— Нет, нет, она моя! — ревниво воскликнула Светолика. — Я первая поймала эту рыбу!
Лесияра не успела заметить, как в её руках оказался лук. Скрипнула тетива, наконечник стрелы искал цель...
— Светолика, что ты делаешь? — попыталась остановить её Лесияра, осенённая нехорошей мыслью...
— Хочу подстрелить белугу, — сказала Светолика, целясь.
— Стрелы в такую рыбину пускать бесполезно, — покачала головой княгиня, мысленно ругнув себя за столь нелепые и чёрные думы о собственной дочери, красавице и умнице, светлой душе. — Тут острога нужна, дитя моё, как ни крути.
Увы, самонадеянная княжна не позаботилась о другом способе добычи рыбы, уверенная в победе своего механизма, и на ладье не оказалось ни одной остроги. Да если бы и нашёлся хоть единственный трезубец, расстояние для броска было великовато, следовало подойти к рыбе ближе.
— Посмотрим, — сосредоточенно проронила Светолика.
Между тем Млада исполняла в воде какую-то странную пляску с рыбой — так казалось издали. А может, это белуга обхаживала охотницу, словно танцевала с нею, то подплывая, то удаляясь... Это могло значить лишь одно: князь-рыба сделала выбор.
— Светолика, осторожнее, — только и смогла сказать Лесияра. — Не попади в Младу.
— Не бойся, государыня, — твёрдо ответила дочь, собранная и решительная перед выстрелом. — Ежели ты думаешь, что я из-за своих изобретений совсем разучилась стрелять, то ты ошибаешься.
Владеть луком Светолика не разучилась: стрела красиво попала в подрумяненный закатом бок белуги как раз во время её прыжка — в верхней его точке. Однако был ли от выстрела какой-то толк?
— Есть! — радостно воскликнула княжна.
На воде расплывалось кровавое пятно... Пожалуй, слишком большое для раны от стрелы, подумалось Лесияре. Уж не Млада ли постаралась? А уже через несколько мгновений черноволосая голова женщины-кошки быстро заскользила над водой, но это плыла не сама Млада, это её волокла ещё вполне живая и сильная добыча. А когда князь-рыба немного вспрыгнула, стало ясно, за что Млада уцепилась: в боку у белуги торчала острога.
— Вперёд, к ним! — распорядилась Светолика. — Острога не привязана, Младе не справиться!
Гребцы налегли на вёсла, и расстояние между ладьёй и серебристой белугой стало сокращаться. Рыбина сумела освободиться от древка остроги и рванула прочь от Млады, но трезубец по-прежнему оставался в ране. А потом истекающая кровью князь-рыба вдруг повернула назад, к безоружной Младе... Светолика вскинула лук с новой стрелой, но Лесияра опустила руку ей на плечо.
— Погоди, доченька. Обожди стрелять. — И добавила, обращаясь к дружинницам и Сёстрам: — Никому ничего не предпринимать!
Княгиня открыла проход и по другую его сторону ступила на палубу ладьи Радимиры. Едва нога Лесияры коснулась досок, как она протянула руку и потребовала:
— Острогу мне!
Ей тут же вручили трезубец с закреплённой на кольце верёвкой. Княгиня кинула взгляд на деревянную ось, на которую был намотан другой конец: судя по толщине мотка, верёвки должно было хватить.
— Государыня... — начала было Радимира, шагнув вперёд, но взгляд Лесияры заставил её смолкнуть.
Княгиня сбросила сапоги, сняла для свободы движений и пояс. Снова шаг в проход — и Лесияру охватила бодряще холодная вода, а до Млады и рыбины было уже рукой подать. Несколькими широкими взмахами повелительница Белых гор достигла цели. Замах, удар — и наконечник второй остроги вошёл в другой бок князь-рыбы.
— Благодарю, государыня, — послышался глуховатый голос Млады.
Женщина-кошка склонила голову на белужью спину, устало обхватив её рукою с окровавленным кинжалом.
