Гораздо больше Вайми обрадовала острота его чувств. Он мог сделать себе пару или дюжину глаз, воспринимающих сразу все спектральные диапазоны. Мог слышать радиосигналы любой частоты, отличать ускорение от силы тяжести по уровню пространственной кривизны, определить химический состав любой поверхности по тончайшим оттенкам отраженного от неё света. Йэннимурская Сеть была доступна ему в любой миг, стоило только захотеть. Через неё он мог найти любого симайа, которого знал, или любого, который был ему нужен. Он мог летать — даже между звёзд, если запасется достаточным количеством инертной массы и приготовится к десяткам и сотням лет безделья.
Не меньшие изменения претерпел и его ум. Основа, сама сущность Вайми, осталась неизменной. Но вокруг неё появились как бы дополнительные области, в которые он мог входить в любой момент, некие вполне самостоятельные части, которым он мог поручать всякие нудные дела, вроде математических расчетов или поиски нескольких подходящих образов среди триллионов, предлагаемых Сетью. Он также с удивлением обнаружил, что может видеть сны наяву. Так как его сознание теперь делилось на автономные блоки, они могли спать по очереди, и, занимаясь какими-то делами, он мог, одновременно, подсматривать их сны. Но их богатство оставалось лишь тенью того, что он мог получить, засыпая весь целиком. Несмотря на все физические отличия от его прежнего облика, сон по-прежнему был абсолютно необходим. Засыпая по частям, он мог бодрствовать годами, но без полного покоя всё же не смог бы обойтись. Этот сон, не ограниченный физиологическими причинами, мог продолжаться очень долго, и симайа часто просыпался не совсем той личностью, которой засыпал. Впрочем, Вайми обнаружил, что гораздо интереснее заставить два-три сегмента своей личности (всего их было восемь) свободно фантазировать на различные темы и, занимаясь чем-нибудь скучным, просматривать результат. Вообще, теперь он мог заниматься сразу множеством дел. Правда, у его нового бытия нашлись и очень существенные недостатки.
Прежде всего, он больше не мог иметь детей — разве что тем способом, к которому прибег Вайэрси. Симайа вообще-то могли размножаться, но только делением, а это мало кому нравилось. Срок его жизни в теориил был безграничен, но он вполне мог умереть, под воздействием Йалис или просто в потоке слишком мощной энергии. О привычной ему чувственной любви Вайми также мог забыть. То есть, заниматься ей он вполне мог, но под всеми приятными его ощущениями оставался некий глубинный непотревоженный слой, что делало их не вполне настоящими. Да они, собственно, и не были нужны: прямой обмен эмоциями, Дар Сути, гораздо лучше соответствовал цели слияния двух душ. Радость, которую он испытал, купаясь в дружелюбии Вайэрси, была ничтожно малой по сравнению с радостью настоящей любви. Оставалась лишь сущая мелочь: подобрать себе подходящую пару.
* * *
Наконец, Вайми решил, что можно идти, — всё ещё с сомнением изучая себя в ставшей зеркальной стене. Оттуда на него смотрел рослый, широкогрудый юноша, всё тело которого состояло из гибких мышц, казалось, сплавлявшихся под гладкой, темно-золотой кожей. Широкоскулое, с далеко посаженными глазами лицо, правда, казалось слишком хмурым. Вайми решил, что металлически-черные волосы и темно-синие глаза придают ему излишне мрачный вид. Способность менять форму только добавила ему забот. Вообще-то, он очень нравился себе, но теперь ему всё время казалось, что он мог бы выглядеть и получше, только вот как — он не мог представить. Быть просто шаром с глазами оказалось куда менее хлопотно. Недаром большинство симайа, когда им приходилось работать, а не пытаться впечатлить друг друга, выглядели именно так.
— Форма не имеет значения, — улыбаясь, ответил Вайэрси. — Не понравится эта — прими другую. Когда ты окончательно повзрослеешь, это перестанет тебя занимать.
— Вот этого я и не хочу, — ответил юноша.
* * *
На встречу Вайми предпочел идти, а не лететь, но решение оказалось не из лучших. На корабле-мире "Иннка", где он оказался, коридоров не было, одна трехмерная решетка из летных труб, так что кое-где всё же приходилось делать громадные прыжки. Корабль построили для симайа, в нем никогда не бывало живых существ, и это ощущалось в каждой детали конструкции. Здесь даже не было воздуха и все помещения заполнял водород — да и то лишь для охлаждения приборов. Обычному свету симайа предпочитали многоспектральный ультрафиолет, дающий более четкое изображение, и яростного сияния щелевых ламп прежние глаза Вайми не выдержали бы и минуты. Отделки тоже не было, стены состояли из ничем не прикрытых конструкций. Устройство корабля часто менялось и стало бы слишком хлопотно восстанавливать её каждый раз.
Здесь также не было дверей. Везде, где приходилось разделять отсеки, симайа ставили силовые экраны, мерцающие холодным, сине-серебристым светом. Они не отключались, — симайа просто проходили через них.
