Звуки выцвели, цвета исчезли — я понимал лишь то, что со мной происходит нечто неправильное, не нужное мне. Надо было что-то сделать, но я не помнил, что именно! Надо... встать, пойти — я не знаю, куда! — но очень нужно.

— Парень! Стоять!

В плечо упиралась рука какого-то мужчины, не давая упасть.

— Да стой же ты... пьяный, что ли?

— Н-не...

Он нагнулся, понюхав.

— Трезвый. Наркот, чтоб тебя!

Это было обидно, я снова попытался затрясти головой:

— Н-нет! Сейчас... пройдет. — Я наконец понял, вспомнил, что со мной. — Приступ... простите, сейчас я...

— Стой спокойно! — Он даже слегка встряхнул меня, еще прочнее прижимая к стене. Кивнув, я закрыл глаза, но это оказалось настолько неприятным, что тут же открыл обратно, даже слегка выпучив для гарантии.

— Тебе скорую надо вызвать?

— Не... Не нужно. Приступ, он быстрый. — Язык путался во рту, меня еще немного клонило в сторону, но то ощущение "необходимости неизвестного" уже уходило, оставляя лишь слабость и легкий озноб.

— Стоишь?

— Стою. Спа-асибо.

Он наконец отпустил мое плечо и сделал шаг назад. Выражение на лице мужчины было таким сложным, что я начал оправдываться:

— Простите, это бывает... Когда перенервничаю... или еще вот...

— Падучая? В смысле — эпилептик?

— Нет, последствия удара.

— Кирпичом?

— Током.

Он, хмыкнув, встал шагах в двух. Мысли потихоньку возвращались на места, зрение уже не сходилось в узкий луч, лишь сильное желание прилечь, пусть даже на пол, все еще не давало отойти от стенки. Чтобы отвлечься от этой унылой слабости, я посмотрел на собеседника. Тот стоял рядом у окна и сразу было понятно, что перед тобой творческий человек. Красивая седина, кожаный пиджак, под ним водолазка, потертые джинсы и начищенные до блеска туфли. Чуть выше меня, то есть среднего роста. Как же его?

— Я вас знаю, вы Озимин, главная звезда "Луча".

Хотелось говорить, на любую тему, лишь бы не молчать — мерзкая муть еще крутилась где-то совсем рядом, не желая отступать, и слова ее чуть отстраняли.

— Может и так. — Мужчина достал из кармана пачку сигарет. — Чего это вас так потрясло? Пришли роман пристраивать, а его не приняли?

— Нет, вычитку принес. Сам пока не пишу ничего. За другими правлю.

— От литературных изысков так корежит?

— Не, это я в армии получил.

— Контузия?

— Не поверите... с лестницы упал.

Он усомнился, закуривая:

— Так уж "с лестницы"?

— Со стремянки. Проводку чинил. Сначала наверху долбануло, потом упал, башкой с размаху об батарею приложился, да еще стремянка сверху грохнулась. И по тому же месту.

— Бывает.

Озимин стоял вроде бы сам по себе, но так, чтобы не выпускать меня из виду. Я сейчас красивый, самое то любоваться: бледный, до зелени, и голова трясется. Как всегда, после приступа. Леська в первый раз перепугалась, потом рассказывала, да так эмоционально... я лишь радовался, что при маме ни разу не приключалось. Давно приступа не было, лечивший меня врач сказал, что еще с год будет потряхивать, но уже месяца два все было нормально.

Видимо, это все погода. Чертов снежок.

Я старался не замечать слабости, зная, что чем меньше буду обращать на нее внимание, тем быстрее она пройдет. Так что лучше поговорю с умным человеком:

— А вы правда диссидентом были?

