Два цветка на букет

— Я обещал тебе показать древних. — Мужчина пошевелил подо мхом ногой. Как странно — при неоднозначной внешности и непредсказуемых манерах, Катион мог вторгаться в мою личную зону, в отличие от Дари или Чада, не вызывая чувства протеста. — Следи внимательно и готовься себе ответить: где пралюди, а где — уже разумные.

Из мрака выступили фигуры. Первая, длинноногая женщина со странно гранёным телом, — словно с узелками под кожей — выглядела бы интересно, если бы не голова: сочетание низкого лба со скосом от вертикали, втянутых, как у трупа, щёк и плоского затылка вызывало стойкое чувство отвращения. Второй силуэт тоже принадлежал женщине: пухлая, как Марта, но не в пример ей сутулая, с икс-образными дряблыми ногами, обвисшей грудью и без талии, с огромным, образующим складку у основания шеи, горбом, она всё-таки казалась человеком: больным, некрасивым, но — не выродком. Позволив себя осмотреть, иллюзии растворились в темноте. Взгляд тщетно высматривал вслед за ними второй заход — мужчин — но его не последовало.

Хотя достало и половины зрелища. Катион одним махом умудрился доказать, что никакое я не животное. Бррр! Ну и кунсткамера.

— А... самцы?

— Мужчин? Нет, не покажу. Слишком это редкий зверь на заре ноосферы, да и поди-ка найди им подобие среди пралюдей. — Катион грустно улыбнулся тёмными спёкшимися губами. — Разве что, действительно, самцы... — но там полно посторонних, чисто физиологических различий.

— Постой! — В попытке найти нужные слова я постучал по лбу кончиками пальцев. — Но мужчина — именно тот, кто выполняет роль самца в переносе генетической информации! Точный аналог, только, можно сказать, с разумом!

Мой (м-)учитель медленно покачал головой.

— Если мужчины пралюдей обретут сердце, это станет самым прекрасным событием в нашей истории. Уверен, с их задатками мы преодолеем накопление вредных животных генов и найдём лучший способ расплатиться с долгами планете. Но те редкие экземпляры самцов, кто всё-таки перешагивал первый порог, сгорали за считанные дуги. — Внезапно врач хищно усмехнулся. — Эх, появись на свете хоть один разумный самец... сколько баб не смогли бы больше скрывать под личиной мужественности свою бабскую сущность!

Казалось, после зарытого в ил ребёнка уже ничто не могло так потрясти. А зря — за 'цветочками' последовали такие 'ягодки', о которых и помыслить-то сложно! Мужчины есть — самцов нет. Парадокс. Положим, женщины разделились, и те, кто более склонен к риску (борьбе? лидерству?), стали выполнять роль сильного пола. Положим, однополые отношения считаются нормой вещей. Положим даже, дети получаются партеногенезом (вот и накопление мутаций — ведь при бесполом размножении нет никакой возможности избавиться от собственных вредных генов!). Но не проще ли тогда Дари растить свой клон в одиночку, не привлекая к нему ненавистную Марту, которую он (она?) и в спальню-то пускать брезгует? Опостылела? Так отпусти, не мурыжь — себе же жизнь проще сделаешь. Ишь, нашлась собака на сене.

Поймав себя на очередном приступе ревности, я неприлично расхохотался. Вот не надо про отсутствие 'самости' и 'самкости' — половое влечение есть, и яркое, аж мозги затуманивает! А, окажись я женщиной, плевал бы на гологрудую белянку с высокой колокольни — смысла в нашем сближении не больше, чем в попытке бегства из домена. Себе дороже.

Хм-м-м... не потому ли Катион так озабочен выживанием подопытного...

— Сомневаешься? Проверь, что между ног. — Врач разломил кусок сухого мха и отбросил на середину комнаты. — Если самец — будет сложный наружный орган. Если самка — просто щель.

Вот и добил. Придётся как-то жить с осознанием того, что твой 'пол' — вовсе не природный признак, а всего лишь роль, избранная тобой (или другими?) ради удобства.

