16-19 главы

ГЛАВА 16

Все политические новости и общественные настроения, по большей части, я получал из одного источника, Пашутина. Именно от него я услышал в свое время о крамольных разговорах в Думе, в которых нетрудно угадать наброски будущего заговора — покушения на самодержца России.

В один из таких разговоров я поинтересовался у подполковника о том, что тот думает по поводу подобных выступлений, на что получил ответ: — Знаешь, Сергей, мои предки уже два столетия служат роду Романовых и не мне прерывать эту традицию. При этом считаю, что в нашей стране многое нужно менять, но, при любом раскладе, России нужна твердая рука! Рука монарха! Вся эта трогательная забота наших либералов о благе государства — сказочка для бедных. В большинстве своем, все они богатые люди, землевладельцы и фабриканты. Так что им нужно? Свободы для своих личных интересов! Им не нужны указы, они не хотят больше просить, а хотят сами хотят приказывать! Возьми Гучкова. Его связи с генералами, уж поверь мне, неоднозначны и подозрительны. А то, что эти самые либералы творят в Военно-Промышленном комитете? Только заодно это их можно через одного отправлять на виселицу! — подполковник неожиданно замолк, внимательно посмотрел на меня и спросил: — Тебе это все зачем?

— Для общего развития. Хочу понять, почему открыто звучат подобные речи, печатают статьи? А главное, почему власть на это никак не реагирует?

— Попробую ответить. Думаю, что наш государь по какой-то детской наивности верит в своих генералов, верит в армию. Верит, что оппозиция не предаст его в это тяжелое время. Верит, что народ его всегда поддержит. И вот что странно. Ведь ему должны регулярно докладывать о том, что твориться в столице и стране. Тут, правда, сразу напрашивается вопрос: кто докладывает, и в каком виде подают эти докладные записки? Может все дело как раз в этом. Вообще, если честно, я не понимаю, что происходит. Что ни день, то новые назначения, новые министры. Причем люди новые, не известные, не сановитые. Не один только я, все недоумевают. И это мы! А что тогда думать простому народу?! Правильно! Царица — немка, царя зельем поит, от которого он совсем разум теряет. Она немецкая шпионка, поэтому мы войну проигрываем. Вот тебе пример. Недавно разговаривал со старым знакомым, полковником — интендантом. Знаю его лет десять, не меньше. Так он мне как-то на ухо шепчет: правда ли, что из дворца налажена прямая связь с Германией? И это полковник! Грамотный, знающий человек! Академия за плечами! Ты только подумай! Я вот что тебе скажу. Эти слухи-страхи не просто так появляются! Это сознательные провокации, направленные против царя и царицы!

— Кто за этим может стоять?

— Не знаю. Хотя догадки имеются.

Я ждал продолжения, но не дождался. Пашутин видно посчитал, что подобные вопросы, даже со мной, он не вправе обсуждать. Больше мы на эту тему с ним не говорили, но он неожиданно получил продолжение на следующий день, правда, в другом месте, уже в кабинете царя. Разговор начался с уже привычного вопроса: — Нового ничего не скажете?

— К сожалению, ничего, ваше императорское величество.

— Хорошо, — император закурил папиросу, причем не первую. В пепельнице уже лежало три окурка. С минуту мы молчали. Император, несмотря на то, что пытался держать себя в руках, выглядел крайне взволнованным. Он сосредоточенно курил, старательно избегая моего взгляда. Я даже не пытался угадывать, что он собирается мне сказать. Просто ждал. Докурив, он загасил окурок в пепельнице, потом встал, вышел из-за стола.

— Сергей Александрович, вы говорили о возможности переломать судьбу.... Я... решился! Ради детей! Не считайте это оправданием моей трусости перед грядущей судьбой! Просто я искренне считаю, что дети не должны страдать за грехи родителей.

— Вы правы, ваше императорское величество.

— Сергей Александрович, надеюсь, вы понимаете, что мы, решив довериться вам, — император посмотрел на меня, затем какое-то время мы, молча, смотрели друг на друга, — вверяем в ваши руки не только наши жизни, а много большее — судьбу Российской державы.

Только он так сказал, моя уверенность в том, что я все делаю правильно, дрогнула. Нет, я не испугался, это был страх другого рода. Просто на какие-то секунды я почувствовал себя подобно Атланту, который согласно мифам, поддерживал небосвод.

"А если что-то пойдет не так? Все! Хватит!".

— Все будет хорошо, ваше императорское величество, — бодрым голосом отрапортовал я. — Я вам обещаю.

Мой голос был излишне бодр, чтобы соответствовать истине, но, похоже, император ничего не заметил.

— Теперь давайте перейдем к делу. Вчера получено письмо от Вильгельма. Встреча состоится в Стокгольме. Для большей уверенности он просит прислать представителем Татищева Илью Леонидовича.

— Он дипломат?

— Татищев был моим личным представителем при германском императоре четыре года, и Вильгельм его хорошо знает. К тому же генерал-адъютант далеко не невежа в подобных вопросах.

— Если вы не возражаете, я выеду с ним. Ему понадобится охрана. К этому делу я так же хотел привлечь подполковника Пашутина.

— Начальство отзывается о подполковнике, как об опытном и преданном своему делу офицере, но при этом отмечает, что тот склонен к излишнему риску и имеет некую авантюрность характера. То же самое, я так понимаю, можно отнести и к вам, Сергей Александрович. То-то вы так близки. Хорошо, езжайте вдвоем. Есть еще что-то по данному вопросу?

— Мы познакомимся с ним, но поедем порознь. Так будет лучше. Теперь все, ваше императорское величество.

— Теперь мне хотелось бы услышать ваши мысли о том, что можно предпринять для недопущения вооруженного мятежа и восстановления спокойствия в стране.

— Честно говоря, я не силен в подобных вопросах. Если можно, то я хотел бы пригласить подполковника Пашутина. Он человек военный и должен разбираться в подобных тонкостях.

— Он знает?

— Нет. Сначала я хотел бы получить ваше разрешение.

