Между огромными деревьями сгущался туман, окутывая весь лес клочковатым покрывалом. Над ним стаями кружились птицы, а в непроницаемой глубине крон кричали какие-то звери — лемуры или обезьяны. Одуряюще пахло растущими повсюду цветами — вероятно, посаженные нарочно, они разрослись в безлюдье так, что под ними кое-где не было видно травы.
Бездумно следуя за тропой, они пошли вдоль края другого, меньшего ущелья, накрытого сплошной крышей крон. Под ней царил зеленоватый мрак. Справа из него доносился ровный шум потока, слева поднимался голый травянистый увал. Вайми попробовал подняться на него, но не смог — скользкий и мокрый откос оказался слишком для этого крут. Потом, за изгибом тропинки показался форт — серая железобетонная коробка, врезанная в склон гребня. Узкая лестница вела наверх, на её плоскую, неогражденную крышу. Здесь в лицо юноши ударил ровный, монолитный поток теплого, сырого воздуха. Очень далеко под ним тянулась темная, туманная полоса леса, переходившая в серо-желтый пляж — а дальше лежало голубовато-серое море. Вайми смотрел на него почти из-под массы стремительно плывущих над головой туманных, растрепанных туч. Туманные лохмотья плыли, вообще-то, и ниже, так что он словно летел — ощущение очень похожее. Вдали, под тучами, море угрюмо темнело, и юноше казалось, что он стоит на самом краю мироздания.
Устав от неподвижности, он перевел взгляд. Справа, совсем недалеко от него, стояла древняя орудийная башня, невысокая — чуть ниже его роста, дымчато-серая, почти незаметная издали на фоне обычных тут облаков. Дайна стояла прямо перед ней, вытянувшись и подняв руки к волосам, трепавшимся на ветру. Она была очень красива в этот миг, но после ночи любви Вайми это как-то не трогало. Ему вдруг стало скучно — пейзаж замечательный, но сколько можно смотреть на одно и то же? Чтобы запомнить, достанет и мгновения, а стоять и пялиться, словно тут больше ничего нет...
Дайна, вероятно, разделяла эту мысль. Она тщательно потянулась, поднявшись на пальцы грязных босых ног, потом вдруг подпрыгнула и повисла, ухватившись за ствол пушки. Под её весом тот вдруг пошел вниз, и она чувствительно хлопнулась об бетон пятками. Посмотрев друг на друга, они рассмеялись и бросились прочь, словно нашкодившие дети — хотя их, собственно, никто не преследовал...
* * *
Вайми очнулся от воспоминаний — резко, словно его ткнули иглой. Всё это время, что он сидел в ловушке, его сознание работало как бешеное, стараясь найти хоть какой-то выход — и вот теперь выход нашелся: чтобы обрести свободу, нужно было умереть.
Вайми чувствовал, что это — единственный выход, другого просто не существовало. Только ему было очень страшно. К тому же, он не представлял, как сможет убить себя, не имея под рукой никакого оружия.
Эта проблема, впрочем, как раз оказалась несложной — чего другого, но смертоносных тварей в его фантазиях хватало, и достаточно сотворить лишь одну... вот только умирать ему категорически не хотелось.
Вайми глубоко вздохнул. Он чувствовал, что подошел к решающему рубежу: тюрьма превратилась в иллюзию, и он мог её разрушить. Он не знал, правда, не разрушит ли заодно с ней и себя — но тут он уже ничего не мог сделать. Оставалось лишь совершить уже решенное — и будь, что будет.
Ощущение реальности окончательно оставило его: он уже не понимал, творит ли наяву или во сне. Его сознание населяло окружающий мир образами — и он ничуть не удивился, когда один из них выплыл к нему. Это было плоское, овальное существо, в два или в три его роста длиной, покрытое блестящим черным панцирем и состоящее из множества сегментов. Оно скользило в воздухе, беззвучно, волнообразно колыхаясь. У него не было головы, казалось, не было рта или глаз — но его кромку окаймлял ряд тонких плавников, острых, словно бритвы — а из переднего конца тела торчал пучок тонких, как иголки, длинных пик. Равмис, обитатель тьмы из его ночных кошмаров. Вайми много летал во сне, и эти твари бесконечно преследовали его под кронами ночного леса, откуда он, почему-то, не мог выбраться, и где он почти ничего не видел, не выбирая себе путь, а инстинктивно создавая его.
