Любопытство заставило Дарёну присмотреться к этой паре — грозной, сверкающей глубокими тёмными очами Мечиславе и её жене Беляне, обладательнице огромных серых глаз и пушистых ресниц. Красота Беляны была строгой, по-зимнему холодной и отточенной, как клинок, в её зрачках словно поблёскивали искорки инея; судя по всему, она имела над своей супругой большую власть. Мечислава, выпив пару-тройку кубков хмельного зелья, распалилась, пошла в пляс, и её, словно челнок в бурном течении, понесло в сторону чужих жён и девиц. Уж как она увивалась около них, как стремилась приблизиться, задеть за рукав, подмигнуть!.. И пошло-поехало: одна, другая, третья гостья становилась ей на несколько мгновений парой, а разошедшаяся Мечислава вихрем неслась вперёд, стараясь подцепить и покружить в танце как можно больше женщин. Скулы её порозовели, глаза горели янтарным пламенем, тёмные шелковистые волны волос пружинисто вздрагивали, метались и плясали, когда она задорно вскидывала голову на длинной гордой шее... Дарёна даже залюбовалась невольно, хотя ещё хорошо помнила тот неласковый приём, оказанный ей этой Сестрой, когда девушка впервые перешагнула порог княжеского дворца. Лихой плясуньей была Мечислава, но недолго ей пришлось веселиться: из-за стола за ней ревностно следил серый ледок жениного взгляда. Поднявшись, Беляна поплыла лебёдушкой, приплясывая со всеми встречными и исподволь, медленно, но верно направляясь в сторону раздухарившейся супруги. Величественная и царственно-неторопливая, в многослойном наряде и высокой кике с жемчужными подвесками и покрывалом, она приблизилась к Мечиславе и, подбоченившись одной рукой, другою поманила её. Завидев тонкую, сурово выгнутую тёмную бровь и грозящий пальчик с крупным перстнем, та сразу как-то сдулась, сникла, весь задор её померк... Дарёна не верила своим глазам: воинственная, властная и удалая Мечислава начала пробираться к жене — бочком, бочком, лавируя между танцующими и удаляясь от женского «цветника». Лицо у неё сделалось виноватым, как у нашкодившего подростка, застуканного в самый разгар проделок, но при этом она старалась сохранять непринуждённый и независимый вид, будто вовсе и не жена её поманила, а ей самой надоело кружиться в пляске.
— Подумать только! Оказывается, Мечислава-то — подкаблучница, — хихикнула Дарёна, прикрывая пальцами улыбку.
— Да уж, жёнушка у неё — ух!.. — прищурила Светолика в сторону красавицы Беляны глаза, полные упруго дышащего хмельного огня. — Выросла суженая из колыбельки своей и превратилась вот в такую строгую госпожу... Да разве возможно не повиноваться столь прекрасному пальчику?! Кто угодно побежал бы за нею, как на верёвочке!
Вот чем княжна Светолика так странно, до замешательства и холодка по коже напоминала Дарёне Цветанку — этой неизменной, преданной очарованностью женскими прелестями, то и дело сквозившей в её взгляде. Восхищаясь каждой красивой женщиной, Светолика не считала необходимым это скрывать, и выходило это у неё так искренне, непосредственно и смело, что ни у кого не хватало духу её в этом упрекать и сердиться на неё. Казалось, она была влюблена во всех красавиц сразу.
Между тем Мечислава плясала теперь только с Беляной — чинно и сдержанно, без намёка на недавнюю залихватскую вольность. Исподтишка она стреляла вокруг себя беспокойным взглядом: не заметил ли кто-нибудь того, как её только что приструнила супруга? А Светолика, посмеиваясь, шутливо толкнула Младу локтем:
— Гляди, вот попадёшь в жёнушкины сети! Это поначалу они все тихонькие да покорные, а потом и не заметишь, как они начинают верховодить да верёвки из тебя вить...
— Сперва сама супругой обзаведись, княжна, вот и узнаешь на деле, каково оно, — усмехнулась Млада, увлекая Дарёну за собой в пляску.
