| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Отец Бенедикт, например, не растерялся. Выхватил из-под рясы серебряный крест, воздел над головой и заорал во весь голос:
— Осиновый кол быстрее тащите!
И пошел на чернокнижника, произнося молитву, и вдохновила эта молитва нескольких неубежавших рыцарей, и воздел сэр Реджинальд меч и опустил, и срубил богомерзкую голову повторно. И пнул срубленную голову рыцарским сапогом, и улетела она на другой конец поляны, и хотело проклятое тело ухватить ее и вернуть обратно на туловище, но сорвал сэр Реджинальд сей богомерзкий замысел, отвесив голове пинка. И возблагодарил отец Бенедикт господа, но преждевременно. Ибо ударилась чернокнижникова голова о сухой пень и обратилась огромной жабой, и поскакала к собственному телу, явно намереваясь снова прирасти. Но не растерялись рыцари, набросились они на жабу и стали ее пинать, как мяч, молодецки гукая. И летала богомерзкая жаба по поляне, как муха по сараю, пока не наскучило ей. Тогда обратилась она десятком летучих мышей, и вспорхнули эти мыши, и сели на тело чернокнижника, и приросли, и снова стала у него голова. И закричал сэр Реджинальд, вздевая меч:
— Бог троицу любит!
И закричал ему сэр Персиваль:
— Иди на хуй, Реджи, теперь моя очередь!
Но опередил его сэр Реджинальд, и срубил голову в третий раз. И закричал ярл Роберт:
— Хули вы рубите, долбоебы, бесполезно ведь! Вяжите его!
И поняли рыцари, что рубить чернокнижника бесполезно, и перестали рубить, а стали вязать веревками и ремнями, и связали крепко-накрепко. И лежал Мелвин Кларксон спеленатый, как муха в паутине, или, скажем, как дитя в люльке, и делал вид, что молится. Но реально не молился, а всего лишь произносил молитвенные слова, ибо всякому известно, что чернокнижники если и молятся, то только лишь Сатане да поганым идолищам, а Мелвин делал вид, что молится святой богородице. И возопил отец Бенедикт, что это кощунство, и стал пинать чернокнижника сапогом в злокозненные уста, но тому было похуй. Крепко хранил его Сатана, ни одного зуба не выпало и не сломалось. И отступил отец Бенедикт, притомившись.
И когда всем стало ясно, что поганый чернокнижник окончательно повержен и посрамлен, опустились дворяне и простолюдины на колени, и вознесли молитву, и возблагодарили господа, что не попустил свершиться беззаконию. И все были счастливы, хотя и охуели неимоверно. И сказал сэр Персиваль следующее:
— Хорошо, однако, что господь явил столько благоприятных знамений. Теперь ни один хуй не вякнет, что у сэра Роберта нет законных прав на Локлирский удел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПИР, ДРАКОН И ЭКЗЕКУЦИЯ
1
Первый въезд нового ярла Локлира в свою официальную резиденцию был обставлен с большой пышностью. На дороге, ведущей к замку Локлир, весь вчерашний день бабы усердно выпалывали чертополох и репейники. А сегодня вдоль дороги выстроились кнехты замковой стражи в начищенных доспехах, чтобы как бы не позволять ликующему народу выскакивать на дорогу и создавать помехи торжественной процессии. Ликующий народ в количестве примерно двухсот душ согнали из ближайших сел. В первую шеренгу поставили зажиточных йоменов в крашеных одеждах, чернь толпилась позади. Народ ликовал, притом вполне искренне. Действительно, с чего бы не ликовать, если два часа назад из замковых ворот выкатили бочку свежесваренного пива?
