Посторонним вход воспрещён. Часть первая.

Хватит метаний! Примем за рабочую версию то, что сбылся и этот прогноз Герберта Уэллса — машина времени существует на самом деле. Ну, может не машина, а некий магический портал, на манер старого платяного шкафа из "Нарнии" — не суть. Главное — имеется НЕЧТО, что позволяет проникать из настоящего в девятнадцатый век — и возвращаться обратно.

Отсюда следует и очередной ход — пора искать эти самые порталы. Дрон, кончено, что-то там лепетал насчёт того, что "червоточины" закрылись — но это же не повод, чтобы не убедиться в этом самой? Тем более, средство к тому имелось — в позаимствованном на столе Семёнова файлике, среди прочего оказался чертёж той самой "искалки". Необходимые бусинки тоже в наличии — так что, вроде бы, ничего не мешает...

Останавливает одно — Алиса, подобно подавляющему большинству своих сверстниц, совершенно не умела работать руками. Необходимость возиться с проволокой, что-то там резать, сгибать, паять — как сказано в приложенной к чертежу инструкции — вгоняла её в ступор. Что же теперь — снова обращаться к Шурику? Он, вроде, и так уже немало знает...

Нет! Алиса даже вскочила — настолько простая и гениальная мысль пришла ей в голову. Спасибо, конечно, дорогой товарищ, но на этот раз мы обойдёмся без твоей помощи. Алиса схватила мобильник и быстро нашла в телефонной книжке нужную запись — "Юлий Алекс."

Трубку взяли сразу.

— Добрый день, дядя Юля! — защебетала девушка. — Это я, Алиса, не забыли меня еще? Можно я загляну к вам сегодня?

* * *

Июль 2015 года, Москва,

район ст.м. Юго-Западная,

Ул. 26-ти Бакинских комиссаров.

День. Человек ушедшей эпохи.

Любого, кто видел его впервые, Юлий Алексеевич Лерх немедленно удивлял крайним сходством с Александром Васильевичем Суворовым — тот же невысокий, сухонький старичок, те же седоватые, слегка вьющиеся волосы, венчиком окружавшие невеликих размеров лысину, та же стремительная, пружинистая походка, не дающая поверить в паспортные 73 года её владельца. С углублением знакомства сходство тоже усугублялось — язвительностью, остротой выражений и степенью невыносимости для окружающих Юлий Алексеевич тоже не уступал великому полководцу. Правда, пойти по военной стезе ему не пришлось — армейская карьера ограничилась службой в войсках связи в 60-х годах, — да и до маршальских должностей в табели о рангах советского МинПроса он так же не добрался. Юлий Алексеевич вышел на пенсию начальником учебной лаборатории МГПИ им. Ленина, но работать не перестал — как и раньше, студенты, неравнодушные к физике, механике, да и вообще к экспериментальной науке, были частыми гостями в его доме. Да и сам он, к радости нового завлаба, что ни день, появлялся в институте. Впрочем, "к радости" — это, пожалуй, сильно сказано; коллеги, занимавшие начальствующие должности, порой откровенно избегали общения с Лерхом, чему виной был его острый язык и саркастическая манера вести разговор. Но -что поделать, если и лабораторию и находящиеся при ней мастерские Юлий Александрович собрал в своё время по винтику, своими руками — с помощью студентов, разумеется? МГПИ (нынешний МГПУ) никогда не относился к числу ВУЗов, обильно снабжаемых разного рода аппаратурой — это вам не МАИ с Бауманкой! — а потому в заначках физической лаборатории попадались приборы 30-40 годов выпуска, а то и вовсе с ятями на шкалах. Но возраст оборудования Юлия Алексеевича не смущал — у него работало всё. А что поначалу отказывалось выполнять свой долг — то приводили в порядок его сухонькие, умелые руки, способные одинаково легко справиться и с перегоревшей обмоткой электродвигателя от довоенного ещё немецкого станка, и с допотопным детекторным приёмником, и с осциллографом, из числа полученных институтом в начале 90-х — на этом снабжение приборами отечественного производства, увы, прекратилось.

