— В самом камне чуда нет, а сиять его заставляет искусство зодчих, — ответила владычица. — При этом они отдают своим творениям часть души, которая уже не восстанавливается. А когда зодчий истратит всего себя, он обретает вечный покой в стене своей последней работы. Он не умирает, а продолжает жить в том, что им построено.
— Он? Значит, ваши зодчие — мужчины? — спросил Вранокрыл.
— Этот дар встречается среди навиев обоих полов, — проронила Дамрад, словно бы досадуя на такое распределение способностей. — Это — призвание, которое забирает у мастера всю жизнь, требуя преданного служения, и потому зодчие часто не создают семью. Они отдают себя своему делу. Но едем дальше!.. — Дамрад повернула своего коня, и звонкие копыта зацокали по каменным плиткам. — Мне не терпится показать тебе, чем мы будем побеждать дочерей Лалады.
Они выехали за пределы города, где раскинулась чаша каменистого пустыря. Завидев ржавый отблеск света на складчатой стене скал, окружавших это место, Вранокрыл насторожился, а донёсшийся до его ушей гулкий железный перезвон подтвердил его догадку. Они приблизились к огромному котловану, в котором была устроена небывалых размеров многоярусная кузня с плавильными печами, похожими на чудовищ с огненными пастями. Здесь гнули спины тысячи рабочих, которые сверху казались не больше муравьёв. Гул, грохот, звон, шипение и треск, отрывистые крики — работа шла полным ходом.
В самом сердце кузни-котлована зияло тёмное горло земной воронки — родной сестры небесной, только меньшего размера и как бы подёрнутой полупрозрачной пеленой с голубоватыми светящимися прожилками. Сквозь пелену могучими грузовыми стрелами опускали клетки-кубы, внутри которых переливались радужные пузыри какого-то вещества легче воздуха, а вытечь ему не позволяла густая сеть молний, оплетавшая стенки кубов. Когда их доставали из воронки, вещество в них затвердевало, напоминая своим светлым блеском серебро. Его отправляли в плавильные печи.
— Сила богов — в борьбе против невозможности! В создании миров в кажущейся пустоте! — перекрывая голосом гул и гром, воскликнула Дамрад, глаза которой зажглись рыжим огнём кузни, а подсвеченное снизу лицо казалось уродливой алчной маской. — А сила нашего нового оружия — в возможности невозможного! Хмарь никогда не бывает в твёрдом состоянии, но при погружении в дыру затвердевает. Кромешный холод междумирья делает с нею то, чего, казалось бы, никогда не может произойти. Твёрдую хмарь можно плавить и ковать из неё любое оружие.
— Я думал, хмарь — чёрная, — пробормотал Вранокрыл.
— Ты теперь по другую сторону Калинова моста, — сказала Дамрад. — И видишь истинный цвет Марушиной души нашими глазами. У вас, в Яви, представления о ней вывернуты наизнанку. Хмарь в Нави — это свет, в то время как вы у себя считаете её тьмой.
В котлован можно было спуститься на грузовой площадке. К ним подбежал один из грузчиков — чумазый, потный, в шрамах от ожогов, и схватил коней под уздцы.
— Великая Госпожа! — раболепно поклонился он, кривя в улыбке-оскале изуродованные губы. — Ты с проверкой? У нас всё в порядке, работа кипит!
— Это хорошо, — усмехнулась Дамрад, спешиваясь. — Спусти-ка нас.
— Будет исполнено, Великая Госпожа!
Вранокрыл тоже слез с седла и с опаской встал на площадку. Загрохотали цепи, и они с владычицей начали медленно, с толчками, опускаться в гремящее и гудящее огненное пекло. Горячий воздух шевелил волосы, жар печей стягивал кожу, и уже спустя несколько мгновений Вранокрыл был на грани обморока. Как только рабочие сами не плавились в этом горниле? Как они здесь дышали? Несмотря на то, что котлован находился под открытым небом, в воздухе кузни можно было, наверное, печь хлеб — так казалось шатавшемуся от дурноты князю.