Нет, опять чрезмерное обобщение. Задача женщины — семейный очаг, рождение и воспитание детей. Марта — квинтэссенция материнства — на несколько лет отлучена от Дархи и пашет в саду. Дари — претендент на якобы 'мужчину' — носится с ребёнком как с писаной торбой и уступать кому-либо не собирается. Значит, ролевой смысл пола — не всё и даже не главное. Есть ещё что-то коренное, отличающее Марту от Дари.

Гормоны? Отчего бы гормон своего пола возбуждал женщину, даже скрытую, вроде меня? Хотя... Марта — кувшин, Падхи — рюмочка, у 'мужчин' же нет столь приятных изгибов, да и выше пояса всё плоско. А ещё иногда растут бакенбарды — вон, за примером далеко ходить не надо. Значит, разнится и физиология. Но... как?

— Катион? — я вдохнул. — Вам доводилось быть матерью или отцом?

— Здесь пока нет. — Досадный взмах рукой. — Мало женщин. Я в поиске.

— А Дари вот нашёл. — Стремясь разузнать, как собеседник оценивает семейные отношения странной пары, я запутался в словах и, только произнеся фразу, понял, что она звучит как издевательство.

— Прекрасный выбор и прекрасная дочь. — 'Мужчина' зашвырнул на середину комнаты ещё один клок мха, — завидую.

'Не ты один' — машинально подумал я, наблюдая, как Катион поднимается с подстилки. Ногти чёрные, под глазами синеватые круги — вот теперь он гораздо больше похож на мертвеца из первых видений.

— У тебя ещё есть дело? — Его вопрос прозвучал почти зло.

Ну не извиняться же теперь за бестактность, подспудно заостряя внимание на неприятном моменте! Придётся уйти, чтобы не мозолить глаза тому, кому и без меня нелегко приходится.

Я поблагодарил Катиона за тёплый приём и покинул его захламлённые пустотой покои. Шлёпая босыми ногами по шершавому полу коридора в направлении выхода, вернулся мыслями к теме различения условных женщин и условных мужчин. Ауры..? Не более, чем в нюансах — ибо Марта жаловалась на свою красную сферу, Падхи же щеголяла явно большей силой, чем Катион. Но тогда что?

С потолка свисали флуоресцирующие лишайники, иногда с них что-то противно осыпалось за шиворот. Я вышел в прихожую, подмигнул отражению — как знать, может, Катион и в зеркале видит себя другим? Наслаждение самообманом не мешает ему оставаться мастером своего дела — а значит, уметь отделять зёрна от плевёл. И нынче врач мой самый горячий союзник — он умолчал о причинах драки с Ньяром, но только круглый дурак не поймёт, в чём ядро их противостояния. 'На консервы' — или 'в люди'. 'В мусор' — или 'вверх по лестнице эволюции'. И, раз Катиону разрешили не забывать обо мне, решение принято — 'помиловать'. Пусть и до первой ошибки.

Ошибки... В свете пояснений врача, самое страшное, чего следует мне избегать — леность ума. Принятие за данность того, что знаешь сейчас, и отвержение того, что не укладывается в понятные схемы. А предрассудков отыскалось уже ой как немало: те же мужчины и дети дорогого стоят. И главное — ну не могли такие представления остаться из прошлой жизни, ведь нет же этого в обществе современных людей. А вот если допустить, что некий древний впал в летаргию на заре ноосферы и каким-то образом выжил до сих лет...

Что ж, если так, срочно надо разбираться хотя бы со сферами — наверняка с ними придётся ещё не раз иметь дело, притом вскорости. Самое меньшее, их четыре: синяя — древняя, красная — мощная, зелёная — видимо, самая тонкая, — и чёрная (чернота). Первая, единственная, горящая над моей головой, на физл не пригождается — её ни разу больше никто не упомянул; вторая скользит в разговорах постоянно и, судя по ним, отвечает почти за все чудесные и не очень умения современных людей; на третью ссылались дважды: при разговоре о кукловодах и похвальбе Дари о дочери. Ну и в чём существенная разница?