У Озимина в "Луче" была странная репутация. С одной стороны все дружно считали его сволочью, причем независимо от того, нравился он говорившему как писатель или нет. С другой все так же признавали, что писатель он выдающийся, вполне оправдывающий репутацию "звезды". Г.А. к слову, его терпеть не мог, но не говорил, почему. Ходили слухи, что Озимин перебрался в наши края после того как поставил не на тех и был выкинут с политического Олимпа, куда попал еще в перестройку, как правозащитник и борец за свободу. Сейчас, глядя на спокойно курящего, стряхивая пепел в замызганную баночку, "борца", в эти рассказы как-то не верилось. Депутаты и диссиденты это где-то в столице, а у нас-то им что делать?

Но мужчина вдруг ответил:

— Дураком я был, юноша. Просто молодым дураком. — Затянувшись, он посмотрел на кончик сигареты, словно решая, продолжить или нет, а потом все-таки сказал: — Написал свою первую книгу, а порядки творческой своры плохо знал... Разбирали мою писанину как-то в Союзе, и ладно бы недостатки в тексте искали, сейчас сам знаю, что слабо и неумело, только ведь вставали один за другим и несли чушь о том, что советскому народу не нужны подобные фантазии. Один за другим, как по писаному. Я от этого однообразия сорвался — вскочил, такой красивый, и попросил сделать мне копию протокола заседания, с перечислением выступавших, чтобы вечером на заводе, где тогда работал, провести собрание трудового коллектива и обсудить, действительно ли моя книга такая плохая. Если советским трудящимся не понравится, говорю, то рукопись сразу кину в печь мусоросжигателя. Но если одобрят, то пообещал организовать запрос по партийной и профсоюзной линии, с просьбой выяснить, почему это некоторые творческие граждане взяли на себя смелость объяснять рабочим людям, что именно нам должно нравиться. И поставить вопрос о том, на каком, собственно, основании.

— И чего?

— Попросили выйти, проголосовали, вынесли положительное решение. Укорили в излишней горячности. Книгу рекомендовали к изданию.

— А говорят, что вас не печатали?

— Вы меня откуда знаете?

— Книжки читал. И журналы.

— Если читали, то как же меня тогда "не печатали"?

Он чуть более размашисто, чем требовалось, двинул рукой с сигаретой и я неожиданно понял, что собеседник изрядно пьян. В "Луче" вообще трезвые писатели встречались куда реже, чем подвыпившие. Видимо потому, что сюда они приходили решать "несущественные" вопросы, и потому можно было слегка расслабиться после серьезной работы, которая все больше на дому происходила. Хотя может это потому, что именно здесь они получали деньги, на которые можно было выпить, и не хотели откладывать?

— Но слушки пошли. "Он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино!"

Вина в буфетах "бумажного дома" не водилось. Или коньяк сомнительного происхождения, или какие-то польские ликеры, или пиво. Причем все по совершенно конским ценам.

— То есть наговаривали на хорошего человека?

Он снова хмыкнул:

— Тогда время такое было, что каждый второй диссидентствовал. А каждый первый — стучал. Впрочем, как сказал один не очень хороший, но разбирающийся в своем деле человек: "Что бы ни говорили — лишь бы говорили!" Слухи и репутация, пусть даже дурная, всегда в плюс при творческой профессии. Потому что без них о тебе может вообще никто не узнать, как бы хорошо не писал.

Мы некоторое время стояли рядом. Мэтр смотрел в одну точку, думая о чем-то своем, а я никак не мог придумать, о чем еще можно с ним поговорить. Даже фокусом не похвастаешься, конфеты кончились.

— Это очень полезно, если у тебя есть правильная репутация. Пусть даже с легким душком. Главное не попадать в ситуации, когда ее придется оправдывать. — Сказано было без выражения, словно сама собой разумеющаяся банальность.

Наконец, я нашел тему, которой можно продолжить разговор:

— Владимир Афанасьевич, можно вопрос? Вы вот в "Небесах вселенной" в начале перечислили снаряжение экспедиции, а потом героям пришлось создавать оружие против инопланетян переделывая научные приборы. Это так специально придумано?

Мэтр пожал плечами:

— Постоянно спрашивают. Забыл я, что там у них с собой было. Торопился, текст по главам сдавал, вот и забыл. Но судя по отзывам и так неплохо получилось.