*
— Нет, всё-таки охота с острогой — вот настоящее дело, а лов сетью — так... промысел ради набивания желудка, — изрекла Мечислава, осушив кубок хмельного мёда на клюкве и мяте.
Ночные костры лизали рыжими языками звёздное небо и распространяли по берегу запах жарившейся рыбы. Пока дружинницы хлопотали около них, Лесияра со Старшими Сёстрами и Светоликой расположились у входа в княжеский шатёр, по-походному подстелив плащи. Усталые от непривычно тяжкой работы Сёстры быстро охмелели; отяжелевшая от выпитого Мечислава удобно оперлась на плечо коротышки Орлуши, а та, тоже порядком осоловевшая и благодушно настроенная, не возражала. Светолика пила мало и отмалчивалась, а когда Мечислава высказалась насчёт лова сетью, голубой хрусталь её глаз превратился в насмешливый ледок.
— Значит, не любо тебе было ловить с нами, Мечислава? — усмехнулась она. — А мне показалось, вышло всё лучше некуда.
— Кхм, — прочистила горло кареглазая Сестра. — Я этого не говорила, княжна. Пойми меня верно... Это твоё устройство... и вообще, вся эта работа... без сомнения, очень увлекательна. В этом есть своя... хм... своё... — Выпив, Мечислава становилась несколько косноязычной и испытывала трудности с подбором слов. — Своя заманчивость. Но это именно тяжкий труд, а с острогою... это бой! Это поединок. Особенно с такой рыбищей, как белуга. Кровь бурлит... Сердце стучит... Понимаешь?
Не дождавшись ответа, Мечислава с удовольствием выпила ещё один кубок.
— А я вот так и не поняла, кому белая княгиня ныне досталась, — промямлила Ружана, пьяненько нюхая кончик своей седой косы. — Младе, княжне Светолике или нашей государыне?
— Думаю, все трое руку к её добыванию приложили, — раздался голос Радимиры.
Начальница пограничной дружины подошла с блюдом, полным соблазнительно дымящейся белужатины, зажаренной на костре с солью и душистыми травами. Мечислава сразу оживлённо заблестела глазами, выждала, пока княгиня первая возьмёт, а потом потянулась за рыбой сама:
— О, давай-ка, Сестра, давай-ка сюда... Закусить давно пора, а то, на голодный желудок мёдом угощаясь, малость окосели мы.
Радимира поставила блюдо, и Мечислава, насадив на нож большой кусок, подула на него и с урчанием вонзила зубы. После этого блюдо пошло по рукам, и каждой из Сестёр тоже досталось по куску.
— Присядь с нами, хватит уж тебе у костра дымом коптиться, — просто, почти по-родственному пригласила княгиня Радимиру.
Сердце Лесияры окутывал приятный умиротворяющий покой после насыщенного и тяжёлого дня, а лёгкий согревающий хмелёк усиливал дружеские чувства и оттенял их, как духовитая приправа. Радимира с улыбкой поблагодарила и уселась, приняв тут же поданный ей кубок.
Двадцать пудов редкой золотой икры было добыто из брюха серебристой белуги. Вся она была засолена прямо на ладье и отправлена в бочонках в столицу к свадебному пиру двух сочетающихся браком пар — Лесияры со Жданой и Млады с Дарёной. Туда же отправилось почти всё мясо белой княгини, переложенное высокогорным льдом для сохранения свежести.
— А где же наша удалая охотница, где Млада? — утерев губы, осведомилась всё более хмелеющая Мечислава. — Поединок с белугою у неё знатный вышел... Не удивлюсь, ежели всё-таки именно её белая княгиня и выбрала, чтоб стать её добычей... Хочу с нею выпить! Пусть её позовут сюда!
— Последний раз я видела её у костра, она жарила себе кусок рыбы, — сказала Радимира.