Миновав лучистую аллею, я расположился на туалетной скамье, нежась в журчании голубого света из чаши. Хм... опять думаю как прачеловек: согласно физике, а не информации. А одно и то же действие может сопровождаться очень разными мыслями — вероятно, ключ к ответу именно в способе умственных построений? Древние владели только синей... и могли дотронуться до ноосферы лишь через открытия, как приходится мне. Катион упоминал ещё два пути: через рецепты (ритуалы) и комбинации (трактовки). Причём известно, что те, кому отрезало синий и зелёный, учиться не могут. А учиться — значит, изобретать и комбинировать...

Я моргнул, и из глаз выступили невольные слёзы. Спасибо, спасибо, милый туалет! Обрывки мыслей мягко сложились в цельную повесть, будто, научившись читать буквы, я вдруг осознал, что наборы этих закорючек значат то же, что и хорошо знакомые слова. Теперь понятны и 'синие' — горящие синим светом — ученики, незнайки. Понятна и 'зелёная девочка' — умница. И зряшная красная белой Марты — ведь она жила совсем в другом месте и привыкла к другим ритуалам. Встаёт на место и частота упоминания сфер: изобрести велосипед можно лишь раз, изменить — очень ограниченно, а вот собрать по схеме — сколько угодно. И глупо сердиться на Катиона за 'издевательство над новичком' — он же и вправду помогал как мог, вместо прямых ответов разбрасывая по речам косвенные намёки, чтобы я мог загореться синим там, где для прочих давно уже остался один красный цвет!

Мой опекун стрелял не вхолостую. 'Как вырастет — так вырастет', — высказался он когда-то о моём разуме. Теперь уже ясно, что 'сердце' — особый орган (и вовсе не сердечная мышца!) и оно же — ключ к силам ноосферы. Вырасти без корней нельзя — следовательно, зачатки вырезанной ткани всё-таки остались. И подвижки имеются: уже получалось и питаться, и испражняться по образцу 'высших'. Притом, раз среди моих современников находятся воспеватели мышц, животный метаболизм разуму не противоречит (хотя, судя по обмолвке про 'животные' гены, видимо, имеет и недостатки). Что странно: Дари до сих пор не отметил ни жестом эту мою особенность — раньше-то не верил, что без сфер вообще можно двигаться. До сего момента я тешился домыслами, что это врач поддерживает легенду о кукловодстве — но тот потерял сознание после драки, а начальник так ничего и не заметил. Или не показал вида? Тогда самообладание у него — всем статуям на зависть.

Странно, я уже почти привязался к домену. А ведь вчера твёрдо намеревался сбегать. План действий прост, как один плюс один: запастись чёрными спорами, чтобы сбить ими нитки кукольника — раз; ограбить сарай в саду — два; и в болото, искать цветных. Поскольку садовница не желает меня видеть, а Катион болеет, вряд ли кто-то бросился бы останавливать. Но — увы? — благодарность тем, кто мне помогал, перевесила волю к борьбе, как настоящая золотая монета перевешивает фальшивую. И теперь я согласен служить подопытной крысой, согласен гнуть спину в саду, выслушивать глупые речи Чада — потому что жизнь с людьми, которым ты не безразличен, богаче, полезней и глубже — а главное, куда полнее светом, — чем бесплодные блуждания в неизменно ночном болоте.

Неслышно подошёл Ка-Нон и, бросив на меня строгий серебряный взгляд, занял скамью напротив. Я лицезрел горбатый нос, напряжённо поджатые бесцветные губы — и грудные шерстинки переливались густым теплом, высоко омывая им горло. Спасибо тебе, нежданный благодетель — совсем забыл, что не смогу спустить в туалете без посторонней помощи!..

