеры более чем в два раза в меньшую сторону. Пищу можно было принимать в паре более камерных и уютных мест: в утренней комнате, где она позавтракала, и в малой, судя по всему, чисто семейной столовой.

Ещё имелось несколько гостиных и салонов, музыкальная комната с фортепьяно, арфой и несколькими неопознанными ею инструментами и с выходом на террасу. С которой, в свою очередь, легко было попасть в сад или в пристроенную к дому в весьма недавнее время теплицу. Там она обнаружила смесь маггловских и магических растений, от апельсинового дерева до мандрагоры.

На втором этаже расположились спальни, в одном крыле — гостевые, в другом — семейные. Почти всю ширину дома сзади занимала галерея с окнами в сад и портретами Поттеров на стене.

Даже на поверхностный взгляд похожесть мужчин вызывала улыбку — лохматые брюнеты в очках, хотя стиль оправ сильно различался от эпохи к эпохе.

Она бросила взгляд на Гарри, который ушёл в себя, разглядывая лица предков, о которых он до недавнего времени не имел никакого представления. Ей вдруг стало до жути обидно за ужасающую трагедию его взросления, когда даже неоткуда возникнуть мысли о предках, о семейных традициях и преданиях. Обязательно надо будет разыскать всё написанное по истории семьи Поттеров, чтобы их дети не росли невежами. И Гермиона слегка покраснела от таких мыслей.

Стоило развеять налёт меланхолии во взгляде Гарри.

— По крайней мере понятно происхождение твоих волос, — поддразнила она.

— Это часть обаяния Поттеров, — отпарировал Гарри с шутовской ухмылкой вполоборота к ней.

— О. да! Конечно! — засмеялась Гермиона. — Плеяда очаровательных предков впечатляет, — добавила она притворного благоговения в голосе.

— Если это о чём-то говорит, то наша семья не настолько чистокровная, как большинство старых волшебных. Некоторые из предков отличались бунтарством, и дядя Сириус упомянул скандал, когда какой-то мой предок сбежал, чтобы жениться на маггловской барышне.

— Вот как? Можешь показать их портреты?

— Не... Не могу сказать, — признал Гарри со смущённой улыбкой. — Я же говорил, что гид из меня не очень?

Гермиона остановилась около портрета одной пары, одетых в стиле Ренессанса, зацепившись взглядом за женщину-блондинку, чьи тонкие, острые черты и выражение лица напомнили ей смягчённую, женскую версию Драко Малфоя.

— Гарри, она выглядит как Малфой!

— Ах, да, — встал вплотную к ней Гарри. — К счастью для тебя, я могу кое-что сказать. Дядя Сириус упоминал о ней разок, когда рассказывал о семье. Выглядит она так, потому что она — из них. Гонория Малфой, если быть точным.

Гермиона недоверчиво хмыкнула, не обратив внимания на неизящность звука.

— У кого-то из Малфоев в имени было слово "честь"*?

/*Прим. переводчика. Гонория — производное от Honor — честь, честность./

Гарри издал смешок.

— Иронично, не так ли? Но видимо, она была не чисто малфоевских манер, по словам отца, которые мне повторил дядя Сириус. И брак был относительно счастливым, по меркам того времени.

— Это по каким меркам? Наподобие, что они могли прожить в одном доме месяц без попыток убить друг друга?

— Где-то так, мне кажется. В её защиту могу добавить, что она была очень приятной в общении женщиной. Так что не стоит всех Малфоев одной меркой мерить.

— Значит ты родственник мистеру Драко Малфою?

— Да, правда очень дальний. Дядя Сириус упоминал, что в той или иной степени все старые магические семьи связаны родственными узами, особенно чистокровные. Поттеры тут особняком, — смягчился голос и улыбку Гарри. — Дядя Сириус шутил, что у нас был где-то общий предок, и он в каком-то там колене мой племянник. — Он замолчал и сморгнул. — Дальнее родство по крови значит очень мало, иначе весь волшебный мир жил бы без вражды. В отличие от большинства, чьи отношения строятся на степени родственной близости, мой отец и дядя Сириус просто крепко дружили.

Снова взгляд Гарри стал отстранённым и печальным, как обычно при упоминании отца и дяди Сириуса. Тот был на самом деле его крёстным, но поскольку считал Джеймса Поттера братом, то убедил Гарри звать себя дядей вместо формального "мистер Блэк".

Гермиона молча изучала Гарри, раздумывая, как много её обычно скрытный друг рассказал за несколько минут. Гарри не стремился к общению, почти не говорил о родителях и Сириусе, но она давным-давно поняла, что отсутствие слов о них, вопреки людской молве, свидетельствовало об ином тем больше, чем меньше было разговоров. Чем глубже были его чувства, тем меньшему количеству людей он о них рассказывал. И только ей, Рону и мистеру Люпину он доверял достаточно, чтобы разговаривать о родных.

Молчание тянулось, в нём нарастал привкус печали.

— Хм, я могла бы раскаяться в намерении выйти замуж, если бы знала, что внезапно стану родственницей Малфоев.

— Вот такой я хитрый и скрытный, — проморгнувшись, попытался изобразить из себя комического мудреца Гарри. — Теперь поздно, деваться тебе некуда.

— Ага, — обрадовалась Гермиона веселью в его глазах. — значит с самого начала вы намеренно вынашивали коварный план, сэр.

Пусть он промолчал, но его глаза засияли. Когда они двинулись дальше, он предложил ей взять его под руку. Лёгкий жест, пустяк, но он породил радостный трепет в груди. Первый признак, что он приветствует её прикосновение, даже такое бесхитростное. Все предыдущие случаи были либо ради остальных, либо когда он считал, что она устала и ей нужна опора. Здесь и сейчас всё по-другому — никому нет дела до них, и она не могла устать от лёгкой прогулки по дому. Жест любезности и теплоты — смеет ли она назвать это нежностью? Или даже пожелание ей спокойно прикасаться к нему? Точно она не понимала, но здесь было гораздо больше, чем вежливость или даже дружба. Улыбаясь, она легко подхватила его под согнутый локоть.

Они достигли конца ряда портретов, и на стене осталось ещё много места. Для неё, для Гарри, для их детей и последующих потомков, вдруг осознав, покраснела она.

В тот же момент она впервые увидела его родителей. Она знала, что он видел их — сначала в зеркале Еиналеж, потом, ужаснее, когда их призраки явились из палочки Волдеморта, но её не было с ним в оба этих раза. Внутренняя тяга к ним заставила гораздо пристальней изучать именно их портреты.

— Ох, Гарри, — легко вздохнула она. Слова вырвались почти против её желания. Может быть из сострадания к нему, никогда не знавшему родительской любви?

Он улыбнулся, но улыбка не достигла глаз. С нарочитой формальностью, пусть и небрежно переставив с ног на голову порядок представления — сначала младших старшим, он сказал:

— Гермиона, я представляю вам моих родителей, мистера Джеймса Поттера и миссис Лили Поттер.

Гарри был очень похож на отца. Не только лохматой чёрной шевелюрой и очками, но и чертами лица, с лёгкой разницей в линиях носа и рта. Не считая зелёных глаз, которые, по общему признанию, были унаследованы от матери.

Что-то вздрогнуло внутри: первый взгляд на миссис Поттер неприятно напомнил о мисс Джинни Уизли. Но спустя мгновение впечатление пропало. Всё сходство ограничилось близким цветом волос, а всё остальное, и самое главное — выражение лица миссис Поттер, отличалось кардинально.

Портреты написал отменный художник. Даже далёкая от искусства Гермиона видела изображённых людей как живых. Миссис Поттер сидела, а Джеймс Поттер стоял рядом. Художник поймал их взаимодействие, молчаливый разговор. Отец Гарри слегка ухмыляется, только что подмигнув жене и сыну, а его рука движется, чтобы лечь на плечо жены. Мать тоже улыбалась младенцу, а теперь поворачивается взглянуть на мужа. Открытое и живое, её лицо ничем не напоминало напряжённое и требовательное выражение мисс Уизли. А любое виденное ей за семь лет знакомства проявление эмоций мисс Уизли не выдерживало сравнения с глубоким чувством во взгляде миссис Поттер.

— Твоя мать видится мне потрясающей женщиной, — наконец сказала Гермиона.

— Да, она была такой, — тихо согласился Гарри.

— Как хорошо бы было познакомиться с ней.

— Думаю, ты бы ей понравилась, — бросил он взгляд на Гермиону. — Ты бы им обоим понравилась, — он почти не задумывался над словами, уже потом осознав собственную искренность. Мысль подбодрила: раз его родители полюбили бы Гермиону, значит он получил их благословение на брак.

— Спасибо. Самой приятный, комплимент от мистера Люпина вчера был, что я напоминаю ему твою маму.

— Так и сказал? А ведь верно, кому, как не ему знать её.

Они покинули галерею, и Гарри продолжил размышлять о родителях, крёстном и пытающемся заменить их всех Ремусе. В мыслях появилась несвойственная теплота, как будто проникшая от её руки без перчатки даже сквозь ткань сюртука.

Пусть он решил, что женитьба — идеальный повод вернуться в родовое гнездо, невзирая на тревожащие призраки и воспоминания, но остатки сомнений не позволили ему ни навестить дом раньше, ни даже осмотреть его этим утром.

Его хватило только на полёт ради обычного для него отдохновения, а не для знакомства с поместьем. Но исследование дома вместе с Гермионой оказалось удивительно приятным. Хотя почему удивительно, ведь она его лучший друг в конце-то концов. Лёгкая беззаботность её замечаний и возгласов позволила ему взглянуть на дом как он есть — старинный и достойный семьи дом. А не здание, по чьим коридорам ходили родители и злополучное обиталище его кошмаров об убийстве родителей.

При взгляде на портрет родителей не было ожидаемой всепоглощающей скорби, а всего лишь лёгкое касание тоски и сожаления. Пожалуй впервые он думал о родителях без ощущения вины. Ему стоит отправить призраков на покой.

Он украдкой следил за Гермионой и не сомневался, что удовольствие от обхода — во многом её заслуга. Внезапно его окатило невнятными ощущениями, желанием стать ближе к ней. Не отдавая себе отчёта свободной рукой он накрыл её кисть, слегка пожав.

В ответ он получил лёгкую улыбку.

— Неисследованной осталась только одна часть дома, — сказал он, наслаждаясь всплеском удивления в её глазах.

— Есть ещё? Гарри, в этом доме расширяющиеся стены или что-то такое?

— Нет, насколько мне известно.

Он намеренно оставил эту часть напоследок, только её заранее отыскав с утра.

Скрывая предвкушающую улыбку, он провёл её по задней лестнице и с лёгким поклоном растворил дверь.

— О, Гарри! — свела она перед собой ладони в молитвенном жесте, глядя вокруг с нескрываемым восхищением.

Потому что она попала в библиотеку.

Сам Гарри был весьма впечатлён её громадностью — все стены были плотно заставлены забитыми книгами шкафами. Улыбаясь, он достал палочку и взмахнул ею, а Гермиона издала неподобающий леди радостный взвизг, когда все шкафы от стен сдвинулись к центру, открыв ещё один ряд наполненных томами собратьев.

— Моя самая любимая комната, — наградила она его сияющим взглядом.

— Честное слово? Ты пронзила мне сердце, — с невозмутимым лицом, но дразня глазами и голосом, произнёс Гарри.

Смущённо усмехнувшись, она впилась взглядом в полки и двинулась к ним, как будто под действием сил притяжения, непроизвольно шепча:

— Потрясающе, восхитительно.

К удовольствию Гермионы библиотека содержала и магические, и маггловские издания. Она распознала знакомые по Хогвартсу тома — "Историю Хогвартса" разных лет выпуска, справочники по гербологии, зельям, магическим тварям, трансфигурации. Уж не говоря про труды по истории. Но там был Шекспир, "Королева фей" Спенсера, томики поэзии Джона Донна, Александра Поупа и даже, к её нежданному удовольствию, работы Мэри Уолстонкрафт, почти наверняка принадлежавшие матери Гарри. Она вдруг осознала ещё одну степень близости с миссис Лили Поттер, становящейся большим, чем лично незнакомая ей женщина, отдавшая жизнь за Гарри.

