Родственников выбирают

— Альбус? — повернулся декан к директору, — ты что, оставлял лазейку? Для кого?

— М-м-м... — видно было, что директору очень не хочется отвечать на этот вопрос, — Я подумал, если кто-нибудь... вроде Гарри... захочет спасти камень, то

его не стоит останавливать.

— То есть, — резюмировал Флитвик, — ты намеренно включил в защиту Гарри Поттера? Для чего? Мне казалось, еще в ноябре мы с тобой прояснили этот вопрос с

ловушками и героическим их преодолением? Разве ты не понял, что мальчику было наплевать на все твои "секреты"?

— Надежда — такая хрупкая, но в то же время — такая прочная вещь, Филиус... Как видишь, она оправдалась.

— Простите, я не понял, как оправдалась ваша надежда, — жестко произнес Гарри. — И если можно, мне хотелось бы узнать, что за игру вы играли со мной и со

всей школой, поселяя в замке тролля и цербера. Это что — игра на выживание для сильнейших?

— Видишь ли, мальчик мой...

Гарри вопросительно взглянул на декана, тот покачал головой:

— Альбус, боюсь, твоих мальчиков в этой палате нет. Гарри воспитан магглами, может неправильно тебя понять. Ты продолжай, продолжай.

Директор продолжил. И Гарри вместе с его деканом с ужасом услышали о том, что в школе действительно хранился Философский камень — но вовсе не для опытов,

как предположили вороны в ноябре, а как приманка для выжившего в Хэллоуин восемьдесят первого года Волдеморта. И поскольку его победитель собирался поступить

на первый курс Хогвартса, Альбус Дамблдор не нашел ничего лучшего, как постараться столкнуть в стенах замка двух кровных врагов. И у него получилось: Волдеморт

повержен навсегда! И если Гарри не против, то директору очень бы хотелось посмотреть на их финальное противостояние, если возможно. Он попытался взглянуть

на это вчера, по горячим следам, но видимо, защита мистера Поттера восприняла попытку Легиллименции, как проявление враждебных намерений... приложив почтенного

директора о стену, да так, что и сегодня он еще не может передвигаться. Посему пришлось просить милейшего декана Воронов вытащить своего подопечного из

опасного коридора и доставить его в Больничное крыло — самого директора от Гарри откидывало, даже при полном и несомненном обмороке последнего...

— Легиллименция — это способ проникновения в воспоминания, — объяснил декан Поттеру, — магглы называют ее телепатией. Но поскольку активную Легиллименцию

ваши щиты не пропускают, могу предложить поделиться воспоминанием в Омуте памяти. Я научу вас, как им пользоваться.

Омут памяти был доставлен коротеньким ушастым существом, замотанным не то в тогу, не то в наволочку — "Это домовой эльф, они служат волшебникам испокон

веков" — и водружен на табуретку между кроватями. Флитвик показал Гарри, как сосредоточиться на воспоминании и вытянуть его палочкой в Омут. Втроем они

отсмотрели сцены в комнате с зеркалом, при этом Флитвик комментировал движение щитов вокруг Гарри:

— Смотрите, вот вы прислонились к зеркалу — и щиты утроились. И когда вы отказались от "его", что бы там "его" ни было, смотрите — лопается шрам, из него

вместе с кровью вырывается что-то темное и летит прямо к нему. Альбус, что это было?

Альбус невнятно пробормотал что-то и закашлялся.

— Вот еще несколько таких же темных пятен — все они входят в него, прошивают тело насквозь, и похоже, именно они способствуют тому, что Волдеморта с нами

больше нет.

Несомненно, ваше "Сгинь", Гарри — новое и неизвестное науке заклинание. Что вы имели в виду, когда произносили его?

— Именно то, что произнес. Это... ну... из фильма про экзорциста, вообще-то. "Сгинь-пропади, нечистая сила!" Как-то так.

Директор снова закашлялся — подавился чем-то, что ли?  Но тут воспоминание закончилось и их вышвырнуло из Омута памяти.

