Уроки некромантии

— Простите меня...

— Я не вижу смысла в том, чтобы растить мясо на прокорм Бездне — если, конечно, ты доживешь до испытания Бездной. Избегая думать о предмете страха, ты остаешься беззащитным перед ним. Ища смерти, ты не добьешься ничего — в нашей специализации смерть не становится избавлением. При чем тут мое прощение, мальчик?

Развернув стул, Ханубис сел, глядя на ученика сверху. Марвин кое-как приподнялся, уселся на полу. Посмотреть в лицо учителю он не мог, не смел.

— Ты встретил Орну после налета, не так ли?

— Да... и она... — горло сдавил комок. С отвращением и стыдом Марвин ощутил, как к глазам подступили слезы.

— Она питалась? Ну что же, дворянский сынок вполне мог быть шокирован этим. Но не ученик некроманта. Тебе не в чем винить ее, — развел руками Ханубис. — Такова ее сущность, вот и все.

— И я сказал ей... учитель, я сказал ей, что разрешаю взять мою жизнь.

— Вот как. Не сильно же ты ценишь свою жизнь. И что же, позволь спросить, тебя побудило это сказать?

— Я люблю ее, — выдохнул Марвин и зарыдал, уткнувшись в колени. Ему уже было безразлично, что подумает учитель, — все худшее, что могло случиться, уже случилось.

Ханубис вздохнул. Протянув руку, погладил Марвина по голове.

— Прости меня, — неожиданно мягко сказал он. — Я уже старик, забыл, как это бывает. Конечно же, ты любишь ее. Такая красивая, беззащитная, с трагической судьбой. Ее легко полюбить. И она приходила к тебе во снах, и была именно такой, как ты хотел. Говорила, когда ты хотел говорить, молчала, когда ты хотел молчать... Идеальный объект. Ты делил с ней ложе?

Марвин замотал головой. Говорить он не мог.

— Насилуй ты ее каждую ночь, она бы все равно приходила. Понимаешь... ей немногое осталось и не приходится выбирать. Крошки Силы, капелька страха тут, капелька крови там. Чужие сны, в которых она обречена играть навязанные роли. Конечно, она старалась быть хорошей — как и любой паразит, всецело зависящий от милости хозяина. Ты не должен ее винить, Марвин. Она просто делает то, что вынуждена делать, — ведь она не может сбежать даже в смерть. А ты любишь ее — но знаешь ли ты ее на самом деле? Видел ли ты хоть раз ее истинную, видел ли ты ее за пределами того образа, что сам придумал?

Да, подумал Марвин. Она пила кровь из трупа, она сыпала проклятьями, и глаза ее горели ненавистью. Я не должен ее винить. Аравет Милостивая, я не должен ее винить.

— Она не убила меня, хотя могла, — прошептал он.

— Ты поступил с ней жестоко, — сказал Ханубис. — Что бы она ни чувствовала к тебе на самом деле, как ты думаешь, каково умирающему от голода стоять у полного яств стола и ничего не трогать? И долго ли он сможет терпеть? Мы не должны так искушать любимых.

— И что же мне теперь делать, учитель? — спросил Марвин спустя долгое время.

— Хороший вопрос, — серьезно кивнул Ханубис. — С него и стоило начинать, еще три дня назад. Твои слова прозвучали и были услышаны — обратного хода нет. Я вижу три возможных выхода. Во-первых, ты можешь отдаться ей на милость — как и хотел. Возможно, у нее еще остались какие-то принципы — и, может быть, они на некоторое время пересилят голод. Но я бы не стал рассчитывать на это. Кстати, твое самопожертвование ничем ей не поможет, разве что сделает чуть сильнее, — так что она сможет являться в кошмарах и жителям соседних кварталов.

Во-вторых, ты можешь покинуть город и больше никогда сюда не возвращаться. Тогда твоему ученичеству настанет конец... и, знаешь, я не хотел бы потерять тебя. Но выбор, разумеется, за тобой.

И в-третьих, — мы могли бы нейтрализовать ее. Тут я, в свою очередь, вижу два варианта. Я могу сделать все сам. Вбить ее в камень, отрезать все лазейки, так, чтобы осталось только сознание, лишенное связи с миром. Ей будет плохо, куда хуже, чем теперь.