Я вспомнил, как два знакомых любителя фантастики подрались, обсуждая скрытый смысл "Небес", и не согласился:

— Разве так можно? Вы же серьезный писатель!

— С чего вы взяли?

— Так я же читал? Отличные книги, увлекательные и мысли интересные дают!

— Дилетантский подход. Определения даны авторитетными людьми и проверены временем: если ты пишешь о грязи и страданиях тяжелыми многозначительными фразами, от которых тянет зевать, а после прочтения хочется удавится — вот это серьезная литература. Ее положено хвалить, платить большие гонорары и давать премии. А если читать тебя интересно и не успеваешь опомниться как книга закончилась, то это презренный легкий жанр, проходная поделка, которую, конечно, забудут сразу как только закроют последнюю страницу. Гонорары, похвала и премии для такого не предусмотрены. Дескать хорошо, но не дотягивает, а потому ничего не стоит. Так что я писатель несерьезный. Пишу всякую дрянь. И тысячи людей со всей страны пишут письма о том, что эту дрянь читать не стоит и требуют немедленно перестать меня печатать.

— А вы переживаете?

— Несказанно.

Озимин снова потянулся за пачкой сигарет, с сомнением посмотрел на нее и убрал обратно в карман.

— И все равно — поставите "Небеса" на полку, а потом будете проходить мимо и переживать.

— Не буду. Я своего ничего дома не держу.

— Почему?!

— Зачем?

— Ну как "зачем"? Чтобы любоваться плодами своего труда!

— Зачем ими любоваться?

— Ну это же хорошие книги, вы ими доставили кучу радости множеству людей?

— Молодой человек, а если бы я производил деревянные члены — мне тоже стоило с каждой партии один на полку ставить? Они ведь тоже доставляли бы людям радость? Нет уж, из бумажной продукции я признаю только сберкнижки. Вот тут от полки не отказался бы.

Он вдруг резко встал, чуть качнувшись, оглядел меня:

— Точно в порядке? Тут хороший медпункт, могу проводить.

— Точно. Спасибо!

— Ага... Бывайте. — Неопределенно махнув рукой он двинулся в темноту коридора, а я вдруг сообразил, что стоял он рядом и травил байки не из интереса, а просто чтобы не дать мне упасть снова, если что. Нормальный человек, а говорили — сволочь.

Никому в издательстве нельзя верить.

Вздохнув, я снова присел на подоконник и опять прижался затылком к холодному стеклу. Действительно, время лечит. Год назад после приступа я мог еще день валяться пластом, а сейчас только легкая слабость и, почему-то, чувство голода. Прислушавшись к самому себе подытожил, что меня еще чуть-чуть дергает, но хочется уже не тихо помереть, как всего десять минут назад, а ровно наоборот — пить, мороженого и Леську. Последнее желание как-то особенно грело. Попить можно разве что воды из-под крана, на мороженое нету денег... так что вся надежда на подругу. Но опять же сначала придется везти чертовы кассеты.

Встав, подкинул сумку на плече, посмотрел по сторонам. Из кабинета Г.А. доносились невнятные завывания очередного самобытного таланта, где-то этажом ниже вовсю гремела еле слышная здесь музыка, за рядом дверей не ощущалось никакой жизни... притаились, гады! А еще на шкафу с отломанной дверцей стоял очень пыльный графин. Странно, что никто из бумажной братии не утащил в свое логово. Видимо, отмыть его казалось всем настолько невыполнимой задачей, что и браться не стоило. Но я не брезгливый — оглянувшись по сторонам подошел и привстав на цыпочки аккуратно вытащил из графина пробку, с навершием виде большого стеклянного шарика, тяжелого и неожиданно красивого, если посмотреть на свет. Отлично, сойдет в качестве магического атрибута! Как ни крути, но теперь без навязанного этой авантюристкой клиента не обойтись. Иначе совсем туго. Да и денег на нормальный реквизит нету. С паршивого "Луча" хоть что-то домой принесу...

