Четверо псов остались у носилок, а двое пошли с владычицей и Вранокрылом в качестве сопровождения. Поднимаясь по древним, выщербленным, избитым временем ступеням, князь пыхтел, отдувался и завидовал Дамрад, которая словно скользила по воздуху над лестницей. Её окутанная чёрным плащом фигура не отличалась от прочих, а лицо было скрыто низко надвинутым наголовьем, и потому никто не узнавал её, не кланялся и не падал ниц: все посетители с самоуглублённым выражением на лицах неспешно одолевали ступеньки.
Когда они проходили через врата, по плечам Вранокрыла скользнула холодная тень. Ему чудился пристальный взор кого-то невидимого, устремлённый на него не то сверху, не то сбоку... Он не мог понять точно, откуда. Пространство смотрело на него со всех сторон.
Их путь лежал в прямоугольную постройку на вершине пирамиды. Могучие створки деревянных, окованных сталью дверей были распахнуты, впуская внутрь вереницу молчаливых паломников. Смешавшись с прочими навиями, Дамрад с Вранокрылом и сопровождающими их Марушиными псами попали в просторный проход, по обе стороны которого на высоких узких тумбах покоились шары из светящегося камня. В стене, мимо которой шагал князь, плыло его отражение: внутренняя отделка была столь же гладкой, как и внешняя, только здесь стены мерцали серебристыми прожилками.
Миновав ещё одни распахнутые двери, они оказались в покоях с довольно невысоким плоским потолком. Здесь стены тоже торжественно и угрюмовато блестели чёрным мрамором, а в отделанном светящимся камнем углублении на ступенчатом престоле сидел кто-то в белых одеждах и высоком, драгоценно мерцающем головном уборе. Посетители подходили, задерживались на краткое время, глядя вверх на сидящую фигуру; ни одного звука не срывалось с их благоговейно сомкнутых губ, а выходили все с одинаковым выражением на лицах, словно пережили величайшее потрясение в своей жизни. Вранокрыл сперва не мог взять в толк, чем все были так впечатлены, но когда приблизился к нише...
Старицей эту женщину назвать не поворачивался язык: на её лице не было заметно глубоких морщин, только кости черепа несколько выпирали, туго обтянутые кожей янтарно-желтоватого оттенка. Сидела она, подвернув ноги калачиком и расположив кисти сухих рук с худыми узловатыми пальцами на коленях. Длинные изогнутые ногти блестели, имея вполне живой и здоровый вид, а волосы были скрыты островерхой шапкой с высоким околышем, изукрашенным золотой вышивкой и драгоценными камнями. Глазные яблоки под впалыми веками, должно быть, давно иссохли, но Вранокрыла охватила ледяная жуть, а ощущение незримого взгляда возобновилось и усилилось до наводящей оцепенение невозможности. Да, именно она, эта женщина в белом шёлковом балахоне с широкими рукавами и с тонкой цыплячьей шеей, видневшейся из треугольного ворота, смотрела на него отовсюду, и ей для этого не требовались глаза. Бестелесный, вездесущий взгляд читал его мысли и душу.
«Ежели ты истинный государь и отец народа своего, ты ради него примешь не только меч в руку свою, но и смерть в тело своё».
Но что видели другие, глядя на эти нетленные мощи, и чего не видел Вранокрыл? Истечение хмари. Едва стоило князю подумать об этом, как он тотчас же узрел радужные струйки, выползавшие из складок одежды, из узких хищных ноздрей тонкого горбатого носа и из-под сомкнутых век Великой Жрицы. Подобно ртути, это вещество собиралось в мелкие шарики, которые в свою очередь объединялись в крупные пузыри и длинные тяжи, распространяясь по покоям и вытекая через дверной проём. Вранокрыл стоял по колено в живой, подвижной радужной сущности, но не чувствовал от неё ни холода, ни тепла.