А вот с благородными гостями получилось не слишком удачно, второе сословие было представлено одним-единственным семейством. Возглавлял его барон Гельмут Айронсайд, прибывший в Локлир вместе с супругой Милдред, дочерью Изабеллой, гувернанткой Марион, полудюжиной кнехтов и какими-то рабами. Барон Гельмут был весьма знаменит, но не воинской доблестью, не набожностью и даже не ученостью, а тем, что леди Милдред принесла своему супругу девять дочерей и ни одного сына. Вероятно, всемогущий господь таким образом наказал барона Гельмута за какой-то неведомый грех. Что особенно обидно, все девять баронесс обладали крепким здоровьем, благополучно миновали возраст детства и не собирались ни от чего помирать. Не раз товарищи-рыцари по-дружески намекали барону, что любая порода нуждается в прореживании, и ничуть не зазорно, если какая-нибудь баронесса вдруг утопнет в омуте или, скажем, упадет с лошади и разобьет голову о камень. Барон Арчибальд Трикс по прозвищу Сторми однажды даже предложил продать десятилетнюю Сюзанну пиратам из Северной Норвегии. Сторми говорил, что эти пираты питают страсть к благородным девицам и якобы готовы не только брать их без всякого приданого, но даже платить богатый выкуп за каждую. Якобы у них в Норвегии благородные девицы в дефиците, и местные конунги меряются не тем, у кого борода длиннее или золотая цепь толще, а тем, у кого жена благороднее. Живут они, правда, в дикости, благородные дамы у них хлева за свиньями чистят, а бывает, что и нужники тоже вычищают, но это дело житейское, это у них не позор, а национальная самобытность. В конце концов, Изабелла не первая дочь, а шестая, это ж совсем одуреть надо, чтобы шестую дочь до взрослого состояния доращивать и замуж выдавать честь по чести, ты уж прости, Гельмут, но ты еще на третьей телке обанкротишься.
Говорят, что барон Айронсайд выслушал эту речь и ответил на нее так:
— Благодарю за предложение, Арчи, но иди на хуй. Ибо ведомо мне, что господь испытывает меня, и негоже благородному рыцарю отвергать божий квест и пускаться в жидовские хитрости. Я скорее обанкрочусь и уйду в монахи, но родную кровь пиратам продавать не стану. Ибо верю, что господь мне поможет, уповаю на него и стараюсь не грешить.
— Хули тогда отбивную в постный день уплетаешь? — поинтересовался Арчи.
— Иди на хуй! — огрызнулся Гельмут. — Я тебе серьезные вещи говорю, а ты прикалываешься.
— Извини, — сказал Арчи.
На этом обсуждение дочерей Гельмута закончилось.
Вопреки пессимистическим предсказаниям, Гельмут Айронсайд выдал замуж пять дочерей из девяти, и пока не обанкротился, хотя и заметно обеднел. И когда он узнал, что в Локлире началась междоусобица, он сразу понял, что упускать такой шанс нельзя. Кто бы ни вышел победителем в решающем сражении, этот самый победитель будет сильно заинтересован в дополнительной легитимизации собственных прав на Локлирский удел. А что может быть лучше для легитимизации, чем законный брак с достойной невестой, благородство чьей крови ни у кого не вызывает сомнений? Нельзя упускать такой случай, никак нельзя! Отправить собственную дочь под венец с могущественным ярлом, да еще почти без приданого — это же будет интрига года! Хотя нет, интрига года — это как Роберт Плант стал Робертом Локлиром, все прочие интриги по сравнению с ней — детский лепет.
Шестая дочь барона Гельмута Айронсайда достигла к этому времени пятнадцати лет возраста и находилась в расцвете юной красоты. Она была невысока, стройна, даже немного худощава, имела маленькую головку с тонкими чертами лица, волнистые каштановые волосы, не слишком густые, но в целом годные, и изящные ручки с тоненькими благородными пальчиками. Минувшей зимой барон Гельмут представил Изабеллу королевскому двору, и придворные дамы признали ее хорошей, годной девицей. Кое-кто критиковал юную баронессу за недостаточную бойкость, но леди Краули провела с Изабеллой час наедине и по итогам беседы заявила, что в тихом омуте черти водятся. Впрочем, более подробно изложить свою точку зрения она отказалась категорически. Манеры Изабеллы Айронсайд были близки к безупречным, а после того, как гувернантка Марион научила ее (а заодно и ее маму) говорить "потрясающе" вместо "не пизди", манеры баронессы стали абсолютно безупречными.
