Старое платье королевы

— Как быстро меняются девушки, — бормотала она себе под нос, измеряя, кажется, расстояние между моими ребрами. — Конечно, все нужно заменить, но не беспокойтесь госпожа, я всех засажу за работу, и даже если им придется шить круглые сутки, ваши наряды будут готовы в срок!

Я вспомнила рассказы той девочки о матери-швее, о том, как она набирает побольше заказов. Муж ее умер, других родственников то ли не осталось, то ли они не горели желанием помочь вдове, то ли сами были так же бедны, неважно! Главное, этой женщине приходилось шить днями и ночами, не разгибая спины и не смыкая глаз, чтобы хватало не просто на жизнь, а еще и на оплату пансиона, хорошую еду для дочери, учебники — они ведь недешевы. И та девочка говорила с горечью, что мать понемногу теряет зрение: экономит на освещении, потому что хорошие свечи слишком дороги, керосин тем более, а от простой сальной свечи много ли света? Приходится сильно напрягать глаза, вот и... Девочка надеялась только, что успеет выучиться и найти работу прежде, чем мать окончательно ослепнет, иначе все эти усилия окажутся напрасны.

— Не забудьте заплатить им вдвое за ночную работу, — не удержалась я, и женщины как-то странно переглянулись. Пришлось порыться в памяти Эвы и состроить неприятную гримаску. — Что вы на меня уставились? Вы не из своего кармана платите, Ланни, так? Вот извольте делать, что велено! Я проверю, учтите.

Как я собиралась это делать — не знаю, не спрашивайте. Главное, мастерица как-то стушевалась и несколько раз кивнула.

— А цвета, госпожа? — произнесла она, суетливо собрав свои записи.

— Этот мне не нравится, — сказала я, потрогав рукав цвета голубиного крыла. — Я выгляжу в нем слишком бледной.

Это было чистой правдой: у меня светлая, совсем не тронутая солнцем кожа, и платье придавало моему лицу синюшный оттенок. Конечно, всем известно, что королева только что оправилась от болезни, но почему она должна походить на умертвие из детской сказки?

— Срок даже и малого траура истек, — добавила я, мысленно подсчитав сроки, — поэтому извольте подыскать цвет, который не превращает меня в покойницу.

— Что вы такое говорите, госпожа... — искренне испугалась госпожа Ланни. — Конечно... Конечно... Как вам будет угодно... Вы ведь сами выражали желание носить траур по возможности долго, а я...

— Я передумала, — перебила я. — Но не потому, что не скорблю больше. Я просто не желаю, чтобы посторонние считали, будто я ни о чем больше не могу думать, и не считали меня... легкой добычей. Так понятно?

— Вполне, госпожа.

Мастерица посмотрела на меня будто бы с испугом, потом встряхнулась, вздохнула и велела Эм (или Эн, я их все еще путала):

— Позови моих девочек с образцами тканей. Может быть, госпожа выберет прямо сейчас?

Я кивнула. В самом деле, что тянуть?

Процесс выбора затянулся надолго, и все это время меня снедали самые нехорошие мысли. Очень о многом нужно было спросить у канцлера... если я осмелюсь, конечно, а он соблаговолит ответить. Вопросов скопилось столько, что впору записывать, но я не рискнула попросить письменный прибор, положилась на память. Мало ли, кто прочтет мои заметки?

За этими мыслями я даже не разобрала вкуса удивительного черепахового супа, ела без аппетита и оставила в тарелке намного больше половины: очень уж сытным оказалось это кушанье. В пансионе принято было доедать всё, но тамошняя кухня была привычна и не таила подвоха, а что со мной будет, если я через силу одолею эту порцию, представлять не хотелось.

— Вам не понравилось, госпожа? — спросила Нэна, убирая со стола. — Может быть, недостаточно специй? Но доктор сказал, вам пока не стоит есть острое и пряное.

Я только плечами пожала, потом спросила:

— Бывает же так: вдруг перестает нравиться то, что раньше любила?