Обстановка в квартире Лерха заставляла свежего человека вспомнить одновременно о комнате изобретателя Шурика из "Ивана Васильевича", домике Карлсона и кабинете чудаковатого профессора из фильмов 30-х годов. По всей длине коридора, по правой стороне, от пола и до потолка тянулись самодельные книжные полки — они были настолько плотно забиты, что порой вытащить из них книгу оказывалось нетривиальной задачей. Юлий Алексеевич тащил в дом все книги, которые полагал достойным внимания — здесь можно было найти учебник математики Киселёва, изданный до первой мировой войны, биографии артистов Малого театра и деятелей науки, справочник "Джейн" на скверной бумаге, какие в начале 90-х кинулись издавать все, кому не лень, классическое серое с синим картушем многотомное издание Жюля Верна и совсем свежие журналы коллекции "Знаки Белой Армии". И, конечно — справочники, справочники, справочники...

Пожалуй, не было только фантастики и детективов — за исключением, разумеется, советской классики жанра, вроде Казанцева или Ефремова. С последним Юлий Алексеевич был даже знаком; они даже проживали соседями, в этом самом многоэтажном доме недалеко от метро "Юго-западная". От памятного знакомства у Юлия Алексеевича остались четыре книжные полки, отданные ему когда-то мэтром отечественной фантастики — и с тех пор на них хранились самые любимые издания.

В комнате, кроме книг, имелись все необходимые атрибуты мастера-на-все руки классического, советского образца. На бесчисленных крючках висели инструменты, приспособления, происхождение которых не всякий разгадал бы даже и при внимательном осмотре; красовались модельки самолётов и кораблей из серой пластмассы, заставляющие вспомнить о полка "Детского Мира" 70-х. В комнате стояло аж три телевизора — невероятно древний, с водяной линзой "Т-1 Ленинград" производства завода "Коминтерн", "Темп" выпуска середины 60-з, на тоненьких лакированных ножках и сравнительно современный "Сони-Тринитрон". Как ни удивительно, работали все три — впрочем, формат современного вещания не годился, конечно, для патриарха советского телевидения.

Помимо телевизоров, в комнате имела место масса разнообразнейших устройств и приборов — в разной степени разобранности. На полках красовались маркированные цветной изолентой банки из-под кофе и болгарского зеленого горшка — из некоторых торчали пучки карандашей, отвёрток и штангенциркулей, другие при ближайшем рассмотрении оказывались наполненными винтиками, гаечками, сопротивлениями и бог ещё знает каким техническим хламом. На краю стола, хронически уставленного разного рода нудными вещами (сейчас на почётном месте красовался механизм старинных настенных часов со следами вдумчивого, неторопливого вторжения в его внутренний мир) притулился ноутбук — подарок студентов. Хозяин квартиры не одобрял Интернета и компьютерных технологий — в чём и не стеснялся признаться. С чудесами АйТи у его были особые счёты — полгода назад его обожаемую лабораторию закрыли. Новое институтское начальство сочло, что будущим педагогам, призванным внедрять в умы школьников физические и математические познания, довольно будет интерактивных учебных курсов и компьютерной графики — а помещения, занимаемые архаичной (по мнению проректора по учебной работе) лабораторией пригодятся для чего-нибудь, более отвечающему духу времени. Юлий Алексеевич с истинно суворовским пылом кинулся в схватку — и проиграл. В итоге, всё, что удалось утащить из обречённой лаборатории домой, пребывало сейчас по углам квартиры, а крупногабаритное оборудования он с трудом распихал по знакомым, занимающим схожие должности в московских вузах.