— Судя по всему, вы уверены в нем.

— Не так как в себе, но вроде того.

— Хорошо. Жду вас обоих завтра в семь часов вечера. А сейчас идите.

Придя домой, я позвонил по служебному телефону, который мне как-то оставил ротмистр. Домашний номер он мне не дал, объяснив тем, что дома практически не бывает, а если и есть, то или пьян, или с женщиной, поэтому трубку не имеет привычки снимать. Когда барышня соединила меня, мужской грубый голос ответил, что его сейчас нет на месте. Думал я недолго:

— Если у него найдется время, пусть перезвонит Богуславскому. Телефон он знает.

— Будет сделано. Передам.

Спустя час раздался звонок.

— Только вчера виделись, а ты уже успел обо мне соскучиться?

— И тебе здравствуй, Миша!

— Здравствуй, Сергей! Времени мало, я к тебе вечером забегу. Там и поговорим. Хорошо?

— Договорились.

Положив трубку, я пошел на кухню. И естественно, что ничего из того, что можно было поставить на стол, я не нашел. Нет, перекусить на скорую руку было, но не больше того.

"Вот что значит питаться в трактирах и ресторанах!".

Пришлось идти в гостиную и составлять список, а потом одеваться и идти в ресторан, а потом в магазин. Благодаря хорошим отношениям со старшим приказчиком магазина, где я был постоянным клиентом, мне удалось приобрести не только кое-какие дефицитные продукты, но и бутылочку спиртного. Правда, по тройной цене.

Я еще только готовился сервировать стол, как раздался телефонный звонок.

"С работы он, что ли раньше сорвался? — подумал я, глядя на золотистый циферблат часов в массивном корпусе, висящие в гостиной.

Подойдя, поднял трубку.

— Сергей, ты не против, если я с приятелем к тебе подойду?! Он из Москвы. Приехал по делам. Давно с ним не виделись, поговорить охота. Ты как?

"Некстати, — подумал я, а сам сказал: — Милости прошу к нашему шалашу!

— Вот что значит русский человек! Душа нараспашку! А ты, Саша, неудобно, неудобно! — судя по всему, это он это говорил своему приятелю, стоящему рядом. — Сергей, жди! Мы сейчас берем извозчика и к тебе!

Спустя полчаса в дверь постучали. Открыв дверь, я неожиданно для себя увидел рядом с Пашутиным жандармского полковника в парадной форме. Тот, увидев каменное выражение моего лица, и принял его как холодно-презрительное отношение армейского офицера к жандарму. Выдержка у полковника была отменная. Улыбка с его лица не исчезла, но при этом стала вежливо-холодной. Пашутин сразу понял причину заминки и тут же расхохотался. Жандарм только успел бросить на него взгляд, полный удивления, как я сказал: — Хороший у вас приятель, господин полковник. Жизнерадостный и веселый, словно дитя малое. Не стойте в дверях, проходите. Знакомиться будем.

Удивленный и озадаченный полковник вошел в прихожую. За ним шагнул Пашутин. Я протянул новому гостю руку: — Богуславский Сергей Александрович.

Он с опаской покосился на мою ладонь, потом осторожно протянул мне свою руку: — Мартынов Александр Павлович.

"Где-то я эту фамилию слышал. Вот только где?".

— Вот и познакомились. Теперь прошу к столу.

— Сергей, мы не просто так пришли, — раздался за спиной голос Пашутина. — Мы с собой принесли.

В ответ я саркастически хмыкнул. Пашутин вскинул голову и с некоторым удивлением спросил меня: — Своим хмыканьем ты хочешь сказать, что у тебя дома есть коньяк?

— Есть. Поверишь мне на слово или тебе показать бутылку?

— Ты позвонил мне сегодня в первый раз за все время нашего знакомства, а потом вдруг оказывается, что у тебя есть бутылка коньяка. Что это может значить? Может нас ожидает Содом и Гоморра и ты решил перед смертью напиться в нашей компании?!

— Напиваться — это чисто твоя привилегия.

— Интересное начало. Вот только каков будет конец?

— Там видно будет. Александр Павлович, милости прошу к столу.

Мартынов, уже понявший свою ошибку в отношении меня, и теперь с видимым удовольствием наблюдавший нашу пикировку, кивнул в знак согласия головой и направился в сторону гостиной. Я пошел вслед за ним. Замыкал нашу цепочку Пашутин с пакетом в руках. Войдя в гостиную, он остановился возле стола, окинул его взглядом, потом посмотрел на меня. Теперь в его взгляде виднелось настоящее изумление.

— Коньяк. Паштеты. Салат. Красная рыба. Колбаска с ветчинкой. Ой, Саша! Чувствую, нас с тобой не Содом ожидает, а самый настоящий Армагеддон.

— Думаю, что кое-что и похуже, Миша. Тут со стороны кухни очень даже вкусный аромат плывет, — усмехнулся Мартынов и демонстративно потянул носом.

— Это не Богуславский, — дурашливо запричитал Пашутин. — Это демон, принявший образ людской! Изыди, нечистая сила!

— Изыди демон на кухню! — подхватил его игру полковник. — И принеси нам то, что там так вкусно пахнет!

После чего оба весело рассмеялись. Судя по всему, они были, как говориться в народе: два сапога — пара. Я стоял и ждал, когда они кончат веселиться. Мартынов увидев мой взгляд, сразу перестал смеяться и виновато сказал: — Ради Бога! Извините меня, Сергей Александрович! Это старый черт, кого хочешь на грех подобьет!

— Да брось ты, Саша! Сергей не обиделся. Это у него обычное выражение лица. Вот такой он особенный человек. Привыкай.

— Он прав, Александр Павлович. Пить с горячим будете или пока холодными закусками обойдетесь?

— А что у тебя там? — поинтересовался Михаил.

— Пирожки с мясом и телячьи котлеты с жареной картошкой.

— Сначала пару рюмочек под закусь, а потом можно и горячее. Ты как, Саша?

Мартынов согласно кивнул головой, соглашаясь с приятелем.

— Прошу за стол, господа.

