Игры в вечность

— Да, — сказал Атт, — потрогай, не бойся.

Долго не решался Мелам протянуть дрожащую руку, кощунством казалось ему прикасаться к небесам, святотатством. Нет... ничего особенного, теплая, гладкая, упругая поверхность. Протянул другую руку... ничего. Только мягкие искорки потянулись к пальцам, дрогнули и улеглись.

Атт улыбался.

— Понял? — спросил он.

— Это все вы?

— Всего лишь замки на песке, Мелам. Мы куда большие дети, чем вам кажется.

Долго молчал, словно собираясь духом.

— Знаешь, чего я боюсь больше всего? А? Ты знаешь, чего боится владыка небес? — он нахмурился, резко проступили морщины на лице, и Мелам вдруг отчетливо осознал — Атт старик, действительно старик, ему чудовищно много лет.

— Мне все кажется, — тихо сказал бог, — что однажды набежит большая волна, и смоет... а что я, глупый ребенок, могу?

Он стоял у самого края мира, протянув руки к хрустальному своду небес. Казалось, ударь со всей силы, и небосвод дрогнет, затрещит...

Стало ужасно, невыносимо страшно.

— Зачем ты говоришь мне все это?

Атт лишь покачал головой.

— Я ведь раньше думал — ну и пусть, ерунда, смоет, так построим новые, заново слепим людей. Я думал, это игра, Мелам. Думал, не выйдет, так переиграем, или просто уйдем, если надоест. Бросим и уйдем. Понимаешь?

Уже собираясь ответить, Мелам снова натолкнулся на взгляд небес, и промолчал. Ибо как на равного. Человек и человек.

Да, он понимал.

— А я так хочу домой, Мелам.

Вот так.

— И мы можем, вот сейчас, вот прямо сейчас, отправиться к богам? — Илькум во все глаза смотрел на деда. — Можем, да?

— Можем. Но сейчас мы идем домой, — ответил за деда царь.

— Так или иначе, дело сделано, — нехотя вздохнул дед. — Зачем нам к богам? Просить у Златокудрой прощения? Думаешь, поможет, мальчик? Но если понадобится, мы знаем, где искать.

* * *

Далеко они не ушли.

— Эй, ты!

Чуть хрипловатый грубый голос.

Царь не стал оборачиваться, хоть и сразу понял — обращаются к нему. Оборачиваться было лень.

Он успел сделать еще несколько шагов, прежде чем чья-то ладонь цепко впилась в его плечо, с силой разворачивая к себе. Тихо зашипел от боли — рука и без того сломана, нечего уж так-то хватать.

— Стой спокойно, ублюдок! Ты что, не слышишь?! — злился незнакомец. Высокий, на голову выше царя, худой, темноволосый, лицо перекошено от ненависти. И тут же короткий удар в челюсть, почти без замаха, отбросил Атну на несколько шагов.

— Что ты хочешь? — сухо спросил царь, медленно поднимаясь на ноги, оттирая кровь с разбитой губы.

— Ничего. Я пришел посмотреть.

— Посмотреть? Ну и как?

Незнакомец демонстративно осмотрел царя с головы до ног и с презрением плюнул.

— Не ахти, — бросил он.

— Хорошо, — согласился царь.

Потом безразлично пожал плечами и отвернулся, собираясь идти.

— А ну, стой!

Вокруг плывет глухой непролазный туман, вязкий, серый, надежно ограждающий от ненужных глаз. Лишь небольшой пятачок чистого прозрачного, словно хрусталь, воздуха между ними.

Вон он стоит, ждет, застыл напряженно, словно в боевой стойке, пришел мстить. Кто ты такой? Бог? Гизиду, гневный хозяин лесного стража? Демон, посланный убивать? Темные глаза незнакомца смотрят в глаза царю, сверкая бешеным огнем.

Да, он пришел мстить! Дурак.

Царь медленно, за ремень, потянул с плеча автомат. Хорошо, что заряжен, только предохранитель надо до конца вниз... ухмыльнулся незнакомцу. Тот едва уловимо дернулся, неуверенно переступая с ноги на ногу.

— Что ты хочешь? — спросил царь.

— Твоей смерти!