«Бух... бух... бух», — ощущал он толчки какого-то огромного сердца, которое, казалось, скрывалось где-то в недрах пирамиды. Его биение наполняло всё вокруг, и пространство дышало ему в такт, захватывая власть над всем живым. Во внезапно упавшей чёрно-мраморной тишине Вранокрыл обострившимся до головокружения слухом улавливал дыхание навиев: оно тоже сообразовывалось с толчками невидимого сердца... Да и сам князь невольно начал чувствовать, что дышать иным чередом не мог: ощущал дурноту и взрывное распирание под рёбрами, если не старался попасть в лад с глубинным биением.
Так он стоял и дышал.
Бух — вдох. Бух — выдох...
И все вокруг него дышали так же.
Он становился частью всего этого действа. Разум растворялся в потоках радужной «ртути», тело стремилось двигаться одновременно с остальными, вплоть до совпадения малейшей дрожи пальцев, а сердце, замедляясь, бухало в лад с подземным.
Чья-то рука повлекла его прочь, а его ноги не желали уходить — заплетались и спотыкались, норовя повернуть обратно, под спокойно-зловещие, древние чары желтолицей женщины в белом, которая — постижимо ли уму? — сидела так уже более тысячи лет.
...Он выплыл из наваждения, когда упругий холодный ветер откинул наголовье его плаща и упрямой ладонью упёрся ему в грудь. Рот оставался немым, по-рыбьи ловя воздух, а впереди лежал длинный головокружительный спуск.
— Некоторые полагают, что Махруд жива, просто погружена в подобие беспробудного сна, когда телесная жизнь приостанавливается, но душа не покидает землю, — коснулся его слуха голос Дамрад, приглушённый ветром. — И что она может вернуться, чтобы помочь навиям в лихую для них годину. Не знаю... Казалось бы, куда уж хуже? Навь покрыта шрамами и незаживающими увечьями, дыры образуются одна за другой, и тысячи навиев гибнут, прежде чем мудрые жрицы успевают создать для очередной прорехи заплатку. По моему разумению, более лихие времена трудно себе вообразить. На месте Великой Жрицы я бы давно вернулась! Но она не возвращается. Что ж, пусть те, кто хочет верить, верят в это.
*
Пламя светочей озаряло искрящиеся ледяные сокровища пещеры, казавшейся бесконечной. С потолка свисали мерцающие занавеси застывших водопадов, пушистые сгустки инея, полупрозрачные бороды сосулек, а с пола тянулись вверх причудливые выросты, до оторопи напоминавшие целые семейства людей, обращённых в ледяные столпы смертоносным касанием клинка из хмари — мужчин, женщин, детей. Вранокрыл, ёжась от холода и поскальзываясь, пробирался среди каменных и ледяных глыб следом за ловкой Дамрад, которая горной козочкой скакала по всем этим препятствиям. Шестеро Марушиных псов бесшумно сопровождали их.
В потолке пещеры раскинулось небывалое чудо — небольшое перевёрнутое озерцо. В обрамлении из застывших водопадов колыхалась водянистая поверхность, и Вранокрылу показалось, будто его подвесили за ноги вниз головой: слишком невероятной казалась мысль, что он стоял на полу, а водное зеркало блестело над ним. Но, тем не менее, это было так.
— Вот мы и пришли, — сказала Дамрад, и пещера окрасила её голос в звенящие ледяные тона. — Это Калинов мост, вид со стороны Нави. С вашей стороны он выглядит иначе... По сути своей это такая же дыра, как и остальные, которые образовались от гнева Маруши, только открывается она не в междумирье, а в Явь. Это самая безопасная из всех дыр. Мы её закроем, когда великое переселение навиев завершится — для этого есть заклинание, которое хранится в Душе Нави. Прочие дыры мы так закрыть не можем: междумирье не даёт. Но, закрыв Калинов мост, мы можем уже не беспокоиться, что разрушение из Нави каким-то образом поползёт за нами следом и заразит Явь.
Отблеск огня светочей плясал и сворачивался у неё в глазах маленькими ящерками, дыша Вранокрылу в лицо обездвиживающими чарами. Невидимые ледяные обручи сковывали князя по рукам и ногам, а язык лежал во рту как мёртвый.