Теперь Вайми убедился, что равмисы возможны. Он смутно представлял себе их устройство, но они вполне могли существовать в каком-нибудь настоящем мире. Непонятно откуда, он уже знал, что у могущества творцов иллюзий здесь тоже есть ограничения. Он не мог создавать вещей, нарушающих физические законы или действующих вопреки логике — попросту потому, что иначе сотворенный им мир рассыпался бы от внутренних противоречий. Но он был вторичен по отношению к создателю — даже если пики равмиса превратили бы тело Вайми в кровавое сито, он, — хотя и испытав все муки агонии, вновь оказался бы снаружи. Это знание было внутри, оно стало его неотъемлемой частью. И потому он замер, спокойно дожидаясь первого удара.
* * *
За последние сутки действия Фронта приняли катастрофические масштабы. Сегмент симайа, поддерживающих его, достиг уже 0,36 и продолжает расти в геометрической прогрессии. Уже через десять часов им может быть получено Большое Согласие Сети (0,89), необходимое для обращения к машинам Кунха. Малое Согласие (0,21) на формирование и отправку флота получено ими четыре часа назад. У нас есть сведения по крайней мере о 11 тысячах кораблей-миров, готовых немедленно вылететь к Найнеру и ещё около восьми тысяч находятся в состоянии подготовки и погрузки тяжелого интеллектронного вооружения. На их борту находится 26,5 миллиарда симайа и миллион кораблей-разведчиков. Силы их поддержки в настоящий момент насчитывают 4 новых Йалис-портала, более 700 установок Сверх-Эвергет, 7 тысяч Наблюдателей, 15 тысяч автматических крейсеров и более 20 тысяч танкеров. Число КМ, готовых преградить им путь, колеблется от пяти до пяти с половиной сотен. У нас есть основания рассчитывать не более, чем на шесть. В данных обстоятельствах мы, по-видимому, не сможем предпринять никаких реальных мер противодействия. Война с Найнером, последствия которой мы не можем предсказать, представляется уже неизбежной.
(Из сообщения Совета Пастухов группе Сети "Предотвращение войн и конфликтов").
* * *
Когда пленивший его чужой сон погас, Вайми окружил хаос — света, звука, запаха и вкусов. Такой же хаос ощущений охватил его кожу — хотя тела он совсем не чувствовал. Это было как взрыв: лишь отчаянным, на грани его возможностей, усилием юноша смог собрать свои мысли, сохранить свою цельность. Он как бы сжался в тугой комок: хаос по-прежнему бушевал вокруг, но теперь Вайми смотрел на него несколько отстраненно.
У него по-прежнему не было легких, тела или глаз — ничего, кроме его собственного сознания — однако теперь он, непонятно чем, видел всю окружавшую его сферу. Толку в этом, правда, оказалось немного — Вайми не понимал, что именно он видит. Вокруг были какие-то цветные узоры — жилы или сплетения — и они тянулись во все стороны, переливаясь невообразимым множеством оттенков. Юноша и представить не мог, что можно видеть столько их сразу. Цвета менялись, текли, двигались, но в этом не было никакого порядка, никакого смысла. Однако, здесь было пространство, и Вайми обнаружил, что сам может двигаться. Стоило ему только захотеть, и он плыл в любую сторону, хотя смысла в этом тоже не было. Ничего вокруг не повторялось, но в общем оставалось тем же самым.
Он мог слышать — и, подлетая к какому-нибудь сплетению, надолго замирал, впитывая удивительно гармоничные звуки. Но стоило ему отодвинуться, бесчисленное множество нот сливалось в монотонное глухое жужжание. У него осталось осязание — и это ощущение было самым странным, потому что одновременно это был и вкус.
