Вставайте, сударь!

А сейчас еще о Рязани. Война для нас складывалась не совсем удачно. Для поднятия патриотических настроений подданных правительство распорядилось провести пленных японцев по губернским городам России. В августе 1904 года в Рязань привезли десять пленных офицеров и двести пятьдесят солдат, которых под конвоем провели по центру города, а потом разместили на частных квартирах, где он и жили до самого подписания перемирия с японцами в Портсмуте.

Патриотические порывы рязанцев начали сменяться антивоенными настроениями. Местные газеты стали публиковать объективные статьи о результатах военных действий. В октябре 1904 года полицмейстер докладывал губернатору о появлении в городе большого количества листовок, в которых "порицался образ действий Государя Императора и правительства по поводу войны с Японией", что "война представляет выгоду лишь лично для особы Государя Императора и богатых людей, а по отношению русского народа расстраивает семейные его начала и материальное его благосостояние". Воззвания в листовке призывали: "Кто может, кто силен духом, отказывайся идти на службу, у кого нет сил отказаться, рассказывайте всю правду товарищам! Отказывайтесь стрелять в рабочих и крестьян! Сейте смуту и бунтуйте на войне! Долой войну! Долой царя!"

Как вы думаете, кто это писал и придумывал? Правильно, это рязанцы, из той категории, что из Рязани в парижане. В газете "Искра", которую нелегально привозят из-за границы, регулярно публикуются заметки некоего "А. С." или "Александра Сергеевича" о положении рабочих и крестьян в Рязанской губернии. И мы знаем, что это рязанец Александр Иванович Унксов.

А вы знаете, почему социал-демократы против войны? Вы же прекрасно знаете их лозунги: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" и "У пролетариев нет отечества". Со своим принципом права наций на самоопределение вы призываете людей без отчества раздробить существующие государства на микроскопические государства, которые без труда и без сопротивления будут захвачены в одно огромное государство людей без отечества с принципами коммунизма с общими средствами производства, но с разными уровнями потребления, свободной любви и воспитания подрастающего поколения в садах-инкубаторах.

Неужели вы думаете, что у вас не будет начальников? Даже анархисты признают наличие начальников, иначе наступит действительно полная анархия. Вы сами-то верите в то, что господа Плеханов, Чхеидзе, Дан встанут к станкам и будут вытачивать детали для оружия, которым вы завоюете сначала всю Европу, по которой бродит призрак коммунизма, а потом и весь мир. А кто будет состоять у системы распределения всех благ? Начальники. Если вытащить все блага на площадь и крикнуть: "Вот они блага для всех, разбирайте!". Через пять минут на этой площади не останется даже травинки, выметут все. Как это у вашего поэта Некрасова: "Ваш славянин, англо-сакс и германец не создавать — разрушать мастера, варвары, дикое скопище пьяниц!". Вы хотите в одночасье сделать народ счастливым, но даже ребенок рождается не менее через девять месяцев развития в утробе матери. И революцию делают люди не из-за границы, а те, кто вместе с народом радуется достижениям и скорбит по неудачам.

Я мог бы и дальше говорить вам о теории марксизма, но вы, как я знаю, в теории хорошо поднаторели и никак не можете понять, почему рабочие вас плохо понимают. Но когда вы говорите, что рабочие станут хозяевами заводов и фабрик, у них радостно загораются глаза, потому что они начинают видеть себя в бобровых шубах и с золотой часовой цепочкой на пузе. И детишки в гимназических мундирчиках и дочки в белых фартучках Мариинских институтов. А рядом извозчик стоит с горячей лошадью, которая так и бьет копытом, чтобы побыстрее поехать в ресторацию, где и ей нальют пару кружек пенного пива.

А апотом мы выявили рязанских агитаторов под Ляонином. Они агитировали так же, как и сказано в их листовках: штык в землю и пролетарии всех стран соединяйтесь. Даже группу солдат создали, которая бросит винтовки и перебежит к японцам. Один хрен, отечества-то у них нет. Так кто социал-демократы, друзья или враги нашего народа?

Я бы еще мог рассказать вам, что случится с Россией в случае победы пролетарской революции, но только вы мне не поверите, потому что в это не поверит ни один здравомыслящий человек, как из революционеров, так и из тех, кто ратует за демократические перемены в нашем государстве. Я тоже выступаю за демократические элементы в обществе, не зря на меня портрет государя-императора свалился.

И я знаю, что факт этот оказался на руку тем, кто давно готовит на меня покушение и что пистолет для этого лежит в вашей сумочке, но вы никак не можете выбрать удобный момент для совершения терракта. Стрелять в моем кабинете? Вы же сразу окажетесь в лапах жандармов и никакой либеральный суд вас не оправдает, как Веру Засулич, стрелявшую в петербургского градоначальника Трепова. В Рязани нет никаких жестокостей и все делается в демократическом духе. И я не хочу показаться провидцем, но госпожа Засулич не примет пролетарскую революцию, если она случится, потому что это будет наступлением на процесс развития демократии в стране. А вы женщина молодая и еще доживете до этих времен.