— Тогда убей.

Глупо сражаться с богом, боги бессмертны. Даже если выстрелишь, даже если он сейчас упадет, потом придет снова и так же встанет за спиной. Но стоять и покорно ждать — еще глупее.

— Ублюдок! — зарычал сквозь зубы бог.

— Я буду стрелять, — ровно сказал царь.

У бога нет ответа, он молчит, он пришел не за этим, он пришел мстить, драться, как мужчина с мужчиной... да, пришел мстить и драться. Он и правда пришел посмотреть. Не убивать. Хотя, пожалуй, убил бы с удовольствием.

— Ладно, — царь нажал на курок.

Короткая очередь разорвала воздух, почти без звука, словно серый туман поглотил все, только чуть хрустнуло в ушах... медленно-медленно летят пули. На лице бога недоумение и боль, спустя вечность он падает на колени, схватившись за грудь, согнувшись... алая кровь проступает под пальцами.

Царь медленно подходит к нему.

— Еще? — спрашивает он.

— Подожди, — глухо хрипит бог.

— Хорошо.

И царь садится рядом, вытянув больную ногу, положил на колени автомат.

Бог отчетливо скрипит зубами, разглядывая окровавленную ладонь, ему больно и страшно... да, он бессмертный, человек бы не выжил вот так, когда сердце и легкие разорваны в клочья, почти в упор.

— Прости, — говорит царь. — Но тогда у меня не было выбора. Хватит. Вы уж как-нибудь сами.

Бог долго-долго смотрит ему в глаза и долго-долго молчит, по его лицу скользит тень понимания. Не было выбора. Тогда...

— Да, — соглашается вдруг, неизвестно с чем, может быть сам с собой.

— Ты еще будешь убивать меня?

Бог отворачивается, мотает головой, пытается вздохнуть, но вместо этого заходится кашлем.

— Тогда я пойду, у меня дела, — тихо говорит царь.

И тяжело поднявшись на ноги, ковыляет в туман.

— 13

— Похотливая сука! — визжала Кани, рыжеволосая богиня красной глины. — Она сама виновата! Пусть убирается в ад! Пусть черви обглодаю ее кости!

Женщины осторожно поддакивали, мужчины сокрушенно качали головами — все шло как по писанному.

Атт сидел смурнее грозовой тучи, изредка громыхая отдаленными раскатами, чтобы утихомирить зал. Яснолицый Италь бросал на него короткие косые взгляды, и снова принимался изучать свои ухоженные ногти — маникюр занимал солнце куда больше превратностей любви. Говорят, и Яснолицый успел засветиться на Унхареше той ночью, побродил и убрался восвояси в положенный закатный час. Может быть, отчего бы и нет... Маленький лесной бог Гизиду рядом с громадой светила нервно хихикал, кусая губы и пугливо зыркал по сторонам. Говорят, он тоже был в горах, не цитадель смерти, а проходной двор, право слово!

Вот Думузи — тот тоже, наверняка, там был, хоть и не признается никогда, скотина! Он вполне успел прийти в себя, перестав хромать и неприятно булькать на вдохе, но землистый цвет осунувшегося лица говорил, что не все еще раны затянулись. Он сидел на положенном месте, сложив на груди руки, и откровенно скучал.

Серебряные локоны месяца-Кунана, тоскливо перебирал неизвестно откуда взявшийся ветерок. Ну, с этим все ясно — Лару обещала чудесные вечера под сенью звезд, но, видать, сорвалось. Как жаль. Если приглядеться — жаль было ни ему одному, рыжая Кани визжала со знанием дела.

Эмеш напряженно вглядывался в каждое лицо. Тщетно. Да и что он надеялся усмотреть?

Лару походила больше всего на затравленную лесную мышь, зажатую в угол, чем на прежнюю грациозную кошку с сияющим взглядом. Красные глаза, распухший нос, дрожащие губы шептали без перерыва: "это не я, это не я... я не хотела, это не я..." Сколько раз Эмеш пытался пробраться к ней и поговорить, но демоны строго блюли закон, охраняя пленницу — днем светлые илиль, ночью темные савалар, сменяя друг друга в ускользающий от взгляда миг.

