Ничейная земля

— Серый... Серый!

Я откликался:

— Я здесь, Мишка! Сейчас я приду, подожди.

Он затихал на минуту, а потом снова принимался жалобно меня звать. Я торопливо закончил с ужином и вернулся к Мишке, дожёвывая последний пирожок. Едва завидев меня, он схватил меня за рукав и притянул к себе.

— Не бросай меня, Серый, — зашептал он умоляюще. — Вокруг эти проклятые зомби.

— Но ведь я тоже зомби, — усмехнулся я.

Он замотал головой.

— Нет, ты не зомби. Ты — не один из них, Серый! Но будь осторожен, потому что они и тебя могут превратить в такого же, как они. Будь постоянно начеку, я прошу тебя!..

До часа ночи я провозился с ним, как с больным ребёнком. Я так и не смог втолковать ему, что его родители — никакие не зомби, поэтому я просто сидел с ним рядом и успокаивал его своим присутствием. Будучи не в силах переубедить его, я попытался подстроиться под него, оперируя теми же образами, в которых сейчас жило его воспалённое сознание.

— Мы на острове, Мишка, — сказал я. — Здесь мы в безопасности, сюда никакие зомби не доберутся.

Он неожиданно ухватился за эту идею.

— Да, это единственное безопасное место... — Вдруг его глаза засверкали, и он крепко, до боли сжал моё запястье. — Серый, я знаю, кто сделал всех зомби! Это он!

— Кто?

Мишка приблизил своё изувеченное лицо к моему и жарко зашептал мне в губы:

— Тот, кого все называют Аркадием Павловичем.

— Господи, Мишка, что ты говоришь! — вырвалось у меня.

Он схватил меня за плечи и, бешено сверкая глазами, заговорил:

— Серый, держись от него подальше! Не ходи к нему в дом, не ешь его пирожных, он заманит тебя в ловушку! Если уже не заманил. Ты уже у него на крючке! Он помогает школе, ты в этой школе работаешь... Тебя он ещё не успел превратить в зомби, поэтому он сейчас будет на тебя охотиться! Серый, ты просто представить не можешь, в какой ты опасности!

Я вздохнул.

— Но ты не бойся, я тебя ему не отдам. — Мишка обхватил рукой мою шею. — Мы ещё повоюем...

— Миш, война кончилась, — сказал я.

— Она всегда идёт, — возразил он убеждённо. — Это только затишье. Но война всегда идёт.

Он заснул только в начале второго ночи. После этого и я смог наконец отдохнуть на диванчике. Мишка стонал и ворочался во сне, бормотал какие-то бессмысленные обрывки слов, но я был так утомлён, что ничто не помешало мне заснуть.

Поднялся я в шесть: мне нужно было успеть забежать домой за книгами. Оказалось, Мишка уже встал: я встретился с ним на кухне. Он угрюмо пил крепкий чай, налитый ему отцом. Похоже, приступ безумия прошёл вместе с хмелем, потому что в Мишкиных глазах уже не было того жутковатого дикого блеска, он уже не шарахался от родителей и выглядел виноватым и устыжённым.

— Серый, извини, — сказал он мне. — Похоже, я вчера опять доставил тебе хлопот.

— Ладно уж, — усмехнулся я. — Но больше так не делай.

Следующие три дня мы с ним не виделись. О деньгах, которые мне предлагал Мишка, я как-то забыл и не вспоминал, пока они сами о себе не напомнили. Придя однажды вечером домой, усталый и голодный, я хотел сразу шмыгнуть на кухню, чтобы проверить, что мама приготовила на ужин, но прежде чем я успел это сделать, меня поразила необычная тишина: она почти ударила меня по ушам своей вакуумной пустотой. По вечерам отец обычно слушал радио или смотрел что-нибудь по телевизору, а сейчас ни радио, ни телевизора не было слышно. Озадаченный и даже слегка встревоженный, я переобулся и повесил куртку на крючок.

Сначала мне показалось, что на кухне за столом сидели не мама и отец, а их восковые копии. Однако, их глаза всё же обратились на меня, когда я вошёл.

— Что случилось? — спросил я.

