В качестве последнего усилия певец исполнил несколько стихов, в которых описывалось видение Британии, уничтоженной Америкой, и Ирландии, разрывающей свои оковы. Тщательно подготовленный кризис наступил в последней строке последнего куплета, где певица вскинула руки и воскликнула: "Знамя, усыпанное звездами". Мгновенно громадное ликование вырвалось из горла собравшихся масс. По полу раздался тяжелый стук ботинок. Глаза вспыхнули внезапным огнем, а мозолистые руки отчаянно замахали в воздухе.
После нескольких минут отдыха оркестр загрохотал, и на сцену выскочил маленький толстяк. Он начал реветь песню и топать взад и вперед перед рампой, дико размахивая блестящей шелковой шляпой и бросая ухмылки или ухмылки. Он скорчил на лице фантастические гримасы, пока не стал похож на нарисованного дьявола на японском воздушном змее. Толпа радостно засмеялась. Его короткие, толстые ноги никогда не стояли на месте. Он кричал, ревел и тряс копной рыжего парика, пока публика не разразилась восторженными аплодисментами.
Пит не обращал особого внимания на развитие событий на сцене. Он пил пиво и смотрел на Мэгги.
Ее щеки покраснели от волнения, а глаза блестели. Она глубоко вздохнула от удовольствия. Никакие мысли об атмосфере воротнично-манжетной фабрики не приходили ей в голову.
Когда оркестр наконец замолчал, они пробрались к тротуару вместе с толпой. Пит взял Мэгги за руку и оттолкнул ее, предлагая сразиться с одним или двумя мужчинами.
Они добрались до дома Мэгги в поздний час и на мгновение постояли перед ужасным дверным проемом.
— Скажи, Мэг, — сказал Пит, — поцелуй нас за то, что мы тебя выставили, ладно?
Мэгги рассмеялась, как бы пораженная, и отстранилась от него.
"Нет, Пит, — сказала она, — этого не было".
— Ах, какого черта? — настаивал Пит.
Девушка нервно отступила.
— Ах, какого черта? повторил он.
Мэгги метнулась в холл и вверх по лестнице. Она повернулась и улыбнулась ему, затем исчезла.
Пит медленно шел по улице. В его чертах было что-то вроде удивления. Он остановился под фонарным столбом и удивленно выдохнул.
— Боже, — сказал он, — я выиграл, если со мной разыграли дурака.
ГЛАВА VIII
Когда Мэгги пришла в голову мысль о Пите, она начала испытывать сильную неприязнь ко всем своим платьям.
"Что, черт возьми, у тебя болит? Что заставляет вас все фиксировать и суетиться? Боже мой, — часто рычала на нее мать.
Она стала с большим интересом примечать хорошо одетых женщин, которых встречала на проспектах. Она завидовала элегантности и мягким ладоням. Она жаждала тех украшений, которые каждый день видела на улице, считая их союзниками огромной важности для женщин.
Вглядываясь в лица, она думала, что многие женщины и девушки, которых ей довелось встретить, безмятежно улыбались, как будто их всегда лелеяли и охраняли те, кого они любили.
Воздух в воротнике и манжетах задушил ее. Она знала, что постепенно и верно съеживается в жаркой, душной комнате. Закопченные окна беспрестанно дребезжали от проходящих надземных поездов. Место наполнилось вихрем звуков и запахов.
Она задавалась вопросом, глядя на некоторых седых женщин в комнате, простые механические приспособления, сшивающие швы и стачивающие, склонив головы над своей работой, рассказы о воображаемом или реальном девичестве, о пьяницах в прошлом, о ребенке дома и о невыплаченной зарплате. Она размышляла, как долго продлится ее молодость. Она начала считать румянец на своих щеках ценным.
Она представляла себя в томительном будущем тощей женщиной с вечной обидой. Кроме того, она считала Пита очень привередливым человеком в отношении внешности женщин.
Ей хотелось увидеть, как кто-нибудь вцепится пальцами в жирную бороду толстого иностранца, владельца заведения. Он был отвратительным существом. На нем были белые носки с низкими ботинками. Когда ему надоедало это развлечение, он шел к мумиям и морализаторствовал над ними.