— Гарри, ну почему ты мне не рассказывал, что твои предки накопили такую невероятную библиотеку?

— Действительно, надо было. Не пришлось бы уговаривать выйти за меня.

— Естественно, — усмехнулась Гермиона.

— Теперь всё понятно, — начал он предположительно обиженным тоном. — Ты бы не вышла за меня, если бы я просто попросил, и с трудом приняла предложение ради спасения репутации, но не раздумывая согласилась бы, зная про мою библиотеку. — Преувеличенно вздохнув, он обратился к отсутствующей публике. — Какая мрачная перспектива — в глазах жены котироваться ниже собственных книг.

Дразня, Гермиона тихо засмеялась и, одновременно утешая, похлопала его по руке.

— Ты не забыл? Я вышла замуж в совершенном неведении о этом чуде.

— Я пожизненно удовлетворён, — просимулировал торжественность Гарри.

— Продолжай в том же духе, — её взгляд вернулся к обшариванию полок, к его вящему развлечению.

— По крайней мере теперь не надо гадать, где тебя искать.

— И в самом деле.

Гарри опять улыбнулся и указал по очереди на две двери.

— Та дверь — в главный коридор и переднюю часть дома, а эта — в кабинет отца, — сделав несколько шагов, он открыл её.

Кабинет оказался самой мужской комнатой в доме — в отделанном преимущественно тёмным деревом помещении доминировал большой стол.

— Мне рассказывали, что здесь дед и отец занимались счетами и другими делам, иногда скрываясь тут от нежеланных посетителей. Отсюда через библиотеку и заднюю лестницу попадаешь прямо к семейным спальням — идеальный путь отступления.

— Из того, что я слышала о твоём отце, бегством он занимался чаще чем делами, — пошутила Гермиона.

— Очень может быть, — засмеялся Гарри. — Учти, что рассказал мне это Ремус, и можно понять, как он все подредактировал для моего же блага.

— Честь и хвала мистеру Люпину. А для тебя чем будет — кабинетом или убежищем?

— Не знаю точно. Ты планируешь множество неприятных мне посетителей?

Гермиона изобразила глубокое размышление.

— Пожалуй, стоит пригласить мать мистера Малфоя на чай как-нибудь.

Оба понимали шутку, и что миссис Нарцисса Малфой скорее оставит магический мир и станет швеёй, чем примет приглашение магглорожденной Гермионы Поттер.

— В таком случае я добавлю пару замков к моему убежищу.

Гермиона рассмеялась.

— Если позволишь, я договорился позвать Ремуса, чтобы он ввёл меня в курс насчёт счетов, пора мне принять дела имения. Ты не будешь скучать, надеюсь?

— Скучать? В библиотеке? Ах, да. Будет нудно, но вдруг мне удастся утешиться?

Смеясь, он поднял её руку, коснулся губами и вышел.

Присоединился он к ней за ужином, единственной трапезе, которую подавали в большой столовой. Если не было гостей, естественно.

Приборы стояли как положено — его на одном конце стола, её — на другом.

Гермиона подавила вздох. Смешной и абсурдный обычай, когда два человека сидят на разных концах длиннющего стола, не нравился ей. Он отделял Гарри от неё. Но она молчала, не желая выдавать неудовольствие.

Улыбаясь ей, Гарри сел на своё место, но оценив расстояние, встал.

— Смехотворно смотрится. Как будто мы в разных странах сидим, — и направившись к ней, взмахом палочки отлевитировал свой прибор на соседнее с ней место. — Так лучше. Не находишь? Больше подходит для общения. Ты против? — неуверенно замер он около своего стула.

— Нет, ни в коем случае. Я против формальностей, когда здесь только мы.

После ужина они поговорили ещё немного, а потом он проводил её до дверей спальни, где с улыбкой пожелал спокойной ночи и ушёл к себе.

Она в который раз удержала громкий вздох перед тем, как зайти.

Вторая ночь замужества прошла так же, как и первая — в одиночестве.

Глава 5. В безмолвии ночи

Удобный им обоим режим установился быстро.

Обычно Гарри начинал день с полёта. Гермиона занималась делами по дому, советуясь с Дейзи, эльфийкой-экономкой. Если оставалось время до обеда, она гуляла в саду, где к ней изредка присоединялся Гарри.

Во второй половине дня она читала: возможность неограниченного по сравнению с Хогвартсом доступа к книгам любого содержания всё ещё поражала её.

Она изучала галерею с неменьшим упорством чем выполняла задания в школе. Всего через несколько дней она уже запомнила не только имена, написанные, кстати, с обратной стороны холстов, но и краткие биографии большинства присутствовавших на картинах Поттеров.

В этом ей помогли найденные сборники по истории семьи. Особо порадовало, что в последних книгах кто-то, возможно отец Гарри, счёл нужным добавить не слишком почтительные комментарии на полях. Почерк очень похож на Гаррин на момент их знакомства — загиб строк вверх и похожая форма многих букв. Комментарии оживили весьма скучную историю, и было просто приятно обсудить их вместе с Гарри.

На странице одного из предков отец Гарри накарябал: "Самый отважный Поттер, настоящий гриффиндорец. Любой мужчина, способный каждый день глядеть на это лицо, заслуживает моего искреннего восхищения", ссылаясь на его бесспорно некрасивую жену, пусть и очень богатую наследницу.

Запись о Гонории Малфой Поттер: "Мир полон чудес, можно и на незлобного Малфоя наткнуться. Раз лет эдак в пятьсот".

Ещё комментарий: "Храбрая женщина вышла замуж за Гаса, брата моего пра-прадедушки. Тот бросался вещами в домовых эльфов, а однажды запулил в одного их них целый сервиз китайского фарфора. С тех пор у нас на посуде чары неразбиваемости".

Насчёт того Поттера, кто женился на маггловской девушке: "На таком личике я бы сам женился не раздумывая". Леди была удивительно красива: волосы чистого золота, громадные голубые глаза и идеальные черты лица.

Чаще всего Гарри присоединялся к ней в библиотеке, и либо сам что-то читал, либо они обсуждали прочитанное ею. Потом ужин, где их приборы теперь стояли на соседних местах за столом.

Они проводили вместе заметную часть дня. Не всегда разговаривали, но молчанием, как и раньше, достигался уют. Гермиона заметила за собой, что часто она не читает, а изучает его, своего друга и мужа, и задумывается — что это такое, ощущать, как муж желает и любит её, как он целует её и прикасается к ней. Хотя она старалась не слишком лелеять эти грёзы.

Каждый вечер он провожал её до спальни и желал спокойной ночи, иногда целуя руку и даже щёку пару раз, легонько. Но не целовал губ и не касался так, чтобы ощутилось его желание.

Она продолжала твердить, что ей повезло. Он внимательный и добрый муж, неизменно учтивый и заботливый. Всегда рад обсудить прочитанное ею, не отвергая её мысли, мнение и вопросы только потому, что по общему мнению "барышням такое занятие не подобает".

Если честно, то на первый взгляд замужество за Гарри — то, о чём она мечтала. Приятно просто проводить время рядом без риска услышать окрик, что не подобает незамужней девушке и джентльмену проводить время рядом.

Он так давно её лучший друг. Возможно, что в этом корень проблемы — он вёл себя как лучший друг, а не как муж. Она только вздыхала, пока не представляя способа разорвать порочный круг — дружбы уже недостаточно, ей нужны его любовь и его страсть.

* * *

Гермиона проснулась внезапно и всего миг гадала о причине побудки.

А потом она снова услышала приглушённый звук и, совершенно не понимая как, разум, или сердце определил его источник — Гарри.

Мгновенно она выскочила из кровати, накинула халат и впервые зашла в спальню Гарри. Она не обращала внимание ни на что иное, а исключительно на слабо различимую в тусклом свете фигуру.

Присев на край постели, она сразу распознала состояние. Ему снился кошмар, а от смеси смятения, горя и ужаса на его лице ей самой стало плохо. И тут он издал тот самый, услышанный ею, и теперь различимый звук.

— Нет...

Удивившись его сдержанности в момент одержимости страхами, она тут же осознала причину. Он велел себе, принудил себя к тишине. Его воля проступала в напряжении лица и ощущалась в его теле. Он не хотел никого беспокоить, да и кто бы позаботился о нём в моменты его кошмарных видений — родители погибли, крёстный незаконно сидел в тюрьме большую часть жизни Гарри и погиб очень быстро, а от маггловских родственников он получал только злобу. Она уже давно поняла, что невзирая на доверие к ней и Рону и благодарность за их помощь, Гарри в глубине души всё равно ощущал себя одиноким, причём ожидаемо одиноким. Поэтому он заставил себя молча переживать свои кошмары.

Впоследствии Гермиона так и не смогла объяснить себе почему именно в тот момент она осознала, что действительно любит его. Что это не дружба, не преданность и даже не одержимость. Что ей не просто позволено любить, или она может любить, а уже полюбила.

Она любила его. За смелость и доброту, за внимание и отношение к ней, как к равной. За его насмешки, за улыбки и за блеск глаз, когда он улыбался. Даже за вспышки гнева, упрямство и самобичевание. Она любила его.

Слегка сжав рукой его руку, она, поддавшись накатившей нежности, дотронулась до потного лба, ласковым движением убирая волосы в сторону.

— Гарри, — тихо сказала она, И повторила более настойчиво: — Проснись, Гарри.

Очнувшись со вздохом, он попытался проморгаться и разглядеть затуманенным взором окружающее.

— Гермиона? Что...

— Тебе снился кошмар.

— Я тебя разбудил? — нахмурился Гарри.

— Не важно. Ты... ты не хочешь рассказать мне?

Его взгляд скользнул по её распущенным волосам, халату и выглядывающей из-под него ночной рубашке, и, похоже, на его щеках зажёгся лёгкий румянец.

До неё тоже внезапно дошло, что он спит без рубашки, демонстрируя ей открытую грудь, и она в свою очередь тоже покраснела. Тело охватил пожар от смущения, неловкости и чего-то ещё незнакомого и странно волнующего. В заботе о нём она даже не отметила, что сидит на его постели, в его спальне...

Он перевёл взгляд на что-то за её плечом.

— Извини, что разбудил тебя.

Уколола боль от невнимания к её телу — не хочет смотреть на неё? — но непременное желание позаботиться вытеснили застенчивость и мысли о себе.

— Я не знала про кошмары. Часто случаются?

— Нет, — ответил он после запинки. — Уже не слишком часто. Редко. Иногда.

— Ты мне расскажешь о них?

— Мне снится дядя Сириус, — едва слышно прошептал он в конце концов. — Как в него попало проклятье, его взгляд и выражение лица. Пробуждает воспоминание о моей вине...

Голос надломился, когда он вздрогнул, а у неё защемило сердце. Она не видела, её не было где-то на границе Англии и Шотландии, где скрывался тогда ещё разыскиваемый Сириус. Гарри настаивал отправиться предупредить, помочь Сириусу вопреки возражениям всех — её тоже, тогда случилась одна из их очень редких ссор, но она всё равно улетела бы с ним, но профессора Спраут шокировала идея, чтобы барышня подвергла себя сознательно опасности, и профессор МакГоннагал согласилась. Поэтому на выручку отправились Гарри, Рон, Хагрид и оказавшийся в Хогвартсе мистер Чарли Уизли, брат Рона. Всё оказалось уловкой, чтобы извлечь Гарри из-под защиты профессора Дамблдора и Хогвартса. Они попали в засаду, Сириус погиб, Рон и мистер Чарли Уизли получили ранения, но, к счастью, полностью выздоровели. У самого Гарри невеликие травмы тела оказались несравнимы с глубочайшими ранами души.

Он изменился после. Меньше гнева, точнее гнев и горе закаменели в нём. Ей было тяжело видеть его состояние целый год, пока не был убит профессор Дамблдор. Странным образом событие разрушило окруживший Гарри панцирь льда, и он стал самим собой. Пусть взрослее и серьёзнее, но это был старый Гарри. Тогда, наконец, его губы выговорили имя мистера Блэка впервые после его гибели. И только много после он иногда позволял себе улыбаться, вспоминая крёстного. И каждое такое беззаботное упоминание наполняло её сердце облегчением и счастьем.