А вот владычица, казалось, чувствовала себя отлично. В развевающемся в потоках раскалённого воздуха плаще она шагала по узкому мостику к круглой каменной купели, в которой лежали выкованные мечи. Выглядели они пока не слишком изысканно — все рябые, в следах от ударов молота, словно покрытые оспинами лица: видно, им ещё предстояла окончательная отделка, но чёрное сердце потаённой грозной силы уже билось в них. Подняв один из клинков, Дамрад окинула его пытливым, ласкающим взглядом.
— Выглядит, как обычная сталь, но это хмарь, — сказала она. — Спасения от такого оружия нет ни для кого, даже для дочерей Лалады. Малейшая рана, нанесённая таким клинком, должна неминуемо губить их.
— Почём вам знать, что оно для них смертельно? — пропыхтел задыхающийся Вранокрыл. — Вы что, уже испытывали это оружие на них?
Губы Дамрад покривились в заносчивой усмешке.
— Нет, на дочерях Лалады мы его, конечно, не испытывали, — язвительно отчеканила она. — Но нам удалось добыть несколько образцов белогорского оружия. Так вот, клинки из твёрдой хмари способны прекрасно противостоять его волшбе. А если ударить умеючи, то белогорский клинок может и вовсе разлететься на куски. Можно себе представить, какие раны нанесёт твёрдая хмарь кошкам, если на обычных людей она действует... сейчас ты увидишь, как!
По приказу владычицы привели раба — худого, забитого мужичка с растрёпанной копной завшивленных волос и безнадёжно свалявшейся в колтуны бородой. На его тощих, покрытых сыпью боках можно было пересчитать все рёбра, а впалые глаза во тьме измождённых глазниц испуганно поблёскивали, когда несчастный затравленно озирался.
— Это пленник из Яви, — пояснила Дамрад Вранокрылу. — Не беспокойся, он не из твоего княжества. Смотри же!
Глаза невольника страдальчески выпучились, а горло издало короткий хрип: клинок вошёл в его тощий живот с сивой полоской мохнатой поросли и вышел из спины.
«Вот тебе и баба, — мелькнуло в раскалённой до одури голове князя. — Ударчик-то — ого-го... Экая силища».
Владычица Дамрад между тем мощным, резким движением выдернула клинок, и пленник рухнул на колени — вроде бы, ничего сверхъестественного, но тут произошло то, отчего князя в этом невыносимом пекле охватил пронизывающий холод. Сначала у раба застыли глаза, побелев и словно схватившись ледяной глазурью; затем морозная волна высеребрила ему все волосы, а после в считанные мгновения охватила всё тело, обратив его в неподвижное изваяние. Владычица постучала костяшкой указательного пальца по бледному, мерцающему инеем лбу — раздался гулкий звук. Потные, раздетые по пояс рабочие огромной двуручной пилой развалили тело от макушки до паха пополам, а владычица в ответ на полный ужаса и отвращения взгляд князя усмехнулась:
— Даже оттаяв, он всё равно не ожил бы. А так, коли охота, можно изучать строение внутренностей тела, хе-хе!
Ледяное изваяние в кузнечном пекле таяло на глазах: в считанные мгновения у него не стало пальцев рук и ног, оплыли волосы и лицо. Розовато-жёлтая лужа блевотины излилась на мостик из мучительно вывернувшегося желудка князя, забрызгав ему мыски сапогов. Ухватившись за нагретые перила, он ронял тягучую слюну, содрогался, передёргивался и икал. Сквозь жаркое облако дурнотного жужжания до его слуха донёсся насмешливый голос Дамрад:
— Ну-ну, какой наш гость впечатлительный!
Никому не было дела до случившегося: вокруг продолжалась работа, гул и грохот не смолкал. Владычица протянула меч Вранокрылу:
— Желаешь посмотреть поближе?
