— А вы здесь чего не поделили?
Не получив ответа, Уханов внимательно осмотрел разгромленную огневую позицию взвода Давлатяна, изуродованное осколками орудие Чубарикова, особенно задержав взгляд на остывающем теле Зои:
— Жалко девку! Значит, здесь тоже... Все? Мы одни остались, командир?
— Выходит, так, — угрюмо подтвердил Кузнецов.
Дроздов, не к месту оптимистично:
— Ничего! Выведут на переформирование и пополнят.
Вдруг, Чибисов испуганным зайцем перескочил через бруствер и застыв с поднятой к козырьку фуражки рукой:
— Таащ... Там кажется какое-то начальство ходит!
— Куда "ходит"?
— Прямо к нам!
— Точно! Никак, сюда идут, — подтвердил Уханов высунувшись из-за бруствера, — командарм наш новый вроде... Ну тот, с палочкой.
— Привести всем себя в порядок, — зашипел Дроздов, оправляя гимнастёрку под ремень, — трупы накрыть чем-нибудь... Быстрее!
* * *
— Хочу сейчас пройтись по тем артиллерийским позициям, товарищ Веснин, именно сейчас... Хочу посмотреть, что там осталось... Вот что, возьмите награды, все, что есть тут. Все, что есть, — повторил он, — И передайте Дееву: пусть следует за мной.
Бессонов, на каждом шагу наталкиваясь на то, что вчера еще было батареей полного состава, шел вдоль огневых — мимо срезанных и начисто сметенных, как стальными косами, брустверов, мимо изъязвленных осколками разбитых орудий, земляных нагромождений, черно разъятых пастей воронок, мимо недвижных ещё чадящих нефтяной копотью танков...
Дроздов подбежал к группе командиров и, стоя перед Бессоновым навытяжку в наглухо застегнутой, перетянутой портупеей гимнастёрке, тонкий, как струна, четким движением строевика бросил руку к виску:
— Смирно! Товарищ командующий армией...
— Не надо доклада... Всё видел, всё понимаю.
Помолчав, тщательно всё разглядев:
— Значит, ваша батарея подбила вот эти танки?
— Да, товарищ командарм, — Дроздов вытянулся стрункой, — сегодня мы стреляли по танкам, пока у нас оставалось снаряды.
Бессонов, тяжело оперся на палочку, повернулся к Веснину и Дееву:
— Всем ордена "Красного Знамени". Я повторяю: ВСЕМ!!!
И потом, вручая ордена от имени Советской Власти, давшей ему великое и опасное право командовать и решать судьбы десятков тысяч людей, он насилу выговорил:
— Все, что лично могу... Все, что могу... Спасибо за подбитые танки. Это было главное — выбить у них танки. Это было главное...
И, быстро пошел по ходу сообщения в сторону командного пункта.
* * *
— Как в народе говорят: "Всем сёстрам по серьгам", — садясь на станину, беззлобно засмеялся Уханов и полез в свой казалось бездонный вещмешок, — ну что ж, братцы, обмоем ордена, как полагается. Чибисов! Организуй-ка нам котелок воды — я там в балке родничок видел.
— Ага! Я сщас мигом.
Увидев кислые лица Дроздова и Кузнецова:
— Да ладно вам, товарищи командиры! Не собачьтесь: "перемелется — мука будет". Мёртвых — оплакали, отпели и в землю, а нам продолжать жить и как-то меж собой ладить. Если, конечно тоже туда не торопитесь...
— "Мука?", — тихо переспросил Дроздов и, лицо его впервые дрогнуло искажённой гримасой, — думаете, мне их не жалко? Думаете, у меня сердца нет?!
Кузнецов промолчал.
Он, как пьяный ослабленно покачиваясь, поднялся и пошёл куда-то в сторону переправ и, вскоре его непривычно согнутой, узкой фигуры не было видно.
— Что-то не так с нашим комбатом, — проговорил Голованов, глядя ему в след, — идет, вроде слепой...
— Переживает — молодой ещё, — пожал плечами бывалый Уханов, — ничего! После следующего боя он уже привыкнет.
