Ветки, упираясь в него, грозили опрокинуть его на нее. Его неуправляемые ноги тоже запутались в зарослях ежевики; и вместе со всем этим он получил тонкое предложение прикоснуться к трупу. Когда он подумал о своей руке на нем, он глубоко содрогнулся.
Наконец он разорвал путы, привязавшие его к месту, и побежал, не обращая внимания на подлесок. Его преследовало зрелище черных муравьев, жадно копошащихся на сером лице и отважившихся приблизиться к глазам.
Через некоторое время он остановился и, задыхаясь и задыхаясь, прислушался. Он вообразил, что какой-то странный голос вырвется из мертвой глотки и завопит ему вслед с ужасными угрозами.
Деревья у входа в часовню шумно шевелились на легком ветру. Печальная тишина воцарилась в маленьком охраняющем здании.
ГЛАВА VIII.
Деревья начали тихо петь гимн твила хорошо. Солнце садилось, пока косые бронзовые лучи не коснулись леса. В звуках насекомых было затишье, как будто они склонили свои клювы и сделали религиозную паузу. Наступила тишина, если не считать пения деревьев.
Затем в этой тишине внезапно раздался ужасный лязг звуков. Издалека донесся малиновый рев.
Юноша остановился. Он был заворожен этим потрясающим смешением всех звуков. Это было так, как если бы миры были разорваны. Послышались разрывающие звуки мушкетной стрельбы и сокрушительный грохот артиллерийских орудий.
Его разум летал во все стороны. Он задумал две армии быть друг против друга в стиле пантеры. Он некоторое время слушал. Затем он начал бежать в направлении боя. Он понял, что с его стороны было бы иронией бежать таким образом к тому, чего он так старался избежать. Но в сущности он сказал себе, что если Земля и Луна вот-вот столкнутся, многие люди, несомненно, захотят взобраться на крыши, чтобы стать свидетелями столкновения.
На бегу он осознал, что лес прекратил свою музыку, как будто наконец стал способен слышать чужие звуки. Деревья замолчали и стояли неподвижно. Казалось, все прислушивалось к треску, грохоту и оглушающему грому. Хор гремел над неподвижной землей.
Внезапно юноше пришло в голову, что драка, в которой он участвовал, была всего лишь небрежным хлопком. Услышав этот шум, он засомневался, видел ли он настоящие батальные сцены. Этот шум объяснил небесную битву; это кувыркались орды в борьбе в воздухе.
Размышляя, он увидел своего рода юмор в точке зрения себя и своих товарищей во время поздней встречи. Они очень серьезно относились к себе и врагу и воображали, что решают исход войны. Люди, должно быть, предполагали, что они вырезают буквы своих имен глубоко на вечных медных скрижалях или закрепляют свою репутацию навечно в сердцах своих соотечественников, тогда как на самом деле это дело появится в печатных отчетах под кротким и нематериальным заглавие. Но он видел, что это хорошо, иначе, сказал он, в битве непременно побежали бы все, кроме безнадежных надежд и им подобных.
Он быстро пошел дальше. Он хотел подойти к опушке леса, чтобы выглянуть наружу.
По мере того, как он торопился, в его сознании проносились картины чудовищных столкновений. Его накопленные мысли по таким предметам использовались для создания сцен. Шум был подобен голосу красноречивого существа, описывающего.
Иногда терновник образовывал цепи и пытался удержать его. Деревья, стоявшие перед ним, простирали руки и запрещали ему проходить. После прежней враждебности это новое сопротивление леса наполнило его тонкой горечью. Казалось, Природа не могла быть вполне готова убить его.
Но он упрямо шел окольными путями и вскоре оказался там, где мог видеть длинные серые стены пара там, где лежали боевые порядки. Голоса пушек потрясли его. Стрельба звучала длинными неравномерными волнами, которые мешали его ушам. Он постоял в напряжении какое-то время. В его глазах было благоговейное выражение. Он уставился в сторону драки.