Эти сплетения оказались плотными. По крайней мере, прикасаясь к ним, он чувствовал их несокрушимую упругость — и каждый раз вкус их был другим, столь сложным, что Вайми не мог его определить. Он не походил ни на что, знакомое ему. К тому же, эти жилы оказались как бы под напряжением. Едва он задевал их, в него врывался настоящий вихрь образов с невероятно насыщенными, ослепительно яркими цветами — и каждый раз юноша испуганно отскакивал. Всё это было совершенно не тем, что он желал или даже ожидал увидеть. Довольно скоро он понял, что не может ничего здесь изменить — ему и собой-то оставаться удавалось с трудом. Он даже не мог представить себе что-нибудь отвлеченное — круговой обзор занимал всё его внимание, и на какие-то фантазии его уже просто не оставалось.
Вайми понятия не имел, где оказался. Явно не в чьей-то иллюзии: скорее, он смотрел на них снаружи. Но было ли то, что он видел, физической реальностью? Юноша сомневался, что когда-либо сможет это узнать.
Понемногу его охватывала злость, всё более сильная — не столько на окружающее, от которого он не мог отвлечься ни на миг, сколько на себя самого.
Вайми задумался. Он вовсе не хотел вечно блуждать в этом месте, где нет ни перемен, ни ориентиров — хотя он отчаянно пытался найти их. Наконец он понял, что, хотя он и движется подобно невесомому пару, здесь есть гравитация — он ощущал верх и низ. Если он и впрямь оказался в какой-то сверхжидкости, то верх означал поверхность, выход. И Вайми двинулся вверх.
* * *
Путешествие оказалось долгим — насколько долгим, Вайми не мог бы сказать. Он не представлял, сколько прошло времени. Может, несколько часов, — а может, и месяцы. Он не хотел спать и есть — что, само по себе, было неплохо, — но без привычного ритма сна и бодрствования всё сливалось в одно бесконечное "сейчас". К тому же, он привык видеть сны и ему очень не хватало их путаного многообразия. Без снов он приучался реагировать на всё без эмоций, чисто механически, а это не очень ему нравилось.
По мере его подъема вокруг совершенно ничего не менялось — возможно, становилось темнее, но Вайми не был в этом уверен. Он вполне мог просто привыкнуть к окружающей его многоцветности.
* * *
Граница показалась неожиданно — чернота, совершенно непроницаемая, холодная и твердая. Вайми ударился в неё и отскочил, словно мячик от стенки. Немного подумав, он понял, что иначе быть и не могло — ведь у него не было тела и он представлял собой лишь мыслящий процесс в этой, вообще-то, неподвижной среде. И, разумеется, никоим образом не мог её покинуть. Кто-нибудь, знающий больше, возможно, нашел бы тут выход, — но Вайми его, увы, не видел. Он мог, конечно, попробовать влиться в те несчетные реки образов, что текли вокруг него, — но, во-первых, это означало утрату даже той жалкой, иллюзорной свободы, которой он обладал, во-вторых, если это получится, он мог вновь оказаться в каком-то совершенно чужом мире и просто потерять себя, стать его частью. Короче, пути на волю не было.
* * *
Вайми осторожно подплыл к одной из самых толстых жил. Такие пронизывали свод темноты и уходили куда-то выше, в разветвления эффекторной сети — с её помощью Найнер воздействовал на окружающий мир. Щель между ней и неподатливой черной поверхностью была слишком узкой, чтобы юноша мог протиснуться в неё — но он и не собирался это делать.
Эта жила на вид ничем не отличалась от других, но Вайми она показалась самой подходящей для его плана. Подплыв к ней, он вдруг заметил, что его мышление изменилось — сверхжидкость вокруг неё дрожала от бегущей по жиле невероятной мощи, и эта вибрация ощутимо гасила его сознание. Чувство было похоже на усталость — но после Перехода он не знал физической усталости и потому испуганно отпрянул. Здесь, в Изнанке Иллюзий, случались порой самые невероятные вещи — и далеко не все они ему нравились. Многих он попросту не понимал и они пугали его. Сейчас вокруг никого опасного не было — если на то пошло, не было вообще никого — но он замер, настороженно осматриваясь.
