Маг и его кошка

Поздно.

— Да... — медленно тянет Элвин, рассматривая лицо несчастного. Тот мычит, изо рта капает слюна. Маг выпускает пленника, брезгливо вытирает руку носовым платком. — Вы поэтому хотели увести меня, Франческа?

Прежде, чем я успеваю ответить с той стороны, где раньше была дверь, а сейчас зияет заполненный тьмой проем, слышится шарканье. Дребезжащий голос произносит:

— Вам не нужно здесь находится.

Я поворачиваюсь, и мне становится дурно.

Я совсем не склонна к внезапным обморокам или истерикам на пустом месте. Признаться, даже не особо слезлива, радость или гнев удаются мне куда лучше рыданий. И без ложной скромности могу сказать, что не особо пуглива. Я — Франческа Рино, "Audaces fortuna juvat" начертано на щите моего рода.

Но когда я оборачиваюсь и вижу женщину в дверном проеме, только присутствие рядом язвительного северянина не дает с визгом забиться под стол.

На первый взгляд она кажется глубокой старухой, но стоит приглядеться, понимаешь — безобразная сетка на лице не морщины, но врожденное уродство или кожная болезнь. Ороговевшие кожаные чешуйки роднят ее лицо с мордой ящерицы. Почти безгубый провал рта и маленькие заплывшие глазки лишь усиливают это впечатление.

Появись она на улицах города, ее могли забросать камнями, как отродье Черной Тары.

— Кто вы? — мой голос дрожит.

— Мое имя — Изабелла Вимано.

Я вцепляюсь в руку мага чуть ниже локтя. Сеньорита Изабелла? Главный страх моего детства!

— Вам не следует здесь находиться, сеньорита Рино, — продолжает женщина. — Ваш отец будет недоволен. Пойдемте, я провожу вас.

— Любопытное у вас заболевание, — подает голос Элвин. На его лице нет страха, лишь смесь брезгливости и любопытства. — Почти такое же любопытное, как ваш подопечный, — он выразительно кивает в сторону запертой камеры.

— Уходите!

Женщина подходит ближе, я невольно придвигаюсь к магу. Он кладет мне руку на плечо в жесте покровительства и защиты.

— О, поверьте, сеньора, мы жаждем покинуть сию обитель скорби не меньше, чем вы желаете нас выставить. Всего несколько ответов и сможете забыть о нашем существовании. А вот мы вас вряд ли забудем. Вы — незабываемы.

— Или мне придется рассказать вашему отцу, что вы были здесь, — продолжает она, все так же обращаясь только ко мне. Ее неподвижный взгляд пугает и притягивает.

— Так не терпится остаться со мной наедине, сеньора Вимано? — в голосе Элвина недовольство. Маг не привык, чтобы его не замечали. — Потому, что я все равно не уйду.

Элвин уже видел достаточно, чтобы таиться от него. И мне тоже хочется услышать ответы

— Кто этот несчастный, и почему отец держит его там? И кто вы такая? — как ни странно, голос звучит совсем спокойно.

Она хмурится:

— Я служу у вашего отца, сеньорита Рино. Уже очень давно. А это... это просто мой сын. Он безумен. Сеньор Рино позволил мне держать его здесь.

— Надо же, какая доброта, — с чувством декламирует маг. — И кто бы мог заподозрить герцога в подобной заботе о простых слугах?

— Ваш сын? — я смотрю на ее омерзительное лицо и мне сложно поверить. — Но...

Мне трудно найти слова, чтобы выразить в приличной форме свои сомнения. К счастью, Элвину не свойственна излишняя застенчивость:

— При всем уважении к вашей неземной красоте, парень в той камере куда больше похож на герцога, чем на вас.

Она медленно достает и надевает маску из светлого бархата. Та скрывает почти все лицо, видны лишь губы и подбородок.

И враз превращается из страшилища в обычную женщину. Я замечаю, что из-под платка на голове сеньоры выглядывает прядь черных, с проседью волос, а платье на ней обтрепано по рукавам и подолу.

— Джованни — ваш брат, сеньорита Рино.

Маг хмыкает:

— У герцога оригинальные вкусы на женщин, ничего не скажешь.