— Гляди, милая, вон уже, кажется, всадники показались, — сказала Милдред Айронсайд, вглядываясь в горизонт.
— Потрясающе, маменька, — отозвалась Изабелла, и голосок ее был нежен, как у мальчика из церковного хора. — Однако, маменька, вы изволите смотреть не в ту сторону. Всадники должны появиться вон из-за того холма.
— Потрясающе, — сказала Милдред.
— Девочки, не ругайтесь, — вмешался глава семейства. — Постарайтесь произвести хорошее впечатление на его высочество. Белла, цветы не прое... не потеряла?
— Никак нет, папенька, — ответила Изабелла и продемонстрировала отцу здоровенную охапку ромашек и васильков.
— Заеб... э-э-э... замечательно, — сказал барон.
Он сильно нервничал. Если, не дай бог, не выгорит... упаси господи, не накаркать бы и не сглазить...
— Едут! — заорал во всю глотку мальчишка, заблаговременно посаженный на дерево, чтобы дальше видел.
Мажордом засуетился, забегал, стал кричать, чтобы ликующий народ вставал на ноги и принимал блаостный вид. А тех, кто от бесплатного пива осоловел и задремал, безжалостно пинал в бока, чтобы готовились приветствовать нового господина со всем тщанием. А то, не дай бог, рассердится, что недостаточно ликуют...
Среди простонародья ходили удивительные слухи о новом ярле. Все знали, что в битве на Гримпенских болотах активно применялась и святая молитва, и черная магия, и то ли сэр Роберт кого-то проклял, то ли его прокляли, хер разберет, короче, но что-то колдовское и чернокнижное там точно происходило. Вслух никто не говорил, что новый ярл балуется чертовщиной, но эти слухи оставляли неприятный осадочек. Поэтому три пригожие девицы, выбранные народным сходом ритуально облобызать нового господина, сильно беспокоились и стояли на ногах не вполне твердо, ибо от беспокойства злоупотребили пивом.
И вот всадники показались из-за холма. Возглавлял колонну незнакомый рыцарь среднего роста и телосложения, одетый, вопреки обычаю, не в парадное облачение, а в легкий полевой камзол и широкополую шляпу почти простонародного вида. На корпус сзади следовали бароны Хеллкэт и Тандерболт.
— Чего это он без кольчуги? — укоризненно прошептала Милдред Айронсайд. — Этикет типа похуй?
— Этикет не имеет значения, — автоматически поправила ее Марион.
Изабелла хихикнула. Марион поняла, кому именно сделала замечание, и вежливо извинилась.
— Да насрать, не бери в голову, — отмахнулась от нее леди Милдред.
— Тише, курицы, — прошипел Гельмут. — Хватит пиздеть, улыбайтесь и машите цветочками.
— Сам ты... это... потрясающе... — мрачно прошипела Милдред.
Но уже в следующее мгновение на ее лице расплылась добрая и сердечная улыбка, захватившая не только уголки рта, но и уголки глаз и вообще все те уголки лица, которые надлежит захватывать искренней улыбкой, идущей от самого сердца. Это произошло молниеносно, только что на лице леди Милдред не отражалось ничего, кроме низкой злобы, и вот уже нет никакой злобы, а есть только искреннее торжество и ликование. Изабелла не владела своим лицом столь виртуозно и завидовала маме лютой завистью, как-то раз она даже расплакалась, дескать, я глупая дура, никогда не научусь флирту, интригам и прочим женским премудростям. Мама тогда утешила ее, сказала, типа, с годами научишься, я в твоем возрасте тоже была такая же дура. Все поправимо, не расслабляйся и не ленись учиться женским премудростям, а то потом будет поздно.
Сэр Роберт придержал лошадь, чтобы Хеллкэт и Тандерболт отставали от него не на корпус, а совсем чуть-чуть, и обратился к верным вассалам со следующим вопросом:
— А что это за киса с веником лыбится так загадочно?
— А хер ее знает, — беззмятежно ответил Реджи Хеллкэт. И добавил, подумав: — Симпотная телка, я бы вдул.
