«Пожалуй, я оставлю кого-нибудь из своих дружинниц у тебя, коли ты не против... Они и доложат мне, когда соглядатаи вернутся».
«Хорошо, как тебе будет угодно, — кивнул Искрен. И добавил: — Скорблю вместе с тобой о вещем мече... Могу себе представить, как он был тебе дорог».
Боль снова тронула сердце обжигающе-ледяными пальцами.
«Нет, Искрен, не можешь, — молвила Лесияра. — Уж если это не укладывается у меня самой в голове, то вряд ли кто-то другой сможет охватить разумом, душой и сердцем величину этого горя...»
«Наверно, ты права, — вздохнул Искрен. — Ну что ж, оставляю тебя, отдыхай. До утра осталось не так уж много времени... Если что-то потребуется — только скажи. Мой дом — твой дом».
«Благодарю тебя», — слетело с сухих губ Лесияры.
Князь вышел, а она обвела взглядом комнату. Ножны с обломками меча лежали на лавке на двух алых подушках, поблёскивая в свете лампы...
«Прикажешь потушить свет, государыня?» — послышался голос Дымки.
«Нет, оставь... И выйди. Хочу остаться одна», — ответила княгиня.
Дружинница с поклоном покинула опочивальню, а Лесияра села в постели. Из мягких пуховых сугробов было непросто выбраться, но она одолела перинное пространство и снова с исступлением обезумевшей от горя вдовы приникла к ножнам.
Время упорхнуло ночной бабочкой. К яви Лесияру вернуло прикосновение лёгких рук, знакомых до дрожи... В сердце всколыхнулось свято хранимое имя супруги, и Лесияра припала губами к тонким пальцам, унизанным перстнями, а уже в следующий миг её руки покрыла поцелуями Лебедяна. На её залитом слезами лице было такое отрешённо-глубокое, отчаянное страдание, что Лесияра тут же вынырнула из пучины своего сокрушения, чтобы раскрыть дочери утешающие объятия.
«Что, что такое, дитя моё? — встревоженно спрашивала она, пытаясь поднять коленопреклонённую Лебедяну на ноги. — Что тебя мучит? Открой же мне свою душу, не таи ничего!»
«Ах, если бы матушка Златоцвета была жива, — сотрясалась от рыданий Лебедяна, обнимая Лесияру и приникнув головой к её животу. — Как мне не хватает её тёплой мудрости! Она бы всё выслушала, всё поняла и не осудила бы...»
«Доченька, неужели ты думаешь, что я не смогу точно так же выслушать и понять тебя? — Лесияра всё-таки заставила Лебедяну встать и взяла её лицо в свои ладони, пожирая его внимательно-нежным взглядом. — Поверь, я люблю тебя ничуть не меньше, чем Златоцвета».
«Она была ближе, — всхлипнула та, дрожа скорбной улыбкой сквозь слёзы. — А ты... Тебя всецело занимали государственные дела, до моих ли горестей тебе было? Твоя любовь сияла далёкой звездой, которую можно созерцать с земли, но нельзя дотянуться рукой и потрогать, а матушка Златоцвета... Она была тёплым очагом, у которого согревались душа и сердце. А теперь я одна. Да, при муже и детях — совсем одна».
Слова дочери отозвались в груди Лесияры тоскливым щемлением. И нечем было себя извинить, оставалось лишь принять и проглотить горькую, посеребрённую годами правду. «Если бы я могла повернуть время вспять...» К чему эти мысли? Всё равно вышло бы ровно то же самое, всех ждала бы та же доля: Лесияре — государственные дела и заботы, Златоцвете — дом и дети. Эта необратимая данность выдавила из груди княгини грустный вздох.
