*
— Государыня...
Лесияра обернулась на голос, оторвавшись от скорбного созерцания осколков клинка, и увидела дружинниц Дымку и Златооку, которым было разрешено приходить к княгине без предварительного доклада. Их появление могло означать только одно: соглядатаи вернулись из Мёртвых топей. Горький хмель вспорхнул с души Лесияры, как мрачнокрылый ворон, и правительница Белых гор встрепенулась, готовая к новостям.
— Ну, что? — нетерпеливо спросила она.
— Государыня, соглядатаи побывали в Мёртвых топях, — доложила Дымка. — Ни одной живой души они там не нашли. Однако наткнулись они на место, где лёд на болоте был явно сломан: кругом он гладок и нерушим, а в том месте — куча обломков. Конечно же, прорубь застыла по новой, но эти нагромождения льдин остались... А среди них нашли вот это.
Дымка вынула из-за пазухи совсем маленький мешочек и опустила на ладонь Лесияры. Что-то очень холодное находилось внутри, будто холщовая ткань хранила в себе кусок льда. Однако такое предположение отметалось сразу: мешочек был сух. Развязав его, Лесияра вытряхнула себе в руку мрачный перстень-печать из чернёного серебра с выгравированным вороном, раскинувшим крылья. По краю печатки можно было разглядеть мелкие буквы, складывавшиеся в слово «Вранокрыл».
— Мы его помыли отваром яснень-травы, — сказала Дымка. — Хмари на нём было столько, что в руки не возьмёшь.
Хоть хмарь и была смыта, но перстень холодил ладонь Лесияры, как ледышка. Вот и начинали складываться части этой головоломки: восток — запад. А Белые горы — посередине... Что делал князь Вранокрыл в Мёртвых топях? Проломленный лёд...
— А лёд соглядатаи не догадались прорубить? — спросила Лесияра, чувствуя сердцем зимнее дыхание догадки.
— Прорубали, государыня, в нескольких местах. Шестами и баграми в прорубях орудовали... Ничего не нашли.
— А там, где перстень нашли, прорубали?
— Там — в первую очередь, госпожа. Подумали, что кто-то провалился... Впустую. Ничего и никого подо льдом не обнаружили. Князь Искрен ждёт тебя: надо решать, что делать дальше.
Отпустив дружинниц, Лесияра ещё долго оставалась в Оружейной палате, разглядывая переданную ими находку. По словам Жданы, князя Вранокрыла зачем-то увезли с собой Марушины псы во главе с Вуком; теперь его перстень обнаружен в Мёртвых топях, кажущаяся пустота и безжизненность которых пугала ещё больше, чем если бы там нашли следы чьего-либо пребывания.
Ждана рукодельничала в отведённых ей покоях — вышивала детскую рубашечку. Лесияра замерла с согревшимся сердцем, а губы невольно дрогнули от расцветающей на них улыбки. Ничего не могла с собою поделать княгиня: какими бы невзгодами ни был омрачён день, всякий раз при виде Жданы её душу заполняла молочно-тёплая нежность.
— Для кого это ты стараешься? — спросила она, подходя.
Завидев княгиню, Ждана поднялась на ноги.
— Да вот решила Дарёне с детским приданым помочь, — ответила она.
— А что, уже?.. — двинула бровью Лесияра.
— Нет, государыня, пока сей вестью она меня не осчастливила, — засмеялась Ждана, с теплотой во взоре любуясь своей работой и поглаживая пальцами узоры белогорской вышивки, искусством которой она владела не хуже здешних мастериц. — Но обязательно будет у них дитя, как же иначе?
— А не торопишься ли ты? — подходя ближе и заключая Ждану в объятия, усмехнулась Лесияра. — Ещё и свадьбы не было.
— Так свадьба-то не за горами...
В объятиях Лесияры Ждана затрепетала, и её голос прозвучал нежно и приглушённо от охватившего её волнения.
— Счастье моё, — промолвила княгиня, касаясь пальцами её щёк. — Взгляни-ка на одну вещь, её нашли в Мёртвых топях...