Она не знала, хотя могла бы догадаться, что он всё ещё страдает от вины. И не понимала глубины страданий, приведших к ночным кошмарам.

— Но самое плохое... — звук голоса чуть громче дыхания, но в нём столько боли, что перехватило дыхание от сострадания, — пришло не тогда, когда я всё переживал. Не знаю, что хуже — тот сон, где я сказал убившее его проклятие или тот, где я смог его как-то спасти. Потом проснуться, а он мёртв. По моей вине.

— Ох, Гарри... — выдохнула она. — Родной мой... — она не думала и не понимала, что говорит.

Его глаза сверкнули, но он быстро отвёл взгляд. Её переполняло сострадание и боль от его боли, что она почти не почувствовала, как сжалось сердце. Нахлынувших эмоций было столько, что они мешали дышать. И она впервые в жизни ощутила недостаток слов. В каком-то языке, несомненно, существовали слова для описания её чувств и способ объяснить, чтобы он понял, что произошедшее — не его вина.

— Не надо, пожалуйста-пожалуйста, не кори себя. Мистер Блэк не пожелал бы такого. Твоей вины не было ни в чём.

Она прервалась, в отчаянии понимая. что он не среагировал, и его взгляд остался затуманенным. Лучше всех она знала как глубоко укоренилось в нём чувство вины, а она не понимала как прорваться сквозь воздвигнутые им барьеры. К нему. Чтобы он поверил ей, простил себя и обрёл покой в душе. Не знала она как и что делать, но не могла оставить любимого мучиться. Слишком любила, чтобы не попытаться.

— Ты на своей шкуре испытал мою прямоту. Был бы виноват — я бы не преминула высказать тебе в лицо, — отчаянно попыталась она пошутить при нижайшем за всю жизнь уровне юмора.

Он только заморгал, смена тона застала его врасплох. Гермиона придержала дыхание в ожидании: что если она совершила ошибку, и не примет ли он эти слова за попытку высмеять его боль? И увидела мерцание улыбки, когда он впервые с момента пробуждения встретился с ней взглядом.

— Похоже так.

Встретив его посветлевший взгляд, она ощутила волну облегчения и счастья. Теперь он слушал, и она мягко постаралась объяснить.

— Ты выбрал предупредить мистера Блэка исходя из привязанности к нему и опасения за его жизнь. — Во всём доме только они двое не спали. И сидя на его кровати в интимном сумраке, она не смогла заставить себя произнести "любовь". — Получилось так, как получилось. А был ли у тебя другой, не идущий против совести выбор? Нет. Поэтому никто, и ты сам в том числе, не вправе обвинять тебя. Ты мог спасти человека из беды, и ты совершенно правильно попытался это сделать. Вся вина лежит на Волдеморте, он воспользовался твоими добрыми намерениями. Пожалуйста, прошу, постарайся поверить в себя и не проклинай свою доброту.

Она прервалась, у неё перехватило горло и защемило сердце.

Странная тишина установилась, пока он смотрел и вглядывался в неё. Навалилось ощущение — то ли страх, то ли надежда — что он достаёт взором до самых глубин души, где видит её любовь и понимает её лучше всех на земле.

Замерев, она забыла дышать, моргать, забыла даже как вообще люди дышат под его пронизывающим взглядом. Как будто хищник загнал в угол кролика, но она, в отличие от настоящего кролика, не желала убегать.

Щёки горели, и жар от его взора наполнил тело. Она не задумалась о силе ощущений. Спроси её, она не смогла бы внятно объяснить, почему. Вся она сосредоточилась на одном — не отвести взгляд. Но она и не смогла бы, как не смогла бы остановить собственное сердце.

Гермиона никогда не подозревала, что просто взгляд может так повлиять на неё. Столько лет она знала Гарри, но даже не подозревала, что он может сделать и заставить ощущать простым взглядом.

— Полагаю, — наконец сказал он, — что ты меня не простишь, если я сам себя не прощу. — Лёгкие слова совершенно не вязались с его серьёзным тоном. Она-то знала, что это всего лишь желание мальчишки скрыть за смешной маской уязвимость и не показать, как его затронуло сказанное.

— Вы предполагаете верно, мистер Поттер, — показала она улыбку губами.

Что-то опять мелькнуло в его глазах на её полушутливый, но формальный период, но он отвёл взгляд.

— Я... э, — его взгляд попытался задержаться на ней, но безуспешно. И он в спешке завершил: — Тебе стоит вернуться в свою комнату и поспать. Я уже в порядке.

Гермиона постаралась — о, да, попыталась — не обидеться. Ей не хотелось ощущать себя обиженной, отвергнутой, но в то же время она поняла правду своих страхов. Она верно предугадала боль осознания, что она любит его, а он её — нет. Обижаться на его предложение смешно, она слишком разволновалась, а он всего-то беспокоился о её усталости и не думал отвергать её. Она же не предложила ему большего, чем простое утешение, которое он принял? Надо не обижаться, а ценить, что ей на самом деле удалось утешить и подбодрить его. Разумом она понимала справедливость подхода, но всё равно обидно было до слёз. Он что, совсем не хочет её?

— Ты тоже поспишь? — встав с постели, спросила она.

— Да. — Он смягчил голос, добавив. — Спасибо тебе.

— Спокойной ночи, Гарри, — умудрилась улыбнуться Гермиона.

— Спокойной ночи.

— Гермиона, — нагнал её зов около двери между спальнями.

Она оглянулась. Поборов себя, он наконец сказал:

— Твои волосы... выглядят великолепно.

Её волосы? Рука машинально тронула прядь на плече, а щеки вспыхнули, и сердце пропустило удар. Его первый настоящий комплимент. Горло перехватило от жгучего волнения и порыва радости.

— Спасибо, — задушенно прошептала она.

Обмен взглядами — секунда, длившаяся вечность, — и она поспешно отступила в свою комнату. Где с улыбкой на устах и лёгким сердцем почти упала в кресло.

Гарри похвали её волосы. Такие простые и глупые слова. Но сколь многое в них заключено — ему нравятся её волосы.

Рука сама по себе стала перебирать кудри. Любит её волосы? Но они всегда были неуправляемым сборищем кудряшек, обычно разворошенной копной, иногда слегка приглаженной. И всё равно, он сказал ему нравится. Она не сомневалась в искренности. Гарри не из тех, кто бойко барабанит комплименты направо и налево. И ещё, слова вырвались у него почти помимо воли, слишком спонтанно, чтобы даже заподозрить фальшь.

Комплимент — такая редкость для неё, что глупо выпытывать подноготную.

Он считает её волосы симпатичными. Значит он видит в ней не только лучшего друга. Возбуждающая волна надежды ускорила сердцебиение и зажгла румянец. Возможно, что в конце концов он сможет возжелать её.

* * *

Гермиона увидела Гарри входящим в дом, когда спускалась по лестнице, и запнулась, ощущая, как тепло проходит по телу и скапливается внизу живота всего лишь от его привычного вида.

На нём была обычная одежда для полётов: ни жилета, ни сюртука, ни даже шейного платка, только рубашка и бриджи. Она каждый день наблюдала утреннюю небрежность в одежде и даже втайне любовалась им. Ей сразу понравился его вид после полёта, не только из-за лёгкости одеяния, но и за свежесть вида от воздуха и ветра, и за блеск глаз после полнейшего наслаждения полётом.

Но сегодня она уставилась на него, и от жара тела пересохло во рту. Глаза прикипели к открытой шее, а воображение само дорисовывало грудь под рубашкой по намёткам его стройного торса. Ночью ей хватило мгновения, чтобы выжечь картину в памяти. До этой ночи она не видела мужской груди без одежды, по крайней мере во плоти. В своё время, после долгих уговоров, родители позволили ей сопровождать их на выставку проданной лордом Элджином Британскому музею коллекции античных скульптур. Но разве можно сравнивать мрамор — холодный и неживой — с настоящим телом? Жар, а не холод ощущается при взгляде на грудь Гарри.

Румянец и сердцебиение от улыбок и взглядов Гарри не проходили. Сегодняшняя её реакция на него перевела её отношение к нему на иной уровень. Свой отклик она могла определить только как... плотский — единственное слово, приходящее ей в голову, пусть даже проговаривание его в мыслях заставляло её краснеть даже наедине с собой. Неужели это — желание? Странные покалывания тепла по телу, невозможность отвести взгляд, когда наяву грезится его голая грудь, внезапное желание — не любопытство, а как будто принуждение — коснуться его, приложить ладонь к его груди и открыть для себя ощущение касания рукой кожи тела. Должно быть это — вожделение.

Она хотела его. Хотела понять свои чувства и ощущения, А ещё познать, каково это — быть желанной им. Хотелось больше, даже слабо понимая, чего конкретно "больше".

— Доброе утро, — взглянул он вверх и улыбнулся ей.

— Доброе утро, — удалось ей улыбнуться в ответ. — Тебе... Ты выспался? — постаралась она скрыть своё возбуждение от его вида и улыбки.

— Да. благодарю, — улыбка смягчилась, пусть даже взгляд метнулся в сторону от видимого неудобства.

— Это хорошо, я рада, — бездумно пробормотала она, отчаянно желая придумать ответ поумнее, но в голове царила пустота. В мгновение обоюдного колебания Гермиона лихорадочно пыталась понять, как зацепиться за разговор.

— Мне надо идти переодеться, — заторопившись, опередил её Гарри. — Ты меня извинишь?

И ушёл поспешно в направлении библиотеки — через заднюю лестницу путь к его спальне оказывался ближе.

Гермиона посмотрела вслед, подавив вздох. Она хотела его. Но, боже, как ей полагается рассказать о желании? Каким образом завлечь собственного мужа?

Она никогда не относилась к барышням, ещё с пелёнок постигавших искусство флирта и завлечения юношей взглядами. Она презирала жеманных куриц и даже не пыталась пробудить способности к обольщению. Но она ещё ни разу не желала привлечь кого-то. До сих пор. Пока, влюбившись в мужа, не оказалась в печальной уверенности, что он видит в ней друга. Близкого и лучшего друга, но тем не менее всего лишь друга.

Только друг. Но ведь ему нравятся её волосы. Дружба может перерасти в вожделение, в любовь. Как случилось с ней.

Глава 6. Следствие близости

Через две недели после свадьбы до Гарри дошло, что он — круглый дурак.

По его мнению он так хорошо знал Гермиону, что женитьба не изменит их взаимодействие, они спокойно уживутся. Он отказывался думать о физическом аспекте брака, просто не мог вообразить: никогда не мечтал о Гермионе с этом смысле, не чувствовал к ней физического влечения. Просто надеялся, что со временем всё у них получится естественным образом.

И поначалу, невзирая на редкие вспышки неловкости, всё так и шло. Знакомая Гермиона, с которой естественно и приятно проводить время. В конце концов она — его лучший друг, и он знал свою роль её друга. Но чего он не знал, так это как быть её мужем.

Он быстро осознал, что любит ощущать себя женатым на Гермионе.

Ему приятно проводить время и разговаривать с ней, приятно видеть её или, даже не глядя, ощущать её рядом, в соседнем кресле или где-то за спиной.

Осознавать такое было странно — он естественно любил общество своей лучшей подруги — но почему-то в понимании таился более глубокий смысл.

Всё началось в первое утро. Увидев её спускающейся в вестибюль, такую бодрую и симпатичную, он подумал, что ему предстоит наблюдать эту картину всю оставшуюся жизнь. И поймал себя на мысли, что совершенно не против.

Его радовало, как она изучала хозяйство вместе с Дэйзи — спокойно, методично и старательно. Как начала сама вести дела и принимать решения, не забывая улыбаться и благодарить Дэйзи за своевременные подсказки. Словом, её подход к серьёзному делу не претерпел изменений.

Ему нравилось, как загораются её глаза при виде библиотеки, нравилось смотреть на смену выражений лица при чтении — намёки на улыбку, нахмуренность, внимательность или рассеянность. Хотя последнее — очень редко. Вот только выражения бездумной безмятежности, так приличествущего барышням, ей достичь не удавалось. Она не просто не желала даже примерять эту маску, а презирала её носителей. И эта её... некукольность нравилась ему не меньше всего остального.