Вскоре он снова двинулся вперед. Битва была для него как скрежет огромной и ужасной машины. Ее сложности и силы, ее мрачные процессы завораживали его. Он должен подойти поближе и увидеть, как он производит трупы.
Он подошел к забору и перелез через него. На дальней стороне земля была усеяна одеждой и оружием. Свернутая газета валялась в грязи. Мертвый солдат растянулся, спрятав лицо в руке. Дальше скорбную компанию составляла группа из четырех или пяти трупов. Жаркое солнце палило на месте.
В этом месте юноша почувствовал себя захватчиком. Эта забытая часть поля битвы принадлежала мертвецам, и он поторопился, смутно опасаясь, что одна из распухших фигур поднимется и скажет ему уйти.
Наконец он вышел на дорогу, с которой он мог видеть вдалеке темные и взволнованные тела войск, окаймленные дымом. В переулке бежала в тыл окровавленная толпа. Раненые ругались, стонали и причитали. В воздухе всегда витал могучий шум, который, казалось, мог сотрясать землю. С мужественными словами артиллерии и злобными приговорами мушкетов смешались аплодисменты. И из этой области шумов исходил непрекращающийся поток искалеченных.
У одного из раненых была полна обуви крови. Он прыгал, как школьник в игре. Он истерически смеялся.
Один клялся, что получил ранение в руку из-за неправильного управления армией командующего генерала. Один маршировал с воздушной имитацией какого-то возвышенного тамбурмажора. На его чертах была нечестивая смесь веселья и агонии. Во время марша он напевал вирши высоким и дрожащим голосом:
"Спой песню о победе,
Полный карман пуль,
Пять и двадцать мертвецов
Запеченный в... пироге.
Под эту мелодию часть процессии хромала и шаталась.
У другого на лице уже была серая печать смерти. Его губы скривились в жесткую линию, а зубы были стиснуты. Его руки были в крови из-за того, что он прижимал их к своей ране. Он словно выжидал момент, когда бросится сломя голову. Он шел, как призрак солдата, его глаза горели силой пристального взгляда в неизвестность.
Были и такие, которые шли угрюмо, полные гнева на свои раны и готовые пойти на что угодно как на неясную причину.
Офицера несли двое рядовых. Он был раздражительным. — Не трясись так, Джонсон, ты, дурак! — воскликнул он. — Думаешь, моя нога сделана из железа? Если ты не можешь нести меня прилично, опусти меня, и пусть это сделает кто-нибудь другой.
Он заорал на шатающуюся толпу, блокировавшую быстрый марш его носильщиков. — Скажи, пройди туда, а? Уступите дорогу, Диккенс все заберет.
Они угрюмо расстались и пошли к обочинам. Когда его проносили мимо, они делали ему дерзкие замечания. Когда он в ответ рассердился и стал угрожать им, они сказали ему, чтобы он был проклят.
Плечо одного из топающих носильщиков тяжело ударилось о призрачного солдата, который смотрел в неизвестность.
Молодежь присоединилась к этой толпе и двинулась вместе с ней. Изорванные тела свидетельствовали об ужасном механизме, в котором были запутаны мужчины.
Санитары и курьеры изредка прорывались сквозь толпу на проезжей части, разбрасывая раненых направо и налево, скакали, сопровождаемые воем. Печальный марш постоянно нарушали гонцы, а иногда и суетливые батареи, которые набрасывались на них, раскачиваясь и стуча, и офицеры, выкрикивавшие приказы расчистить путь.
Рядом с юношей тихо плелся оборванный мужчина, весь в пыли, крови и пороховых пятнах от волос до ботинок. Он жадно и смиренно слушал зловещие описания бородатого сержанта. Его худощавые черты выражали благоговение и восхищение. Он был похож на слушателя в деревенской лавке, слушающего дивные сказки, рассказываемые среди бочек из-под сахара. Он смотрел на рассказчика с невыразимым удивлением. Его рот был разинут на манер деревенщины.