Часть 2. Взгляд изнутри. Подъём

20 дуга, 4 месяц, обрести человеческую жизнь — не равно зажить по-человечески

Самообладание — луна о двух сторонах. Бодрствуя, я могу воображать себя хозяином тела, но с приходом сна эта власть обращается в истинное рабство. Подсознание берёт реванш, посылая размякшему разуму кошмары один за другим: вчера меня бросало в пылающие топки маленьких солнц — пожирателей облаков, а сегодня снится вселенский разум, рассеянный в неохватном пространстве. Мозг терзают многие копии боли, горя и удовольствия, и не хватает сил на спасительное 'не верю!' — рассудок расчленён по связям, и лишь уколы ощущений, пронзая, нанизывают его крохи на общую нить. Так, страданием и радостью, маленькие 'я' начинают сливаться: сперва небольшими кучками, потом огромными колониями, — и в этих 'домах сознаний' проступают портреты лесов, лугов, степей... Больше, крупнее... Из круговерти рассудков всё чётче выделяются отдельные сгустки: я-гриб, я-дерево, я-ящерица...

— Тьфу ты, ну ты! Он издевается! — закричала большая 'я-обезьяна', вырывая из груди кусок мяса, проросший 'я-водорослью'.

Стало больно, и сознание вернулось в единое тело. Я лежал, разметав руки и ноги, на мху посреди синей комнаты, а вокруг, яко деревья, возвышалась троица её обитателей: раз — сосна, два — сосна, три — ...ель (разлапистый дюже).

— Что за ночные вылазки? — напыжил ноздри Ка-Нон; его длинное плетёное облачение спадало до пят ровными складками, как на одеяниях статуй.

— Где? Как? — я помотал головой.

— Как?! Где?! — передразнил Чад, покрутив пальцем у виска и дунув с ладони в мою сторону. — Ещё скажи, не помнишь! Ага, одурачил, как же!

Я зажмурился и трижды нажал через веки на глазные яблоки. Добро ещё, если окажется, что грянул очередной приступ беспамятства. Но вероятнее, всё гораздо хуже: после позавчерашнего шквала разум перестал справляться с нагрузкой, и беспокойные сны — первый тревожный звоночек.

— Я готов принять наказание, но... пожалуйста, объясните, что произошло?

В ответ на меня странно воззрились все трое: багровые глаза-черешни Чада смотрели с явной насмешкой, серо-карие жучки Альфа — с испугом, а белые пуговки синего начальника — с осуждением.

— Давай, спи уже, — наконец приказал Ка-Нон; его строгий тон сменился сварливым: — Мало того, что добрых полчаса строил из себя невесть что, ворочаясь и вопя, как резаный — он теперь ещё и клянётся, что не помнит! Кому говорили — до конца такта вести себя тихо? А он кричит, аки зверь. И сучит руками-ногами, как будто вознамерился проломить Чадову койку. 'Спит'!.. Эдак мы все спим круглые сутки.

Сопровождаемый ворчанием, я забрался на лежанку и натянул одеяло по горло. Сон не шёл до самого подъёма — мешало опасение, что в полудрёме тело опять что-нибудь вытворит. Взгляд медленно путешествовал по мохнатым долинам Чадова покрывала, и в мечтах вставали необъятные солнечные дали лугов. Накануне слышал, как наш балагур соловьём заливался перед Альфом — мол, к юго-западу отсюда, во владениях Зарницы, тёмные и светлые такты сменяют друг друга, и люди живут как люди, а не как песок или плесень. Наверное, именно там и стоял дом моего детства — и непременно с окнами, чтобы полгода внимать белому свету, а полгода выискивать облака в лунных отражениях...

Эх...

Когда в воображении уже нарисовалась маленькая избушка с деревянной крышей, красной от лучей садящегося солнца, я заставил себя вернуться из зари в сумерки. Умник этакий, чем строить воздушные замки, продумал бы линию поведения в домене! Надеясь на 'авось', конечно будешь то и дело попадать в переплёт — и неизвестно, поможет ли тебе скорая смекалка, если трудности навалятся скопом. Нужен разветвлённый план действий — с учётом каждого 'игрока', а также мороков, погоды и посещения туалетов... Прикинув, сколько неизвестных придётся иметь в виду, я чуть не выматерился; видит хаос, стратегический ум — не мой удел.

— Где толстяк? Свеженький? — В размышления ворвался высокий женский голос, и рану на макушке ссаднило страхом.