И вот, когда Фури вбежала за заказами, Некатор, уже закончив с ними, вдыхал аромат старой, практически забытой жизни. Отправив девчушку разносить подносы, он вышел в зал. Бард за обе щеки уплетал яичницу, обняв за талию полненькую служанку. Та непрестанно хихикала и перебирала золотистые косички, рассыпанные по плечам. И когда они вновь встретились с певцом глазами, убийца первым отвел взгляд. Ибо было что-то странное в золотых и беспечных глазах, что-то опасное, похожее на свернувшуюся змею, а умение чуять опасность — это один из самых основных инстинктов убийцы. И сейчас это чувство четко говорило Некатору: "Иди-ка ты отсюда, парень, вон за Следящим понаблюдай, а этого, странного, не трогай..." И он решил последовать совету интуиции, оставив на время барда с его тайнами.

Дроу как всегда неподвижно стоял на краю крыши, скрывшись в тени резного дымохода и цепким взглядом следя за драконом. Тоже не менее странная личность. Какой-то непонятный взгляд был у него, как будто бы голодный.

— Я хотел поблагодарить вас, завтрак был просто великолепен, — голос у барда был низким, рокочущим. Он, казалось, обволакивал, заставлял путаться мысли. Теперь Некатор понимал, почему девушки так и вьются вокруг эльфа.

— Спасибо, мне очень приятно.

Некатор смотрел на постояльца краем глаза, ожидая, что же он намерен предпринять дальше.

— Я давно не ел ничего подобного, с тех пор, как покинул дом матушки, — небрежно сказанная фраза совсем не вязалась с цепким взглядом золотых глаз, так что повар тоже решил не торопиться.

— Моя еда похожа на кухню драконов? Вы мне льстите.

— Нет, не драконов. И, предвосхищая ваши вопросы, даже и не дроу. Меня усыновили,— обезоруживающая улыбка.

Все больше и больше загадок с этим парнем. Некатор интересовался лишь тем, что разгорячало его любопытство, и, надо признать, дракону это удавалось на редкость хорошо. Практически профессионально.

— Вы не подскажете, где здесь можно найти неплохого кузнеца? Мне нужно заточить свои кинжалы,— наконец, спросил бард, поглаживая рукояти клинков, притороченных к поясу в простых кожаных ножнах.

Некатор встрепенулся.

Перед мужчиной появилась возможность побольше узнать об этом полукровке, и он не собирался от нее отказываться. Вытерев руки от соуса, он, слегка наклонив голову, обратился к ожидающему барду:

— Давайте, я вас провожу?

— На ты, и просто Кантаре, — вновь улыбнулся бард, показывая в улыбке заостренные зубы.

— Некатор,— выронил повар.

— О нас многое говорят наши имена, не правда ли?

Некатор замер. А парень оказался далеко не глуп.

— Это не мое настоящее имя, лишь прозвище.

— Ну, а прозвища говорят о нас еще больше...— не отставал настырный парень.

— Я повар и вполне этим доволен.— жестко сказал Черный Лис, пристально глядя в золотые глаза нового знакомого.

Этот несносный парень, шутя поднял руки, признавая поражение. И впервые за многие годы Некатор улыбнулся, открыто и искренне, впервые после Дома Ночных Котов, он улыбнулся кому-то кроме Фури и Иписа.

Крыши

Иллаби Инумура

Иллаби следил за братом уже полмесяца и был уверен, что знает о нем практически все. И это грело душу эльфа. После того как четверть века не знать даже о его существовании, узнать, что Кантаре любит шоколад и крем, крепкий травяной чай и яблочное вино со свежим хлебом...это было необыкновенно.

Призрачной тенью скользя по крышам, он следил за драконом. Каждый раз, когда дроу пробирался по ним в сторону гостиницы, он вполголоса проклинал того безумного архитектора, который создал этот город. Нет, он абсолютно не понимал, зачем на крышах города эти демоновы статуи, розеточки и башенки, расположенные в художественном беспорядке?

