— Дарёнушка, ну что ты такое говоришь... При чём тут это? Что с тобой? Ты прямо сама не своя сегодня... Так из-за птицы убиваться! Неужто ты лебедя жареного не кушала никогда?
Дарёна и сама не могла объяснить, отчего вдруг так расчувствовалась. Отец её был княжеским ловчим и, разумеется, часто приносил к своему столу лесную дичь и птицу; лебедя он тоже порой добывал, матушка запекала, а Дарёна ела — да что там говорить, просто уплетала за обе щеки без особого душевного трепета и зазрения совести. Теперь же всё изменилось бесповоротно.
— Прошу тебя, пожалуйста, Млада... — всхлипывала она, до боли под ключицами вздрагивая плечами. — Обещай мне больше никогда лебедей не трогать... Они же... как люди! Тоже любят друг друга... Ты лебедушку убила, а лебедь любимой своей лишился!.. Я сегодня бельё на озере полоскала, а они плавали там... Клювами друг друга гладили, ласкали... А теперь вот... — Кивнув на убитую птицу, безжизненно свесившую с лавки голову на длинной шее, Дарёна закрыла лицо руками и затряслась от рыданий.
— Ш-ш... Ну всё, всё. — Мягко отняв руки Дарёны от лица, Млада покрыла её мокрые щёки градом быстрых поцелуев. — Не плачь, горлинка, не убивайся... Откуда ж мне было знать, что ты у меня такая жалостливая? А гусей да уток ты мне тоже запретишь добывать? А может, и прочего зверя? Да и рыбу уж заодно? Что же мы тогда кушать будем, а, ладушка? Ты учти: я на кашах да овощах не протяну — озверею!
Говорила она это полушутливо, гладя Дарёну по щекам и легонько чмокая в брови и нос, но не обнимая из-за своей мокрой одежды. А Дарёна всё гнула своё:
— Обещай лебедей не убивать. Прошу тебя!
— Хорошо, родная, будь по-твоему, — вздохнула Млада. — Только не горюй так. Обойдёмся и без лебедей... Гуси да утки, пожалуй, даже повкуснее будут. Хотя и лебедь тоже ничего, особливо если его сначала в уксусе ячменном выдержать...
— Готовить меня не проси, лебедя печь не стану, — всхлипнула Дарёна, постепенно успокаиваясь. — И есть тоже.
— Ладно, сама сготовлю, — согласилась Млада, скидывая мокрую одежду. — Ощипать надо, пока тёплый...
Предоставив ей самой возиться с птицей, Дарёна поднялась наверх, села к рукодельному столику, прижала к себе детскую постельку и замерла. Остро-горькие позывы к слезам время от времени накатывали на неё, и она, устроив голову на подушечке, тихо вздрагивала в глухом, сумрачном одиночестве. Хотелось сжаться в комочек от обступившей её со всех сторон тоски. Она понимала, что запрещать чёрной кошке охотиться — всё равно что выкинуть рыбу на сушу; охота была у Млады в крови, но следовало отдать ей должное: она никогда не убивала сверх надобности — ровно столько, чтобы насытиться самой и накормить Дарёну. Вот только отчего сегодня она избрала своей жертвой эту прекрасную лебёдушку?! Боясь промочить подушечку насквозь, Дарёна уткнулась себе в руку.
...Шагов Млады она не услышала, поэтому вздрогнула, ощутив тепло её дыхания на своей щеке. Подхватив Дарёну на руки, женщина-кошка уселась на её место у столика, а её саму усадила к себе на колени.
— Не стала я возиться с птицей: раз ты её есть отказалась, то и мне она ни к чему... Отнесла матушке Крылинке, пусть они съедят. — Помолчав, Млада нежно ткнулась губами Дарёне в шею и смешливо мурлыкнула: — Заодно и узнала, что с тобою такое... Ну, и чего мы молчим, м? Подушечки набиваем, а сами словно воды в рот набрали?
По-другому Дарёна представляла себе всё это. Она думала, что будет волнующе, с бурей чувств, ослепительно и оглушительно, а вышло... вот так.
