Танцовщица

— Я не могу взять её дочерью. Мы только поженились. И детей у меня нет.

— Тебе обязательно иметь на неё документы?

— На девочку обязательно, если она законнорожденная дочь.

— А если нет? Если она от рабыни? Разве ты не можешь её взять в дом?

— Могу.

— Ну так...

— Вам скучно живётся?

— Оочень. Муж на меня внимания не обращает, детей своих не хочет...Куда ещё мне весь пыл тратить, тем паче теперь, когда я ничего не вижу?

— Прозвучало, как жалоба. Я дома исправлю упущение.

Жар прилил к щекам. Вспомнилась эта кроха, которую уже учили удовлетворять мужчину. От этой мысли даже передёрнуло. Сколько ей? Пять? Я боялась ощупать её лицо, чтобы не разбудить.

— Мы едем домой?

— В столице нам делать нечего. Особенно после ваших последних дел, — с намёком произнёс Эжен.

— Я не жалею. И с уверенностью могу сказать, что повторила бы вновь.

Мой (кто? Муж? Жених?) вздохнул.

— Вы жалеете, что связались со мной? — решила прояснить, не изменилось ли мнение ввиду новых обстоятельств.

— Отнюдь. Вы заставляете чувствовать себя молодым и живым.

— Правда? Вы не сердитесь?

— Сержусь, хотя, уже меньше, — и он притронулся к моим рукам, скользнул по предплечью вверх.

А мне вдруг стало страшно. Неужели он решил воспользоваться своим правом? Кого? Супруга? Ведь по документам я его супруга.

— Эжен, — прошептала я. Нахлынули прежние страхи. Как же я теперь без зрения? Благо, он рядом, но ещё недавно я бежала одна. Как меня не затоптали лошади, удивительно! А он нашёл меня. Не бросил! И теперь я уже диктую свои условия! Обнаглела! Но бросить эту кроху я почему-то не могла. К горлу подступил ком. Девочек учат удовлетворять мужчин с такого маленького возраста. Да, я знала, что всех девочек отдают в бодель, но это была одна из пугалок Этьена. Сейчас же Дария подтвердила её. Как можно отдать собственную дочь в такое место? Позволять, чтобы твоих дочерей насиловали? Как низко мы пали! Да я до последнего буду сражаться за своё дитя. Пока дышу!

— Эжен, так ведь нельзя! Как они могут? Неужели у вас не осталось ничего человеческого?

— Ты ведь знаешь ответ.

— За хлеб продать сына и дочь?

— А как их прокормить? Так они выживут. Хоть как-то. Да и что ты можешь сделать?

— Уничтожить дворянство! Вернуть нашу державу! Вольную, равную.

— В одиночку этого не сделать.

— Поднять народ.

— Некого поднимать. Те, кто пережил войну и голод, не поднимутся.

— Но почему?

— Потому что еды нет. То, что сейчас есть — старые запасы. Нового нет. Земля пока не ожила. Да, сюда вернулись люди, но какой ценой? Те, кто здесь обитают — долго не проживут.

— Зачем ты тогда ездишь в Москву?

— Дела. Никуда не деться. Москва — столица Российской империи. Здесь проходит большой поток народа. Сюда и поставляю наши ткани. Удивительно, что ты — относительно здорова.

— Вот-вот, относительно. Но мы тоже здесь с Этьеном не живём, — осознала, что это в прошлом. — Не жили. Лишь в последнее время в Большой театр перебрались.

— Ясно. Это хорошо.

— Что хорошего? Москва — мой дом.

— Был. Теперь мой дом — твой дом.

— Ты серьёзно?

— А у тебя есть выбор? Хотя да, есть... Улица, не так ли...

— Зачем ты так жестоко?

— Почему жестоко?

— Ну, постель с тобой или улица?

— Нет, про постель я ничего не говорил. Но согласись, теперь ты нужна разве что в качестве постельной игрушки, не более.

— Тебе — тоже?

— А ты как думаешь? — уклонился от ответа он.

Я подумала, что он вовсе не похоть удовлетворял со мною. Даже наоборот.

