Элам Эсомбер торопливо и незаметно покинул место действия, где среди прекрасных ухоженных деревьев и декоративных растений дворцовой лужайки разыгрывалась в миниатюре история всех военных конфликтов планеты.
Тот, кто явился главной причиной суматохи, король ЯндолАнганол, взирал на дело рук своих, а вернее языка, вне себя от ужаса. Он и представить не мог, что одна его гневная фраза может подвигнуть людей на такое. Глупые святоши!
Постепенно церковники, более многочисленные, одолевали. Метко пущенный камень ударил бывшего советника в лицо и он упал на спину. С криком бросившись к повергнутому СарториИрврашу, Оди Джесератабхар попыталась загородить его собой от посыпавшегося на помост града камней. Несколько молодых дюжих монахов, наскоро отвесив ей пару тумаков, оттащили её в сторону, после чего всерьез занялись бывшим советником матрассильского двора. Его били ногами, потом палками от разломанных навесов. Кому приятно, когда при нем поносят возлюбленного Акханабу?..
Поняв, что дело зашло слишком далеко, Криспан Морну выступил вперед, и, подняв руки, распростер над поверженным советником свой чарфрул, точно черные крылья. Меч ЯндолАнганола мигом проделал в этом чарфруле широкую дыру — и ненавистный советник короля Олдорандо рухнул замертво. Вслед за ним меч короля пронзил и сердце самого СарториИрвраша.
Оди вскочила и попыталась спастись бегством; но женщины, среди которых она проталкивалась, набросились на ненавистную сиборналку целой сворой, били и топтали её, а потом сунули её головой в фонтан, и вскоре жизнь Оди Джесератабхар оборвалась...
* * *
После того как схватка в саду сама собой угасла за смертью оскорбителей, окровавленные и оборванные церковники выбежали из ворот дворца. С собой они несли искалеченные трупы СарториИрвраша и его сиборнальской подруги, выкрикивая на ходу: Кощунники мертвы! Да здравствует Акханаба!
Так начался марш разъяренных церковников по улицам Олдорандо, сопровождавшийся новыми побоищами и жертвами и закончившийся в конце улицы Возен, где тела убитых бросили асокинам. Но не прошло и получаса, как в столице зародились кровавые беспорядки, ещё через час распространившиеся по всему городу. Жестокое убийство СарториИрвраша и Оди возмутило многих. Круги беспорядков от брошенного бывшим советником камня разошлись по Олдорандо так быстро, словно кто-то приложил к этому умелую руку, — и, разумеется, без вмешательства служителей церкви здесь не обошлось. Неистово понося неслыханное кощунство, их палачи-монахи помимо собственной воли способствовали скорейшему распространению ереси советника, семена которой пали в поистине хорошо удобренную и давно ожидающую их почву. Очень скоро камни полетели уже в самих убийц-монахов.
Причина, побудившая толпу к таким внезапным действиям, крылась в факте, самим СарториИрврашем упущенном, зато открыто оглашенном его главным противником, борлиенским королем. Именно благодаря своей вере тот смог развить теории советника и установить между ними новые связи, самим советником, по причине его атеизма и вечного пренебрежения к окружающим, не замеченные.
Народ понял, что каноны, издавна насаждаемые Церковью, на деле чистой воды вымысел. Ведь вся мудрость мира существовала спокон века независимо от людей. А Акханаба — тот, кому поклонялись и кого обожествляли они, а ещё раньше их отцы и многие ушедшие поколения, оказался самым отвратительным, что только может существовать на свете, — фагором! Открылось, что молитвы их были обращены к тем самым мерзким созданиям, которых они же преследовали с таким жаром. Не спрашивайте меня покуда, что я есть — человек, зверь или камень , говорилось в священных писаниях. Теперь загадку в одно мгновение разрешил единственный четкий и ясный факт. Банальный факт. Суть их хваленого бога — бога, на которого опиралась вся политическая система Империи, оказалась безжалостно тривиальной: бог был обычным двурогим.
Что в таком случае могли принести в жертву люди, дабы выдерживать своё существование и далее? Невыносимую правду? Или вдруг опостылевшую им веру?