— Я сама только сегодня узнала. Собиралась сказать, как только ты придёшь домой, — шмыгнула она носом. — А тут... эти лебеди...
Млада прижала её к себе крепче, словно стремясь укутать в свои объятия потеплее.
— Прости, — щекотно дохнула она Дарёне на ухо. — Прости, ежели огорчила тебя... Я больше не стану на лебедей охотиться, обещаю. Слово даю. Веришь?
Дарёна только кивнула в сгущающемся сумраке и обняла Младу за шею, привычно запустив пальцы ей в кудри.
— Не сердишься? — спросила та, пытливо ловя её взгляд. — Потому что ежели сердишься, я ведь места себе не найду, пока не простишь.
— Нет, не сержусь. — Дарёна прильнула щекой к щеке своей супруги, а внутри у неё наконец-то разливалось тепло, которое прогоняло то убийственное, отгораживающее от мира вселенское одиночество.
— Ты моя горлинка... — Поцелуй в висок — и Млада решительно подхватила Дарёну на руки снова. — Давай-ка на отдых устраиваться, поздно уж.
Только в раннем детстве Дарёну так заботливо укладывали в постель, когда она, сморённая посреди весёлой игры всевластным сном, оказывалась не в состоянии добраться до опочивальни и раздеться сама. Сильные руки Млады умели быть нежнее матушкиных, когда освобождали Дарёну от одежды и расчёсывали волосы, обмывали ей в тазике ноги и взбивали подушки, чтоб было мягче лежать.
— Я скоро приду, лада. Помоюсь быстренько... Баню топить не буду — ополоснусь и так.
— Воду бери из большой бочки... Она на солнце за день нагрелась, — посоветовала Дарёна.
— Угу. — Чмок в губы, и Млада выскользнула из дома.
Оставшись одна, Дарёна растянулась в постели. Ох и денёк... Тело гудело от усталости и жаждало сна, а вот живот и не думал угомониться — снова требовательно забурчал, лёгким жжением давая знать, что хотел бы наполниться. И он был в своём праве: Дарёна от переживаний из-за лебедей так и не поужинала.
На кухонном столе обнаружились гостинцы: крынка свежего молока, медовый калач, пирожки с рыбой и кисель с мочёной клюквой. Матушка Крылинка неустанно подкармливала их с Младой, хотя Дарёна и сама прилично умела готовить, да и съестных припасов у них всегда было вдосталь. Наверно, в глазах этой доброй женщины они обе оставались детьми, нуждающимися в заботе... Как бы то ни было, сейчас гостинцы пришлись Дарёне весьма кстати. Сначала она навернула пирожков с рыбой, заедая их киселём, потом налила миску молока и накрошила туда калач...
Руки Млады опустились ей на плечи, и Дарёна, вздрогнув, икнула.
— Кушай, кушай, — с мягким смешком мурлыкнула женщина-кошка. — Ты теперь не только себя кормишь, лада.
*
Лето только начинало раскрывать земле свои объятия, а потому ещё не успело отдать всех своих сокровищ; увы, Дарёна не могла заставить смородиновые кусты поднатужиться и за одну ночь превратить зелёные ягодки в чёрные. На вишне едва виднелись крошечные завязи, до созревания которых был ещё целый месяц, а малина пока лишь выпустила скромные и мелкие цветочки.
— Ягод хочу, — хныкала Дарёна, уткнувшись в плечо Млады. — Так хочу, что они мне даже ночами снятся!
— Где ж я тебе их возьму, горлинка? — разводила та руками. — Не созрели ещё, сама видишь... Кушай пока клюкву и бруснику мочёную, а там и свежий урожай подоспеет.
— Не хочу прошлогодней клюквы, — вздыхая, кривилась Дарёна. — Сладкой ягоды хочу... Малины.
— Ладушка, будет тебе и малина, и смородина, и вишня — всё будет, — терпеливо утешала женщина-кошка. — Всему есть своё назначенное время у природы, против неё не попрёшь.
Умом Дарёна это понимала, но внутри у неё сидел кто-то очень требовательный и прихотливый, и для него не имели значения время суток, время года и законы природы. Если он чего-то хотел, следовало ему это непременно дать, а все попытки договориться приводили к дурному настроению и такому же самочувствию.