В этот момент Пашутин неожиданно спросил меня: — Сергей, разговор у тебя ко мне серьезный или до завтра подождет?

"Проницательный, чертяка".

— Серьезный, но может и до завтра подождать.

— Господа, вы можете поговорить тет-а-тет, я подожду, — сразу отреагировал полковник.

К этому моменту я уже вспомнил, кто такой господин Мартынов. Начальник Московского охранного отделения.

"Похоже, судьба мне ворожит".

— Александр Павлович, думаю, вы нам помехой не будете. Сядем за стол, господа. Разговор думаю, будет недолгий,... если, конечно, много вопросов не будет.

При этом я внутренне усмехнулся, видя нескрываемое любопытство, написанное крупными буквами на лицах своих гостей.

— Нужен человек, который сможет толково пояснить, что необходимо Министерству внутренних дел и жандармерии, чтобы остановить зарождающийся в стране хаос.

После моих слов удивление гостей достигло предела. Они переглянулись.

— Сергей, ты что, собираешься в министры?! Речь для царя готовишь?! — попробовал пошутить разведчик.

— Почти угадал.

— Брось! Твои шутки....

— Это не шутка.

— Сергей Александрович, может, вы все-таки скажите, кому и для чего это нужно? — осторожно спросил Мартынов.

— Он уже сказал, Саша. Хотя мне все равно ничего не понятно, — ответил ему Пашутин.

Мартынов как-то сразу подобрался, глядя на меня цепким и испытующим взглядом.

— Может оно и так, но с чего я должен вам доверять, Сергей Александрович?

— Александр Павлович, я поинтересовался чем-то секретным?

— Нет, но насколько я понял, по словам Миши, вы поручик — артиллерист в отставке. Тогда какое вы можете иметь отношение к подобному вопросу?

— Объяснять не буду, — я посмотрел на задумчиво-настороженные лица гостей, пытавшихся понять, что происходит, потом продолжил. — По этому вопросу хочет получить разъяснения император.

— Вот так вот просто? — саркастический вопрос Мартынова повис в воздухе.

Наступила натянутая, как струна, тишина, которую прервал Пашутин: — Знаешь, я сейчас так и сяк складывал в уме. Ничего не получается, Сергей! Царский двор и ты. Нет, и не может быть у вас ничего общего! Хоть убей!

— Не ломай голову над этим, Миша, лучше подумай, что можно ответить по этому вопросу.

— Не знаю, что и сказать, но думаю, подполковник Пашутин хорошо вас знает, а я привык доверять ему и его мнению. Хорошо. Тогда я вам кое-что расскажу, господа и вы поймете, что вызвало мое недоверие и недоумение, — полковник выдержал паузу, а потом продолжил. — Недавно, господа, я подал служебную записку по начальству о намечающемся заговоре членов Думы против монархии. В ней указаны конкретные люди и конкретные разговоры. И что же? Прошло уже восемь дней, как моя бумага ушла в Департамент полиции. Вот теперь приехал по делам, а заодно думаю узнать о судьбе моей записки, но мне почему-то кажется, что она, кроме меня самого, никого не интересует. Думаю, что пройдет еще какое-то время, и положат мою докладную записку под сукно, как суетную бумажку, да забудут на веки вечные! Вот что вы на это скажете, господа?

— Вы не хотите лично, Александр Павлович, объяснить суть своей служебной записки императору, а заодно обрисовать необходимые перемены в МВД и жандармерии?

— Вы что так шутите?!

— Я похож на шутника?

— На шутника вы мало похожи. Даже совсем не похожи. Но то, что вы сейчас сказали....

— Саша, Богуславский слов на ветер не бросает.

— Ну,... даже не знаю.

— Александр Павлович, можете продолжать мне не верить, но было бы хорошо, если вы завтра толково и объективно сумеете объяснить государю о необходимых изменениях в полицейском аппарате России.

Мартынов снова окинул меня настороженно-внимательным взглядом, потом, не отводя глаз, спросил: — Почему именно сейчас? А не два года тому назад, когда я подавал докладную записку на высочайшее имя?

— Видно время пришло, Александр Павлович. Ты, Миша, тоже поедешь с нами.

— Я-то там зачем? — без всякого притворства, с явным удивлением спросил меня Пашутин. — Идите с Мартыновым. Он в этом деле дока!

— Ты нужен, Миша.

Внезапно на лице Пашутина появилась хитрая улыбочка.

— Неужели меня освободят от курсов?!

— Вполне возможно, господин подполковник.

— Вот за это господа не грех и выпить!

Назавтра, все втроем, мы предстали перед императором. Мартынов, так до конца и не поверивший моим словам, скажем так, был в легком изумлении, когда нас без излишних проволочек проводили в кабинет государя. Император, если и удивился приходу трех человек, то никак не дал это понять. После официального представления, царь поинтересовался их делами, после чего попросил начальника московской охранки обрисовать политическую обстановку в Москве, что тот и сделал, затем разговор перешел на докладную записку, а затем плавно перешел к обсуждению возможной реорганизации МВД и особого корпуса жандармов. Единственное предложение, исходившее от меня, это создание частей особого назначения во всех крупных городах во главе с надежными, исполнительными офицерами, готовыми выступить на подавление любого мятежа.

Император не только задавал дельные вопросы, но и умело поддерживал беседу. Офицеры, вначале беседы, державшиеся скованно, при виде живого интереса самодержца оживились. Разговор был долгий и судя по оживленным лицам офицеров весьма плодотворным. Закончился он поздно, почти в тот самый момент, когда настенные часы стали отбивать одиннадцать часов вечера. Итогом беседы стало нахмуренное лицо императора и слова: — Значит, вот как обстоят дела.

Николай II встал. Оба жандарма вскочили со своих мест. Вслед за ними, поднялся и я. Император обошел стол.

— Господа, благодарю вас всех за службу! Не скрою, что услышал от вас многое такое, чего не хотел бы слышать. Все сказанное вами, господа офицеры, будет проверено и доложено лично мне. Полковник Мартынов, вы упомянули в разговоре, что отсылали записки о переустройстве министерства внутренних дел и корпуса жандармерии на рассмотрение. Вы не смогли бы снова прислать мне ваши записи?