— Приходил Миша, — сказала мама.

На столе лежала солидная пачка тысячных купюр.

— Он сказал, это тебе на лечение, — сказал отец.

— И вы взяли? — возмутился я.

Они смотрели на меня виноватыми глазами.

— Он не принял их обратно, — сказала мама. — Просто положил на стол, повернулся и ушёл.

— Сколько здесь? — спросил я.

— Мы ещё не считали. Даже не притрагивались.

Через двадцать минут я стучал в Мишкину дверь. Открыла его мама.

— Ой, Серёжа, а Миша опять куда-то пропал.

Я сунул ей пачку денег, предварительно завёрнутую мной в бумагу, и сказал:

— Когда вернётся, отдайте ему это.

Но на этом всё не кончилось. Уже на следующий вечер я застал у себя на кухне почти ту же самую картину: мама, отец и деньги. Пачка была даже в той самой бумаге, в которую я её вчера завернул.

— Миша опять принёс, — сказала мама. — Сказал, чтобы ты не обижал его.

Я поступил точно так же, как и прошлым вечером. А на следующий день, идя домой на обед, я столкнулся на улице у магазина с Мишкой. Он был в компании каких-то засаленных пропойц — невзрачных, чумазых, всклокоченных мужиков, по виду — отъявленных бражников и гуляк. Их было человек пять-шесть, и каждому из них Мишка купил бутылку. А они и радовались: привыкшие к дешёвому одеколону и другим спиртосодержащим жидкостям, не предназначенным для употребления внутрь, они в предвкушении любовались бутылками дорогой водки, которой их угощал Мишка. Они топтались вокруг своего благодетеля и, наверно, были готовы сделать для него всё, что бы он ни приказал.

— Айда гулять, братва! — крикнул он, и его неприглядная компания ответила нестройным хором хриплых голосов.

Увидев меня, он осклабился в улыбке, но глаза его вонзились в меня, как два холодных острых сверла. Я сказал:

— Миша, зачем ты так? Хоть маму пожалел бы.

Кто-то из его собутыльников крикнул мне:

— А ты иди отсюда, пока тебе твой галстучек не начистили!

Остальные захохотали, и Мишка к позору своему присоединился к общему смеху.

— Брезгуешь мной, да? — бросил он мне с издёвкой. — Тебе твой Аркадий Павлович и за маму, и за папу стал, да? Конечно, куда нам до него!

Бросив краткий взгляд на потрёпанную братию, которую собрал вокруг себя Мишка, я сказал негромко и спокойно:

— Миша, они тебе не компания.

— Почему это не компания? — усмехнулся Мишка. — Мне что ни человек, то компания. Они даже получше тебя будут!

— Тебе сказано — вали отсюда, хрен в галстуке! — заорали мне пьянчуги.

Один из них подступил ко мне и обеими руками толкнул меня в грудь, так что я отлетел на несколько шагов назад и налетел спиной на забор. Ударился я не слишком сильно, но у меня на миг перехватило дух. А в следующую секунду Мишка сгрёб толкнувшего меня мужичонку за его засаленную тужурку и отшвырнул так, что тот пролетел через всю улицу и с треском врезался в кусты сирени на противоположной стороне. Остальные испуганно и удивлённо попятились.

— Мишаня, ты чё?

Мишка побагровел от гнева, на шее и лбу у него вздулись вены, и его изуродованное лицо стало по-настоящему страшным. Замахнувшись, он рявкнул что было мочи:

— Пош-шли отсюда, пьянь поганая!

Одному он дал пинка под зад, другого отшвырнул за шиворот, третьего пихнул в спину, а остальные побоялись с ним связываться. Их как ветром сдуло: попрятав драгоценные бутылки за пазуху, они с удивительным проворством разбежались, про себя, по-видимому, удивляясь такой неожиданной смене Мишкиного настроения. Разогнав эту удалую компанию, пару секунд Мишка постоял молча, тяжко дыша и сжимая кулаки, потом повернулся и, не сказав мне ни слова, зашагал прочь. Больше он не пытался отдать мне эти деньги.