— В Яви Калинов мост окружён мороком, не пропускающим нежелательных гостей, — затягивая Вранокрыла в колдовскую бездну своего взора, сказала владычица. — Уж прости, придётся тебя снова погрузить в оцепенение и завязать глаза... Эта мера — для твоей же защиты, дабы морок не отнял у тебя рассудок.
Вранокрыл ощутил на своём теле крепкие когтистые руки навиев. Не успел он и моргнуть глазом, как на голову ему упала душная чернота.
...И снова — колымага, запряжённая Марушиными псами, снова полумёртвая неподвижность и тягучая дорожная тоска. Когда мешок с головы Вранокрыла сняли, он почувствовал на своих привыкших к тьме глазах, каково жителям Нави здесь, в этом мире. Небо затянули тучи, часто валил снег, но даже тусклый и пасмурный зимний день был для навиев слишком ярок. Дабы не прерывать путешествие долгими остановками, они завязывали морды отрезками полупрозрачной чёрной ткани и так бежали, везя колымагу со скоростью, какая коням даже не снилась. Владычица Дамрад днём задёргивала занавески на дверцах; малейшее их колыхание, пропускавшее внутрь свет, заставляло её хмуриться и зажмуривать веки.
— Как же вы собираетесь воевать, если наш свет слишком ярок для ваших глаз? — спросил Вранокрыл, когда язык начал его мало-мальски слушаться.
— Пусть тебя это не беспокоит, — хмыкнула она. — Мы знаем, как сделать ваш мир удобным для нас на время завоевания. А потом понемногу приспособимся. Ведь когда-то и Навь была такой же светлой, как Явь... У нас уже есть опыт привыкания к вашему свету: наши соглядатаи испытали это на себе с успехом. Не так уж много на это потребовалось времени.
Они ехали на восток днём и ночью, с короткими передышками: Марушины псы переводили дух и кормились. «Бух... бух... бух», — стучало сердце гробницы внутри у Вранокрыла, а луна сквозь дымку туч выхватывала из тьмы половину лица Дамрад — отрешённого, с сурово поджатым ртом.
Вранокрыл высунул голову из дверцы и сморщился, получив оплеуху вьюги, полную колких снежных крупиц. Его взгляду открылась сумрачно-мертвенная даль замёрзшего моря и скалистый берег, поросший соснами. Пусто, снежно и безответно...
— Белые горы придётся огибать по льду, отойдя далеко от берега, — сказала Дамрад, соскакивая на снег и откидывая плащ, полы которого нещадно трепал ледяной пронзительный ветер.
Князь стучал зубами в колымаге, кутаясь в медвежью шкуру, а владычица встречала непогоду гордо и смело — грудью, прикрытой лишь кожаным доспехом. Её глаза высветлились и поблёкли, принимая в себя суровую белизну северного морского берега.
*
«Ежели ты истинный государь и отец народа своего...»
Трясясь в седле купленного в одной из светлореченских деревень вороного коня, Вранокрыл нёс на своих плечах горький груз вызревающего решения. Дамрад пожелала ехать в колымаге одна, и князя пересадили в седло, опоясав мечом из хмари и предоставив клочок холодной свободы и зимнего одиночества для раздумий. На одном из привалов он соорудил себе из медвежьей шкуры что-то вроде тёплой телогрейки, которую теперь натянул под чёрный плащ с мехом на плечах — обновку из Нави, и теперь ветер не беспокоил его. К его поясу был пристёгнут жезл в виде рогатого волчьего черепа, искусно выточенного из смоляного камня, чёрного, как ночь в Нави, и зеркально блестящего, как отделка гробницы Махруд.
Дамрад клятвенно обещала, что не тронет Воронецкое княжество, если оно окажет ей помощь в её походе. Четыре древних павших полководца, покоившихся подо льдом, ждали встречи с пятым — живым.
Мёртвые топи раскинулись перед ними, озарённые луной и посеребрённые инеем. Редкие чахлые деревья в зимнем убранстве казались вышедшими из какой-то мрачной сказки с плохим концом.