— Будет сделано, ваше императорское величество. Только я попаду в Москву не ранее пятницы. За субботу и воскресение у меня будет время их подправить, а в понедельник с утра я вышлю их вам специальным курьером.

— Больше не смею вас задерживать, господа. А вас, Сергей Александрович, на несколько минут попрошу остаться.

Как только за ними закрылась дверь, император сказал: — Полковника Мартынова я немного знаю. Слышал о нем как о дельном, думающем офицере. Странно, но вы вчера не упомянули о нем.

— Извините, ваше императорское величество. Мы только вчера вечером с ним познакомились, и я понял, что он тот, кто нужен

— Даже так? Гм. Я так понял, что он не знает ничего лишнего, кроме того о чем говорил сегодня.

— Да, ваше императорское величество. Ему дал хорошую характеристику подполковник Пашутин. Если его записки окажутся дельными, то почему не ему воплощать их в жизнь.

— Хорошо, я подумаю. Тут вот какое дело. Мне сегодня довелось услышать много неприятного о людях, которых лично знаю. Я рассчитывал на них.... — государь сделал паузу и осуждающе покачал головой. — Вы мне скажите, Сергей Александрович, вот есть хороший, обаятельный человек, его представляют вам как знатока своего дела, а будучи поставлен на высокий пост, сразу начинает взятки брать, близким людям протекции составлять и прочими мерзостями заниматься, но только не радеть за государственную службу, которую блюсти поставлен.

— Приятность в общении и обаяние не профессиональные качества и в работе не помогают.

— Хм! Зло, но верно. Теперь о вашей поездке. Татищев завтра вас будет ждать у себя. Теперь идите.

Вильгельм, вследствие своих физических недостатков, доставшихся ему с рождения, со временем сумел найти в себе силы их победить. Несмотря на силу воли, он был заносчивым, надменным и эгоистичным человеком, свято верившим в свою непогрешимость. Сущность его убеждений заключалась в том, что бог для достижения своих высших целей избрал германский народ, а сам Вильгельм является проводником божьей воли и ни перед кем кроме Создателя за свои действия не отвечает.

Морское сражение между Германией и Англией произошедшее в точно назначенные даты и с предсказанным исходом, свергло его с трона наместника бога, на который он сам себя посадил. Если до этого Вильгельм считал, что над ним имеет власть только небесный владыка, то теперь появилась сила, которая стала управлять им, императором Германии. Первое, что он почувствовал, когда прочитал присланное две недели тому назад письмо, которое сейчас лежало перед ним на столе, было почти забытым с детства ощущением униженной беспомощности. В одно мгновение он потерял свободу выбора и стал марионеткой, которая оживает, лишь кто-то начинает дергать за веревочки. Прошла минута, другая, третья.... Император постарался погасить в себе эмоции. С трудом, но ему это удалось. Пришло время решать, что делать, а для этого необходима ясная голова.

Сидевший по другую сторону стола, начальник генерального штаба генерал Эрих фон Фалькенгайн, приблизительно представлял, какая буря чувств разыгралась в душе заносчивого и гордого правителя Германии. Будучи товарищем Вильгельма по детским играм, он оставался преданным и в дальнейшем, став одним из немногих людей, которых кайзер мог назвать своими друзьями.

— Что скажете, Эрих?

— Сведения подтвердились, ваше величество. Это может означать только одно: при дворе русского императора действительно есть... ясновидец.

— Значит, вы всему этому верите?!

— Ничего другого не остается, ваше величество. Его предсказания сбылись дважды.

Наступило короткое молчание, которое прервал германский император. В его голосе прорывались ясно слышимые нотки раздражения.

— Что вы о нем узнали?

Генерал раскрыл папку, которую принес с собой.

— Богуславский Сергей Александрович. 23 года. Поручик— артиллерист. Физически очень развит и невероятно силен. На фронте получил тяжелое ранение в голову, после чего был отправлен в отставку. Судя по некоторым данным, его во дворец привел Распутин, а сам спустя полтора месяца уехал к себе домой и до сего дня там пребывает. Когда Богуславский появился во дворце Николая II точно не установлено. Сам к русскому императору не ездит, только по его приглашению. Никаких посторонних лиц при их встречах, за исключением императрицы, замечено не было.

— Его образ не сочетается с личностью... прорицателя. Слишком молод. Откуда он мог получить подобный дар? Вы уверены в своих сведениях?

— Нет, ваше величество. Меня мучают те же сомнения, что и вас. То, что Богуславский может быть прорицателем, основано на догадках и косвенных подозрениях. Его встречи с русским императором всегда происходят один на один, потому ничего доподлинно никто не знает. Есть еще один факт. К нему была приставлена охрана месяц назад.

— Погодите! Месяц назад? А первое письмо мы получили два месяца назад! Как это понять?!

— Я это тоже отметил, ваше величество.

— Хм! Пьет? Женщины?

— В подобных пристрастиях не замечен, ваше величество.

— Аскет?

— Нет. Есть друзья. Занимается какой-то японской борьбой.

— Японской борьбой? И это ясновидец? Ну, не знаю. Все это как-то больно странно. Вы так не считаете, генерал?

— Считаю, ваше величество и смею предположить, что все может быть не так, как мы видим.

— То есть вы считаете, что этого русского богатыря нам специально подставили? Сделали ширму, за которой скрывается истинный провидец?

— Я тоже пришел к подобным выводам. Это было бы логично. Подобный дар надо прятать и охранять так, чтобы никто не мог даже близко к нему подобраться.

— То есть мы ничего толком не знаем?

— Да, ваше величество. Пока у нас на подозрении есть только Богуславский.

— У вас есть какой-то план?

— Есть, но боюсь он не сильно понравиться вашему величеству.

— Я слушаю вас, Эрих.