VII

Начало "Осеннего бала" было назначено на шесть вечера. Женя Колосников накануне сообщил мне, что его кот Васька готов к выступлению: его мама даже сшила коту сценический костюм — жилетку и галстук-бабочку. Концерт проходил в актовом зале школы, а вторую часть решено было проводить в классах. Хотя от нашего класса должен был выступать только один "артист", посмотреть на него пришли все ребята моего пятого "Б". Зал был битком набит, кому-то даже не хватало места, и были принесены стулья из кабинетов. Присутствовали и родители многих из ребят — особенно из младших классов.

Глядя на выступления других ребят, я не мог отделаться от мысли, что мы с нашим котом будем выглядеть убого. Звонкоголосые девочки пели песни современных исполнителей, выступили баянисты, были и танцевальные номера, а ребята из девятого "А" подготовили юмористическую сценку в стихах. Номер с котом поставили почти в самый конец программы.

— Как там Колосников? — послышался шёпот у меня за спиной. — Волнуется, наверно.

— Хоть бы Васька всё не испортил!

— У меня на всякий случай колбаса есть.

— Так надо было её Колосникову дать!..

Я обернулся и приложил палец к губам:

— Ребята, тише.

Мой взгляд случайно скользнул по задним рядам, и мне показалось, что у самых дверей, прислонившись плечом к косяку, примостился Мишка: его жутковатое лицо невозможно было спутать ни с одним существующим на свете лицом. Я вернулся взглядом к дверям и убедился, что там действительно стоял Мишка — правда, смотрел он не на меня, а на сцену. Как он узнал об "Осеннем бале" и зачем сюда пробрался, я не знал, и мне стало не по себе. Тем временем третьеклассницы исполнили танец осенних листьев, после чего наконец настал момент, которого мы с таким нетерпением ждали.

— А сейчас выступит Женя Колосников из пятого "Б" класса с котом Василием!

На сцене появился Женя в чёрной жилетке, чёрных брюках, белой рубашке и в галстуке-бабочке, а рядом с ним важно вышагивал пушистый рыжий котище — упитанный красавец с белой грудкой и белыми лапками. Такого здоровенного котяру язык не поворачивался назвать Васькой — только Василием, да ещё и отчество какое-нибудь хотелось прибавить. На нём тоже была чёрная жилеточка и точно такой же галстук-бабочка, как у его хозяина. Отвесив зрителям поклон, Женя стал готовить необходимый для выступления реквизит: положил в стороне роликовую доску, выкатил маленькую тележку и мяч, а также установил деревянную перекладину на подставках. Он был собран и серьёзен, а кот внимательно следил за действиями хозяина, насторожив уши. Напрасно мы волновались: Василий выполнил все трюки технически безупречно, хотя и с некоторой ленцой и снисходительной вальяжностью, словно он был всемирно известной звездой цирка, бог весть как попавшей на нашу провинциальную сцену. Несмотря на свою дородную комплекцию, Василий был в отличной физической форме, и для него не составило труда пробежать по перекладине с проворством мышки и удерживаться на мяче, переступая по нему лапами. Фокус с "собачьими" командами имел большой успех: все смеялись и аплодировали, и Василий принёс "апорт" — плюшевого мышонка — на бис. Нет, наш номер выглядел совсем не убого, подумалось мне, и я от души присоединился к аплодисментам.

Но под конец случилось то, чего никто не ожидал: нашёлся какой-то негодник, которому пришло в голову чем-то бросить в четвероногого артиста — как выяснилось потом, это был яблочный огрызок. Я полагаю, это было кем-то сделано не потому, что не понравился номер — несомненно, Василий понравился всем без исключения; скорее всего, у этого бессмысленного поступка были исключительно хулиганские побуждения. Василий, моментально забыв всю свою солидность и вальяжность, рыжей пушистой молнией взлетел на кулису и повис на ней, цепляясь за ткань когтями. Кто-то в зале засмеялся, а нам было не до смеха: Василий начал карабкаться выше, а там была осветительная аппаратура и провода. Напрасно встревоженный и расстроенный Женя звал: "Вась, Вась, Вась!" — Василий не знал, как спуститься, а может быть, просто не хотел. Весь мой класс высыпал на сцену и присоединился к уговорам, но артист Василий в своей жилетке и галстуке превратился в обычного испуганного кота Ваську.