— Нет. Ты многое для меня сделал. Но я всё ещё не поняла, почему. Ты ведь не любишь меня. Только ради того, чтобы я оказалась в твоей постели? Так нет же. Тогда тебе не надо было делать всё то, что сделал.

Вместо ответа ощутила прикосновение к щеке. И поцелуй. Нежный, чувственный, волнующий.

Малышка заворочалась. Сложно будет с ней. Воспитание даст о себе знать. Но сдаваться я не собиралась.

Мы резко остановились, и я чуть было не вылетела со своего места. Эжен удержал.

Девочка проснулась.

— Кошелёк или жизнь! — раздался незнакомый низкий мужской голос. Но ощущалось присутствие ещё двоих.

— Тётя, дядя?.. — девочка прижалась ко мне.

— Всё хорошо, милая, — прошептала я.

Но тут услышала, как разрезается воздух, звон металла, гулкий удар, захлопнулась дверь. И натянулась защита. Эжен!

— Тётя, с дядей ведь всё хорошо будет... — всхлипнула малышка.

— Не переживай. Всё хорошо.

— Но он так стар, а их много... — похоже, она выглянула в окно кареты.

— Будешь моими глазами. Сколько их?

— Я насчитала семь факелов.

— А до скольки ты умеешь считать?

— До семи, — грустно молвила она.

Плохо дело. Один против многих. Ну, или двое, если кучер тоже за нас.

— Огоньки движутся? — спросила у своих глаз.

— Нет. Стоят.

Значит, договариваются или вытряхивают деньги из моего супруга. Могу ли я его так называть? Ну, хотя бы про себя? Он ведь ясно дал понять, что сейчас у меня выбора точно нет. Он не бросит. Значит, буду считать его тем, с кем в одной упряжке — супругом.

И хоть переживательно было, пришлось взять себя в руки, ведь рядом маленький человечек, а я ей пример показываю, как себя вести надобно. И сейчас можно сделать только одно — довериться мужу.

Нащупала дочку, встала за её спиной, опуская на её плечи свои ладони:

— Всё будет хорошо.

— Но их много...

— А правда на нашей стороне. Он справится!

Девочка прикоснулась к моим ладоням.

Сразу уверенности прибавилось. Вскоре дверь отворилась, заставив нас отшатнуться внутрь. Ворвался запах разгорячённого вспотевшего тела. Приятный запах, знакомый. И, стоило твери снова захлопнуться, как карета тронулась.

Я успокоилась. Жив. Протянула к нему руку, желая удостовериться, что невредим.

Он в ответ сел рядом, позволил к себе прикоснуться, ощупать всего, убедиться в целости, облегчённо вздохнуть.

А ещё почувствовать, что чего-то не хватает.

— Дария, мы тебя высаживаем? — спросила я.

— Что? За что? — перепугалась девочка.

— Кольца, Дария! Так нельзя поступать!

— Какие кольца? — и искреннее удивление в голосе.

— Дария, — мягко молвила, — либо ты с нами, либо против. А воровать у своих — очень и очень плохо. Без необходимости красть нельзя!

— А разве бывает, что можно? — кажется, мне зубы заговаривают.

— Дария, кольца! Иначе считаю, что ты прикидываешься хорошей, а на самом деле вовсе не желаешь оставаться с нами. А предавать близких — худшего поступка нет.

На пальцах стали появляться кольца.

— Молодец! — похвалил Эжен девочку, — Признать свою вину и попросить прощение — смелый поступок.

— Простите, тётя, я,так больше не буду.

— Я тебе верю, милая! — сказала, привлекая девочку в объятия.

— А бывает всякое. Если ты голодна и умираешь с голоду, или кто-то из твоих близких, то украсть немного хлеба можно, если по-другому честно получить его не получается.

— Значит, это не будет считаться грехом?

— Не будет. Но только если по-другому никак. Но вначале нужно попросить или попытаться этот хлеб заработать.

— А если сил нет работать?

— Можно попросить. Если не дадут, тогда позволительно украсть немного, чтобы накормить себя и того, кому хочешь помочь.

Девочка успокоилась.

— И вы не скажете Богу, что я украла у вас кольца?

— Ну, ты же вернула.

— Но это ведь не было по необходимости.