— Я не всегда была такой. Двадцать лет назад поэты сравнивали меня с розой. Болезнь пришла позже.

Она все так же подчеркнуто обращается лишь ко мне. Я вижу, как злит это моего спутника, и не могу удержаться от невольной улыбки. Сеньора Вимано начинает мне нравится. Мало кто умеет так искусно щелкнуть по носу спесивого северянина.

— Простите, сеньора Вимано. Я ничего не знала.

— Ваш отец и не хотел, чтобы вы знали, сеньорита Рино. А сейчас вам надо уйти.

Я киваю, признавая справедливость ее слов. Мне стыдно за поведение мага и за то, что мы вот так, бесцеремонно вторглись в ее жутковатое существование. Должно быть, ужасно доживать свои дни чудовищем. Тюремщиком собственного безумного сына.

Знаю, что герцогской дочке не полагается просить прощения у служанки, но все равно повторяю:

— Простите нас. Если я могу сделать что-то для вас или вашего сына...

— Спасибо, нам ничего не надо, сеньорита, — холодно отвергает мой порыв Изабелла. — Идите.

— Погодите. Можно мне... я хотела бы еще раз взглянуть на... на брата.

Она дозволяет, и я, взяв в руки лампу, подхожу к решетке. Долго вглядываюсь в согбенную фигуру в углу. Он очень похож на отца. Если убрать всклокоченную бороду, подстричь волосы и стереть жалкую, кривую гримасу с лица.

Джованни Вимано, мой незаконнорожденный единокровный брат. Несчастный безумец, наследник проклятия рода.

Маг стоит за спиной, обнимает меня за плечи, но я и не помышляю протестовать. Так спокойно от того, что он рядом.

— Вы ведь никому не расскажите? — спрашиваю я.

— Не волнуйтесь, Франческа, — его голос непривычно мягок, пальцы скользят вдоль моего уха, поправляя выбившуюся из прически прядь. — Я рассказываю только забавные истории.

Мы покидаем башню, но вместо того, чтобы вернуться в свои покои, Элвин невесть зачем тянет меня обратно в галерею. И долго стоит напротив моего детского портрета.

Глава 5. Пожиная плоды

Элвин

В конце сентября вся долина — бедняки и богачи, крестьяне и горожане — выходит на уборку винограда. Скорей, скорей. Крупные, слегка перестоявшие под жарким солнцем ягоды надо убрать до начала октябрьских дождей. Важно успеть. Соберешь раньше, пока кожица еще упруга — и вино будет кислым, точно в соседней Анварии, чуть помедлишь, поленишься — пойдут дожди. Тогда наполнять корзины придется по колено в грязи, темно-багряные грозди не просушишь на поддонах, чтобы превратить в драгоценнейшие вина на побережье — сладкие и терпкие, с ноткой груши и ванили. Дождешься октябрьской мороси — и половина ягод сгниет, а что осталось, сгодится лишь на дешевое трактирное пойло.

Оттого традициям дней Раккольто верны и нищие, и богачи. Горожане и крестьяне работают, не покладая рук. Когда неубранных рядов остается считанные десятки, сборщики как будто срываются с цепи. Срезать с лозы последнюю гроздь означает получить удачу для себя и своей семьи на весь будущий год.

Праздник по случаю окончания Раккольто — еще одна традиция этих мест. Братец Мартин как-то раз довольно желчно высказался — мол, лучше всего разеннцы умеют две вещи: делать вино и устраивать праздники, чтобы был повод выпить это вино. Доля правды в его словах имеется, жители полуострова знают толк в праздниках, будь то помпезные военные парады Церы или шумный маскарад в честь духов виноделия.

Пожалуй, мне жизнелюбие разеннцев по душе. Эти люди умеют радоваться. В наглухо застегнутом на все крючки Прайдене такого не встретишь.

Раккольто — праздник народный. С утра улицы Ува Виоло заполонили люди в праздничных одеждах и масках. На центральной площади гарцевала кавалерия, под пение скрипок и флейт проезжали платформы, убранные цветами. Кувыркались паяцы, выступали уличные комедианты с размалеванными лицами, и рекой лилось вино. Над всей долиной стоял хмельной, немного безумный дух, словно Бахус и впрямь существует и сегодня спустился с гор, чтобы плясать в толпе ряженых.

