Время перемен

Забавно, но это был лунный календарь. Новый год отмечался с началом весны, как, впрочем, и много веков до этого. Надо учитывать, в какое время всё происходило. Это момент подъема государственности. Такой календарь стал проблемой, по нему же вели отчет и татары, принявшие к тому времени, окончательно, ислам. Если учесть насколько была ожесточённой борьба, то неудивительно, что мы отказались от него, и перешли, как люди православные, на Юлианский календарь, солнечный. Тогда и сдвинулся новый год на первое сентября, хотя отсчет всё равно продолжили вести от Сотворения мира, оно солидней как-то.

— Да, когда же это кончится. Трофим! Закрой ставни, что ли.

М-да, слюдяные оконца, это совсем не застеклённые. Сквозняк, блин! Новая печь, голландка, не спасает. Первую собрали только летом тысяча пятьсот сорокового года, теперь вот красуется у меня в Спальной избе. Получился первый чугун. Из него и отливать стали всё необходимое. Если честно, то на мои 'чудачества' смотрят косо, но не мешают. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Похоже, печь признали уже не баловством, бояре стали наведываться и как бы невзначай интересоваться, как бы такую и себе приспособить. Тонкий такой намёк, на толстые обстоятельства. С отоплением в Кремле проблемы. В той же 'Грановитой палате' зимой такая дубочина, что жуть. Я-то всё думал, смотря фильмы, зачем бояре в тулупах там парятся? Ага, парятся они, как бы не околеть!

Наконец пришёл Трофим, что-то бурча себе под нос. От закрытых ставен в комнате сразу потемнело. Мог бы и сам закрыть, но помаленьку вживаюсь в роль. В том, что дует, по большей части, сам виноват. Не трогал бы окошки, не дуло бы. Нет, надо посмотреть, что там на улице. Не откроешь, не увидишь. Слюда только свет и пропускает. Сквозняк явно уменьшился.

— Вот на кой ляд перенесли начало года? — мысли вернулись в привычную колею.

Самый период страды, какие к чёрту праздники? Он и не стал им. Неудивительно, что сдвинутый на первое января, прижился. Зима, время отдыха, почему бы и не попраздновать. Старый, кстати, отмечали с размахом и без понуканий, да и в двадцать первом веке тоже. Только это называлось проводами зимы. Вот такие выкрутасы.

Потому и мне не хотелось его замечать, а подсознательно отсчитывал, как привык. Хотя если честно, зимой можно обойтись и рождеством, лучше всё-таки вернуть его на первое марта. Всё равно ведь отмечают. А всё церковь. Борется она, видите ли, с языческими традициями. Со здравым смыслом она борется. И ведь ничего не сделаешь, реальной власти нет.

Завтра Рождество, кстати. Настроение предпраздничное, и, кажется, ничего его не может испортить. Чтобы так стало, очень много пришлось сделать. Перемены, пришедшие со смертью Глинской, пугали, но человек и не к такому привыкает. Вот и я приноровился. Всё не так страшно оказалось, как думалось в тысяча пятьсот тридцать восьмом году.

* * *

— Батюшки святы! Не иначе чего приключилось! — перекрестившись, воскликнула Таисия.

— Чего там? Чего молчишь? — это уже я к ней пристал.

М-да, начинаю заборзевать. Сам уже ничего, почитай, и не делаю. Вот и сейчас послал её посмотреть, чего там во дворе собаки так разбрехались. А за окном тем временем стал раздаваться визг. Видать животинкам досталось, за особую ретивость.

— Там бояре и другие видные люди Московские, а воев, до края.

— Откуда они здесь? Ты чего несёшь? Неужто войной куда собрались? — проговорил я, сорвавшись с места, устремился к окну.

Народу было и впрямь море. Подозреваю, тут, в Коломенское, отродясь столько не захаживало. Из группы бояр вышел один, и направился в сторону крыльца. Хм, а в рядах бояр-то единства не наблюдается.... Вон, как иной раз друг на друга зыркают.

