Три часа спустя, Агата устало села на кровать. Она убралась в доме, затем разобрала генераторы. Хотя она и знала, что Адам и Лилит — конструкты, ее родители никогда не говорили о том, кто их создал. Агата подозревала, что все дело было в компетентности этого неизвестного Искры, или, вернее, в ее отсутствии. У пары были многочисленные недостатки, например, то, что Адам не мог говорить. Самым болезненным была их невозможность завести детей. А самым неприятным — то, что при их сборке не обращали внимания на такие "мелочи", как единообразие частей тела: цвет кожи различался и левый глаз Лилит был больше правого. Когда Агата была моложе, она думала, что пестрая кожа объяснялась широкими возможностями создателя по добыванию трупов, а разные глаза даже делают Лилит похожей на Джуди, знаменитого конструкта Гетеродинов. Реакиця Лилит на это заявление тогда ее озадачила. Только когда девушка стала старше и посмотрела пьесы о Гетеродинах, которые играли на ярмарках, она узнала, что бродячие актеры всегда изображали конструктов Парней-Гетеродинов, как шутов и ни одному из членов ее семьи эти пьесы не нравились. Тогда Агата поняла, что конструкты являются гражданами второго сорта. Это объясняло стремление ее родителей скрыть свой статус.

Но самым обидным недостатком было то, что что ее родители не могли самостоятельно поддерживать заряд, который дал им жизнь. Периодически они подключали друг друга к маленькому ручному генератору и заново оживляли друг друга. В детстве Агата один раз стала свидетелем этого процесса. Кошмары мучили ее несколько недель. О генераторе никогда не упоминали, за исключением тех случаев, когда это было необходимо.

Агата осмотрела комнату и мысленно упаковала ее в большой рюкзак у своих ног. Не имеет значения, что она не могла сделать этого: здесь были вещи, которые она любила и которые собиралась оставить здесь навсегда.

До Адама и Лилит она жила с дядей Барри. Все, что она могла вспомнить о нем, это то, что он был крупным добродушным человеком, который очень хорошо ремонтировал сломанные вещи, казался очень обеспокоенным вещами, о которых не хотел говорить и периодически, не объясняя причин, срывался с Агатой из города, где они жили, чтобы потом, после нескольких дней, а то и недель, путешествий, обосноваться в очередном маленьком городке.

Вначале это даже казалось забавным. Но потом, когда она подросла, девушка поняла, что у нее нет друзей. С одной стороны, причиной были постоянные переезды, с другой — ее мигрени, которые начали только усиливаться, стоило ей задуматься хоть о чем-нибудь. Когда они приезжали в новое место, дети замечали что-то неправильное в новенькой девочке и, с обычным садизмом малолеток, начинали травить ее. После особенно жестоких издевок, на которые обратил внимание даже ее вечно занятый дядя, они приехали в Биттлбруг, к семье Клэей, в которой она нашла милую стабильность, в которой она так отчаянно нуждалась.

Она вспомнила тщательно хранимую в памяти радость, когда Клэи сказали, что теперь это ее комната. Долгое время, она ничего здесь не меняла, постоянно ожидая, что они скоро опять уедут. Вначале здесь был просто голый чердак, но спустя некоторое время Агата начала проводить здесь много времени и теперь здесь было очень красиво.

В детстве Адам обучил ее резьбе по дереву, умение, отточенное у многих механиков, так как они часто конструируют и проектируют различные детали. Жертвой ее неумелых попыток пали перила лестницы и двери в комнаты, но в конец концов она отточила почти геометрическую точность, что позволило покрыть деревянные поверхности чердака узором прихотливо переплетающихся картинок. Потолок был покрашен в синий цвет, с разбросанными крупными желтыми, белыми и оранжевыми звездами. Под потолком также были подвешены различные вещицы, которые Агата нашла интересными: гигантский сухой подсолнух (который, как она надеялась, был результатом какого-то биологического эксперимента Искр), чучело игуаны, которое она обнаружила в затхлой лавке старьевщика, воздушный змей в виде дирижабля, сделанный ее дядей давным-давно, римский меч, откопанный доктором Биттлом при котловане под строящийся дом. Полки были завалены ее любимыми книгами, окаменелостями, необычными деталями безумных механизмов, часами. Еще там стояла маленькая, кривобокая глиняная собачка, которую Агате подарил один мальчик в восемь лет.