С этими словами она достала мешочек и вытряхнула Ждане на ладонь перстень-печать.
— Ты узнаешь его?
— Это перстень моего мужа, — быстро ответила Ждана, колюче засверкав глазами. — Он с ним никогда не расставался... В Мёртвых топях, говоришь? А сам он? Самого его видели?
— Нет, лада моя, — качнула головой Лесияра. — Один только перстень нашли около места, где лёд как будто был недавно сломан. Дыра снова замёрзла, но вокруг неё много колотого льда.
— Он мёртв, я чую сердцем! — воскликнула Ждана, бледнея.
Испугавшись, что она сейчас упадёт в обморок, Лесияра обняла и прижала её к себе.
— Мы не знаем этого, ладушка, — только и могла она сказать. — Неизвестно на самом деле, побывал ли он там или нет, а перстень мог быть и подброшен...
Впрочем, Ждана и не думала терять сознание. Свет её глаз, обычно мягкий, тёпло-янтарный, померк и превратился в ожесточённые искорки.
— Нет, нет... Вук сказал, Маруша недовольна Вранокрылом, — быстро проговорила она. — Псы с ним что-то сделали... Они его утопили там, в Мёртвых топях!
— Не знаю, любовь моя, не знаю, — сомневалась Лесияра.
Ждана закрыла глаза, посерев, и Лесияра почувствовала, как тело любимой тяжелеет и обвисает в её руках.
— Ждана! Ладушка... Ну, ну.
Ждана каким-то чудом преодолела свою слабость и устояла на ногах, вцепившись в Лесияру. Прильнув к её плечу головой, она измученно выдохнула.
— Я знаю, радоваться чьей-то гибели — дурно, — прошептала она. — Но ничего не могу с собой поделать... Будто камень с души свалился.
Лесияра хотела сказать, что ещё рановато делать выводы о том, жив ли владыка Воронецких земель или мёртв, но тёплая и щекотно-нежная ласка пальцев Жданы, трепетно заскользивших по её щекам и подбородку, отняла у неё на несколько мгновений дар речи.
— Государыня... Помнишь, ты говорила, что я могу стать твоей женой, забыв о прошлом? — сияя воодушевлением во взоре, спросила Ждана. — Так вот, я согласна... Я твоя, всегда была твоею.
Всё ещё безмолвная от волнения, налетевшего на душу с натиском тёплой летней грозы, Лесияра смогла только крепко прижать Ждану к себе. Перстень упал и с неприятным стуком покатился по полу, но они как будто не замечали этого: их губы уже щекотали друг друга в предвкушении поцелуя, а через несколько трепетных мгновений, полных взбудораженного дыхания, слились глубоко и жадно.
*
Перед тем как отправиться к Искрену, Лесияра велела разыскать и доставить во дворец мастерицу золотых дел Искру. Предлог для встречи был прост: заказ украшений. Не прошло и часа, как перед княгиней предстала женщина-кошка с редким в Белых горах карим цветом глаз. Лесияре было достаточно одного взгляда на неё, чтобы понять свою дочь: в зрачках Искры янтарно мерцала терпкая, как горький отвар яснень-травы, страсть — впрочем, страсть сдержанная, укрытая внешней скромностью пушистых ресниц. Бархатный изгиб густых и красивых бровей также смягчал этот огонь земных недр, а вот небольшие суровые складочки у губ накладывали отпечаток потаённой печали на это прекрасное и ясное, как летняя заря, лицо. Может быть, эти губы и могли бы поведать о кручине, снедавшей их обладательницу, если бы не были твёрдо сомкнуты. Высокая и статная, как и все дочери Лалады, Искра распространяла вокруг себя солнечно-тёплое веяние земной силы, очень мягкой и незлобивой, но отнюдь не робкой. Держалась мастерица с достоинством. Сняв перед княгиней шапку, она блеснула изящной выбритой головой, и на плечо ей упала, размотавшись, шелковисто лоснящаяся коса цвета тёмного собольего меха: мастерицы золотых дел носили ту же причёску, что и оружейницы.