Дыхание пронизывало грудь жаром, ноги почти не чуяли пола, и Дарёна полностью отдавалась рукам Млады. Она верила им и следовала за ними, не в силах освободиться от тёплых незабудковых чар.
*
...Эти чары продолжали окутывать её и в медовый месяц. Она дышала ими, блуждая, как во сне, по лесным тропинкам и вплетая в чёрные кудри женщины-кошки все весенние цветы, какие только находила. А ещё этой весной она увидела цветы, на которые прежде не обращала внимания.
Солнечный, почти по-летнему тёплый день завёл новобрачных в тихий ельник, где изредка перезванивались птичьи голоса, а ветер, казалось, задремал под раскидистыми бахромчатыми лапами. Впрочем, порой он всё же пробуждался и начинал лениво веять, рассеивая в воздухе золотой цветень — еловую пыльцу, которая колдовски усыпала собою всё вокруг. Верхние ветки были украшены ярко-малиновыми шишками, а на боковых и нижних росли жёлтые.
— Не каждый год ели цветут, — молвила Млада, ласково теребя пальцами отягощённую соцветиями ветку.
— Какая красота, — прошептала Дарёна, жмурясь от солнца, в луче которого медленно кружились пылинки.
— Вот эти, красные — это женские шишки, — сказала Млада, поднимая взгляд к верхушке дерева. — А жёлтые — оплодотворяющие, они-то и сеют цветень. А растут те и другие на одном дереве...
«Как у дочерей Лалады», — подумалось Дарёне.
Расстелив под еловым шатром свой плащ, женщина-кошка уселась и протянула руку Дарёне. Вложив в неё свою, девушка ощутила жар её ладони, и кожу на спине и плечах ей словно обожгли тысячи золотых пылинок. Ноги подогнулись, и Дарёна опустилась рядом с Младой, чувствуя и сердцем, и душой, и телом раскалённое дыхание солнца. Они не пресыщались друг другом, напротив, бесконечно жаждали слияния каждый день, и всякий раз оно возносило их на своём костре к небу так, будто это случалось впервые. Соприкоснувшись с бедром Млады, Дарёна напряглась от чувственной дрожи, но женщина-кошка не торопилась — созерцала цветение елей с задумчиво-мечтательным видом. Их бёдра тепло примыкали друг к другу, лесное золото весеннего дня плыло в хмельной дымке предвкушения, и Дарёна, переплетая свои пальцы с пальцами супруги, думала: нет ничего прекраснее и естественнее, чем испытывать желание и ощущать пыл взаимности. Лалада скрепила их союз, слив их в одно целое, и Дарёне теперь даже дышалось тяжело без Млады, когда та отлучалась на службу.
Зачем чернокудрая женщина-кошка дремотно жмурилась, лениво обхватив рукой колени? Её с головой выдавали ноздри, чуткие и подвижные, и по их колыханию Дарёна уже научилась улавливать оттенки настроения Млады. Изнемогая от нетерпения, девушка тихонько подула ей в ухо. Это был запретный приём: какой кошке могло понравиться подобное? Впрочем, Млада не рассердилась, только фыркнула и чуть двинула ухом.
— Ой, сделай так ушком ещё! — засмеялась Дарёна. — Я думала, ты только в кошачьем облике так умеешь...
Наверно, старая ель диву давалась, что это за хихиканье и возня начались под юбкой её цветущей кроны. Там слышалось прерывистое, сильное и шумное дыхание, а потом воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая влажным звуком поцелуя.
— Жарко... Я взопрела вся, — прозвенел голос Дарёны.
— Ну, так разденься, моя горлинка, — отозвалась Млада приглушённо и сипловато. — Сними всё, кого тут стесняться?
— А ты? — шаловливо хихикнула девушка.
— А я — уже!
Шуршание одежды, дыхание, поцелуи.
— Ой, а теперь зябко... Ветерок-то прохладный, — пожаловалась Дарёна.
— Ничего, радость моя, сейчас согреешься... Я не дам тебе замёрзнуть.
— Мла...
