— Милостью Акха твоё прошение о вступлении в гильдию священников рассмотрено и принято, — торжественно провозгласил святой отец. — Готов ли ты пожертвовать всем, что у тебя есть, ради служения Великому Акха отныне и навеки?

— Да, — немедленно ответил удивленный и обрадованный Юли, — я готов.

— Да исполнится сиё, — священник хлопнул в ладоши и офицер немедленно извлек восковые дощечки и стило, чтобы начать опись имущества. На его лице была написана алчность. Юли понял, что всё, нажитое им в Панновале, будет конфисковано в пользу властей. Без всякого предупреждения. Всё, чем он обладал, — комната, жалкая утварь, небольшой запас шкур, добытый ужасной ценой чужих жизней, — всё это даром достанется милицейской гильдии. Он же лишился всего, чем обладал, кроме одежды, которая была на нем, да спрятанного под ней кошелька и костяного ножа, с которым Юли не расставался, вопреки запретам. Такое циничное начало не сулило хорошего конца. По слухам, пережить испытание веры удавалось далеко не всем.

Юли вспомнил, как над костяной рукояткой его ножа склонялась Онесса, вырезая на ней узоры, и что-то — воспоминание об оружии или воспоминание о матери — придало ему мужества. Да, его ждет жестокое испытание, но ещё не всё потеряно — и в любом случае он будет биться до конца, благо, есть чем. Вряд ли кто-то здесь подозревает, что у него есть оружие. Для жителей Панновала оно было запрещено и милиция строго следила за исполнением запрета — ведь от этого, в конечном счете, зависела её собственная безопасность...

Не говоря ни слова, Сатаал, поманив Юли пальцем, направился в сторону Святилища. С сильно бьющимся сердцем юноша последовал за ним. Он не мог поверить, что его мечта исполнилась так быстро и вовсе не был к этому готов.

Когда они подошли к деревянному мосту, переброшенному через ущелье, в котором бушевал Вакк, Юли оглянулся назад. За его спиной волновалась, шумела, торговалась и менялась толпа, но его взгляд скользнул дальше, к тому месту, где за распахнутыми воротами Рынка блистал ослепительный снег.

Не зная почему, он вспомнил об Искадор, девушке в прекрасном алом платье. Затем он поспешил за священником.

Они взобрались вверх, к террасе для просителей, где люди, толкаясь, ждали очереди положить свои приношения и припасть к ногам Акха. Сатаал быстро обогнул постамент идола. За ним была литая бронзовая дверь с замысловатым рисунком, сейчас открытая. Они направились к ней по небольшим ступенькам. По обе стороны от двери стояли двое могучих милицейских с тяжелыми алебардами. Рядом с ними стояли их фагоры.

Переговорив со стражей, Сатаал быстро прошел за дверь и поманил за собой Юли. Когда они вошли внутрь и пошли по узкому проходу, свет быстро померк. Когда они ступили на потайную плиту, звякнул сигнальный колокольчик и Юли оступился от неожиданности. Его вновь охватило беспокойство. Он не ожидал так быстро попасть в святая святых и вовсе не был уверен, что готов к такой чести.

Вокруг сейчас не было ни души, если не считать идущего перед ним наставника. Их шаги отдавались в темноте непривычно гулким эхом. Юли не мог ничего разглядеть. Священник впереди него казался бестелесным призраком, ничем, темнотой в темноте. Юли не осмеливался ни остановиться, ни заговорить — это могло стать здесь непозволительной дерзостью. От него сейчас требовалось лишь одно: слепо идти за своим наставником, и всё, что бы ни произошло, он должен воспринимать как испытание своей веры. Если Акха любит подземную тьму, то так же должен любить её и он. Тем не менее, пустота тяготила его. Он кожей ощущал незаполненность окружающего пространства и эта пустота звенела у него в ушах. Казалось, они уже целую вечность продолжали идти в самое чрево горы. Голова Юли кружилась от ощущения вечности.