На улице уже темно, и я провожу вас до дома, негоже женщинам в одиночку по ночам ходить. Адрес ваш я знаю и мне вечерняя прогулка не повредит.

Я встал пристегнул к портупее шашку, проверил наличие револьвера в заднем кармане, надел фуражку и жестом показал, что я готов сопровождать гостью, спасавшую мне жизнь и глаз.

Я могу представить, о чем думала Софья Оскаровна, ожидавшая в любой момент ареста за то, что ячейка социалистов-революционеров действительно поставила ей задачу убить начальника губернского жандармского управления. Слишком тихо стало в Рязани. Уголовники и те попритихли, а резонансное убийство вызовет шквал репрессий в Рязани и в губернии и вот, пожалуйста, звериное лицо царского режима.

— Алексей Петрович, — спросила меня Софья, — а вы не боитесь идти со мной в одиночку? Может, возьмете в сопровождение человек пять жандармов.

— А зачем? — вопросом на вопрос ответил я. — Все, что нужно для защиты чести дамы, при мне. Но сейчас речь идет не о чести дамы, а о ее жизни. Ваши соратники подумают, что вы сдали их и попытаются вас ликвидировать, так что, вполне возможно, что нам придется быть на одной стороне баррикады.

— Так и так, — думал я, — в конце суток должно что-то произойти и бедная моя голова, которая переносит меня в такие ситуации, которые даже представить трудно.

— Алексей Петрович, — задала новый вопрос Софья, — вы шутили про то, что пригласите меня в театр, в синематограф, а потом придете к моим родителям с предложением руки и сердца?

— Разве можно этим шутить, Софья Оскаровна, — сказал я, — прямо завтра и пойду к вашим родителям, а потом мы пойдем в театр в синематограф.

В это время что-то сшибло с моей головы фуражку, Софья выскочила вперед меня и в свете вспышек выстрелов я увидел лицо местного эсера адвоката Вознесенского.

— Жди меня, — успел я сказать Софье и все погасло в темноте.

Глава 5

— Григорий Иванович, вы живы? — какой-то молодой человек с погонами подпоручика тормошил меня и вид его был такой, как будто это он был виноват в том, что я лежу на улице под какой-то машиной.

Автоматически я схватился за плечо и не обнаружил там погоны, с правой стороны не было жандармского аксельбанта, на груди не было орденов, ремня портупеи и с левой стороны не было шашки и в заднем кармане не было моего любимого револьвера системы Нагана образца 1895 года. Кто я такой? Нужно проявлять осторожность.

— Так точно, жив, господин подпоручик, — довольно бодро ответил я, — только голова немного болит.

— Какой подпоручик? — оскорбился офицер. — Я лейтенант Иванов, замполит пограничной заставы, не хватало, чтобы вы меня еще благородием каким-нибудь обозвали.

— Извините, — я обдумывал ответ, не зная, как обратиться к лейтенанту. Какие-то проблески сознания давали сигналы, что я уже был на пограничной заставе, был лейтенантом, и солдаты называли меня товарищ лейтенант, — товарищ лейтенант, что-то по голове стукнуло, да так, что вообще ничего не помню, кто я, где, что здесь делаю, кто мне по голове стукнул.

— Вот здорово, — восхитился лейтенант, — первый раз вижу потерю памяти. У меня бабка лечила сотрясение мозга при помощи решета для муки. Берешь решето в зубы и потихоньку постукиваешь по ободу. Десять минут и память на месте и мозги встали туда, откуда стряхнулись. А по голове это стукнул вас. Вы затягивали гайку рулевого управления, а у меня ключ сорвался и прямо вам по голове. Пощупайте, там шишка не образовалась?

Опять это решето. Вся Россия лечится решетом, поэтому и отстаем практически во всем.

— Может, не надо решетом, — сказал я. — Вы мне напомните, кто я, где мы и что вообще вокруг нас: какой год, какой век, какая власть, кто наши начальники. Это будут отправные точки моей памяти и она, опираясь на них быстренько и восстановится.

— Крепенько зацепило вас, Григорий Иванович, — сказал лейтенант и несколько задумался над поставленным мною перечнем вопросов. — Значит так. Зовут вас Григорий Иванович. Фамилия Сумароков. Поэт такой был до революции. Писал торжественные, духовные, философские, анакреонтические оды, эпистолы, сатиры, элегии, песни, эпиграммы, мадригалы, эпитафии. На почве литературы конфликтовал с Ломоносовым, Тредиаковским и с самой императрицей Екатериной второй, отчего попал в опалу и от огорчения рано умер.

— Во, чешет лейтенант, — подумал я, — никак прошел хорошую школу жандармерии и, возможно, намекает на мои связи с этим поэтом и его родственниками. Ладно, будем слушать дальше. Но почему у меня в голове вертятся какие-то цифры, умноженные на пятьдесят и что время подходит к выдаче продуктов на пятьдесят человек.

— К вам этот Сумароков никакого отношения не имеет, так, к слову пришлось, — продолжал лейтенант, — это нам в пограничном училище на политическом профиле историю литературы преподавали. Дальше. Вы старшина пограничной заставы. Старший прапорщик.