Обычно он с молчаливым достоинством подчинялся всему, через что ему пришлось пройти, но иногда его подстрекали комментировать.
— Что за черт, — потребовал он однажды. "Посмотрите на эти маленькие кувшинчики! Сто кувшинов подряд! Десять рядов в ящике и около тысячи ящиков! Что они используют?
По вечерам в течение недели он водил ее смотреть спектакли, в которых сбивающую с толку героиню спасал из роскошного дома ее опекуна, который жестоко преследует ее оковы, герой с прекрасными чувствами. Последний проводил большую часть своего времени, промокнув в бледно-зеленых метелях, возясь с никелированным револьвером, спасая престарелых незнакомцев от злодеев.
Мэгги сочувствовала скитальцам, падающим в обморок от снежной бури под радостными церковными окнами. И хор поет "Радость миру". Для Мэгги и остальных зрителей это был трансцендентный реализм. Радость всегда внутри, а они, как у актера, неизбежно снаружи. Глядя на него, они обнимали себя в экстатической жалости к своему воображаемому или действительному состоянию.
Девушке показалось, что высокомерие и гранитное сердце магната пьесы очень точно нарисованы. Она повторила проклятия, которые обитатели галереи осыпали этого человека, когда его реплики вынудили его разоблачить свой крайний эгоизм.
Подлые зрители возмутились изображенному злодейству драмы. С неустанным рвением они освистывали порок и аплодировали добродетели. Безошибочно дурные люди выказывали явно искреннее восхищение добродетелью.
Шумная галерея была в подавляющем большинстве с несчастными и угнетенными. Борющегося героя они подбадривали криками, а злодея издевались, улюлюкая и привлекая внимание к его бакенбардам. Когда кто-нибудь умирал в бледно-зеленых снежных бурях, галерея оплакивала. Они отыскали нарисованное несчастье и обняли его, как родственное.
В беспорядочном марше героя от бедности в первом акте к богатству и триумфу в последнем, в котором он прощает всех оставшихся врагов, ему помогала галерея, которая рукоплескала его великодушным и благородным чувствам и приводила в замешательство речи своих оппонентов, делая не относящиеся к делу, но очень резкие замечания. Те актеры, которые были прокляты злодейскими ролями, на каждом шагу сталкивались с галереей. Если один из них воспроизводил строки, содержащие самые тонкие различия между правильным и неправильным, галерея немедленно понимала, имел ли актер в виду зло, и соответственно осуждала его.
Последний акт был триумфом героя, бедного и народного, представителя публики, над злодеем и богачом, с набитыми ценными бумагами карманами, с сердцем, набитым тираническими намерениями, невозмутимым среди страданий.
Мэгги всегда уходила с места показа мелодрамы в приподнятом настроении. Она радовалась тому, как бедные и добродетельные в конце концов побеждают богатых и злых. Театр заставил ее задуматься. Она задавалась вопросом, могла ли культура и утонченность, которые она видела, подражая, возможно, гротескно, героине на сцене, быть приобретенными девушкой, которая жила в многоквартирном доме и работала на фабрике по производству рубашек.
ГЛАВА IX
Группа мальчишек упиралась в боковую дверь салуна. Ожидание светилось в их глазах. Они крутили пальцами от волнения.
— Вот она идет, — вдруг закричал один из них.
Группа ежей мгновенно разорвалась на куски, и ее отдельные фрагменты разлетелись широким респектабельным полукругом вокруг точки интереса. Дверь салона с грохотом отворилась, и на пороге появилась фигура женщины. Ее седые волосы пучками спадали на плечи. Ее лицо было багровым и мокрым от пота. Ее глаза сверкали.
— Ни черта цента из моих денег вы больше не получите, ни черта цента. Я тратил здесь свои деньги три года, и теперь вы говорите мне, что больше ничего мне не продаете! Черт возьми, Джонни Меркр! "Нарушение"? К черту беспорядки! К черту тебя, Джонни...