— Пожалуй, госпожа, — после паузы ответила она. — В детстве я обожала недозрелые кислые яблоки и могла съесть сколько угодно, а теперь взгляну — скулы сводит.

— Вот и со мной, кажется, такое случилось. И доктор прав: мне совсем не хочется острого. Завтрак удался, но...

— Что прикажете подать на ужин? — тут же спросила Нэна. — Ах да, его превосходительство просил осведомиться, не согласитесь ли вы разделить с ним трапезу!

— Конечно... А что подавать... Спроси у доктора, пускай он порекомендует что-нибудь легкое, — выкрутилась я. — А вкусы Одо, полагаю, здесь хорошо известны?

— Да, госпожа.

В дверь постучали, Нэна открыла, что-то спросила, выслушала ответ — я ничего не разобрала, как ни прислушивалась, — потом вернулась.

— Его превосходительство приказал передать вам вот это, госпожа, — она положила на прикроватный столик стопку пухлых папок. — И напомнить, что время не ждет.

— Спасибо, — сказала я, взяла верхнюю и села на кушетку, поджав босые ноги. Наверно, почти так, как это делала ее величество. — Не беспокой меня до ужина.

* * *

К ужину я спускалась уже в другом платье — тоже пошитом (или подогнанном) по моей фигуре, не королевской. В голове роились сотни вопросов, но с чего начать?

Трапеза началась в молчании — дежурные приветствия я в счет не принимала. Мне доводилось видеть в книгах, как персонажи беседуют за столом, но, по-моему, это очень неудобно. В пансионе вообще запрещалось разговаривать во время еды, можно было только попросить передать соль, хлеб или кувшин с водой, не более того. Иначе как быть? К тебе обращаются, а у тебя во рту непрожеванный кусок, и что делать? Глотать с риском подавиться? Судорожно жевать, мычанием давая понять, что не можешь говорить? Элегантно выплюнуть в салфетку?

К сожалению, в памяти королевы я не нашла ничего о поведении в таких ситуациях. Наверно, мэтр Оллен и это счел чем-то не стоящим внимания и само собой разумеющимся. А зря!

В любом случае, при Нэне — а она прислуживала за столом, — канцлер явно говорить не желал. Пускай она многое знала, но все-таки...

— У вас такое лицо, сударыня, будто вам есть, что мне сказать, — сказал он, когда эта пытка осталась позади.

То есть было вкусно — и Нэна явно последовала моему распоряжению, потому что порции у меня оказались втрое меньше дневных, и там не оказалось ничего острого и жирного. Но все равно — я никогда прежде такого не пробовала, поэтому мне очень понравилось. И опять же: осталось столько, что хватило бы угостить младший класс. Неужели так всегда бывает? Или королева сама справляется? Не похоже...

— Я хотела бы задать вам несколько вопросов, Одо, — с трудом выговорила я, постаравшись скопировать тон Дагны-Эвлоры.

Кажется, получилось, потому что лицо канцлера приобрело напряженное выражение.

— Сначала спрошу я: вы успели прочесть досье?

— Только половину. Там очень много такого, что мне вовсе не понятно, но об этом я хотела поговорить позже.

Я изо всех сил старалась держать лицо, как говорила госпожа Увве, но не знаю, насколько мне это удавалось.

— Тогда спрашивайте. И покороче, будьте любезны.

Вздохнув поглубже (благо никакой корсет мне не мешал), я начала:

— Скажите, Одо, вся эта прислуга — она знает, что на самом деле я вовсе не ее величество?

— Нет.

— Их заколдовали?

— Нет.

— Тогда я не понимаю.

— Чего именно вы не понимаете?

— Рядом с ее величеством с самого рождения столько людей, что мне даже во сне не приснится! Та же госпожа Ланни наверняка обшивала ее с раннего детства, верно? Эм и Эн... они достаточно молодые, но они тоже помнят ее величество совсем еще девочкой, уверена.

— И что дальше?