Наконец королевским стражникам удалось, пролив немало крови, разогнать толпу. На город опустилась мертвая тишина. Все затаились и ждали, включая и Первый Фагорский полк в Парке Свистуна. Подлый план Сайрена Станда обратился против него самого.
* * *
Своим выступлением перед высокой публикой СарториИрвраш хотел отомстить бывшему хозяину — и, в случае наибольшего успеха, устроить резню в казармах Первого Фагорского полка. Такова была его цель и отчасти цель короля Олдорандо. Но бывший советник просчитался — преданный Знанию превыше всего, готовый целиком и полностью отдаться истине и по большому счету презирающий людей, он жестоко ошибся. Слушатели не поняли его, их религиозное чувство было жестоко задето — а чудовищное заявление короля Борлиена разрешило кризис самым устрашающим образом. И это всего за день до прибытия в Олдорандо Его Преосвященства, императора Священного Панновала Це'Сарра, решившего ниспустить здесь саму благодать Божью на головы своей преданной паствы!
Теперь же все пребывали в недоумении. Даже дворцовые стражники, забросив свои обязанности, спрашивали друг друга: Тогда кто же мы, рабы фагоров или нет? В то же самое время сами церковники переживали сильнейший душевный кризис. Исходя из принципа данности, они считали себя хозяевами жизни просто потому, что так устроен мир. Но внезапно они оказались в чужом и незнакомом мире, где теперь господствовали недоброжелательные незнакомцы — их паства, до этого бывшая такой скромной и услужливой.
Начались горячие споры, всё более яростные. Большинство искренних приверженцев веры, конечно, отвергало теории СарториИрвраша, безоговорочно относя их к разряду хитроумной лжи, имевшей целью опорочить религию. Но даже в подобной обстановке общего сопротивления знанию в верхушке самой церкви отыскались такие, и немало, кто не только взял гипотезу бывшего советника на вооружение, но и развивал её, находил ей новые подтверждения — и, более того, даже утверждал, что и сам знал об этом уже давным-давно! Некоторые наиболее предприимчивые церковники уже предлагали объявить нечестивого Акханабу лжебогом и обратиться к исконнему богу людей — Вутре, как завещал сам Первосвященный Юли. Согласия не было нигде, даже на самом верху. Положение складывалось катастрофическое.
Самого Сайрена Станда вера интересовала только с практической точки зрения. Он никогда не воспринимал бога как нечто живое и существующее — так, как воспринимал его король ЯндолАнганол. Религия интересовала короля Олдорандо лишь постольку, поскольку она служила удобной смазкой для колес повозки его правления. Внезапно скрипнув, его повозка остановилась. Вопрос веры неожиданно встал крайне остро.
Злополучный король провел остаток дня запершись в покоях жены в окружении щебечущих пичужек. Время от времени он посылал Бакхаарнет-она справиться, куда пропала принцесса Милуя Тал или принять гонцов, прибывших с новыми сообщениями о том, что в очередной части города громят лавки купцов и что повсюду в старинные и только что почитаемые монастыри врываются разъяренные толпы и с кольями в руках гоняются за монахами, объявляя их приспешниками ненавистных двурогих. Посланники требовали войск, чтобы прекратить погромы.
— Но у меня больше нет солдат, — рыдал король Сайрен Станд. — Они все гоняются за проклятыми кейце!
— И нет веры, — отвечала ему не без некоторого самодовольства жена.
— Увы, дорогая, в этом ужасном городе нам не обойтись без этих инструментов власти, — ядовито возразил Сайрен Станд. — Король ЯндолАнганол, убоявшись мести за своё неслыханное кощунство, наверняка сбежал. Трус! А ведь он должен был остаться, чтобы присутствовать на казни своего преступного сына!
