15.
С ними вновь произошло нечто странное — их сознания вклинились друг в друга, но всё же, не слились. К ним вернулся их облик — Лэйми знал, что иллюзорный — и они парили в пузыре серой пустоты, вне бытия, вне времени -на какие-то минуты. Как ни странно, Охэйо ничуть не был удивлен. Возможно, он и сотворил эту странную реальность.
— Что ты хочешь сделать, Аннит? — спросил Лэйми. Сейчас он не чувствовал ничего, кроме любопытства.
— Лэйми, всю нашу историю мы только и делали, что отступали. Но нельзя отступать без конца. Я нашел средство остановить Мроо... не очень хорошее, конечно, но другого всё равно нет.
— Какое? Вот ЭТО?
Охэйо усмехнулся.
— Лэйми, моя... цель сотворена совсем недавно. Во всяком случае, сотворена окончательно. Полностью. И она не останется здесь навсегда.
От догадки у Лэйми похолодели руки.
— Эта машина Реальности... может двигаться?
— В пространстве — нет. Между пространствами — да. Мроо хотят вернуться, Лэйми — уничтожение Ворот задержит их, но ненадолго: в конце концов, то, что уже создано, можно сотворить ещё раз. Поэтому я и решил... Как ты знаешь, у брахмастры — вакуумный привод. Она не нуждается в топливе, черпает энергию напрямую из структуры пространства. Её количество, в принципе, не ограничено, и, натравив друг на друга два заряда, можно создать устройство для получения БЕСКОНЕЧНОЙ энергии. Разумеется, на самом деле её количество будет конечным, хотя и очень большим, так что само по себе оно — просто бомба, пускай, и здоровенная. Чтоб не лишать её взрыв известного интереса, я направлю его энергию в изменитель Реальности — в ту машину, что позволяет Мроо скользить через Вселенные, сделав её бесконечно более мощной. Отчего она пойдет ко всем чертям в разнос.
— Но ведь даже представить невозможно, что тогда будет!
Охэйо посмотрел на него. Он вовсе не был спокоен — но не напуган, совсем нет. В его глазах мерцало странное веселье.
— Нет, почему же, представить можно. Эта Реальность рассыплется, словно стекло, и возникнет новая — только вот её-то мы не сможем ни понять, ни представить. И Мроо, как я надеюсь, тоже. А то, что они не в состоянии представить, они, конечно, не смогут и преодолеть.
— Ты хочешь... уничтожить ИХ мир?
— Да, хочу. Знаешь, когда я увидел, во что Мроо превращают людей, — там, в Одиноком Городе, — я дал себе клятву сражаться с ними до последней возможности — это она самая и есть. Сражаться до конца. Да я и жил всё это время ради возможности закрыть брешь между нашими мирами раз и навсегда, окончательно — когда такая возможность возникнет. Цена этого, правда, велика — но никто из людей не погибнет. Просто всё здесь станет совершенно другим. И потом, есть ли у нас выбор?
Против этого аргумента Лэйми не мог возразить. Они могли — и даже должны были — так поступить. Но он чувствовал, что даже по отношению к Мроо ЭТО станет слишком большой подлостью. Расы приходят и уходят, это естественно. Но уничтожить целое мироздание, прервав эту цепь наследования, разрушив то, что принадлежит, в сущности, лишь Богу...
— Такое преступление не сможет остаться безнаказанным, Аннит. Мроо последуют за нами — куда бы мы не ушли. Они могли бы оставить нас, наше мироздание в покое — но только не после ЭТОГО.
— Они без всякой причины напали на нас, чтобы нас уничтожить, — по делам и плата. И мы уйдем в Хару, у которой очень могучие Хранители. Мроо не смогут — даже если захотят — последовать за нами.
— Ты хочешь развязать войну между Мроо и Тэйариин? Ты в своем уме? Ты...
— Хватит! — глаза Охэйо зло сузились. — Мы делаем только то, что должны. Ничего больше. Пошли.
16.