— У него голова закружилась!

— Он сорвётся!

— Васенька, слезай, не бойся! Никто тебя не обидит!

В зале ещё раздавались смешки, но они становились всё реже: вскоре все поняли, что ситуация серьёзная.

— Нужно спустить кулису вниз, — предложил кто-то.

— А как её спустить-то?

Пока нашли тросы, закреплявшие перекладину, на которой держалась кулиса, пока спускали всю эту конструкцию, прошло минут десять. Как только кулису спустили, Василий спрыгнул и рванул в зал — только засверкали его белые лапы.

— Закройте дверь! — догадался кто-то.

Ещё минут десять кот метался по залу под креслами, и как его ни ловили, всё было тщетно. Я спросил у своих ребят:

— У кого там колбаса?

Меня поняли без дальнейших объяснений. Мы попросили всех присутствующих замереть и не разговаривать, а Женя пошёл по залу с кусочком колбасы, подзывая:

— Вася! Вася! Кис-кис-кис... А у меня колбаска есть. Хочешь колбаски?

Я не видел непосредственно самого момента поимки: Женя забрался куда-то далеко между креслами, продолжая ласково звать Василия, а через несколько секунд уже держал беглеца в объятиях, счастливый, а Василий озирался по сторонам круглыми глазами, распушив свой хвостище. По залу прошелестел вздох облегчения. Отнесённый Женей в укромный уголок, Василий набросился на колбасу: после пережитого им стресса у него разыгрался аппетит.

Несмотря на этот досадный инцидент, номер с котом получил третье призовое место, и Жене Колосникову вручили книгу и набор цветных ручек. После того, как были вручены награды, директор вышел на сцену, подобрал огрызок двумя пальцами и сказал:

— Я предлагаю тому, кто бросил это на сцену, самому признаться. Иначе вторая часть "Осеннего бала" будет отменена, и все пойдут по домам.

Виновника происшествия выдали его же соседи, которые видели, как был брошен огрызок. Хулиганом оказался ученик шестого "Б" Антон Климов. Он учился в немецкой группе, поэтому лично я с ним не был знаком, но заочно мне было известно, что он слыл отъявленным безобразником: я частенько слышал, как его одноклассники, "англичане", обсуждали на переменах перед моими уроками очередную его выходку. То и дело мне доводилось услышать, что Климов разбил окно, пролил на кого-то воду, подрался, матерился, притащил в класс дохлую кошку, поджёг занавеску, съел мел в классе или исписал подготовленную к контрольной работе доску ругательствами. Однажды он даже бросил грязную тряпку в учительницу географии, и за этот инцидент его долго "прорабатывали" в кабинете директора, а потом в школу были вызваны его родители — словом, создать шум вокруг своей персоны этот мальчишка умел, как никто другой.

— Так, значит, завтра у нас с тобой будет разговор, — сказал Пётр Вячеславович. — Сегодня мне некогда, а завтра перед уроками зайдёшь в мой кабинет.

Антошке это было уже не впервой, поэтому перспектива разговора в кабинете директора мало его страшила. Как максимум, его ждала только очередная нотация — и не более того, а к нотациям он привык, как к дождю, мочившему его непутёвую голову. Поэтому, когда все стали покидать зал, он, как ни в чём не бывало, помчался к выходу — бесцеремонно, одним из первых. Но первым выйти ему было не суждено.

Я видел, как у самых дверей Мишка положил руку ему на плечо. Уже один внешний вид Мишки сбил с хулиганистого мальчишки всё его нахальство. Воистину, если бы Антошка задал ему вопрос: "Кто вы?", Мишке впору было ответить, как в каком-нибудь американском фильме: "Я твой самый страшный ночной кошмар". Вряд ли сорванец когда-нибудь думал о грядущем возмездии за все проделки, совершённые им, а если и задумывался, то и представить себе не мог такого поистине страшного мстителя. Как бы то ни было, я видел, как Мишка увёл его с собой, причём Антошка пошёл с ним покорно, испуганный и присмиревший.