Сунув пробку в карман я отправился трудиться.

На сегодня оставалось лишь отдать накопившиеся кассеты в "Орион". Попытка выяснить у начальства, почему я ношу их не в Спецсвязь, а в место, где о них ничего не знают, успехом не увенчалась, потому что начальница сочла это попыткой перевода темы с моего "прогула" и категорически приказала выполнять свои обязанности. Ну а я что, я ж ничего! Сказали — делаю.

При виде меня отличница... хотя не верю я в это, наверняка лишь хорошистка! А то и троечница-прогульщица. Девушка резво сняла трубку телефона и набрала явно внутренний номер. Я успел лишь услышать "да, он тут" и подойти к стойке, как от лестницы послышалось:

— Ну что же вы так, молодой человек? Мы вас вчера еще ждали, почему опаздываете? Вам, между прочим, за доставку зарплату платят!

Тон был таким барственно-покровительственным, что прямо-таки провоцировал на подобающий ответ:

— Вас много, я один! Ноги не казенные. И ваще!

Мужик хмыкнул, оглядел меня, подвигал пальцем выложенные кассеты и неожиданно согласился:

— И в самом деле. Мотивация должна иметь место, это основа нормального бизнеса! — После чего отработанным движением вытащил из внутреннего кармана пиджака толстый бумажник. — Давайте так договоримся: вы не откладываете доставку, даже если у вас есть очень нужные дела, а я лично, из своего кармана, без всяких документов, выдаю вам вот такую бумажку.

И он протянул мне десятку. Не рублевую, натуральное "у-е", чистенькое и гладенькое. Рука протянулась даже раньше, чем голова успела что-то подумать, и спустя секунду я уже прятал добычу в карман.

— Могу я надеяться на вашу обязательность? — Теперь его тон стал еще более покровительственным и даже захотелось толи дать в морду сразу, толи рассказать Димке о таком жирном коммерсе. С другой стороны оба этих варианта лишали меня... да фактически второй зарплаты! Прямо вот так, из воздуха, просто за доставку того, что я и так должен доставлять! Ладно, потерпим.

Хотя все-таки у было такое ощущение, что в чем-то меня здесь дурят. Нет, я еще раз проверю адрес и уточню в институте. Чтобы так легко расставаться с деньгами нужно что-то с этого иметь... а если он это имеет, то нельзя ли и мне?

Не решаясь вытащить бумажку на свет пощупал, пошуршал прямо в кармане. Потом все-таки не выдержал и достал. Да, десять "убитых енотов", вроде не фальшивые. Вот просто так. Эй, а день, между прочим, не такой уж и плохой! Как там Иваси пели: "мятая зеленая бумажка путь мой осветила как маяк"? И здесь не трояк, а целая десятка! Четверть месячного заработка вот просто так!

Уже в автобусе подумалось, что десятка это мало. Мне бы пару сотен... а лучше сразу пачку — купить всем подарков, дома диван поменять, одежду купить, к родителям съездить с гостинцами. Надо же, а до армии меня такие мысли совсем не посещали. Но я тогда и не работал? Значит, стоит начать, как все мысли только о деньгах? Неужели есть люди, которые о них не думают? Сколько себя помню всем вокруг их не хватало, хотя мы жили не бедно — и у отца оклад приличный, и у мамы зарплата. Но это когда было...

Настроение снова поползло вниз, пришлось принимать срочные меры — рядом с домом поменял "енота", купил себе конфет для тренировки и шоколадку Леське, макарон, масла, еще чего-то по мелочи... а потом деньги опять кончились и на мороженное уже не хватало. Да чтоб их! С другой стороны через неделю — еще десятка. А через две-три — зарплата. Ничего, проживем.

Мысль о предстоящем "волховании" я старательно гнал. Да, мне как-то не по себе. До сих пор откровенного обмана или воровства нам удавалось избегать... ну, за исключением того случая со складом... неважно. А тут придется в глаза человеку врать. Вдруг не поверит?