— Ни хрена себе, — пронеслось в моей голове, — я офицер, прапорщик, да не простой прапорщик, а старший прапорщик. Это должно быть на уровне подпоручика и чуть меньше, Я понимаю, что есть в российской армии звание зауряд-прапорщика. То есть не совсем прапорщика, но унтер-офицера высшего звена, который может исполнять офицерские должности.

— А что, — спросил я, — если есть старший прапорщик, то должен быть и младший прапорщик?

— Нет никакого младшего прапорщика, — занервничал лейтенант, — есть прапорщик и старший прапорщик. Прапорщик — это не офицер и не унтер-офицер. Вот как память восстановится, так вы еще посмеетесь над своими вопросами.

— Ничего себе посмеешься, — подумал я, — да нашему любому офицеру скажи, что есть чин старшего прапорщика, так он смеху в три погибели загнется и скажет, что этот анекдот будет, пожалуй, сильнее сексуально-оптического. Старший прапорщик!!!

— Человек вы женатый. Жена ваша фельдшер на пограничной заставе. Вот она вас и вылечит. Авторитет у вас на заставе большой. Все до иголочки знаете на заставе, как говорят, слуга царю, отец солдатам. И начальник заставы, когда куда-то уезжает, приказывает все решения по обстановке согласовывать с вами.

— А кто у нас сейчас царствует? — с какой-то надеждой спросил я. — Если в государстве есть царь, который слушает умных советников и делает так, как предлагает правительство, то в царстве таком порядок.

— Какой царь? — возмутился лейтенант и заместитель начальника заставы по политической части. — Царя мы скинули в 1917 году, потом гражданская война была почти четыре года и всех беляков с буржуями мы утопили в море-океане, а вся власть перешла в руки рабочих и крестьян в виде диктатуры пролетариата.

— А кто такие беляки? — снова спросил я. Когда я был в тот раз на пограничной заставе, то экскурс по политической обстановке не дошел до гражданской войны и каких-то там беляков.

— Беляки — это офицерье, которое не захотело быть с народом и объединилось в Белую Гвардию, чтобы задушить революцию, — сказал Иванов. — И вообще, я для вас, Григорий Иванович, могу прочитать целую лекцию по истории гражданской войны. А сейчас у нас в стране Советская власть, которую возглавляет Генеральный секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев. И сейчас у нас май одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года и только что на Пленуме ЦК КПСС прияли Постановление о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Я вам практически первому об этом сообщил, как активному члену коммунистической партии и образцу трезвого поведения в пограничных войсках. Все, вставайте и идем на заставу.

— Товарищ лейтенант, — спросил я замполита, — а как зовут мою жену и дочь?

— Жену зовут Анна Дмитриевна, а дочь Галина, — сказал лейтенант и пошел на заставу.

— Так-так, — сказал я про себя, — что за броски истории происходят со мной? Надо быстренько учить легенду и обходиться без всякого решета, потому что нет у меня никакого сотрясения мозга. Чтобы оно было, нужно так головой приложиться, чтобы все доли мозга выскочили из пазух и потом не знали, как вернуться обратно. И как я буду общаться с женой, если я ее не помню, а с дочерью как? Она ко мне, а я извини доченька, но я тебя совсем не помню.

В раздумьях я машинально взял с крючка на стене полушерстяную гимнастерку кительного типа с зелеными петлицами и галунными погонами с тремя зелеными звездочками вдоль погона.

— Так вот он какой старший прапорщик, — подумал я, — совсем как военный чиновник в чине коллежского секретаря, если бы на погоне был процвет.

В кармане лежало удостоверение прапорщика на имя старшего прапорщика Сумарокова Григория Ивановича, одна тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, находящегося на действительной военной службе в пограничных войсках Комитета Государственной безопасности СССР на должности старшины пограничной заставы войсковой части 4534. Штамп о заключении брака с Кайдановской Анной Дмитриевной, дочь Галина 1978 года рождения. Пистолет Макарова ЛК 5741. Командир войсковой части полковник Рыжов. Гербовая печать и моя фотография.

Оглянув территорию заставы, я заметил, что часовой заставы на наблюдательной вышке уставился с помощью трубы зенитной командирской, ТЗК на сельский пляж на растелешенных девушек, которые знают, что часовой заставы смотрит на них и поэтому они как на модном подиуме медленно поворачивались то одним боком, то другим и это не проходило безрезультатно, потому что вместе с дембелем одна или две девушки уезжали уже замужними женщинами.

Совершенно механически я свистнул без использования пальцев в рот, хотя раньше я не умел свистеть, да и вообще мальчикам из культурных семей было не комильфо свистеть по-хулигански.

Повернувшемуся на свист часовому я погрозил кулаком и пошел в сторону складов, где уже стояли повар и рабочий по кухне с тележкой и емкостями для продуктов. Выдав положенное количество продовольствия на пятьдесят человек личного состава, я пошел в казарму, чтобы понаблюдать за общим подъемом в полдень и наведением порядка в казарме.