Синдром отчуждения

— Лили?! — Кира бежит с другого конца квартиры.

Будто все силы оставили ее, Лили опускается на пол и сворачивается калачиком. Временами ее тело сотрясается от плача.

Кира осознает, что музыка больше не звучит, и все, абсолютно все гости сейчас смотрят на них.

— Лили? — глупо повторяет она.

— Лили, — наклоняется Олег, растерянно пытаясь взять любимую за руку.

Но девушка их не слышит. Она уже слишком далеко.

В жутком безысходном мире собственных мыслей.

Вспышка! На фото — женская фигурка в толпе. Лежит на полу — закрыла лицо руками, подтянула колени к груди. Ее будто обступили со всех сторон и хотят раздавить.

Глава 6

Помните нас, ибо мы тоже жили, любили и смеялись...

Аврелий Августин "Исповедь"

Полчаса. Час. Лили не смогла бы потом сказать, сколько длилась агония — пульсирующая боль, что не давала уснуть и забыться.

Наконец она открыла глаза. Перед ними клубилась темнота, вода гремела где-то, плескалась и перетекала без остановки.

Девушка попыталась подняться, но левую руку пронзила такая боль, что она чудом не закричала.

"Перелом? Господи, что еще?

Только бы ОНА не вернулась..."

Вызволенный из рюкзака фонарик бледным кружком очертил железную решетку над водой. Этот арматурный пол, на котором она сидела, возвышался над подземным озером на несколько метров. Шел вдоль стен влево и вправо, упираясь с краю в дверь.

Пальцами сломанной руки, непослушными, ватными, прикоснулась она к металлу. И даже это крохотное движение отозвалось резкой болью.

Девушка с трудом встала и, дрожа, будто лопнувшая струна, направилась к двери. Вся левая половина тела ныла, не давая ни думать, ни расслабиться, но хотя бы отодвинула на второй план тошноту и жар.

"Это... Конец? Такая она, моя смерть?"

Вокруг стоял грохот падающей воды — звуки шагов по железу в нем терялись. А на двери висела знакомая табличка "Осторожно, высокое напряжение". Как ни странно, но эта надпись, созерцаемая сотни раз в повседневной жизни и вызывавшая тревогу, здесь успокоила. Как старый знакомый.

Лили грустно усмехнулась, повернула ручку и распахнула дверь.

Луч фонаря выхватил моток проводов, струящихся на полу. Правее выпирало что-то большое в проход. Мотор? Трансформатор? Лили повела фонарем левее — круг света пополз по стене, по двери, пересек угол, зацепился за косяк еще одного проема.

Два выхода. Точнее три. Последний — за спиной. Лили повернулась и прикрыла створку, заглушив шум воды.

Дверь напротив вывела в гигантский ангар. Лили поводила фонариком в стороны, чтобы увидеть границы, но свет рассеивался вдали, достигая лишь катушек индуктивности — циклопических, пугающих, как в опытах Николы Теслы.

Следующий выход прятал за собой обсидианово-темный коридор. Ни дверных проемов, ни стульев — ничего. Лили, недолго думая, двинулась по нему.

Бежевые в свете фонаря стены. Низкий потолок с давно погасшими лампочками.

Девушка пошла быстрее, почти побежала, насколько позволяла засевшая где-то под грудиной тошнота и боль, что от каждого движения пульсировала в руке. Только сейчас поняла девушка, что шума воды уже не слышно. Зябкая тишина, в которой до исступления громко звучали шаги по бетонному полу. И близкие стены только усиливали эти звуки.

— Тебе страшно?

— Оставь меня! Зачем ты притворялась хорошей, если хотела мне зла?!

— Потому что я такая же лживая тварь, как и ты.

— Неправда, я не такая!

— Ну конечно. Лили такая умница, такая милая, замечательная. Только на самом деле ей на всех плевать кроме себя!

— Нет!

Луч фонаря пожелтел и погас. Лили застыла, как вкопанная, с бешено бьющимся сердцем.

"Почему именно сейчас?"