Но, когда они оказались перед громадным многогранным порталом, перекрытым упругой, как сталь, светящейся дымкой, Вайми замер, забыв, как это делается. Нет, не так: вообще-то он помнил, но память его прежнего тела сдерживала его, не давая бросаться, по сути, в огонь.
Вайэрси избавил его от мучений. Часть преграды вдруг свернулась, словно занавес, и юноша вступил в открывшийся проем.
* * *
Это было огромное помещение — самое просторное из всех, какие он тут видел, и самое темное. Даже не один зал, а несколько, разделенных громадными арками. Масса удивительных, пышных растений, усыпанных множеством фантастических цветов, заплетала ажурные стены и поднималась до потолка, но Вайми понял, что они неживые. Его спектральное зрение сразу же опознало пеллоид — массу несложных наномашинок, способных принять любую форму. Такое с ним случалось постоянно. Он ещё не научился контролировать свои новые способности, и то одна, то другая вылезали в самый неподходящий момент, отвлекая его. Впрочем, всё это сделали, чтобы придать помещению привычный ему вид, и это немного смутило его.
Он не сразу осознал, что стоит на чем-то вроде сцены. Перед ней собралось несколько сотен симайа в ярких, разноцветных одеждах, выглядевших очень торжественно, и Вайми, одетый в один набедренный шнурок с бахромой, почувствовал себя довольно глупо. Он торопливо попытался вообразить что-нибудь, подходящее к случаю, но, так как он плохо представлял, как это "что-то" должно выглядеть, его окутала какая-то мерцающая муть. Она рябила перед глазами и мешала смотреть. Сбылись худшие его опасения — в самый важный в своей жизни миг он выглядел и вел себя, словно последний идиот.
Вайми хотелось здесь же умереть — но, наверное от отчаяния, он смог представить что-то вроде массы золотисто-белого меха, оставлявшей на виду лишь его голову, руки и босые ноги. Это одеяние, конечно, было такой же нераздельной частью его тела, как и они. В сущности, все симайа ходили нагими и, осознав это, юноша окончательно успокоился.
Теперь он смог посмотреть на собравшихся внимательно. Те, кто составлял его племя, стояли в первом ряду. Вайми узнавал и не узнавал их. Лица и фигуры ему были знакомы, но не более. У него возникло какое-то противное чувство в груди, когда он понял, что всё его племя мертво. Симайа, стоявшие перед ним, могли, конечно, стать его друзьями. Но он не знал их. Совершенно не знал. Он скользнул взглядом по такому знакомому лицу Лины — и не испытал, к своему ужасу, ничего. Даже Наммилайна в её облике была ему ближе, чем его истинная возлюбленная — потому что этой Лины он не знал и дня.
Впрочем, все любовные терзания тут же вылетели из головы юноши, едва его взгляд коснулся симайа, стоявшего рядом с Линой. Это был Вайми. Он сам. Он выглядел точно так же — та же гибкая фигура, то же удивленное лицо. Даже одежда была, почему-то, та же самая.
Медленно, чувствуя, что всё это происходит во сне, юноша пошел навстречу ему/себе. Тот Вайми поступил так же.
Они встретились точно посередине, порывисто схватив друг друга за руки и глядя глаза в глаза. Вайми ощутил всё возрастающий поток чувств, омывающий его, и сам дал волю своим чувствам.
Это и был Дар Сути: общение без слов, общение без лжи, общение, в котором ничего не оставалось недосказанным. Главным их чувством было обыкновенное любопытство: они рассматривали, изучали, сравнивали друг друга. Оба были совершенно одинаковы, если говорить о массе и мощности — здесь у симайа не бывало различий — и сознания их тоже оказались похожи, но у того Вайми оно было несравненно больше. Он не был умнее юноши — но накопил такой колоссальный массив знаний, переживаний, опыта, что Вайми попросту испугался утонуть в нем. По сравнению со своим прототипом он был почти пуст, но именно в этом и состояло его преимущество. Он стоял даже не в начале своего пути, а перед ним, у манящей границы, от которой разбегалось множество дорог. Тот Вайми же мог только продолжать то, что уже начал. Чувства его не притупились, ум оставался столь же острым — но его сознание стало уже несоразмерным колоссальной массе накопленной информации. Как и Сергей Куницын, он стоял перед невеселым выбором — сбросить свое прошлое, забыть его, разделиться на несколько новых симайа или перегнать свою память в Сеть. В любом случае это была почти что смерть.
Вайми почувствовал ужас при мысли, что когда-нибудь станет точно таким же, что ему придется забыть о своем детстве, своей первой любви, обо всем, на чем покоился его внутренний мир. Он тут же яростно поклялся себе, что не допустит этого: лучше уж настоящая смерть, чем вот такая.
— Как жаль, что мне не восемнадцать лет, — грустно сказал тот Вайми, отпуская его.
Юноша несколько успокоился. Пусть его прототип даже по меркам симайа был очень стар, его старость могла длиться ещё тысячи лет.
— Я думаю, тебе пора выбрать имя, — сказал тот. — Я — Вайми Анхиз, а тебя будут называть Вайми Йенай, Нездешний. Ты — это не я. Вайэрси сделал тебя слишком хорошо. Твои достижения никогда не будут удовлетворять тебя. Ты будешь идти дальше и дальше, и я не знаю, где ты остановишься...
