— Потому, что я люблю тебя.
Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Лэйми был потрясен до глубины души. Признание вырвалось у него неожиданно... но он чувствовал, что это — правда. Её самый глубинный, нижний слой. Слова тут были уже не нужны. Он прикусил губу, потом одним рывком расстегнул тунику, выскользнул из неё, отбросил всё, что на нем было, в угол. Теперь он был обнажен: его наряд составляли только такие же узкие браслеты на запястьях и над ступнями ровных, как у ребенка, босых ног.
Глаза Сималы остались непроницаемо спокойными. Её красивые губы вдруг тронула недобрая, всезнающая усмешка.
— Любишь? Разве ты знаешь, что такое любовь?
Она извернулась в воздухе и с ловкостью рыбы отплыла к решетчатой стене, оттолкнувшись холодными подошвами от живота Лэйми. Он легко толкнулся босой ногой, поплыл к ней. Замер, сжав ладонью решетку. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Чистое, похожее на маску из тусклого серебра лицо Сималы казалось таинственным. Её большие глаза были непроницаемо темными, древними.
— Любовь не может жить сама по себе, Лэйми. Ей нужна цель. Цель любви — это продолжение жизни. А какое продолжение жизни здесь, в Харе? Здесь любовь бесплодна. Пустая трата чувств, времени, сил, которая ни к чему не ведет. А я не люблю напрасной работы. Зачем мне любить, если в этом просто нет смысла?
— Нет, — тихо возразил Лэйми. — Смысл есть всегда. Хотя бы просто потому, что мы не будем больше одинокими.
— Что ж, ты неглуп, и ты получишь свою награду. Может, ты даже поймешь, как мало она на самом деле значит.
Она подняла руку, легко провела пальцами по его вздрогнувшим ресницам, нежно прикоснулась к губам. Её глаза оказались на расстоянии всего в несколько дюймов — насмешливые, громадные. Лэйми неуверенно поцеловал её... её ладони, почти невесомые, беззвучно скользили по нему, ненадолго встречаясь с его ладонями, такими же чуткими и любопытными. Он потерся щекой об гладкий живот Сималы, осторожно трогая губами её тайные места. Её ладонь блуждала по его животу, пальцы другой касались чуткой плоти, и его сердце сладостно замирало...
Он отстранился, перевернувшись в воздухе, потом вновь притянул к себе девушку. Их бедра сплелись — сначала легко, потом — неожиданно яростно. Это произошло вдруг, как-то очень естественно, легко. В невесомости он чувствовал себя неумелым мальчишкой и тихо, смущенно засмеялся, поняв, что Симала владеет им. Её волосы медленно колыхались, словно водоросли.
Лэйми опустил ресницы. Это походило на сон. Он парил нагой в прохладном воздухе, беззвучно принимая удовольствие — пламя внизу живота, которое разжигало слитное движение их тел. Ему хотелось, чтобы оно стало ярче. Казалось, освобождение совсем рядом, но оно ускользало, как он ни старался достичь его...
Они вновь обнялись, их губы прижались друг к другу. Гибкие, выносливые мышцы казалось, жили сами по себе. Наслаждение текло по их телам. Замкнутый круг. Кольцо. Времени не было, но этот поток становился сильнее. Пламя разгоралось всё ярче, медленно поглощая их. Казалось, вся кожа Лэйми сжимается, туго облегая трепещущие от ослепляющей истомы мускулы. Симала беззвучно приоткрыла рот, её глаза расширились, на несколько секунд став почти черными. Это была чистая вспышка наслаждения и света — ничего больше. Как под Зеркалом Хониара. Как дома.
Потом они плавали рядом, не чувствуя усталости и не касаясь друг друга. Волосы Сималы парили вокруг его лица.
— Ты похож на моего брата, — вдруг сказала она. — Такой же сильный. Хотя брат — это старое слово. Ты знаешь, здесь не бывает родителей. Мы родились в одной вспышке, уже вот такими, как все. Но он не был похож на меня.
— Был?