Я брезгую пьяной гульбой, поэтому сперва собирался остаться в замке. Перевод был практически окончен, оставалось прояснить некоторые мелкие детали, а присутствие прелестной Франчески вечно отвлекало меня от работы. Однако, увидев с какими горящими глазами она обсуждает маскарад, в очередной раз пожертвовал делами обыденными ради дел сердечных.

Как выяснилось, плутовка вовсе не собиралась весь праздник сидеть в кресле, на помосте для благородных дам. Сеньора Скварчалупи гневно пожаловалась мне, что стоило ей отвернуться, как сеньориты и след простыл — ищи ее теперь в толпе.

Восхитившись бесшабашностью малышки Франчески, я переборол отвращение к простолюдинам и направился на поиски. Вопреки ожиданиям, толпа была не так груба и пьяна, как я опасался. Дружелюбие горожан хлестало через край, пусть костюм и выдавал во мне знатного человека, маска словно стирала сословные различия. Пару раз мне предложили выпить вина, чуть позже хорошенькая смуглянка с волосами, свитыми в мелкие кудряшки, потянула за руку в общий круг, танцевать.

Я нашел пропажу на малой площади. Узнал почти сразу, несмотря на пестрое платье Коломбины и изящную полумаску. Писаки в своих комедиях обожают маскарады и всяческие неразберихи, сопутствующие им, но я совсем не понимаю, как можно не узнать хорошо знакомого человека. Волосы, походка, жесты, голос — всего этого достаточно, чтобы не ошибиться.

Она следила горящими глазами за танцующей парой. Два флейтиста, лютнист и барабанщик задавали незатейливую мелодию, а на расчищенном пятачке двигались — мужчина и женщина. Они обходили друг друга посолонь, не соприкасаясь даже одеждой, и, казалось, между ними натянулась тонкая, гудящая струна. Затем партнер подхватил девушку и закружил. Отпустил, чтобы снова целомудренно обойти вокруг нее. И снова опасная близость, едва ли дозволенная правилами приличия...

Решение пришло мгновенно. Я подошел к Франческе, поклонился и подал руку.

— Сеньорита? Окажите мне честь.

— Нет, я не могу, — даже под маской было видно, как она вспыхнула.

Прошептав "Не глупите, вы же этого хотите!", я швырнул музыкантам монету и потянул девушку в круг.

Начальные па я подсмотрел, наблюдая за парочкой. Они были несложными, как в любом простонародном танце. Мы сошлись, я подхватил Франческу, поднял:

— Должен сознаться — совершенно не знаю движений. Так что подсказывайте мне, если не хотите опозориться, Коломбина.

— Вы все делаете правильно, — прыснула она. — Теперь поставьте меня.

Мы прошли еще круг, глядя друг другу в глаза. Я гадал, узнала ли она меня под маской.

Снова захватывающая близость кратких объятиях на глазах у толпы.

— Волнующий танец, не находите?

— Вольта. Он называется вольта. Как получилось, что вы не слышали о нем?

— Последние годы я пренебрегал светскими развлечениями. Жил почти отшельником. Кстати, если в следующий раз вы положите мне руки на плечи, будет удобнее.

— Ох, хорошо.

Еще круг.

— Ваши несносные манеры ужасно напоминают одного моего знакомого.

Я подавил улыбку. Все-таки узнала.

— Ваше умение говорить дерзости мне тоже кое-кого напоминает. Одну дурно воспитанную особу.

— Дурно воспитанную?! — она попробовала высвободиться, в притворном возмущении, но я не дал. — Я хочу вас стукнуть!

— Да-да! Она тоже чуть что — лезет драться. Девица ужасного воспитания.

— Вы несносны!

— Вы уже говорили это.

— Отпустите меня, это становится неприличным!

— Хорошо.