Он полюбил простую грацию её движений — как она наливала чай, ела ужин, вставала, шла. Ничего похожего на изящные, нерешительные, лишние движения, так характерные для множества других барышень. Как у мисс Лаванды Браун, например. Манера держаться кардинально отличалась от обычной для девиц, у которых в ходу были трепетанье ресниц, жеманство в улыбках, назойливость и надутые губки притворных обид. Её движения отличались практичностью и завершённостью, что было легко не заметить, но за ужином он с удовольствием наблюдал, как изящно и ловко действуют её руки. Раньше он не замечал просто в силу отсутствия опыта трапез наедине. В большом зале Хогвартса его отвлекали и Рон, и общие шум и живость обстановки.

Ему нравился её интерес к истории его семьи. Особую благодарность он испытал за открытие ею отцовских заметок на полях. Читая их, он наконец-то познакомился с отцом гораздо ближе, чем по рассказам Ремуса и Сириуса.

Он ожидал смех и разговоры, дружбу и поддержку. Чего он совершенно не ждал, так это зарождения вожделения...

В семейной жизни неизбежна близость. Не из брачной постели, но каким-то иным образом неизбежно рождающая желание.

Может быть влияло осознание, что она спит рядом, и разделяет их дверь без запора. Пробуждалось желание увидеть её в ночной рубашке, с распущенными волосами.

Возможно дело было в совместном ужине, когда отсвет свечей мерцал на коже, рисуя её на удивление мягкой и гладкой, и когда он мог заметить каждую капельку, задержавшуюся на её губах до того, как она обмакнёт её салфеткой.

Или в простом знании, что она его жена, и ему позволено касаться её.

В любом случае он смущался, разглядывая и замечая её.

Замечая изящество и изгибы фигуры, очертания и полноту губ. И её саму. Он заметил её, и впервые ощутил, как зачатки искушения и вожделения примешиваются к сигналам от органов чувств.

Он заметил изгиб шеи и нежную линию подбородка. Чему весьма удивился — до того ему не приходило в голову связывать Гермиону и слово "нежность". Но он не мог подобрать другого слова для описания округлости подбородка. И невольно гадал, как это — пройтись губами вдоль её шеи, и будет ли кожа ощущаться такой же гладкой и мягкой, как видится.

Первые слабые ростки желания, которого он не испытывал ранее, но теперь не мог выбросить из головы, порождали ощущение необыычности, ведь он ощущал желание в прошлом. Вот только всегда оно было ответом на флирт, на желание какой-то барышни привлечь его внимание и никогда просто так. Вот только Гермиона не такая — она не флиртовала и не старалась привлечь его внимание. Защемило сердце — она выглядит совершенно довольной браком и состоянием их взаимоотношений, спокойных и дружеских. От него не ускользнула ирония ситуации — ведь именно дружбы он и хотел. А вот сейчас ему хочется, в том числе знать, сможет ли у них случится нечто большее чем сейчас.

Гермиона не кажется изменившейся, пытающейся привлечь его. Это он сам ни с того, ни с сего посмотрел на неё по-другому. И возжелал.

Зачатками желания. Поначалу неуверенными, и он с лёгкостью мог их игнорировать, даже временами выбросить из головы. Истоки желания, не более. До той важной ночи, которая теперь всегда вспоминалась как "Та Ночь", когда он увидел её в ночной рубашке с распущенными волосами, каскадами локонов струящихся по плечам.

Ночная рубашка и халат почти идеально скрывали тело, только намекая на ожидаемые им округлости. Но что-то интимное крылось в самой возможности наблюдать её в таком виде, и в результате он возжелал её со страстью, не испытанной им до сих пор ни к ней, ни к кому-то ещё.

Впервые узрев густоту и кучерявость её распущенных волос, он неожиданно отнёс их в черты... эротичности. Завитки волос просто молили руки мужчины — его руки — "дотроньтесь до нас". Внезапное видение — то ли фантазия, то ли надежда — его самого, как он, целуя, погружает пальцы в гущу кудрей.

Когда он проснулся в муках смятения и отчаяния, то оказался слишком растерян, чтобы оценить состояние её одежды. Потом заметил внезапное неудобство от тепла её тела, и открытую её взору свою обнажённую грудь, и грубое понимание насколько близко они сейчас, что не составит никакого труда притянуть её для поцелуя. Или ради большего...

Как раскаивающийся грешник, поспешно отведя взгляд от заманчивых форм, он погрузился в воспоминание о тьме и удушающем давлении вины, впервые признавая полезность кошмаров, сбивающих вожделение, и почти искал мрачные воспоминания.

Почти с облегчением он думал о кошмаре. Первым побуждением было — молчать, но, повинуясь неясному побуждению, он передумал. Впервые захотелось поделиться страхами с кем-то. С ней...

Самому себе он не смог бы объяснить, откуда в нём проснулось подобное желание, ведь в прошлом, даже если было кому исповедаться, он всё держал в себе.

Но Гермиона не такая как все, ей не всё равно, она слушает и старается понять.

А ведь действительно, с кем ему ещё говорить? Он никогда не думал делиться своими кошмарами ни с кем иным. Тогда, в сжавшем вокруг полумраке, он ощутил близость, когда естественным казалось поведать об измучившей его вине.

Она успокоила его и утешила душу. Не словами, а добротой — в голосе, во взгляде, в движении рук — погасила накал чувств.

И не винила его в случившемся.

Проснулась ненависть к себе, когда в памяти всплыло собственное слепое упрямство, ничуть не смягчённое пониманием невозможности действовать по иному. Ещё тогда, давно Гермиона урезонивала его, что хоть предыдущие видения Гарри были правдивы, это не означает, что верны конкретно эти, что Сириус Блэк не стал бы ставить под угрозу безопасность, покидая своё замечательное укрытие, и что, покинув Хогвартс, Гарри привлечёт внимание Волдеморта к тому месту на севере Англии, усилив опасность для Блэка. Но он, ослеплённый беспокойством за дядю Сириуса, не послушал её тогда. Потеряв родителей и найдя крёстного, он не мог себе позволить потерять и его из-за бездействия.

И всё равно он потерял крёстного. Стоило ему прислушаться к Гермионе, и дядя Сириус мог бы остаться в живых. Ну как ему самого себя простить, если даже забыть на краткое время он не в силах?

И вот она — единственная, кто вправе упрекнуть за ошибку — не винит его.

Не осуждает.

Результат её простых слов иначе как удивительным не назовёшь. Нет, не полное отпущение грехов — такое только чудесным образом вернувшемуся с того света Сириусу по силам — но близко, очень близко к нему.

Он смог в итоге встретиться с ней взглядом и разглядеть в глубине искренность и дружескую преданность, поколебавшие уверенность в своей вине.

Не сразу, но проклюнулась готовность простить себя. Да, он ошибся, но с искренними и чистыми намерениями. Не должно порицать себя за это.

Действительно, не не было полного отпущения грехов, но это много больше, чем он способен или собирался простить себе. И единственная причина случившегося — она.

Гадая, понимает ли она, как много значит для него, что именно она не осуждает его, он хотел бы найти слова благодарности. Но не мог. Не стал. Способность справляться с осуждением, оскорблениями и побоями стали его второй натурой ещё во время жизни с Дурслями, своеобразным щитом от словесных и физических ударов. Но как справиться с сочувствием и любовью, он не представлял. Становилось не по себе от одной только мысли попытаться передать благодарность за каждое доброе слово и жест заботы. Особенно сейчас, когда рядом ощущалась не только мягкость тона и выражения лица, но ещё и тело, а его чувства всё дальше и дальше уплывали от чисто дружеских берегов. Пришлось искать спасение в весьма неубедительной попытке перевести всё в шутку.

— Полагаю, что ты меня не простишь, если я сам себя не прощу.

— Вы предполагаете верно, мистер Поттер, — взгляд смягчился, и улыбка тронула губы.

Формальное с иронией обращение подтолкнуло к осознанию близости всего — местоположения, ночного времени, тусклого освещения, одежды на них двоих — и напряжению в нём от соседства его обнажённой груди и её ночной рубашки, точнее восхитительных округлостей под ней, которые он не видел, но мог вообразить с пугающей чёткостью. Её тело рядом с его, тепло её бедра сбоку сквозь все слои одеял и простыней притягивали и призывали усилить близость.

От близости в теле проснулось вожделение и потребовало удовлетворения.

Ей нужно уйти. Немедленно. Чересчур опасно. Он может не сдержать обещания дать ей время — приспособиться к замужеству — и пожелать большего.

Она пришла в его спальню не с желанием, а с утешением. И пусть что-то — инстинкт может быть — шептало, что если он попросит — она останется, позволит целовать, касаться... сотворить на ней и с ней всё доселе только воображаемое. Но также он знал, что не попросит, не сможет попросить. Ему хотелось... Нет, не так. Ему нужна она. Но не покорная из чувства долга или сочувствия и желания утешить, а сама вожделеющая его.

Поэтому он попросил её вернуться в свою комнату и оставит его во внезапно одинокой постели. Благородный поступок.

Будь он поумнее, отвернулся бы и не наблюдал её уход. Но дурацкий порыв, и взгляд по спине скатился к округлостям пониже, но не задержался — слишком легки оказались намёки под слоями одежды — а притянулся к густой массе кудрей, волнистой рябью спадающих на плечи и ниже. От вспыхнувшего в голове поразительно живого образа Гермионы с пылающим лицом, разбросанными по подушкам волосами и страстным взглядом прямо ему в глаза, перехватило дыхание. Боже милостивый, ну когда его фантазии о ней успели стать такими рьяными? Когда она стала искушением, живым воплощением желания? Это же Гермиона...

Под вопросительным взглядом он запоздало осознал, что произнёс её имя вслух. Захваченный врасплох разум оказался не в силах сразу помочь хозяину, обдумывая более приятные, но немыслимые для произнесения вслух мысли: "Можно тебя поцеловать? Останься! Я хочу тебя! Почему и как давно я жутко хочу тебя?"

— Твои волосы... выглядят мило, — выпалил он облечённое в иносказание самое безобидное из своих желаний. И едва удержался, чтобы не передёрнуться от глупости — "милые"? Они восхитительны, когда распущены. Восхитительны и обольстительны — он не знал, что волосы женщины могут выглядеть так соблазнительно.

От её неподдельного удивления нахлынула волна нежности. Стало понятно, что у Гермионы даже мысли не возникало о своей привлекательности. А Гарри ощутил смесь вины и злости к себе и ко всему миру — за слепоту и равнодушие к её прелести. И дал себе слово постараться убедить её, как она хороша.

Но у него не получится без главного, без её страсти к нему...

Через неделю после Той Ночи Гарри ощутил, что по-настоящему сходит с ума. Из-за собственной жены.

Он разрывался между желаниями избегать её и проводить с ней всё возможное время. Она притягивала его с неумолимой силой солнца, управляющего жизнью цветов. Часть сознания, которая поумнее, рассуждала, что чем меньше времени проводит он с ней, тем меньше подвергается искушению и чувствует себя спокойнее. Но всё остальное, от чего зависели действия, не могло оставаться вдали от неё. Наблюдение за ней быстро стало любимым времяпрепровождением.

Но не только. Гораздо больше созерцания её за ежедневными занятиями он полюбил просто находиться рядом и наслаждаться её обществом. Одновременно так просто и так сложно.

Противоречивые желания сводили с ума.

В это утро Гарри укрылся в галерее, конечной точке бегства и лучшем месте пройтись и побороться с надоедливым желанием присоединиться к Гермионе в утренней прогулке по саду. Но даже галерея не предоставляла убежища. Краем глаза уловленный пастельный цвет привлёк внимание к окну и заставил задержаться, чтобы наблюдать за Гермионой.

Он не хотел, но улыбка не слушала приказов головы. Барышням положено было не ходить, а скользить небольшими, изящными шажками, но Гермиона так и не потрудилась освоить походку. Её непривычное изящество выглядело энергичным, если бы кто-то потрудился подобрать эпитет. Даже просто гуляя по саду, она не брела, а уверенно шагала, пусть без спешки, но с характерной для неё устремлённостью.

