Следующие три дня, проведенные с семейством, находящимся на гране нервного срыва, были для меня жестоким испытанием, сродни тропическому болоту, в котором мне как-то пришлось просидеть несколько часов, скрываясь от преследования, в мою бытность наемником.

После того, как я передал семью беглецов с рук на руки, мне было приказано перейти на запасную квартиру и не искать контактов, пока не разберутся, что произошло на хуторе. Моим словам поверили с трудом, и только потому, что их подтвердили живые свидетели. Случай с пропавшим курьером, а теперь засада на хуторе. Причем все это связано непосредственно со мной. Естественно, что все это как-то подозрительно смотрелось. Убивать меня не будут, но есть шанс, что вышлют обратно в Союз, а если я исчезну по дороге, то сразу запишут в предатели. Вот этого мне точно не надо. Значит, пора пускать в ход свой план.

Официальной датой моей смерти, зарегистрированной в полицейских протоколах, стало 7 августа 1944 года. Дежурному в полицейский участок около десяти часов утра поступило около десятка звонков от граждан, сообщивших о стрельбе в одном из домов на Кенигштрассе. К месту происшествия сначала приехала полиция, а спустя какое-то время приехала специальная машина и увезла два тела в морг. Скорая помощь, прибывшая часть позже оказала первую помощь раненому, которого обнаружили на месте преступления, а затем, в сопровождении полицейского отвезла его в больницу. После того, как все произошло, около дома, где произошла перестрелка, собралась приличная толпа, так как в благонамеренном и деловом городе Берне такие события случались крайне редко. Близко к дому их не пустили полицейские, перекрывшие подходы с обеих сторон улицы. На все вопросы любопытных горожан они коротко отвечали: — Ничего не знаем. Следствие разберется.

Люди отметили, что помимо полиции были еще люди в штатском, которые предъявив специальные жетоны дежурившему полицейскому, вошли в дом. В толпе сразу пробежал слушок, что дело совсем не простое, раз приехали из секретной службы.

В ходе расследования было составлено несколько протоколов со слов свидетелей. Позже к ним приложили отчеты и фотографии эксперты. После чего неспешно началось следствие, которое в итоге ни к чему не привело, а еще через пару месяцев дело сдали в архив. Вся эта история на семьдесят процентов была хорошо разыгранным спектаклем в двух действиях, куда входила инсценировка перестрелки и моя смерть. Связи барона и мои деньги сделали свое дело.

Еще года полтора тому назад, после долгих и осторожных поисков, я нашел в Москве канал сбыта. Им стал Михаил Артемович Думский, на вид совсем ветхий старичок с седыми нависшими над глазами бровями, начинавший работать с антиквариатом еще при царе. Не знаю, кем он был в воровском мире, но за все время нашего сотрудничества он ни разу не подвел меня. Именно через него ушли картины, антиквариат, драгоценности и накопившаяся за эти годы большая часть денег, а взамен я получал бриллианты. Когда я узнал, что мне предстоит ехать в Швейцарию, то мне оставалось только радоваться подобной предусмотрительности, хотя таким образом я заранее готовился к денежной реформе, которая должна была состояться осенью 1947 года. Бояться, что останусь без денег, у меня не было нужды, так как 1946 году я собирался провернуть еще два налета на подпольных миллионеров, которые должны были мне принести, как минимум, полмиллиона рублей. Данные по этим двум архивным делам, записанные мною по памяти, сейчас лежали в тайнике моей квартиры, и я надеялся, что акции пройдут не хуже, чем мое самое первое дело. Вот только с коллекцией монет я какое-то время не знал, что делать. Для начала показал ее Думскому, но тот сразу заявил, что покупателя на столь редкостный товар ему придется искать долго и я стал перед дилеммой: спрятать здесь или все же попробовать забрать с собой. Даже по тем любительским знаниям по нумизматике, что достались мне от хозяина тела, я смог из сотни монет выделить порядка трех десятков, которые уже сейчас имели большую стоимость. Обдумав еще раз, я выбрал третий путь: забрал только самые дорогие монеты, стоимость которых смог найти в специализированных каталогах, а остальные спрятал. Так что в Швейцарию я приехал не бедным родственником, а имея при себе небольшой мешочек с бриллиантами и второй, намного тяжелее и больше — со старинными монетами. Все это было положено на сохранение в один из столичных банков. Когда во время второй встречи с бароном я предложил ему деловое сотрудничество на паях, Арнольд фон Болен какое-то время смотрел на меня, а потом, хитро улыбнувшись, спросил: — Если я вас правильно понял, то вы собираетесь вложить в общее дело свою долю денег?