— Однажды он ушел вниз. В Море Снов. И не вернулся. Это было давно...
— Мне жаль. Как его звали?
— Менхенбарра. Менхенбарра Нариммай.
— У вас длинные имена.
— Имя отражает суть человека. Оно не может быть коротким.
— Леры считают иначе.
— Леры — не люди. У Манцибурнов вообще нет имен, как нет и языка. Они общаются образами, настолько сложными, что наша речь не в силах их передать.
— Но я тоже лер.
— Ты человек. Иначе тебя не было бы здесь. Знаешь, почему я тебя выбрала? Не потому, что ты не похож на других — это, как раз, мне не нравится.
— Тогда почему же?
— Во Вселенной много интересных мест. Но среди них есть одно, самое необычное, к которому нас тянет с особенной силой. Это последние Ворота Мроо, идущие Вовне, в какую-то иную Вселенную, физические законы которой были пересозданы ими. Или в ту Вселенную, из которой они пришли изначально — кто знает? Ворота эти скрыты в Мааналэйсе, под городом Ирринай. Они существовали задолго до неё, в одном из ныне забытых бесчисленных миров, которые были слиты в неё. Манцибурны не смогли уничтожить их, они их только закрыли. Что ж, если их открыть, Мааналэйса исчезнет: затопившая её чужая Реальность взорвет её, потому что в ТОЙ Реальности материал её основы, неитрид, подвержен термоядерному слиянию. Это будет хорошо... и в то же время плохо.
— Почему?
— Это единственные, насколько мы знаем, Ворота, идущие за Стену Мира. Надо ли объяснять больше? Но они не возникли сами по себе: Мроо построили их для распространения своей живой тьмы. Раз они вывели её Вовне, то могут и вернуть её обратно.
— Но мощь Мроо была уничтожена в миг...
— ...Когда мироздание преисполнилось света. Да, я это знаю. Но уничтожено не всё: прежде, чем была одержана победа, многие из Мроо — и самые опасные — ушли Вовне. Только поэтому победа над ними вообще стала возможна. Это мироздание уже не представляло для них интереса: они нашли новое, более подходящее к их целям. Только с тех пор прошло триста миллионов лет. Силы Мроо должны были возрасти неизмеримо, и, если они решат вернуться, — нам нечего будет им противопоставить. Манцибурны и Инарра не так опасны: они хотят владеть миром, но не разрушать его. Мроо хотят истребить этот мир до основания и создать новый. Знаешь ли ты, что в самом начале в мироздании не было тьмы? Мроо создали её и распространили повсюду, как Манцибурны — своё умное пространство. Только Мроо гораздо сильнее: вернись они — даже Манцибурны во всей их силе не смогут им противостоять.
— А Тэйариин? И потом, у них есть иные противники. Существа из света. Лахха.
— Лэйми, они — тоже Мроо, только избравшие иной путь развития. Они — обитатели звездного пламени, а мы — обитатели планет. Но их время уходит. Манцибурны и Инарра уже теснят их. Тэйариин ушли уже давно: они тоже нашли путь Вовне, но мы не знаем деталей. Быть может, там, за Стеной Мира, бушует невообразимая война. Возможно, она уже закончилась, но нам не дано знать, кто победитель. Если Ворота Ирриная откроются, то победили Мроо. О дальнейшем я не хочу даже думать.
— Так при чем же тут я?
— Ты был в Эменнае, соседнем с Ирринаем. Твоя память о нем едина и полна. Ты сможешь работать там лучше, чем кто-либо из нас.
— Спасибо, но я не хочу.
— Почему?
— Симала, я ВИДЕЛ их будущее. Я не знаю, как это получилось, но я в нем был. Быть там вторично я не хочу.
— Был? Я ничего не знаю об этом. Ты должен рассказать.
Лэйми не хотелось рассказывать, но он не смог отвертеться. Ему пришлось рассказать обо всем: о Башне Молчания, так неожиданно предавшей их, о Сугха и созданных ей тварях, о подземельях, уходящих в самое сердце земли...