На полке перед единственным окном торчали горшки с растениями, некоторые — вполне обычные травы, некоторые — странные образцы, которые она нашла в магазинах пряностей или ботаническом саду Тирана.

Это все она должна оставить.

Даже — и в этот момент ее глаза наполнились слезами — даже ее верстак, огромный, с поворотным механизмом, который Адам втайне собрал и подарил ей на Святки несколько лет назад. Все осталось на нем: инструменты, записные книжки, остатки небольшого, мучительно небольшого количества устройств, которые она собрала и которые на самом деле работали: масляные часы, пневматическая точилка для карандашей, гудящая машинка и молот с приводом от ветра. Они уже были разобраны и это приводило Агату в отчаяние. Со стоном она упала на кровать, в отчаянии.

Они прожили вместе счастливые несколько месяцев, и дядя Барри отправился в очередное внезапное путешествие оставив племянницу на попечении Клэей. У Агаты сохранились смутные воспоминания о растущем напряжении среди близких, однажды закончившимся ночным спором, который он смутно слышала из своей спальни. На следующее утро напряженность, казалось, спала, и дядя Барри объявил, что он отправляется в путь. Долгий путь, который может занять даже несколько месяцев. Он писал три раза: один раз из Механиксбурга, родины легендарных Парней-Гетеродинов, один — из Парижа, и, спустя почти год, облепленное марками письмо, полное тревог и невразумительного беспокойства. Клэи нашли его под дверью, когда вернулись из пригорода, где собирали яблоки.

Это был последний раз, когда они слышали о Барри.

Мысль о возвращении к странствующему образу жизни наполнила ее тревогой и она почувствовала, как голова начала пульсировать странным, непривычным образом, так, что даже слегка закружилась.

— Может, немного вздремнуть? — подумала Агата, разделась, оставив только лифчик и панталоны, а потом юркнула под одеяло. Одна мысль удивительно легко проскользнула на передний план его сознания: весь день был неправильным, и это началось после электрического феномена. Правда, странные вещи происходили постоянно, вроде внезапного нашествия мини-мамонтов — мымонтов, на прошлой неделе. Крошечных толстокожих обнаружили в канализации, однако непродуманная дезинфекция заставила их хлынуть изо всех люков в пугающих количествах и поселиться во всех домах города.

Нет. Проблемы на самом деле начались когда те два солдата украли ее медальон. Последняя связная мысль Агаты перед полным погружением в сон было: "Хотела бы я лично придушить их..."

В маленькой, дешевой ночлежке, объекты размышлений Агаты пожинали плоды того, что натворили утром. Молох ходил взад вперед по комнате, пока худой человек, в белом плаще поверх костюма, осматривал Омара. Брат Молоха вытянулся без сознания на единственной кровати в комнате. Доктор снял стетоскоп и откинулся с раздраженным вздохом.

Молох повернулся к нему:

— Пожалуйста, герр доктор, скажите: вы можете помочь ему? Что с ним вообще?

Доктор задумчиво пощипал свою маленькую бородку:

— Я не знаю. Я некогда не видел ничего подобного. Ему нужно в больницу.

Молох вздрогнул:

— Только не это... Я повидал их на войне...

— Я не имел в виду мясников из полевых госпиталей. Наши больницы полностью оборудованы и вашему брату...

— Что? Что ему нужно? Чем они ему помогут? Вы же даже не знаете, что с ним!