— Нет...

— Нет. Тогда остается последнее. Мы можем создать клетку, золотую клетку. Воспользоваться частицей твоего сознания, твоей Силы, — и заключить ее внутри. Она не сможет достать тебя, а ты не сможешь коснуться ее. Это сопряжено с определенным риском и, скорее всего, причинит тебе некоторые неудобства, — но ты останешься жив, а для нее все будет по-прежнему. Почти по-прежнему — гулять по городу она больше не сможет.

Это все, что я могу придумать. Выбор за тобой, Марвин, решай. Я подожду.

Отвернувшись к столу, Ханубис развернул новый пергамент, бережно расправил его и начал писать.

Марвин закрыл глаза, чувствуя усталость, и страх, и нервную дрожь. Любой выбор был предательством — Орны, учителя, себя, всех вместе. Но выбрать необходимо, он один виноват во всем, ему и расхлебывать.

Как легко было бы согласиться на смерть, покончить со всем этим... он не боялся смерти, конечно, конечно, нет — покончить со всем, избавиться от необходимости выбирать... Как легко было бы уснуть — и встретить ее, подставить грудь холодному, светлому лезвию... наверно, это будет почти не больно. Плоть податлива — один удар, и сердце остановится навсегда, легкие застынут, кровь вырвется из раны, потом остынет, станет просто грязной бурой водой, пальцы скорчатся, тело сведет последней судорогой, и пусть не будет больше ничего... Он не боялся смерти... но можно ли заснуть, зная, что засыпаешь в последний раз? И потом... Сможет ли Орна нанести этот удар? Если он не совсем безразличен ей... смерть не страшна, страшно ожидание, и достойно ли мужчины взвалить на возлюбленную эту ношу? Если она помедлит, снова уйдет, терзаемая страшным ее голодом... да что он знает о смерти, что он знает о посмертии?! Чувствуя коленями холодный пол, чувствуя легкий ветерок, не виня никого ни в чем, Марвин осознавал, что не сможет повторить слова согласия. Он не боялся смерти, но боялся ждать... и было так холодно, его знобило... не простудиться бы... Трус.

Или сбежать из города... не все ли равно, куда — в поместье, на войну, в Грааргу и там на первый корабль, — так или иначе, жизнь будет кончена, едва он переступит порог, едва лишь предаст свои мечты, свои идеалы. Орна скривится презрительно, учитель вздохнет, вновь оставшись один, Марвин останется жить — пустая оболочка, лишенная цели и смысла; трус, предатель, умудрившийся предать всех сразу.

Что же осталось тогда? Третий вариант, 'золотая клетка'. Он даже не знает, в чем заключается ритуал... чего он лишится, души? Но надлежит искупать свои ошибки... кто-то же должен взять все на себя. Пойти на риск... довериться учителю — тот бы не стал лгать, преуменьшать опасность... Остаться верным — ему, себе... Орна не поймет, он никогда не сможет объяснить ей, но так будет лучше для нее, для всех, — а он отдаст ей все, что сможет отдать. И тем лучше, что никогда больше он не взглянет ей в лицо. Признайся себе в трусости — но даже и трус способен принять решение и просто сделать то, что надлежит сделать. Пойти на наименьшее из возможных предательств.

Марвин встал. Ноги подкашивались, в горле першило. Ухватился за край стола, глядя на оплывшую, догорающую свечу.

— Я выбрал, учитель.

Огонек погас — резко, будто затушенный порывом ветра.

Ханубис кивнул, поставил точку. Он улыбался — впрочем, этого Марвин не заметил.

* * *

Холодный солнечный свет ударил в глаза. Завареное учителем зелье горьким комком встало в горле, но теперь Марвин хотя бы мог держаться на ногах, да и спать ему расхотелось.

Он побоялся спросить у учителя о том, куда они идут, но его ничто бы уже не тронуло, — кладбище, тюрьма, скотобойня. Впрочем, минут через пять ходьбы они достигли места назначения — рыночной площади.

