Они пошли до конца. Лебедяна впустила в себя язык Искры, приняла и впитала его животворную влагу, как целительный дар Лалады, благословляя каждый огненный завиток наслаждения, распускавшийся у неё внутри. И тут без слёз тоже не обошлось.
— Ну что же ты, лада, — с ласковым смешком вытерла ей щёки женщина-кошка, когда они разъединились и немного перевели дух. — Уже и другая сторона перины мокрая!
Лебедяна и плакала, и смеялась одновременно, гладя голову Искры, а та льнула щекой к её ладони и мурлыкала. Ткнувшись княгине носом в ухо и щекотно дохнув в него, она шепнула:
— На кровинку нашу взглянуть дозволишь?
Лебедяна вытерла слёзы и села в постели — сама, без помощи. Казалось, с того времени, когда её, слабую, переносили на полотенцах, миновало сто лет.
— Пойдём. Только оденься и шелом свой не забудь. Няньки тебя, наверно, помнят... Лучше им не видеть твоего лица.
— Да уж ясное дело, — ответила Искра, натягивая порты и обуваясь.
Рубашку надеть она ещё не успела, и Лебедяна провела рукой по её сильной спине, любуясь движением мускулов под кожей. Искра обернулась через плечо, уголок её губ дрогнул в улыбке.
— Что, моя ненаглядная?
— Ты самая прекрасная на свете, — еле слышным от нежности голосом проронила Лебедяна.
Искра повернулась к ней лицом, сияя клыкастой улыбкой. Надев рубашку, она опустилась на колени и поцеловала Лебедяну в бедро, в пушистый треугольник лобка, в пупок, в плечо...
— Нет, лада моя, это ты прекрасней всех. — Последний поцелуй она запечатлела на губах княгини Светлореченской.
Хоть Лебедяна могла теперь одеваться сама, Искра подала ей рубашку и кафтан. Просунув руки в рукава, Лебедяна повернулась и обняла её за шею. Тревога из сна всколыхнулась, и ей не хотелось отпускать любимую от себя. Обнимала Искра в ответ крепко, так что даже дышать стало трудно, но Лебедяне было сладко и уютно в этой тесноте. Её губы разгорелись и припухли от множества поцелуев, но она ненасытно слилась с Искрой в ещё одном.
— Ну, пойдём, — сказала она приглушённо, с муками и кровью сердца отрываясь от груди, на которой была так счастлива.
Злата посапывала на печке в послеобеденном сне. Завидев княгиню Светлореченскую, няньки всплеснули руками:
— Ахти, госпожа! Сама встала, родненькая!.. А похорошела-то как!..
— Тсс, — шикнула на них Лебедяна. — Злату разбудите... А ну-ка, нянюшки, выйдите-ка вон на время. Давайте, живенько...
Те, с любопытством поглядывая на женщину-кошку в шлеме, повиновались. Лебедяна, встав на деревянную лесенку, заглянула дочке в личико: та крепко спала, пуская слюнки из уголка губ.
— Смотри, — прошептала княгиня, подзывая Искру и уступая ей место на лесенке.
Выражения лица женщины-кошки не было видно из-за шлема, но Лебедяна сердцем и кожей чуяла её волнение. Когда рука Искры, прикрытая с тыльной стороны кисти стальным щитком, протянулась к девочке, её пальцы подрагивали. Нежно вороша кудряшки Златы, Искра промолвила вполголоса:
— Жаль, что спит... Хотела бы я ей в глазки посмотреть. Они правда мои?
— Правда, — улыбнулась Лебедяна. — Твои, вылитые.
А Злата вдруг пробудилась и, увидев над собой кого-то незнакомого в страшном шлеме, заревела. Угадав причину её испуга, Искра сняла шлем и подхватила малышку на руки, но та продолжала отчаянно и громко плакать, отворачиваясь.
— Злата, тш-ш, тш-ш, не бойся, — принялась успокаивать её Лебедяна. «Сейчас как набегут няньки на крик и всё увидят...» — всполошённо думала она.