Мягко, внезапно, возник свет. Колонна света пронзила озеро стоячего мрака, создав на его дне яркий круг, к которому направлялись двое погруженных во тьму людей. Грузная фигура священника была четко видна на фоне света. Казалось, вечность отступила и Юли пришел в себя. К нему вернулось осознание значительности происходящего, он вспомнил, куда попал, и осмотрелся.

Стен не было. И это обстоятельство вызывало ещё больший ужас, чем полная тьма. Юли уже привык к замкнутому пространству. Уже много недель его окружали каменные коридоры, стены, всевозможные перегородки, в сумерках он всё время натыкался на кого-нибудь — спину незнакомого мужчины, плечо женщины или торговца, лотки и тележки с товаром...

Прежде ему был незнаком непереносимый страх перед открытым пространством, но он привык к заснеженным просторам равнины и Перевала, а не к окружившей его бездне тьмы. И теперь его охватил острый приступ агорафобии. Он в ужасе бросился на каменный пол, издав придушенный стон и прижавшись к спасительной тверди.

Священник не обернулся. Он достиг того места, где колонна света упиралась в пол и продолжал идти дальше, постукивая каблуками по очерченному светом кругу. Скоро он вышел из бьющего сверху светового столба и снова погрузился во тьму, так что его фигура почти мгновенно скрылась за туманным облаком света.

Это ужаснуло Юли ещё больше, чем зияющая со всех сторон тьма. Он оставался здесь в одиночестве, не зная, куда идти! Придя в панику от этой мысли, юноша стремительно вскочил и побежал вперед.

Когда и его накрыл столб света, он замер и взглянул вверх. Там, очень высоко над собой, он увидел неровное отверстие в своде, пробитую в камне круглую шахту и венчавшую её огромную откидную крышку, окаймленную зубчатой скалой. В шахте вился пар, смягчая падавший оттуда ослепительный дневной свет. Там, далеко-далеко наверху, был знакомый ему с детства мир, от которого он сейчас отрекался ради бога тьмы.

В бледных отблесках светового луча едва виднелись ребра колоссального свода. Юли показалось, что пещера вокруг него столь огромна, что в неё можно поместить весь Панновал. По какому-то сигналу, очевидно, звону колокольчика, раздавшемуся у входа, кто-то открыл высокую дверь во внешний мир. Как предупреждение? Как соблазн? Или просто для драматического эффекта?

Возможно, всё вместе, подумал он. Ведь жрецы были намного умнее его, и, скорее всего, преследовали сразу несколько целей. Но думать было некогда и он поспешил за исчезавшей фигурой священника. Через секунду свет позади него померк. Дверь в высоте закрылась. Он снова очутился в полной темноте. С чувством облегчения Юли догнал Сатаала, торопясь на звук его шагов.

Наконец они достигли дальнего конца гигантской пещеры. Юли услышал, как замедлились шаги священника. Не колеблясь ни секунды, Сатаал подошел к невидимой двери и постучал по ней костяшками пальцев. Через несколько мгновений стукнул засов и дверь медленно отворилась. Им открыл мрачный милицейский с тяжелым мечом на поясе. Под потолком, прямо над его головой, висела масляная лампа. Милицейский, непрерывно шмыгая носом, пропустил их в каменный коридор, а затем запер за ними дверь.

Юли пошел вслед за Сатаалом. Он понял, что попал в самое сердце Святилища, в резиденцию высших духовных лиц. Пол в коридоре был сплошь устлан циновками. Вдоль стен на уровне пояса тянулась узкая каменная лента, изукрашенная искусной резьбой. Юли хотелось рассмотреть её поближе, но он не осмелился. Остальное пространство стен было гладким голым камнем. В них был вделан ряд дорогих деревянных дверей. За ними размещались кабинеты владык Панновала.

Шмыгающий носом милицейский остановился перед последней дверью и постучал в неё. Когда из-за неё послышалось разрешение войти, Сатаал распахнул дверь и кивком головы подал знак Юли. Нагнувшись под протянутой рукой своего наставника, юноша прошел в комнату. Дверь сразу же закрылась за ним. Он не знал, что видел Сатаала в последний раз.