— Нам надо выйти на прямые переговоры с Николаем II. Сформулировать наши требования, но при этом не ставить перед ним жестких условий. Предваряя ваш вопрос, сразу скажу: в 1916 году Германия запросит мир, но его не получит. Вы помните эту фразу?

— Помню. Погодите! Вы думаете, что мы тогда предложили такие условия сделки, что русские сочли неприемлемыми?

— Точно так, ваше величество. Иначе бы этого предсказания на том листочке не было.

Германский император бросил косой взгляд на генерала. Ему хотелось перенести свое нарастающее раздражение на кого-нибудь другого, но при этом он понимал, что если и выплескивать его, так это на самого себя. Он настолько был загипнотизирован двумя последними фразами, что фразу о перемирии не счел нужным внимания. Почему он упустил это? И тут же сам себе ответил: он уже тогда поверил. Легкий холодок страха поселился в его сердце с того самого дня, когда он прочитал это проклятое предсказание.

Он пытался не верить, говорил сам себе, что это чепуха, но холодный склизкий страх, поселившийся в его сердце, был прямым доказательством, что это не так.

"Верден. Ютландское сражение. Война растягивается на неопределенное время. И это притом, что еще англичане не вступали в войну по-настоящему. Нет сомнения, что после пары значительных успехов на их стороне выступит Америка. Ко всему прочему Австро-Венгрия показала себя слабым союзником. Будь на ее месте Россия.... Попробовать предложить Николаю II мир? Вот только условия....".

— Эрих, надо поработать над условиями возможного мира с Россией. Найдите пару надежных людей, которые могли бы проработать все возможные нюансы. Пока мы не убедились в правильности наших выводов, необходимо все держать в строжайшей тайне.

— Понимаю, ваше величество. Постараюсь сделать все в точности.

— Вы свободны, генерал.

Выходя от императора, Эрих фон Фалькенгайн думал о том, что если переговоры и пройдут, то они будут необычайно трудными.

"Вильгельм слишком упрям и своенравен, а у русского царя нет практичности, зато в голове полно всякой славянской чепухи. Но это надо сделать! Или иначе меня ждет незавидная судьба!".

Прибыв на место, генерал первым делом вызвал подполковника Дитриха фон Лемница, свое доверенное лицо. После двух часов совещания тот срочно выехал в Берлин. Если первое время генерал интересовался у подполковника, как продвигается порученное ему дело дела, то после прорыва генерала Брусилова он и думать об этом забыл. Напомнил ему об этом, раздавшийся утром в середине июня, телефонный звонок. Генерал в это время только собирался сесть позавтракать. У адъютантов начальника Генерального штаба был строгий приказ не беспокоить генерала в таких случаях, но в этот раз все было по-другому. На пороге возник дежурный адъютант с серьезным выражением лица.

— Звонок из личной канцелярии его императорского величества, господин генерал.

— Соединяйте с моим кабинетом.

После звонка генерал снял трубку.

— Здравствуйте, генерал.

— Здравствуйте, ваше императорское величество.

— Как продвигаются наши дела?

Естественно, что вопрос был не о делах на фронте, так как император был обо всем осведомлен.

— Еще неделя и я привезу вам все необходимые документы, ваше императорское величество.

— Я жду, генерал.

Начальник Генерального штаба повесил трубку и подумал о том, что беспокойство Вильгельма в таких делах обычно ему несвойственно.

Неделя пролетела как один день. Неожиданный прорыв русских дивизий спутал все планы германского командования.

В назначенный срок, рано утром, на пороге кабинета кайзера появилась подтянутая фигура генерала Эриха фон Фалькенгайна.

— Ваше императорское величество, генерал....

— Здравствуйте, Эрих! — оборвал его кайзер. — Уж больно ранее время вы выбрали для визита. Значит, что-то случилось! Докладывайте!

— Пришло новое послание, ваше величество. Этим и объясняется мой столь ранний приход к вам. Оно пришло три дня назад, но я узнал о нем только вчера, так как два дня был в отъезде.

— Подайте его мне!

Кайзер не стал на этот раз рассматривать конверт, а сразу надорвал. Достал листок, тут же его торопливо развернул. Быстро пробежал глазами текст и сразу протянул бумагу генералу. Начальник генерального штаба, охваченный любопытством и нетерпением, чуть ли не выхватил ее из рук императора и быстро прочитал вслух, написанное на листке бумаги.

— Битва на Сомме. Большие потери. Гм! Сомма. Англичане и французы готовят наступление?

— Это я должен задать этот вопрос Главному штабу!

— Для меня это не новость, ваше величество. Мне уже докладывали о скоплении артиллерии и подходе новых английских и французских дивизий. Да-а.... Значит, они все решились. Пусть идут, нам есть чем их встретить.

— Вы так уверены, Эрих?

— Знаете, ваше величество, с появлением этих предсказаний, я иной раз кажусь себе куклой— марионеткой, которой крутят, как хотят.

Вильгельм бросил на генерала какой-то странный взгляд, совершенно не свойственный ему. Эрих фон Фалькенгайн не понял его, так как испытанное на какое-то мгновение сочувствие к старому другу, было явление для императора настолько редким, что тому проявление подобного чувства и в голову не могло прийти.

— Генерал, как вернетесь в ставку, сразу примите меры. Наши враги не просто нацелились атаковать в данном районе военных действий. Значит, они видят у нас там слабые места. Вы поняли предстоящую перед вами задачу?!

— Так точно, ваше величество! Приму все необходимые меры!

— Присядьте, Эрих. Как говорят русские: в ногах правды нет. Вам что-то удалось узнать о провидце?

— Ничего. Только один случай. Богуславский ездил на Сестрорецкий оружейный завод. Пробыл там, в общей сложности, два часа, потом уехал. Что он там делал, выяснить не удалось.

— Что может делать прорицатель на оружейном заводе?

— Никогда не сталкивался с ясновидцами, поэтому не представляю, на что они способны.

— Странно это все.

— Может это еще один отвлекающий маневр русских, ваше величество?

— Может и так. Теперь я хотел бы услышать ваше мнение по поводу нового предсказания.