— Они не могут нас перепутать! — не сдержавшись, воскликнула я. — Мы совершенно разные! И даже если со стороны это не очень заметно, то... они же меня переодевали! Неужели горничные не знают, как выглядит хозяйка без одежды? А госпожа Ланни? Будто опытная мастерица не представляет, насколько и как именно может измениться девушка! А я... я...

— Мне уже доложили — платья Эвы вам малы, — мрачно сказал канцлер. — Но вы повели себя именно так, как было нужно: приказали немедленно сшить новые. Я только не понял вашего распоряжения насчет оплаты. Что за чушь?

— Я объясню после, если будет угодно, — злые слезы подступили к горлу, но я сдержалась усилием воли.

— Мне будет угодно. Позже, — согласился он, не отводя от меня взгляда. — Однако, вижу, вы еще не закончили?

— Не закончила, — я заставила себя выпрямиться, хотя куда еще-то? Вот когда не помешал бы тот самый корсет. — Объясните, почему госпожа Ланни, Эм и Эн не понимают, что перед ними другая девушка, если они не заколдованы? Только не говорите, что им хорошо заплатили: даже за деньги не получится так притворяться!

— Вы уверены? — с насмешкой осведомился канцлер, встал и отошел к окну. — Хорошо. Я вас обманул.

— То есть они все-таки заколдованы?

— Только самую малость. Вы правы: Ланни знает тело Эвы лучше ее личного врача и никогда не спутает ее величество с вами. С горничными проще... в какой-то степени.

— А как же посторонние? — спросила я. — Они ведь тоже заметят, а всех не заколдуешь. Посмотрите сами!

— О чем вы? — он обернулся.

— Взгляните на мои руки, — я положила их на стол. — У ее величества совсем не такая форма пальцев, я заметила. У нее они... очень тонкие и немного сужаются к ногтям. А у меня прямые и... и... не такие изящные, одним словом. Вдруг послы обратят на это внимание? Я ведь буду без перчаток, верно? Это же не бал...

Пауза показалась мне долгой, даже слишком, но наконец канцлер шагнул ко мне и осторожно дотронулся до моей руки — я так и держала их перед собой.

— Вы слишком много думаете, сударыня, о тех вещах, которые вас не касаются, — сказал он. — Но это начинает мне нравиться.

— Не понимаю...

— Мэтру Оллену придется немного постараться и зачаровать для вас какой-нибудь перстень или браслет. А вам нужно будет поменьше выставлять руки на обозрение. Если незначительные изменения в фигуре ее величества способен распознать не всякий мужчина, особенно когда за дело берется Ланни, то руки — другое дело, они на виду. И даже если, опять-таки, мужчина не заметит разницы, женщина непременно обратит на это внимание.

Я выдохнула с облегчением: моя мысль оказалась не вовсе бесполезной. Однако ответа на вопрос я не получила, а потому продолжила:

— Так что же со слугами? Пускай госпожа Ланни, Эм и Эн немного... м-м-м... одурманены, но как же Нэна? Она знает, кто я такая на самом деле?

— Да. Вы не первая ее подопечная. На счет Нэны можно не сомневаться — она связана клятвой жизни.

Это прозвучало просто, даже небрежно, но я поежилась: магическая клятва жизни, если верить книгам, убивает преступившего ее мгновенно и страшно. Кто бы мог подумать, что мне придется столкнуться с подобным? И тут меня осенило.

— А почему вы не взяли такую клятву с меня?

— Я даже не был уверен, что вы переживете внедрение памяти Эвы, — честно ответил канцлер. — Так зачем тратить понапрасну время и силы?

— Но я пережила, и она... она...

Я запнулась, не находя нужных слов. Я уже думала об этом днем: если бы мне приказали просто сыграть королеву, я постаралась бы, но у меня вышло бы неубедительно. Но теперь... Мне казалось, порой Дагна-Эвлора берет верх над моим разумом и нашептывает, что сделала бы на моем месте. Я сильнее — во всяком случае, пока, — но как укроешься от этого шепота? Даже уши не зажмешь...

