Лэйми не раз уже слышал об Императоре Мэкхисе — хотя он жил две тысячи лет назад. В "Истории Империи" от него осталось только три абзаца с этим достопамятным эпизодом и злосчастным стихом. Охэйо мог рассказать гораздо больше. Старший из его братьев, наследник, не выносил черных глаз — если таковые попадали в поле его зрения, он их просто выкалывал, полагая — притом совершенно искренне — что глаза суть зеркало души, каковая, в данном случае, несомненно полна чернейшего Зла.
— Должно быть, приятно иметь столь длинную родословную, — насмешливо сказал он.
Охэйо вновь косо взглянул на него.
— Это совсем не смешно, Лэйми. Слишком многие в моем роду были не от мира сего. Но это не мешало им три тысячи лет оставаться у власти. Если бы мне хватило дури остаться на Джангре, я тоже стал бы каким-нибудь верховным канцлером — как "возродитель государства".
— Ты был на Джангре?
— Не в своем теле, но да. Там дети в школах пишут сочинения на тему: "Аннит Охэйо анта Хилайа и его роль в истории нашей благословенной державы". Неплохо?
— Ты хотел бы вернуться туда?
— Да, Лэйми. Но не вернулся бы, если бы мог. Через пятьдесят лет там я бы умер. Жизнь убивает... однажды, а чем дольше я живу, тем больше хочется... особенно сейчас, когда у меня есть Маула. Или я у неё. Мы друг у друга. Любовь — вещь двусторонняя, Лэйми. В ней нельзя только брать. Нельзя даже только отдавать. Обмен должен быть взаимным, а иначе — какой в этом смысл?
— А чем вы заняты сейчас?
Охэйо улыбнулся прежде, чем ответить.
— Я могу управлять любым телом, в которое попадаю, и стал для Хары ценным приобретением: обычно это удается в одном случае из ста. Или реже. Это не слишком удобно, потому что неясно положение, в котором я оказываюсь, но в общем я один могу сделать больше, чем сотня харранцев. А здесь правит тот, кто работает не просто наравне, а впереди всех. Мэтлай говорит, что я буду лучшим вожаком группы, чем он...
Аннит поднял глаза. Его губы тронула слабая, едва заметная усмешка.
— Если бы он знал, о чем я думаю, то говорил бы иначе. Я хочу покинуть Хару. Она — тупик. Да, мы здесь помогаем всем, делаем очень много... но мы никогда не сможем делать больше, чем сейчас. А я не выношу повторять одно и то же.
— Что же ты хочешь сделать?
— Хара была бы идеальна, если бы она была больше. Если бы это была хотя бы нормальная планета. Здесь всё слишком одинаковое. Здесь слишком скучно. Попахивает принудительными работами по несению всем счастья. Я не против нести счастье, но я ненавижу, когда меня заставляют что-то делать. Кстати, многие здесь думают так же.
— Но ведь мы же всё равно не сможем ничего изменить.
— Сами — не сможем. Я узнал, что однажды все жители Хары совместно обратились к ней — выяснив, что она может говорить с ними. Когда захочет. Одному она могла бы не ответить, но всем... мы зависим от неё, но она зависит от нас тоже. Они думали, что если бы все — по крайней мере, большая часть жителей Хары, — потребовали бы одного и того же, то она согласилась бы. Здесь же не тюрьма.
— И чего они просили?
— Свободы. Возможности для каждого выбрать свой путь. Собственно, они хотели, чтобы жители Хары — те, кто хочет, конечно — смогли бы уйти к Тэйариин. В их мироздание. Может, даже стать одними из них. Это была наивная мечта, Лэйми. И глупая. Она просто не стала их слушать. У Тэйариин есть правило: место для каждого, но каждый на своем месте. Это всё, что им удосужились ответить. Мы пленники, а первая обязанность пленника, как ты знаешь — сбежать. У меня есть одна идея... вряд ли осуществимая, довольно опасная и нечестная. Но если получится — мы попадем в новый мир. Не все. Я думаю, больше половины решат остаться здесь. Те, кому Хара действительно подходит.