«Ты не одна, дитя моё, — сказала она, нежно разглаживая пальцами морщинки возле губ Лебедяны, а в глубине глаз дочери видя всё ту же маленькую девочку, какой та была много лет назад. — Я не могу быть для тебя Златоцветой, но я всегда готова сделать для тебя всё и защитить тебя. Я на твоей стороне и никогда тебя не оттолкну, что бы ни случилось. Поведай мне своё горе, облегчи тяжесть, которую ты несёшь в своём сердце. Я сделаю всё, чтобы тебе помочь, милая».
Лебедяна горько сдвинула брови и отвернулась, смахивая слезинки тыльной стороной пальцев.
«Помочь? Нет, здесь не поможешь... Уже ничего не исправить, государыня матушка. Прости меня, глупую, что побеспокоила тебя в неурочный час... Сейчас не время, есть более важные и неотложные заботы. Я удаляюсь».
Она сделала движение, чтобы уйти, но Лесияра крепко сжимала её руки в своих.
«Родная, я не позволю тебе удалиться, пока ты не расскажешь всё, что гнетёт тебя, — сказала она. — Ты пришла ко мне, начала разговор, а теперь идёшь на попятную? Нет, доченька, так не годится. Выкладывай всё до конца, коль уж заикнулась. Я и без того слишком много задолжала тебе, чтобы снова откладывать на потом. Дальше тянуть уже некуда — я по твоему лицу вижу».
«Я ни в чём не упрекаю тебя, государыня, ты ничего не должна мне. Не говори так... — Лебедяна отвела заплаканные глаза, глядя в сторону останков вещего меча. — Я уже знаю, что случилось... Тебе хочется сейчас побыть наедине со своим мечом, а я отвлекла тебя этими глупостями. Позволь мне исправить эту оплошность, немедленно оставив тебя в покое».
Взяв Лебедяну за подбородок, Лесияра заглянула ей в глаза.
«Не уходи от ответа. Посмотри на меня... Ну же, родная! — Княгиня сжала пальцы дочери со всей возможной нежностью и силой. — Не бойся мне открыться, что бы это ни было».
Лебедяна, тревожно затрепетав ресницами, кинула взгляд по сторонам, покрутила на пальце чудесное белогорское кольцо.
«Всех ушей не обмануть, государыня, всех глаз не отвести...»
Лесияра оделась, накинула плащ, молча взяла дочь за руку. Шаг в колышущееся пространство — и уже через несколько мгновений Лесияра разводила огонь в печи, чтобы обогреть лесной домик в Белых горах — тот самый, в который они с Жданой сбежали с помолвки Дарёны. Убедившись, что никто не притаился на полатях, печной лежанке или в погребе, она сказала:
«Здесь мы одни, можешь говорить смело».
Лебедяна долго собиралась с духом. Огонь уже жарко разгорелся и печь начала отдавать первое тепло, когда её губы, разгладившиеся и помолодевшие под пальцами Лесияры, разомкнулись.
«Ты видела Злату, государыня... Тебе ничего не показалось необычным?» — начала она.
Лесияре сразу вспомнились слова Искрена: «У меня с княгинею глаза светлые, а у ней, вишь, тёмные... Откуда, спрашивается?» Да и собственные ощущения в присутствии девочки удивляли её. Княгиня была готова поклясться, что Лаладиной силы малышка получила почти столько же, сколько и Лебедяна, а такого не могло быть. Если только...
«Искрен не отец ей, — сказала Лебедяна. — Я изменила мужу, государыня».
Она стояла у стола, вызывающе прямая и напряжённая, как натянутая тетива, со сведёнными бровями и дрожащими губами. Казалось, тронь её хоть рукой, хоть словом — и не выдержит, рассыплется на хрустальные осколки слёз...
«Прости, государыня... Я знаю о той девушке, с которой ты встречалась в снах, — прошептала она, вгоняя княгиню в леденящее оцепенение. — Я тайком от тебя выпытала тогда у матушки Златоцветы правду».
«Так вот почему ты отдалилась! Ты... осуждала меня?» — дрогнувшим голосом спросила Лесияра.
Лебедяна горько усмехнулась.
