Вроде бы, теперь его дела устроились как нельзя лучше и юноша уже успел привыкнуть даже с длинным беседам со святым отцом, но, совершенно неожиданно, он потерял покой. Казалось, сам этот темный город возненавидел своего нового обитателем, обступал его со всех сторон густыми тенями, стискивал его сердце и душу вечным мраком, придавливал тяжестью туманов. Его мертвая мать стала являться к нему во сне, и кровь струилась у неё изо рта. Каждый раз Юли вскрикивал, просыпаясь от ужаса, и затем долго лежал неподвижно на своей кровати, устремив невидящий взор в далекий потолок. Над ним больше не было террас и ему начинало казаться, что каменный свод простерся очень высоко над ним. Словно небо...

По ночам, когда лампы жгли меньше и воздух в Вакке был относительно чист, он мог увидеть прицепившихся к своду летучих мышей, которые, как и крысы, кишели повсюду в Панновале, неровные выступы грубо высеченной скалы и зловеще свисающие сталактиты. Он вспоминал отца, которого не смог спасти, больную мать, которую предал ради безумной мечты, младшую сестру, которая видела в нем главного защитника. Однажды в такую минуту он вдруг осознал, что и сам угодил в западню. И тогда им овладело страстное желание вырваться из этой подземной могилы, в которую он сам себя загнал, на волю, под чистый свет небес. Он мог это сделать, но ему некуда было идти. Он не сомневался, что вся его семья уже стала прахом истории. Всё было непросто в этом мире.

Наконец, охваченный среди ночи отчаянием, он поплелся за утешением в дом Киале. Тот рассердился, когда Юли нарушил его сон, но Туска нежно заговорила с ним, как с сыном, поглаживая ему руку.

Затем она тихо заплакала и сказала, что у неё тоже был сын одного возраста с Юли, по имени Усилк. Он был честным и хорошим парнем, но милиция схватила его за преступление, которого — это она знала точно — он никогда не совершал. С тех пор каждую ночь она молилась за него. Его бросили в самое страшное место в Панновале — в застенки Твинка под Святилищем, под надзор жестоких фагоров, и она уже не надеялась увидеть его вновь.

— Ваша милиция и священники очень несправедливы, — со вздохом отозвался Юли. — Мой народ часто жил впроголодь, но все мы были равны, все вместе, и потому стойко переносили все тяготы жизни, а не прятались от неё в щелях скалы, как насекомые. Мне не нравится ваша милиция и святые отцы. Зачем они ищут врагов среди своих же?

Туска помолчала.

— В Панновале тоже есть люди, — вдруг решилась она, — мужчины и женщины, которые не хотят всю жизнь изучать никчемное священное писание. Они мечтают о свержении власти нечестивых правителей и лживых святош. Но если мы уничтожим жреческую гильдию, Акха уничтожит нас!

Юли напрягся, пристально вглядываясь в её лицо. Такое вольномыслие было откровением для него.

— Так значит Усилка арестовали потому, — тихо спросил он, — что он хотел свергнуть власть вашего бога?

Едва слышным голосом она прошептала, крепко держа его за руку.

— Ты не должен больше задавать таких вопросов, а то сам попадешь в беду. В моем Усилке всегда жил бунтарь. Может быть поэтому он связался с дурными людьми...

— Ну, хватит болтать! — вдруг крикнул Киале. — Женщина, отправляйся в постель. А ты иди в свою, Юли, и больше не смей врываться к нам посреди ночи!

Этот ночной разговор не шел из головы Юли. Обо всем этом он думал и днем, во время своих занятий с Сатаалом. Он понял, как опасна здесь может быть откровенность. Именно поэтому внешне он держался теперь с подчеркнутым почтением и священник это оценил.

— А ведь ты совсем не дурак, хотя и дикарь, — однажды сказал ему Сатаал. — Но это мы быстро исправим. Пожалуй, тебе не повредят даже знания, которые не внесены в обязательный курс обучения. Ты уже знаешь, что Акха является богом земли и подземелья. Возможно, и ты поймешь, как живет земля и мы все в её жилах. Эти жилы земли называются октавы — и ни один человек не будет ни здоров, ни счастлив, если он не живет в своей собственной земной октаве. Познание своей октавы является величайшим откровением для человека. Шаг за шагом по ступеням знания, это откровение придет и к тебе, Юли. Тогда... Кто знает, быть может, если ты будешь прилежно учиться, и ты тоже когда-нибудь станешь священником и будешь служить богу Акха. Но для этого необходимо учиться, учиться и ещё раз учиться!..

Юли помалкивал. Ему не нужно было никакого особого внимания со стороны Акха. Вся жизнь в Панновале с его вечной теснотой и мраком была для него теперь мучением. Он не мог поверить, что мечтал попасть сюда.