Сержант, заметив это, прервал свой подробный рассказ и отпустил сардонический комментарий. — Будь осторожна, дорогая, ты будешь ловить мух, — сказал он.
Оборванный мужчина сконфуженно отшатнулся.
Через некоторое время он стал бочком подходить к юноше и другими способами стараться подружиться с ним. Голос у него был нежный, как у девушки, а глаза умоляющие. Юноша с удивлением увидел, что у солдата две раны, одна в голову, перевязанная окровавленной тряпкой, а другая в руку, отчего этот член болтается, как сломанный сук.
После того, как они некоторое время шли вместе, оборванный мужчина набрался смелости, чтобы заговорить. — Хорошая была драка, не так ли? — робко сказал он. Юноша, глубоко задумавшись, взглянул на окровавленную и мрачную фигуру с бараньими глазами. "Какая?"
"Был неплохой бой, не так ли?
— Да, — коротко ответил юноша. Он ускорил шаг.
Но другой усердно ковылял за ним. В его манере было что-то извиняющееся, но он, видимо, думал, что стоит ему только поговорить, и юноша поймет, что он хороший малый.
— Хорошая была драка, не так ли? — начал он тихим голосом, а затем набрался мужества, чтобы продолжить. — Будь я проклят, если я когда-нибудь увижу, как парни так дерутся. Законы, как они дрались! Я знал, что мальчишкам понравится, когда они хоть раз встанут на ноги. Раньше у мальчиков не было хороших шансов, но на этот раз они показали, кто они есть. Я знал, что так получится. Yeh не может лизать их мальчиков. Нет, сэр! Они бойцы.
Он глубоко вдохнул смиренное восхищение. Несколько раз он смотрел на юношу в поисках ободрения. Он ничего не получил, но постепенно, казалось, увлекся своим предметом.
"Я только что разговаривал о перекрестных пикетах с мальчиком из Джорджи, а этот мальчик, — говорит он, — ваши ребята все разбегутся, как только услышат выстрел", — говорит он. "Может быть, они будут, — полагаю я, — но я ни во что не верю, — полагаю я; "И б"джимини, — говорю я в ответ, — может быть, ваши ребята все разбегутся, как только они услышат выстрел", — говорю я. Он пошутил. Ну, они не убегали в тот день, не так ли? Нет, сэр! Они подходят, подходят, подходят.
Его некрасивое лицо было залито светом любви к армии, которая была для него всем прекрасным и могучим.
Через некоторое время он повернулся к юноше. — Куда ты попал, старина? — спросил он по-братски.
Юноша мгновенно запаниковал при этом вопросе, хотя поначалу он не понял всей его важности.
"Какая?" он спросил.
— Куда ты попал? повторил оборванный человек.
— Почему, — начал юноша, — я... я... вот почему... я...
Он резко отвернулся и проскользнул сквозь толпу. Его лоб сильно покраснел, а пальцы нервно теребили одну из пуговиц. Он наклонил голову и старательно впился глазами в пуговицу, как будто это была небольшая проблема.
Оборванный мужчина удивленно посмотрел ему вслед.
ГЛАВА IX.
Молодежь отступила в процессии, пока татте красного солдата не было видно. Потом он пошел дальше с остальными.
Но он был среди раненых. Толпа мужчин истекала кровью. Из-за вопроса оборванного солдата он теперь чувствовал, что его стыд может быть замечен. Он то и дело бросал косые взгляды, проверяя, размышляют ли мужчины над буквами вины, которые, как он чувствовал, выжигались у него на лбу.
Иногда он смотрел на раненых солдат с завистью. Он считал людей с разодранными телами особенно счастливыми. Он хотел, чтобы у него тоже была рана, красный знак мужества.
Призрачный солдат был рядом с ним, словно преследующий упрек. Глаза мужчины все еще были устремлены в неизвестность. Его серое, устрашающее лицо привлекало внимание толпы, и люди, замедляя его унылый шаг, шли вместе с ним. Они обсуждали его бедственное положение, расспрашивали его и давали ему советы.