Его интонация и улыбка говорили сами за себя: откуда у русского коммуниста могут быть деньги? Это просто смешно!

Тогда я не стал распространяться насчет своих капиталов, но уже в следующую встречу построил маршрут нашей прогулки так, чтобы тот проходил недалеко от банка, где находилась моя ячейка. Когда наш разговор снова коснулся совместного бизнеса, я сказал, что готов представить ему доказательства своей платежеспособности.

— Что прямо сейчас и предоставите? — с хитрецой в голосе поинтересовался барон.

— А вы сомневаетесь, господин барон? — вернув ему не менее хитрую улыбку, в свою очередь, спросил его я.

— У меня нет привычки, верить кому-либо на слово.

— Я на это и не рассчитывал. Вон видите — здание банка? — когда барон утвердительно кивнул головой, я продолжил. — Давайте зайдем. Хочу вам кое-что показать.

Фон Болен сразу перестал улыбаться и как-то по-новому посмотрел на меня. Неужели этот коммунист не шутил? Именно этот вопрос читался в его взгляде.

Когда клерк, сопровождавший нас в отделение банковских ячеек, ушел, я вставил ключ, замок щелкнул. Я выдвинул ящик и подозвал, стоящего в отдалении барона. Когда тот подошел, я достал замшевый мешочек. Развязав его, осторожно вытряхнул часть содержимого себе на ладонь. При свете ламп камни вспыхнули, словно усыпанные брызгами ослепительного белого света.

— Как вам? — поинтересовался я, глядя на вытянутое от удивления лицо барона.

— Мой бог! Не ожидал! Просто не ожидал увидеть нечто подобное! Думал, какие-то военные секреты....

— Так вы думали, что я планами советского генерального штаба буду торговать?

— Ну-у-у... — замешкался барон, явно не зная, что сказать.

— Возьмите один камешек. На выбор. Проверите.

Фон Болен осторожно взял один из россыпи, двумя пальцами и так же осторожно опустил камень в жилетный карман. Ссыпав бриллианты в мешочек, я достал второй, объемный и увесистый, мешочек. При виде него в глазах барона засветились огоньки любопытства. Развязал тесемки и достал монету.

— Это все старинные монеты? — несмотря на очевидность, уточнил барон.

— Очень старинные. У меня есть несколько фотографий. Я их вам отдам. Проверьте, но вот насчет этой монеты, что сейчас держу в руке, могу сказать сразу: ее сестренку в 1941 году продали за 4250 долларов. Это американский серебряный доллар 1804 года. Еще имейте в виду, что с каждым годом эти монеты будут только прибавлять в цене.

Спрятав мешочек в стальной ящик, я достал оттуда несколько фотографий монет и протянул фон Болену: — Возьмите. Поинтересуйтесь у специалистов.

Выйдя из здания банка, мы какое-то время шли молча. Немец был в легком шоке и теперь пытался понять, как ему относиться к этому сразу, ставшим таким непонятным, русскому. До этого было все просто. Коммунист. Русский шпион. Один из тех, кто собирается утопить истинный миропорядок в крови капиталистов. А теперь? Кто перед ним?

Я понимал, что немецкому промышленнику трудно будет сломать сложившийся в сознании стереотип, поэтому не торопил его. Наконец барон заговорил: — Вы меня удивили.... Нет! Неправильно! Вы меня поразили своим деловым подходом! Да и как можно нечто подобное ожидать от коммуниста с их лозунгом: грабь богатых и раздавай бедным! От вас я такого точно не ожидал!