Вайми не успел даже толком подумать над его словами: другие симайа приблизились и окружили его. Каждый стремился коснуться его, обменяться с ним чувствами. Юноша быстро запутался в этом потоке эмоций и даже немного испугался — казалось, его растаскивают на клочки. Он захотел закричать им, чтобы они перестали, но не решился — ему было безумно интересно. Пусть прототипы его соплеменников вовсе не знали его — они очень хотели с ним познакомиться, понравиться ему. Это вообще было свойственно золотым айа — желание нравиться.
Как бы между прочим он узнал, что Лина была признанным специалистом по низшим жизненным формам — в той области, которую Вайми назвал для себя осчастливливанием. Маоней оказался прекрасным мастером создания проектов-образов, а Найте, как Вайми и ожидал — ученым.
Его немного удивил Неймур. Вайми запомнил его, как предводителя воинов, жестокого и властного. В реальности же он оказался великим строителем — именно ему современные симайа были обязаны некоторыми из наиболее впечатляющих своих достижений. Но больше всего ему понравился Анмай — может, потому, что он, подобно юноше, тоже был копией другого, настоящего Анмая, к тому же, не единственной, а одной из множества.
Вайми не сразу заметил, что его соплеменников вокруг остается всё меньше. Их оттесняли другие симайа, намного более молодые. Кое-кто был, в сущности, не старше его самого, и юноша смутился, обнаружив, что все они, почему-то, девушки. Каждая старалась привлечь его внимание, и от их щебетания у Вайми закружилась голова. Он жмурился от удовольствия в исходивших от них потоках симпатии и любви. Его немного смущало, правда, что все они, почему-то, хотели потрогать его, и окончательно вгоняло в краску бесконечное повторение того, что он был особенно прелестен в тот миг, когда растерялся. Кажется, они все приписывали это своей несравненной красоте.
Но, если они и преувеличивали, то самую малость — такого количества хорошеньких мордочек он просто не мог представить. Вайми никак не мог сосредоточиться на какой-то одной. Едва он поворачивался к собеседнице, другие без зазрения совести тянули его к себе и бесстыдно толкались бедрами. Постепенно из этой шумной массы выделилось три девчонки, — им удавалось удержаться рядом достаточно долго, чтобы Вайми смог запомнить хотя бы их имена.
Алхаса, гибкая девушка, на вид всего лет шестнадцати, касаясь его руки всё время хвалила его, причем в таких выражениях, что щеки и уши Вайми жарко горели. Мускулистая Иннка непринужденно отпихивала её крутыми бедрами. Макушка худой черноволосой Синни едва доставала ей до плеча, но именно она не только в глаза восхищалась смущением Вайми, но и говорила ему даже что-то сочувственное. Вайми хотел её послушать, но Иннка оттеснила и её. У неё были очень густые и пышные волосы, — они плащом спадали ей на спину, доставая до середины бедер. Лицо у неё было короткое и широкоскулое, одета она была во что-то вроде короткой туники, сплетенной из разноцветных бус. Из всей этой компании она нравилась Вайми больше всех — наверное, своим невинным нахальством. В очертаниях её фигуры, её лица было что-то вызывающе-дерзкое. Она казалась юноше одной из молодых симайа, едва прошедшей Трансформу.
С некоторой оторопью он узнал, что имеет честь видеть Иннку Келлихаанс, величайшего из йэннимурских флотоводцев, Мечтателя лучшей из боевых йэнн, и, по совместительству, строителя и командира корабля, на котором они все находились. Именно она была главным вдохновителем найнерской компании и лично руководила атакой, план которой сама же и составила. По-видимому, она рассматривала юношу, как свой законный военный трофей. Вайми пытался возражать, но вскоре обнаружил, что Иннка принадлежит к той породе, которой невозможно сказать "нет". Она просто не слышала этого слова. К тому же, он был обязан ей свободой. Именно поэтому Вайми не решался как-нибудь незаметно улизнуть от неё.
Ей было больше восьми тысяч лет, но это совершенно не чувствовалось. Судя по результатам кампании — по крайней мере, по отсутствию потерь — Иннка была выдающимся стратегом, но Вайми казалось, что пользоваться умом на досуге для неё так же странно, как для солдата отрабатывать строевой шаг в отпуске. Она расспрашивала юношу о его жизни, причем всё время о каких-то мелочах: что он любил есть, чем причесывался в своем диком лесу, на каком боку спал, и всё прочее в том же духе. Вайми едва успевал отвечать. Теперь ему уже вовсе не хотелось, чтобы Иннка ушла. Её внимание льстило ему, к тому же, её короткая мордочка была самым симпатичным из всех лиц, которые ему доводилось видеть. Пару раз он, правда, замечал, что неподвижные, внимательные глаза Иннки как-то не соответствуют потокам чепухи, извергавшимся из её прелестного рта. Это было немного жутковато, но привлекало его ещё больше. Ему вдруг пришло в голову, что с ним говорит какая-то небольшая часть Иннки, а большая её часть, утомленная сражением, просто спит, причем, без задних ног.