«Осуждала... пока сама не наступила на те же грабли. Я думала, Искрен — мой суженый, мы прожили с ним в согласии много лет, родили сыновей... Ты знаешь, я всегда любила только белогорские украшения, а иных не признавала. И вот однажды к нам пришла женщина-кошка по имени Искра — золотых дел мастерица. Очень смелая, очень... красивая. — При этих словах на губах Лебедяны стыдливым солнечным зайчиком заиграла улыбка, озарив светом молодости всё её лицо. — Она хотела быть моей личной поставщицей украшений — не больше и не меньше. Она была так уверена в том, что её изделия превосходны и достойны княгинь, что явилась на приём прямиком к самому Искрену и предложила свой товар. Князь удивился такой напористости, но её украшения и в самом деле восхитили его. А когда и я увидела их, я поняла, что с этого дня не хочу носить никаких иных... Так Искра и стала моей личной мастерицей золотых дел. А однажды она поднесла мне ожерелье из ярких, кроваво-алых лалов [31]... Она не попросила за него денег, сказала, что это — дар. И прибавила, что в огранку камней и охранную волшбу вложила всю свою любовь... По её словам, она добилась места моей личной поставщицы украшений с одной лишь целью — чтобы видеться со мной и любить хотя бы издалека. Ещё недавно её сердце было свободным, жила она себе холостячкой, не тужила, служа богине Огуни и делая украшения на радость людям, но однажды ей привиделся сон о возлюбленной... И Искра поняла, что настала пора искать свою суженую. Сны и прочие знаки привели её ко мне — так она сказала. Её не смутило то, что я уже мужняя жена... Решительности и смелости ей было не занимать, и она пробилась ко двору Искрена, очаровала его блеском драгоценностей... А дальше... Дальше — ничего. Я не могла стать её супругой. Но она перевернула всё... Все мои убеждения, всю мою жизнь. Получается, мой брак с Искреном был ошибкой. Ты, наверно, помнишь, государыня, в юности мне очень долго не приходили сны о своей судьбе, и вы с матушкой Златоцветой даже опасались, что я так и останусь в девках...»
«Мы не неволили тебя, доченька, — вырвалось у Лесияры, слушавшей рассказ Лебедяны с нарастающим чувством давящей печали. — Мы никогда не отдали бы тебя замуж вопреки твоим чувствам».
«Нет, принуждения с вашей стороны не было, не ищи своей вины, — быстро сказала Лебедяна. — Незадолго до сватовства князя мне был сон... Переливающиеся на воде искры солнечного света. Целый венок искр. Сон повторялся, и я подумала — вот оно. Это долгожданный знак. Искры — Искрен! Князь пришёлся мне по нраву, и я решила, что он и есть моя судьба, что всё правильно... А свадьба, как ты помнишь, игралась во владениях Искрена, и обряд сошествия света Лалады не проводился из-за того, что жрицы наши мужчин не допускают к святилищам. Потому и нельзя было ничего проверить».
Сосновые дрова трещали, распространяя смолистый дух, отблеск огня зажигал золотые звёздочки в неподвижно-задумчивых глазах Лебедяны. Сев на лавку у стола, она теребила край рукава с рассеянно-грустноватой улыбкой. Лесияра присела рядом и осторожно завладела её рукой, ласковым пожатием пальцев мягко побуждая продолжать рассказ.
«Это ожерелье с лалами... Как только я его надела, все мои чувства вырвались наружу, как будто во мне сломалась какая-то преграда, стоявшая всю жизнь, — снова заговорила Лебедяна всё с той же созерцательной неподвижностью взгляда, словно любовавшегося упомянутым украшением. — Всю жизнь — до того мига, когда это совершенство, вышедшее из-под искусных рук Искры, прикоснулось ко мне. Знаешь, я даже думала, что это — наваждение, чары, волшба... Что Искра околдовала меня, внушив эту страсть. Сейчас я не ношу никаких украшений, сделанных ею, но это наваждение не проходит».