Юлий Алексеевич тяжко переживал гибель лаборатории, но сдаваться не собирался — он предпринял несколько попыток заинтересовать идеей физического кружка соседние школы и даже попытался сунуться с Московский Дворец Школьников — бывший Дворец Пионеров на Ленгорах — но дело пока не слишком продвинулось. Студенты, сохранившие самое доброе отношение к Юлию Алексеевичу, по прежнему были частыми гостями в "келье алфизика" — как они называли двухкомнатную квартиру Лерха. Захаживали и аспиранты с кафедры физики и индустриально-промышленного факультета; кое-кому из них хозяин дома помогал с подготовкой материалов для диссертаций, причём — совершенно бескорыстно.

Ещё одним полем деятельности старика стало коммунальное хозяйство дома. Кажется, ни один техник-смотритель, ни один электрик или водопроводчик не знали его так хорошо, как он. Жильцы подъезда, где обитал Юлий Алексеевич, ещё с советских времен привыкли обращаться не к жэковским работникам, а в квартиру номер 165; когда же, совсем недавно, в доме принялись монтировать новые лифты, Юлий Алексеевич решительно задвинул в сторону инженера, надзиравшего за работами и принялся вникать во все детали. В результате, монтаж лифтов затянулся на лишних полтора месяца, зато после этого за полтора года не случилось ни единой поломки — хотя в соседние подъезды, где работы выполняла та же лифто-монтажная контора, ремонтные бригады приходилось вызывать с удивительной регулярностью.

Юлий Алексеевич жил холостяком; за столько лет бурной деятельности он там и не удосужился обзавестись семьей, перенеся отцовскую любовь, несомненно, таящуюся в сердце всякого мужчины, и упорно прорывающуюся на поверхность, когда жизнь начинает идти под горку, на своих студентов — и многочисленных племянников и племянниц. Одной из них как раз и была Алиса — и теперь, вспомнив о дядюшке, девушка собрала листки описания и чертежей "искалки", сунула в карман пакетик с загадочными бусинками — и по пробкам отправилась на Юго-Запад Москвы.

* * *

Апрель 1888 года,

Москва, Николаевский вокзал

Утро. Самое время подкрепиться.

— Премного благодарен вам, Роман Дмитриевич, что вы нашли время встретить меня. Признаться, после известных вам событий я чувствую себя в Москве несколько... неуверенно.

— Ну что вы, Вильгельм Евграфыч, не стоит благодарности. — ответствовал Ромка, уворачиваясь от очередного носильщика, навьюченного целой пирамидой чемоданов и шляпных картонок — вокзальные тележки были делом далёкого будущего. — Это вы Евгения Петровича благодарите. Я, как получил его депешу — сразу же двинулся на вокзал. Чёрт знает что — представьте, принесли пакет от господина барона за час до петербургского почтового! И зачем, спрашивается, было посылать депешу почтой? Мог бы, кажется и телеграфом, не пришлось бы нам сейчас суетиться, я бы всё заранее устроил...

— Не скажите, Роман Дмитриевич, не скажите! — покачал головой доцент. — я отлично понимаю резоны Евгения Петровича — уж очень дело секретное, мало ли мы с вами натерпелись во времена оны от всяческих проходимцев? Нет уж, лучше по старинке — а то мало ли что эту телеграмму прочтёт и кому расскажет....

Ромка недовольно пожал плечами но спор продолжать не стал. В словах Евсеина несомненно, имелись свои резоны — всем им была памятна безумная свистопляска, устроенная год назад в Москве стараниями Стрейкера; Ромка самолично принимал участие в лихом рейде со стрельбой по Хитровским трущобам. Повторения, разумеется, не хотелось никому — бог знает, скольких подручных и с какими заданиями оставил бельгиец в Первопрестольной?

Собеседники неторопливо шли по перрону, к зданию вокзала — вдоль разноцветной вереницы вагонов. Миновали багажный, осаждаемый толпами пассажиров третьего класса и носильщиками; Евсеин, вся поклажа которого состояла в портпледе и небольшом саквояже, здесь не задержался, постаравшись разве что обойти столпотворение по дуге. Вслед за багажным вагоном шел почтовый — эти вагоны заметно выделялись своим обликом из остальных — благодаря живописной будке для осмотра пути и характерной треугольной вывеске "почтовый вагонъ".

