На другой день Никодиму случилось опять пройти по тому месту, где вчера рисовали дети. Рисунки мелками уже смыли, только плохо получилось смыть глаз монстра. Он всё также внимательно наблюдал за этим миром из асфальта. Только сейчас в его зрачке виделась удовлетворённая смешинка. Никодим подмигнул монстру и отправился по своим делам, его ждали тайны.
Глава третья.
— Друг, оставь покурить! — солидно попросил Федя своего одноклассника Сеню.
Действо происходило в школьном туалете, что было несколько предосудительно со всех сторон, но Федя и Сеня, считаясь старшеклассниками, сегодня были выше всяких предрассудков, установленных дурацкими школьными правилами. А ездить своими уроками по мозгам учеников можно? А у учеников тоже нервы. А нервы, говорят, успокаивают куревом. Можете у любого пожилого мужика спросить, и он ответит в популярной форме.
— А в ответ тишина, — отозвался друг Сеня.
И кто он после этого? К нему обращаешься лицом к лицу, а он поворачивается к тебе жопой.
— Вот ты жопа с ручкой. Для друга сигаретки жалко, — стал совестить товарища Федя. Оказывается, Сеня не такой уж и друг, а даже ещё хуже.
— Ладно, на, травись, — достал початую пачку сигарет Семён. — Цени мою доброту. Для друга ничего не жалко, даже соседского поросёнка.
С этими словами друг протянул пачку под нос товарищу по несчастью, ведь счастьем обучение в этой школе совсем не назовёшь.
Федя ловко достал сигаретку, зажал фильтр губами и щёлкнул зажигалкой, произведённой в Китайской Народной Республике. Огонёк коснулся начинки сигареты и стал гореть, как порох. Да и табак ли это был, а может пропитанная какой-то Китайской химией мелко порезанная бумага. Но даже такая сигаретка исправно давала дым. Пожилые мужики авторитетно говорили, что раньше другой был табак. Тот давнишний табак пах табаком, и горло драл не по-детски. А сейчас говно, а не табак. Но потсанам сравнивать было не с чем. Какой есть. Да и тот купить было невозможно без паспорта, подтверждающего, что тебе стукнуло все 18 лет, и ты можешь на здоровье травиться. Так что, курили, что есть. Курили украдкой, выскочив из школы на другую улицу, или, вот так как Сеня и Федя, в школьном туалете. Но это считалось слишком отчаянным мероприятием. Особенно с этим делом, красиво покурить, стало совсем туго с началом третьей четверти. Ни с того, ни с сего администрацию школы посетила очередная шиза и она стала бороться с курением. Даже приказ был издан, что курить нельзя и всё такое. Да кто б его читал? Однако, пришлось завязать с этим дымным делом некоторым учительницам, снимавшим стресс курением. Но больше всего, как всегда, досталось бедным бесправным ученикам.
Впрочем, сама администрация в лице директора и её замов особо не зверствовала, а вот не к ночи будет упомянутым, Никодим Викторович совсем стал скорбным на голову. Он стал выслеживать курильщиков в мужском туалете и читать им нудные нотации. А от его нотаций, спаси и сохрани, было кисло. Кто попадался ему с поличным, потом долго вздрагивали только от упоминания его имени. Вот поэтому курить в мужском туалете считалось чрезвычайной лихостью. Это было сродни, как пройтись по минному полю: может, выживешь, а может, похоронят по частям и с почестями.