— Я хотел бы узнать,  — начал Гарри, и декан благожелательно кивнул, — почему Волдеморт вообще так настроен был убить именно меня. Мне, конечно, интересно,

почему у него не вышло, но основной принцип я понял. Но вот его зацикленность на мне... Почему?

— Видишь ли, мальчик мой, — начал Дамблдор, потом поправился, — видите ли, мистер Поттер, вас спасла любовь. Любовь вашей матушки, пожертвовавшей ради вас

своей жизнью.

— Вы хотите сказать, что каждая мать, закрывая собой ребенка спасает его от Авады? А почему я единственный, который выжил? И потом, что значит — мать? А

отца у меня не было, что ли? При чем здесь любовь, я вообще-то спрашивал о причинах, по которым Волдеморт пришел в октябре восемьдесят первого года в дом

Поттеров, убил моих родителей и собирался убить меня. А через десять лет повторил эту попытку.

Дамблдор мялся, жался, юлил, но под напором двух рэйвенкловцев, один из которых был еще и мастером дуэлинга, наконец, спекся. Видно здорово его вчера приложило

о стенку, отстраненно подумал Флитвик, быстро сдался. Альбус наконец рассказал о пророчестве, о том, как прятали Поттеров, о предательстве лучшего друга,

который по сей день сидит в Азкабане — и снова перешел к любимой теме:

— Любовь — великая сила... Она хранила тебя все эти годы, живым и невредимым...

— Да какая любовь, — наконец взорвался Поттер, — обычная кровная магия, защита Последнего в Роду, что вы тут сказки рассказываете? И устанавливала ее не

мама, которая, хоть и была принятой в Род, как Новая Кровь,  таких возможностей не имела, а отец, как Глава Рода, защищая маму и меня — Наследника Рода.

Если бы мама выжила тогда, защита стояла бы и на ней до моего совершеннолетия. Ее жертва могла усилить эту защиту, но не намного — у магглорожденных сил

меньше. Что? — вызверился он на Дамблдора, скорбно качающего головой, — у нас на факульете, если чего не понимаешь, принято спрашивать. Я — спросил.

— Там, где течет кровь твоей матери, ты защищен наиболее, — убежденно пробормотал Дамблдор.

— Да откуда вы вообще всю эту галиматью вычитали? А еще Верховный маг Визенгамота... Как-то неудобно вас поправлять, но защита крови ставится не на "кровь",

а на "кров". То есть, на дом, который я искренне считаю своим домом. И кто в нем живет — родня мне по крови или нет — не имеет никакого значения. Главное

условие — они принимают меня, как родного, я принимаю их, как родных. Все. Хоть волки в лесу, хоть тигры в зоопарке. Мало того, в любом доме своих магических

родственников — хоть какой степени родства — такая защита распространялась бы и на них. Но вы отдали меня магглам. Почему?

— Я не хотел, чтобы ты вырос избалованным принцем, купаясь в лучах своей славы...

— Поэтому отдали меня тем, кто гарантированно лупил меня ремнем за малейшую провинность, а за любой всплеск магии наказывал недельной голодовкой на хлебе

и воде в чулане. Спасибо, добрейший Верховный маг!

Последние слова сочились таким горьким сарказмом, что Дамблдор вскинул голову и потрясенно уставился в глаза мальчика. Из них на Дамблдора смотрела Смерть.

Лютая, мучительная — только подойди, только протяни руку...

— Гарри, я... не знал... я не догадывался, что твои тетя и дядя так плохо к тебе отнесутся. Мои наблюдатели рассказывали мне, что ты не очень счастлив с

ними, но...

— То есть, и наблюдатели были. И рассказывали, — удовлетворенно кивнул Поттер. — Героев воспитывают в лишениях, не так ли? А подумать, что не было бы тех,

кто меня любит, не было бы дома, в котором я не боюсь этих ваших "лишений для героя" — и вчера был бы у вас мертвый Герой? Потому что... пророчества там

или не пророчества, а я в Герои не собирался. Или вам не рассказали? Или рассказали, но вы не поверили?