Перси Тандерболт ответил на вопрос сеньора более определенно:
— Что за киса не знаю, но слева от нее торчит Гельмут Девять Дочек. Полагаю, вон та мымра в чепчике — ее мамаша, а киса, стало быть, пятая Гельмутова дочка.
— Шестая, — поправил его Реджи. — Пятую он прошлым летом выдал за дикаря в юбке, помнишь, все смеялись...
— Точно! — воскликнул Перси. — Маккартни из клана Маккартниев, у него еще титул такой прикольный, то ли тан, то ли тамлин...
— Тамлин — это не титул, это у них так горный называется, — заметил Реджи.
— Горный кто? — не понял Перси.
— Просто горный, — объяснил Реджи. — Бывает леший, бывает водяной, а бывает горный. Они же горцы.
— Заебали пиздеть не по делу, — негромко, но веско произнес Роберт.
— Прошу прощения, — сказал Реджи.
— Виноват, исправлюсь, — сказал Перси.
— То-то же, — сказал Роберт.
Они подъехали к ликующему народу. Гельмут Девять Дочек ломанулся навстречу и стал косноязычно поздравлять его высочество с убедительной победой над узурпатором. Его кнехты тем времени решительно оттерли могучими плечами трех пригожих девиц, избранных для ритуального приветствия его высочества, и из-за этого случился конфуз.
— А где бляди? — обратился его высочество к верным вассалам. — Говорят, в Локлире есть обычай, чтобы сюзерена встречали три пригожие бляди с хлебом и солью.
— Вы ошибаетесь, ваше высочество, — поправил сеньора Реджи. — Не с хлебом и солью, а с полевыми цветами.
— А, тогда понятно, — сказал Роберт и направил коня к леди Изабелле.
Юная баронесса растерянно протянула ярлу букет, но тот цветы не принял, а взял баронессу за руки и сказал:
— Давай, запрыгивай.
— Э-э-э... — отозвалась Изабелла, от неожиданности временно потерявшая дар членораздельной речи.
— Сейчас помогу, — сказал Реджинальд Хеллкэт.
Спешился, подошел к леди Изабелле сзади, ловко ухватил ее одной рукой за туловище, а другой под колени, оторвал от земли и с неожиданной силой подбросил вверх.
— Ах! — вскрикнула юная леди и вцепилась мертвой хваткой в пальцы его высочества, необычно мягкие и совсем не мозолистые, но ничуть не слабые, нормальные такие мужские пальцы, просто ненатруженные.
Она сама не поняла, как это случилось, но через мгновение она уже сидела перед ее высочеством на луке седла, при этом правая рука сэра Роберта легла на баронессе на бедро, а левая забралась под корсаж.
— Ах! — повторно вскрикнула Изабелла и стыдливо прикрыла грудь букетом.
— Эко стыдливо покраснела, какая молодец, — сказала леди Милдред.
— Хуясе успех, сам напрыгнул, кобелина, — сказал сэр Гельмут.
— Тише! — зашипела леди Милдред и больно ткнула мужа локтем в бок. — Улыбайся, долбоеб!
Сэр Роберт направил коня вдоль строя ликующих подданных, правой рукой он помахивал, приветствуя народ, а левой мял Изабелле груди, но не грубо, а ласково. Ее соски постепенно отвердевали.
— А ты ничего лапуся, пригожая, — сказал вдруг сэр Роберт.
Неожиданно ухватил леди Изабеллу за голову, повернул должным образом и впился в сахарные уста страстным поцелуем. "Надо стесняться, я ведь девственница", подумала Изабелла. А потом подумала: "Да пошли они на хуй, моралисты злоебучие", разомкнула уста и впустила в свой нежный ротик нескромный язык благородного рыцаря. Некоторое время они страстно целовались под ликующие вопли народа, затем сэр Роберт оторвался от губ баронессы и спросил ее:
— Где здесь ближайший сеновал?
— Хер его знает, — ответила баронесса.
И сразу подумала, что отвечать суженому следует более куртуазно. Но какая тут, к хуям, куртуазность, когда благородный рыцарь так страстно тебя целует?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