Она поправила выбившуюся из-под заколок прядь. Ещё одно осознанное им свойство, выделяющее Гермиону — контраст во внешнем виде. Аккуратность, организованность и простая одежда не сочетались с её волосами. Только здесь он понял её трудности с причёской, сохраняющей идеальность только на короткое время по утрам. Гермиону волосы раздражали, а его очаровывали пряди, сбегающие из казалось бы аккуратно затянутых в причёску локонов.

Всё ещё улыбаясь, он вздохнул. Он желал её, но не знал, взаимно ли желание. Он обещал ей время, но сколько его нужно? Пока она выглядит совершено довольной браком и без признаков влияния желаний, волновавших его самого.

— Слишком тяжкий вздох для молодожёна.

Гарри дёрнулся от смутно знакомого голоса и развернулся.

— Джеймс! — возмущённо пихнула мать отца, но, повернувшись к Гарри, улыбнулась. — Мальчик, дорогой мой!

Поражённый Гарри уставился на картину.

— Мама? Папа? Я... Я не знал. А все портреты разговаривают?

— Нет, только некоторые из не очень давних. Дорого, но мы с папой решили заказать наш портрет пораньше и такой возможностью. Как видишь, не зря.

— Ох, мама, — наконец он осознал ситуацию и едва не уронил челюсть на пол. Он на самом деле разговаривает со своими родителями.

— Ладно, чего ты тут вздыхал? — быстро вмешался Джеймс Поттер.

— Из-за Гермионы, — признался Гарри и удивился возникшей непринуждённости. Ему в голову не приходило, что портреты — некоторые — в поместье могут говорить. В Хогвартсе он привык к оживлённым портретам, но теперь он знал о стоимости и специальных чарах и что число способных на такое художников не слишком превосходило количество изготовителей палочек. И он, естественно, предполагал, что портреты в доме — обычные. Но теперь он мог говорить с родителями, они, оказывается, не полностью потеряны для него.

— Она симпатичная, — признал его отец.

— Мне она нравится и кажется очень сообразительной, — добавила мать.

— Она умница. Всегда была старостой класса.

— Кого-то мне напоминает, — притворившись впавшим в раздумья, медленно выговорил Джеймс Поттер и тут же подразнил улыбкой жену. — Выбрав эту девушку в жёны, ты поступил очень мудро, — более серьёзным тоном похвалил Гарри отец.

— Но я не выбирал её! — Откровенно выпалил Гарри. — Я женился потому что должен был.

— Ты её скомпрометировал? — нахмурилась Лили.

— Нет! То есть в-общем, да, но на самом деле я ничего не сделал. Ничего не было. Выглядело так, и леди Дэнверс как-то узнала и взъелась на Гермиону.

— Леди Дэнверс?

— Старая карга всё ещё терроризирует общество, — отметил Джеймс с кривой усмешкой. — Помню-помню её.

— Она, конечно, старая дракониха, но я никогда не слышала, чтобы она так ужасно вела себя. Не была она ярой сторонницей нравственности, и мне трудно представить её нападки на Гермиону.

— Не знаю, мама. Но я не мог позволить Гермионе остаться с запятнанной репутацией!

— Понятно, что нет.

— Ты выглядел весьма довольным рядом с ней, на наш взгляд, — заговорил отец.

— Да... в-основном, да. Хотелось бы только знать... — затих Гарри, а затем очень тихо договорил, покраснев и не пытаясь смотреть на родителей — он сам не верил, что говорит такое, — желает ли она меня.

— Мне кажется, она испытывает очень нежные чувства к тебе, — отважилась нарушить тишину Лили.

Гарри наконец решился посмотреть на родителей, где отметил румянец у матери и безуспешно старающегося скрыть улыбку отца.

— Предполагаю, но мы всегда были друзьями. Как мне узнать нужно ли ей что-то больше дружбы?

— Она улыбается когда видит тебя? Точно помню, что улыбка твоей мамы при виде меня стала первым признаком её влюблённости.

— Она мой лучший друг и почти всегда улыбается, когда видит меня.

— Ох, у нас, женщин, свои способы, даже когда мы не можем сказать или показать открыто, — улыбнулась Лили. — Как она ведёт себя рядом с тобой? Не напрягается, когда берёт тебя за руку?

— Она берёт меня под руку когда мы идём рядом, — ответил Гарри без промедления.

Без сомнений, он не в силах забыть чёткое ощущение её тепла и близости каждый раз, когда они гуляли. Она уже привычно заправляла руку ему под локоть при любом движении вместе — жест, говорящий, что так ей спокойнее и легче, чем при простом наложении кисти на предплечье, жест, дарящий ему почти болезненное удовольствие. Действительно, иногда казалось, что Гермиона прижимается к нему, а когда задевалась сбоку её грудь ему стоило большого труда не сжиматься и не пытаться отдёрнуть горящую, как от ожога руку. Гуляя с ней, рукой он ощущал её близость, её тепло сквозь все слои одежд и мог невзначай легко касаться её тела. А глаза жили своей жизнью, своей волей привлечённые к декольте её простых платьев и малейшим замеченным намёкам на ложбинку, пока он, опомнившись, не отводил взгляд силой. Он был благородный человек, а благородный муж не пожирает глазами грудь благородной леди. Даже если упомянутая леди — его жена.

— Покажи ей знаменитый шарм Поттеров, — предложил ухмыляющийся отец, на что мама фыркнула совершенно не как леди.

— Не слушай. Он всё ещё в иллюзии, что я вышла за него, поддавшись его очарованию.

— Разве не так, милая?

— Если бы всё ограничилось только твоим шармом, Гарри никогда бы не появился на свет, — едкий тон мамы опровергался мягким выражением лица.

Джеймс изобразил хватающего воздух ртом раненого в сердце и встретился взглядом с Гарри.

— Остаётся только надеяться, что тебя, сынок, минует чаша сия, и твоя Гермиона относится к тебе с большим почтением.

— Нет, не относится, — не удержался Гарри от улыбки.

Джеймс преувеличенно мрачно вздохнул и тут же подмигнул Гарри.

— Пресная жизнь не грозит, если женишься на настоящей женщине.

— Как же тогда папа завоевал тебя? — Гарри оставил невысказанным подразумеваемый вопрос "Что делать, чтобы Гермиона захотела меня?" Он покраснел, мысленно поморщившись от отчаяния, с которым прозвучал бы этот вопрос вслух.

— Да, расскажи. Как я умудрился тебя покорить, если не обаянием?

— Если хочешь знать, то когда ты окоротил дурной характер леди Камиллы в её издевательствах над бедной мисс Баррет, — взглянув на Гарри, Лили объяснила. — Мисс Баррет, к сожалению, была весьма некрасива и очень стеснительна, а леди Камилла — признанной красавицей, и поэтому очень надменно относилась ко всем и взяла в привычку ехидно насмехаться над бедной девушкой. Твой отец оборвал леди Камиллу публично и пригласил мисс Баррет на танец.

— Ты мне об этом не рассказывала, — слегка протрезвел Джеймс.

Лили так нежно улыбнулась мужу, что Гарри смущённо отвернулся, ощутив себя нарушителем, вторгшимся в святая святых чужой жизни.

— Ты был герой.

Джеймс пожал одним плечом, следуя самоуничижительной моде.

— Мне никогда не нравилась леди Камилла, и кто-то должен был помочь мисс Баррет. Не я, так кто-нибудь ещё вмешался бы.

— Говори, что хочешь. Мне ты показал, что в тебе живёт не только эгоцентричный лодырь, как я тогда была уверена.

Джеймс улыбнулся и поднёс руку жены к губам, а потом они перевели взгляды на Гарри.

Гарри посмотрел в окно на гуляющую Гермиону, стараясь скрыть глупое разочарование, что опыт родителей не подходит в его положении. Гермиона — давняя знакомая — и по-дружески заботится о нём.

Он оторвал взгляд от Гермионы и, обернувшись к родителям, встретился взглядом с улыбающейся матерью.

— О, Гарри, тебе не стоит бояться, что Гермиона не находит тебя привлекательным. Но я дам тебе один совет как женщина. Покажи ей своё внимание, но не в-общем, как заботу о благополучии или здоровье, а как к человеку, к личности.

Гарри медленно и задумчиво кивнул. Попробовать стоит. Только неизвестно, пробудит ли это в ней страсть. В конце концов, попытка ведь не пытка? И к тому же он желает видеть её счастливой независимо ни от чего, верно?

— Думаю, мне стоит попробовать.

Глянув ещё раз на Гермиону, он задался вопросом, как показать ей, что он... и тут его посетила идея. Он улыбнулся.

Да, это оно. Он точно знал, что ему делать.

Глава 7. Какой должна быть жена

— Ты одна остаёшься. Справишься без меня? — улыбнулся Гарри.

— Чтобы ты знал, — дерзко усмехнулась она в ответ, — мне не терпится заполучить дом в полное распоряжение.

Наслаждаясь озорным сверканием её глаз, он рассмеялся. Любовь к дразнилкам Гермионы проснулась с начала их дружбы, сильно подогреваемая её неблагоговейным взглядом на его славу или статус. В отличие от множества иных девочек (и не только). Их назойливое восхищение неожиданной для него известностью надоело ему мгновенно.

— Конечно, давным-давно стоило осознать, что моя решительная жена не так уж нуждается в обществе ничтожного меня.

— Жаль нельзя отправиться с тобой, — перешла на серьёзный тон она. — Хотелось бы видеть, как осудят эту женщину.

— Я бы тоже не против, — машинально учтиво ответил он, только после ответа осознав, что сказал правду. Бросало в дрожь от мысли появиться на процессе Беллатрикс Лестранж в роли главного свидетеля, но находись Гермиона среди зрителей, и было бы гораздо легче. Не точное знание, но какая-то странная уверенность поселилась в нём, что её присутствие рядом дало бы силы без срыва пережить ещё раз страшные воспоминания.

Естественно, он не ждал лёгкой прогулки. Вновь и вновь переживать, а теперь вот предавать огласке худшие моменты жизни — ещё подумаешь, стоит ли желать такое врагу. Любая мысль о Беллатрикс — сильнейшее волнение, смесь гнева и печали, и едкий вкус вины. И дрожь ожидания неминуемой встречи с обладательницей холодного и высокомерного лица без малейшего следа раскаяния.

Присутствие Гермионы облегчило бы его боль и ношу.

Но она не могла сопровождать его. Пусть правила Визенгамота не запрещали женщинам присутствовать на процессах, по негласному правилу женщины, особенно благородные, туда не ходили. За исключением необходимости выступлений в качестве свидетелей, или если они родственницы подсудимым.

— Ты успеешь к ужину или мне подождать подавать?

— Заседание назначено на час дня и вряд ли продлится больше пары часов. Задерживаться в городе я не собираюсь, значит должен вернуться задолго до ужина. Но мало ли что случится. Не жди меня.

— Если не вернёшься вовремя, я отложу ужин на час, а потом покушаю одна.

— Очень хорошо, — пробормотал он небрежно, в противовес теплу в груди, порождённому беспокойством в глазах Гермионы.

— Передавай наилучшие пожелания Рону и мистеру Уизли когда встретишь.

— Обязательно.

На мгновение воцарилось молчание. Гарри знал, что ему пора, но безотчётно желая задержаться, придумал вопрос.

— Тебе что-то нужно из города?

— Нет, спасибо, у меня всё есть... Ты волнуешься?

— Слегка. Совершенно не хочется её видеть.

— Она уже не сможет причинить тебе вреда, — положила она ладонь ему на руку.

— Ты права. Как всегда, — умудрился он выдать нормальный ответ, как будто не дрожало у него всё внутри от тепла её руки сквозь пальто.

Они встретились взглядами, и пришлось бороться, чтобы вспомнить как дышать. В какой уже забытый момент близость Гермионы стала влиять на него? Как сейчас, несомненно и... непреодолимо.

И тут она сама встала на цыпочки и впервые коснулась губами его щеки. Встрепенулись и душа, и тело, где лёгкие забыли прогонять воздух сквозь себя. А голова с трудом усвоила прощальные слова горячим дыханием в ухо:

— Возвращайся скорее.

