Вставайте, сударь!

— А сейчас мы промоем ваш глаз, — сказала медичка. — Эта процедура неприятная, но обязательная. Вот это, — она показала маленькую рюмочку с толстой ножкой и продолговатым верхом. — Это глазная ванна. Сюда мы наливаем солевой раствор из дистиллированной воды хлористого натрия, то есть соли. Я приоткрываю ваш глаз и подставляю глазную ванночку. Вы прижимаете ее к глазу, запрокидываете голову и несколько раз открываете и закрываете глаз, чтобы раствор вымыл всю грязь. Я буду вам помогать.

Без ее помощи я бы сам не справился. Она взяла ванночку, прижала ее к глазу, запрокинула мне голову, обняв ее рукой и командовала как фельдфебель на учениях: открыли глаз! закрыли глаз! открыли глаз! закрыли глаз! Опускаем голову, закрываем глаз! — и приложила марлевую салфетку к глазу. Боль была такая, что у меня заболела голова, а марлевая салфетка начала быстро наполняться слезами, и чем больше слез лилось, тем лучше становилось мне. Я хотел убрать салфетку, но медичка не позволила мне и заменила ее новой.

— Сейчас я зашью рассеченную бровь и наложу повязку, — сказала медичка. — Вам нужно еще будет немного потерпеть. Если хотите, то я сейчас налью вам сто грамм водки в качестве обезболивающего.

— Не нужно, — сказал я, — мужчина я в конце концов или нет?

— Конечно, мужчина, — сказала медичка и мы вместе рассмеялись.

Рука у нее оказалась легкая и три маленьких шва не показались слишком болезненными. После этого мне наложили повязку, закрывающую левый глаз и бровь над ним. Я потрогал повязку и сказал, что в ней похож на Кутузова, хотя у Кутузова закрыт был правый глаз, если я не ошибаюсь. А сейчас мне нужно узнать, кто я такой и чем занимаюсь, и что за жандармы бегают туда и сюда. И главное — какой сейчас год и какое сегодня число.

Похоже, что я тоже жандарм и этот кабинет мой.

— Кто мне расскажет, что здесь произошло, — спросил я, — и покажет, если ли здесь какое-то зеркало?

— У вас уже было сотрясение мозга? — спросила меня медичка.

— Было, — твердо сказал я. Не надо скрывать это, при любой возможности нужно ставить мозги на место.

Медичка что-то сказала жандармскому вахмистру, и он чуть ли не бегом выскочил из кабинета.

Вахмистр вернулся минут через пять с решетом для просеивания муки. Конечно, он сбегал в хлебную лавку-пекарню, которая печет прекрасные булочки к чаю и длинные французские булки, называемые багетами. Если я не ошибаюсь, то багетами называются резные палки, из которых делаются рамы для картин. И вот один из этих багетов ударил меня по голове. Второе. В России сотрясение мозга лечится при помощи решета. Нигде так не делают, я, по крайней мере, об этом не слышал. Надо бы это запатентовать в качестве всемирного достижения. Третье. Если мы такие умные с лечебным аппаратом в виде бабушкиного решета, то почему мы плетемся вдогонку за прогрессом и никак не можем его догнать? А не слишком ли опасные разговоры вы ведете, господин жандарм?

— Господин ротмистр, — сказала медичка, — как вы сейчас чувствуете? Вы сможете сесть прямо? Голова не кружится? В глазах не двоится, не троится?

На все вопросы я отвечал легким покачиванием головы, чувствуя, что сотрясение мозга у меня не долечено после появления на пограничной заставе и участия в боях. Если этот способ знают в России при советской власти, то почему он не может быть применен тогда, когда о советской власти никто и не слышал? Поэтому я достаточно серьезно относился ко всем манипуляциям медички. Безропотно взял в зубы обод решета и стал прислушиваться к тому, что будет происходить в моей голове.

Мой доктор стала легонько постукивать с двух сторон по решету и вполголоса напевать:

— В чистом поле черный дуб, в дубе дупло, в дупле молоко, молоко сторожит царь верховский, к нему пришел кот заморский. Как этому коту чары не спивать, у царя верховского молока не слакать, так и у Алеши сотрясению не бывать, голове не болеть, сердцу не ломить, с воды не тошнить. Как сказала, так и стало. Истино.

После этой песни мне стало очень даже хорошо. Это почувствовала и медичка, сказав мне, чтобы я прилег на кушетку и поспал пару часов. Меня и так тянуло в сон, и я мягко провалился в объятия Морфея.

— Ваше превосходительство, ротмистр Ермолов по Вашему приказанию прибыл, — четко отрапортовал я.