— Ох! Чего это я! — подхватившись, вернулся на своё место.

Вовремя. В низкую дверь прошёл, скорее, протиснутся, человек невысокого роста, в котором трудно было не узнать князя Василия Шуйского. Круглое его лицо не могло скрыть следы решительности и властности. Тяжеловато было ожидать другого выражения от Первого Думского Боярина, фактически главы Думы.

Ведь именно ему было передано, по завещанию Василия III, регентство. Только решительные действия Телепнёва-Оболенского позволили оттеснить его от власти в тот момент. Молодой князь фактически совершил тогда переворот в пользу Глинской. Но даже его решительности не хватило, чтобы свалить такого гиганта. А трепаться языком Шуйский не любил, предпочитая действовать. Ещё вчера, после смерти моей матери, посадил своего молодого недруга в темницу и буквально в несколько часов вернул себе власть.

— Государь, вчера в два часа по полудню, матушка твоя скончалось. Неотложные дела государевы требуют твоего возвращения в Москву, сей же час? — поклонившись, проговорил он, держа высоченную боярскую шапку в левой руке.

— Как же так? Я же тут... Блин! Ну почему? — носились мысли в моей голове, а на лице отразилась растерянность.

Видя её, няньки мои решили помочь в принятии правильного решения.

— Государь, собираться в путь-дорогу вам пора, — проговорили они хором, упав на колени.

Как будто у меня был выбор. Всё, расслабуха кончилась. Больше прикрыться было не кем. Шуйский же молчал, и просто наблюдал за моей реакцией. Недаром 'Немым' прозвали. Лишнего слова не скажет. Оно и спокойней так, в опалу попасть не за что. Но из рассказов воевод я знал, что за ним не заржавеет. Когда поляки окружили Смоленск, перевешал всех заподозренных в сочувствии к ним. Гуманист, одним словом. Может, только поэтому и удержали этот город, в прошедшей войне с Литвой.

Сборы мои были не долгими, но суета в тереме поднялась до потолка. Трусил страшно. Неизвестность пугала и только собрав всю свою решимость в кулак, продолжал двигаться. Лицо мое, как будто иголочками кололи. Выражение отрешённости так и застыло на нем.

Дальше всё пошло рывками. Такое чувство, что большую часть происходящего просто стёрло. Вот высокое крыльцо, на которое мы вышли из терема. А вокруг сотни человек в поклоне, а кто и на коленях. Вот едем в повозке в Москву. И только затемно уже въезжаем, в сей город. А вокруг никого знакомого. И нянек, и Венюкова с воинами не было. Все новые вокруг.

Вот таким мне запомнился день пятое апреля тысяча пятьсот тридцать восьмого года от Рождества Христова.

* * *

— Слушай Прохор, а чего мы сидим.

— ...???

— Давай крепость построим? А может две, или три.

— ...????? — в сопровождении вытаращенных глаз.

Как бы его не удивляли мои предложения, но привычки перечить им у него отродясь не было, да так и не появилась. Зато она была у другого человека, правда мягко и ласково, скорее уговорами, но ведь супротив.

— Государь может ну его, эти крепости? Сегодня же Сочельник. Праздник-то, какой наступает. Пойдёмте лучше в церковь, помолимся, — постаралась направить меня, на путь истинный, Таисия.

Да! Мои няньки вновь при мне. Как ни странно, вернуть тех, к которым уже привык, оказалось не сложно. Правда, они тогда были одни из, а вот сейчас уже единственные.

* * *

Вражда двух родов Шуйских и Бельских, постоянно воюющих за власть, позволяла иметь некоторую самостоятельность. В своих делах и только, в государственные дела, ни-ни. Мне собственно страной рулить и не хотелось, но без меня ничего формально не делалось. Приходилось подписывать всякие указы. Таскаться на приемы. Муть, одним словом.