— Доброго здравия тебе, государыня, — молвила Искра. — Я явилась по твоему зову. Что тебе угодно заказать: ожерелье, перстень али, быть может, серёжки?
Голос её согревал и слух, и сердце пушисто-кротким прикосновением, и губы Лесияры смягчила тень улыбки... Наверно, и Лебедяна была очарована этим звуком. Ласковое, умытое ночным дождём рассветное небо вполовину так не радовало и не умиротворяло, как один только взгляд в лицо Искры. Но эта доброта и мягкость произрастала на твёрдой сердцевине: большие, налитые тугой мощью Огуни руки мастерицы поставили на столик резную шкатулку, отперли замок крошечным ключиком и откинули крышку, явив взору княгини переливчатый блеск сокровищ Белогорской земли. Драгоценные камни разных размеров, огранки и цвета сверкали на шёлковой подложке, отбрасывая радужный отсвет на спокойное лицо женщины-кошки.
— Вот, госпожа моя, изволь выбрать камень.
— Дай-ка мне прежде руку твою посмотреть, — попросила княгиня, мельком взглянув на содержимое шкатулки.
— Изволь, государыня, — невозмутимо повиновалась Искра.
Лесияра оценила железную твёрдость пожатия этой руки и восхитилась дышащим, живым волшебством, которое текло в тугих шнурах жил под кожей. Эти пальцы были способны взять раскалённое золото и вытянуть его в тончайшую проволоку, из коей впоследствии плелось затейливое кружево скани; без всякой снасти, одной лишь своей чудесной силой они снимали всё лишнее с самородка, превращая его в благородный и изысканный драгоценный камень. А как, наверно, сладка была тяжесть этой руки для плечика возлюбленной!.. Пусть эти пальцы, легко побеждавшие твёрдость камней и обращавшиеся с золотом и серебром, как с глиной, выглядели не слишком приспособленными к любовным ласкам, но и неуклюжая нежность обладала своим очарованием. Лесияра представила свою дочь в объятиях Искры и ощутила сердцем пронзительно-светлую тоску. Эти двое были рождены друг для друга, но по нелепой ошибке встретились слишком поздно. Только Искра могла спасти Лебедяну, вернув ей молодость и продлив её жизнь силой своей любви, помноженной на силу Лалады.
«Нет, любить никогда не поздно, — шепнул Лесияре внутренний голос. — Пусть и горек плод такой любви». При мысли о зяте брови княгини отяжелели от печали. Искрен был ни в чём не повинен, но и ему предстояло хлебнуть из этого горького кубка. Главный же вопрос — как справится с этим Лебедяна? Что окажется тяжелее на весах её совести — супружеский долг или собственная жизнь, над которой нависла угроза преждевременного конца?
— Хороши твои руки, — промолвила Лесияра. — Их произведения достойны украшать княгинь.
Искра поклонилась, приняв хвалу сдержанно и скромно. А Лесияра, перебирая образцы в шкатулке, остановила свой выбор на камне спокойного дымчато-коричневого цвета. Под одним углом он казался мутноватым, словно состоящим из застывшего дыма, а под другим, поймав луч света, отзывался тёплыми янтарными искорками.
— Как называется сей самоцвет? — спросила княгиня.
— Его называют хрусталь-смазень, государыня, — ответила Искра. — Это не самый дорогой камень, он считается полудрагоценным. Может быть, подберём что-то более достойное? Для кого украшение-то делать будем?
— Я хочу подарить моей младшей внучке Злате ожерелье и серёжки, — сказала Лесияра, исподтишка следя за выражением лица мастерицы. — Она сейчас ещё мала, чтоб носить украшения, поэтому делать будем на вырост. А самоцвет сей я выбрала, потому что он точь-в-точь подходит под цвет её глаз.
Этот «пробный камень» не вызвал волнения в озере мягкого спокойствия Искры. Видимо, она не знала, о ком шла речь. Лесияра пояснила:
— Эту красавицу родила Лебедяна... Сделала мне нежданный-негаданный подарок. Не дитя, а солнечный лучик: волосы золотые, как у матери, а вот глаза... — Лесияра посмотрела хрусталь-смазень на свет. — Глазами она пошла не в мать и не в отца.