Он изо всех сил пытался докопаться до правды, но правда ускользала, как верткий уж в неопытных руках ловца. Единственное, что удалось доподлинно узнать от Иникера — он сам вернулся домой почти на час раньше Лару, но вернулся почти под утро, и тут же завалился спать.

— Не лезь, — сурово сказал Атт, когда Эмеш прилетел с расспросами к нему.

— Неужели ты думаешь, это сделала она? — не поверил он.

— Плевать, — рявкнули небеса, — ты свое дело уже сделал. Не лезь!

Эмеш ушел, прикусив язык. Он проморгал беду, хоть и был рядом.

Атт отказывался говорить с ним, это как раз можно было понять, хозяин небес не мог простить Эмешу, что тот не уберег его дочь. Они ушли вместе...

Что теперь? Виноват? Да. Старый дурак? Сто раз да! Но не оставлять же как есть!

Но тогда как? Найти виноватого? Кого?

Бегал, глупо приставал с вопросами. Некоторые сразу посылали, как Атт, некоторые пожимали плечами.

Италь степенно и равнодушно поведал ему, что да, в горах был, ну и что с того? Не думает же Эмеш...? Нет, Эмеш ничего такого не думал.

Гизиду прятался и нервничал.

— Надо убираться отсюда скорее, — жаловался он, — иначе демоны сожрут нас самих.

Надо. Скорее. Но не оставлять же Ларушку.

Думузи... с ним всегда было не просто. И в этот раз степной ветер не был оригинален.

— Уходите, — хмуро говорил он. Как будто сам собирался остаться.

Помнится, в самом начале он все пытался улизнуть назад, но отчего-то не вышло. То ли не пустили, то ли передумал, сейчас уже не разберешь. Рвался, метался, потом успокоился и затих, залез подальше в свои степи.

Уходить? Как бы там ни было, привычной жизни пришел конец.

Но дело еще в том, что оставив этот мир и вернувшись назад, они вновь станут просто людьми. Не Вечными. Обычными. Их сила останется здесь, игра закончится. Все знали, что рано или поздно придется вернуться, но никто давно не воспринимал это всерьез. Триста лет — серьезный срок, за это время они забыли себя прежних.

Попробовать начать сначала?

— Мы слишком заигрались, — угрюмо бурчал Атт, расхаживая взад-вперед.

Он давно хотел уйти, но прекрасно понимал, если уйдет так просто — обрушится небо. А хрупкий, и без того, мир, уже начинал крошиться в руках. Строили наспех, неумело. Тут у нас горы, а вот тут река, да не так, а вот так... Слепили, как могли. Замок на песке.

И вот она — волна, поднялась с горизонта, бежит, грозясь нахлынуть высоким приливом.

Пока этого предпочитали не замечать.

А веточка, детской рукой воткнутая в песок, дала корни, зазеленела настоящим деревом на песчаной крепостной стене. Ящерка облюбовала высокую башенку — греться на солнце, а в тени, у западной стены, завелись муравьи. Живые жители замка. Настоящие, в игрушечном мире. Они перестраивали, меняли мир под себя.

И мир менялся. Становился все более реальным, обретая собственную плоть и кровь взамен зыбкого марева иллюзии, учился дышать легким вздохом ветров, учился плакать слезами дождя и смеяться зайчиками, бегущими по глади реки, учился петь голосами птиц и тихо шептать шуршаньем песка...

Мир неуклюже пытался встать на собственные ноги. Но его вело и швыряло из стороны в сторону. Он был пока не готов, еще бы немного, еще бы несколько сотен лет...

Настоящему миру нужны настоящие боги, — говорил Уршанаби, — вы не справитесь, и мир подомнет вас под себя. Лучше уходите. Вы же всегда знали, что придется уйти.

Они сами видели это — они не боги. И эта игрушка становилась слишком сложной для них-людей.

И без того...

А теперь еще демоны.

Демонов боялись, но боялись и уходить. Слишком привыкли. Как привыкают к хорошему, богатому, обустроенному дому. Бросать? Оставлять все? Уходить, с одной дорожной сумкой, неизвестно куда? Домой? А что там, дома? Однажды они уже сбежали оттуда, разменяв человеческую жизнь на божественную вечность.