Путь от родных гор до этого города занял у эльфа три недели. Первые дни он передвигался только ночами, ранним утром и поздним вечером — все еще опасаясь жесткого солнца, но со временем практически привык, так что в своем темном плаще и полумаске не слишком отличался от дроу-изгнанников, одного из которых и собирался изображать.

И теперь, когда Кантаре пришел в городок на пересечении Четырех Великих Торговых Путей, следующий за ним Иллаби, мог часами, сутками сидеть на соседней крыше и наблюдать, выискивая опасность и возможность познакомиться. Одетый в темно-фиолетовый плащ и маску, закрывающую нижнюю часть лица, он был незаметной тенью даже при ярком солнечном свете.

Все было необыкновенно спокойно. Городок жил своей жизнью, Кантаре пел и развлекался, а Илл не видел никаких неприятностей, способных помешать путешествию брата. И единственное, что волновало воина-дроу, это повар в таверне, где остановился полукровка. Этот человек, с первого взгляда обычный, просто немного мрачный и неразговорчивый... но то, как он ходил! Так ходили лучшие из воинов людей или их наемные убийцы. Он ходил плавно, скользяще, бесшумно, так, как ходят кошки, охотящиеся за мышью. И, порой, у Инумуры создавалось впечатление, что этой мышью был он сам. Но обычный человечек ведь не мог бы увидеть одного из дроу? Пусть и младшего воина...

Когда Илл наблюдал за "поваром", тот, не отрываясь от работы ни на секунду, успевал и подшутить над прелестной официанткой, и поругаться с трактирщиком, и цепким взглядом хищника наблюдать за расслабленным бардом. Для несведущего зрителя, Кантаре вообще выглядел на удивление расхлябано. А вот если знаешь, с кем имеешь дело... Настоящий мастер боя всегда отличит безродного пьяницу от Мастера Винной Бочки, хоть на вид они и одинаково бесполезны. Кантаре был опасен. Опасен не отточенной силой и мастерством опытных воинов, нет, он не имел нужного мастерства, но силой и яростью зверя, дремлющего в глубине его груди.

Вдруг Иллаби заметил, как повар заговорил с подошедшим к нему Кантаре. Они о чем-то тихо разговаривали, и тут человек улыбнулся. Дроу заметно напрягся. Нехорошо как-то выглядела улыбка воина, слишком радостно, что ли. Не улыбаются так воины, не улыбаются. По крайней мере, без видимого повода. А значит... Неужели наемники Владыки уже нашли брата?

И он продолжал слежку, отмечая каждый шаг брата, каждый взгляд повара с походкой хищной кошки.

Рибидус'Турис

Ренеске Сангус'Синис

— Ренеске, у тебя такое выражение лица, что мне становиться дурно. С тобой все в порядке?

— Это искреннее беспокойство. Не похоже?

Вампир с длинными пепельно-серыми волосами и багрово-алыми глазами повернулся к говорившему. Черные, неровно постриженные волосы и лиловые глаза, матово-белая кожа, темные тонкие брови и глубоко бордовые губы придавали ему одновременно изысканно-нежный и совершенно порочный вид. Одет он был в обтягивающие черные штаны, заправленные в сапоги из змеиной кожи, черные, блестящие, а полуобнаженный торс, прикрытый только черным жилетом с длинными и широкими рукавами, был украшен множеством небольших шрамов, складывающимися в непонятный узор. Рукава были украшены вычурной вышивкой в виде тайных символов, а сережка в виде пентаграммы блестела холодным светом, оттеняя теплую черноту волос. Некромант и наемник, Кэссер Эль'Муэрте, был одним из немногих людей допущенных в святая-святых вампиров — Багровые Палаты, место заседания Совета Трех Кланов. Ну не совеем людей — Кэсс был Высшим личем.