Князя накрыло волной тяжёлого, потустороннего холода, которым веяло от клинка, а свирепая дурнота-мясник острым ножом подрезала ему внутренности, готовясь вытянуть их наружу. Вранокрыл отшатнулся от протянутого меча, а Дамрад клыкасто расхохоталась.
— Плох тот воин, который боится оружия! Как же ты станешь во главе Павшего войска, княже, ежели от одного вида настоящего боевого клинка готов упасть в обморок?!
Вранокрыл и сам не мог понять, что за слабость на него накатила. Никогда он не боялся ни крови, ни потрохов — ни скотских, ни человеческих, а тут словно его самого освежевали живьём и заставили жрать собственную требуху. От одного взгляда на неотшлифованный, грубый клинок с замёрзшей на нём кровью душа расползалась на полосы, хотелось взрезать себе горло, лишь бы не прикасаться к этой смертоносной тьме, принявшей вид меча. А может, просто чудовищный жар кузни на него так действовал? Настала пора отсюда выбираться.
— Государыня, мне с непривычки нехорошо стало от жары да духоты, а вовсе не от вида оружия, — глухо пробормотал он немеющими и сухими, непослушными губами. — Глоток свежего воздуха — вот и всё, что мне сейчас требуется.
— Что ж, пойдём на свежий воздух, коли так, — сказала владычица Дамрад, колко-проницательным прищуром показывая, что ничуть не обманута таким объяснением, но из вежливости принимает его. — Ты видел достаточно, теперь думай.
*
Чернота гробницы Махруд была столь глубока, что казалась подвижной и живой, подчинённой какому-то внутреннему дыханию — то расширяющейся, то сужающейся, как зрачок. Эта ступенчатая пирамида состояла из семи ярусов, а к её верхушке вела длиннейшая лестница, подъём по которой стоил, должно быть, немалых сил. На первом, самом крупном и мощном из ярусов лестницу перегораживали высокие врата в виде башенки с зубчатым верхом.
Желтоватый блин Макши завис над вершиной гробницы, венчая её снопом мутного света, в лучах которого внешняя отделка башни зеркально поблёскивала. По лестнице медленно и задумчиво поднимались и спускались навии, и среди них можно было заметить целые семьи — жён с двумя-тремя мужьями и детьми разных возрастов. Посетители текли к пирамиде неиссякаемым потоком; перед тем как начать восхождение, все облачались в чёрные плащи с наголовьями. Те же, кто спускался оттуда, имели не то сосредоточенный, не то потрясённый вид: с заторможенными, устремлёнными в одну точку взорами они рассаживались и отдыхали на обломках каменных блоков, раскиданных широко окрест гробницы и оставшихся здесь, по-видимому, со времён её строительства.
Вранокрыл с владычицей Дамрад приехали сюда в двухместных носилках, представлявших собою крытый кузов на двух жердях. Шестеро псов-носильщиков бесшумно и неутомимо бежали с раннего утра, чтобы доставить Великую Госпожу и её гостя к гробнице главной жрицы Маруши.
— Махруд — последняя из Великих Жриц, служивших Маруше до её успения, — рассказывала Дамрад, мерно покачиваясь на своём месте. — Она застала и само успение — это случилось на её веку. Махруд приносила многие жертвы и устраивала великие службы, пытаясь вернуть богиню, пробудить её, но всё было тщетно. Тогда она собрала своих учениц и помощниц в главном храме Чёрная Гора и сказала им: «Я ухожу вслед за Матерью нашей: не нахожу в себе сил жить далее в скорби, ибо опустел мир без неё. Я исчерпала все средства, стараясь пробудить Мать». С этими словами она назначила свою преемницу из числа присутствовавших и завещала ученицам и их последовательницам содержать её тело в храме и ухаживать за ним, как за живым — обмывать, переодевать, причёсывать. Потом она села, закрыла глаза и просто перестала дышать. Несколько дней ученицы во главе с новой Великой Жрицей наблюдали и ждали, не задышит ли Махруд, не откроет ли глаза... Но та сидела безжизненная и недвижимая, нерушимо сохраняя то же самое положение. Её тело не расслаблялось, не падало, суставы оставались гибкими, а кожа — тёплой. Но ни сердцебиения, ни дыхания не улавливалось.