Едва они вернулись в реальный мир, Охэйо снова выстрелил — на сей раз, Лэйми наблюдал за ним в странном, обреченном оцепенении. Он знал, что даже ЭТО не сможет уничтожить Мроо — никто не знал, сколько мирозданий они населили — но остановит их, может быть, на несколько миллиардов лет. Но те Мроо, что уже проникли в их Вселенную, — они останутся. И потом, когда пройдет срок, Война Темноты вспыхнет вновь — с непредставимой яростью...
Лэйми видел, как злое солнце выстрела мгновенно понеслось вслед за первым. Мроо же мгновенно ринулись к нему самому и окружили. Они не давали ему сдвинуться с места, теснили, вклинивались в него.
Он понял, что может просто раствориться в этой лавине совершенно чуждых мыслей, стать её частью; несомненно, этого они и добивались. Его яростное сопротивление ни к чему не вело: здесь не осталось никаких преград, отделяющих одно сознание от другого. Единственное, что они могли сделать, — держаться подальше друг от друга, соприкасаясь лишь краями, чтобы стало возможно общение. Но вырваться он уже не мог: Мроо агрессивно напирали со всех сторон, стараясь поглотить его.
Краем сознания он чувствовал, как рядом, ещё болеё яростно, отбивался Охэйо, но у друга получалось не лучше. Они не могли пройти сквозь Мроо, — а без этого у них не осталось ни одного шанса на спасение. Тут не могла помочь даже брахмастра: Мроо были уже вокруг них, в них. Даже если бы Охэйо решился на самоубийство, оно стало бы совершенно реальным, окончательным: это проклятое оружие уничтожало не только материальные тела. Лэйми чувствовал, что кипение квантового хаоса могло развеять и его душу, словно клочок дыма. И он знал, что Аннит никогда не решится на это — пока у него останется хотя бы призрак надежды.
Потом своих мыслей у него уже не было: Мроо хлынули в него. Он становился с ними одним целым. Два миллиарда лет их истории поглощали его; память о расколе и братоубийственной гражданской войне горела незаживающей раной. Мроо хотели только одного: построить мир, в котором не осталось бы смерти и каждый был бы един со всем и со всеми; но исходная структура материи наложила ограничения на этот план — ограничения, которых Мроо не хотели, но с которыми им пришлось смириться. Медленно, исподволь, жестокость мертвой природы вкрадывалась в их реальность, меняла её, — и именно это стало причиной войны. Только это — больше ничего.
Но рядом с ним было ещё что-то — что-то внутри Охэйо, такое же, как его душа, но в то же время — совершенно иное, неуничтожимое абсолютно. Что-то, пришедшее Снаружи, Извне — оттуда, где Бог. Может, даже какая-то ничтожная Его часть — она-то, собственно, и была брахмастрой. И именно она хотела творить миры — она, а вовсе не Аннит Охэйо. Это понимание ранило Лэйми — сильнее, чем осознание, что ему сейчас придется умереть; это, как раз, его совершенно не пугало. Вокруг него был океан теплой живой тьмы и он хотел раствориться в нем, стать его частью. Ему хотелось, чтобы его частью стали все живые существа, но неразумные твари отчаянно сопротивлялись. Его ужасали Тэйариин — океан слепящего радужного пламени, который был глубже тьмы Мроо; он подчинял себе даже квантовый хаос. Лэйми чувствовал мертвенно-синее свечение Манцибурнов, их нетерпеливую, хищную жажду владеть всем, до чего они могли — или не могли — дотянуться, тускло-красное тление Инарра — машин, которые стали разумными, но, даже поднявшись до вершин творчества, не обрели самосознания. И он почувствовал, как тень в душе Охэйо вдруг вырвалась, неудержимо метнулась прочь, назад — туда, где в этот миг взрывалась звезда, чтобы дать начало новой жизни. Лэйми чувствовал, что, когда придет срок новой войны, эта жизнь станет самой страшной угрозой для Мроо — потому, что её мечты будут похожи на их мечты. Слишком похожи, чтобы она смогла смириться с неудачами Мроо — неудачами, ставшими для них смыслом жизни. Нет, он не должен так думать, он не должен думать вообще. Как приятно умирать, растворяться, становиться ничем...