Между тем, мирные дни шли своей чередой. Юли всё больше нравилось невозмутимое спокойствие и терпение Сатаала, и его обучение вызывало у него всё меньше неприязни. Даже покинув священника, он продолжал думать о его учении. В открывшемся ему мире веры всё было необычно и отличалось волнующей новизной. Наконец, однажды Сатаал сказал ему, что некоторые священники из наиболее благочестивых, которые подолгу постились, могли общаться с душами умерших, среди которых бывали даже исторические личности. На Перевале Юли никогда не слышал ничего подобного, но назвать всё это чепухой он почему-то уже не решался. А вдруг ТАМ, по ту сторону смертной тени, действительно что-то есть? И не весь человек умирает, когда его тело сгниет?..

Он стал нарочно бродить один по темным окраинам города и вскоре мелькание его густых теней стало для него привычным. Теперь он прислушивался к людям, которые часто говорили или даже спорили о религии, или внимал на углах улиц вдохновенным речам сказителей, которые тоже часто привносили в свои рассказы элементы религии. Постепенно Юли понял, какое огромное место занимает религия в жизни этого города. Религия была неизменным спутником, неизбежным порождением тьмы подземелий, так же как страх был спутником и порождением предрассудков диких племен. Страх преследовал всех, живших на жгучих холодах Перевала, где не умолкал гром барабанов и звон бубнов, отгоняющих злых духов.

Так, шаг за шагом, Юли стал приближаться к познанию веры. Разговоры о религии наполнились для него смыслом. Сквозь болтовню святых отцов пробивалось ядро истины — люди должны были знать, зачем они приходят на свет, живут и умирают, иначе они не были достойны звания людей. Только дикарям не нужно было никакого объяснения. Юли хотел познать себя — и самопознание было похоже на поиск следов зверя на снежных просторах бескрайнего внешнего мира.

Но он уже не чувствовал себя заключенным, брошенным во мрак подземной темницы. Он находился в благословенном месте, где каждый человек, даже самый ничтожный, был защищен от беспощадных стихий, которые делали дикарями всех, кто жил под открытым небом. Он понял, какое это блаженство — жить в теплом полумраке, без постоянных набегов фагоров, без голода, без леденящего дыхания ветра...

В эти дни он понял, как прекрасен был Панновал со всеми своими подземными сооружениями, и ему открылась красота архитектуры. Многие тысячи лет сотни поколений художников украшали стены пещер своими рисунками, резьбой по камню. Целые скалы были покрыты росписью, причем каждое изображение повествовало о жизни Акха и тех битвах, в которых он принимал участие, а также о грядущих сражениях, которые он будет давать, когда достаточное количество людей поверит в его силу и он сможет, наконец, покончить с Вутрой и его прихвостнями. Там, где картины скрывались под копотью, поверх них немедленно писались новые. Гильдия художников постоянно была за работой, часто они творили с опасностью для жизни, взгромоздившись на наспех сколоченные леса, которые, подобно скелету какого-то мифического длинношеего животного, прижимались к стенам или поднимались вверх, к самым сводам пещер. Картины их были красивы, но Юли их бесконечная работа показалась безумной — всё равно, вскоре свежевыписанную картину тоже покроет копоть и всё придется начинать сначала...

* * *

Однажды по поручению Сатаала он попал в дурно пахнущую утробу Прейна, где по длинным канавам на грибные поля подавался человеческий кал, смешанный со свиным навозом. Разило от этой адской смеси страшно. Смрад здесь был так густ, что, казалось, делал плотным сам воздух, так что живущие здесь люди и впрямь были твердой породы, как говорилось в пословице. Юли с интересом смотрел на них, даже не подозревая, что это изменит всю историю планеты.

* * *

Вдруг его задумчивый, полный мечтательного света взгляд встретился с таким же нездешним взглядом молодого мужчины, его ровесника на вид, и что-то, похожее на прикосновение челдрима, пробежало меж ними. Вдруг парень вспрыгнул на тележку, развозившую навоз. Он явно не был ни бритым священнослужителем, ни патлатым сказителем, о чем свидетельствовали его коротко и аккуратно остриженные волосы. Но он явно решил привлечь к себе внимание.

— Друзья! — звонко крикнул он. — Я не могу больше молчать, правда душит меня. Послушайте меня хотя бы минуту. Бросьте работу и выслушайте, что я хочу вам сказать. Мною движет дух Великого Акха, он овладел мною, и я говорю от Его имени. Я знаю, что рискую жизнью, но моими устами говорит Бог, и он велит открыть мне, что священники искажают заветы Акха ради своих собственных корыстных целей!

Люди останавливались и собирались вокруг повозки, чтобы послушать самозваного проповедника. Двое особо набожных молодчиков попытались стащить молодого безумца с тележки, но все остальные, вместе с Юли, грубо оттерли добровольных блюстителей и слушали с угрюмым, молчаливым интересом. Ничего подобного им слышать ещё не доводилось.