— Ты же попросила прощение и исправила свой поступок.

— Но ведь согрешила.

— Нет! — вмешался в разговор супруг. — Грех — это на самом деле не исправленный плохой поступок. До тех пор, пока не исправишь.

— Значит ли это, что если я попрошу прощения за украденный кусок хлеба, то это не будет грехом?

— Украденный с голодухи кусок хлеба не является грехом. Но и красть последнее нельзя.

— Но Святой Отец говорил, что кража — грех.

Вот теперь я закатила глаза.

— Он тебя обманул.

— Но зачем? — не поняла девочка.

Как это объяснить малышке? Хоть она вовсе не по-детски рассуждает. Сколько ж ей лет?

— Просто Святой Отец пытается тебя запугать, чтобы напрасно не воровала. Детки ведь не знают, когда можно воровать, а когда нет.

— Но я-то теперь знаю!

А у меня от её слов выступили слёзы. Эжен вдруг взял и обнял нас обеих. Крепко-крепко! И так на душе тепло стало, а я ощутила нас семьёй, что слёзы потекли пуще прежнего.

— Ты — очень умная девочка! — успокоившись, похвалила я.

А она вдруг разрыдалась.

— Поплачь, милая, а к этому разговору мы ещё вернёмся.

Надо будет ещё не раз с ней обговорить эту тему. Если приучили к воровству, так просто отучиться не выйдет.

Когда рыдания стихли, девочка успокоилась, а под мерное покачивание кареты вскоре заснула.

Эжен сидел рядом и поглаживал мою ладонь, давая понять, что не спит.

— Что там с этими разбойниками? — нарушила я затянувшееся молчание.

— Вот именно, что раз-бойниками.

Его произношение что-то знакомое всколыхнуло в душе, что-то из школьных знаний по словесности и образности. Ра-дуга, ра-дость, ра-ждение, ра-з-бой-ник. Но если первые три слова вызывали положительные ассоциации, то последнее почему-то нет. Даже, в случае откидывания части слова "ник".

— Не понимаю.

— Грабят дворян, вольница.

— Казачество?

— Нет. Набирают народ из ополчения.

В груди появилось щемящее чувство. Мой отец был ополченцем. И брата отдали обучаться воинскому мастерству. Правда, вряд ли он многое успел выучить за те два лета до катастрофы. А что с ним стало дальше — я не ведала. От ополченцев пришла похоронка на отца. А вдруг он жив? И Мишка?

— Что? — насторожился Эжен.

— Мне надо с ними поговорить.

— Поздно. Они не останавливаются на одном месте. Постоянно меняют своё местоположение.

— Ты отдал им кошелёк?

— Отдал. Рисковать своей женой не собираюсь.

— Но... — хотела сказать, что неужели нельзя было иначе? Договориться или драться. Хотя, один против стольких...

— Буду рассказывать теперь своему окружению, как меня ограбили по дороге домой.

И до меня дошёл смысл. Да, он сказал правду, но...

Продолжать разговор не стоило. Всё же лишние уши имелись, пусть и маленькие. А дитя может сболтнуть лишнего неосознанно.

И хоть вся моя душа тянулась к этой крохе, доверять я ей не спешила. Учить ублажать мужчину и при этом регулярно ходить в церковь — это надо постараться. Что там теперь в её голове — кто знает. Поэтому следует быть очень осторожной.

Приехали домой мы лишь когда начало светать. Узнала я об этом по красным пятнам на моих глазах. Солнечный свет я не увидела, к сожалению, но сквозь веки чувствовала тепло. Благо, надежде не позволила проклюнуться. А то бы разочаровалась. На щеках солнечный лучик тоже ощущался.

Всё тело затекло от такой длительной поездки. Пошевелиться оказалось не так-то просто. Руки начало колоть. Эжен встрепенулся. Похоже, тоже уснул. Это так далеко он живёт?

Карета не двигалась. Давно ли приехали. Будить нас не стали.

Глава 7

Когда Эжен, предусмотрительно взяв меня за руку, вывел из кареты, в лицо дыхнул поток свежего воздуха. Да такого чистого, которого отродясь в Москве не ощущала. Я дышала и не могла надышаться, пока голова не закружилась. Эжен поддержал. Малышка забралась вновь под юбку. Она не должна была приехать с нами.