— Так что ты надумал, Вранокрыл? — спросила Дамрад, останавливаясь у кромки замёрзшего болота, около мёртвых стеблей травы, выбеленных изморозью.
Князь чуть натянул поводья, сдерживая коня. Решение отяжелевшим плодом сорвалось с его губ:
— Что я должен делать?
Мертвенный тонкий рот владычицы дрогнул в улыбке, а глаза излучали нездешний и холодный, навий свет. Узоры на её шее и нижней челюсти колдовски мерцали в лунных лучах.
— Выезжай на лёд.
Вранокрыл не думал о прочности ледяной корки на топях. Его сердце бухало в лад с сердцем в недрах гробницы Махруд, а взгляд пытался рассмотреть подо льдом лица воевод древней битвы. Дамрад выкинула вперёд руку с растопыренными пальцами, и князь покачнулся, будто от незримого удара; управляющий жезл у него на бедре, присоединяясь к биению, вдруг содрогнулся толчками: «Бух... Бух...»
Крак! Молниеносная трещина зазмеилась под ногами у коня, и Мёртвые топи раскрыли ему и всаднику объятия тёмной хляби [36]. Одно бездонное мгновение — и Вранокрыл оказался по пояс в мертвяще-студёной воде, а его конь, пытаясь выкарабкаться, лишь дробил копытами кромку льда.
— Помогите! — вырвалось из горла князя, охрипшего от мороза.
Ледяная пасть смерти смыкалась вокруг него, и в её удушающей глубине пойманным в силки зверем билось скорбное недоумение. Что это? Случайное несчастье или... всё так и было задумано?!
— Мужайся, княже, — прозвучал полунасмешливый, полуторжественный голос Дамрад с берега. — Это — ради твоего народа, ради твоих земель. Прими свою судьбу, исполни своё предназначение!
— Подлая тварь! — сдавленно каркнул тонущий князь, пытаясь высвободить ноги из стремян. Коня уже не спасти, так хоть самому бы выбраться... — Ты не говорила, что это будет... вот так!
Владычица стояла на покрытой заиндевевшей травой кочке, похожей на лохматую макушку утонувшего в болоте великана; она даже не намеревалась протянуть Вранокрылу руку помощи, а её верные слуги-псы — и подавно.
— А как ты хотел? — усмехнулась она. — Чтобы встать во главе Павшей рати, тебе придётся разделить участь её воинов... Но это не конец, нет! Это только начало великой битвы, которая будет высечена на скрижалях времени, и твоё имя увековечится в летописях огромными буквами. Жди своего часа в Мёртвых топях и будь готов восстать, когда протрубит рог войны!
Конь совсем ушёл под воду, а Вранокрыл, освободившийся от стремян, ещё барахтался в широком проломе среди льдин. Всё, что он увидел, впитал и понял, рвалось последним стоном из скованной могильной стынью груди.
— Вы... обречены! — крикнул он, не узнавая собственного голоса, слабого и осипшего от холода; челюсти сводило, язык заплетался, словно от хмельного. — Вы и ваш мир — плод Марушиной гордыни... Она хотела создать подобие дочерей Лалады... но получились вы! Вы строите чудесные дома... Ваши зодчие отдают души своим творениям... но в них нет любви! Они холодны! Вам не победить... Навь погибнет... и вы вместе с нею! Вы обречены! Обречены... Обрече...
Его голос прервался влажным клокотаньем в горле: невидимая безжалостная лапа перехватила ему дыхание. Глянув на свою руку, князь увидел синеватую с фиолетовыми прожилками пятерню какого-то чудовища... Лишь перстень, свободно болтавшийся на длинном костлявом пальце с кривым когтем, удостоверял, что эта страшная конечность принадлежала ему. Последний судорожный взмах — и печатка слетела и застучала, прыгая по льду, чтобы позже быть найденной соглядатаями князя Искрена... Рука же, напоследок оставив пять царапин, покрытых ледяной крошкой, ушла в пропитанную хмарью глубину Мёртвых топей.