Он упрямо отталкивал их, жестом дав им знак идти дальше и оставить его в покое. Тени на его лице сгущались, а сжатые губы, казалось, сдерживали стон великого отчаяния. В движениях его тела была видна некоторая скованность, как будто он бесконечно старался не возбудить страсти своих ран. Он продолжал, казалось, всегда ищет место, как тот, кто идет выбирать могилу.
Что-то в жесте мужчины, отмахнувшегося от окровавленных и жалеющих солдат, заставило юношу вздрогнуть, как укушенный. — в ужасе закричал он. Пошатываясь вперед, он положил дрожащую руку на руку человека. Когда последний медленно повернул к нему восковое лицо, юноша закричал:
"Боже! Джим Конклин!"
Высокий солдат сделал банальную улыбку. — Привет, Генри, — сказал он.
Юноша покачивался на ногах и странно смотрел. Он заикался и запинался. — О, Джим... о, Джим... о, Джим...
Высокий солдат протянул окровавленную руку. На нем была любопытная красно-черная смесь новой и старой крови. — Где ты был, Генри? он спросил. Он продолжил монотонным голосом: "Я думал, что тебя, может быть, перевернуло. Сегодня был гром. Я очень беспокоился об этом.
Молодежь все еще сокрушалась. — О, Джим... о, Джим... о, Джим...
— Знаешь, — сказал высокий солдат, — я был там. Он сделал осторожный жест. "Ах, Господи, какой цирк! И, б'джимини, меня подстрелили, меня подстрелили. Да, б'джимини, меня подстрелили. Он повторил этот факт с недоумением, как будто не знал, как это произошло.
Юноша встревоженно протянул ему руки, чтобы помочь ему, но высокий солдат твердо шел вперед, словно подгоняемый. С тех пор, как юноша прибыл в качестве опекуна своего друга, другие раненые перестали проявлять к нему большой интерес. Они снова занялись перетаскиванием собственных трагедий в тыл.
Внезапно, когда двое друзей двинулись дальше, высокого солдата, казалось, охватил ужас. Его лицо превратилось в подобие серой пасты. Он схватил юношу за руку и огляделся вокруг, словно опасаясь, что его подслушают. Потом он начал говорить дрожащим шепотом:
— Я скажу тебе, чего я боюсь, Генри, я скажу тебе, чего я боюсь. Боюсь, что упаду, а то, знаете ли, эти проклятые артиллерийские повозки, как бы меня не задавили. Вот чего я боюсь...
Юноша истерически закричал ему: "Я позабочусь о тебе, Джим! Я позабочусь о тебе! Клянусь Богом, я это сделаю!
— Конечно, а, Генри? — взмолился высокий солдат.
— Да... да... говорю тебе... я позабочусь о тебе, Джим! протестовала молодежь. Он не мог говорить точно из-за хрипов в горле.
Но высокий солдат продолжал скромно просить милостыню. Теперь он, как младенец, повис на руке юноши. Его глаза закатились от дикого ужаса. — Я был allus хорошим другом тебе, правда, Генри? Я allus был довольно хорошим парнем, не так ли? И это не так уж много, не так ли? Просто потащите меня по внешней дороге? Я бы сделал это ради тебя, не так ли, Генри?
Он остановился в жалком беспокойстве, ожидая ответа своего друга.
Юноша дошел до того, что рыдания обожгли его. Он стремился выразить свою преданность, но мог делать только фантастические жесты.
Однако высокий солдат, казалось, вдруг забыл обо всех своих страхах. Он снова стал мрачным, крадущимся призраком солдата. Он каменно шагнул вперед. Юноша хотел, чтобы его друг оперся на него, но тот всегда качал головой и странно протестовал. — Нет... нет... нет... оставьте меня в покое... оставьте меня в покое...
Взгляд его снова был устремлен на неизвестность. Он двигался с таинственной целью и отмахивался от всех предложений юноши. "Нет... нет... оставьте меня в покое... оставьте меня в покое..."