Ренеске смотрел на него, слегка склонив голову на правое плечо. Полы его черно-красного халата слегка волочились по золотистым камням и уже немного потрепались. Халат, приспущенный на плечах, был завязан широким поясом так, что открывал белую с высоким воротником-стоечкой рубашку с черными рукавами, покрытыми тонкими белыми узорами, изображающими облака. Черные матовые брюки и алые сандалии из тонких кожаных ремешков, скрепленных черными застежками — все это составляло ритуальное одеяние вампира из клана Вестигаторов, следопытов.

Во многом он был похож на большинство иных вампиров — такой же холодный, абсолютно не способный чувствовать ничего, кроме животного любопытства, опытный шпион и разведчик, хитрый и саркастичный. Единственное, что отличало его от других, — невероятная, почти до помешательства страсть к чувствам. Он мечтал научиться испытывать чувства так же, как смертные... ну, или, если вспомнить Кэсса, бывшие смертные.

Рене было всего десять, когда он впервые попал в мир людей. Его мать была тогда влюблена в человека, и они несколько лет жили среди этой расы. Он помнил, когда впервые увидел, как двигаются губы, как плавно перекатываются мышцы, как выгибаются брови и сминается кожа. Он тогда спросил у матери — что это? И получил в ответ небрежное— чувства.

С тех пор он стал на них охотиться, учиться, запоминать. Ему нравилось смотреть на этих забавных существ, вечно суетливых и постоянно изменчивых. Менялось все — и их лица, и их движения, и даже тела. В отличие от людей, вампиры были вечномолодыми и практически бессмертными, потому для Ренеске до сих пор было не до конца понятно, что же такое так страшащая их "старость".

Стоящий у стрельчатого окна, за которым простирались Вечные Сумерки Терра'Косини, некромант улыбался той призрачной улыбкой, что уже была доступна вампиру... Неожиданно Ренеске даже залюбовался холодной Силой этого странного мертвого человека, так и не разучившегося смеяться. Они уже давно путешествовали вместе: Кровь-вампир и Прах-некромант, два по Закону непримиримых врага.

Почему? Да потому, что высокомерные некроманты, названные Прахом, презирали вампиров, считая их мятежной нежитью, а вампиры постоянно, со свойственной им бесстрастностью, так ненавидимой людьми-некромантами, объясняли, что они, дескать, одна из трех первых рас, и это люди вообще неудачный эксперимент непонятно кого, ибо не имеют даже единственного покровителя... Чем заканчиваются подобные разговоры предугадать не сложно.

Но Кэссер и Ренеске были исключением. Нет, эти двое не упускали случая поругаться, но это была своего рода привычная, доставляющая обоим наслаждение, игра. Сродни представлениям в так любимом Рене театре. Только не в театре вампиров — он слишком мрачен и бесчувственен, в нем даже маски не нужны — белые лица Крови отлично их заменяют, а в людском балагане.

Вампир смотрел на Кэсса, улыбаясь уголками тонких губ.

Ренеске хорошо помнил их первую встречу. Он тогда был совсем юным вампиром, почти подростком, да и не из воинов или охотников, а просто из следопытов, и потому был совершенно не готов к битве с нагрянувшими Святыми Псами, нашедшими его след. Ренеске попытался скрыться на кладбище среди знакомой силы Смерти, но ему это не удалось, поэтому, когда он оказался запертым у старого кургана, юный вампир решил продать свою данную ему от рождения Не Жизнь подороже.

Старое кладбище застилал жидкий, не мешающий взгляду, туман, молочно-белый, с легким золотистым оттенком. А вот небо было абсолютно чистым, темным и глубоким, наполненным сияющими огоньками звезд и тонким, почти волосяным месяцем. Ренеске даже залюбовался местом, где ему суждено по-настоящему стать неживым.

И тут он впервые почувствовал этот странный сухой холод. И ощущение чьего-то присутствия за спиной, кого-то сухого, рассыпчатого и одновременно смертельно-опасного, объятого черным не по цвету, а по сути, туманом.

Стоящий за спиной молодой мужчина произнес:

— Нужна помощь?