* * *

Выпрямившись, Юли удивленно осмотрелся. Всё говорило о том, что он попал в обиталище людей, облеченных богатством и властью. Комната была обставлена драгоценной мебелью из позеленевшей бронзы и черного дерева, на вид невероятно древней, покрытой сверху цветными накидками из шерстяной ткани. Холодный камень пола покрывали роскошные цветные ковры, которых Юли никогда раньше не видел. Комната освещалась непривычно яркой лампой с двумя фитилями на вычурной подставке из кованого железа. За исполинским столом сидело двое мужчин. Когда Юли замер перед ними, они оторвались от чтения казенных бумаг и подняли холодные глаза на посетителя. Один из них был уже знакомый Юли капитан милиции, застывший за столом, как каменная глыба. Его каска с изображением двойного колеса лежала рядом с ним на столе, обнажая порядочную плешь на голове хозяина. Рядом с ним сидел худой и седой священник с вполне приветливым лицом. Он смотрел на Юли и всё время моргал, как будто один вид Юли ослепил его.

— Юли из Внешнего Мира? — спросил он неожиданно резким и пронзительным голосом.

— Да, — выдавил неожиданно растерявшийся юноша.

— Пожелав явиться сюда, ты сделал свой первый шаг на пути служения великому богу Акха, — продолжил святой отец уже несколько мягче. — Я — отец Сифанс, главный наставник послушников, и, прежде всего, я должен спросить тебя, сын мой, есть ли у тебя грехи, которые нарушают покой твоей души и в которых ты хотел бы исповедаться перед мной и Акха?

Юли ещё не пришел в себя после того, как Сатаал так внезапно бросил его на произвол судьбы, даже не шепнув ни слова на прощание. Такое предательство ошеломило Юли, но он подумал, что от таких мирских вещей, как любовь или дружба он должен отказаться уже сейчас.

— Мне не в чем исповедоваться, — угрюмо сказал он, не глядя в глаза священнику.

Отец Сифанс откашлялся, как бы давая понять, что его дело закончено. Заговорил капитан.

— Повернись ко мне, сопляк, и взгляни на меня! Я — капитан Святой Гвардии Эброн, глава милицейской гильдии Панновала. Мои люди доложили, что ты прибыл в город на санях, запряженных упряжкой Грипси, — он вдруг ткнул пальцем в бумаги. — Вот тут черным по белому записано, что данная упряжка из семи асокинов принадлежала прославленным торговцам Панновала Прастам, — братьям Атримбу и Арту, жителям Вакка, и, несомненно, была у них украдена, поскольку их тела были найдены в нескольких милях от ворот нашего святого города. Неизвестный злоумышленник пронзил тела этих достойных людей их же собственными копьями, и все улики неопровержимо доказывают, что он трусливо и подло заколол их во сне, а после гнусно ограбил их трупы. Поскольку это ты приехал на их упряжке, я полагаю, что ты немало можешь рассказать насчет этого гнусного преступления!

Юли угрюмо смотрел в пол. Он наивно ожидал, что его преступление забыто.

— Что я могу знать об этом? — пробормотал он. — Ничего. Я просто наткнулся на их упряжку, когда они уже были мертвы. Да, я виноват в том, что присвоил её, это я признаю. Но к их смерти я не имею отношения.

— А вот мне кажется, что ты мне лжешь. За подобное преступление, двойное убийство полноправных мастеров торговой гильдии, совершенное на территории Панновала, полагается смертная казнь через расчленение, а все улики говорят против тебя. Что ты на это скажешь, умник? Знаешь ли ты, как медленно лопаются жилы на дыбе у таких крепких парней, как ты? Как долго они кричат, прежде чем палач разорвет их наконец на части?