Не сразу и разобрался в хитросплетениях местной политики. Вроде в думе все бояре, а кто тут кого, тот ещё вопросец. Ко всему прочему вокруг стал крутиться, посаженый Глинской, но вновь оказавшийся на свободе, князь Иван Бельский. Подозрительный тип, хоть из себя, чуть ли не святоша. Да и родственничек его, доверия к нему не прибавлял.

Нет, конечно, мир не без уродов, но этот фрукт был тем ещё перцем. Ладно бы просто сбёг в Литву, ан нет. Масштабная личность оказалась. В смысле губозавертательной машиной обойтись уже было нельзя, минимум комбайн. Он мечтал не только о княжестве Бельском, но даже и о Рязанском, и для возвращения себе этих отчин хлопотал в Литве, Константинополе, Крыму. Ладно бы просто хлопотал, а то ведь и приводил вражеские войска на Русь, но об этом позже.

В общем, князь этот стал крутиться вместе Михаилом Васильевичем Тучковым, прощупывать почву, так сказать. Советы там всякие мне давать. Я же только глазами хлопал. Ну, откуда мне знать было, по-началу, кто тут чего весит. Не в смысле килограммов, а влияния. Тем более няньки упор делали на Василии Шуйском. Явный протекционизм, не иначе, его люди.

В общем, нашли они себе приключений, когда стали проталкивать в бояре Юрия Михайловича Голицына, А Ивана Ивановича Хабарова — в окольничие. Нет, на их стороне был митрополит Даниил и дьяк Фёдор Мишурин. Так что они надеялись, что этого хватит. Только думать надо было, против кого пошли. А пошли они супротив Василия и Ивана Васильевича Шуйских. Про Василия хорошо представлял, что он просто так этого не оставит. Про Ивана знал же гораздо меньше, но подозревал, что будет не лучше.

На что же они тогда надеялись? Это, пожалуй, были ярко-выраженные бюрократы. Упор они делали на процедурные вопросы, а конкретно, на указы Великого Князя Московского, в смысле меня. Лестно конечно, но я-то понимал во всём этом мало. Совсем ничего. Думаю, что Шуйские решили это недоразумение с выходом из темницы Бельского исправить.

Бельского снова посадили в неволю, советников его разослали по деревням. Знатные враги Шуйских подверглись только заключению или ссылке, зато горькая участь постигла дьяка Мишурина. Шуйские захватили его на своем дворе, велели княжатам, боярским детям и дворянам ободрать его, нагого положить на плаху и отрубить голову, без государева приказания.

Возмущение у всех вызывал не факт отсечения головы, а то, что без моего позволения. Странной это была попытка захвата власти. По мне так совсем не так надо было действовать. Решительно, в первую очередь, нейтрализовав противную сторону. Но это было личное мнение, которое и осталось при мне. Говорю же, какой-то он малохольный, этот Бельский.

Понятно, покочевряжился тогда немного, чисто для проформы. Слегка возмутился казнью Мишурина. Из-за этих моих пары слов Василий наградил своего брата довольно злым взглядом. В общем, мой прозрачный намёк на моих нянек выполнили мгновенно. Так что решил заткнуться и замять тот инцидент. Вот так Прохор и Таисия снова оказались в моём окружении. Правда, другие няньки никуда не пропали, ну и шут с ними.

* * *

— Мя...уууу... — Раздался истошный крик кошки из соседней комнаты.

А потом что-то загремело, и кто-то смачно высказался, на тему о том, что он думает об этом свете. Света в соседней комнате действительно не было. Там ставни закрыты были все. Попадал туда из нашей комнаты, через немного приоткрытую дверь. А у нас тоже серьёзный полумрак. В общем, тьма там была. Голос-то был знакомым. Зуб даю, Михайло Венюкова принесла нелёгкая.

Мимо пронеслась перепуганная мурка.

— Мурка. Кис, кис... Ну, чего ты напугалась. Кис, кис..., — попытался остановить я её.

На призывы она отреагировала и, остановившись, уставилась на меня зелёными глазищами. Постояла так немного и потом, решив что-то про себя, гордой походкой направилась в мою сторону. Наконец, она улеглась у меня на коленях и довольно заурчала. Ещё бы, ведь её гладили, а это дело она любила. Появилась она у меня с лёгкой руки митрополита Даниила.