— Спасибо, друзья! — голос незнакомца зазвучал доверительно. — Священники обманывают вас. Они утверждают, что мы должны жертвовать Акха, и больше ничего, что за наши жертвоприношения он будет охранять нас, живущих в великом сердце его горы, и, кроме жертв, ему ничего от нас не нужно. Это ложь!!! На самом деле все наши жертвы достаются алчным жрецам, они толстеют на них, и им наплевать, что мы, простые люди, страдаем, отдавая последнее! Жрецы погрязли в роскоши и безделье, и им наплевать на то, что и мы, простые люди, опустились! Акха говорит моими устами, что все мы должны стать лучше, чем мы есть сейчас, мы должны встать вместе с ним в его войне с Вутрой, иначе наш мир ждет ужасная участь. Наша вера стала слишком слаба: как только мы совершили свои жертвоприношения и уплатили налоги, нам уже плевать на Акха! Мы чувствуем себя свободными от служения Богу. Мы просто жрем свои пайки, пьем, трахаемся, ликуем на состязаниях гладиаторов, смотрим дурацкие зрелища. Неужели нам больше ничего не надо?

Вы часто слышите, что Акха нет до вас никакого дела, настолько он сам погряз в своём единоборстве с Вутрой. Что ж, такова правда. Но мы должны сделать так, чтобы Ему было до нас дело, мы должны стать достойными Его внимания! Мы должны перевоспитаться, да, перевоспитаться! А священники и милицейские свиньи, живущие в своё удовольствие, тоже должны перевоспитаться и жить честным трудом, ибо так желает Сам Акха!..

Кто-то крикнул, что появилась милиция. Молодой человек на повозке запнулся, испуганно оглядываясь, однако, не побежал.

— Меня зовут Нааб. Запомните, что я вам скажу. Мы не должны оставаться беспристрастными зрителями великой битвы между Землей и Небом. Сейчас мне нужно бежать, но я вернусь и снова буду разносить слова Акха по всему Панновалу. Опомнитесь, перевоспитывайтесь, старайтесь стать лучше, пока не поздно, пока не наступило Лето и проклятый Вутра...

Увидев милицейского, он спрыгнул с тележки и нырнул в толпу, но было уже слишком поздно. Огромный фагор, которого вел на длинном поводке офицер, был тут же отпущен. Он рванулся вперед, в толпу, и схватил Нааба за руку своими могучими ороговевшими пальцами. Проповедник вскрикнул от боли, но волосатая рука беспощадно обхватила его за шею и крик смолк. По толпе прошло волнение, но возмутиться никто не решился. Фагор потащил пленника в сторону Рынка, к Святилищу. Милицейский спокойно следовал за ним.

— Бедный Нааб совсем рехнулся. Не стоило ему говорить подобных вещей вслух, — пробормотал себе под нос стоящий рядом с Юли седой мужчина, когда толпа начала спешно расходиться. — Теперь его точно казнят, да помилуй Акха его душу!

Сам не зная, почему, Юли бросился за мужчиной, догнал его и схватил за руку.

— Послушайте, но ведь Нааб говорил от имени самого Акха, — удивленно спросил он. — Все его слова — слова Самого Бога. Почему же его забрала милиция, словно последнего преступника?

Мужчина угрюмо взглянул на него.

— Потому, что ты дурак, иначе бы не задавал таких глупых вопросов.

В ответ Юли поднял к его носу свой внушительный кулак.

— Глуп мой вопрос или нет, но лучше бы тебе ответить.

Мужчина украдкой посмотрел по сторонам. Убедившись, что рядом никого нет, он решился.

— Если бы ты не был глуп, ты бы помалкивал, — проворчал он, всё ещё испуганно оглядываясь. — Раз ты такой умный, то скажи, кому, по-твоему, здесь принадлежит власть? Акха, который вечно гоняется по небесам за Вутрой? Нет, сынок, священникам и только им! Власть — собственность не бога, а его служителей. Ты что — собираешься спорить с ними? Если ты посмеешь выступать против них, то разделишь участь этого умалишенного бедолаги, только и всего.

Ещё раз оглянувшись, седой растворился во тьме. Конечно, он был кругом прав, но там, в этой всё время настороженной тьме, ощущалось присутствие чего-то жуткого, чудовищного, внушающего ужас. Акха?..

* * *

В день весеннего равноденствия в Рекке должно было состояться большое спортивное состязание. Именно в этот день смутные стремления и неосознанные чувства Юли обрели четкую конкретную форму. Вместе с Киале и Туской он спешил к месту соревнований. Сегодня в нишах туннеля горели масляные лампы, ярким светом отмечая дорогу из Вакка в Рекк.

Толпа, увлекая Юли в своём потоке, вдруг вынесла его в каменную чашу огромного помещения. Неровный свет факелов освещал изогнутые стены гигантского партера. Сооружения такого масштаба невозможно сразу охватить взглядом, и Юли увидел сначала только малую его часть между стенами коридора, по которому на праздник шел народ. Тысячи людей теснились в узких каменных проходах, с трудом поднимаясь по истертым ступеням крутых лестниц, расползались по террасам и заполняли огромный амфитеатр. Многие узнавали и окликали друг друга. Когда он сам переступил порог и оказался внутри каменной чаши, то смотрел сперва под ноги, чтобы не споткнуться на неровном полу. И в тот момент, когда Юли поднял голову, в обрамленном скалой пространстве возник сам Акха — врезанный в свод огромного каменного купола, высоко над головами шумного людского сборища.

Пораженный Юли уже не слушал, что говорил ему Киале. Взор Акха был устремлен прямо на него, чудовищный дух тьмы внезапно обрел зримые черты.