Он подавил дрожь и вспышку возбуждения. Не собиралась она соблазнять голосом и подразумевать большее, чем простые слова. Это воспалённое воображение рисовало ждущую его Гермиону. И не просто дома, а в его постели, обольстительно одетую, а скорее, раздетую. Живость придуманного образа и ощущение оригинала рядом, её дыхания и запаха заставили покачнуться, и только усилия с трудом удержавшего равновесия тела позволили одержать победу здравой мысли — ничего подобного она не подразумевала. Но мыслью не успокоить бешено бьющееся сердце.

— Я постараюсь, — смог он выдавить сквозь сухость в горле. — Не скучай.

Собрав волю в кулак, он покинул имение.

* * *

— Гарри, мальчик мой! Как приятно видеть тебя.

— Это взаимно, сэр, — улыбнулся мистеру Уизли Гарри.

— Начало заседания перенесли на половину четвёртого, у нас ещё много времени. Прошу тебя, пообедай с нами. Я как раз домой направляюсь.

— Не хотелось бы навязываться нежданным гостем, — ощутив смутное нежелание, попробовал лёгкой шуткой тактично отказаться Гарри.

— Какая ерунда, — энтузиазм мистера Уизли пересилил его обычную чуткость. — Можешь поверить, Молли только рада будет. Она давно уже ждёт не дождётся тебя в гости. Сам знаешь, тебе у нас всегда рады.

— Благодарю вас.

Как и предсказывал Артур, миссис Уизли откровенно обрадовалась визиту Гарри. И очень быстро под влиянием праздничного вида миссис Уизли, хорошего настроения мистера Уизли и знакомой усмешки Рона, Гари успокоился, сбросив владевшее им напряжение ожидания суда.

Он недолго наслаждался, напряжение — нет, скорее неловкость — вернулось. Сначала Гарри расслышал мягкие шаги, а затем отворилась дверь гостиной, и перед ними предстала мисс Джинни Уизли — барышня, с которой, сложись обстоятельства по-иному, без публичных нападок леди Дэнверс на Гермиону, он мог быть уже помолвлен. Единственная из девушек, вызывавшая в нём серьёзное желание ухаживать.

Ощутив укол вины за возможные нелояльные по отношению к Гермионе мысли, которые может вызвать взгляд на мисс Уизли, он понял, что именно этим было вызвано колебание принять или нет приглашение мистера Уизли. Пусть он не желал навязываться, но всё же привык к их тёплому отношению к себе и стал видеть в них практически вторую семью, чтобы отказаться от приглашения просто так.

Скорее всего ухаживание за мисс Уизли казалось естественным способом исполнить желание породниться с ними. И привлекало его в не меньшей степени, чем качества внешности и характера.

Брак с Гермионой положил всему конец. Он ещё не бывал у Уизли после свадьбы — неужели уже месяц прошёл? — но избежать визита в город сегодня оказалось невозможно. Он — ключевой свидетель, но в любом случае он прибыл бы на суд над убийцей крёстного.

Впервые ощущалось явное нежелание видеть мисс Уизли. Он не ждал и не боялся болезненных или предосудительных последствий при общении с ней. Себя он знал, как и свою серьёзность по отношению к брачным клятвам. Он мог не любить Гермиону, хотя сейчас желание перепуталось с приятным и знакомым чувством старой дружбы, беспокоился о её благополучии достаточно, чтобы не огорчать ни в малейшей степени. Но внутри жило лёгкое сомнение, а не пожалеет ли он при взгляде на мисс Уизли, что не она стала его женой? Жалеть не хотелось — он освоился с женитьбой и привык видеть Гермиону каждый день. Но всё равно, жило в нём болезненное любопытство — что он почувствует при встрече с той, кто могла бы стать его женой. сложись обстоятельства чуть по-иному?

— А, вот ты где, девочка моя, — увидев дочь, улыбнулась ей миссис Уизли. — Смотри, кто к нам на обед пожаловал.

Гарри молча поклонился и в который раз поразился её прелести. Пусть рыжий — не самый модный цвет, хотя Гарри, возможно из-за матери, не был беспристрастен, но волосы только оттеняли её живость. Она улыбалась ему почти так же обнадёживающе, как в прошлом улыбалась возможному жениху. Но впервые ему удалось бесстрастно взглянуть на её красоту, что несказанно изумило его. Она была прекрасна — почти идеальные черты, которые не могла умалить лёгкая россыпь веснушек на щеках и носу, и восхитительная фигура, воплощающая изящество своей осанкой. Ни единого выбившегося волоска не омрачало безупречной прелести её облика.

Но, как ни странно, его не затронуло. Первый раз при взгляде на неё он не ощутил ничего.

Она смотрелась почти... слишком идеальной. А он привык к менее заметной, но естественной притягательности Гермионы, приучившись замечать красоту в понимающих глазах и не желающих подчиняться волосах, пряди которых через пару часов после укладки вылезали и, качаясь, касались и щекотали ей кожу. Как будто намеревались лишний раз привлечь внимание к изяществу изгиба шеи и заставить пожелать оказаться на их месте своими губами. Волна тепла прокатилась по телу от мысленной картинки склонившейся к книге Гермионы, когда локоны-бунтари кисточками гладят её кожу.

Моргнув, он заставил себя обратиться к настоящему.

— Мистер Поттер, какая приятная неожиданность, — сказала мисс Уизли. — Надеюсь, что с миссис Поттер всё в порядке?

— Да, благодарю вас. У неё всё хорошо, — машинально ответил Гарри.

— Гарри, я просто хочу сказать, что не стоит тебе волноваться о приговоре, — мистер Уизли отметил его отстранённость. — Я разговаривал с несколькими заседателями. Все совершенно в курсе характера и действий миссис Лестранж. В их вердикте можно не сомневаться.

Гарри не успел ответить.

— Ну, папа, — с небрежной веселостью вмешалась мисс Уизли, — вряд ли стоит развлекать гостя разговорами о неприятном. Такой замечательный день, а вы в тяжких раздумьях.

— Будь по-твоему, моя дорогая, — благосклонно улыбнулся единственной дочери мистер Уизли. — Я не подумал о тебе.

Благодарно улыбнувшись отцу, мисс Уизли перенаправила силу улыбки на Гарри.

— Мистер Поттер, расскажите нам о Годриковой Лощине. Мы все тут мучаемся от любопытства, каков ваш дом? Почему-то я уверена, что у вас там чудесно.

— Не стоит ждать от меня обоснованных восхвалений или критики. Трудно судить беспристрастно о собственном доме.

— Я сойду за беспристрастного судью, Джинни? Значит, подождёшь моего описания, — непринуждённо сказал Рон и обратился к Гарри. — Ты не против, если я воспользуюсь правом старого друга и заскочу нарушить уединение новобрачных голубков?

— Даже не рассчитывай просто заглянуть — мы тебя долго не отпустим.

— Вам надо устроить приём. Ну, пожалуйста. Было бы так замечательно.

Переведя взгляд на мисс Уизли, Гарри дал требуемый учтивостью ответ:

— Вы предвосхитили мои мысли, мисс Уизли. Я поговорю с миссис Поттер, и вскорости мы пришлём вам приглашения. — Он ещё ни разу не произносил "миссис Поттер", подразумевая Гермиону. Показалось странным, что слова так легко слетели с губ.

Мисс Уизли одарила его сияющей улыбкой, которая не так давно казалась ему обольстительной. Гарри слегка покоробило от её настойчивости. Неужели она всегда была такой... сосредоточенной на себе? И всегда демонстрировала пренебрежение к неприятным ей высказываниям, не обращая внимания на мнения других людей?

Вспомнилась очарованность её жизнерадостностью, яркой улыбкой, совершенно незапятнанной беззаботностью, и как она увлекла его не на шутку за несколько месяцев до начала войны своим кардинально отличающимся подходом к жизни. Она казалась лучом света в тёмном царстве, взгляды, улыбки и смех влекли его как мотылька из поговорки тянуло в пламя пресловутой свечи.

Только теперь он заметил в её веселье легкомысленность и надоедливость. Или это просто неспособность думать? Обаятельная улыбка, взрывы смеха — это хорошо и даже отлично, но он, оказывается, ценит ещё и глубину души.

Он вспомнил Гермиону, утешения после кошмаров, спокойное времяпрепровождение в библиотеке. И странное нежелание покидать её утром, сочувствие во взгляде и голосе, и на сердце стало тепло. Он действительно был доволен и счастлив этот месяц с Гермионой.

Но как странно, что понимание пробудилось сразу же, как они первый раз после свадьбы расстались. Тихое счастье. Не дикие всплески восторга, а спокойное удовлетворение, даже вопреки — или благодаря — почти постоянному кипению желания в крови когда бы он ни был рядом с ней. И даже когда не был.

— Итак, Гарри. Как тебе жизнь женатого человека, — как будто прочитал его мысли по лицу мистер Уизли. — Кандалы не слишком натирают, я полагаю? Не подстерегли ли какие-то неожиданности?

В голову запрыгнуло незваное видение Гермионы в ночной рубашке, и тут же вспомнилось бесспорное вожделение. Неожиданно? Да. Но также неожиданно приятно оказалось просто проводить время рядом с ней, как неожиданно его тянуло в библиотеку, просто ради возможности тайком наблюдать, как она читает.

— Никаких неприятностей, — легко ответил он, но незаметно для него взгляд потеплел, а в голосе прозвучали нотки нежности. Пусть сам он оставался в неведении и даже удивился бы, узнав, что проявил чувства, но остальные присутствовавшие отметили этот нюанс.

— Приходи на ужин сегодня, Гарри, как суд закончится, — пригласила миссис Уизли.

— О, да, мистер Поттер, приходите, — с готовностью поддержала её дочь.

— Благодарю вас, миссис Уизли, но у меня ещё есть дела. К тому же я обещал миссис Поттер вернуться к ужину. — Он не обещал, но уже так привык ужинать с ней, что почти не удивился смене ещё недавних предпочтений — с ней наедине вместо весёлого и шумного застолья со всем семейством Уизли.

— Тогда в следующий раз, когда будешь в городе, непременно запланируй ужин с нами, — сказал глава семейства.

— С большим удовольствием, благодарю за приглашение.

К облегчению Гарри объявили обед. За хорошо приготовленными блюдами — семье очень повезло с поваром — разговор стал более общим. Рон обратился к Гарри с предложением согласовать приобретение билетов на самые интересные матчи квиддичного сезона, с чем Гарри легко согласился. Приятными моментом славы оказалась положительная магия его имени — оно практически гарантировало билеты для него, в то время как всем остальным не помогли бы никакие деньги.

Но вниманием Рона завладела миссис Уизли, и Гарри переключился на сидящую с другой стороны мисс Уизли. Не сразу догадавшись, он всё же поинтересовался наслаждается ли она Сезоном.

Откинувшись на спинку стула, Гарри слушал вполуха и позволил плавно переливающемуся голосу скатываться с него, а сам гадал, почему он всерьёз рассматривал возможность взять её в жены. Он бормотал подобающие ответы и улыбался в соответствующие моменты, хотя, убей бог, не вспомнил бы о чём она говорила спустя секунду, мысленно всё больше удивляясь самому себе.

Что он знал о ней? Что он действительно знал и что только навоображал, основываясь на симпатичной внешности, весёлом нраве и нравящихся ему чертах остальных Уизли, которые он без раздумий приписывал ей тоже. А теперь, сидя так близко, что даже руку протягивать не надо, чтобы дотронуться, он ощутил, как далеки они друг от друга. Даже мелочи — вкусы, предпочтения — оставались тайной.

Уже не осознавая, он стал сравнивать с Гермионой, которая за много лет до свадьбы как-то невзначай смогла просветить его относительно своих предпочтений: что ей не нравился розовый цвет, а предпочитала она голубой, зелёный и пурпурный, что любимым временем года была осень, и что её приводил в восхищение первый снег, что чай она предпочитала почти не сладкий, чтобы чувствовать вкус, и ни в коем случае не остывший. Не нравились ей полумеры.

С мисс Уизли всё иначе. Интеллект, мысли, характер — что он знал о них?

Очень мало, если честно. Попытка вспомнить высказанное ею мнение или проявляющий характер случай пробудила в памяти прелестные улыбки и блестящие остроты, взгляды восхищения, помогавшие поверить в себя, и слова опасения за него, когда ему грозила опасность, гревшие душу.