Есть! Непробиваемая невозмутимость Искры дрогнула, как подсечённое топором дерево, губы приоткрылись, а в потемневших глазах зажёгся потаённый горький огонёк. Захлопнув шкатулку и взяв её под мышку, Искра выпрямилась.
— Можешь казнить меня, моя государыня... Хоть голову мне секи с плеч на этом самом месте, а не смогу я взяться за твой заказ. Ищи иную мастерицу.
— Вот как? — Лесияра вздёрнула бровь. — Это отчего же?
— Княгиня Лебедяна отказалась от моих украшений, не по нраву они ей стали, вот мы и расстались, — сипло ответила Искра, и Лесияра поморщилась, как от дурного, неверного пения. — Не гневайся, госпожа, но вряд ли она захочет, чтобы я делала украшения для её дочери.
Сердечную боль княгиня не перепутала бы ни с чем. Любовь — это солнечное чудо, этот святой дар Лалады — лежала в руинах, вместо того чтобы служить светлым домом для двух сердец.
— Заказ тебе делаю я, а не Лебедяна, — как можно мягче проговорила повелительница Белых гор. — И я вольна выбрать для этого ту мастерицу, какую я захочу.
— Почему именно я? — тихо спросила Искра.
— А тебе сердце не подсказывает? — улыбнулась Лесияра.
— Я вынула сердце у себя из груди, — чуть слышным от грусти голосом ответила Искра. — Разбила его на части и огранила, превратив в кроваво-алые лалы. Из этих лалов я сделала ожерелье для той, кого любила больше жизни, но она отвергла мой дар. Больше у меня нет сердца, государыня.
— А тут тогда что? — усмехнулась Лесияра, кладя ладонь на левую сторону груди мастерицы золотых дел. — Что это тут такое живое бьётся и болит?
Искра не нашла вразумительных слов для ответа, только пробормотала снова:
— Делай со мною всё, что сочтёшь справедливым. Не могу. Прости, моя госпожа.
— Не прощу, — проворчала Лесияра. — Потому что Злата — твоё дитя. А Лебедяна умирает без тебя.
Странно было наблюдать, как руки, наделённые силой повелительницы земных недр Огуни, вдруг повисли плетьми, словно утратив не только свою волшебную мощь, но и простую способность держать предметы. Из незапертой шкатулки посыпались с неуместно весёлым стуком самоцветы, прыгая по полу разноцветным градом, а щёки Искры стали белее первого снега.
— Как... умирает? Почему? Что с нею?..
— Ну вот, сразу бы так, — молвила Лесияра. — А то — «не могу», «не могу»... Лебедяна растратила свои жизненные силы на лечение мужа и детей. Она выложилась слишком сильно, отчего постарела прежде времени. Я сделала всё, что могла, но моей помощи хватит ненадолго. Хоть я и люблю Лебедяну, но я ей не супруга и не возлюбленная. Только ты можешь её спасти любовью — своей и Лаладиной. В противном же случае... — Лесияра запнулась, преодолевая скорбную дрожь сердца, но взяла себя в руки и договорила, сама ужасаясь своим словам: — В противном случае жить ей осталось недолго. Хоть она и бодрится, говоря, что ещё погуляет на свадьбе Златы, но, боюсь, всё обстоит не так хорошо, как ей мнится.
— А как же князь Искрен? Если он узнает... — начала было Искра.
— Думаю, он о чём-то догадывается, просто молчит, — вздохнула княгиня, собирая камни с пола. — Он благодарен Лебедяне за спасение своей жизни, и это удерживает его от разрыва. К тому же, они оба стремятся сохранять видимость семейного благополучия. Князь с княгинею должны быть образцовой парой, тогда и в земле Светлореченской будет лад и мир — так они считают. Ведь люди равняются на них... Но всё это как-то отступает в тень, когда на кону жизнь Лебедяны. Жизнь, понимаешь?