К третьей четверти самые тупые ученики просекли, что связываться с учителем математики — себе дороже выйдет. Всё равно будет так, как он сказал. Уже многие пытались на него наезжать, и где они теперь? Как наехали, так и отъехали. Вот семья Сторчаков наехала как-то на него и где они? У них уже и не спросишь, даже у Васьки, который жив, но совсем плохой: сидит в психушке. Почему-то Васька Сторчак решил, что все беды в его семье из-за учителя математики и ляпнул своим корешам, что будет пакостить математику. Например, сделает "Чилийскую колючку" и будет её подкладывать под колёса Вольво Никодимки. Что такое "Чилийская колючка"? О, это штука интересная. Васька взял три самореза пятидесятки и прихватил их сваркой под углом 90 градусов. Теперь как эту штуку не кинь — упадёт всегда так, что один острый саморез будет смотреть вверх. Осталось только подбросить эту колючку под колёса Вольво. Гениально — похвалили кореша Ваську. Правильно, надо мажора городского учить уму разуму, а то возомнил из себя кое-что. Васька сделал кучу колючек и разбросал их там, куда надо, то есть, под колёса математической Вольво. Затем стал злорадно ждать результатов своей диверсии. Как-то так оказалось, что он что-то недосмотрел и умудрился часть колючек потерять у себя во дворе. Как результат его родная старенькая Нива пробила два колеса, а надо срочно было ехать за металлом, а то конкуренты в этом бизнесе не дремлют. Пока Васька, чертыхаясь и проклиная почему-то математика менял колёса, его металл кто-то увёл. День прошёл зря, только одни убытки. Злой, как чёрт, Васька возвратился домой и опять в своём родном дворе умудрился пробить два колеса Нивы. Это уже становилось традицией. Он же вроде собрал все колючки? Как так-то? Следующие две недели Васька был завсегдатаем местного шиномонтажа, где ему, как постоянному клиенту сделали даже скидку: ведь это надо так умудриться, чуть ли не каждый день ловить шинами саморезы. Народу было смешно, а Ваську трясло так, что он стал окончательно путать берега и кидаться на своих же корешей. Кто-то из корешей не выдержал и вломил Ваське хороших люлей. Обкурившись с горя коноплёй, Васька остался один на один со сбрендившим автопилотом своего организма, так как его разум, не выдержав издевательств, помахал хозяину ручкой и удалился в неведомые дали. Закончилось всё психушкой, в которую определил Ваську участковый. Народ решил, что это его торкнуло с горя от гибели близких родственников.
О Никодиме Викторовиче среди прогрессивной общественности посёлка Жупеево стали ходить самые нелепые слухи: что он бывший спецназовец, что он сын олигархов. Судачили, что он племянник самого ВВ, что он колдун в десятом поколении и даже, что вампир. Чего только народ не напридумывал, но факт оставался фактом: с этим Никодимом Викторовичем лучше не спорить. Да и имя его всуе лучше не упоминать. Теперь он стал Тем, О Ком Нельзя Упоминать.
Зря ребятки Федя и Сеня, дымя в туалете подумали О Том, Кого Нельзя Вспоминать. Он и явился. Друзья поняли, что сегодня не их день, когда в туалет нелёгкая занесла Никодима Викторовича. Это означало, что судьба перестала улыбаться двум друзьям, а помахала им красивыми белыми тапочками.
— Хоть топор вешай, — грустно прокомментировал ситуацию зловредный учитель.
Ребята при этом старательно прятали недокуренные бычки, но одним местом чуяли, что спалились. Отпираться было бессмысленно, но Федя, выдохнув дым в сторону от учителя, попытался отбрехаться, что они курят не затягиваясь, да и вообще в первый раз попробовали. А чётакова?
— Это хорошо, что в первый раз, — одобрил учитель. — Может, ещё не заболеете, и не умрёте во цвете лет. А то сейчас сигареты стали делать такие, что можно на раз себе заработать импотенцию, рак, туберкулёз, чесотку или инфаркт с инсультом, ну, или на худой конец, например, астму. Вы что предпочитаете? Импотенцию?
Ребятам импотенция и даром была не нужна, и они энергично замотали головой. Они из этого списка вообще ничего не хотели заполучить, даже чесотку.
— Может, хоть астмочку? — с надеждой спросил учитель. — Вот, как у Фролова. Он её выбрал. А что, астма это не инфаркт, жить можно. Только кашель будет немного мучить, как у бедного Фролова.....непрерывно. Так парень мучился, так мучился, страсть как: легче было пристрелить, чтобы не мучился. Пять дней непрерывного кашля, это вам не кот начхал. А вы, я думаю, отделаетесь только тремя днями кашля. Непрерывного, ага, и ночью тоже. Куда ж без него?
— Да мы чё, мы ни чё, — загундосил Семён. — Мы бросим это дело. Обещаем. Завяжем. Зачем нам три дня.
Он подталкивал Федю: дескать, давай отбрыкивайся от учителя, обещай ему сейчас всё что можно и нельзя, хоть лысому причёску, а потом, может, и забудется этот их косяк. Главное технично учителю лапшу на ушки навешать. Но не проскочило. Учитель как-то нехорошо посмотрел на ребят и сообщил, что четыре, а не три дня, будет для них вполне доходчиво. Вот Фролов, так тот пять дней....и ночей тоже, мучился, а потом исправился, совершив трудовой подвиг.