Несколько ободренный этой мыслью, Сайрен Станд вечером встретился со своим главным судьей Кимоном Эурасом. Вид судьи поражал: лицо его осунулось, он ещё больше похудел и теперь воистину походил на мертвеца. Мысли о нечестивой сущности Акханабы точили и его. Поклонившись своему государю, он сказал так:
— Обдумав сложившееся в столице тревожное положение, ваше величество, я отмечаю, что внимание народа нынче почти полностью отвлечено от персоны короля ЯндолАнганола. Главная тема разговоров и из-за чего кипят страсти — ни много ни мало сама наша вера! Остается только надеяться, что прозвучавшая сегодня в дворцовом саду кощунственная речь будет скоро забыта. Уверен, люди не смогут долго выносить мысль о том, что они стоят ниже мерзких фагоров! Кстати сказать, сложившаяся ситуация выгодна нам тем, что во время беспорядков удобнее всего окончательно удалить короля ЯндолАнганола из города. По панновальским законам он всё ещё считается женатым — но то, что случилось сегодня утром, позволило нам понять его чудовищно преступные планы. Он ещё сможет наделать нам неприятностей. По этой причине я предлагаю удалить Анганола из города прежде, чем он сумеет встретиться с Его Святейшеством Це'Сарром — даже через посредничество посланника Эсомбера или Улбобега. Его Святейшеству предстоит столкнуться с проблемой самого высокого порядка, с трагедией духовного кризиса нашей веры. Кроме того, сейчас актуален как никогда вопрос о замужестве вашей дочери — но его также можно быстро разрешить, обеспечив ей достойнейшую партию.
— О, я догадываюсь, на кого ты намекаешь, Кимон, — прощебетала Бакхаарнет-она.
Кимон Эурас, занявший теперь место покойного Криспана Морну, остался невозмутимым. Они с королем поняли друг друга. Новый советник, по обыкновению обиняками, напомнил монарху о том, что пора провести в жизнь давно обдуманный план — иначе говоря, не медля больше ни дня, срочно обручить принцессу с панновальским наследником Тайнцем Индреддом и таким образом укрепить руку веры, хватка которой в Олдорандо начала вдруг ослабевать. Замечание королевы Кимон Эурас пропустил мимо ушей.
— Каково же будет ваше решение, ваше величество? — с униженным поклоном спросил он.
Сайрен Станд отмахнулся. Он смертельно устал от валившихся сегодня на его голову проблем.
— Знаешь что, Кимон, я думаю, мне пора принять ванну. Поди вон.
Но Кимон Эурас уже выудил из недр своего черного чарфрула распечатанный конверт.
— Это полученные только что известия от наших агентов в Мордриате. Очень скоро нам придется столкнуться с чрезвычайными сложностями. Агенты сообщают, что во время очередного набега Ундрейд Молот, бич Трибриата, был сброшен хоксни, сломал шею и вследствие этого умер. Пока его орды грозили Борлиену, тот был вынужден держать большую часть своей армии близ столицы. Но теперь, когда Ундрейд мертв, а ЯндолАнганол нет...
— Что же мне делать? — в отчаянии выкрикнул король. — У меня нет армии, нет веры, нет ничего!
Советник Кимон Эурас умолк и в повисшей звенящей тишине злобно улыбнулся.
— Я посоветовал бы вашему величеству предложить ЯндолАнганолу самый быстроходный корабль. И даже два, если это возможно, ваше величество — пусть уводит свою фагорскую гвардию из Олдорандо как можно быстрее! Думаю, теперь он возражать не будет. Проявите настойчивость, упирайте на то, что не властны над сложившейся в столице ситуацией, по причине чего его драгоценных чудовищ следует спешно удалить из города, не то их перебьют всех до единого. Совсем недавно он с гордостью заявил, что умеет справляться с обстоятельствами, принимая их как должное. Вот пусть и делает то, что теперь кажется наиболее верным! А, пока он громит разбредшиеся орды Ундрейда, мы успеем вернуть нашу армию и укрепить нашу оборону.
Король утер вспотевший лоб и задумался над словами советника.
— Совет хорош, Кимон, но король ЯндолАнганол никогда не прислушается к нему. Не прислушается в том случае, если совет этот дам ему я! Пусть он услышит его от кого-нибудь из своих друзей.
— От друзей? — удивился советник.