— Это еще не все, дорогой барон. Наибольшее удивление у вас еще впереди.

— Вы меня и так поразили — дальше некуда.

Я ему коротко описал, что будет с ним и его семьей, если он останется в рядах заговорщиков.

— Зачем вы мне это говорите?

— Хочу уберечь от смерти своего будущего компаньона. Если все пойдет хорошо, то вместе мы сможем заработать очень много денег.

— Откуда вы можете это знать?

— Сейчас отвечать не буду, но вот это письмо, которое вы вскроете через три месяца, подтвердит все, только что сказанное мною сейчас.

— Я вас не понимаю!

— Вы же знаете выражение: всему свое время. Так что наберитесь терпения и приготовьтесь ждать.

Спустя три с половиной месяца мы с фон Боленом снова были в кабинете его двоюродного брата, в сейфе которого хранилось письмо.

— Доставайте и читайте.

Тот достал конверт, потом посмотрел на печать, которую он еще тогда, три с половиной месяца, оттиснул на сургуче, запечатав им конверт. Пожал плечами, надорвал конверт и развернул сложенный вдвое листок. Текста там было совсем немного, так как у меня в памяти об этом событии сохранились лишь отрывочные сведения, но барон просто прикипел глазами к листку. Несколько минут он читал и снова перечитывал шесть строчек, написанным от руки широким размашистым почерком. Он просто не мог поверить своим глазам.

— Как? — спросил он меня, подняв глаза, сиплым, севшим от волнения, голосом.

— Теперь я могу вам ответить, так как доказательство того, что вы услышите, сейчас у вас в руках. У меня есть дар предвидения. Мои мать, бабка и прабабка ведьмами были, видно от них мне дар передался, хотя по мужской линии он до этого времени не передавался. Хотите — верьте, хотите — нет.

— Я бы не поверил, вот только это письмо... — немец не договорив, потряс листком в воздухе, — полностью подтверждает ваши слова! Вы непонятный, загадочный и непредсказуемый человек! Не знаю.... Нет! Вы мне дважды спасли жизнь, поэтому я должен благодарить бога, что мы встретились в этой жизни! Уже это переполняет меня благодарностью....

— Не будем тратить на это время, а лучше давайте вернемся к нашим делам. Как я говорил раньше: я хочу предложить вам совместное предприятие. Хотя оно лежит далеко от ваших профессиональных интересов, но мне думается, что предложение будет вам не менее интересно.

В моей прошлой жизни, я много чего почерпнул из истории картин. Особенно меня заинтересовали те, что стали дорогими и известными всему миру художественными произведениями. Провалившись во времени, у меня появилась возможность приобрести картины художников, чьи имена, в последствие, станут известными на весь мир. За эти годы, все, что мог, я вспомнил и записал. Картины. Аукционы. Цены. Прямо сейчас у меня в кармане лежал список картин и фамилий еще неизвестных художников, которые через два-четыре десятка лет будут стоить десятки, а то и сотни миллионов долларов, но это был список только одного из четырех направлений, которыми я собирался заняться в будущем. Неторопливо сунув руку во внутренний карман пиджака, я нашарил листок, потом достал его и расправил. Так как я заранее готовился к этому разговору, то изложил довольно быстро и лаконично. Все это время барон внимательно слушал, ни проронив, ни слова, а потом минут пять молчал, мысленно укладывая в голове полученную информацию.

— Знаете, Отто, я не раз думал о том, чтобы перевести свое хобби на крепкую деловую основу, но так и не собрался. По большому счету меня даже убеждать не нужно. Сам прекрасно понимаю, что это очень хорошее вложение денег! Так мы с вами компаньоны?!

— Вы еще в этом сомневаетесь, Арнольд?

