Алтарь Святовита

― С этой стороной понятно, а что насчёт славы?

― Славу можно получить несколькими способами. Сделай свою страну процветающей, и тебя станут славить. Убей тысячи людей, и слава вновь у тебя. Что проще? ― Гюнтер сделал паузу, и ответил, ― я предложу двум братьям одно и то же. Базу для похода на Дерпт, которую все будут считать территорией империи.

Я крутил в руках печать юстиция, и мне не давало покоя только одно: ― Гец должен был иметь какой-то свой, ему принадлежащий предмет, выпущенный ограниченным количеством и известный немногим людям. Как-то должен же был он отличаться от остальных чиновников.

― Гюнтер, где вещи умершего монаха? Надо всё внимательно осмотреть, искать какую-нибудь мелочь, то, что всегда в обиходе. Что-то должно быть ещё.

― Его вещи здесь, в сундуке Воинота. Знаешь, я, конечно же, могу покопаться, но лучше попрошу это сделать своего барона.

Берлихинген пришёл через пятнадцать минут. Сама затея ему не понравилась, но перечить не стал. Вывалил все вещи и разложил их на столе маленькими кучками.

― Я сам омыл и хоронил его в одном саване. Он святой человек, пройдёт время, и люди станут произносить его имя в молиитвах. Святоши подделывают реликвии, а настоящие ― вот они.

Перетрогав все складки одежды, чуть ли не распоров сандалии и разобрав посох, который оказался тайником, мы ничего не нашли. Как вдруг, Нюра обратила внимание на две монеты. Это были золотые августалы. На одной из них надпись была стандартной и заканчивалась буквой 'G', а на другой отчётливо можно было прочесть: IMP ROM CESAR AUGUSTUS.

― Это то, что мы искали. ― Обрадовался я. ― Видите, на этой монете, в последних двух словах нет сокращения. Это и есть тот значок, по которому нужный человек поймёт, кто перед ним.

― Может, фальшивая? ― Не удержался Воинот, пытаясь снять подозрения в шпионаже со своего умершего друга.

― Это не монета, Воинот. ― С сожалением в голосе ответил Гюнтер. ― Она не может быть фальшивой. Это трюк Германа фон Зальца. Ты просто покажешь её епископу, а по его реакции всё поймёшь сам. Если признает, то это избавит нас от многих проблем.

Первого июля, вслед за разбитым кувшином с пенившимся вином, речка Самолвка приняла своими водами вторгнувшуюся в речную гладь обновлённую шнеку ― кеч. Естественно, чем-то пришлось пожертвовать, а так как эстетика судна стояла в самом конце длинного списка модернизации, то получился гадкий утёнок. От старого корабля остался только дубовый корпус, выкрашенный по ватерлинию специальной необрастающей, ярко-оранжевой краской. Всё остальное являлось творчеством рыбаков и моего материально-технического участия. Наружный выступающий брусковый киль, идущий от форштевня до ахтерштевня, усилили сталью. Появилось четыре шверта: два по килю, под каждой из мачт, и два ― по бортам в качестве боковых стабилизаторов; кормовая надстройка с каютой и палуба. Трюм оклеили стеклотканью с полиэфирной смолой и разделили двумя переборками. Четырнадцатиметровая мачта теперь несла новое парусное оснащение: грот, стаксель и кливер. Вторая мачта, расположенная ближе к корме, в шесть метров высотой ― бизань. После обязательного выхаживания парусов, они уже не пестрели вытяжками и дефектами профиля, да и вынужденный появиться дополнительный такеллаж, вроде как не особо стал мешать. Вместо допотопного рулевого весла использовался невиданный доселе механизм, приводимый в движение колесом штурвала. Не забыли и про вооружение. Нос судна обзавёлся надстройкой, из которой торчала длинная труба огнемёта. По бортам стояло четыре тяжёлых станковых арбалета с краникенами, а на корме облегчённый вариант на ветлюге. Для местных моряков кеч выглядел редчайшим уродцем, и вся красота судна заключалась лишь в цветных парусах и пришитых к ним с обеих сторон индикаторах 'колдунчиках' (по ним можно было наглядно убедиться, правильно ли поставлены паруса по отношению к ветру). Впрочем, я и так соглашался с ними, но если не вдаваться в подробности, поставленную задачу: добиться максимальной эффективности от имеющегося корпуса, по моему мнению, удалось воплотить в жизнь.