В рюкзаке лежали сменные батарейки. Но она не могла пошевелиться. Стояла, затаив дыхание, и вслушивалась в звуки коридора. Тихо? Какой-то свист, еле различимый. Или это кровь в ушах?

Соберись!

Вновь зачесавшееся горло хотело кашля, почти молило о нем.

"Господи, да за что мне это?"

Лили медленно подняла руки и начала снимать рюкзак, напряженно вглядываясь в темноту. Шорох?

Поставила сумку на пол, присела и принялась искать батарейки.

"Нету?!" — Лили судорожно выгребала все содержимое.

"Где эти батарейки?"

Сбоку раздался скрежет, и девушка едва не взвизгнула.

Ходуном ходившие пальцы сжимали вещи, пытались коченеющим разумом определить, что это. Бумаги, банки с тушенкой. Молоток, термос...

"Все не то!"

Теперь шум донесся с другой стороны — нечто окружало, сжималось плотным кольцом.

Футболка, ключи от дома... вот! Батарейки!

Лили вытащила их. Новая закрытая упаковка. Как, черт ее дери, и чем раздирать ее с одной здоровой рукой и в полной темноте?

Скрежет все ближе.

Ощупала прогибающийся пластик. Вот ушко, на которое вешают пачку. Ребро по краю соединяет переднюю и заднюю половину упаковки. Она подергала — без толку.

"Думай!"

Лили чудом подавила начавшийся кашель, но махнула нервно рукой, стукнулась об холодную стену.

"Неужели коридор такой узкий? Если только... — вновь скрипнуло справа, и гладкий бетон толкнул локоть. — Боже, проход?!"

"Нет, фонарик! Чем воспользоваться? Нож... Кусачки!"

Достать, разрезать упаковку, заменить батарейки, морщась от боли в держащей фонарик сломанной руке.

И все для того, чтобы, включив его, увидеть, как стены коридора сближаются на глазах.

Бежать!

Быстрее, быстрее!

Пляшет круг света впереди, ревут скребущие друг об друга плиты.

"Быстрее..."

— Ты умрешь, тварь.

— Оставь меня!

Что-то касается плеча, другого. Тесно в тоненькой горловине. Попробовать боком?

Горло прорывает приступ натужного изводящего кашля. Стены сдавливают грудь, не дают дальше идти.

— Ааааа!

Хрустят и дробятся кости, рвется кожа — а Лили может только кашлять в ломающие зубы, челюсть, затылок бетонные тиски...

Мрак и тошнота.

Холод — от пола. Боль — от руки.

"Снова морок? Когда же это закончится..."

Слепящий луч прошил мрак и уперся в шахту лифта. Лифт?!

"Собственно, почему бы ему тут и не быть? Наверняка, рабочие спускались сюда менее идиотским и заковыристым путем, чем я".

Девушка осмотрела себя, и за исключением руки все оказалось цело. Но встать она уже не могла — ноги настолько ослабели, что подламывались, как у олененка из мультфильма.

"Далеко я доберусь на четвереньках?"

Стены коридора качались впереди, как борта парусника в шторм, или бесконечно меняющие друг друга стеклышки в калейдоскопе. Только абсолютно бесцветные.

Лили передвигала коленки, упираясь здоровой рукой в пол. Ее мутило, девушке было больно, плохо, жарко и холодно одновременно. И билась в голове мысль, насколько сейчас тонка и непрочна грань между реальностью и фантазией. Что лежит, быть может, Лили где-нибудь в лесу — а город и железная дорога — лишь плод агонизирующего разума.

"Если я думаю, что это правда, значит это уже в каком-то смысле правда. С другой стороны, если я думаю, что это не правда, то все нереально. И я тоже могу быть нереальна. Но тогда как я могу об этом думать?"

— Ты меня в могилу сведешь такими рассуждениями.

— Уберись.

— Как скажешь.

Створки лифта были открыты, но кабина ни вверху, ни внизу, насколько хватало света фонаря, не замечалась.