Дверь получила раздраженный пинок изнутри, и женщина тяжело вывалилась на тротуар.
Гамины в полукруге сильно заволновались. Они начали танцевать, улюлюкать, кричать и издеваться. На каждом лице расплылись широкие грязные ухмылки.
Женщина сделала яростный бросок на особенно возмутительную группу маленьких мальчиков. Они радостно засмеялись и отбежали на небольшое расстояние, перекликаясь с ней через плечо. Она стояла, шатаясь, на бордюрном камне и гремела на них.
— Дети дьявола, — завыла она, потрясая красными кулаками. Мальчишки радостно завопили. Когда она двинулась по улице, они отстали и с шумом зашагали. Время от времени она кружилась и нападала на них. Они ловко убежали из досягаемости и дразнили ее.
В кадре ужасного дверного проема она стояла на мгновение, проклиная их. Ее волосы растрепались, придавая ее малиновым чертам безумный вид. Ее огромные кулаки дрожали, когда она безумно трясла ими в воздухе.
Мальчишки издавали ужасные звуки, пока она не повернулась и не исчезла. Затем они тихонько двинулись тем же путем, которым пришли.
Женщина барахталась в нижнем зале многоквартирного дома и наконец, спотыкаясь, поднялась по лестнице. В верхнем зале открылась дверь, и толпа голов с любопытством выглянула, наблюдая за ней. Гневно фыркнув, женщина бросилась к двери, но ее поспешно захлопнули перед ее носом и повернули ключ.
Она постояла несколько минут, бросая яростный вызов панелям.
— Выходи в холл, Мэри Мерфи, черт возьми, если хочешь поскандалить. Иди сюда, терьер-переросток, иди сюда.
Она начала пинать дверь своими огромными ногами. Она пронзительно бросила вызов вселенной, чтобы появиться и вступить в бой. Ее ругательные трипли вызвали головы со всех дверей, кроме той, которой она угрожала. Ее глаза смотрели во все стороны. Воздух был полон ее взмахов кулаками.
"Ну и ну, черт возьми, чертова банда да, ну же, — прорычала она зрителям. В ответ последовала парочка проклятий, кошачьи крики, насмешки и шутливые советы. Ракеты стучали у ее ног.
— Что с тобой за чертовщина? — раздался голос в сгустившемся мраке, и Джимми выступил вперед. В руке у него было жестяное ведро для обеда, а под мышкой — коричневый фартук дальнобойщика, свернутый в узел. — Что, черт возьми, не так? — спросил он.
"Выходите, все да, выходите", — выла его мать. — Пойдем, и я растопчу ее чертовы мозги ногами.
— Убери свое лицо и иди домой, проклятая старая дура, — прорычал на нее Джимми. Она подошла к нему и покрутила пальцами перед его лицом. Ее глаза метали пламя беспричинной ярости, а тело дрожало от рвения к бою.
"Черт возьми! И кто, черт возьми, да? Я тебе и пальцем не пошевелю, — зарычала она на него. Она повернулась своей огромной спиной с огромным пренебрежением и поднялась по лестнице на следующий этаж.
Джимми последовал за ним, мрачно ругаясь. В верхней части пролета он схватил мать за руку и начал тащить ее к двери их комнаты.
— Иди домой, черт возьми, — процедил он сквозь зубы.
"Убери от меня свои руки! Убери от меня свои руки, — закричала его мать.
Она подняла руку и ударила своим огромным кулаком в лицо сына. Джимми увернулся, и удар пришелся ему в затылок. — Черт возьми, — снова процедил он. Он вытянул левую руку и сжал пальцами ее среднюю руку. Мать и сын начали раскачиваться и драться, как гладиаторы.
"Ой!" — сказал многоквартирный дом на Ромовой аллее. Зал наполнился заинтересованными зрителями.
"Привет, старушка, это был денди!"
"Три против одного на красном!"
"Ах, прекрати свою чертову ломку!"
Дверь дома Джонсонов открылась, и Мэгги выглянула наружу. Джимми изо всех сил выругался и швырнул мать в комнату. Он быстро последовал за ним и закрыл дверь. Многоквартирный дом на Ромовой аллее разочарованно выругался и удалился.