До этого Марвин здесь не был — за продуктами ходила госпожа Мюллер с сыновьями. Теперь его захлестнула волна звуков, цветов, запахов. Рынок кишел народом; покупатели, торговцы, стража, нищие, уличные музыканты сливались в единое целое, громкое и угрожающее. Марвин застыл на месте, чувствуя — как некстати! — что голова у него пошла кругом, а сердце затрепыхалось, будто пойманный воробей. Ноги налились свинцом, в глазах потемнело... да, баронский сынок был трусом... только бы учитель не догадался...

— В Геронте большой рынок, — сказал Ханубис, взяв его за руку. — Много людей, которым нет друг до друга никакого дела. Я люблю тут гулять... хотя после стольких ночей без сна это может быть не очень приятно. Но на этот раз мы не будем тут задерживаться надолго. Дойдем до птичьего ряда и домой. Нам надо купить голубку.

— Для ритуала?

— Ну да. Держись ко мне поближе, а если все-таки потеряешься, то спроси дорогу к площади Висельников, тебе ее всякий покажет. Идем.

Шаг за шагом, они шли вперед сквозь толпу, мимо лотков с овощами: картофелем, морковью, брюквой. Время от времени кто-нибудь приветствовал Ханубиса, тот рассеянно отвечал, продолжая идти вперед. Около расколотой стелы со стершимися от времени буквами сидел тощий и небритый менестрель в надвинутой на брови цветастой шапочке и терзал гитару, изо всех сил стараясь перекричать гомон толпы. Получалось у него плохо. Чуть дальше, посередине площади, возвышался помост — там как раз разыгрывалось представление. Герой в доспехах, сверкающих серебрянкой, размахивал огромным, в его рост, мечом, тесня к краю парочку актеров в живописных лохмотьях и с острыми картонными ушами. Ему помогали двое — солдатик с пикой и, судя по всему, орк, — зеленолицее чудище в кожаных обмотках и с зазубренным ятаганом. Вокруг помоста толпились люди, певец же сидел в одиночестве, но не сдавался, высоким, срывающимся голосом выводя:

— ... От орочьих гор и до тролльих болот, все остроухие ...тся в рот!

Ханубис остановился около менестреля, послушал, сочувственно кивая. Выудил из кошелька медную монетку.

— Обратил внимание на его тип лица? — поинтересовался он у Марвина, следуя дальше.— Судя по разрезу глаз, скуловым костям и линии подбородка — типичный полукровка. Жаль, зубы разглядеть не удалось.

По правде говоря, Марвин и вовсе не обратил внимания на его лицо. Паника немного отхлынула, но окружающий мир по-прежнему сливался в однородную массу.

* * *

Онуфрий Пафнутьев, маг Гильдии, стоял, зажав в руке десяток леденцов на палочке, и сосредоточенно размышлял, стоит ему купить поросенка сейчас или лучше удовлетвориться курицей. С одной стороны, розовые поросята, хрюкающие в загоне, выглядели куда как аппетитно, с другой — короб за спиной уже оттягивал немалый вес, а нанимать экипаж, чтобы добраться до дому, Пафнутьеву совсем не хотелось. За эти деньги можно пить целый вечер, а если не шиковать, то и два. Скорей бы уже подвернулось задание: экономить на покупках — это так по-мещански, но клянчить на пиво у Винсент — и вовсе позорище. Да и цены взлетели почти вдвое за пару декад... трудно жить на свете без личного капитала. Так и не придя к определенному решению, Пафнутьев направился к 'заморской' лавке, на прилавке которой возвышалась гора золотистых апельсинов.

— Упакуйте мне пять штучек, — распорядился он. Пока торговка тщательно заворачивала драгоценные плоды, каждый отдельно, маг рассеянно наблюдал за площадью. Толпа перед помостом становилась все плотнее. Представление подошло к кульминации — эльфы были повержены. Эрик, гордо вскинув голову, произносил торжественную речь, а бедный солдатик стоял вытянувшись и косился на то, как орк, громко урча и причмокивая, лапает эльфийку. Или эльфа? Подойти, что ли... да ладно, еще покупки помнутся.