Голос девушки прервался, заглушённый ненасытными губами женщины-кошки. К лесным звукам присоединилось нежное перешёптывание, лёгкие стоны, томные вздохи... Снова мягко расплылась тишина, обильно посыпаемая еловым золотом, а потом дыхание начало приобретать размеренность и нарастающий ритм, вырываясь всё с большей страстью.
— Ах... ах... — серебристо звенели вздохи Дарёны, а спустя несколько жарких мгновений тугой узел двух дыханий разрешился долгим: — Аааах...
Настал покой, тёплый и медово-густой. Стрекотали кузнечики, а двое под елью, прильнув друг к другу, опять утонули в ленивых тягучих поцелуях. Потом женщина-кошка появилась на открытом пространстве меж деревьев — обнажённая, с красными пятнышками на коленях. Стряхнув с ног приставшие хвоинки, она выпрямилась и улыбнулась оставшейся под елью девушке.
— А хочешь, перекинусь в кошку? — блестя сапфирами глаз, мурлыкнула она.
— А так тоже можно? — томно пролепетала Дарёна, ещё не успевшая перевести дух.
— Ты же сама хотела, — приподняла бровь женщина-кошка. — Сны всякие игривые видела...
Она блеснула клыками в улыбке, перекувырнулась на траве, и уже в следующий миг солнце заиграло на угольно-чёрной, лоснящейся шерсти, густой и пушистой. Огромный зверь, текуче и плавно двигаясь, направился назад, под ель. Гортанное ласковое мурчание заглушило писк, который вырвался у девушки.
— Ой... Млада... Щекотно! Ха-ха-ха!
Дарёна выскочила из-под елового шатра, ловя волнами распущенных волос медный отблеск солнца; от мытья в чудесной белогорской воде они с небывалой быстротой отросли ниже пояса и теперь прикрывали незагорелую спину и молочно-белые ягодицы. Семеня стройными ногами по траве, Дарёна обернулась с шаловливым блеском в янтарно-карих глазах. Это было слишком явное приглашение поиграть в догонялки, чтобы чёрная кошка его не приняла; в три мягких прыжка она настигла девушку, схватила широкими лапищами и повалила в траву. Охнув, Дарёна заливисто расхохоталась, и её смех, летучей стайкой одуванчиковых пушинок взметнувшись к небу, спугнул лесное молчание. Низко и гулко ухнула в таинственной глубине ельника какая-то птица, с другой стороны откликнулся трескучий стрекот, а завершилось всё холодящим кровь хохотом.
— Ой... — съёжилась Дарёна от этих звуков.
— Мурррр, мурррр, — урчала кошка, щекоча её усами.
Растянувшись на траве и прикусив чувственно заалевшую нижнюю губку, Дарёна ждала с потемневшими от волнения глазами, и видно было, как кожа на её втянутом животе вздрагивала от мощных и частых толчков сердца. Кошка тыкалась носом в пушистую рыжеватую поросль, прося раздвинуть колени, и Дарёна сдалась, раскрываясь навстречу сильному и широкому языку.
Сухие травинки и хвоинки запутались в её волосах, по всей длине их усыпала еловая пыльца, но Дарёне было лень причёсываться. Она сидела на берегу незнакомого озерца, подставляя тело солнцу, а Млада уже в человеческом облике плавала и ныряла. Давнишний «игривый» сон о кошке сбылся... Дарёна сжимала ноги вместе, всё ещё испытывая отголоски мучительно-сладкой игры, заставившей её стонать на весь лес.
На траву шлёпнулась большая рыбина и забилась, напугав Дарёну. Сплюнув попавшие в рот чешуйки, Млада в торжествующей улыбке обнажила розовые от рыбьей крови зубы.
— Запеки её в пироге, горлинка, м?
— Ладно, — боязливо отодвигаясь от бьющейся рыбины, сказала Дарёна. — Только ты её сама почисти. А я уж испеку.