Мать медленно поднялась с пола. Ее глаза угрожающе блестели на ее детей.
— Ну вот, — сказал Джимми, — с нас хватит этого. Садитесь и не беспокойтесь.
Он схватил ее за руку и, повернув ее, заставил ее сесть на скрипучий стул.
— Убери от меня руки, — снова зарычала его мать.
— Будь ты проклят, старая шкура, — безумно завопил Джимми. Мэгги завизжала и убежала в другую комнату. До нее донесся грохот грохота и проклятий. Раздался последний громкий удар, и голос Джимми закричал: "Дере, черт возьми, стой на месте". Мэгги открыла дверь и осторожно вышла. — О, Джимми.
Он прислонился к стене и ругался. Кровь стояла на синяках на его узловатых предплечьях, которые царапали пол или стены в драке. Мать лежала на полу и визжала, по ее морщинистому лицу текли слезы.
Мэгги, стоя посреди комнаты, огляделась. Произошло обычное переворачивание столов и стульев. Посуда была разбросана осколками. Печка пошатнулась на ножках и теперь по-дурацки наклонилась набок. Ведро было опрокинуто, и вода разлилась во все стороны.
Дверь открылась и появился Пит. Он пожал плечами. — О, Гауда, — заметил он.
Он подошел к Мэгги и прошептал ей на ухо. — Ах, какого черта, Мэг? Приходи, и мы чертовски хорошо проведем время.
Мать в углу подняла голову и встряхнула спутавшимися локонами.
— Да черт с ним и с тобой, — сказала она, сердито глядя на дочь во мраке. Ее глаза, казалось, злобно горели. — Ты сошел с ума, Мэг Джонсон, ты знаешь, что ты сошел с ума. Ты позоришь свой народ, черт возьми. А теперь выйди и иди к своему голубоглазому джуду. Иди к черту с ним, черт возьми, и скатертью дорога. Иди к черту и посмотри, как тебе это понравится.
Мэгги долго смотрела на мать.
— Иди к черту, посмотри, как тебе это понравится. Выходи. Я не потерплю сечь в своем доме! Убирайся, слышишь! Черт побери!
Девушка начала дрожать.
В этот момент Пит вышел вперед. — О, какого черта, Мэг, понимаешь, — тихо прошептал он ей на ухо. "Все кончено. Видеть? Со старой женщиной утром все будет в порядке. Выходи со мной! У нас будет адское время.
Женщина на полу выругалась. Джимми сосредоточился на своих ушибленных предплечьях. Девушка обвела взглядом комнату, заполненную хаотичной массой обломков, и красное, корчащееся тело матери.
— Иди к черту и скатертью дорога.
Она ушла.
ГЛАВА X
Джимми подумал, что невежливо, когда друг приходит к тебе домой и губит сестру. Но он не был уверен, что Пит знает о правилах вежливости.
На следующую ночь он вернулся домой с работы довольно поздно. Проходя через залы, он наткнулся на скрюченную и кожистую старуху, у которой была музыкальная шкатулка. Она ухмылялась в тусклом свете, пробивавшемся сквозь запыленные стекла. Она поманила его грязным указательным пальцем.
"Ах, Джимми, что вы думаете, что я попал в прошлую ночь. Таких смешных вещей я еще не видела, — воскликнула она, подойдя к нему вплотную и ухмыляясь. Она дрожала от нетерпения рассказать свою историю. — Я был у двери прошлой ночью, когда твоя сестра и ее Джуд Феллер пришли поздно, о, очень поздно. А она, милая, так плакала, как будто у нее сердце вот-вот разорвется. Это было очень смешно, что я когда-либо видел. И прямо здесь, у моей двери, она спросила его, любит ли он ее, не так ли. И она так плакала, как будто у нее сердце вот-вот разорвется, бедняжка. А он, я понял по тому, что он сказал, когда она часто спрашивала, он говорит: "О, черт, да, — говорит, говорит, — о, черт, да".