— А как ордена "обмывать" полагается? — проводив взглядом комбата, спросил Голованов.
— Не знаю, но думаю так...
Уханов сперва хорошо сполоснув водой из котелка свою каску — имеющую пару свежих отметин, поставил её на середину подстеленный брезент, налил водки из фляжки, раскрыл коробочку с орденом и, вроде кусочек сахару, двумя пальцами опустил его на дно котелка, затем последовательно проделал то же самое с орденами Голованова, Чибисова и Кузнецова.
Все стали пить по очереди. Кузнецов взял каску последним.
Допив из каски и забрав из неё своё "Красное Знамя", Кузнецов тоже поднялся, положа орден в нагрудный карман.
— Командир, что ты?— окликнул сзади Уханов, — куда ты, командир?
— Так, ничего..., — шепотом ответил он, — сейчас вернусь. Только вот... Схожу к пехоте в санитарную землянку".
Чубариков увидев его, заговорил горячо и не совсем внятно:
— Ты пойми меня, Коля, мне не повезло второй раз... Я несчастливый. Тогда, под Воронежем, заболел этой идиотской болезнью, а теперь вот ранило...
Его глаза, на половину перебинтованном лице, с нездоровым, жарким огнем возбуждения блуждали то по потолку, по новенькому ордену Кузнецова, то по его лицу — как бы стыдливо спрашивая: что он думает о нем — осуждает, жалеет, сочувствует?
— Ну, что же это такое? Мне не повезло, опять не повезло! А я так мечтал попасть на передовую, я так хотел подбить хоть один танк! Я ничего не успел. Вот тебя даже не ранило, тебе очень повезло. А мне... Ты понимаешь меня, Коля? Бессмысленно, бессмысленно случилось со мной! Почему мне не везет? Почему я невезучий, Коля...?
Он встал и протягивая руку, прощаясь:
— Мне надо идти, Володя. Попадёшь домой — передавай привет от меня Вере Павловне".
* * *
Дочитав сшитые вместе отксеренные страницы, закрыл брошюрку и, любуясь делом рук своих, посмотрел ещё раз на обложку:
"Артур Сталк. Повесть "Горячий дождь". 1925 год".
— Годнота! Эту уже можно отправлять в редакцию.
С озабоченным видом перебираю следующие брошюрки-повести: "Варшавское шоссе", "Товарищ комбат", "В окопах Царицына", "Красная звезда", "В августе 1921-го", "Бо, мёртвые срама не имуть" и прочие...
— А вот над этими придётся ещё поработать.
И от осознания грандиозности поставленных самим же перед собой задач, невольно вырвалось:
— Да, где ж столько времени то, на всё это взять?!
А ведь ещё — поэзия, фантастика и участие в общественной жизни литературной группировки конструктивистов, членом редакторской комиссии журнала "Техника — молодёжи" которой, я являюсь!
Хорошо ещё, мать Александра Голованова взяла на себя труд моего литературного агента — избавив от значительной части головняков, не связанных непосредственно с писательством.
* * *
С детства, хлебом не корми, люблю читать книги!
Вот только не все подряд. Я рос воспитываясь не на "горях от ума" — на так называемой "великой" русской литературе о "лишних людях", геноцидящих тупым ржавым топором ни в чём не повинных старушек. Мне не интересно читать про моральные страдания неудачников-лузеров, не нашедших себя в этой жизни.
Кто-то читает книги — чтоб получить эстетическое наслаждение, кто-то — чтоб где-нибудь в тусняке выглядеть культурным, кто-то — чтоб убить время... Короче, у каждого собственные "тараканы" в голове.
Мне же в книгах интересны "заклёпочки" — кто в курсе, тот знает про что я.
Своего мнения я никому не навязываю, но всё же спрошу: что полезного для себя можно почерпнуть в "Преступлении и наказании" Достоевского"? В его же "Идиоте"? В "Обломове" Гончарова, или даже в святые всех святых — "Войне и мире" Толстого"?