— Какая идея?
— Она тебе не понравится.
— Какая, Аннит?
— Я не хочу пока говорить. Всё слишком смутно. Скореё всего, ничего не получится. А если и получится, то может выйти нехорошо. Мы даже можем погибнуть. Мы все.
— Аннит, я уже достаточно заинтригован. Расскажи.
— Лэйми, ты знаешь, что такое Ана-Марра?
— Да. Запретный мир, единственный, которого жители Хары избегают. Оттуда возвращается только один из десяти. Остальные... просто исчезают. Вообще. И ещё ни разу никому из вернувшихся не удалось попасть там в одно и то же место. Никому не удалось понять, что же там на самом деле происходит. Никто даже не может сказать, где это проклятое убоище. Там происходят странные вещи со временем. Ты можешь выйти оттуда через десять лет, сто или тысячу. Или же никогда. А в Харе может вообще не пройти времени. Или ты проведешь там пару минут — а здесь пройдут столетия. Такое впечатление, что там нет реальности, нет даже причинности; всё меняется как угодно и в любую сторону. Я бы сказал, что это — что-то вроде Хары: подвижная реальность, только... безумная. Такое, знаешь, тоже может быть.
— Или она просто кажется нам безумной. Так значит, возвращается один из десяти? Они ведь не знают — почему, правда? Человек — довольно странная тварь. Он охотнее верит в плохое. А в самое ужасное — и того легче. Отчего они взяли, что пропавшие обязательно погибли? Разве они не могли найти нечто столь прекрасное, что просто не захотели возвращаться?
— Вряд ли. Если так — они могли хотя бы рассказать остальным, что нашли.
— Если число мест в том раю ограничено — едва ли. Как бы то ни было, это единственный выход из Хары, хотя и ведущий неизвестно куда. Он появился недавно — около двухсот лет назад. Никогда раньше тут подобного не было.
— И ты, конечно, хочешь его исследовать.
— Любопытство — страшная вещь, Лэйми. Если мы можем узнать что-то новое — мы ДОЛЖНЫ это делать. Ради Хары. Ради всех нас.
— И ты думаешь, что я пойду с тобой?
— Разве нет?
— А не пошел бы ты?..
— Лэйми, это выражение некорректно. Во-первых, тут моя комната. Во-вторых, неприлично гнать вон друга, который не раз спас тебе жизнь — даже если он это заслужил. В-третьих, я вовсе не исключаю, что Ана-Марра действительно чудовищная западня. На этот случай я возьму с собой брахмастру.
— Но она не работает.
— Не работает в Харе. Но может работать там. Даже если мы не вернемся — ловушка исчезнет. Теперь ты согласен?
2.
Следуя за другом, Лэйми с удивлением понял, что ждет опасного приключения с нетерпением. Охэйо мог хвалить что угодно — за исключением покоя; это явно оказалось заразно. Именно желание что-то сделать, что-то изменить заставило Лэйми согласиться. Он верил Анниту — нельзя сказать, что уж совсем без оснований. Слишком часто тот оказывался прав.
Никто из попадавшихся по пути харранцев не обращал на них внимания. Закрепленный за их группой "пляж" оказался совершенно пуст. Друзья быстро разделись и нырнули; Охэйо указывал ему путь. Ана-Марра была неглубоко и всего минут через десять они устремились к её сфере, отличавшейся от других причудливым и зловещим черно-зеленым узором. В последний миг Лэйми всё же испугался — но не настолько, чтобы повернуть назад.
3.
Ему показалось, что переход из одного мира в другой вообще не занял времени. Только что он парил в сумраке, полном таинственных, тревожных лун, — а теперь лежал в полумраке, на каком-то тряпье. Лэйми немедленно встал во весь рост, потянулся и осмотрелся.
Он был в узкой бетонной комнатке шириной в полтора, длиной и высотой в четыре метра, без потолка; высоко над ним на массивные своды падали рассеянные отблески зеленоватого света.