Юли почувствовал, что его бьет озноб. Он совсем не ожидал такого поворота событий и даже представить не мог, что его приобщение к вере повернется таким жестоким образом. И он проклинал себя за то, что не догадался засыпать трупы снегом или спрятать в какой-то расщелине. Этим он просто погубил себя.

— Я не знаю, кто убил их, — повторил он, превозмогая нервную дрожь. — Я невиновен.

— Ну что же, — пожал плечами капитан. — Очень хорошо. Пусть это дело останется между тобой и Акха. Но ты не станешь священником, пока не исповедуешься во всех своих грехах, таков уж наш закон. Тебе придется сознаться в своём преступлении, уж поверь мне. Так как ты не пожелал сделать это добровольно, мы отправим тебя в одиночную камеру. Посиди-ка там и подумай хорошенько. Там ты можешь упорствовать сколько угодно. Но ты не выйдешь оттуда, пока не исповедуешься. Или не умрешь от голода и жажды.

Капитан Эброн самодовольно усмехнулся и лениво хлопнул в ладоши. Тотчас в комнату ворвались два огромных фагора и накинулись на Юли, грубо схватив его. Несколько мгновений он ещё сопротивлялся, но когда ему резко заломили руки назад, он, оценив их исполинскую силу, позволил увести себя из комнаты.

Когда его тащили в темноту, он подумал о том, что погубил себя как последний дурак. Как он мог забыть, что в Святилище милицейских и фагоров всегда было гораздо больше, чем священников? Да, его ловко провели всей этой чушью насчет Акха: он сам полез в лапы властей, а ведь Сатаал и Киале недаром предупреждали его об их коварстве...

Сам он не забыл о тех двух господах. Двойное убийство тяжелым камнем лежало у него на душе и на сердце, и он тщетно пытался оправдаться перед собой тем, что эти господа сами пытались убить его. Но ночами сон не шел к нему, и он, лежа в своей постели в Вакке и устремив взор в далекий потолок, видел глаза человека, который пытался подняться и вырвать копьё из своих внутренностей. Этим человеком был он сам.

* * *

Камера была сырой и темной, как и положено тюремной одиночке. К тому же прежде, чем запихнуть внутрь, фагоры жестоко избили его. Когда он немного пришел в себя, то стал осторожно обшаривать всё вокруг — комната была так мала, что до любого её угла можно было дотянуться не вставая. Ничего, кроме низкой каменной полки, на которой можно было только сидеть, в ней не было; тут же стоял и зловонный горшок, полный разложившихся нечистот. Стены и пол были из неровного, грубого камня. Юли скорчился на выступе скалы и уткнулся лицом в ладони, чтобы хоть так ослабить удушающую вонь. Так ему первый раз в жизни довелось попасть в тюрьму.

* * *

Как и обещал капитан, ему дали достаточно времени, чтобы хорошенько подумать. Никто не заходил к нему — даже чтобы дать ему пищи и воды. Его мысли в этой непроницаемой тьме зажили собственной жизнью, как будто их думал не он. Казалось, что камера наполнилась бредовыми видениями, порожденными мраком. Люди, которых он знал и которых не знал, никогда прежде ему не встречавшиеся, сновали вокруг, занимаясь своими делами и незаметно вовлекая затворника в свой таинственный круговорот.

— Мама! — закричал он, наконец незаметно заснув.

Онесса стояла перед ним такой, какой она была в его детстве — стройная и сильная, со своим строгим длинным лицом, которое всегда с готовностью расплывалось в улыбке при виде единственного сына, хотя это всегда была осторожная улыбка с едва приоткрывающимися губами. На плече она с легкостью несла огромную вязанку хвороста. Перед нею трусил выводок черных рогатых поросят. Летнее небо было ослепительно голубое, на нем ярко светили Баталикс и Фреир. В тот день Онесса и Юли шли по тропинке домой. Они вышли из темного леса и были ослеплены ярким светом. Ещё никогда маленький Юли не видал такой пронзительной, чистой и яркой голубизны. Казалось, она заполнила собой весь мир.