Вечность стала слишком уютной, они слишком привыкли быть богами. Да, заигрались.

Демонов искали. Искали с единственной мыслью — лишь бы не найти! Потому, что никто не знал, что делать потом. Сражаться по-настоящему не умели. Дети против раскатистой океанской волны, что они могли? Вроде-как-боги, против подлинных демонов.

Вдруг все рассосется само собой? Глупо? Возможно. Но это был единственный шанс сохранить вечность.

Вечность улыбалась, словно шлюха, и призывно махала рукой.

Выход искали, но найти ничего не могли.

— Думайте, — смеялся лодочник-Уршанаби, обнажая несколько рядов нечеловеческих, острых зубов, — думайте. Возможно, один из вас выиграет главный приз.

Лару признали виновной, и Атт не сказал ни слова в ее защиту. Когда пришло время, он вышел на трибуну, шаркая ногами, словно дряхлый старик, и поставленным голосом зачитал приговор. В зале царила тишина, и только Лару тихо всхлипывала в своем углу. После этого демоны света илиль взяли ее под руки, и отвели во тьму Илара. Ибо так велит закон. Не верилось, что это смерть. Смерть это как-то по-другому, не здесь, не так, здесь только игра. Лару скоро вернется, веселая и прекрасная, и все будет как прежде. Вечно...

Думузи вздохнул с облегчением, провожая взглядом лодку, скользящую сквозь гладь реки.

Атт часто-часто моргал, стараясь скрыть слезы.

Наверх небо и ветер ушли вместе.

— 14

Дома встречала растерянная Шамхат.

— Господин... — она все никак не решалась начать, собираясь с духом.

— Не бойся, говори.

— Господин, — тихо начала Шамхат, — прости, что обращаюсь с этим к тебе, но... — она неуверенно облизала губы, — но я больше не слышу песни Великой Матери.

Эмеш едва удержался от ехидного смешка, сейчас это было бы не к стати. В его представлении Лару ну никак не подходила на роль Великой Матери, она и на роль жены-то не особо подходила. Но для людей златокудрая красавица всегда была олицетворением плодородия, так что все правильно, она и есть Великая Мать. Шамхат — жрица Златокудрой. И утратив связь с госпожой, жрица заволновалась.

— Лару в Тат-Фишу, — как мог более буднично сказал Эмеш. Почему-то стало неловко, словно он сам во всем виноват.

Никогда раньше не видел, чтобы так, на глазах, менялось лицо: краски поплыли, потухли глаза, по серым осунувшимся щекам пролегли широкие борозды слез.

— Тогда мы все умрем, — едва слышно произнесла она.

Эмеш стиснул зубы, он и сам все прекрасно знал, но предпочитал, пока мог, не замечать будущего. Все действительно не просто, слишком уж сильно люди зависят от них. Может быть со временем мир мог бы стать более самостоятельным... но долго ему вряд ли протянуть. Лару — это Жизнь. Без нее не взойдут посевы, не родятся дети, не распустятся цветы, певцы не сложат баллады под луной. Лару — это бурлящая кровь мира. Без нее лишь серость, покой и сон.

Не сразу, конечно, пока еще мир наполнен живительной кровью, но скоро ее запас иссякнет. Боги не подвержены этой напасти, но что делать в таком мире богам?

Собирать чемоданы?

Ну, наверно они найдут замену... нет, они обязательно вернут Лару! Потом отловят блудных демонов, и все пойдет, как прежде. Пойдет в вечность.

Шамхат рыдала, не стесняясь слез. Она не спрашивала, почему так вышло, ничего не спрашивала, просто рыдала, не в силах сдерживать свои чувства. Эмеш хотел было успокоить, но понял, что не найдет подходящих слов. Какие тут слова? Можно ли успокоить обреченного на смерть?

Можно лишь успокоить себя, поверить, что это всего лишь игра. Их человечки — ненастоящие люди, лишь искусно вырезанные фигурки на шахматной доске.

Хотели поиграть — поиграли, а что теперь?

Зря они...

— 15

Теплая, гладкая, упругая лазурь под пальцами, струится, переливается светом, щекочет крошечными искорками. Привычная лазурь небес.