Доктор открыл рот, немного помедлил, а затем с неохотой кивнул:

— Да. Ни лихорадки, ни озноба... Ни проблем с дыханием, ни потливости, ни конвульсий... Но... похоже на... как будто он закупорен...

— Как паровой котел, в котором перекрыли клапан.

Доктор посмотрел на него с легким удивлением:

— Да. Хорошее сравнение, молодой человек.

Молох пропустил комплимент мимо ушей. Он склонился над бесчувственным телом:

— Эх, Омар... — пробормотал он, — ты козел, но ты — все, что у меня осталось. Борись!

Он ударил брата по щеке, но безрезультатно.

Беспокойство врача увеличивалось:

— Как долго он в таком состоянии? Дни? Недели?

Молох замотал головой:

— Его голова начала кружиться... мм... около полудня. Он все больше и больше терял ориентацию и рухнул где-то около трех часов. В конце он уже с трудом говорил и... По-моему он перестал меня узнавать. На закате он вырубился.

Доктор был потрясен:

— Так быстро? Господи... — пробормотал он, — Как вы себя чувствуете?

Вопрос удивил Молоха:

— Я? В порядке, а что?

— Я пытаюсь решить, нужно ли вам отправиться в госпиталь вместе с братом.

— Что? Но я...

Доктор пролистал книгу, которую достал из саквояжа. Остановился и посмотрел Молоху в глаза:

— Слушайте... фон Цинцер, да? Это может быть чума.

— Чума? — Молох побелел.

— И насколько она может быть заразна — большой вопрос. Кроме госпитализации есть другой вариант: запереть вас обоих на карантин прямо здесь, в гостинице. Вы разговаривал с кем-нибудь кроме здешнего хозяина?

— Нет, других клиентов, когда мы пришли, не...

— Слава Богу. Где вы работаете?

— Нигде. Я имею в виду, мы прибыли в город этим утром.

Доктор довольно фыркнул и сделал очередную запись в своей книжке:

— Мм. Возможно, вы что-то подцепили вне города. Ели что-нибудь необычное? Находили что-нибудь странное?

— Более странное, чем жучиное пиво? Нет, мы...

Внезапно Омар забился в конвульсиях. Сдавленный стон вырвался из его груди. Молох и доктор мгновенно оказались рядом.

— Омар?

Голова Омара мотнулась туда-сюда два раза, замерла в среднем положении, и последнее дыхание отлетело в полной тишине. Молох знал, что его брат мертв, даже раньше чем доктор проверил пульс и затем накрыл лицо покойного простыней. В тишине послышался только звук чего-то, упавшего на пол. Звук отдался эхом в маленькой комнате, неестественно громко. После смерти рука Омара, сжатая все это время, расслабилась, и медальон Агаты вывалился из его пальцев.

Доктор нагнулся, быстро его осмотрел и протянул Молоху:

— Уверен, он нашел в этой вещице последнее утешение.

Молох оцепенело посмотрел на медальон, тот щелкнул в его руке. Доктор продолжил:

— Я сам не знаю, вернутся ли когда-нибудь Парни-Гетеродины, но я уверен: мы должны жить так, как будто они рядом. Люди, вроде вашего брата, которые пытаются сделать этот миру лучше, делают это с каждой попыткой. Уверен, Гетеродины гордились бы им.

Молох остолбенело посмотрел на медальон, а затем обратно на доктора, который уже надел шляпу и пальто:

— Боюсь, я должен идти. Теперь послушайте меня, солдат. Я оставлю вас в карантине в этой комнате. Утром пришлю медицинскую бригаду утилизации для вашего брата. Вы можете успокоиться, наш доктор Биттл запретил нелицензионное воскрешение в нашем городе. Вас накормят и в течение недели обследуют, после чего можете быть свободны. Так что сидите, солдат и мы сделаем все возможное.

С этими словами он выскользнул наружу и запер за собой дверь на ключ.

Молох скорчил рожу:

— Думаете, Омару и мне нужно теперь ваше "возможное"?