Ожидание продолжалось: все думали, что Махруд погрузилась в сон, как Маруша. Её пытались разбудить — окликали, тормошили, прикладывали лёд и даже кололи иголками, но всё было бесполезно. Кто-то, стараясь вернуть её к жизни, сделал небольшой надрез на её коже... Выступившая кровь имела не текучий, а студенистый вид, тогда как руки Великой Жрицы всё ещё хранили тепло. А между тем, прошло уже две седмицы. Махруд не двигалась, не дышала, не ела и не пила. Помощницы, находившиеся около неё денно и нощно и сменявшие друг друга по мере усталости, наблюдали внимательно и заметили бы признаки жизни, ежели бы таковые проявились.
Через месяц Махруд явилась во сне к новой Великой Жрице. Она просила не скорбеть о ней и не ждать её возвращения. Шли дни, которые складывались в годы, а тело Махруд оставалось нетленным и всё в том же положении. Жрицы, обмывавшие её и менявшие на ней одежду, дивились теплоте её рук. Она сидела как живая, хотя вот уже несколько десятилетий не принимала ни пищи, ни питья. Даже если она и дышала незаметно для всех, то давно должна была умереть от голода и жажды.
Спустя семьдесят лет после успения Махруд новая Великая Жрица приняла решение захоронить её в храме, для чего тело поместили всё так же, сидя, в деревянный короб, крышку которого заколотили наглухо, а потом опустили в гробницу, под каменную плиту. Там Махруд провела ещё семьдесят лет.
Великая Жрица снова сменилась. Когда заметили, что из щелей вокруг надгробной плиты на могиле Махруд начала сочиться хмарь, решили открыть крышку... И что же? Тело пребывало в неизменном виде, только чуть подсохло и похудело. Его вынули из короба, поражаясь тому, что суставы легко гнулись, а кожа оставалась тёплой. Долго выслушивали сердце и дыхание — ничего... А хмарь всё сочилась и сочилась из тела беспрестанно в течение месяца. Потом это прекратилось на целый год, а затем возобновилось. Тогда было решено построить новый главный храм, а Чёрную Гору навеки оставить гробницею Махруд. Раз в год в одно и то же время тело начинает источать хмарь, и к нему из разных краёв и земель стекаются навии, дабы увидеть своими глазами чудо. Каждый навий считает своим долгом хотя бы раз в жизни совершить путешествие к гробнице и посетить Махруд, сидящую без какой-либо поддержки в неизменном положении...
Заворожённый этим рассказом и почти убаюканный покачиванием носилок, Вранокрыл примолк. Когда голос Дамрад стих, он, разлепив ссохшиеся губы, полюбопытствовал:
— И сколько она уже так сидит?
— Одиннадцать веков, — последовал ответ.
Внутри кузова царил почти полный мрак: окошки на дверцах были прикрыты бархатными занавесками. Чуть отодвинув одну из них, Дамрад задумчиво смотрела наружу, закутанная на сей раз в плащ глубочайшего чёрного цвета. Вранокрылу выдали такой же: видно, он был обязательным предметом одежды при посещении гробницы.
Разминая затёкшее во время долгой поездки тело, князь выбрался из носилок. Чёрная пирамида, вяло ласкаемая лучами Макши, нависла над ним зловещей громадой, чей покой был незыблем уже много веков. Она казалась олицетворением самой Нави — такая же тёмная, жутковатая и дышащая незримой опасностью. Располагалась гробница на каменистой безжизненной равнине, где не росло ни кустика, ни травинки, лишь вдалеке, на границе неба и земли темнели невысокие холмы.