Она знаком подозвала одну из своих дружинниц и отдала шёпотом распоряжение. Та кивнула и ускользнула бесшумной тенью в сторону костров, своей весёлой, дышащей пляской разгоняющих звёздный покой весенней ночи. Спустя короткое время она вернулась с докладом:
— Госпожа, Млады здесь нет.
*
— Плакать невеста должна перед свадьбой, чтоб всю жизнь потом не плакать: таков обычай, — заявила Крылинка, весьма озадачив Дарёну.
Девичник проходил весело — с песнями, плясками, а мимо столов, расставленных в саду под яблонями, нельзя было пройти, не сглотнув слюну. Дарёна раздавала совершенно незнакомым девушкам из Кузнечного шёлковые ленточки, а потом закружилась с ними в пёстром хороводе: белые рубашки с вышивками мелькали бабочками-капустницами, венки из весенних горных цветов сливались в одну яркую, душистую круговерть. Посетили девичник и молодые холостые кошки — как говорится, заглянули на огонёк на девушек поглядеть, да заодно и себя показать. Близился Лаладин день, гуляния молодёжи были не за горами, а тут такой праздник — как не воспользоваться возможностью попытать свою судьбу?
День расщедрился на солнышко. Из набухших почек в саду уже проглядывали краешки маленьких клейких листочков, а кусты смородины вовсю зеленели раньше всех, радуя своим терпко-травяным, густым и светлым, ласкающим сердце запахом. Гуляя по дорожкам и ловя лицом невесомые тени от яблоневых веток, Дарёна успокаивала зачастившее от смущения сердце: ещё бы, не каждый день ей приходилось привлекать столько всеобщего внимания! Каждого гостя надо было приветить словом, выслушать ответные речи, достойно отразить шуточки и подколы кошек-холостячек...
А вот и они — в который раз за день.
— Что-то невеста в уголке сада прячется — знать, что-то задумала, хитрая? Али укромного местечка для поцелуев ищет, м-м? Шали, балуйся, невеста, покуда свободная!..
Гости ели и пили за столами на открытом воздухе, а к Дарёне приближалась щегольски разодетая незнакомка, которая привлекла её внимание ещё в самом начале девичника. Была она в красном с жёлтой вышивкой кафтане, алых сапогах с загнутыми носами и с кисточками, а белую барашковую шапку носила чуть заломленной на одно ухо, открывая чисто выбритый висок. Судя по причёске, незнакомка имела отношение к оружейному делу — впрочем, кто в Кузнечном занимался чем-то иным? Но каким-то новоприобретённым белогорским чутьём Дарёна уловила, что незнакомка — чужая здесь. С прочими гостями она не особенно общалась, никого здесь, по-видимому, не зная, и как будто ждала чего-то.
Запас ответных острот у Дарёны иссяк, а потому она просто сдержанно улыбнулась и приняла дар незнакомки — похожий на крупный колокольчик цветок, который рос только в Белых горах около уединённых озёр. Его одиночный лилейно-белый венчик склонялся фонариком на тёмно-зелёном стебельке, а края имел густо-махровые, пушистые; звался он Лаладиным сном. Млада недавно как раз показывала Дарёне одно такое озерцо, берега которого белели, сплошь поросшие этим цветком; в этом тихом, светлом месте хотелось прикорнуть и уснуть безмятежным сном под невидимым, но надёжным крылом Лалады...
— Хорошо у вас тут, тепло уже, — молвила незнакомка, щурясь в солнечное небо. — А у нас ещё снег лежит.
Оттенок её больших спокойных глаз напоминал цветущий мышиный горошек, светлые ресницы казались осыпанными золотой пылью, а изгибы пшеничных бровей навевали мысли о бескрайних колосящихся полях.
— А, вот ты где, Тихомира, — послышался голос Твердяны.
Имя гостьи легло на её образ легко и естественно — вошло, как меч в ножны. Тихий мир наставал на душе при взгляде в эти глаза.