"Как же тут много уровней, если туннель уходит так глубоко вниз?"

— Хватит, чтобы разбиться.

— А тебе заткнуться.

— Какие мы злые...

Лили без особой надежды нажала на кнопку вызова.

Тишина.

"Здесь же должна быть лестничная площадка?"

И точно — правее луч света очертил концентрическими кругами ручку двери.

Лили подползла и распахнула ее. Лестница. Если вспомнить, какая была высота пропасти, то ей предстоит увлекательная затяжная прогулка наверх.

Девушка все-таки поднялась и будто на дрожащих, вихляющих тростинках направилась по ступенькам. Казалось, что на ногах у нее туфли с высокой платформой, и достаточно на секунду расслабиться, чтобы хрустнула сломанная лодыжка.

Но каким-то непомерным усилием воли Лили двигалась вверх, с шуршанием ведя здоровым плечом по стене.

На двери коридора, из которого она вышла, девушка прочитала желтую, как старая газета, надпись "Гидродинамическая лаборатория". Затем шли "Термодинамическая", "Оптическая", "Акустическая", Лаборатория конденсированных сред, "Лаборатория Переменного тока" и "Лаборатория электромагнетизма". Это оказался последний этаж — лестница заканчивалась площадкой перед дверьми в коридор.

Высокий потолок, стеклянные стены — из полупрозрачных зеленых квадратов размером с плитку в ванной. Свет фонаря отражался в них и слепил измотанный взор.

Еще в коридоре оказалось полно коробок — они расплывались назойливыми картонными пятнами и так и лезли под непослушные ноги.

"Дверь?"

Девушка подошла ближе и заметила, что из-под створки бьется свет.

"Электричество? Люди?"

С замершим сердцем она повернула ручку и оказалась на улице. Дневной свет, тусклый, режущий. Лили зажмурилась и почувствовала, что оседает на пол — от облегчения, от живого неба, хоть и угрюмого, снаружи и гнилой усталости, сковывающей ее изнутри.

Справа — свинцово-безликая река и крошащийся обломками домов город. Слева, чуть дальше — холм с высящейся по его склону оградой. А вдоль холма, не поднимаясь на него, бежала дорога.

И все было бы замечательно, если б этот пейзаж, одинаково серый, неопрятный, не вибрировал, не рябил в замученных болезнью алебастровых глазах.

— Тебе недолго осталось.

— Я спасусь, я выбралась.

— Кого ты обманываешь? Ты даже не знаешь, правда ли то, что тебя окружает.

— Правда. Вымысел. Ярлыки! Все зависит от точки зрения и от того, насколько ты в это веришь.

— Словоблудие.

— Стерва.

Девушка нашла силы залезть в рюкзак и свериться с картой. Ей нужно было просто пройти по дороге мимо холма — через какое-то время она упиралась в шоссе с надписью на карте "К Соликамску".

"И вовсе не обязательно идти в этот детдом. Даже если это было последнее пристанище исчезнувших жителей.

Ведь необязательно же?"

Лили то хрипло дышала, то неуспешно пыталась откашляться — результат подъема к ажурным воротам, вделанным в ограду детдома.

"Психоневрологический интернат N 12 МЗ СССР при поддержке НИИ Физики и Химии им. А.В. Мотылькова".

"Кажется, не заперто", — створка, поддавшись руке девушки, открылась с отчаянным скрежетом давно не смазанных петлей.

От ворот в сторону строения вела узкая тропинка, за годы почти слившаяся с окружающей землей. По бокам тянулись вверх обнаженные стволы деревьев — черные кости на фоне серого неба.

Лили, все также давясь от кашля, ввалилась внутрь и вдруг оступилась, заметив слева от входа статую. Скульптуру поставили так, чтобы она смотрела на каждого входящего — женщина-колхозница с младенцем на руках. Понятно, что автор хотел изобразить материнскую любовь и заботу, но ветер и непогода превратили лицо женщины в изъеденную язвами маску с неровными дырами в области глазниц. Словно на Лили смотрел истлевающий труп.