Мы так и не обсудили толком, что будем другим говорить. Не при ней же. Хотя она и взрослая, но манеры... и воспитание... Поэтому решили одно: пока она появится в доме как прислуга. Дети работают у Эжена, новое лицо никого не удивит.

Ну а там — никто не мешает мне приглянуться к девочке. Может, до горничной дослужится.

Девочка такой новости обрадовалась. Единственное условие: преданность Армандам. Смотреть за всем в оба, но не болтать никому и ничего, кроме как мне или моему супругу. Клятву Эжен взял с неё магическую. Да и заблокировал девочку. В ней хоть и слабенький дар, но был. А я почему-то ощущала всё, что он делал, видела щиты, которые натягивал на девочку. Даже не видела, а скорее чувствовала их. Интересно, это только потому что рядом с со мной это происходит или теперь всегда так буду ощущать как блокирует одарённого богами человека?

Богами? Почему я так сказала? Во что мы верили до войны? Совсем ничего не помню. Но ведь почему-то такая мысль проскочила.

— У вас здесь лес... — сказала тихо, ощущая не просто ветерок, а как колышутся деревья. И даже больше — чувствовала как ветер огибает людей, а их было много. Очень много. Одни останавливались поглазеть на нас, другие вылезали, будто из нор.

— Да, лес. До нас не дошла взрывная волна, — так же тихо ответил супруг. А я вдруг увидела эту вспышку света, будто со стороны. И увидела щит, тут же темнеющий, закрывающий местность. Не дошла, значит. Увидела и старика, упавшего на колени. Кто это? И пришло понимание — отец Эжена. Евгений Иванович. Он жив? Нет, уже нет. Тогда и умер.

Это я так с Эженом общаюсь или как-то могу к его воспоминаниям обращаться?

К нам подошли трое: двое мужчин и женщина.

— Дорогая, позволь представить тебе моих братьев, — Эмиль Евгеньевич и Арнольд Евгеньевич, — он замолчал, будто позволяя мне увидеть их. — А это моя супруга — Варвара Карловна Демонси.

— Не знал, что у твоего друга есть такая очаровательная дочка! — сказал кто-то из братьев. Голос имел странный оттенок, будто он не заигрывает, хотя так могло показаться вначале, а намекает на то, что меня никогда не существовало.

Я опустила веки, ведь женщине не полагалось глядеть прямо. Всё одно ничего не вижу. Какие они, эти братья? Такие же старые, как мой супруг? Зачем этот брат говорит такое!

— Карл старательно её прятал от женихов, — ничуть не смутившись, ответил Эжен. — Особенно от таких ловеласов, как ты, Эмиль!

Значит, это Эмиль говорил.

— Хочешь сказать, что всё это время знал о дочке Карла и нам ничего не говорил!

— Она приехала совсем недавно. Да и то проездом. Нам чудом удалось встретиться!

— И ты сразу охомутал её! — а вот это сказал другой, более низкий голос, видно, принадлежавший Адольфу. — И Карл не посмел тебе отказать, как другу.

— Всё верно, Адольф, — подтвердил мою догадку супруг. — Он не посмел мне отказать.

— Мадам, я вам сочувствую, Евгений тот ещё зануда! Хотя... Опыт в постельных делах у него имеется, — то ли похвалил, то ли вывалял в грязи доброе имя брата Эмиль.

Что они не поделили? Женщину?

Пришлось отчаянно покраснеть.

— И ведь приезжал на днях. И ни словом не обмолвился! — это уже Адольф. И хоть эмоции в его словах присутствовали, издёвки слышно не было. То ли поверил и искренне рад, то ли решил встать на сторону Эжена. — Как же он бросил молодую жену?! Или вы сразу из церкви к нам?

— Жене нездоровилось. Пришлось задержаться у отца в больнице, — продолжил врать супруг.

— И ты посмел её бросить! — с укоризной сказал Эмиль.

— Карл сказал не маячить на горизонте. Вот и уехал. Да и не развлекался я! — уже оправдывался мой старик, заводясь немного. Похоже, Эмиль добился желаемого.