Лэйми показалось, что ему в шею вонзается остро отточенный топор. На какой-то миг он почувствовал свою голову отделенной от тела — очень неприятное ощущение. И в этот же миг два огненных шара столкнулись в самом сердце машины реальности Мроо.
А потом эта реальность исчезла и последнее, что он видел, — бездна безжалостной, бесконечно яркой белизны.
Эпилог:
Исходы
1.
Лэйми не сразу смог понять, где оказался, — его окружала податливая, однако очень плотная среда, мутная темнота, пронизанная толстыми, желтовато светившимися колоннами, вертикальными и горизонтальными, — они соединялись, образуя трехмерную решетку.
Лишь увидев рядом смутную фигуру Охэйо, он узнал Море Снов. Он всё же вернулся... как-то. Они оба вернулись. Но тут тоже всё изменилось, стало странным: миры-сны исчезли, их свет словно перетек в этот прозрачный кристалл. И на их вид накладывался ещё один, более слабый, — словно бы он мечтал, грезил с открытыми глазами.
Лэйми опустил ресницы, стараясь сосредоточиться. Теперь он видел это совершенно отчетливо — Стену Мира и множество звезд, окружающих Хару. Несомненно, она сама проецировала в него эти изображения — как, наверно, и во всех других своих обитателей, чтобы они не остались в неведении. Поток её ощущений ничем не был похож на поток Мроо: он был холодным, четким и бесстрастным.
Среди звезд виднелись другие, подвижные звезды. Лэйми постарался их разглядеть — и они тут же прыгнули к нему, стали различимы во всех подробностях. Он увидел корабли, похожие на отливающих сталью жуков — безногих, однако с короткими, острыми, изогнутыми крыльями, растущими из-под брюха, у каждого "жука" по три пары. На их мордах вместо глаз тлел тусклый узор из желтых, мертвенных линий. Благодаря Харе он знал, что эти "жуки" по восемь миль в длину и что это корабли Манцибурнов. Они атаковали её; их было больше тридцати. Лэйми поспел как раз вовремя, чтобы увидеть гибель звездолета Охэйо — роковой улики, приведшей мстителей из Мааналэйсы сюда. Тонкий, невидимый в пустоте луч коснулся его — и корабль исчез, не оставив ничего, кроме мгновенной вспышки и развеявшейся почти сразу же кустообразной туманности.
Потом Лэйми понял, что Хара Отрезана — Манцибурны отсекли её от своей Сети. Все её обитатели поневоле вернулись домой. Разорванные, но идентичные сознания мгновенно стали целыми — и только это спасло его и Охэйо. А может, просто дало им небольшую отсрочку, потому что Манцибурны продолжали атаковать.
Лэйми чувствовал, как энергетические залпы их кораблей уходят куда-то вглубь пространства, чтобы вынырнуть отвесным ударом снизу вверх и взорвать Хару изнутри; но она отклоняла, отталкивала эти удары и ослепительные солнца разрывов вспыхивали в стороне. От их ярости по силовым щитам Хары сбегали стремительные, солнечно-жидкие сполохи; её поверхность раскалилась так, что сама сияла, словно солнце. Лэйми нутром ощущал тяжелые удары, пробивавшиеся сквозь все окружавшие его толщи.
Первым его побуждением было вмешаться в бой, как-то помочь Харе, но он не мог и это оказалось очень мучительно — беспомощно смотреть на сражение, от которого зависит твоя жизнь.
Манцибурны изменили тактику. Теперь они стреляли не залпами чистой энергии: из глубины пространства вырывались сгустки гравитации. Они по-прежнему не могли достичь Хары, но, растекаясь волнами, проходили сквозь её защитные экраны, угрожая расколоть корпус и сбивая точнейшую настройку реакций в Ядре; она знала, что Манцибурны рассчитывали именно на это.
Благодаря окружавшей его жидкости Лэйми не чувствовал гравитационных всплесков — только мощные волны сжатия и растяжения, пробующие на прочность его тело. Тех, кто наверху, сейчас бросало от стены к стене, словно мух в погремушке; это не могло им повредить, но наверняка было крайне неприятно.