Искра между тем нежно ткнулась носом в ушко девочки и замурчала. Злата удивлённо смолкла, всё ещё время от времени судорожно вздрагивая.
— Мррр... чуешь родную кровь? — мурлыкнула Искра. — Чуешь, чуешь, умница. — И добавила с теплотой, обращаясь к Лебедяне: — Правду ты сказала, лада: глаза — мои.
Девочка была так зачарована мурлыканьем, что позволила ей себя поцеловать. А опасения Лебедяны оправдались: дверь приоткрылась, и внутрь просунулась голова одной из нянек. Лебедяна запустила в неё своим башмачком, и голова, ойкнув, исчезла.
— Ну вот, увидела, — с досадой процедила княгиня Светлореченская. — Теперь эти кумушки шептаться станут... А потом и до князя дойти может... Ох, быть беде!
Нося дочку по комнате на руках и баюкая её, Искра молвила:
— А ты не бойся и не думай об этом. Князю сейчас не до перешёптываний нянек будет, другие заботы начнутся.
Лебедяна, похолодев, не посмела спросить, что за заботы. Чёрная туча из недавнего сна и злой ветер, треплющий седые космы снегопада, заставили её внутренне сжаться в предчувствии неладного... Слёзы опять навернулись на глаза солёной паволокой.
— Да что же это такое, — шутливо возмутилась Искра. — Только одну успокоила, как вторая сырость разводить принялась... Лада! Ш-ш, иди ко мне.
Уткнувшись в плечо возлюбленной, Лебедяна прильнула к её груди. А та, одной рукой держа Злату, другой бережно обнимала княгиню. Девочка уже опять посапывала: так на людей действовало мурлыканье дочерей Лалады. Особенно восприимчивы к нему были дети — убаюкивались мгновенно.
— Вы мои родные, — нежно прошептала Искра, поцеловав сперва головку дочери, а потом прильнув губами ко лбу Лебедяны.
Потом они долго сидели у окна: Злата спала у Искры на коленях, а та с улыбкой любовалась её личиком. Лебедяна, устроившись на лавке рядом, просунула руку под локоть женщины-кошки и склонила голову ей на плечо.
— Что же дальше, Искорка моя? — вздохнула она. — Увижу ли я тебя ещё?
— Увидишь обязательно, — твёрдо и ласково ответила та. — Я к тебе в сон приду. Ох и зацелую ж я тебя, моя ладушка!..
— М-м, хочу наяву.
Лебедяна протянула ей губы. Последовал долгий, тёплый поцелуй, постепенно набиравший глубину и страсть.
— Княгиня Лесияра мне ожерелье и серёжки заказала для Златы, — шепнула Искра. — Ты не против?
— Я буду только счастлива, — вздохнула Лебедяна.
Искра нахмурилась.
— Что ты так вздыхаешь, милая? Будто навек прощаешься... Я приду к тебе, когда скажешь — только позови. Или ты ко мне приходи сама. А ожерелье не снимай: через него я поддерживать тебя буду, сил тебе придавать.
— Тошно мне, Искорка, оттого что всё так сложилось, — проронила Лебедяна. — Не смогу я долее лицемерить перед мужем, невыносимо это.
— Что бы ты ни решила, лада моя, я горой за тебя — до последнего издыхания, — целуя её в лоб, сказала женщина-кошка. — Скажи только: любишь меня?
— Ты и сама знаешь, что люблю пуще жизни, — прошептала княгиня.
— Это всё, что мне нужно, свет мой. И за дочку спасибо тебе.
*
Искрен замешкался у двери в покои жены: его рука, готовая вот-вот постучать, зависла в воздухе.
— Не знаю, можно ли уже входить, — пробормотал он.
— Думаю, уже можно, княже, — улыбнулась Лесияра.