Три дня, с утра и до поздней ночи, Игнат вместе с сыновьями учился управляться с парусами на берегу, сидя на деревянных колодах и дёргая за верёвочки. Доходило до того, что в широкую бадью запускали уменьшенную во много раз копию, и, создавая ветер подручными средствами, перемещали паруса. Однако была необходима практика и за неимением тренажёра тренировались на моей надувной лодке, где гротом и стакселем шпринтового типа можно было вращать 'надувнушку' в любом направлении. Вопросов, откуда такая посудина с пузатыми бортами, уже не задавали. Все знали, что я побывал во многих странх, а значит, и добром оброс ранее невиданным. Кое-как, несомненно, с Божьей помощью и талантом Игната азы были освоены. В обучении очень помог макет с цветными парусами и чертёж судна, вывешенный на рубке. В принципе, ничего сложного в управлении парусника нет. Паруса как коробка передач в автомобиле. При равномерном ветре, чем больше поверхность парусов, ― тем выше скорость. Главное ― маневрирование и знание течений, и как говаривал один из персонажей кинофильма 'Волга-Волга': ― Я тут все мели знаю. Со временем, судоводитель начинает чувствовать, когда и какой парус добавить или убрать. Гораздо сложнее выполнять маневрирование и особенно швартовку. Этот элемент нервотрёпки давался обильным потом и сколько мы не отрабатывли, оценки 'удовлетворительно' так и не заслужили. Упавали на вёсла, с их помощью шестеро гребцов могли подвести кеч к пичалу, а пухлые кранцы, набитые вишнёвыми косточками защищали борт от нежелательного столкновения. Наконец, настал тот день, когда команда из девяти новгородцев, Игната с двумя сыновьями, капитана Снорри, юнги Ваней Лопухиным и меня вышла в первое плаванье. Поначалу шли на вёслах, дабы не опозориться перед собравшимися на берегу жителями и старостами деревень. Получалось хорошо, а уже в устье поставили бизань и стаксель, где попытались совершить полный разворот при галфвинде.

― К повороту! ― Повторил за мной команду Игнат.

― Есть! ― Крикнул новгородец в пёстрой вязаной шапочке и захватил гик-шкот.

Его товарищ принялся растравливать стаксель-шкот. Судно стало приводиться к ветру. Гик заскрипел, влажный от росы парус вобрал в себя поток воздуха, и плавно стал поворачиваться, перемещаясь к противоположному борту. Игнат принялся крутить штурвал. Кеч немного несло боком, скорость оставалась невысокой, но это было намного лучше, чем, если бы использовали старый прямоугольный парус. Да и развернуться без помощи вёсел, мы бы не смогли.

― Стаксель-шкот выбрать! Славка, твою... ― подсказывал я, применяя уже обсценную лексику.

Для стакселя, если 'колдунчики' параллельны, то всё хорошо. А если индикаторы на наветренной стороне поднимаются вверх; нужно добрать стаксель шкот. В случае, когда они задираются на подветренной стороне, соответственно ― потравить шкот. Вроде проще простого, но это только кажется. Хорошо когда есть навыки, а если нет? Меня, к примеру, до сих пор бесит от этих заимствованных словечек: гик, шкот, брамсель. Как их вбили в голову во флотилии, сам удивляюсь. Посему, повторение, повторение и ещё раз повторение с подробными объяснениями, как на примере с этими ниточками.