«Внушить любовь волшбой нельзя, моя милая, — тихо сказала Лесияра, пользуясь кратким молчанием, полным уютного треска пламени. — А вот освободить её, глубоко запрятанную в душе, можно».
«Как птицу из клетки, — улыбнулась Лебедяна. — Золотой клетки, в которой ей было и хорошо, и спокойно... на волю. Но воля полна тревог, метаний и страданий. Привычный покой нарушен, напиток любви оказался горек... Но я не жалею, что испила его. Жаль только, что вместе нам уже не быть. Князь — отец своего народа, он подаёт пример своим людям во всём... И в семейной жизни тоже. Я не могу уйти, не могу так подвести его. Не могу ставить свои чувства и желания выше благополучия нашей земли. Я — лишь малая капля, но и капля способна переполнить чашу, и всё, что прежде находилось в равновесии, выплёскивается через край. Я сделала выбор... Искра была с ним не согласна. Она ушла... Пришлось выдумывать предлог для расторжения договора, как будто мне больше не нравятся её украшения. Но самый главный её дар остался со мной... Ты видела его и держала на своих коленях. Злата родилась светловолосой, как я и как мой муж, но тёмные глаза у неё — от Искры. Только сейчас я понимаю, что неверно истолковала тот сон. Искры — Искра, а не Искрен. Ошибка, которую уже не исправить. Наверно, мною владело отчаяние... Я израсходовала себя на лечение князя: оба раза он должен был умереть, и я спасла его от смерти. Старший сын тоже был на волосок от гибели. Но я уже не жалела себя... Быть может, я хотела себя наказать за эту ошибку. Белогорских украшений я более не носила, слишком уж невыносимо они напоминали об Искре, а сила Лалады, которою она подпитала меня, закончилась. К чему это привело, ты видишь на моём лице».
Печаль тихо струилась из её глаз, ночными бабочками летя на пламя и сгорая в нём беззвучно. Лебедяна улыбалась огню, блестя ручейками слёз на щеках, и всё, что могла сделать Лесияра — это обнять её за плечи и прильнуть губами к её виску.
«Искра знает о дочери?» — только и спросила она.
Голова Лебедяны отрицательно качнулась.
«Мы больше не виделись с тех пор, как договор был расторгнут. Ей неоткуда было бы узнать. А князь... Думаю, он ничего не знает, но что-то смутно чувствует, неся невидимый груз. Всё вокруг как будто трещит по швам... И я боюсь стать последней каплей, переполняющей чашу, боюсь дышать на эту трещину. Ты не сможешь мне помочь, государыня, а только примешь на себя часть этого лишнего груза».
«Что ж, значит, приму, — сказала Лесияра, вздохнув. — И помогу тебе хотя бы этим. А белогорские украшения ты всё же носи, девочка моя. Если бы ты от них не отказалась, они сберегли бы твои силы... Я могу восстановить их, но лишь отчасти. Больше тебе может дать только Искра».
Её пальцы, нежно скользя по щекам дочери, стирали морщинки, вливали молодую упругость и наполняли кожу свежим цветом. Вслед за пальцами свет Лалады в Лебедяну вдыхали губы княгини, а в груди у обеих в эти мгновения билось одно сердце, слившееся из двух. Время поворачивалось вспять в удивлённом свете огня, но отзвук горечи прокатился эхом в душе Лесияры: надолго ли? Можно было вернуть Лебедяне молодость и силы, но сделанного уже не переделать... Не вернуться в тот день, когда Лебедяна ответила Искрену «да», не забрать у князя её руку и не увести невесту обратно в девичью светлицу — дожидаться настоящей судьбы. Вряд ли для неё стало бы утешением знание, что не одна она так ошиблась... «Подожди. Возложи свою кручину на Лаладу, позволь ей разрешить твою беду и развязать этот узел», — только и могло шепнуть сердцу Лебедяны наполнившееся печалью и состраданием сердце Лесияры.