На стук никто не отозвался, никто не открыл. Изгнанные из покоев служанки не показывались, и тогда решено было войти без спроса. Осторожно отворив дверь, Искрен вошёл, а Лесияра последовала за ним в тишину светлицы, наполненной запахом женщины-кошки. К этому запаху примешивался едва ощутимый терпко-чувственный оттенок семени, и Лесияра поняла: всё получилось, влюблённые соединились. Князь же, не обладая такой тонкостью обоняния, мог судить о происходившем лишь исходя из видимого, а увидел он только итог лечения — дремавшую на дневном ложе жену. Это была уже не печальная и немощная старуха, а молодая женщина, спокойно дышащая во сне высокой и упругой грудью, обтянутой золотой вышивкой кафтана. Непринуждённое изящество кошачье-женственного изгиба, который тело Лебедяны невольно приняло во сне, притягивало взгляд и чаровало, заставляя простить ей такую недопустимую для замужней женщины вольность, как непокрытые косы, разметавшиеся по ложу. Это зрелище стоило того: ни единого серебряного волоска не блестело в волосах Лебедяны, к ним вернулся их тёмно-пшеничный цвет, полный мягких солнечных переливов. Пушистые метёлочки ресниц отбрасывали тень на свежие, покрытые лёгким розовым румянцем щёки, высокий гладкий лоб сиял молочной белизной, а на девически-пухлых губах проступала задумчивая полуулыбка, как будто Лебедяна видела во сне что-то прекрасное.
— Священное сердце Лалады! — прошептал князь потрясённо. — Чудо! Это та женщина, на которой я женился много лет назад!
В его взоре сияло такое восхищение и обожание, что Лесияра едва сдержала горький вздох. Знай князь, кто свершил это чудо, его радость была бы омрачена болью и гневом...
— Но где же твоя целительница? — недоуменно спросил Искрен, озираясь по сторонам. — Я хочу выразить ей мою благодарность и наградить её! Она спасла мою супругу, и я обязан ей по гроб жизни!
Вероятно, Искра покинула княжеский дворец и была уже в Белых горах.
— Она очень скромная и избегает похвал, — проговорила Лесияра. — Я обязательно передам ей твои слова, а щедрая награда не заставит себя ждать.
— Надо же, какая скромница, — хмыкнул князь. — Ну ладно, будь по-твоему... А всё-таки при случае я был бы не прочь поблагодарить её лично.
Вздох всё же сорвался с уст повелительницы Белых гор, а Лебедяна чуть шевельнулась и что-то пролепетала во сне. Искрен с Лесиярой замерли и насторожили слух. Лебедяна томно застонала, и с её губ слетело сонное: «Искр...» Волна холодящих мурашек пробежала по лопаткам Лесияры, а князь Светлореченский склонился над женой и прошептал:
— Я здесь, Лебёдушка... Всё хорошо.
Знал бы он, что не его имя шептала супруга в сонном забытье!
С Лесиярой они договорились до следующего: Искрен пока не предпринимает резких шагов, но потихоньку, без лишней шумихи подтягивает войска к восточной границе своих земель, приводя их в полную боевую готовность. В ближайшее время в восточную часть Светлореченского княжества прибудет три сотни кошек-воительниц, расположившись на терпимом расстоянии от хмаревой завесы Мёртвых топей, а в случае необходимости к ним незамедлительно присоединится ещё столько, сколько потребуется для отражения возможного удара. Также главы двух княжеств заключили договор на поставку белогорского оружия для светлореченских воинов. Всё это следовало осуществить, стараясь привлекать как можно меньше внимания во избежание страха среди народа; впрочем, условие это было трудновыполнимо, если не сказать невозможно: несмотря на все усилия Лесияры, в Белых горах уже нарастала тревога и пошли разговоры о грядущей войне. Ну и разумеется, Лесияра обязывалась продолжать внимательно наблюдать за Воронецкими землями: ни у Искрена, обнаружившего в Мёртвых топях кольцо князя Вранокрыла, ни у неё самой не осталось сомнений, что восточная угроза имеет западные корни.
А князь, заметив на жене ожерелье из алых сердечек-лалов, которое она уже давно хранила в шкатулке и не носила, задумчиво насупил брови. Ожерелье это было сделано мастерицей золотых дел... как же её? Искрой.
