Я попытался разговорить этого бравого сержанта, хотя бы на предмет того, куда меня везут и сколько туда ехать, но тот был нем, как рыба-молот, ничего я от него не узнал. Ну окна-то тут не занавешены были, так что хотя бы немного я определился с целью нашей поездки — через полчасика тряски на ухабах Варнаковского района мы вырулили на столбовую трассу Киров-Горький и свернули направо, значит в Горький и едем.

Город Горький

Автомобильного моста через Волгу у нас пока что не построили, а по железнодорожному, сами пронимаете, ни один воронок не проедет, поэтому переправлялись мы на пароме в район Александровского сада. Привычной бетонной набережной здесь я тоже не обнаружил, её, наверно, после войны уже залили. Выгрузились на песчаный пляж и вперёд, на улицу имени товарища Воробьёва, который вообще-то никакой не Воробьёв и даже не Воронов, а совсем даже наоборот Кац, первый председатель областной губернской чрезвычайной комиссии.

Проехали мимо смешного речного вокзала, деревянное строение в один этаж, поднялись в гору по Похвалинке мимо уже вполне исправно функционирующего Канавинского моста, и вот она, искомая улица Каца-Воробьёва с казённо-имперским зданием госбезопасности.

— Выходи, — буркнул сопровождающий, сопроводив свои слова ощутимым тычком кулака в спину.

Вышел, а затем сразу и в подвал проследовал, в кровавые застенки репрессивного, так сказать, режима. Крови я там не увидел, конечно, но сделано было всё на совесть, капитально и каменно — стены в три кирпича толщиной, это как минимум, двери тоже толстенные и стальные, выкрашенные в зелёный цвет. В одну из таких дверей меня и впихнули, а за ней, за дверью этой, обнаружилось достаточно вместительное помещение квадратов в 12, с нарами слева и справа, по центру стол, а за ним трое обитателей, один другого краше.

— Ну здравствуй, красавец, — так обратился ко мне самый здоровый сиделец, харя у которого была с пионерский барабан размером, — проходи, гостем будешь.

Мне он сразу не понравился, но на рожон переть с порога я не стал, а просто прошёл к столу и сел с краю.

— Вечер в хату всей честной компании, — вытащил я из памяти традиционное зековское приветствие. — Меня Веней зовут, сюда я, похоже, надолго угодил.

— За что замели? — поинтересовался другой арестант, тощий и дёрганый какой-то, постоянно какие-то движения руками и всем телом совершал.

— А вот за это самое, — ответил я, повернувшись к народу спиной, — надпись на одежде немецкая, значит, сказали мне, ты не иначе, как немецкий шпион.

Все с интересом изучили, что там у меня было написано и нарисовано.

— И откуда ж ты взял такую рубашонку? — спросил уже третий мой сосед, маленький и спокойный, как удав, гражданин.

— Не помню, — задействовал я свою новую легенду, придуманную, пока мы тряслись в воронке по ухабам, — у меня с памятью что-то случилось, последняя неделя только осталась, а остальное как отрезало... выменял наверно на базаре.

— Плохие твои делишки, паря, — вздохнул главный за этим столом, у которого рожа с барабан, — светит тебе червонец по статье 58-1 или 2 и лагерь на Колыме. Со шпионами щас не цацкаются.

— А ты сам-то как сюда попал? — довольно нагло спросил я у него.

— Молод ты ещё, — сурово ответил мне пахан, — чтоб с других спрос учинять. Вот посидишь недельку, тогда может и скажу. А пока выкладывай на стол всё, что в карманах есть.

— Так ничего ж нету, был штопор, так и тот на шмоне отобрали, — растерялся я. — Денег и еды совсем не было, если ты про них.