Это был долгий рассказ: он вспоминал куда больше подробностей, чем ему бы хотелось. Здесь его память удивительно улучшилась: стоило только подумать о чем-либо из прошлого, как воспоминания сами рвались вверх, иногда даже против его воли. В Харе он часто вспоминал такое, что, казалось, должен был забыть, отчего его жизнь — её отражение в его памяти — стала едва ли не вдвое длиннее.
— Нам придется спуститься вниз, — сказала Симала, когда он закончил. — Слишком многим нужно это узнать. Я помогу тебе найти группу, которая занимается Ирринаем. Ты должен будешь рассказать им всё, что только помнишь. Я знаю, что это утомительно, но это очень важно.
Лэйми кивнул. Ему не хотелось этого делать... но он был должен. Разве не для этого он оказался здесь?
— Это война, правда? — спросил он, уже одевшись и быстро скользя вниз между прутьев. — Нравится нам, или не нравится, но мы должны сражаться. Мы не можем стоять в стороне.
— Мы можем всё, Лэйми. И мы никому не обязаны. Но знание, открытое нам, заставляет нас действовать.
Глава 4:
Последние ворота Тьмы
1.
Лэйми проснулся, лениво глядя в потолок. Он лежал нагишом, на спине, закинув руки за голову. Симала спала рядом с ним, — поджав ноги к груди, она уютно свернулась в углублении покрытого мехом пола. Вокруг, подобная неощутимому теплу, висела тишина — запертый силовым полем вход не пропускал внутрь звуков.
Он улыбнулся, глядя на спящую подругу, — та уткнулась лицом себе в коленки, укрывшись волосами, как плащом. Похожая сейчас на ребенка, Симала немного пугала его и вызывала тревожное изумление своей неисчерпаемостью. Хотя Лэйми жил в Харе уже чуть больше года, он так и не смог понять её, даже приблизиться к этому, — каждый раз Симала являла ему новую грань своей сути и казалась непознаваемой бездной, словно Вселенная.
Она и в самом деле была гораздо больше его — хотя бы по массе событий, хранившихся в её памяти. Каждый из обитателей Хары в конце концов получал знания всех остальных — хотя использовать их было вовсе не просто.
Порой испуганный Лэйми решал, что истощил свой внутренний мир, рассказав ей всё, что только мог, — и каждый раз ошибался, но всё равно, несоизмеримость их жизненного опыта угнетала его. Симала, впрочем, не обращала на неё внимания. Она превосходила всех знакомых ему прежде девушек умом, всегда могла найти новую тему для общения, и от неё он узнал очень много. Чувственная любовь была для неё приятным перерывом в размышлениях и она предавалась ей весьма увлеченно.
Лэйми не помнил, сколько уже раз он лежал нагим — как вот сейчас — а Симала тихонько касалась ногтями его подошв, невольно поджимавшегося живота и других чутких мест, заставляя всё в нем замирать... а потом садилась на нем верхом, сунув пальцы босых ног под его зад и непринужденно двигаясь, отчего стан Лэйми невольно выгибался, словно лук. Опираясь на локти заброшенных за голову рук, задыхаясь, он терял всякое представление о времени — это длилось, казалось, целую вечность. Ещё большим удовольствием было дарить его подруге...
Впрочем, любовь составляла только часть — хотя и самую важную — его счастья. Другой, даже более интересной, стала сама Хара и её жители. За этот год он тридцать один раз уходил в Море Снов. Обычно всего на несколько часов, но однажды ему пришлось провести там восемь дней. После того достопамятного первого раза ему больше не удавалось вмешаться, — но даже просто смотреть было безумно интересно. Каждый раз он попадал в совершенно новый мир.
Ещё с большим интересом он слушал рассказы обитателей Хары, чей опыт был несравненно больше. Здесь Лэйми стал очень популярен, ведь рассказчиков вокруг было полно, а слушателей — явно недостаточно.