Да, ничего
Ничего, кроме комплекса неполноценности целой (когда-то великой!) нации — творческая "элита" которой, обливая себя и окружающих вонючим дерьмом — постоянно порывается "раскаиваться" неизвестно за что.
Я рос и воспитывался на так называемой "Лейтенантской прозе".
Эту литературу писали непосредственные участники событий, бывшие фронтовики: артиллеристы Носов, Бакланов, Гончар, Алексеев, танкисты-самоходчики Курочкин, Орлов и Ананьев, десантник и разведчик Богомолов, пехотинцы Быков, Акулов, Кондратьев, партизаны — Гусаров, Адамович и Воробьёв, связисты Астафьев и Гончаров...
Это были люди своими ногами прошедшие дорогами войны, вынесшедшие на своих плечах все её тяготы — от начала её и до конца. Это были люди не из штабов и редакций фронтовых газет, это были солдаты и офицеры из окопов.
Они сами ходили в бешенные штыковые атаки, до яростного азарта стреляли из своих "прощай Родина" по танкам с крестами, брали — заливая своей и вражеской кровью "неприступные" высотки, своими руками держали дрожащий очередями раскалённый автомат, задыхались в окопе от ядовито-чесночной вони немецкого тола и, слышали свист пулемётных пуль над головой и остро-брызжущий звук врезающихся в бруствер осколков.
И молча хоронили своих друзей...
В 40-60-е годы их произведения назовут "лейтенантской прозой". Она откроет новые страницы военной литературы, на которых вчерашние — не остывшие ещё от доставшихся им впечатлений бойцы и командиры, рассказывали не об "парадно-официальной" — а об своей-собственной войне, виденной ими лично и собственными глазами.
Правдиво, искренне, предельно обнаженно!
Конечно же нашлись критики, которые облыжно обвиняли авторов "Лейтенантской прозы" в том, что они не видели "дальше бруствера своего окопа"... Якобы их "правда" является "камерной" — предельно локализованной во времени и пространстве, зачастую ограниченная одним боем, буквально "пядью земли" (окопом, небольшим плацдармом, безымянной высоткой), да к тому же — автобиографичной до документальности и детализированной до натурализма.
Ну, что тут скажешь?
Действительно: ни "Ванек-взводных" — весь жизненных цикл которых на войне лимитировался подчас несколькими часами (ускоренные курсы военного училища — первый бой — братская могила), ни тем более рядовых — в высокие штабы не пускали... И увидеть из своего окопа целиком, понять и оценить красивый стратегический замысел командования — посылающего их погибать на безымянные высотки и плацдармы, они не могли.
Зато, они разглядели войну в её максимальном приближении!
И без лишних прикрас и ложного пафоса, чудом выжившие вчерашние лейтенанты написали про войну — потому что считали, что не имеют права на ложь и говорят от имени целого поколения.
Истреблённого войной поколения!
* * *
Я к чему это?
Прочитав, бывало по несколько раз Александра Бека "Волоколамское шоссе" и Олега Меркулова "Комбат Ардатов", например, я получил представление о тактике пехоты, Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда" — о боях в городских условиях, Эммануила Казакевиче "Звезда" — о действиях разведгрупп, Владимира Богомолова "В августе 44-го" — о действиях антидиверсионных групп...
Даже о том, что ждёт меня в плену, я заимел представление — прочитав "Это мы, Господи" Константина Воробьева!
Другое дело, что из этого ничего мне не пригодилось (и слава Богу!) — но это уже другой вопрос и не ко мне.
Однако, читая-перечитывая поэзию-прозу 20-30-х годов об "Империалистической" или чаще о Гражданской войне, я вдруг заметил её разительную разницу по сравнению с нашей "Лейтенантской прозой". Молодым людям её читающим — предстоит сражаться, погибать и побеждать в Великой Отечественной Войне... И что они почерпнут, к примеру, у Фадеева в его "Разгроме"? У Бабеля — в "Конармии", или даже у Шолохова — в "Тихом Доне"?
Не... Последнее произведение, написанное бывшим бойцом продотряда — потрясающая, просто эпически шедевральная вещь!