На этом они от меня собственно и отстали, я, если честно, ожидал худшего отношения... а и ладно, залез на верхний ярус нар, куда старший указал, и проспал там до утра. А утром после завтрака меня на допрос дёрнули, традиционным образом — 'который на С, на выход без вещей'. Взял руки за спину и побрёл на второй этаж, по дороге конвоир постоянно стучал связкой ключей то по стенам, то по дверям. Насколько я помню, это для того, чтобы навстречу никто не попался и я бы его не увидел. Без происшествий добрались до комнаты 203 с табличкой 'следователь Волк'... ничего себе фамилия...

— Садитесь, гражданин Сокольников, — сказал, увидя меня, Волк (вот совсем он на зверя не похож, посмотрим, как дальше будет), — разговор у нас долгий будет.

После записи ответов на формальные вопросы Волк сразу решил взять быка за рога, непринуждённо перейдя на ты.

— Мы проверили все факты, что ты на Варнаковской зоне наговорил — ни один не подтвердился. Общежития в Лядах никогда не было, в автомеханическом техникуме ты не учился. И это не говоря уже о наглой дезинформации про твою службу в НКВД. Хотя кое-какие фамилии ты правильно назвал. Пила эта автоматическая сделана на Пермском заводе, а не в Германии. И сделать из пилы самолёт смог бы далеко не каждый... я бы сказал, что вообще никто бы не смог. Так что в твоём деле, Сокольников, сплошные неясности и тёмные пятна. Может для начала немного правды расскажешь? Давай начинай, я жду.

И он вытянул из ящика стола пачку Казбека и закурил, мне не предложил, да не очень-то и хотелось.

— Гражданин следователь, — начал я свою речь, откашлявшись, — всё дело в том, что я совершенно не помню ничего из своей прошлой жизни... той, что была до момента попадания в Варнаковский лагерь. Ретроградная амнезия у меня, похоже, случилась. А то, что я рассказывал там гражданину Штольцу, так это я просто от потолка выдумал. Потому что надо ж было что-то говорить...

— А пила откуда взялась?

— Тоже тайна, покрытая мраком, — ответил я, глядя в занавешенное зелёным окно, — откуда она взялась, не знаю, но управляться с ней почему-то умею...

— А про рубашку эту твою с немецкой надписью тоже ничего не помнишь?

— Так точно, гражданин начальник, ничего, — с обречённой покорностью согласился я.

— Ну хорошо, Сокольников, — перешёл на более высокие тона Волк, — у нас есть отличное средство для освежения твоей памяти. Мигом всё вспомнишь.

— Това... гражданин то есть начальник, — позволил себе ремарку я, — применение физического воздействия в практике НКВД признано неправомерным уже год как...

— А никакого физического воздействия и не будет, всё строго в рамках действующего законодательства, — радостно сообщил мне Волк, после чего нажал кнопку под столом.

Вошедшему сотруднику (опять два треугольника в петлицах — опять сержант?) и коротко бросил 'Как в прошлый раз давай. Но не переусердствуй'. Сотрудник радостно осклабился и ответил 'Есть', а Волк вышел из кабинета.

— Значится так, Сокольников, — сообщил мне этот перец, — держи устав гарнизонной и караульной службы, вставай вон в тот угол и читай с выражением, а я пока покурю.

Я пожал плечами, взял тощую книжечку устава и начал зачитывать:

'В настоящем Уставе излагаются организация и порядок несения гарнизонной и караульной служб, а также определяются права и обязанности должностных лиц гарнизона и военнослужащих, несущих эти службы. Уставом должны руководствоваться все воинские части, военно — учебные заведения, штабы, управления и учреждения Вооруженных Сил СССР.'

— —

Короче говоря, товарищи и граждане, это была пытка бессонницей — когда караульный устав закончился, мне дали третий том собрания сочинений В.И.Ленина и велели зачитывать и его от корки до корки. Язык у меня начал отваливаться уже на первой четверти этой книги. Тогда сержант сделал перекур от чтения, но сесть мне не позволил, так я и стоял в углу рядом с портретом товарища Сталина. А после перекура всё продолжилось в том же ритме. Время от времени он интересовался, не готов ли я дать правдивые показания, изобличающие мою вредительскую сущность, я отвечал 'нет' и зачитывал новую статью вождя из третьего тома.