Разнообразие миров Хары было выше всех представлений — планеты с двойными солнцами, с тройными и пятикратными. Нашлась даже одна с целым роем маленьких, злых, сине-белых светил. Планеты с кольцами; планеты с роями лун; двойные планеты, полнеба которых загораживала планета-двойник. Планеты с разной силой тяжести, с разным климатом, с разной природой...
Разнообразие культур, как ни странно, было меньше разнообразия начальных условий — в этом отношении все первобытные миры оказались неотличимо похожи. Лишь с ростом культуры различия возрастали. Но здесь Лэйми пришлось сделать одно, очень неприятное открытие.
Человеческие расы и цивилизации были смертны. Число миров Хары вовсе не оставалось постоянным. Первобытные культуры могли существовать очень долго, но стоило им перейти в технологическую стадию — и они исчезали самое большее через несколько тысяч лет.
Главной причиной их гибели было вырождение, но Лэйми решил, что причина другая — отчаяние. Люди могли летать к звездам, но ни одна из их культур не развилась до уровня, на котором могла изменять Реальность. Для этого цивилизация должна существовать миллионы лет, то есть, быть стабильной. Человеческим культурам недоставало сплоченности; они бросались из одной крайности в другую, воевали друг с другом и быстро гибли. Едва ли не единственной причиной этого была фатальная невозможность принять другую точку зрения, отличную от часто ложных представлений о морали и чести. Дети Хары старались это изменить, но их помощь была только каплей в океане страданий.
Конечно, нельзя было исключать, что какая-нибудь из человеческих рас станет сверхрасой, какой стали Манцибурны, перейдет в другие Вселенные и пребудет вовеки. Но шансов на это оставалось всё меньше. Люди возникали везде, вновь и вновь, — но число их планет сокращалось, хотя и очень медленно: должно было пройти ещё семь или девять миллиардов лет, чтобы они исчезли вообще. Сама Вселенная тоже не была вечной, так что обитателей Хары это мало трогало. Особой популярностью у них пользовались миры или места с веселой и бестревожной жизнью, и они всеми силами старались поддержать и сохранить их — не столько ради их обитателей, сколько ради возможности хоть немного отдохнуть от бесконечных рассуждений о прошлом и будущем. Лэйми поступал так же. Он с большим удовольствием узнал, что Паулома оказалась в числе этих мест. Сугха очень приблизилась к ней, но ещё не стала неотвратимой угрозой.
Устав же от неохватного разнообразия Хары, он вновь находил утешение в объятиях Сималы. Охэйо повезло меньше. Его отношения с Маулой были просто ангельскими — она считала чувственную любовь развлечением для животных. А Маула Нэркмер была не из тех, кого можно переубедить — словами или чем-либо ещё. Но, хотя на Охэйо с интересом смотрело множество других девушек, он сам смотрел только на Маулу. Любовь, на взгляд Лэйми, была престранной вещью. Впрочем, Аннит вовсе не выглядел убитым горем.
Лэйми подумал, что стоило бы навестить его; он бесшумно поднялся, оделся и тихо выскользнул из комнаты. Подходя к комнате друга, он ещё издали услышал, как тот что-то напевает.
Став на четвереньки, Лэйми прополз в узкую горловину. Охэйо, тоже едва одетый, сидел на пятках перед включенным ноутбуком. Маулы рядом с ним не было — она предпочитала отдыхать в своих покоях.
Аннит удостоил его единственного косого взгляда.
— Привет, Лэйми. Знаешь, за делами я как-то забыл, что у меня было три брата — старших, к тому же. Я неплохо их помню — очень интересно сравнивать их с другими юношами анта Хилайа. Кое-кто из них оставил след в семейных архивах. Как оказалось, у меня в роду было много поэтов. Император Мэкхис, например. Правда, в историю он попал по другому поводу: за раз самолично отрубил головы шестистам мятежникам. Отдыхая от сих печальных трудов, он сложил трогательные вирши о бренности бытия — ты бы их в школе учил, не случись войны. Самое забавное, что стихи он писал совсем неплохие.