— Здравствуйте, голубчик, — мягко пророкотал командир Отдельного жандармов генерал-майор и барон Таубе Федор Федорович. — Присаживайтесь сюда, к столу. Вы хорошо проявили себя во время войны с Японией и в подавлении вооруженных выступлений в Москве. Молодое революционное движение должно встретиться с противодействием молодых воспитанников империи. Мы, старые генералы, учили вас, что веник за один раз переломить нельзя, а вот по вичке очень даже легко ломается любой веник. Вот поэтому мы и рекомендуем вас на должность начальника Рязанского губернского жандармского управления. Действуйте жестко, но мягко. Приобретайте себе друзей, но не врагов, а врагов делайте своими друзьями. Начинайте с малого. Изучите губернию, в которой вам придется работать и не конфликтуйте с департаментом полиции, в подчинение которого нас пытаются затолкать. Но мы не такие, кого можно затолкать. На каждого ваше друга и недруга должна быть тоненькая папочка, от раскрытия которой не поздоровится никому. Но это на крайний случай. А пока становитесь корифеев во всем, что по сравнению с вами любой полицейский или цивильный чиновник казались непросвещенными дикарями. Но знайте меру во всем. Вот вам статистический отчет по Рязанской губернии. Почитайте его, пока на перекладных поедете в Рязань.

Рязань по состоянию 1859 года: Находится в 853 верстах от Санкт-Петербурга и в 179 верстах от Москвы. В городе 1344 домов и 23689 жителей (12398 мужского пола и 11291 женского пола). Церквей православных 26, лютеранских 1, монастырей 2. Учебных заведений 7: гимназия, семинария, духовное уездное училище, уездное училище, Александровское учебное воспитательное заведение для бедных дворян и Мариинское училище для девиц. Благотворительных заведений 6: больница, богаделен 2 (Мальшинская мужская и женская), Александровский приют, приют для девиц духовного звания и дом трудолюбия для девиц. Почтовая станция. Ярмарок 2. Заводов 10.

Село — это населенная местность с церковью, сельцо — это селение, в котором живет помещик или несколько помещиков, или, по крайней мере, находится господский дом; сельцом также называется бывшее село.

Деревня — это селение, в котором живут крестьяне без помещика, однако, есть деревни, в которых большая часть обывателей бедные дворяне, работающие вместе со своими крестьянами и дворовыми.

Слобода — это поселение, находящееся за городской чертой, иногда составляющее с городом одно целое, но подчиненное ведению земской полиции. Большая часть слобод имеет церкви и составляют особые приходы.

Погост — это селение с церковью и домами священнослужителей. Некоторые погосты превратились в многолюдные села, но не утратили своего названия.

Выселок — селение, первоначальные жители которого выселились из какого-либо села или деревни на значительном расстоянии от своей метрополии.

Поселок — это тоже, что и выселок, только на меньшем расстоянии от метрополии.

Хутор — это помещичий двор с хозяйственными постройками.

Мыза — это почти тоже самое, что и хутор, только предполагает улучшенное хозяйство.

Черт подери, а ведь я многого из всего этого не знал. Был подчиненным, что приказывали, то и делал, проявляя разумную инициативу и настойчивость. А сейчас мне придется принимать решения и отдавать приказы на исполнение.

Родился я в Таврической губернии в средней дворянской семье. Окончил с похвальным листом Симферопольскую гимназию и мог бы пойти по гражданской службе и уже через два года мог стать коллежским регистратором, вашим благородием, а там и до статского генерала недалеко будет. Но стать военным — это было пределом мечтаний юношей того времени. Год я проучился во Владимирском Киевском кадетском корпусе, а через год поступил Павловское военное училище, которое окончил по второму разряду и был выпущен в полк подпрапорщиком за дисциплинарный проступок: сумел постоять за себя в драке юнкеров. Меня, как говорится на юнкерском языке, заложили по полной программе как организатора и заводилы драки, но я делал вид, что не понимаю, о чем идет речь, а медицинский осмотр не выявил у меня никаких телесных повреждений, зато у меня сложилось четкое представление того, кто был источником информации. Те, кто закончили училище по первому разряду, были выпущены в полки подпоручиками, а мы, второсортные — подпрапорщиками. Если бы я окончил училище по третьему разряду, то мог бы выйти в гражданскую службу с двенадцатым классом по Табели о рангах, а это как бы гражданский подпоручик. Все равно ваше благородие. Офицеры полка знали суть моего прегрешения и относились ко мне как к будущему офицеру, "павлону", а не как к старшему из унтер-офицеров, но нижнему чину. Зато у меня появилась хорошая практика обращения с солдатами и унтер-офицерами. Иногда бывает, что человеку ничего не нужно приказывать, а только сделать намек, и все будет сделано так, как надо. Иногда нужно что-то разъяснить, а иногда нужно отдать приказание на уставном языке, а иногда и использовать второй родной язык русского офицерства.

Через год мне присвоили звание подпоручика со старшинством по дате окончания военного училища. Так что, в чинах и в выслуге лет я нисколько не отстал от своих сокурсников.

Служба в отдаленном пехотном полку совсем не малина, а обязанностей у офицера столько, что и за день все не переделаешь, а тут нужно общаться с сослуживцами, жить жизнью полка и себя показывать с самой лучшей стороны, чтобы начальники были довольны и при открывшейся вакансии могли рекомендовать тебя на повышение.