С одной стороны комнатки темнела узкая стальная дверь, с другой — стальная же решетчатая галерея; она шла вдоль задней стены, выше боковых перегородок. В самой камере был лишь брошенный прямо на пол матрац и кран возле двери, нависающий над подозрительной дырой в полу. Дверь наглухо заперта снаружи.
Лэйми прислушался. Здесь оказалось очень тихо — ни звука. Словно в этом громадном (судя по всему) помещении он совершенно один. Он попытался уловить хотя бы отзвук памяти своего нового тела, но не смог. Совершенно неясно было, что это за место и кто тут он сам.
Он посмотрел на руку — узкая, но сильная ладонь, гладкая и смуглая кожа. Одет он был в короткую, тяжелую куртку с накладными карманами и такие же штаны. Одежда была теплой и удобной, но рукава и штанины оказались ему явно коротки, обнажая запястья и щиколотки, ноги босыми и никакой обуви в камере он не заметил. Она выглядела слишком роскошной для пленника: судя по всему, её хозяина заперли здесь ненадолго.
Лэйми ощупал свою голову. Волосы длинные, прямые, и, насколько он мог скосить глаза, черные. О лице он не мог сказать ничего определенного. Расстегнув куртку, он увидел стройное худое тело в выпуклых пластинах мышц — даже красивее, чем его собственное, оно принадлежало гибкому юноше всего лет пятнадцати.
Ему не хотелось ни есть, ни пить; его тело совсем не давало о себе знать. Здоровье у этого юноши было прекрасным, зато ума явно не хватало: упершись ладонями и подошвами в противоположные стены, Лэйми за несколько секунд добрался до галереи — гораздо быстрее и легче, чем мог представить. Этот юноша оказался очень ловким.
Перебравшись через перила, Лэйми осмотрелся. Он увидел высокий туннелеобразный зал, едва освещенный длинными, тускло мерцающими лампами и разделенный на множество узких клетушек с единственным широким продольным проходом. Галерея обегала его кругом. В дальнем торце зала, над развороченными стальными воротами, сквозь проем двери пробивался более яркий свет. Нигде — ни движения, ни звука.
Лэйми пошел к этой двери — там с галереи вниз вела узкая лестница — но, заглянув в соседнюю камеру, удивленно замер. В ней сидела плоская серебристая многоножка длиной метра в три. Пол камеры покрывали темные пятна и какое-то разодранное тряпье. Лэйми не сразу понял, что это — всё, что осталось от другого узника.
Он провел взглядом вдоль галереи к лестнице. Эта мерзкая тварь пришла оттуда и его спасло лишь то, что его камера была дальше. Ему сделалось дурно. Он начал понимать, ЧТО значит эта тишина...
Словно ощутив его страх, многоножка метнулась вперед. Она взлетела вверх по стене метра на два, прежде чем сорвалась и плюхнулась на пол со звуком, из которого Лэйми заключил, что она весит килограммов сто, если не больше. Из переднего конца её тела торчало несколько пар разнокалиберных серпообразных жвал. Он отшатнулся. Тварь с неожиданной быстротой помчалась вдоль стены камеры — он едва мог уследить за ней. При движении она издавала сухой, резкий и неприятный звук.
Лэйми быстро пошел к двери, стараясь не смотреть в другие камеры; во многих бешено метались многоножки. Внизу, казалось, всё шуршало, потом раздались пронзительные высокие звуки, впивавшиеся в уши. Он даже боялся представить, сколько этих тварей могло оказаться не в камерах.
С галереи к легкой металлической двери вела узкая лестница. Поднявшись по ней, Лэйми увидел, что вся дверь страшно искорежена, словно по ней били молотом. Кое-как протиснувшись под её отогнутым краем, он осторожно заглянул внутрь. Просторная комната, похожая на контору, оказалась безлюдной. Пол здесь тоже был весь залит темным, столы и картотечные шкафы сдвинуты и местами кем-то обгрызены. Нечего и говорить, что он вошел в неё без всякой радости.