Например "Теоретические ошибки экономистов-народников. Рынок есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространенность. Поэтому для разбора основных теоретических положений о внутреннем рынке мы должны исходить из простого товарного хозяйства и следить за постепенным превращением его в капиталистическое'.

Сдался я на исходе третьих суток стояния-зачитывания (после ПСС Ленина мне ещё досталась История ВКПб, но сломался я уже на материалах майского расширенного пленума ЦК ВКПб, где Микоян выступил с речью о сельхоззаготовках, а Маленков про организацию партконтроля зачитывал). Нет, воды мне давали без ограничения, в сортир тоже выводили, и даже накормили пару раз, хотя еда мне в горло не лезла, но спать не позволяли. Этот самый сержант-несержант менялся раза три с другими неустановленными сотрудниками НКВД и никто из них не давал мне закрыть глаза ни на секунду.

Слабак, скажете вы? А я соглашусь и предложу самостоятельно проделать такой опыт — трое суток без сна и зачитыванием казённых официальных документов. Вот тогда и узнаем, кто слабак. По моей просьбе в кабинет вернулся следователь Волк (что, спёкся? — спросил он у сержанта, — так точно, тщ капитан, — ответил тот, — смотри ты, три дня почти продержался), почти дружелюбно предложил мне курево и вытащил из ящика стола папочку с моим делом.

— Ну давай, колись, шпионская морда, — весело пошутил он, но мне было не до шуток.

— Гражданин начальник, — отвечал я, — помогите мне что ли, я правда ничего не помню, но готов подписать всё, что нужно... почти всё, чтобы там на высшую меру только не тянуло.

— Хорошо, помогу, — кротко согласился Волк.

И далее мы совместно с ним в течение часа придумали и занесли в протокол всю мою предыдущую жизнь. Я оказался беспризорником-детдомовцем, сбежавшим из своего детского дома и болтавшимся по стране без документов, поэтому никаких сведений обо мне нигде и не значилось. Потом я таки поступил в этот автомеханический техникум по украденному паспорту (паспорт мы тебе организуем, у нас этого добра много), где и был завербован одним из иностранных специалистов, работавших в это время на ГАЗе. С какой целью завербован? Вот тут мы немного поспорили с гражданином Волком — он настаивал, что целью было организация покушений на высших партийных и советских руководителей, мне же эта тема показалась скользкой, и я настоял на обычном вредительстве, порче станков, кривой выточке деталей и тд.

Про бензопилу мы совместно долго думали, как её встроить в показания, чтоб ничего не развалилось, и тогда я предложил вариант, что пила таки немецкая, но в целях конспирации фашистские спецслужбы выбили на ней данные Пермского завода. А зачем её вообще привезли в Союз? Тут уж я сдался и не смог ничего придумать, но мне помог Волк — напишем, что с вредительской целью и точка. Кому надо, сами додумают.

Вот так я и вырулил на пункт четвёртый 58 статьи УК РСФСР, коя касается помощи международной буржуазии, не признающей коммунистической системы. Третий пункт отпал сам собой, потому что он был про государство, находящееся в состоянии войны с СССР, а фашисты при всей их гадкой сущности пока что войну нам не объявили. Шпионаж в пункте шестом, поколебавшись, Волк тоже отмёл — не тянул я никак на матёрого шпиона, а вот на помощника врага вполне.

— Так что получишь ты, сокол ясный, свой заслуженный червонец и полетишь на Колыму золотишко мыть, — с этими словами довольный Волк поставил точку и спрятал дело в стол, — а сейчас можешь идти спать, заслужил.