— Это не ты привередничаешь, это дитя просит, — объясняла матушка Крылинка, гораздо более опытная в таких делах, нежели Дарёна. — Кушай всё, чего хочется. Сад наш — вот он, и всё, что в нём растёт — твоё. Приходи, рви и кушай, даже не спрашивая. — Она широким движением руки обвела окрест, стоя под самой большой и старой яблоней, на которой зеленели ещё совсем крошечные плоды. — А ежели у нас чего-то не сыщется, что тебе по вкусу — в любом другом саду можешь попросить, и никто тебе не откажет. Скажи только, что ребёночка ждёшь — и всё тебе дадут, досыта накормят.
— Как это? — удивилась Дарёна.
Это был обычай Белых гор: беременной женщине позволялось и прощалось всё. По неписаному правилу её оберегали, оказывали помощь, удовлетворяли её желания и прихоти, которые считались потребностями растущего внутри неё ребёнка. Но начало лета есть начало лета, и свежих ягод, по которым так страдала Дарёна, взять было пока негде. Оставалась только набившая оскомину клюква прошлогоднего урожая, хранившаяся в бочонках с водой, но на неё Дарёна уже смотреть не могла. Ей хотелось чего-то эдакого... Такого... А какого — она сама толком ещё не поняла.
Но выкрутасы желудка были ещё половиной беды. Дарёна испытывала постоянную усталость, всё валилось из рук, и сколько она ни спала, а всё равно не могла выспаться, словно сражённая непонятной хворью, тянущей из неё силы. Долго мучиться не пришлось: матушка Крылинка подсказала чудодейственное средство — всё ту же воду из Тиши, которая не только избавляла от тошноты, но и наполняла бодростью. В доме Твердяны Дарёну в любое время ждал ковшик этой воды, ежедневно бегать за которой подрядили самого младшего члена семейства — Раду. Навсегда забылась утренняя пытка подъёмом, когда Дарёне казалось, будто какие-то призрачные чудовища с когтями отрывают её душу от тела, а оно кричит и стонет в предсмертной муке. Всего несколько глотков с вечера — и утром она открывала глаза легко и радостно, с птичьими песнями на душе, со свежей головой и солнечным настроением, готовая к тысяче дневных дел. Млада не могла не заметить эту перемену в Дарёне.
— Вот такой ты мне больше нравишься, лада, — мурлыкнула она, когда они сидели вечером на берегу Синего Яхонта и любовались тихим, ясным закатом. — А то, когда тебе неможется, я места себе не нахожу, на службе все мысли о тебе одной — хоть совсем из дома не уходи.
— А мне любо, когда ты дома, — прильнула Дарёна к её плечу. — Может, Радимира даст тебе отпуск?
Млада вздохнула.
— Нельзя сейчас в отпуск, горлинка, не время. За западной границей надо смотреть в оба глаза.
Вечерняя прохлада дохнула Дарёне в спину тревогой. Сонно колыхалась высокая трава, небо безмятежно рдело остатками зари, а вершины гор дремали, как мудрые, но очень усталые старцы, присутствовавшие при зарождении мира. Больно было видеть на чистом, гладком челе Млады тень этой тревоги, хотелось расправить её помрачневшие брови, нависшие над глазами, совсем как у Твердяны. Разглаживая пальцем складочки меж ними, Дарёна с грустной, робкой надеждой прошептала:
— А может, ещё уладится всё? И не будет ничего дурного?
— Мне бы этого тоже хотелось, милая, — проронила Млада в ответ.
Слова не находились — видно, разбежались по озёрному простору. От досады, что не получалось развеселить Младу, Дарёна всхлипнула. Когда женщина-кошка хмурилась, день меркнул, а её белозубо-клыкастая улыбка была Дарёне нужнее воздуха. Если глоток воды из Тиши спасал от дурноты и слабости, то эта улыбка воином-победителем уничтожала все невзгоды и душевное смятение. На ней держалось счастье Дарёны, от неё зависели покой её сердца и уверенность в будущем.