Через три года я уже был поручиком и во время очередного отпуска дома зашел в губернское жандармское управление и обратился к начальнику управления, подполковнику, с просьбой рекомендовать меня на службу в Отдельный корпус жандармов. Обращаться в жандармское управление по месту службы я считал нерациональным, это я и сказал начальнику Симферопольского управления. Обратись я к жандармам по месту дислокации полка, то это сразу бы стало известно офицерам полка, и я бы сразу стал человеком мало уважаемым, мягко говоря.

— Что ж, — сказал начальник управления, — довод резонный. Учтите, что к службе в жандармерии не допускаются "бывшие в штрафах по суду и следствию", имевшие казенные и частные долги, "лица польского происхождения, католического исповедания или женатые на католичках, а также евреи, хотя бы и крещеные". Мы обязательно проверим вас и вынесем решение, рекомендовать или не рекомендовать к службе в Отдельном корпусе. И учтите, вам при положительном решении придется сдавать экзамены, чтобы показать свое развитие и способности для дальнейшей службы. А пока я бы посоветовал вам почитывать календарь-справочник господина Суворина со сведениями о различных государственных учреждениях и лицах, занимающих видные должности по управлению. И вообще, больше читайте, ходите в театры, в синематограф, интересуйтесь, что делается в мире и у нас в России. То, о чем вы просите, делается не так скоро, как бы вы хотели. Возможно, что через полгода вы забудете обо всем и откажетесь от службы в жандармерии.

В это трудно поверить, но после встречи с жандармом у меня началась совершенно новая служба. Как у нас про службу говорили? Бедный-бедный прапорщик армейский. В Николаевскую академию Генерального штаба не каждого возьмут, а без этого служба до капитана, и то в лучшем случае, и на пенсию с мундиром, если все будет хорошо. И нет войны для честной славы... Но я напросился на общественную должность в библиотеку Офицерского собрания гарнизона. Служба была службой, но во внеслужебное время я сидел с книгой или с читал новости губернии или России по подписке в собрание. Оказалось, что в библиотеке столько книг, которые я не только не читал, но и даже не слышал о них и наша библиотека не была уж какой-то огромной. Несколько раз я выступал с сообщениями о новинках театра, о новых произведениях российских писателей и о том, что происходит в мире.

А сейчас главный вопрос, почему я захотел поступить в Отдельный корпус жандармов (ОКЖ)? Нужно отмечать корпус и полевые жандармские эскадроны. Эскадроны — это военная полиция со своей спецификой, а корпус — это служба как у Алана Пинкертона или Шерлока Холмса. Тот же Пинкертон родился в семье британского сержанта и получил профессию бондаря, а стал талантливейшим сыщиком. А Холмс? Так и я хотел быть сыщиком в Отдельном корпусе и искать государственных преступников, посягающих на священную особу государя-императора и августейшего семейства.

В марте девятьсот третьего меня вызвал командир полка и дал в руки письмо из штаба ОКЖ, где сообщалось, что поручик Ермолов А.П. отобран в качестве кандидата на сдачу вступительного экзамена, о чем он должен подтвердить рапортом на имя начальника штаба ОКЖ. К рапорту прилагался список книг и руководств, необходимых для сдачи экзамена по курсу русской и всеобщей истории, географии, положения о земских начальниках и их учреждениях, руководство о службе на железных дорогах, положение о полиции, ее устройстве и еще с десятка тем.

— Как это расценивать, милостивый государь? — спросил меня старый полковник.

— Не могу знать, господин полковник, — сказал я, — но чувствую, что если я откажусь от этого предложения, то могу вообще оказаться без предложений о служебном росте, учебе в академии и командовании полком.

— А вы знаете, что офицеры не подают руки жандармам? — задал полковник убийственный вопрос.

— Знаю, господин полковник, — сказал я, — но когда я буду генералом, то пусть кто-нибудь попробует не подать мне руки.

Хмыкнув, полковник дал мне лист бумаги и приказал писать рапорт на имя начальника штаба ОКЖ о вызове меня на вступительные экзамены.

— Письмо я отправлю сам, а вы не распространяйтесь о нашем разговоре, — сказал полковник, — скажите, что обсуждали вопрос постановки пьесы господина Гоголя в Офицерском собрании.

Экзамены и обучение премудростям жандармской работы заняли больше года, и я был переведен в ОКЖ за несколько дней до начала русско-японской войны.

Легкий скрип казенного стула разбудил меня, и я приоткрыл правый глаз. В кабинете было полутемно и стояла какая-то благоговейная тишина. Я достал из кармана брегет и нажал на репетитор, пробило восемь часов с четвертью. Около изголовья кушетки стояла тумбочка, на которой стоял подсвечник со свечой и подперев голову рукой дремала моя медичка. Услышав звук часов, проснулась и она.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Замечательно, — сказал я. — Как вы? Вас покормили?

— Спасибо, — сказала она, — я даже не ожидала, что жандармы могут быть такими обходительны и заботливы даже с теми, кто по определению уже является неблагонадежным человеком.

— Это вы неблагонадежный человек? — переспросил я. — Мне кажется, что вы самый надежный и верный человек, Софья Оскаровна.