Так мы весь танец обменивались милыми колкостями. Вино, а может праздничный флер вытащили на поверхность настоящую Франческу. Я любовался тем, как она танцует, смеется и флиртует. Казалось, вместо едва тлеющей лучины внутри девушки вспыхнул факел, и его свет наполнял сейчас ее лицо ясным, живым огнем.

Маскарады. Они, как ничто иное, помогают людям избавиться от масок.

Отзвучали последние аккорды, мы церемонно поклонились друг другу, а лютнист ударил по струнам и заиграл буррэ. Народ, словно только этого и ждал, высыпал на площадь парами.

— Знаете буррэ, Коломбина?

— Конечно! А вы, сеньор Отшельник?

— Только дворцовый вариант. Боюсь, я буду несколько церемонным. Потерпите?

— Вы прекрасно танцуете, — призналась Франческа, и я с удивлением понял, что мне приятно слышать от нее эту похвалу.

Мы танцевали, пили вино и снова танцевали, пока на небе не зажглись первые звезды. Тогда я повел ее к Эране смотреть огненные скульптуры. Силуэты плотов с гигантскими фигурами из соломы и дегтя чернели где-то по центру реки.

Основная толпа собралась у набережной, здесь же, чуть в стороне, над обрывом, прятались только редкие влюбленные парочки. Внизу, у набережной рябили огни. В траве оглушительно пели сверчки, а от реки тянуло сыростью.

Она поежилась:

— Холодно.

Я обнял ее сзади за полуобнаженные плечи.

— Так лучше?

— Что вы себе...

— Тссс, сейчас начнется!

На воде вспыхнул первый огненный силуэт. Огромный лев с взъерошенной гривой. Следом за ним загорелся вставший на дыбы грифон.

Франческа подалась вперед и, казалось, забыла, что я позволил себе мало допустимую вольность. Ее волосы пахли лилиями и дымом.

— Похоже, у нас тут символически встают и рушатся империи. Смотрите, ощипанная курица с герба Прайдена.

— Это орел, ужасный вы человек.

— Волк... должно быть Разенна.

— В прошлом году были цветы.

— Цветы? Фи, как скучно.

— А в позапрошлом — рыцари. И огромный замок.

— Уже лучше. О, да это никак фамильная киска Рино.

— Все бы вам смеяться. Рысь — опасный хищник.

— Несомненно.

Огненные фантомы прогорали и гасли, опадая в воду. Тьма отвоевывала пространство над рекой. Франческа снова попробовала освободиться, на этот раз я не стал ей препятствовать.

— Что дальше, сеньор Отшельник? Снимите уже эту маску! Праздник окончен.

— Помогите мне.

Ждал, она откажет, да еще и вставит что-нибудь язвительное, но девушка вдруг кивнула и привстала на цыпочки, чтобы развязать ленты. Ее рука задержалась на моей щеке чуть дольше положенного.

— Праздник окончен, — повторил я за ней и снял с Франчески маску.

Она неумело ответила на поцелуй. Я обнимал ее за талию отнюдь не объятием робкого влюбленного юноши, но она не противилась, враз утратив всю свою скрытую дерзость. Неожиданная покорность заводила не меньше, чем прежняя недоступность.

Нас прервали грубой, площадной бранью. Я не сразу понял, что весь этот поток нечистых слов, среди которых преобладало "putta" и производные от него, был адресован моей подруге. А когда понял, естественно, вознегодовал и захотел покарать сквернослова. Но воевать было не с кем — рядом с нами стояла только крепкая пожилая женщина с резкими чертами лица.

— Сеньора, вы никак больны или пьяны, — с досадой сказал я старой карге. — Идите, проспитесь, пока я не позвал слуг, чтобы они научили вас хорошим манерам.

— О да, господинчик, ты научишь меня хорошим манерам. Так же, как научил моего мальчика?

— Это мать Лоренцо, — прошептала Франческа. — Сеньора Ваноччи, мы... — она осеклась и беспомощно обернулась на меня.

Я привык сознавать себя плохим парнем, и мне это нравится. Не только мне, иначе я давно стал бы изгоем. Но нет — общество что людей, что фэйри радостно аплодирует циничным выходкам и лишь иногда грозит пальчиком, когда совсем уж перехожу черту.