— День добрый, мэтр Ханубис! Как здоровье? — поздоровался он с подошедшим некромантом. Тот раздвинул губы в ответной улыбке. Если бы Пафнутьев вдруг вернулся в Школу и ему дали бы задание 'приведите пример человека, к которому не стоит поворачиваться спиной', — он ни секунды не колебался бы в выборе. И что в нем нашла Винсент? Хотя ее дело, она тетка взрослая.

За спиной мэтра маячил ученик. Как там его, Марвин? Выглядел он — краше в гроб кладут, самое то для некроманта, — и прижимал к груди плетеную клетку с белым голубем. Хороший почтовик стоит недешево... собираются слать письма? Любопытно.

— Добрый день, Онуфрий. Я и не знал, что вы любитель сладкого. Детство вспоминаете?

Пафнутьев взглянул на леденецы, которые до сих пор сжимал в руке, и засунул их в карман.

— Да вот, хочу попробовать сделать такие же в домашних условиях, — ничтоже сумняшеся, сообщил он. — Я так и сяк бился — не выходит тот же вкус, хоть ты тресни!

— Попробуйте взять продукты пониже качеством, — любезно посоветовал Ханубис.— И пореже мыть оборудование. Передавайте нижайший поклон куратору Винсент.

Пафнутьев начал укладывать апельсины в короб. Ханубис купил палочку корицы и по унции гвоздики и страстоцвета. Марвин стоял, повернувшись к представлению, — Пафнутьева он проигнорировал, будто того и не было, — стоял, и его лицо мало-помалу становилось зеленоватым. Чего это с ним? Пока Онуфрий размышлял, не будет ли нарушением субординации дать ему глотнуть кое-чего подкрепляющего, Ханубис добавил к заказу апельсин, быстро очистил и сунул ученику дольку. Марвин машинально впился в нее зубами.

На помосте Эрик, орудуя мечом как дубинкой, избивал потешно корчащегося орка, а эльфы в стихах воспевали его доблесть. Публика пришла в совершеннейший восторг — орки, хоть и были союзниками, не пользовались любовью у горожан. Представление обещало принести неплохой барыш — солдатик уже ходил по рядам со шляпой. Внезапно толпа всколыхнулась, раздались крики. К помосту, расталкивая зевак и отвешивая во все стороны зуботычины, пробирались несколько орочьих наемников, — им, в отличие от большинства зрителей, этот финал не доставил особого удовольствия.

Пафнутьев быстро застегнул короб, закинул его за спину. Краем глаза он заметил отряд городской стражи, вынырнувший из седельного ряда, — ну хоть когда-то они вовремя. Некроманты уже успели куда-то исчезнуть.

Орки вскарабкались на помост, поймали 'Эрика', замешкавшегося из-за громоздких доспехов, повалили и начали мутузить ногами. Публика орала и швыряла в них различными плодами, мешая стражникам добраться до цели. Те взялись за дубинки, люди шарахнулись — на площади начинался совершенный переполох. Пафнутьев решил, что ничего интересного не увидит, и собрался уходить, но тут из толпы выскочил некто тощий в цветастой шапочке. За спиной у него болталась гитара, а в руках была шляпа со сборами. Он заозирался, бросился к ближайшему переулку, запнулся о булыжник и, взмахнув руками, будто птица, рухнул прямо в пирамиду апельсинов. Те разлетелись во все стороны.

— Мои апельсины!!! — завопила продавщица. В Гильдии обучали заклятью 'звуковая атака', но далеко не каждому выпускнику удавалось достичь той громкости и пронзительности, что взяла она, — причем безо всякой магии. У Пафнутьева зазвенело в ушах. Бедняга менестрель неуклюже встал — лицо у него было все в соке, шапочка сползла вбок, обнажив копну рыжих волос и ухо... ухо с острым кончиком.

— Эльф!!! — еще громче взвыла торговка, выскакивая из лавки. На ней был белый передник, в руках — короткая дубинка. — Эльф!!! Мои! Апельсины! Держи эльфа, люди добрые!!!

Менестрель ошарашенно оглянулся — и бросился наутек, прямо к Пафнутьеву. За ним уже гнались люди.