— Теперь уже нет. М-м-м.... Среди моих знакомых есть полковник СС Вильгельм Модлиц. У него диплом искусствоведа. Образованный, начитанный, по-своему умный человек, далекий от политики. В свое время с воодушевлением принял идеи Гитлера, но судя по всему, в последнее время в них разочаровался. Вилли по интеллекту гораздо выше любого армейского офицера. Вот только со временем он привык красиво жить и сорить деньгами. Я, почему о нем вспомнил? Он одно время занимался произведениями искусства, привезенными из Европы, и даже кое-что помог мне приобрести... по сходной цене. Правда, последние полтора года наши пути не пересекались, но мне думается, что надо попробовать с ним поговорить. Как вы смотрите на это, Отто?

— Не называйте меня больше Отто, Арнольд. С новыми документами я получил новое имя — Александр Бурш.

— Поздравляю! За это дело надо выпить! Ваш фужер, Александр! А теперь.... Прозит!

Пригубив фужер с коньяком, я поинтересовался: — А он точно не фанатик?

— Одно время мы с Вилли довольно часто общались. Иногда он ставил меня в тупик резкими отзывами о некоторых руководителях рейха, но при этом никогда не трогал фюрера. М-м-м.... В общем и целом, у меня о нем сложилось впечатление как о трезвомыслящем человеке, хотя при этом, не сочтите за каламбур, он любитель выпить. Да и в карты не прочь поиграть.

— Это его проблемы, а как с ним можно связаться?

— Попробую найти его телефон, но для этого вам придется подождать.

Барон поставил фужер с остатками французского коньяка на сервировочный столик, после чего встал и подошел к письменному столу. Какое-то время перебирал бумаги, потом нашел записную книжку. Полистав ее, снял трубку, а спустя несколько минут я услышал: — Добрый вечер, Вилли. Ты еще не все деньги спустил за карточным столом?

После короткого разговора, к которому я почти не прислушивался, Арнольд повернулся ко мне и сказал: — Думаю, что Вилли, все правильно понял. Мы договорились с ним встретиться.

— Если вы с ним договоритесь, то пусть начинает подыскивать для нас картины. Интересует коллекция картин во дворце Иммерхоф. Особенно картины Густава Климта. Они сгорят в 1945 году.

— Несмотря на то, что я вам верю, мне очень странно слышать подобные слова.

— Привыкайте, дорогой барон, привыкайте. Кстати, нам нужно будет определиться с местом хранения произведений искусств.

— Насчет этого не волнуйтесь. Вы, надеюсь, не забыли о моей вилле под Цюрихом. Именно там хранится моя коллекция картин.

— Отлично! В таком случае, я на днях еду в Лондон. Думаю за тысячу фунтов купить там две картины, пока еще неизвестного миру художника.

— Желаю удачи! И все же.... — барон замялся.

— Говорите, Арнольд.

— Вы знаете, когда закончится война?!

— Знаю, но не скажу. Объясню это так: нельзя простому человеку знать тайное, начертанное небесами, — при этом я помрачнел лицом, придав ему таинственное выражение. Немец, услышав подобные слова, чуть ли не в струнку передо мною вытянулся. Что тут скажешь? Впитанная с молоком матери дисциплина и вера в бога, являясь основой каждого добропорядочного немца, переборола трезвость ума и практичность дельца.

ГЛАВА 20

В который раз я начал жить снова, с чистого листа. Оказавшись в другом теле и другом времени, первое время мне пришлось идти со всеми в ногу, хотя бы потому, что нужно было учиться врастать в чужую жизнь. Казалось бы, родная страна, но жизнь в ней, по большей части, оказалась для меня такой же непонятной и необъяснимой, как Африка в свое время. Моя практичность, индивидуальность и внутреннее неприятие политики страны советов, сделали меня изгоем чуть ли не с первых дней пребывания в новом времени. Мне пришлось выживать, как в чужой стране, чему помог немалый опыт человека, воевавшего в различных точках земного шара. Стоило мне освоиться, как я окончательно понял, что хочу идти своей дорогой, а не общим строем вместе со всеми, навстречу утопическому будущему под названием коммунизм, а полученное знание иностранных языков явно подталкивало к тому, что пора искать свое счастье за рубежом.