Девушка с трудом оторвала взгляд от жуткой статуи и поплелась к зданию.

— Зачем тебе сюда?

— Назло тебе.

— Мне фиолетово.

— Сука! — Лили снова поперхнулась от бессильной злобы.

Двери внутрь были не заперты. В широкие окна проникали снопы света с созвездиями пылинок — освещали долговязый коридор, соединяющий два боковых крыла.

В помещении запершило, и, будто это могло чем-то помочь, Лили постучала по груди.

На противоположной от входа стене висели коричневые фотографии в рамках. Воспитанники? Девушка подошла ближе — улыбающиеся дети, стоящие в три ряда, и женщина, на фото правее — дети постарше. Год за годом отпечатался на этой стене — от пяти-шестилетних до таких взрослых выпускников. Сколько поколений тут воспитали? И что стало с последним?

— Все эти люди уже мертвы. Когда-то они думали, жили, любили. А теперь спят в холодных могилах.

— Прекрати! Им столько же, сколько моему папе.

— Снова самообман.

Лили застыла, случайно зацепившись взглядом за лицо на фото. Мальчишка лет четырнадцати. Казалось бы, совсем обычный, но его глаза... Не злость, не ненависть — скорее любопытство человека, что отдирает у мыши лапки одну за другой и смотрит, как она на это реагирует.

Копившийся внутри кашель все же протолкнулся на волю — свел мышцы живота, алыми сгустками забрызгал снимок.

Лили стало не по себе. Она отвернулась от пугающего взгляда, теперь спрятанного за пятнами крови, и двинулась в сторону левого крыла.

В коридоре было темно, и пришлось включить фонарик. Двери, двери, двери. Двери! И ни одного окна.

"Как в тюрьме".

— Достойное сравнение для человека, обратившего в тюрьму собственную жизнь.

— У меня нет сил тебе отвечать.

— Я бы сказала, что у тебя нет сил жить. Но ты, конечно, будешь спорить.

Луч фонаря вытащил из полумрака надпись "Директор".

За ней оказался "предбанник", как окрестила его мысленно Лили, со столом, стулом и окном, задернутым землянисто-зеленой шторой. Не столе — салатовый телефон, стакан с ручками и стопка писем

"Здесь, надо полагать, сидел секретарь".

Следующая дверь привела в просторный кабинет. Слева — окна с такими же зелено-коричневыми шторами по бокам. В центре — стол и черно-белое фото Брежнева за ним. Справа — фаршированные папками шкафы.

Листы с расписаниями, планерки. Привычные будни школы-интерната.

Где же располагались жители города той зимой? В каком-то из классов? Или в комнатах детей?

"Спортзал?"

И почему так нужно знать, что здесь случилось? Будто собственная судьба ее не волнует.

— Тебя уже вообще мало что волнует.

— Исключительно ты.

— Взаимно.

Девушка села за стол директора и аккуратно положила обе руки перед собой.

Обычная жизнь. Мелькающие остервенело картинки. Как проносящиеся в окне автобуса пейзажи.

Последние казались размытыми, как растекающаяся по лицу тушь, — наполненные безумным бегом от всего, что она знала раньше. Только куда? Зачем?

Что она искала в этих городах? Спокойствия? Душевного равновесия? Ответов?

Сейчас девушка чувствовала лишь разбитость и опустошение.

Судьба Перворечинска так увлекла потому...

"Потому что моя жизнь уже давно закончилась".

Лили была той бестелесной тенью, что мечется по земле и не знает покоя.

Жалким, ничтожным призраком самой себя.

Три месяца, двадцать три дня, пять часов и шесть минут до начала отчуждения.

За окном чирикают как полоумные воробьи, тает под весенним солнцем снег, и бегут ручьи. Все вокруг просыпается от зимней спячки и бурлит жизнью. А Кире в который раз кажется, что природа издевается над ней.

"Дышать трудно".

Девушка открывает форточку, и с улицы долетают пение птиц и шум машин, смешавшиеся со свежим весенним воздухом.