— Я могу только попросить прощения, Гарри. Все, что я делал — я делал на благо магического мира... — Альбус уже трижды проклял и этого мальчишку и его неудачное

распределение! Готовые шаблоны для разговоров с героями-гриффиндорцами у него были, с политиками-слизеринцами — тоже, пусть и не настолько отточенные,

но чертовы вороны вцеплялись в любую логическую неувязку и начинали долбать по ней своими клювами, пока не пробивали насквозь, а этот, конкретный вороненок,

похоже был из лучших...

— А какое отношение имею я — к магическому миру и его благу, позвольте спросить? Вы вышвырнули меня к магглам, среди них я вырос и живу, и собираюсь жить

там дальше. Что именно дал мне лично магический мир, кроме как — убил моих родителей и попытался убить меня, в первый же мой год в нем? Да даже элементарно

— о том, что у меня есть деньги, я узнал только прошлым летом. Если вы так лихо распоряжались моей судьбой и моим ключом от сейфа, может, мне попросить

гоблинов провести ревизию — мало ли, на какое благо шли мои деньги, пока я носил обноски кузена и слушал тетку, какая я неблагодарная тварь, выращенная

ими из благотворительности?

— Если соберетесь, я могу помочь, — кивнул Флитвик, — у меня с гоблинами налажены хорошие связи.

— Спасибо, профессор. Непременно воспользуюсь вашим щедрым предложением.  И что теперь?

— В смысле — что теперь, — не понял Флитвик.

— Ну, я так понял, что директор школы воспользовался случаем и устранил с моей помощью Волдеморта. Окончательно. Поэтому и интересуюсь — что теперь? Надеюсь,

у вас, господин директор, нет на меня каких-то дальнейших планов героя-победителя Темных Лордов? Потому что я заранее от них отказываюсь. Я вообще-то в

школу учиться пришел, а не с Волдемортами сражаться. Поэтому... мне нужна страховка.

— Страховка? — опять переспросил декан.

— Клятва. О том, что магический мир в лице директора школы не участвует более в моей жизни. Как-то накладно мне его участие оборачивается, знаете ли.

— Для Нерушимой клятвы вы должны взяться за руки, я скреплю. Альбус, рискнешь?

Альбус предпочел не рисковать браться за руки.

— Магией своей клянусь, что не буду вмешиваться в жизнь Гарри Джеймса Поттера отныне и навсегда.

И тут же рухнул на кровать, в сильнейшем магическом истощении. Похоже, планов у Альбуса все-таки было много и все они учитывали Гарри, как средство их исполнения.

К тому же из его покаянного бормотания выяснилось, что в кабинете директора лежало несколько ценных фолиантов из библиотеки Поттеров, и Омут Памяти — надо

же, досада какая! — принадлежал Роду Поттеров уже которое столетие. При помощи Флитвика все, что несло на себе магию или печать Рода Поттеров было собрано

в большой сундук и отправлено эльфами к кровати Гарри в Башне Рэйвенкло.

— Он что, клептоман? — разочарованно спросил декана Гарри.

— Нет, скорее, анархист, — хмыкнул декан. — Искусство принадлежит народу. И он, как представитель народа, пользуется, иногда забывая у кого и что одолжил.

— Мантию-невидимку он тоже у отца одолжил, — догадался Гарри. — Но ведь вернул. Интересно, почему пакет был паленый...

Ради интереса, спросили у Дамлдора, который все еще дышал с трудом после такой неразумно данной клятвы. Оказалось, ни одна сова не согласилась искать Мальчика-Который-Выжил,

и только феникс Дамблдора смог доставить пакет по назначению. Но тут же  самовоспламенился — и теперь директор просто представления не имел, где живет

его герой. Потому что приставленные к Дурслям наблюдатели, как и сами Дурсли понятия не имели ни о каком Гарри Поттере... А любые следилки, прицепленные

на одежду или очки самоуничтожались, стоило Гарри оказаться дома. Кровная Защита в действии была действительно сильна.