— Очевидно только одно, ваше величество. Предсказание малопонятно из-за чувства союзнического долга. Этим самым русские говорят: мы знаем о том, что произойдет, но подробности раскрывать не будем. Еще, мне так кажется,... что этим они дают нам понять, чтобы мы поторопились с договором.

— Почему вы так решили, Эрих?

— Мне кажется, что все эти три предсказания, словно вехи, указывают нам путь, ведущий к перекрестку. Когда мы его достигнем, нам предстоит выбрать путь.

Император с некоторым удивлением посмотрел на своего начальника штаба.

— Что-то раньше я ничего подобного от вас не слышал, Эрих.

Генерал замялся.

— Не хотел говорить, ваше величество. Несколько дней назад, я был у ворожеи и поинтересовался своей судьбой. Где-то такими словами она мне объяснила.... Извините, ваше величество. Думаю, вам это неинтересно. Понимаете, никогда раньше не интересовался ничем подобным, а в связи с этими событиями, чувствую себя... как-то странно.

— Не вы один, Эрих. Не вы один. Интересно, как там мой кузен Никки?

— Вы думаете, что с ним происходит то же самое?

— Нет. Мне все равно, что с ним. Он всю свою жизнь изображает из себя рыцаря без страха и упрека, но все видят, что это мираж, защита для того чтобы скрыть слабость и неуверенность в себе. И этот слабый и вялый по характеру человек становится правителем такой большой и богатой державы! Вот же ирония судьбы, Эрих! Впрочем, я не это хотел сказать. Просто интересно, что ему напророчили. Хм! Эрих! Так вот наверно в чем дело! Ему, скорее всего, предсказали еще более худшую судьбу! Наверно поэтому ему нужен мир! Вот в чем дело! Иначе, зачем ему затевать все это?! Как вы думаете, генерал?!

— Вполне возможно, ваше величество! Как говорят русские: дыма без огня не бывает.

— Так может надавить на них. Выставить им условия, которые в полной мере устраивают нас!

— Тут вот в чем дело, ваше величество.... Может они, уже знают условия, которые мы им предложим в будущем, и именно поэтому предостерегают нас.

— Вы думаете.... Хорошо. Тут надо решать без спешки. Эта папка у вас в руках: наши требования?

— Да, ваше величество. 96 листов.

— Изложите основные пункты, генерал.

— Простите меня, ваше величество, но я получил этот документ перед самым отъездом и поэтому не смог изучить его основательно.

— Оставьте. Сам посмотрю. Вы мне лучше скажите: сколько мы сможем снять дивизий с русского фронта в случае заключения перемирия?

— От двадцати до двадцати пяти дивизий пехотных дивизий, ваше величество. Думаю, это даст нам возможность окончательно сломить сопротивление англо-французской обороны, а возможно, даже закончить войну в начале следующего года.

— Надо еще подумать, под каким предлогом мы можем объяснить германскому народу заключение мира с нашим врагом?

— Мне кажется, ваше величество, народ Германии примет ваше волеизъявление без лишних вопросов. Наши люди не какие-нибудь там славяне, а истинные тевтоны! Порядок и дисциплина у нас в крови, ваше величество!

— Вы, конечно, правы, Эрих, но нам не нужны лишние разговоры за спиной.

— Будет сделано, ваше величество.

— Хочу еще узнать ваше мнение, генерал, на реакцию наших союзников.

— Австро-Венгрия оказалась слаба и настолько увязла в войне с Россией, что ей ничего другого не остается, как последовать нашему примеру, и попытаться заключить мир. Только в отличие от нас, думаю, ей придется заплатить за него частью своих территорий. Основным камнем преткновения подобных переговоров, думаю, станут Сербия и Черногория, так как Россия просто помешана на идее славянского единства. А вот турки, даже если и захотят, с Россией не договорятся. Русский царь давно уже заглядывается на черноморские проливы.

— Нам не нужна сильная Россия! Как только мы переломим ход войны, англичане, а за ними французы, придут к нам на поклон, после чего придет время менять условия договора с Россией! И боюсь, что моему кузену они сильно не понравятся!

— Ваше величество, вы забыли о русском провидце.

— Да. Действительно. Хм! Ладно, пока мы отложим этот разговор. Кто поедет на переговоры в Стокгольм?

— Могу предложить подполковника Дитриха фон Лемница, тем более что он уже введен в курс дела.

— Думаете, справиться?

— Он опытный и осторожный офицер.

— Хорошо. С русской стороны пусть пришлют нам Татищева. Я знаю, что он бесконечно предан моему кузену, поэтому если приедет он, значит, переговоры ведет русский император. На этом все!

Генерал вскочил с кресла.

— Ваше величество, разрешите отбыть к месту назначения?!

Спустя два дня после прибытия начальника генерального штаба в ставку началась наступательная операция англо-французских войск против германцев на реке Сомма.

ГЛАВА 17

Я готовил себе незатейливый ужин, когда зазвонил телефон. Поднял трубку.

— Здравствуй, Сергей. Просьба к тебе есть.

— Здравствуй. Какая?

— У нас инструктор по стрельбе заболел. Ты не мог бы подменить его на пару дней?

— Ты хочешь сказать, что во всей славной императорской армии нет замены какому-то инструктору?

— Хоть бы и так. Придешь?

— С утра у меня тренировки, а после часа, в любое время.

— Приходи завтра, к двум дня. Пропуск будет выписан.

— Буду.

Прибыл, как договаривались. Меня встретили, провели. У помещения тира меня уже дожидались курсанты. Их было девять человек. Все офицеры, в званиях, начиная от подпоручика и кончая штабс-капитаном. Молодых среди них не было. Возраст от тридцати и до сорока лет. Когда я подошел к ним, меня встретили лениво-пренебрежительные взгляды. Инструктор — здоровяк в цивильной одежде, без малейшего следа военной выправки. Все это сразу сказалась на моей репутации. Шпак. Классическая штафирка. Вот что читалось сейчас в их глазах.