Она беспокоилась, но без понимания и желания понять, что ему предстоит и почему у него нет выбора. А чему удивляться? Что она могла знать о мрачных реалиях войны или чёрной магии? Ничего, если не прилагать сверхусилий. Даже при информировании мужской половины Хогвартса о течении войны, девушек тщательно оберегали от подобных сведений под предлогом их слишком хрупкой природы. За исключением Гермионы, естественно. Та настаивала, что должна быть в курсе, упрашивала его или реже Рона рассказать или даже убеждала профессора МакГоннагал с директором Дамблдором поделиться сведениями.

Яркой картиной остался в памяти шумный скандал, разгоревшийся после объявления Дамблдором всем учащимся независимо от пола о возвращении Тёмного Лорда. Множество девушек сразу лишились чувств, а мисс Лаванда Браун изящно упала в обморок прямо в руки Рону к удивлению последнего и досаде Гермионы. Мисс Уизли тогда сильно побледнела и с трудом удержалась на ногах, но быстро пришла в себя и даже отказалась сесть вопреки уговорам мистера Лонгботтома.

Впервые участвуя в длительном разговоре с ней на самые разные темы, он попытался представить, как бы он рассказал ей о кошмарах или просто о том, что видел и делал на войне. И не смог. Не смог вообразить даже не рассказа, а просто своего желания, чтобы она действительно знала. Но разве не обязанность настоящей жены понимать мужа во всём?

А как ему характеризовать себя, не собирающегося освещать ей темнейшие углы своей личности и судьбы, но на полном серьёзе собиравшегося взять её в спутницы на всю оставшуюся жизнь? Неужто его так ослепила неоспоримая красота и околдовало беззаботное очарование, что даже слегка подумать не захотелось? Испуг смешался со стыдом — не считал он себя таким поверхностным, но вот оно, доказательство, что он по большей части был просто дураком.

Тут он впервые смягчил отношение к леди Дэнверс. Он не мог простить ей расправы с Гермионой, но признал в глубине души, что рад женитьбе на лучшей подруге.

Может быть он не любил её, но вожделел, хотел её с отчаянием, какое он не мог даже вообразить в её отношении. А ещё она — его лучший друг, и нравилась ему. Появилась ясность, что дружба и доверие, такие, как у него с Гермионой — более крепкая и разумная основа для брака, чем любая иная.

Нет, он не жалел о женитьбе на Гермионе. И чем дальше, тем больше был уверен, что не пожалеет. Он опасался первой встречи с мисс Уизли после свадьбы как возможной причины возникновения сожалений, но как оказалось — напрасно.

Небольшой узел напряжения в груди, о котором он не подозревал, рассеялся без следа. Успокоившись, он смог наконец насладиться остатком обеда как положено — хорошей трапезой в приятной компании. Только уже перед уходом его отвёл в сторону Рон для тихого разговора.

— Гарри.

— Придёшь на суд? — без необходимости спросил Гарри.

— Зачем спрашивать, когда известен ответ? Я про Гермиону. Как там у вас, если честно? При родителях ты не мог, но мне скажи всё-таки, как всё?

Встретившись взглядом с Роном, он с удивлением понял, что если бы и было какое-то недовольство женитьбой, ему бы не хотелось ставить Рона в известность. Никогда раньше не рассматривая такую возможность, он осознал перед лицом лучшего — и первого — друга, что женат, и его основная преданность принадлежит Гермионе.

Что-то дёрнулось внутри от этой мысли. К счастью, он мог ответить честно.

— Хорошо, — сказал он просто.

— Значит, ты счастлив? — подумав, спросил Рон.

— Думаю... Я — да. Гермиона... — он нерешительно умолк. Как кратко описать Гермиону? Пришло в голову "изумительножеланная", но вряд ли он сможет так сказать.

— Она приятная, — наконец нашёл он слово. Странное слово, он никогда раньше не подумал бы так о Гермионе, но оно ей подходило. И потихоньку, и с силой, а ещё с нежностью и юмором, как в случае с кошмарами, она делала его жизнь приятнее.

Рон взглянул на него, как на кандидата в жёлтый дом.

— Приятная? Мы об одной Гермионе говорим? Старосте класса и школы?

— С ней приятно. Не знаю, почему мы раньше не замечали, но она на самом деле весьма красива.

— Гермиона мне хороший друг, когда не сердится, и не скажу, что она особенно невзрачна. Но красивая? Не думаю.

Гарри застыдился, что буквально пару месяцев назад он с чистой совестью сказал бы то же самое. Непонятно, почему он её не замечал? Наверное, привык думать как о друге и просто забывал взглянуть другими глазами. Но неважно по каким причинам, сейчас он искренне неудобно за свои прошлые взгляды.

— Правда, красивая. Она вряд ли изменилась, но... я её вижу такой.

— Поверю на слово, — наградил его Рон странно задумчивым взглядом. — Надеюсь, что Гермиона тоже счастлива. — Добавил он небрежным тоном, но с нотками искренности. — Вы оба мои лучшие друзья, и так не хотелось бы вызывать тебя, если ты сделаешь ей испортишь жизнь.

— В таком случае я сам себя вызову и сэкономлю тебе на хлопотах, — ответил он шутливо, но абсолютно искренне на подразумеваемый вопрос Рона.

Что-то неприятно сжалось внутри. А счастлива ли Гермиона? Несомненно, она довольна. Он достаточно знал её, чтобы отличить натужную улыбку от искренней. Но ему мало удовлетворённости. Только не после сегодняшнего понимания, как он счастлив, что женился на ней. Можно пожалеть о причине, но ни в коем случае не о результате.

Он счастлив, а счастлива ли Гермиона? Удовлетворённость — слишком умеренно и безлико. Она достойна настоящего счастья.

Тут их прервали родители Рона, и Гарри принялся раскланиваться..

— Ты покидаешь нас? Я надеялся, мы ещё поговорим и вместе отправимся в суд.

— Боюсь у меня есть дела, о которых мне хотелось бы побеспокоиться до суда, — ответил Гарри, а сам нагнетал в себе решимость для осуществления пока ещё неработающих планов показать Гермионе насколько он заботится о ней.

— Тогда конечно, мы не будем тебя задерживать, — заверила его мисси Уизли.

— Я тебя встречу в Министерстве, Гарри. Десять минут четвёртого устроит?

— Отлично, благодарю вас, сэр.

— До встречи, — добавил Рон.

— Да, до скорой встречи сегодня, — улыбнулся Гарри. — Миссис Уизли, большое спасибо за обед.

— Пустяки, Гарри. Не надо так церемониться здесь у нас, мы всегда рады тебе.

— Спасибо вам за всё, мэм. — Он поклонился мисс Уизли. — Мисс Уизли.

Мисс Уизли одарила его яркой улыбкой с реверансом, и встретилась с ним взглядом. Гарри сморгнул в замешательстве — она — он мог поклясться — быстро провела кончиком языка по губам. Иначе, чем чистой воды провокацией, назвать это было сложно.

Он вспомнил подобные её действия, как она привлекала внимание к губам, и как в нём разгоралось пламя. Однако теперь, в первый раз он не ощутил ничего. Даже не так. Что-то он чувствовал, вот только находилось это ощущение в опасной близости от отвращения. Он не понимал её намерений сейчас. Может, просто привычка. Но что бы то ни было, в его реакции отсутствовали желание и влечение.

Ушло влечение к Джинни, как будто так ему и положено. На том месте — только Гермиона. Сейчас он хотел Гермиону, на ней сосредоточились все его устремления и чувства, встряхивая вспышкой понимания каждый раз, когда он оказывался рядом с ней. Может всё из-за неспособности выразить и осуществить желание, но ему было всё равно.

Он вожделел Гермиону и больше ни о чём не пытался думать.

Глава 8. Как добиваться любви жены

Всё закончилось.

Гарри вышел из зала суда в числе первых и, невзирая на выкрикивающих его имя репортёров и желание подождать Рона и мистера Уизли, тут же устремился на выход, не в силах больше оставаться в здании. Задыхаясь под бременем мучительных воспоминаний среди давящих стен, он ощущал, что мстительный гнев не помогает, а только усиливает гнёт вины.

Быстро покинув зал суда, он воспользовался коридорами к заднему выходу из нового здания Министерства. Выйдя, он привалился к стене и несколько раз судорожно глотнул не слишком свежего лондонского воздуха. Поставив лицо солнцу и отдышавшись, он смог слегка успокоиться и осознать окружающее. В шуме близкой улицы ощущалась другая жизнь, нормальная мирная жизнь обычных людей.

Всё было кончено.

— Вот ты где, Гарри?

Он отлепился от стены и выпрямился при приближении Рона и мистера Уизли. Рон бросил вопросительный взгляд и не стал спрашивать о состоянии,

— Что ж, всё закончилось, — выступил невольным эхом мыслей Гарри мистер Уизли. — Поразительно мерзкое ощущение, и я рад, что всё осталось позади... Гарри, может передумаешь и поужинаешь с нами перед возвращением домой?

— Не стоит. Но спасибо, сэр, — вымучил Гарри бледное подобие улыбки. — Боюсь, что я сейчас не в лучшей форме, чтобы составить компанию дамам.

— Не беспокойся, миссис Уизли и Джиневра ни в коей мере не возражают.

— Увы мне, — покачал Гарри головой. — Передайте мой поклон миссис Уизли за приглашение. но я слишком утомлён и вынужден отклонить приглашение.

— Что ж. воля твоя. Передавай наши наилучшие миссис Поттер.

— Благодарю, с удовольствием.

— Мой привет ей тоже передавай.

Гарри кивнул, а Рон на прощание сочувственно сжал ему плечи.

— Рон. Всего хорошего, мистер Уизли, — слегка поклонился Гарри.

— Гарри, — кивнул в ответ мистер Уизли. Они с Роном развернулись и пошли в направлении улицы.

Оставшись в одиночестве, Гарри ещё несколько раз вдохнул-выдохнул с целью избавиться от воспоминаний и аппарировал в Годрикову Лощину.

Первым ощущением во дворе поместья стало тепло в груди. Внезапно стало легче просто от вида дома с освещёнными окнами.

Он вернулся домой.

Фантастически глубокое чувство охватило его, совсем недавно просто мальчишку, у которого никогда не было своего дома. И который всю жизнь хотел оказаться в месте, которое сможет назвать настоящим домом.

Хогвартс ощущался таковым в наибольшей степени, но он никогда не был родным, его приходилось покидать летом. Он месяцами жил на Гримо, но не чувствовал себя дома в мрачном и полном воспоминаний о дяде Сириусе здании.

Неожиданно, всего лишь за месяц, Годрикова Лощина стала ощущаться домом. Его настоящим и родным домом.

Как обычно, Добби ждал его сразу за дверьми в полной готовности принять верхнюю одежду.

— Привет, Добби. Будь любезен, отнеси в библиотеку, — достав из кармана, Гарри протянул небольшую шкатулку. — Ты знаешь, где... — намереваясь спросить где Гермиона, он увидел её приближение.

Расплываясь в улыбке, Гарри ощутил умиротворение. Наверное, во многом поэтому Годрикова Лощина стала домом. Не просто здание, а то, что в нём кто-то — Гермиона — ждёт его.

— Выглядишь устало, — заботливо оглядела его она. — На суде трудно было?

— Трудно, — Гарри почти машинально подхватил её руку под локоть, и они отправились в библиотеку вслед за Добби.

— Она что-то рассказала? — Гермиона догадалась об ответе по его напрягшейся руке.

— А что она не сказала? — риторически спросил Гарри. — Конечно, ей дали возможность "защитить себя", но она воспользовалась шансом только чтобы выразить своё мнение о нас. Она сказала... — голос сорвался прежде, чем ему удалось успокоиться. — Сказала, что дядя Сириус — бесполезное магглолюбивое ничтожество, и заслужил свою участь за предательство крови,

— Ох, Гарри, — вздохнула Гермиона, зная, как ранили Гарри эти слова. Пусть они не были неожиданностью — что ещё могла сказать миссис Лестранж — но менее болезненными от этого не становились. — Мне жаль, но хотя бы всё закончилось. Она получила по заслугам.

— Да, всё завершилось, — тяжело вздохнул Гарри. — Она скоро умрёт.