Пока что, всё удавалось. На следующий день тренировались в повороте фордевинд. С полного бакштага (под небольшим углом к ветру) кеч поворачивал с одного галса, на противоположный. А ближе к вечеру попробовали полный бейдевинд. Тут уже пришлось поработать всей команде, особенно на швертах. Пусть пока медленно, но как говорится, всё приходит со временем. Уже через четыре дня курсируя вдоль берега, мы провели первые стрельбы, а ещё через два ― отправились в Дерпт.

С борта кеча на причал вахтенный выдвинул сходни и как только был занесён последний сундук, по ним стали подниматься пассажиры. Воинот вырядился как на праздник, даже бороду подстриг, дабы стала заметна позолоченная цепь с медальоном в виде креста, заключённого в круг. Пурпурного цвета сюрко, сшитое Нюрой по случаю посольства, доходившее до середины икр, было перетянуто широким поясом с прямоугольными стальными заклёпками и перевязью с мечом и кинжалом. На груди красовался герб Самолвинского княжества ― трёхцветное поле с двумя медведями. Под сюрко белоснежная хлопчатобумажная рубаха с длинными рукавами, заканчивающимися манжетами с запонками. Брюки из плотной ткани и высокие чёрные хромовые сапоги со шпорами. Барона сопровождал Павлик, выглядевший не столь вычурно, но так же придерживавшийся красно-белых тонов в одежде. С ними следовали две лошади с прикрытыми глазами. Для животных специально поставили палатку, дабы не огорчать лошадок во время плаванья несвойственной их обитанию обстановкой. Рядом с этой палаткой вскоре разместился незапланированный пассажир Игорь Васильевич, места в каюте для него не нашлось, а спать под палубой ― он побоялся.

Купец приехал в Самолву за коврами, а тут, такая оказия: незагруженное судно отплывает в Дерпт, возле цеха коптильни стоят рамы с готовой рыбной продукцией, у причала десять кубов досок, а из Смоленска молоденький кузнец привёз дюжину кольчуг. Захар Захарыч, приняв от коммерсанта, с виду обыкновенное полено, тут же побежал к княжне, бросился в ноги и стал упрашивать Нюру разрешить взять попутчика на корабль, а заодно дозволить ему, распродать излишки производства, помимо приготовленных ковров. Добро было получено, товар сосчитан и погружен, а Игорь Васильевич вскоре шастал по судну, спрашивая разрешения у Снорри посмотреть то на одну, то на другую вещь, так сказать, вблизи и желательно потрогав руками. Купца вежливо отсылали и, в конце концов, капитан пригрозил отправить пассажира в трюм, дабы наглядно, с помощью рук, изучить судно на наличие возможной течи в полной темноте. Снорька с охотой бы рассказал и всё показал, но многие вещи для него были абсолютно новы, а проявлять некомпетентность он не захотел.

Маршрут был практически известен. Игнат два раза посещал Дерпт, когда возил на продажу копчёную рыбу. Один раз с отцом, тогда город ещё называли Юрьев и один раз сам, с сыновьями, два года назад. Тем не менее, сомнения присутствовали и на всякий случай, для подстраховки, по настоятельной просьбе, обойдя с юго-западной стороны остров Пийрисар, на борт был принят рыбак, знающий местность как свои пять пальцев. Лоцман жил на хуторе, где в настоящее время расположен посёлок Мерапалу, откликался на имя Соболёк, был невысокого роста, тощий как уж и обладал невероятно густыми бровями, за что я прозвал его Леонидом Ильичом. Рыбаки посовещались на корме и согласившийся за топор, отточенный до остроты бритвы посодействовать в проводке судна до Тарбата, именно так он назвал город Дерпт, Соболёк был временно зачислен в команду. Со стороны лоцмана выдвигалось только одно условие: строго держаться указанного им курса. И тут началось нечто. Игнат с согласия Снорри приказал поднять все паруса и с довольным видом, свысока поглядывая на своего приятеля, устроил показательное выступление. Двадцать вёрст мы неслись со скоростью не менее семи узлов. В моей руке, когда я бросал секторный лаг, за пятнадцать секунд проскочило семь узелков , а это, для такого судна совсем не мало. Короткий рукав реки Калли прошли влёт, вошли в Эмайыгу, проходящую через болота Суурссо, которые 'Мать-река' затапливает во время половодья, миновали местечко Мыйса, и полностью потеряв возможность поймать хоть какой-нибудь ветерок, спустили вёсла на воду. К семнадцати часам, приметив удобную стоянку, первый день похода подошёл к концу. Только спустя некоторое время я узнал, для чего нам потребовался лоцман. Игнат не мог не похвастаться перед братом своей жены, какого положения он достиг; да и возле хутора мы проходили только чтобы передать гостинцы родственникам. Но так получилось, что из-за человеческих амбиций, теперь, по этому маршруту, через Пароходный канал не только кеч, но и другие суда будут идти к Юрьеву по составленной лоции.