— Добрый день, господа офицеры. Меня попросили заменить инструктора на пару дней, поэтому не надо смотреть на меня столь пренебрежительно. Разрешите представиться. Богуславский Сергей Александрович.

— Вам бы господин Богуславский, судя по ширине ваших плеч, силовую гимнастику преподавать, а не из пистолета стрелять, — с ехидцей в голосе заметил жгучий брюнет в звании капитана-интенданта.

— У меня и то, и другое очень даже недурственно получается.

— Хорошо устроились, господин Богуславский. Тихо, спокойно, уютно. А на войне не приходилось бывать? — с нескрываемой издевкой спросил меня поручик-драгун с холеным породистым лицом аристократа.

— Приходилось. Если все вопросы закончены, может, все же приступим к занятиям?

— Не увиливайте от ответа!

— На ваш вопрос я уже ответил.

— Так не пойдет, господин Богуславский. Нам хотелось бы знать, с кем мы имеем дело?

— Вы бы для начала представились, господин поручик. Или мама вас не учила в детстве элементарному этикету вежливости?

— Извольте. Граф Бахметьев-Кричинский. Алексей Станиславович, — в глазах поручика сверкнули злые искры. — Так мы вас слушаем, милостивый сударь.

— Это я вас слушаю, так как не понимаю, чего именно вы от меня хотите?

— Или скорее не хотите понять! Хорошо! Вы воевали?

— Я уже сказал. Воевал. Вы удовлетворены?

— Нет! Господа, мне кажется, или этот господин над нами издевается!

— Если кажется, креститься надо, господин поручик.

— Вы, кажется, забываетесь, господин инструктор. Извольте объясниться по данному вопросу, заданному вам поручиком! — неожиданно потребовал от меня объяснений капитан — пехотинец.

— Хорошо. Я поручик — артиллерист. Воевал. Имею два ордена. После ранения в голову отправлен в отставку. Что еще вас интересует, господа?

После моих слов наступила неловкая, тягучая тишина. Господа офицеры никак не ожидали подобного ответа от классической штафирки, особенно после того, как он так старательно увиливал от него.

— Где воевали? — поинтересовался светловолосый капитан — пехотинец с намечающимся брюшком.

Только я успел ответить, как сразу последовал новый вопрос капитана: — Погодите! Так вы тот самый Богуславский?!

Его странный вопрос привлек внимание всех остальных курсантов.

— Степан Васильевич, ты это о чем? — спросил его жгучий брюнет.

— Это не мне отвечать, а господину Богуславскому, — ушел от ответа пехотинец, после чего внимание переключилось на меня.

Я попробовал вернуться к занятиям:

— Господа, хватит с меня вопросов. Приступаем к занятиям.

Граф после того, как узнал, что я офицер-фронтовик, видно, не стал снисходительнее, а скорее наоборот, почувствовал себя, словно получил от меня пощечину. Теперь он хотел получить сатисфакцию. К тому же он явно был из породы задир и любил, чтобы последнее слово оставалось за ним.

— Мне так думается, господа, что эта таинственность имеет под собой нечто такое, о чем стыдно рассказывать в приличном обществе.

Я снова оказался в перекрестие девяти пар глаз. Рассказывать о том случае с немецкими офицерами я не собирался. Зачем привлекать к себе лишнее внимание? Но в любом случае графа нужно было приструнить, потому что сам по себе он не успокоится. Тут мне вспомнились слова Пашутина о том, что армейское командование, отсылая их сюда, таким образом, нередко избавляется от людей, которые проштрафились или оказались по иным причинам непригодными к службе в своих частях.

— Господин граф, а вы не хотите мне рассказать, за какие такие заслуги вы оказались на этих курсах? Как я слышал, сюда попадают люди из-за весьма странных историй.

Мои слова задели половину офицеров, это было видно по их изменившимся выражениям лиц, но никто из них пока не торопился выказывать свое недовольство. По лицу графа скользнула гримаса злобы. Несколько секунд он колебался, перед тем как ответить. Было видно, что он пытался по моему лицу понять, что мне известно о его грехах, а когда не получилось, это завело его еще больше. Судя по всему, он был из тех самолюбивых гордецов, который каждое неосторожное слово воспринимал как личное оскорбление.

— Из-за дуэли. Вас устраивает такой ответ?

— В моем случае — личная месть. Вас устраивает такой ответ?

— Нет!

— Похоже, поручик вы собираетесь свести все к новой дуэли. Я прав?

— Вы испугались?!

— Значит сейчас мы поступим так: идемте в тир и попробуем доказать друг другу, кто из нас лучше стреляет.

Поручик, видимо не рассчитывавший на подобное предложение, несколько растерялся.

— Вы что, господин Богуславский, хотите стреляться? Прямо сейчас?! — недоверчиво спросил меня капитан-интендант.

— Стреляться? Нет. Просто я с господином поручиком проведу практическое занятие. Вы готовы, граф?

— Готов. Только один вопрос: вы дворянин?

— Дуэль может и должна происходить только между равными. Ведь так гласит дуэльный кодекс?

— Вы не ответили на мой вопрос!

— Дворянин.

— Отлично! Я вызываю вас на дуэль, господин Богуславский!

— Господа! — обратился я к остальным офицерам. — Мы и так уже потеряли много времени. Идемте быстрее.

— Да вы с ума сошли, господа! Какая дуэль?! Никто никому не нанес оскорблений! — раздалось со всех сторон.

— Господа, время уходит! Извольте идти за мной!

После этих слов на меня курсанты смотрели как тронутого умом человека. Идет стреляться и при этом его заботит не собственная жизнь, а время, отпущенное на занятия. Увидев, что я пошел, не обращая внимания на их возражения, офицеры растерянно примолкли и последовали за мной.

В подвальном помещении тира было просторно, сухо и светло.

— Господа, я не знаток в дуэльных правилах, поэтому предложите самые простые из них.

— 15 метров. Стреляете на счет три, — неожиданно сказал до этого молчавший поручик-артиллерист.

— Согласен. Граф, вас все устраивает?

— Да.