— Мы тоже хотим совершить трудовой подвиг, — обречённо промямлил Федя под неодобрительным взглядом друга Сени. Нафик эти подвиги?
— Вот это правильно, что так решили, самостоятельно и единогласно, — одобрил учитель. — А то четыре дня кашлять не очень кузяво получается для растущего организма.
Он задумался. Потом оглядел помещение туалета, где вёлся этот содержательный диалог: поверхности стен, дверей, и даже подоконника были исписаны похабщиной и изукрашены фривольными рисунками. Досталось даже потолку: на нём наблюдались следы, оставленные подошвами кроссовок. Как будто кто-то умудрился бегать по потолку. Хоть уборщица ежедневно и убирала туалет, но грязи в нём в виде всяких неприятно пахнувших пятен, оставалось предостаточно. Унитазы и писсуары тоже не озонировали воздух, скорее наоборот. Да и вид у них был, прямо скажем, отталкивающим. У унитазов, а не у ребят. Ребята ещё хорохорились.
— И кто же это у нас такой авангардист в искусстве? А? — показал учитель рукой вокруг. — Не знаете?
Ребята замотали головой: это не мы, а кто знать не знаем, ведать не ведаем. Наша хата с краю. Здесь, наверное, так и было изначально: со времён стройки. Строители, наверно, нарисовали. Хотя Сеня мог бы сказать, что вот эту картинку на подоконнике, изображающую совокупляющуюся пару человечков, он лично нарисовал шариковой ручкой ещё два года тому назад. Внёс, стало быть, вклад в искусство. Но зачем учителю знать такие подробности. Многие знания, многие печали.
— Ага, — кивнул учитель. — Тогда вам друзья предстоит всю эту наскальную живопись стереть и хорошенько так всё здесь вымыть. Чтобы блестело здесь всё, как у кота глаза.
При этом глаза у самого учителя совершенно не блестели, а излучали холод.
— Это же западло, — ахнул Сеня, хоть его и энергично одёргивал друг.
— Ваш выбор, — с подленькой улыбочкой, пожав плечами, сказал учитель. — Или подвиг, или.... пять дней немного покашлять от последствий отравления табачным дымом. Ведь никотин, говорят, лошадь на раз валит. Шарах и нет лошади. Смотришь, копыта родимая отбросила.
— Мы будем подвиг совершать, — подтвердил своё решение Федя, толкая своего друга, чтобы тот не выкобенивался, а быстрее соглашался, пока ещё и женский туалет не заставили драить. С этого Никодима Викторовича станется.
Сеня хмуро кивнул. Он был морально раздавлен, и лезть отчаянно в бутылку ему уже не хотелось. Перед глазами стоял Фролов, и его зелёный вид после нескольких дней астматического кашля.
— Самое главное в подвиге, — поднял палец к загаженному потолку учитель, — Что его надо совершать со светлым чувством в душе, исключительно своими руками и с довольной улыбочкой. А без этого, какой тогда подвиг? Так, маленькая помощь школе. Любая работа должна свершающему её приносить положительные эмоции. Факт, доказанный наукой. Энгельса вот хоть почитайте, у него про это много написано.
— Я думаю, до нуля часов вы, друзья, обязательно управитесь, — улыбка учителя стала совсем уж гнусной. — И чтобы, как у кота глаза.
Друзья сильно сомневались, что до полночи они управятся с этой работой. Очень сильно. Хорошо бы до утра управиться. Ведь ещё и потолок надо перекрашивать.
Тряпки, швабру, веники, совки, моющие средства, резиновые перчатки и прочую приблуду, ребятки взяли у бабы Серафимы, у которой таких комплектов было уже несколько. Однако баба совсем не радовалась таким помощникам.
— Совсем ирод озверел, — качала баба головой. — Издевается над малолетними детками. Кто бы его остановил-то. Перевелись богатыри на земле Русской.