— Ничего, ладушка, — сказала Млада, расправляя брови и чуть приподнимая уголки губ. — Просто устала чуток сегодня, вот и взгрустнулось... У меня есть ты, а скоро появится на свет наша дочка — чего мне ещё желать для счастья?
А Дарёне не хватало для счастья... вишни. Но не простой, а сладкой, как малина, и эта новая прихоть настигла её среди ночи очередным кошмаром. Лёжа рядом с Младой, она грезила о великолепных деревьях, на которых росли тёмно-красные глянцевые ягоды, по виду — точь-в-точь вишня, а на вкус — слаще мёда. Дарёна понятия не имела, существовали ли такие ягоды на свете, но сидевший у неё внутри привередливый Кто-то желал именно их: «Хоть на край света иди, а добудь. Хочу!» — требовал он.
«А ежели такие ягоды не растут нигде?» — растерялась Дарёна.
«Ничего не знаю, — отрезал Кто-то. — Ищи где хочешь».
Вкус так ярко и правдоподобно представлялся Дарёне во всех его оттенках, что её рот наяву невольно наполнялся слюной. «Вот же опять напасть», — думала она измученно, а луна усмехалась в окно, мудрая и далёкая от всех этих страстей. Вконец дойдя до изнеможения, Дарёна решилась разбудить Младу.
— М-м? — отозвалась та, устало приподнимая веки, и в лунном свете её глаза замерцали, наполненные голубым драгоценным сиянием. — Что, горлинка? Тебе нехорошо?
Дарёне было стыдно называть истинную причину, по которой она прервала отдых супруги, но Кто-то сурово хмурил брови и ставил вопрос ребром: или сладкая вишня, или завтра будет гадкий день с тошнотой, слабостью и отвратительным настроением — словом, с полным набором «радостей».
— Младушка, а бывают ли такие ягоды... Ну вот, представь себе: на вид — как обычная вишня, но по вкусу — сладкая, точно малина? — спросила Дарёна, робко рисуя на плече супруги загадочные каракульки.
Ожидая ответа, она затаила дыхание: рассердится или нет?.. Конечно, не годилось будить усталую Младу среди ночи из-за каких-то ягод, которые могли оказаться выдуманными, да и быть рабыней своих прихотей Дарёне порядком поднадоело, но её отчасти успокаивали слова Крылинки: «Это не ты привередничаешь, это дитя просит».
Кажется, Млада не рассердилась. Её лицо, озарённое луной, казалось бледноватым и усталым, растерянным, заспанно-грустным — каким угодно, но не сердитым.
— М-м... Слыхала я о таких ягодах, — промолвила она. — Зовутся они птичьей вишней, но растут в более тёплых краях, чем наши. В Белых горах для них слишком холодные зимы, которых им не пережить — вымерзнут.
— Жалко, — вздохнула Дарёна, устраивая голову на тёплом плече Млады. Впрочем, оно было твердоватым, для того чтобы служить подушкой.
— Спи, горлинка, — пробормотала женщина-кошка и вскоре снова заснула.
А от Дарёны сон улетучился: услышав, что созданные её вкусовыми причудами ягоды — не плод воображения, а действительно существуют, она потеряла покой.
«Ну вот, видишь? Они есть, — не унимался Кто-то. — И ты должна их для меня добыть, чего бы тебе это ни стоило!»
Сунув голову под подушку, Дарёна рыкнула сквозь зубы. Ох уж этот Кто-то! Намучилась же она из-за него...
С самого утра все её мысли были только об этой птичьей вишне. Ей казалось, будто она перекатывает во рту сочную, упруго-прохладную ягоду, медленно разминая, лаская, обсасывая сладкую мякоть, пока на языке не осталась одна косточка... Воображение работало бессовестно ярко, подбрасывая ощущения во всех подробностях и заставляя её ловить призрак вкуса и жаждать его наяву. А потом ей вдруг пришло в голову: а кольцо? Ведь Дарёна достаточно хорошо представляла себе желанную ягоду — и вид её, и даже вкус! Наверняка этого будет довольно, чтобы попасть с помощью кольца в то место, где она растёт. Была не была!