— Да, от своих панновальских друзей! От Гуаддла Улбобега и этого презренного развратника Элама Эсомбера. Устрой мне с ними встречу и заранее проинструктируй, а я пока наконец приму ванну, о которой давно уже мечтаю. Хочется чего-нибудь сладенького. Ты пойдешь со мной, дорогая? — спросил он, повернувшись к жене. — Ты ведь тоже сластена.
* * *
Между тем, толпа всё ещё буйствовала. Скопления народа были отлично видны с Аверна. В Олдорандо было полным-полно праздношатающихся. Беспорядки ими всегда приветствовались. Теперь смута вновь выплескивалась на улицы из кабаков, где в безопасности дремала до срока. Толпы выламывали из заборов колья и шли брать приступом лавки купцов. Беспорядки вскипали и вокруг церквей, где прежде люди перебивались крохами на паперти. Смута нарастающими волнами накатывалась на монастыри, часовни и даже сам собор. Теперь её мотивы были совершенно прагматичны: люди торопились урвать то, что плохо лежит.
Какой-то ученый червь объявил, что церковники держали их в подчинении у фагов. Худшего оскорбления и придумать было нельзя. Куда подевался этот ученый червь? Может быть, он — вон тот монах, что пугливо крадется вдоль улицы, прижимаясь к домам? А, какая разница, бей его!..
Многие авернцы взирали на творящуюся внизу смуту и на участвующих в ней смутьянов с презрением. Другие, кто умел заглянуть глубже, увидели в народной буре жуткий смысл. Какими бы нелепыми, какими бы примитивными ни были вопросы, поднятые СарториИрврашем, они нашли отклик и в душах обитателей станции наблюдения, где никакой бунт не мог разрешить мучительных проблем.
Вера — само непостоянство . Так утверждал трактат О временах года Геликонии, длящихся дольше, чем человеческая жизни . Вера в технологический прогресс, вдохновивший людей на создание Аверна, через сотни поколений превратилась в ловушку для тех, кто находился на борту станции, как превратились в ловушку напластования веры, получившей название акханабизм.
Приверженцы самосозерцательного квиетизма, управляющие станцией не видели выхода из ловушки. Им необходимы были перемены — но их-то они больше всего и страшились. Их подданными управляли немытые и нечесаные грубияны, с дикими криками несущиеся по Гусиной улице и по улице Возен неучи — зато у них была надежда, которой здесь, у божественных созерцателей, не было никогда. Распаленный выпивкой и дракой человек с Гусиной улицы мог дать волю кулакам или просто погорлопанить перед собором. Этого человека можно было сбить с толку — но ему не суждено было познать всю глубину гулкой пустоты, которую ощутили вокруг себя наставники всех шести семейств. Вера — само непостоянство . Так оно и было. На Аверне вера умерла, оставив после себя отчаяние. Последним актом этого отчаяния стало решение о вечном запрете злополучной лотереи, приведшей к столь неожиданным — и нежеланным — волнениям.
Отчаянию предавалось большинство авернцев — но отнюдь не все. Пока старейшины произносили свой приговор — и записывали на пленку свои дрожащие голоса, разносившиеся по всем отсекам станции наблюдения, на ней рождалась и набирала силу новая клика. У неё уже было имя — её члены называли себя агниперами. Те, кто входил в неё, были молоды и безрассудны. Рассматривая творящееся внизу, у них под ногами безумие — столь созвучное той капле надежды, что жила в них самих, — они прекрасно понимали, что нет ни единого шанса вернуться на Землю, как нет шанса — это совсем недавно чрезвычайно ярко продемонстрировал им некий Билли Сяо Пин — поселиться на Геликонии. Но шанс всё же был — он ожидал их на Агнипе, в священной Часовне Пробуждения, среди древних, но всё ещё действующих машин. Собираясь в тех редких местах, где можно было укрыться от всевидящих камер, они общались горячим шепотом и уже строили планы, как угонят со станции челнок, который доставит их на пустынную планету, которую можно заселить и освоить. В сердцах этих молодых людей горела надежда не менее пламенная, чем у тех, кто мчался с кольями по Гусиной улице.