Глава 12

Июль, 1996г.

Летом в Хогвартсе пусто и гулко: ничто не нарушает покой древних залов — ни заполошные звонки школьного колокола, ни суматошные вопли подрастающего поколения,

перемежаемые то кошачьим мявом, то совиным уханьем. Тишина, покой, благодать. Снейп очень любил летний Хогвартс — без учеников. Когда он был совсем маленьким,

мама рассказывала ему о старинном замке, в который он поедет, когда подрастет. "И стану там королем?"  — спрашивал маленький Северус, а мама смеялась:

"Нет, только Принцем". Он не стал королем, и Принцем тоже не удалось: дети выжженных с гобелена не имеют права на фамилию. А Снейпом ему быть не нравилось

еще с начальной школы, потому что Снейп — это клеймо неудачника, сына местного алкаша. Кто-то из маггловских приятелей — да, у него и такие были! — подшутил

однажды, мол, а ты замуж выйди и фамилию смени. Только то, что приятель был магглом и не понимал, на что он замахнулся, спасло его от немедленной и мучительной

смерти... Впрочем, эту шуточку Сев потом слышал не один раз, оказалось, была она весьма расхожей среди магглов. У них и перемена фамилии ничего сакрального

из себя не представляла: захотел поменять — и поменял. Заявление только напиши, да в полиции заверь.

Лето для Снейпа было временем отдыха: полного, расслабляющего; временем, когда он сознательно отодвигал любые неприятные мысли подальше, растягивался где-нибудь

под деревом у кромки Запретного леса или у Черного озера — и представлял себя прозрачным насквозь и пустым до звона — не было ничего, никого, ни его самого,

ни сожалений, ни надежд, ни планов на будущее... Это осенью все начнется заново: школьная рутина, пустоголовое племя орущих и вопящих маленьких обезьян,

тупые сотрудники, сумасшедший директор, мерцающий глазками и строящий какие-то монструозные интриги, которых кроме него никто не поймет, да уже давно и

не пытается. Лето принадлежало Северусу целиком и полностью, и даже директор, пару раз, в самом начале, нарвавшийся на неприятные сглазы, в конце концов,

это уяснил.

Поэтому появление Фоукса с запиской свидетельствовало, как минимум, о Конце Света. На всякий случай Северус закатал левый рукав — нет, метка, слава Мерлину,

как пропала четыре года назад, так больше и не появилась.

Директор выглядел откровенно плохо: весь сморщенный, как печеное яблоко, потемневший лицом и  задыхающийся. Северус спросил его, как он себя чувствует,

но Дамблдор только рукой махнул, старость — не радость.

— Северус, мальчик мой, — затянул он свою волынку, и Сев понял, что ничего-то с директором страшного не случилось: раз он тянет разговор, значит, Конец

Света отодвигается. Сглазом его, что ли, приложить,— лениво подумал он, — знает ведь, старый пенек, что летом меня трогать нельзя...

-...Поттер.

— Что — Поттер? — не понял Снейп, под мерную директорскую речь придремавший в кресле.

Альбус попытался грозно сверкнуть глазами, но вышло только обиженное помаргивание:

— Ты меня не слушал, — обвинил он.

— Лето, директор, это такое время...

— Хорошо, хорошо, я помню. Извини. Я постараюсь кратенько.

Кратенько у директора все равно не получалось, но основное Снейп уловил: Академия колдомедицины и зельеварения прислала на адрес Хогвартса подтверждение

для Гарри Поттера, что с сентября этого года он принят в Академию в качестве студента. В конце письма стояла приписка Ректора Академии, Арсениуса Джиггера

для Дамблдора, о том, что любые препятствия, чинимые столь многообещающему студенту, будут рассматриваться, как противодействие Академии и Ректору Джиггеру*