Впрочем, говоря так, она исправно выдавала деточкам инвентарь. Попробуй, встань в позу и не исполни прихотки этого Никодима Викторовича. Тогда опять спина будет невыносимо ломить, а оно нам не надо, чтобы болела. Вот деток жалко. Это ж им бедным тут до утра корячиться. Пожилая женщина жалела себя, и деток ей было жалко, она даже намекнула им, что готова помочь совершать им трудовой подвиг. Ребятам пришлось отбиваться от такого опрометчивого предложения. Ведь всё надо сделать собственными руками, да ещё, мля, с улыбочкой. Вид Фрола, который Фролов, они очень даже помнили. После пяти дней изматывающего до кровавых соплей кашля, Фрол зарёкся курить, и вообще, ходил, как пыльным мешком пришибленный.
Фролов, которого все друзья звали просто Фролом, так и не признался, с какого его косяка на него напал такой недуг, но все видели, как Фрол с остервенением драил актовый зал, причём в гордом одиночестве. Он часов двадцать мыл зал, но это для начала. Потом он ещё целую неделю, после уроков, часов по пять не расставался с тряпками и моющими средствами. Трудовой подвиг он совершал с улыбочкой, которая была скорее похожа на оскал зверя. Но он сам считал, что это он так улыбается во время совершения трудового подвига. Попробуй не улыбнись.
Как только учитель вышел из туалета, так и не сделав в нём свои грязные дела, то Сеня, не выдержал и уже хотел вслух пожелать кое-что хорошее этому злому человеку.
— Да, чтоб он облез...., — начал Сеня.
— Заткнись дурак, — стал затыкать товарищу рот, перекосившийся от страха Федя. — Дурень, даже не думай и срочно возьми свои слова обратно, типа пошутил. И это, следующий раз думай, прежде чем захочешь подумать.
Сеня спохватился, и промямлил, что это он погорячился: не надо никому облезать. Он представил, как они с Федей ещё и облезшими ходят по посёлку. Ведь неизвестно, с какой силой долбанёт моча в голову этому учителю. Известно только, что любые нехорошие пожелания в его адрес неотвратимо оборачиваются против пожелавшего. А хорошие пожелания ничем не оборачиваются, только плохие. Где, спрашивается, справедливость. Впрочем, ходить Сене облезшим совсем не улыбалось, поэтому он включил заднюю. Ему откровенно было ссыкотно.
Баба Серафима всё-таки подсуетилась и сообщила родным Феди и Сени, где находятся их чада. Типа сидят парни в туалете и драят его до блеска. Изъявили желание совершить трудовой подвиг.
— Зачем? — ужаснулись мамки. — С каких это пор ученики должны работать в школе? Что ещё за порядки у вас там такие? Как можно деток заставлять работать, ведь они в своей жизни ещё ничего не видели, и вдруг на тебе — работай. Это же чистой воды волюнтаризм и авангардизм, если не сказать хуже. Всё отпишем в министерство. До Президента дойдём своим ходом.
Поздним вечером мамки ринулись в школу, выручать своих чадушек: может, тех взрослые потсаны принудили совершать такую грязную работу, тогда мы сейчас разберёмся, выведем этих, прости господи, педагогов на чистую воду, почему те не уследили творимый беспредел и всех накажем. Мы письмо в область напишем, коллективное. Но чадушки, скривив губы в оскале, наотрез отказались покидать фронт работы, всеми четырьмя лапками вцепившись в грязные тряпки. Мамки, пребывая в культурном шоке, согласились помогать своим деткам, раз тех посетила такая выдающаяся идея, как вымыть школьный туалет. Куда там, детки вопили, что только сами они должны всё сделать, иначе это не подвиг будет, а фигня какая-то, а фигня не считается. В результате совместных воплей и угроз во всём разобраться раз и навсегда, стороны пришли к консенсусу: детки продолжают мыть туалет, а мамки приносят к дверям туалета побелку и краску, можно и перекусить принести, но немного, ибо время утекает катастрофически, а здесь ещё конь не валялся. Арбитром сделки была баба Серафима: оная баба понимала, что лучше будет, если ребятки всё-таки совершат свой подвижнический подвиг, иначе...лучше не думать, что произойдёт в ином случае. Кроме того сам преподобный Пигидий говаривал: "Только усердный труд является богоугодным". Ночью за мамками и чадами пришли папки, предварительно купив с горя бутылку водки. Папки в целом одобрительно отнеслись к такому трудовому порыву своих отпрысков, поэтому пошли пить водку, естественно, из солидарности с чадами. Да и мамки были при деле, что папок чрезвычайно обрадовало.