Он повернулся к телу, накрытому простыней:

— Ты идиот! Последнее, что ты сделал в этой жизни — ограбил городскую девчонку и теперь из-за тебя я застрял здесь, в ожидании, когда она приведет ко мне следователей. Это сделает мир лучше, а? Оставить меня сидеть здесь как мишень!

В ярости он бросил медальон об стену, где тот и разбился, с яркой голубой вспышкой и звуком лопнувших пружинок. Запах озона наполнил комнату и заставил Молоха замолчать.

— Что за... ?

Он нагнулся и осторожно поднял несколько обломков медальона. На них были пара портретов: симпатичные мужчина и женщина. Но за портретами виднелись сломанные колесики тонкого механизма. Механизма, который был Молоху полностью незнаком.

Он бормотал про себя, подбирая обломки с пола:

— Слишком сложно для часов. Не музыкальная шкатулка. Я никогда не видел ничего похожего...

Холодок пробежал по его телу:

— Это изделие безумных гениев.

Молох посмотрел еще раз:

— Но что оно делает?

Глаза солдата расширились, и он медленно повернулся к мертвому телу своего брата.

С криком Молох отпрыгнул обратно, бросив обломки на пол. Через некоторое время, он осторожно подобрал наиболее крупные куски и проверил их опять, чтобы убедиться, что механизм все-таки сломан. В этом не было никаких сомнений.

— Вот что убило Омара, — пробормотал солдат, — Он начал вести себя странно сразу после того, как отобрал его у то девчонки...

Возникла новая мысль.

— Девчонка! Эта дрянь была надета на нее и ЕЕ не убила. Она должно быть... включила ее как-то. Она знала, что произойдет с ним, коварная... Погоди-ка! Это что за надпись?

Он перевернул медальон и прочитал то, что было написано на обратной стороне корпуса.

"Если вы нашли это, пожалуйста, верните Агате Клэй, Кованая улица, Биттлбург. ЗА ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ!"

Молох схватил шинель и накинул, выбегая из комнаты:

— Вознаграждение, да? Я дам тебе вознаграждение! И никаких доносов ты не напишешь, после того, что я с тобой сделаю!

Агата очень маленькая. Она бежит в большую комнату, наполненную инструментами и механизмами и вещами, которые ей еще непонятны, но зато известно, что они наполнены волшебством, тайнами и волнением. В центре этой коллекции сидит повелитель волшебства, ее дядя Барри. Он выглядит огромным силуэтом, склонившимся над верстаком, на котором под его руками появлялось что-то, собранное из колесиков и пружинок.

— Эй, дядя Барри, — кричит Агата, вбегая, — я выучила одну штуку!

Здоровяк останавливается и медленно поворачивается к ней. Его лицо все равно остается в тени. Блестят окуляры очков.

— Штуку? — спрашивает он.

Агата кивает и подпрыгивает на месте в предвкушении:

— Ага! Знаешь, что делать, если нужно подумать, а вокруг доставучий шум и прочее такое? Я нашла, что я могу сделать шум в своей голове, и всякий приставучий шум кончается! Я тогда мне совсем хорошо думается! Слушай!

Она перестает прыгать, складывает руки и начинает... Гудеть? Свистеть? Напевать? Нет... Одновременно все эти звуки и в то же время — ни один из них, мягкая мелодия, хотя музыки не слышно, но...

На дядю Барри это представление действует как удар электротоком. Он напрягается в шоке и рукоятка его отвертки, стиснутая в кулаке, трещит.

— Ты... Нет! Этого не может быть!

Агата продолжает самозабвенно напевать.

— Тебе только пять лет! Ты слишком мала! Остановись!

Его огромные руки выстреливают вперед, хватают девочку за плечи и начинают трясти. Агата продолжает напевать. Она больше не может остановиться, даже когда ее дядя кричит:

— Я не знаю, что делать! Я не знаю, что делать! Я не...!