Я и ушёл в свою камеру под конвоем давешнего сурового конвоира. Соседям своим я ничего говорить не стал, да и они, видя моё состояние после трёхдневного отсутствия, приставать не стали — залез я на верхний ярус и отрубился на 24 часа.

Все позади, и КПЗ, и суд

Суд был через неделю... ну как суд — ускоренное судопроизводство: завели меня в крохотную комнатушку, а там трое суровых граждан зачитали мне приговор 'Именем Российской Федеративной и так далее'. Итогом был и предсказанный мне Волком червонец с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях усиленного режима. Общий замешанным в шпионаже не полагается, каким-то даже извиняющимся тоном сказал мне при последней встрече Волк, а вот Колыма тебе, похоже, будет заменена на что-то другое, что именно, он пока сказать не мог. Ну а я и этому рад был, минус пятьдесят на Чуйском тракте это не хрен собачий, лучше уж где-нибудь поближе к столицам.

Соседи по камере у меня частично сменились, тот самый пахан с круглой мордой тоже оказался пособником империалистов, угораздило его в поезде поговорить с двумя итальянскими дипломатами, он то ли в командировку ехал, то ли ещё куда. Ну а проводник оказался очень бдительным и сознательным, он и донёс этот факт до сотрудника органов на ближайшей остановке — тот же червонец, что и мне, ему выписали, но уже при строгом режиме. Потому что один из дипломатов оказался настоящим шпионом, военным атташе что ли. А остальные двое совсем по смешным поводам сюда попали — первый за троцкизм (его руководитель когда-то со Львом Давидовичем на дружеской ноге был), а второй за ошибку в газете, он выпускающим редактором в 'Горьковской правде' работал, ну и пропустил контрреволюционную опечатку в фамилии вождя, вместо Сталина получился Салин. Итог — те же самые 10 лет без права переписки.

А на исходе второй недели ожидания, что меня выдернут на пересылку до какого-нибудь Владимирского централа, вдруг со мной захотело пообщаться неустановленное лицо. Охранник сделал круглые глаза перед тем, как запихнуть меня в переговорную комнату на первом этаже.

— Здравствуйте, Вениамин Павлович, — сказали мне в этой переговорной, за столом сидел вполне себе интеллигентного вида товарищ, неуловимо похожий на артиста Моргунова в роли Бывалого. — Меня зовут Николай Ильич.

— Камов? — вырвалось у меня само собой.

— Точно, — спокойно ответил он, — откуда меня знаете?

— Видел фотографию в какой-то газете, — быстро соврал я, — вы же знаменитый авиаконструктор, верно?

— Не авиа-, а скорее вертолёто-, — спокойно уточнил он, — но конструктор, правильно. Садитесь, поговорим.

— Почему же не поговорить, — согласился я, — всегда приятно пообщаться с умными людьми.

Мою лесть он мимо ушей пропустил, а перешёл сразу к делу.

— В Подмосковье сейчас строится новый завод по производству винтокрылых машин, а при нём организовано конструкторское бюро. Предлагаю вам, Вениамин Павлович (да можно просто Веня, смущённо поправил его я), тебе, то есть, Веня работу на этом заводе. Про твой полёт на самодельном аппарате, переделанном из пилы, я случайно узнал неделю назад, есть знакомые в органах правопорядка. И это меня заинтересовало — подумал, что такие люди гораздо нужнее в нашем КБ будут, чем в сибирском лагере.

— Вы думаете, что я откажусь? — просто ответил я, — да никогда. Почту за честь поработать рядом с пионерами отечественного вертолётостроения.

— Это слово, вертолёт, кстати, я придумал, — похвастался он, — до этого такие машины у нас геликоптерами называли. Сможешь повторить этот опыт с бензопилой?

— А почему нет? — быстро ответил я, — раз один раз получилось, выйдет и ещё раз... только для реального авиаконструирования это ж будет бесполезно... но как аттракцион, да, смотреться, наверно, будет.