* * *

Вот не думал никогда, что власть, это, иногда, так муторно. Хоть и можешь приказать всё что угодно, но это не факт что будут исполнять. А как узнать, что будут? Реальная власть у Боярской Думы. Кто её глава, тот и у руля. Я, был статистом, в этом спектакле. Стоило только проявить хоть малейший интерес, меня тут же пытались отвлечь на что угодно, чтобы и думать забыл.

Сопротивляться не стал и отвлекался, как мог. Поначалу, это, конечно, вызвало нездоровый ажиотаж, но вскоре все успокоились. Разные ведь игры бывают. Ну, а раз я Великий Князь, то игры у меня великие. На том окружение и порешило, и перестало вмешиваться, но и помощи не было. Вот тут-то и стало понятно, чего на самом деле стою, хоть и Государь.

— М-да, один в поле не воин, — невесёлые мысли никак не хотели выходить из головы.

С истории помнил, что вначале чугун случайно получили в кричной печи. Там было дело в большей задувке воздуха, вроде. Раз так, то дело плёвое! Ага счаззз... Типа Великий Князь и всё такое. Деньга имеется. Осталось плюнуть и растереть. Потому и решил сбацать в Туле такое производство, по быстренькому. Вот перед таким очередным своим творением сейчас и стоял. Это кстати четвёртый вариант печи, в которой надеялся-таки получить чугун. Что-то похожее, кажись, получалось, но мало и не долго — домница начинала разваливаться.

А что вы хотите, обычный кирпич на такие страсти не рассчитан. Нужен другой, огнеупорный. Только нет его. Даже глины для него нет, искать надо. А кого этим озаботить? Может, дело не только в кирпиче, но и конструкции самой печи, хотя вроде ничего там мудрёного нет, но кто точно знает? Как же мне не хватало Прохора, с его наглой, с хитрым прищуром глаз, морды лица. В том-то и проблема, приказы мои исполнялись точь-в-точь, но я-то абсолютно точными знаниями не располагал. Вот и на это производство нужен был человек, которому тоже было бы интересно.

Нет, если бы поселился тут в Туле, в конце концов, добил бы эту хрень, но бывал наездами, а потому и получалось, то, что получалось. Нужно было искать людей, которые бы занялись всем этим серьёзно. В окружении никого перетруждаться сверх меры не находилось. В общем, больше никого, кому бы мог доверить свои игрушки, не знал. Как нельзя, кстати, тогда обострилась борьба между Шуйскими и Бельскими. Как же обрадовался возвращению своих нянек. Вот, в общем-то, вот так, бестолково, и прошёл тысяча пятьсот тридцатьвосьмой год.

Думалось тогда, что, наконец, всё затихло, да не тут-то было. Вскорости, князь Василий Шуйский умер и ему на смену пришёл его брат Иван. История с Мишуриным, которая уже стала забываться, вышла вновь на первый план. Нехороший был прецедент. В думе, среди бояр, вновь вспыхнуло глухое раздражение. Оно бы может и забылось совсем, но опьяненный, фактически абсолютной властью, Иван начал, по понятиям местного бомонда, беспредельничать.

В отличие от него, Василий поступал правильно, разогнал противников, подмял власть под себя, и стал править, как считал нужным. Тем же, кого не тронул, намекнул так, прозрачно, что ежели ещё воду мутить и дальше будут, то уж извиняйте. Потому и успокоилась буря в стакане.

Ивану было этого мало. Ему обязательно нужно было показать своё превосходство. Причем вещественное. Если для Василия был какой-то порог, через который он не стал переступать, то его брат такой ерундой не заморачивался. Василий из врагов своего рода оставил нетронутым митрополита Даниила, Иван же его свергнул, на освободившееся место был возведен игумен Троицкого Сергиева монастыря Иоасаф Скрыпицын в феврале тысяча пятьсот тридцать девятого года.