Черноволосый, смертельно бледный, изысканный до порочности парень стоял на пригорке на вершине кургана и жевал тонкую травинку. И по сравнению с ней (хотя как можно сравнивать человека и растение? но тогда это казалось правильным, единственным мерилом его Жизни и Не Жизни) он был мраморной скульптурой. Древней, как мир, и живой, как смерть.

И, не дожидаясь ответа вампира, некромант прыгнул вперед. Ренеске так и не понял, когда перед ним вместо беспокойного парня появился Он. Вроде бы все осталось таким же — и черный шелк волос, и матово-белая кожа, и полные чувственные губы, но теперь немного ломаным движением, как могла бы двигаться дорогая марионетка или дешевая танцовщица в квартале Красных занавесок, шагнул один из тех, кого принято называть Властителями Смерти.

И что было этому причиной? Внезапно расправившиеся плечи? Или более глубокие тени, укрывшие скулы и веки? Чуть приподнявшиеся уголки глаз и их холодное аметистовое сияние? Изогнувшийся в неестественной улыбке рот, кажущийся прорезанной щелью?

Повинуясь застывшему в танце некроманту, по старому кладбищу пронеслись неясные тени, смазывая границы между Здесь и Не Здесь, тысячами ритуальных свечей заскользили по надгробиям блуждающие огни, такого же аметистового оттенка, что и глаза Праха. Они сияли и извивались, скользили и перетекали, путали мысли, складываясь в огромную пентаграмму, в центре которой и стоял Мастер. Святые Псы быстро читали молитвы, а незнакомец лишь тихо смеялся, еще больше кривя губы в неживой улыбке... Он медленно поднял руки и, внезапно наклонившись вперед, расправил пальцы до этого сжатые в кулаки.

Тысячи огоньков, замерших на надгробиях недремлющими стражами, взвились в небо тонкими столбами лилового пламени. Он смеялся все громче и громче, а откуда-то из Не Здесь раздавался еле слышный гул. "Не отомщены... забыты... безымянны... неживые... неживые... НЕЖИВЫЕ..." Все громче и громче, и вот первый шорох разрываемой земли и первый неживой изломанной куклой поднялся из глубин. И тысячи его братьев поднимались по зову кукловода. А ведь они и сами похожи на кукол? Кукловоды?

Святые Псы отступали, в панике забывая молитвы и псалмы, а за ними неясными тенями шли Те-Кто-Умер и Те-Кто-Не-С-Живыми, тонкие ломанные фигуры и полупрозрачные тени, отбрасываемые Прахом, окружали и запирали Псов в незримую ловушку болотных огней. Чувственные губы Праха кривились в радостном оскале, тонкий красный язык облизал пересохшие губы, и он мог бы стать похожим на томимого жаждой вампира, если бы не лиловые провалы глаз.

— А куда вы? Неужели не хотите посмотреть наше представление?— Хриплый голос завораживал слушателя, странных эхом блуждая между надгробий.

Он снова завел танец в мигом сгустившихся тенях, почти сливаясь с ними, и лишь яркими точками вспыхивали его горящие глаза. И теперь никто бы не смог сказать, что это человек. Он сам стал одной из теней, что отбрасывает Смерть при свете храмовой свечи. Движения его были плавными, а рот искривлялся в такт странной мелодии Танца, припечатывая клокочущими звуками речи некромантов на языке их Госпожи, каждое слово которой убивало и мучило, изменяло и подчиняло.

Он танцевал, словно слыша музыку. Странную мелодию шепота Немертвых и их шагов, звона колокольчиков, зовущих вернуться назад, в царство дочери Врага — той, кого Рожденные Прахом называли Муэртой, треска Неправильного пламени и смеха. И, повинуясь его Танцу, скользили фигуры, убивая нарушивших покой Владеющего Тенями.

На белых костях алыми лепестками расцветали капли крови, темно-вишневые, густые и блестящие. А некромант все кружился в жутком подобии танца, то поднимая руки к тонкому серпу Луны, то расправляя их в стороны, то изгибаясь, словно струя дыма, черного, густого, маслянистого, такого, что поднимается над пожарищем.