Атака Манцибурнов понемногу достигала цели: свет замигал и каждый следующий удар ложился чуть ближе. У Хары уже не осталось выбора: она решила атаковать сама.
Лэйми увидел, как пространство вдруг раскрылось сразу в четырех местах — и попавшие в ловушки корабли Манцибурнов развеялись мгновенно угасшими косматыми солнцами. Уцелевшие подняли свой невидимый щит и удары Хары теперь также шли мимо цели.
Атака Манцибурнов ослабла — теперь она не могла причинить ей вреда — но и Хара не могла их поразить. Такое сражение могло идти бесконечно — без какого-либо заметного результата.
Корабли Манцибурнов сгруппировались и соединились друг с другом энергетическими узами. Теперь они действовали как единое существо: от них потекла волна измененной физики, любая крупинка материи в которой взрывалась, разодранная хаосом ядерного распада. Хара сопротивлялась — на том же уровне — но на стороне Манцибурнов было чисто физическое преимущество в мощности. По мере продвижения волны её сопротивление возрастало — здесь тоже действовал закон обратных квадратов — но число кораблей Манцибурнов также начало расти: из вспышек замкнутого накоротко пространства непрерывно появлялись всё новые. Их число достигло пятидесяти, затем ста; по мере того, как они соединялись, атака становилась всё более глубокой и сложной. Тэйариин были несравненно более могущественной расой, чем Манцибурны, — но, когда они строили Хару, их возраст был не больше современного возраста их врагов.
Лэйми подумал, что всему приходит конец: если тебе удалось прожить двести лет, это не гарантирует, что ты сможешь жить и дальше. Скорее наоборот.
Что-то вновь изменилось: далеко в стороне зажглось новое солнце. Труба туннеля, соединившего Вселенные, распустилась чудовищным цветком, столкнувшись с этой реальностью. Оттуда вырвалось что-то неистово сияющее и в то же время темное, эллипсовидное. Ворота тут же распались позади него, превратившись в поток света. Это темное нечто было небольшим — по крайней мере, меньше Хары — но Лэйми чувствовал, что его масса равна массе звезды. Оттуда, сквозь Хару, хлынул поток измененной реальности — и корабли Манцибурнов буквально смело. Их не уничтожили: их разметало, отбросило на миллиарды световых лет иной, недоступной им силой, навечно лишив ориентации и всех шансов вернуться. Потом Лэйми затопила волна бурной радости — не его собственной. Тэйариин не забыли о Харе и та была рада этому. Но столь интимные переживания не предназначались для посторонних: видение свернулось и он оказался в темноте.
Какое-то время Лэйми ещё ждал, однако, ничего не менялось. Наконец, Охэйо поплыл вверх и ему оставалось лишь последовать за ним.
2.
Когда он выбрался из Моря, Аннит уже сидел на берегу, обхватив руками колени. С его волос по телу стекала вода, лицо было печальным и хмурым. Казалось, он даже не заметил друга.
— Ты в порядке? — спросил Лэйми.
Охэйо не смотрел на него.
— Я думал, что хочу творить миры, что я МОГУ это делать — смогу когда-нибудь. — Он говорил совершенно бесстрастно. — А этого хотело что-то, проникшее в мою душу, — не знаю, даже, когда. Оно пришло — и ушло. И теперь у меня внутри пусто. Я ничего не хочу, Лэйми. Ничего. Ладно, это касается только меня. Но в нападении Манцибурнов я виноват тоже: там, в Ирринае, в моем восприятии был разрыв — такой полный, что я не сразу о нем вспомнил. Ты знаешь, они умеют это делать. Они влезли ко мне в память и узнали координаты Хары — по расположению звезд. Никто из её обитателей раньше их не видел, ведь они приходили в неё другим путем. Кто мы, они, я думаю, знали с самого начала. Сто миллионов лет развития — большой срок... А брахмастра просто исчезла. Да и к чему она мне? Теперь? Всё кончилось, не успев начаться.