На второй день пути мы подошли к конечной точке маршрута. Кое-как развернулись, распугав пару однодеревок, отшвартовались и стали ждать. Расположившийся на западном берегу реки городок был раза в три меньше Смоленска и сплошь деревянным. Если посмотреть сверху, то Дерпт напоминал отпечаток ступни: плотно застроенный, с защитными сооружениями в районе пятки, пожиже в середине и растекающимися домишками с огородами до самых кончиков пальцев ― причалов, упирающихся в реку. Как такового порта и причальной стенки со складами, как в Новгороде не было, зато сразу за административным зданием, в ста шагах от нас был виден довольно крупный рынок. Лотки тянулись параллельно берегу и насчитывали несколько рядов. Едва портовый чиновник ступил на палубу, как Воинот с Павликом пересели на лошадей и отправились к епископу, чуть не задавив портовых стражников, нагло шатавшихся по проезжей части. А возле нас вскоре собралась толпа зевак, преимущественно кормящихся с реки. Ожидаемого фурора судно пока не произвело, но народ потихоньку начинал скапливаться и шушукаться. Для них необычно являлось всё: начиная от спасательных кругов, такелажа, рубки, носовой надстройки закрытой брезентом и заканчивая колодцами, в которых прятались шверты. Обсудив своё видение, они разошлись, уступив место новым ротозеям. Биндюжники лишь отдали должное объёмному трюму, а потом и вовсе утратили любопытство. Товар Игоря Васильевича вызвал общий вздох разочарования, как только они услышали рассказ чиновника. Все ожидали чего-то чудесного, возможно волшебного но, никак не банального набора русских купцов. Мытаря, что принимал пошлину, окружили и стали расспрашивать.

― Доски он привёз струганные, очень хорошего качества. Гладкие! Как зад у твоей жены. ― Рассказывал портовый чиновник одному из собравшихся зевак.

― То, наверно, не его жена была. Гы, гы, гы, ― засмеялся сосед слушателя, ― у Марты зад как печёное яблоко.

― За своей крысой смотри. У Марты зад как зад.

Под шумок, чуть не переросший в драку, купец нанял возок и отправился в магистратуру к своему знакомому ратману ― шельмецу и непревзойдённому выпивохе Шульцу. Повозка проскочила спорящих между собой людей и, обрызгав водой из лужицы стоящего у обочины старика-паломника, покатила к городским воротам.

Абсолютно седой, в рубище, с огромным деревянным крестом на шее, сгорбленный юродивый смотрел красными воспалёнными глазами на кеч и не мог оторвать взгляда от стоящего у причала судна. Паломник, с недавнего времени каждый день приходил к пристани. Иногда его подкармливали, но чаще, просто насмехались, когда просили рассказать о дьяволе, слыша в ответ скороговорку из одного слова. Потерянная память потихоньку возвращалась к нему. Корабль напоминал что-то знакомое, из его прошлой жизни, когда он был другим, не таким как сейчас.