— Тихомира — мастерица не здешняя, в гостях она у нас, — представила Твердяна незнакомку Дарёне, окончательно подтвердив её догадку. — Она — продолжательница славного оружейного рода, знаменитого на севере Белых гор. Несмотря на свои молодые годы, она уже слывёт искусной умелицей перековывать сломанные клинки. Задала мне наша государыня непростую задачу — попросила её вещий меч восстановить, вот я и решила Тихомиру себе в помощь пригласить: одна голова — хорошо, а две, как говорится, лучше.
— Перековка вещего меча государыни Лесияры — такой опыт, какого я больше никогда и нигде не получу, — с поклоном ответила гостья.
— Ну, идём, обсудим наши дела, — кивнула Твердяна. — А то с этим весельем и работать некогда... Не скучай, милая невестушка, иди к людям, нечего тут одной вздыхать.
С этими словами оружейница поцеловала Дарёну в щёку и собралась уже было увести с собою Тихомиру, как вдруг взгляд её упал на белый цветок в руке у девушки.
— Хм, Лаладин сон? — молвила она задумчиво, насупив мрачноватые брови. — Откуда он у тебя?
— Это я осмелилась невесте поднести, — смущённо ответила Тихомира вместо Дарёны.
— Цвет этот хорош, и означает он признание в любви большой, но это — смотря по тому, кто дарит, — сказала Твердяна. — Невесте перед свадьбой его вручать может только её наречённая избранница. А ежели кто иной преподнесёт — значит, путь к счастью нелёгким будет.
— Эге, — нахмурилась гостья и невольно поскребла под шапкою затылок. — Клянусь, не ведала я про сию примету. В наших северных краях такие цветочки не растут, а по вашим местам бродя да на красоты ваши любуясь, наткнулась я на такую прелесть... Приглянулся мне цветок, думала невесту нашу им порадовать, а оно вон как вышло... Уж простите великодушно. Счастья желаю тебе, Дарёна, и твоей избраннице тоже.
Девушка поёжилась: лопатки ей лизнуло посреди солнечного дня не по-весеннему ледяное веяние.
— Что пригорюнилась, красавица? — улыбнулась Твердяна, ободряюще обнимая её за плечи и ласково прикладываясь шершавыми губами к виску. — Не кручинься, родная. Будет тебе счастье, куда ж оно денется...
Оставшись одна, Дарёна иными глазами посмотрела на нежный белый цветок. Тогда, наедине с Младой, она восторгалась россыпями Лаладиного сна на берегах лазурного озерца, защищённого со всех сторон белоснежно сверкающими горами, а сейчас ей мерещился в глубине дышащей свежестью чашечки зловещий призрак печали. И сразу день померк, зябкая дрожь поползла по плечам, и ей захотелось и впрямь забиться в какой-нибудь укромный уголок, чтобы наедине с собою предаться тревожным думам... Но не сбегать же с собственного девичника? Ах, если бы рядом была Млада в кошачьем облике! Дарёна уткнулась бы в пушистый чёрный мех, греясь под тёплым боком огромного зверя, чьё завораживающее мурчание прогнало бы всю тоску-кручину... Но у Млады был сейчас свой «девичник», а точнее — гульба. К сердцу девушки подступила щемящая ревность к женщинам-кошкам, которые на время украли у неё избранницу... «На гульбе невесте не место», — сказала утром Крылинка, и Дарёна всё ещё хмурилась от этой несправедливости. Почему им предписывалось прощаться с холостой жизнью отдельно друг от друга? Каким забавам предавались там кошки, при которых ей не следовало присутствовать? Дарёну снедало и любопытство, и недоуменная обида.
Лаладин сон выскользнул из повисшей руки Дарёны и упал у ствола яблони. Тут же ей стало жалко ни в чём не повинный цветок, но подобрать она его уже не успела: к ней подбежали трое девушек в венках с подаренными ею цветными ленточками.
— Айда, тебя плясать зовут!..