Мир вокруг был очень странным. На первый взгляд могло показаться, что Вайми парит в обширной долине, над которой залегли плотные облака — но "земля" и "небо" плавно изгибались, сливаясь друг с другом, замыкая обширное, в несколько километров, пространство, похожее на громадный приплюснутый пузырь. Из него расходилась масса изогнутых туннелей, ведущих в такие же примерно "пузыри". Всё это заливал тусклый, желтовато-серый свет, казалось, не имевший источника. "Облака" светились сами по себе, но так тускло, что это почти нельзя было заметить.
На самом деле Изнанка выглядела совершенно иначе — но Вайми создал в себе нечто вроде фильтра. Он придавал окружающему хотя бы относительно привычный вид. Сейчас Изнанка напоминала ему губку из твердого, похожего на камень материала, включавшего в себя невероятное множество громадных, неправильной формы залов, соединенных извилистыми туннелями. Немалый её объем занимали "облака", отчасти похожие на настоящие — но, разумеется, без единой капли воды. Одни из этих "туч" были похожи на туман, другие более плотные — но и в них он мог двигаться, хотя и более медленно. Размер Изнанки Вайми до сих пор не знал — сейчас он удалился уже на несколько сот километров от Дома, забравшись в места, в которых никогда раньше не бывал. Гравитация в Изнанке была, и понятия "вверх" и "вниз" тоже — но Вайми предпочитал двигаться по горизонтали. Так было привычнее, к тому же, по вертикали Изнанка менялась гораздо заметнее. Внизу постепенно становилось шумно и тесно, наверху лежала непроницаемая граница Реальностей. Внизу Вайми не слишком нравилось — нет, любопытство тянуло его и туда, но там было не слишком-то уютно.
Он постоянно странствовал возле верхней границы инфорета — просто потому, что здесь было спокойнее. Уже давно он обнаружил, что не является единственным изгоем — то тут, то там мелькали пёстрые пушистые шары, каким, сначала, он выглядел тут и сам. Сначала он старался избегать их, но вскоре любопытство взяло верх. Общаться с найнами, правда, оказалось непросто — прикосновения к ним были так же неприятны, как и к мыслящим жилам. Однако, он мог отщипнуть кусочек чужих образов, унести их в себе, а потом разбирать — примерно так же, как разбирал свои забытые сны. Сначала он не видел ничего понятного, наслаждаясь лишь сложностью контуров и сочетанием оттенков — но всё же, это было что-то новое.
Большинство найнов было гораздо крупнее его, и он обходил их стороной — слишком резкими и неприятными были их образы, и порой он чувствовал, что его сознание пытаются подчинить. Но было и несколько почти одного с ним размера и проявлявших к нему живейший интерес. Их влекло друг к другу неудержимое любопытство, и они почти всё время проводили рядом. Постепенно это приносило плоды — кое-что Вайми начал понимать. Прежде всего, он научился различать своих товарищей, так как каждый из них вызывал в нем свою, неповторимую гамму чувств. Иные из них были более приятны ему, иные — менее. Скоро он научился определять искреннее дружелюбие — и, по мере сил, старался отвечать на него.
Теперь они свободно обменивались образами — всё ещё не понимая их, но стремясь к этому. Невесть отчего, Вайми решил, что из трех постоянных его собеседников один — это "она", а двое других, соответственно, мальчики. Он никак не мог это объяснить — просто ему так казалось. Они не имели ничего общего — кроме взаимной симпатии, — но и этого хватало. Как оказалось, его новые друзья могли входить в эти монолиты образов и выходить из них по желанию. Они искренне хотели, чтобы Вайми попробовал тоже, но юноша боялся не вернуться из иллюзий. Они, конечно, тоже очень интересовали его, но ему пока что хватало других дел. Он очень любил странствовать тут в одиночестве — но сейчас ему стало неуютно. Его друзья остались слишком далеко. Чтобы вернуться к ним, ему нужен был целый день — и он хорошо понимал, что сейчас никто из них ему не поможет.