— Значит, её приговорили к смерти.

— Да. Сложно поступить по-другому, глядя на неё и слушая её гадости.

— Она заслужила. Я удовлетворена, — жёстко сказала Гермиона.

Гарри с удивлением взглянул на неё, и она смущённо покраснела. совсем как безвольная девица, неспособная к таким высказываниям.

— Она по-настоящему заслужила, — повторила она более мягко.

Хоть всего минуту назад у него не было никакого настроения, он слегка ухмыльнулся.

— О, Гермиона. Таких как ты на свете больше нет, — скрыл он он за наполовину насмешливым тоном искренность. И серьёзно добавил: — Я тоже удовлетворён.

— Похоже, нас посчитают ужасными людьми, — лёгким тоном сломала она недолгую тишину.

— Если так, мы хорошо подходим друг другу, — без раздумий ответил Гарри.

Улыбка смягчила выражение её лица. А Гарри запоздало осознал, что сказал и весь скрытый интимный смысл слов. И решил, что ему всё равно.

Они хорошо подходят друг другу. С трудом Гарри уловил смутную мысль, что даже невзирая на отсутствие близости в постели, он не может вообразить себя таким счастливым с любой другой женщиной. Кто ещё так хорошо понимает его и так глубоко ему доверяет?

На него снизошли мир и покой. Вот чего он даже не мог ожидать всего час назад в зале суда. Рассеянный взгляд упал на доставленную Добби шкатулку, и он выпрямился в кресле.

— Ох, я чуть не забыл, что купил тебе кое-что.

— Правда? Но стоило ли отвлекаться именно сегодня? — улыбнулась она.

— Вдруг пришло в голову, что я не подарил тебе ничего на свадьбу, — пожал он плечами.

— А я ничего не ждала, — она зарделась лёгким румянцем.

Он встал, вынул палочку и отменил уменьшительные и легковесные чары. Увеличившаяся шкатулка теперь соответствовала размерами сундучку для квиддичных мячей.

— Боже мой, Гарри. Зачем ты столько накупил?

— Открой.

С робкой улыбкой она открыла сундучок.

— О, Гарри, благодарю тебя!

От её искреннего энтузиазма улыбка расползлась до ушей. Подарком стало последнее издание "Избавь меня от зла: Полное руководство по защите от тёмных искусств" — самый обширный и подробный сборник из доступных. Материал в нём оказался настолько велик и подробен — от простейших заклинаний до непростительных и наитемнейших — что поместился только в десять томов.

— Мне пришло в голову, что наш брак финансово выгоден. Любая другая женщина ждала бы драгоценностей или мехов, а тебе хватает книг.

Шутка развеселила её, но отвлекла только на мгновение от немедленного просмотра первого тома.

А Гарри дал себе слово приобрести любую книгу ради её улыбки. И подумал, вот оно, его счастье, в её улыбке. И что надо вызывать её как можно чаще.

Он улыбался, глядя на неё, но улыбка поблекла, когда неожиданно проснулась жестокая зависть. Зависть к книге, к этой книге. Она всегда бережно, как с драгоценностями, обращалась с книгами, а её руки — любимые руки — нежно касались страниц, приковав к себе его взгляд. Он не мог дышать, двигаться и думать. Только смотреть, всё больше бледнея от зависти. Она почти ласкала проклятую книгу, и ему хотелось заменить страницы своим телом, кожей ощутить её прикосновения и ласки.

"О боже, я действительно схожу с ума, желая стать книгой"!

Гарри рывком заставил себя вернуться в реальность и отрешиться от желаний тела.

— Если книги не полностью завладели твоим разумом, то есть ещё одна часть подарка.

Удивился естественности своей поддразнивающей интонации и наткнулся на её ответный взгляд и ярчайшую из всех виденных им улыбок. Лицо светилось, от пылающих щёк до сияющих глаз. Он прикипел к ней взглядом, тут же забыв всё, что хотел сказать.

Она была красива. Совершенно, неописуемо и душераздирающе красива. Душой и разумом он с такой силой тянулся к ней, что сам не понимал, почему не видел этого раньше. С чистой совестью он мог бы поклясться, что она — самая прекрасная женщина в Англии. Нет, в мире.

Ладно, он. Наверное, слишком привык. Но остальные-то мужчины что, слепые? Или глупцы?

— Хорошо, где же остальная часть подарка? — он проморгался, заметив в её улыбке некоторое нетерпение.

— Я... В-общем, я поговорил с Ремусом сегодня, и он согласился навестить нас подуэлировать. С тобой тоже. И показать на практике, чего ты ни в какой книге не найдёшь.

— Обучать меня... как он вас учил в Хогвартсе?

— Да, — кивнул Гарри.

— Ох, Гарри! — взволнованно прошептала она.

К его смятению, её тронуло почти до слёз. Лихорадочно разыскивая слова для предотвращения плача, собираясь невзначай сказать, что его помыслы далеки от совершенно бескорыстных, а тренировка — наилучший способ быть уверенным, что его дочери вместе с ней будут способны защитить себя, он внезапно ощутил, что не способен издать ни звука.

Казалось бы бездумные мысли и слова сложились в образ маленькой девочки — с волосами и глазами Гермионы, которая держит Гермиону за руку и взглядом просит у мамы указаний, любви и тепла. Маленькая девочка, зовущая его папой. Его дочь. Его и Гермионы дочь.

Он никогда не думал о детях конкретно, просто предполагал, что в один прекрасный день они у него появятся. После женитьбы ему, во многом благодаря Гермионе, стало известно о семейной истории больше, чем он когда-либо надеялся узнать. Что он — на данный момент — последний в длительной череде поколений первых сыновей Поттеров, и что его долг — по крайней мере родить детей и продлить родовое древо в будущее. Наконец он осознал, как близка к осуществлению идея завести детей — его с Гермионой детей.

В душе рождалось новое ощущение. Что-то общее роднило его с пламенем желания при мысли о том, как получаются дети. Но чувство казалось мягче и глубже вожделения, больше душевное, чем телесное.

Гарри мысленно встряхнулся и умудрился насмешливо выпалить пришедшую в голову бессмыслицу в попытке предотвратить неизбежные слёзы:

— Если будешь хорошей ученицей, он может позволить сдать СОВ по защите.

— О, Гарри!

В тот же миг он заполучил в объятья благодарную жену. Гермиона обвила его за шею и прижалась всем телом.

— Спасибо! Это самый лучший подарок, какой мне когда-либо дарили, — её голос звучал глухо, потому что она уткнулась ему в плечо.

Обняв её, он наслаждался лёгким, цветочным ароматом волос, теплом и мягкостью прижавшегося тела. Придавленное возбуждение проснулось с новой силой, когда её грудь прижалась к его, а руки скользнули по ткани платья, не в силах добраться до вожделенной гладкости кожи под ней. Он даже прикрыл глаза, смакуя восхитительное ощущение тела в объятьях.

"Мерлин! Как она... идеальна".

Прошли драгоценные секунды наслаждения. Гермиона опомнилась и густо покраснела от неподобающего леди поведения и перевёрнутых вверх тормашками правил приличия. Он ослабил объятия, но не смог отпустить её — руки неодолимо притянулись к изгибу талии. Неплотно, и она могла легко отступить. Но не отступила.

А осталась в считанных дюймах, глядя прямо ему в лицо.

И он не мог отвести взгляд, очарованный и заворожённый ею. Как, будучи знакомым много лет и зная её внешность в подробностях, он не воспринимал того, что видели глаза? От ошеломления мысли расползались, как клочки тумана. Казалось, что у неё карие глаза, но вблизи видны вкрапления, как просто более светлые, так и янтарные. Гарри не обращал внимания на ресницы — вообще не думал о ресницах — но сейчас, вблизи стало заметно какие светлые у них кончики, как будто доброжелательное божество окунуло их в расплавленное золото. И губы. Всё сжалось внутри, когда взгляд прикипел к её губам. Мягкие, розовые, нижняя чуть полнее верхней — настоящая плоть искушающая. Если мужчина не поддастся такой, значит он мёртв. Каждый удар зачастившего сердца убеждает, что он не мёртв и вне всяких сомнений уязвим.

Разумная его часть настойчиво предлагала поступить как джентльмену — отпустить её и отступить, не тянуть её сломя голову в постель. Она, может, не готова или не хочет. Но другая, бОльшая часть, тут же возражала, что она сама может легко отступить, но остаётся на месте. Вдруг у неё те же чувства? Возможно — ведь возможно же — она ощущает такое же влечение?

Охватившая его странная, завораживающая неловкость, заставившая сосредоточится на ней и отбросить всё окружающее — это и было вожделение, самое сильное и искреннее чувство в жизни. Сопротивляться которому было, как пытаться остановить восход солнца.

Прикрыв глаза, он склонился и мягко, если смотреть со стороны, даже изящно, поцеловал её. Губы коснулись губ, попробовали и ненадолго замешкались, пока Гарри почти бессознательно не усилил давление. Языком он коснулся её сжатых губ, и те, с лёгким судорожным вздохом, разделились, позволив ему вкусить её сладость.

Только краем сознания он отмечал осторожные движения её рук — вверх на плечи и ещё выше в волосы, потому что всё внимание занимали неуверенные ласки мягких губ и застенчивые касания встретившихся языков. "Она целует его в ответ"! Мысль полыхнула в изумлённом разуме, и в огненной волне смешавшиеся ликование и вожделение опалили тело. Даже больше, с опозданием понял он, её губы и язык подражали, повторяли его движения, пока, наконец, он не забыл и ему не стало безразлично кто кого целует — он её или она его. В глубине сознания утонула невнятная мысль, что она всегда быстро обучалась.

Просто целовать её было... неописуемо. Малейшее движение её губ и языка ощущалось всем телом, чувства сосредоточились на ней. Он пробовал её на вкус, наполнял себя её ароматом и, казалось, что тонул в ней. Её тело смягчалось, уступая, поддаваясь, почти плавясь рядом с ним, напряжённым и более всего желающим заполнить ладони её бёдрами, чтобы полнее прижаться друг к другу. Но данное ей обещание ждать зудело, и он не станет пользоваться властью, толкать и понуждать, пока она сама не будет готова. С любой другой, возможно, он бы так и поступил. Но не с ней. Очень важно полное доверие, слишком нужна она ему. У него есть вся оставшаяся жизнь, он дождётся. Пока она не захочет его с той же силой, как он желает её.

А до той поры он может целовать, облегчая ей дорогу к близости.

Пока достаточно просто наслаждаться её вкусом, нежной мягкостью и... хрупкостью. Стремление защитить наслаивалось на возбуждение и усиливало желание близости. Из глубин всплыла смутная мысль, что счастье — ещё и возможность целовать Гермиону всю оставшуюся жизнь.

Неопознанный сразу звук добрался до сознания — кто-то стучал в дверь. С громадным трудом оторвавшись от губ жены, Гарри убрал руки с талии и отступил.

— Что случилось? — постарался он убрать разочарование из голоса.

— Ужин подан, мистер Поттер, сэр, — прозвучал приглушённый дверью голос Добби.

— Спасибо, Добби.

Прикрыв глаза, он переборол желание продолжить. Совместный вечерняя трапеза стала их традицией, и ради ужина с ней он вернулся так быстро как смог.

От её вида — яркий румянец, подёрнутые поволокой глаза, влажные и опухшие от поцелуев губы — желание вспыхнуло с новой силой. Боже милостивый...

По собственной воле рука поднимается, касается щеки, очерчивает подбородок...

— Гермиона...

— Гарри...

Сущая нелепость, но звук собственного имени в её устах тело восприняло как призыв и вздрогнуло от прокатившейся судороги желания. С очевидностью стало ясно, что если он позволит себе задержаться, все его благие намерения окажутся дорогой известно куда. Сглотнув, он отступил и позволил руке упасть.

— Нам надо идти к ужину, — наконец смог выговорить он.

Что-то мелькнуло в её глазах, а потом во взгляд возвратилось привычное самообладание, и Гермиона кивнула.

— Да, надо.

Как обычно она подхватила его под локоть, и касание едва не отменило его решение. Но Гарри стиснул зубы и жёстко напомнил себе, что он — благородный человек, который дал слово.

46