К его счастью, теперь здесь никого не осталось — если не считать груды залитых кровью и обглоданных костей в углу. Лэйми осмотрелся в поисках оружия — здесь, в караульной, оно должно было быть, — но ему ничего не попалось. Вторая стальная дверь, напротив первой, куда более массивная, оказалась открыта; она вела в темную, просторную галерею. В её толстой стене зияли узкие окна-амбразуры, за ними был круглый бетонный зал диаметром метров в шестьдесят, едва освещенный несколькими темно-синими лампами. Из громадного круглого колодца, зиявшего в центре зала, доносился слабый шум падающей воды.
Осторожно обойдя галерею, Лэйми понял, что она обегает зал кругом. Спуска вниз не было — одни окна, прорезанные на высоте третьего этажа и столь узкие, что он всё равно не смог бы пролезть в них. Под ними зияли арки громадных туннелей, ведущих куда-то в непроглядный мрак. Над каждым, кроме одного, была такая же стальная дверь, но только наглухо запертая, и Лэйми счел за благо не пытаться открыть их.
Вернувшись в первый зал, он осмотрелся. Многоножки в камерах шуршали по-прежнему, однако проход, к счастью, всё же был пуст. Он упирался в новую громадную арку, но идти туда ему не хотелось — выход, судя по укреплениям, был в другой стороне. Правда, прямо под галереей тоже темнело громадное пятно. В нем валялись какие-то разодранные клочья, но другого пути не было: Лэйми пришлось спуститься туда.
Он увидел стальные ворота высотой метров в пять, очень массивные и толстые, но, казалось, пробитые снарядом немыслимого калибра; подойдя ближе, Лэйми увидел, что сталь буквально расплескалась и застыла гротескными фигурами, словно бы в корчах ужаса. У него мурашки по коже пошли от этого зрелища — в нем было что-то неправильное — но, миновав кошмарную дыру, он вошел в зал.
Лишь теперь он увидел, что ворота остальных туннелей пробиты точно так же — черные и зияющие. Оттуда струились влажные потоки холодного воздуха. Но что таилось в глубине этих бездонных, наклонно уходящих вниз пещер, он не только не знал, но и боялся даже об этом подумать.
Лишь в одном из этих просторных сводчатых туннелей горел свет и Лэйми, ёжась, торопливо пересек зал. Колодец он предпочел обойти подальше: оттуда поднималась едкая химическая вонь.
Туннель оказался холодным, сырым и угрюмым. Здесь пахло гарью, под сводами свисали редкие синие лампы. Вскоре путь Лэйми преградило нагромождение бетонных глыб и ржавых покореженных балок; по ним ему пришлось карабкаться. Взобравшись на завал, он изумленно замер, увидев обширное замерзшее озеро с крутыми берегами, изрезанными промоинами. Над ним на высоких ажурных башнях была натянута многоэтажная сеть из стальных тросов. По горизонту темной полосой тянулись далекие строения без единого огонька. А небо...
Небо было невыносимого зеленовато-коричневого цвета, в каких-то мерзких желтоватых разводах. В нем замерли размазанные, круглые, темные пятна, не похожие на облака.
Сначала Лэйми решил, что сейчас ночь: мир вокруг выглядел так, словно он смотрел через темное стекло. Потом он заметил низко над горизонтом зеленоватый диск солнца. Оно светило так тускло, что почти не давало теней и само казалось нарисованным.
Ошарашенный Лэйми поднялся повыше. Завал под ним круто обрывался вниз, в парящую темную воду: похоже, здесь провалился весь берег озера. Вокруг лежал глубокий снег, истоптанными несчетными ногами в мерзкую грязь. Вдали по льду озера двигалась группа темных фигур, слишком далеко, чтобы сказать о них что-то определенное, но Лэйми вдруг почувствовал страх. Воздух вокруг него тек и струился, словно от жары, и, чтобы рассмотреть их, он встал на самом гребне. Завал вдруг начал с грохотом сползать. Лэйми упал, и, понимая, что вот-вот свалится вниз, отчаянно полез обратно.