Здание вокзала — роскошь николаевского ампира, кирпичная багрово-красная кладка, державное великолепие, резьба, украшения, лепнина — нависало над приезжающими в какой-то сотне шагов. Справа от вечно распахнутых дверей, куда устремлялся основной поток приезжающих, высилось ажурного литья чугунное крыльцо — вокзальный ресторан первого класса. Ромка тронул спутника за локоть.

— Не перекусить ли нам, Вильгельм Евграфыч? А то кто его знает, сколько придётся сегодня по городу мотаться? Дело-то ваше, как я понимаю, отлагательства не терпит?

Высокая стеклянная дверь беззвучно провернулась, впуская путников в зал ресторана Первого класса Николаевского вокзала. Несмотря на то, что только-только прибыл курьерский, везде пустота; огромный буфетный зал — особый мир состоятельных, важных персон, мир людей, свободных от обычных забот, приезжающих сюда с курьерскими! — чист и тих. Повсюду крахмальная белизна скатертей, вазы, бронзовые канделябры на стенах... имперский стиль самой главной дороги, связывающей старую и новую столицы, не мог не поражать своим великолепием. Возле вошедших беззвучно возник предупредительный, одетый как парламентарий, официант; Ромка с Евсеиным были мгновенно препровождены за уютный столик, возле которого тут же материализовался другой ресторанный служитель — с неизменной салфеткой через руку и толстой, в бархате, с бронзовыми уголками, книгой меню.

Евсеин завозился, удобно устраиваясь в кресле, и довольно огляделся по сторонам.

"А ведь привык, привык господин историк к такой вот красивой жизни! — подумалось Ромке. -Ну да, конечно, раньше, в бытность университетским преподавателем, он хоть и не перебивался с хлеба на квас, но вряд ли мог позволить себе путешествовать первым классом. Умеет ведомство Корфа создать условия своим сотрудникам, из числа особо ценных..."

— Вы совершенно правы, друг мой! — заговорил, наконец, Евсеин. -Дел у нас с вами невпроворот, и браться за работу предстоит немедля. Скажите-ка мне вот что — как вы относитесь к тому, чтобы ненадолго прогуляться в ваш двадцать первый век?

Ромка поперхнулся бифштексом. Евсеин участливо глянул на собеседника, дождался когда тот откашляется.

— Да-да, вы нисколько не ослышались. Дело в том, что наши изыскания в Египте дали совершенно неожиданный результат. И теперь я почти уверен, что смогу отыскать... как бы вам это объяснить... — и доцент задумчиво пошевелил в воздухе пальцами. Ромка, едва справившись с кашлем, весь обратился в слух.

— Вы, разумеется, знакомы с теорией ветвления параллельных линий, которую выдвинул уважаемый господин Семёнов? — осведомился Евсеин. Ромка в ответ лишь виновато развёл руками. Как-то при нём зашёл разговор о природе перемещения во времени — того самого тоннеля, с помощью которого они проникали из двадцать первого века сюда и обратно. Ромка целых пять минут пытался вникнуть в тему — и сдался; остальные полтора часа он просто делал вид, что внимательно слушает Олега Ивановича (в беседе принимали участие ещё и Никонов с Яшей), а на самом деле отчаянно пытался не заснуть.

— Евсеин озадачено уставился на Ромку.

— Это несколько усложняет мою задачу... признаться, я не предполагал... ну да ладно. Не вдаваясь в излишние подробности — и обойдёмся, пожалуй, без математических выкладок?

Ромка с готовностью закивал — да так энергично, что невзначай зацепил локтем стоящий рядом фикус. Несчастное растение опасно качнулось, проходящий мимо официант неодобрительно покосился на несдержанного посетителя.