— Она говорит у меня в голове, — сказала я наконец, и канцлер вздрогнул. — Не очень громко. Я слушаюсь, когда нужно распоряжаться слугами, и вроде бы получается... Кажется, они принимают это как должное.

— Горничные ничего не заподозрили, — коротко ответил он. — Ланни... сложно сказать. Сетовала на докторов, которые морят ее величество голодом. Дескать, девушка выросла, но ведь одна кожа да кости... Вы что, малоежка? Хотя о чем я спрашиваю! Будто в вашем пансионе кормят досыта...

— Голодными мы никогда не оставались, — сердито ответила я. — Просто я не привыкла к такой кухне и тем более большим порциям и решила свалить все на доктора. Выздоравливающим ведь нельзя объедаться. Но вы снова ушли от вопроса...

— Которого именно?

— О слугах. Их должно быть намного больше, чем две горничные и Нэна, разве не так? Их всех... м-м-м... обработали?

— Конечно, нет. Для них ее величество отдыхает в загородной резиденции. Там большой штат прислуги ни к чему. При ней лишь врач, его помощники, несколько доверенных лиц и эти две горничные. Этого более чем достаточно.

— Но я видела в том особняке каких-то людей, а они видели и вас, и меня. Неужели все связаны клятвой молчания? Никто не проговорится, не пойдут слухи? А если они ничего не знают, но вдруг услышат, что ее величество вела переговоры с посольством Иссэна, только сообразят, что в это самое время она лежала в постели в том особняке, что тогда?

— Вы не только слишком много думаете, но еще и говорите сверх всякой меры, сударыня, — сказал канцлер после паузы и потер переносицу. — Однако задаете разумные вопросы. На часть из них я могу ответить. Да, те люди связаны клятвой молчания. Прочие придворные считают, что я заполучил чрезмерное влияние над ее величеством. Время от времени кто-то даже пытается прорваться в особняк и повидать Эву, но защита там выше всяких похвал.

— А что, если кто-нибудь догадается о двойнике и решит проверить меня? — шепотом спросила я.

— Догадываются многие. На проверку решатся... — он едва заметно усмехнулся, — считанные единицы. Я укажу вам на них. Надо ли объяснять, что в общении с этими людьми вы должны быть...

— Даже более настоящей, чем истинная королева? — сорвалось у меня.

— Совершенно верно, — был ответ. — Возможно, вам придется повести себя дерзко, капризно и даже грубо — не с послами, разумеется, с придворными. Это характерно для Эвы, как ни прискорбно мне говорить об этом. К счастью, обычно она держит себя в руках, но иногда забывает о том, что давно уже является не младшей принцессой, а королевой.

Канцлер встал, отошел к окну, потом добавил:

— Ее очень баловали в детстве.

Я промолчала. Он мог бы и не говорить: я еще не успела узнать Дагну-Эвлору как следует, но того, что удалось выудить из обрывков ее памяти, вполне хватало, чтобы составить некоторое впечатление о личности королевы.

Скажу честно: я совсем ей не завидовала. И удивлялась, как это она еще смогла продержаться так долго, пускай даже при поддержке канцлера... В одночасье сделаться из младшей любимой дочери, которой дозволено все и даже чуточку больше, но которая ничего не решает, а своего может добиться только упрямством или лестью, правительницей страны... Нет! Лучше быть обычной сироткой, выросшей в пансионе: да, я жива, здорова и получила образование только благодаря доброте госпожи Увве, но от меня никто и ничто не зависит. Только моя собственная жизнь, а с этим я уж как-нибудь справлюсь...

Вернее, так было до недавнего времени. Теперь моя жизнь мне не принадлежала.

Канцлер очень долго молчал, глядя в темноту за окном... Хотя разве это темнота? Вдалеке светилась Королевская лестница, видны были огни столицы... В книгах любят писать, что в этом городе никогда не наступает ночь. Теперь я убедилась в этом лично.