— Хм, — промычал Искрен, потеребив бородку. И, посветлев лицом, добавил с усмешкой: — Значит, и правда поправилась, коли украшения снова полюбила носить!
*
Опираясь на перила мостика через замёрзший пруд, Лесияра ловила ртом студёную свежесть зимнего воздуха. Ветер колыхал седые ветки плакучих ив, стряхивая с них радужно сверкающие искорки инея и усыпая ими плечи повелительницы женщин-кошек. Когда-то на этом самом месте Златоцвета показала княгине две звезды на воде — заходящую и восходящую... Напряжённый холод медленно отпускал сердце, когти тревоги разжимались: Лебедяна, едва не повторившая судьбу своей матери, была спасена. Морозные звёздочки усеивали пряди волос Лесияры, а по мосту к ней приближалась вторая и последняя звезда её души — Ждана. В шубе внакидку, в шапке с пушистым околышем, надетой поверх белоснежного платка, и с улыбкой на ласковых губах, она надвигалась на Лесияру, подобная приходу весны: тепло излучали её глаза, нежным яблоневым цветом пахло от неё, а голос прозвенел, как вешняя капель.
— Что пригорюнилась, моя государыня? Что стоишь тут одна, печаль свою мне не поведаешь?
Ответная улыбка невольно тронула губы Лесияры. Выпрямившись, она протянула Ждане руки и приняла на свои ладони её лёгкие пальцы.
— Печаль ты мою и так ведаешь, лада: утрата вещего меча меня тяготит, — ответила она со вздохом. — Вот думаю, нельзя ли его как-нибудь восстановить... Уж коли кто и способен в Белых горах перековать такое оружие, так это только мастерица Твердяна Черносмола. К ней и думаю обратиться.
Пожатие рук Жданы окрепло, потеплело.
— Твердяна — великая мастерица, — задумчиво молвила она. — Попробуй... А вдруг получится меч возродить?
— Не знаю, любовь моя, — покачала в сомнениях головой Лесияра. — Доселе ещё никто и никогда таких мечей не перековывал. Возможно ли это вообще? Вот в чём вопрос.
— Не попробуешь — не узнаешь, — чуть улыбнулась Ждана, опустив ресницы так загадочно и очаровательно, что Лесияре захотелось их расцеловать. Склонившись, она ощутила губами их щекотный трепет, а потом прильнула к тёплым устам возлюбленной, которые раскрылись навстречу с ласковой готовностью.
Краем глаза во время поцелуя княгиня заметила что-то тёмное, мелькнувшее за стволами заиндевевших деревьев. Скрип снега под стремительно удаляющимися шагами заставил её прерваться и насторожиться, но сладкий плен объятий Жданы вернул её к приятному занятию, и поцелуй возобновился.
— Примешь меня сегодня ночью, лада? — распаляясь, шепнула Лесияра в жаркой близости от приоткрытых губ любимой. — Не могу долее терпеть...
С самого прибытия Жданы в Белые горы чувственное напряжение между ними росло, струнка страсти натягивалась всё невыносимее, но самое большее, что они себе позволяли — это поцелуи. Лесияра не торопила событий, ждала готовности Жданы, слова или какого-то знака от неё, но та была уклончива, всё раздумывала, медлила. Напором действовать Лесияре не хотелось, но после того как во время помолвки Дарёны готовая вот-вот случиться близость сорвалась из-за перелома носа у Любимы, ниточка терпения внутри у княгини лопнула. Вся подвешенная на этой нити страсть, всё желание, вся нежность, вся жажда единения с любимой женщиной обрушилась на неё, как обвал в горах.
От прямолинейности вопроса у Жданы проступили на скулах розовые пятнышки смущённого румянца, но отказа в её глазах Лесияра не видела.
— Государыня... Я, право же... — опуская ресницы, пролепетала Ждана. — Ох...
— Прости, что смущаю тебя этими речами, — молвила Лесияра, чуть не скрипнув зубами. — Наверно, я слишком тороплюсь. Давай пройдёмся по саду...