Нормальный человек — прочтя его, даст себе зарок ни в каких революциях не участвовать и наоборот — любых революционеров будет душить ещё при рождении, как небезызвестный пёс Шариков душил котов из Простоквашино.
Мало того — он ещё и детям, внукам и правнукам своим закажет!
Я бы, будь моя воля, выкинул из российской школьной программы весь этот мусор про "лишних людей", да про Герасимов — топящих Муму и, заставлял детишек зубрить наизусть "Тихий Дон" — чтоб всякие "белоленточники" да "навальнята" сократились численно до безопасного для остального населения уровня.
Однако, для подрастающего поколения 20-30-х годов — "Тихий Дон" практически бесполезен. Другие — ещё хуже... Сплошная говорильня и рррреволюционная патетика: "Штыки примкнуть, шашку в гору — руби контру! Даёшь Варшаву! УРА!!!".
На жоп...пе дыра.
Довоенное советское кино тоже ничем не лучше.
Посмотрит, к примеру, простой сельский паренёк с тремя классами образования "Чапаева" и решит, что и в будущей войне — враг будет маршировать на его пулемёт стройными рядами под барабанную музыку... Видимо, тем самым проявляя свою классовую солидарность с первым в мире государством рабочих и крестьян. А "в реале", "сверх— обще— человеки" его сперва загонят на дно окопа гаубицами и миномётами (про авиацию и танки, уж не говорю!), затем прижмут к земле "эмгачами"-пулемётами — что и голову не высунуть и, наконец — забросают "колотушками".
Не дрогнет ли он духом? Не поднимет ли руки и, не сдастся ли в плен белокурым бестиям с "машинен-пистолями", чтоб потом — пройдя все мыслимые и немыслимые ужасы, сгинуть бесследно и бесславно в концлагере? Ведь "дух" у человека первичен перед "железом" и, больше всего его морально убивает несоответствие ожидаемого и происходящего.
Умиляет до обильного слёзо— сопле— выделения сценка подбития белогвардейского танка в фильме "Мы из Кронштадта"...
Видимо, чтоб предоставить Советской Республике ценнейший образец новейшей западной бронетехники — для подробного ознакомления и последующего копирования, продавшееся большевикам командование царского прихвостня генерала Юденича, посылает в их сторону одинокий танк. Ни разведки, ни артподготовки или артподдержки, ни огневого вала впереди, ни позади и сбоку боевого охранения из своей — белогвардейской пехоты. Чем, кроме прямого пособничества противнику — это ещё можно назвать?
Ну, красные и не растерялись и, не будь дураки:
— ХАЛЯВА, ХАЛЯВА — ВЗЯТЬ, ВЗЯТЬ!!!
Их артиллерия огня по танку не открывала — чтоб ненароком не повредить ценный подарок (товарищ Троцкий ругаться будет и всех под децимацию подведёт!), бравые мореманы притворным бегством заманили "образец" подальше на свою территорию (чтоб потом до Путиловского завода ближе тащить было), а затем бывалый, но небритый пехотинец — обездвижил его одной-единственной ручной гранатой системы Рдултовского образца 1914 года — произведший пиротехнический эффект, сравнимый с разрывом двенадцатидюймового снаряда с линкора.
Конечно, чтоб не вызвать подозрение у английских интервентов — замерший неподвижно танк немного пострелял из пулемёта "Гочкис", бывалый небритый пехотинец так же — сделал вид что одним выстрелом из винтовки в амбразуру спонсона уничтожил весь экипаж... Вот и всё кино — шлите следующий танк, товарищи белогвардейцы.
"Хэппи энд", как говорится!
Ну, для большей "кассовости" в конце фильма немного постреляли и, даже кого-то там утопили в море... "Пипл" хавал, плакал и вновь шёл на "фильму" — поплакать и похавать ещё, за неимением покамест "мыла" по ящику.
Можно только представить себе тот когнитивный диссонанс — возникший у бойцов Красной Армии, столкнувшихся с реальными немецкими танками в знойном мареве лета сорок первого года!