Что-что, а рыбные пироги Млада любила, как никакое иное блюдо, и была готова есть их хоть каждый день. Плотоядный блеск её синих кошачьих глаз не оставлял сомнений в том, что она с удовольствием слопала бы добычу прямо сейчас, сырьём, но отныне женщина-кошка обязана была думать не только о себе, но и о своей молодой супруге. По-звериному встряхнувшись, она села рядом с Дарёной и шутливо поймала её за нос.
— Почищу, — согласилась она.
Дарёна не гнушалась никакой работой, но чистка рыбы не была её любимым занятием, и эту обязанность Млада взяла на себя — тем более, что управлялась она с этим ловко и умело. Мясо тоже разделывала она, а Дарёне оставалось только готовить.
— Фу, от тебя сырой рыбой пахнет, — уклонилась девушка от надвигавшихся губ Млады. — Сперва рот прополощи...
Кто бы её слушал! Её придушили таким поцелуем, что едва нижнюю челюсть не заклинило, и под ласковым, но сильным нажимом Дарёна снова опустилась на траву. Не успела она одеться, и вот — пришлось опять всё скидывать, потому что противостоять мурчащей нежности не было сил.
...Солнце спускалось по ступенькам из багровых облаков за озеро Синий Яхонт, когда Дарёна достала из печи румяный, пышущий жаром пирог. Глаза Млады, дремавшей на лавке у стены, сразу приоткрылись блестящими щёлочками, а ноздри оживлённо задрожали.
— Учуяла вкусненькое? — с нежностью почесав ей за ухом, засмеялась Дарёна.
Млада с мурлыканьем прильнула щекой к её руке, а потом стряхнула с кудрей остатки дрёмы и поднялась. Широким охотничьим ножом она взрезала пирог и откинула верхнюю корочку.
— Мрррр... р-р-рыбка, — заурчала она, вдыхая вкусный парок, поднимавшийся от ломтиков запечённой рыбы, переложенных колечками лука.
Не дав пирогу даже немного остыть, Млада отхватила себе огромный кусок, а Дарёна, подперев голову руками, сидела напротив и смотрела, как она ест. Хороший, насыщенный день сегодня выдался, сколько дел они с Младой вместе переделали! Починили деревянный настил перед домом, перебрали припасы в погребе и выкинули всё подпорченное, прибрались на чердаке... А в сырой норке под углом дома они обнаружили ужа. Дарёна сперва испугалась змеи, но Млада её успокоила: «Ужики полезны, они мышей ловят не хуже кошек: пролезут в любую щёлку и мышиную норку, кошке недоступную. Пущай живёт». Преодолев холодящую дрожь, которую у неё вызывали все ползучие гады, Дарёна попробовала подружиться с новым соседом, но тот, похоже, был не в настроении знакомиться — брызнул в неё на редкость мерзко пахнущей жидкостью и прикинулся дохлым. Девушка отскочила, морщась от вони и тряся обрызганной рукой, а Млада покатывалась со смеху, выставляя напоказ весь свой великолепный набор белых и крепких, хищноватых зубов. «Не привык он к тебе, вот и испугался, — сказала она. — Ужи всегда так делают, защищаясь. Ничего, мало-помалу подружитесь...»
Разморённая от приятной усталости, Дарёна поела совсем немного. Щёки горели от возни у растопленной печи, кожу на лице немного стянуло жаром, а натруженные ноги гудели. Вставать не хотелось... Вот бы кто-нибудь перенёс её с лавки прямо в постель! Но нет, отход ко сну откладывался: их ещё ждала баня. В пропитанной можжевеловым и травяным духом парилке девушку развезло окончательно, и она лениво вытянулась на душистой соломе. Когда Млада прильнула к ней влажным от пота и пара телом и защекотала губами шею, Дарёна простонала:
— У тебя ещё какие-то силы остались?
— Ненасытная я, да? — тихонько засмеялась Млада, касаясь дыханием её уха. — Совсем замучила тебя, бедняжку, своей любовью...
— Не замучила, что ты! — из последних сил прижимаясь к её щеке своею, вздохнула Дарёна. — Любо мне с тобой быть, и ласки твои сладки мне. Но сегодня я... ммм... уже устала немножко.