Он был бледен, но держался молодцом. Мы разошлись на отмеренное нам расстояние. Встали на позиции.

— Господа, начинаю отсчет. Раз. Два. Три!

Тренировки с Окато, как и в тире, заложили в меня программу мгновенного срабатывания боевых рефлексов на любого рода опасность в любой обстановке. Вот и сейчас мною руководил не инстинкт самосохранения, а успешное выполнение задачи, которую я поставил перед собой. Выбросив руку, я нажал на спусковой крючок, успев на какую-то половинку секунды опередить противника. Граф, сумел продемонстрировать хорошую выдержку и неплохую реакцию, вот только нажал на курок, уже в тот самый момент, как пуля ударила по его револьверу. Поручик невольно вскрикнул, когда револьвер, выламывая ему пальцы, вылетел из его рук. Вскрик сначала приковал внимание, но стоило зрителям убедиться, что тот не ранен, как все уставились на меня. Они смотрели на меня словно маленькие дети, которые смотрят на фокусника, после того как он на их глазах достал из шляпы зайца.

— Господа, вам был сейчас продемонстрирован пример стрельбы, приближенной к боевым условиям. Я вам признателен поручик за то, что вы помогли показу наглядного урока, который без сомнения всем вам пойдет на пользу. Вы со мной согласны, граф?

Поручик, массажируя руку, ничего не сказал, только на губах появилась кривая усмешка.

Я повернулся к остальным офицерам.

— Какие выводы, можем сделать из всего этого, господа? — я сделал небольшую паузу, привлекая еще большее внимание к своим словам. — Самообладание плюс постоянные тренировки и хорошо развитая или природная реакция. Это и есть три составляющих, на которые должен опираться хороший стрелок. Так какие приемы стрельбы вам показывал господин Маркин?

— Уж точно не такие, как вы, господин Богуславский, — с восхищением в голосе сказал один из офицеров в звании штабс-капитана. — Где вы так научились стрелять, позвольте узнать?

— Извините, но у нас и так ушло много времени на пустые разговоры. Приступим, господа, к дальнейшим занятиям.

Выйдя из тира последним, я наткнулся на ожидавшего меня графа.

— Мне не нужна милостыня, господин Богуславский!

— Вы горды и самолюбивы безмерно, а это грех. Так бы сказал мой один знакомый священник. Но не я.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что уже сказал.

— Я не понимаю вас. Извольте объясниться, сударь.

— Это вы зря, граф, — неожиданно раздался знакомый голос за нашими спинами. — Извините, господа, что вторгся в вашу беседу, но лучше сделать это сейчас, прежде чем дело дойдет до взаимных оскорблений.

Мы оба обернулись. К нам подходил Пашутин.

— Судя по всему, господин поручик, вы опять стали причиной очередной ссоры. Я прав?

— Как всегда, господин подполковник, — с оттенком вызова ответил ему граф.

— Вы чересчур самолюбивы и кичливы, господин Бахметьев-Кричинский, — граф горделиво вскинул подбородок и только открыл рот, как подполковник опередил его. — Не торопитесь мне дерзить, я еще не все сказал. Так вот. Из-за этих вздорных качеств вы попали в очень неприятную историю, которая вполне могла закончиться уголовным следствием и несмываемым позором для всего вашего рода. С великим трудом это дело удалось замять. При вашем поступлении сюда, меня ознакомили с ним и просили хранить его в тайне. Что я и делаю.

— Вы мне угрожаете, подполковник?!

— Помилуй бог, граф. Наоборот. Я спасаю вас от смерти.

— Мне не нужно ни вашей, и ни чьей снисходительности! Я всегда сам решаю, как себя вести и что мне делать! Я доступно объяснил?!

Пашутин поморщился. Он был один из тех людей, кто умеет держать свои эмоции под контролем, разбирается в людях и видит то, что многие просто не замечают. Похоже, сейчас он, как я, видел, что этот человек сам себя взвел до предела, словно пружину на часах.

— Господин поручик, у нас здесь не воспитательное учреждение, а военные курсы! Но, похоже, тот, кто определил вас сюда, не видел в этом никакой разницы! Теперь я это исправлю! Прямо сейчас вы пойдете со мной в канцелярию, где я прикажу выдать вам документы на отчисление с курсов по состоянию здоровья. Следуйте за мной, поручик!

Татищев в Стокгольм поехал не один, взяв с собой секретаря-референта из министерства иностранных дел. Он его знал с того времени, когда пребывал в Берлине, в качестве личного представителя императора. Фонарин Леонид Феоктистович должен был запустить механизм встречи с немцами, явившись в русское посольство по прибытии в Стокгольм. Через него также должна была осуществляться связь с российским посольством, поскольку было решено, что на предварительной части переговоров не может быть официальных лиц. Это было сделано для того, чтобы в случае срыва переговоров или серьезной утечки информации никто не мог обвинить Россию в том, что она ведет переговоры за спиной союзников.

После его визита в посольство, с Татищевым должна была связаться немецкая сторона. Когда Пашутин узнал обо всем этом, он с минуту размышлял, после чего изрек: — Ох уж эти мудрецы! Это же надо такое придумать!

Мы расположились в соседнем купе и вели дежурство, одновременно приглядываясь к секретарю, полному и начавшему лысеть, лет тридцати пяти, чиновнику из министерства иностранных дел. Фонарин Леонид Феоктистович, несмотря на свой длинный нос, брюшко и намечавшуюся лысину, имел волнующий тенор и хорошо подвешенный язык, благодаря которым, быстро нашел себе компанию из двух дамочек бальзаковского возраста, с которыми и провел почти все время нашего путешествия.

Для меня поездка оказалась довольно скучным занятием. Пили, ели, а в промежутках развлекали себя картами и пустопорожними разговорами. По прибытии Татищев с секретарем, направились в гостиницу, которую посоветовал Фонарин, ранее неоднократно бывавший в Стокгольме по делам министерства. Мы сняли номер в маленьком отеле, расположенном в полусотне метров от места проживания наших подопечных. На следующее утро Фонарин отправился в русское посольство, а еще через три часа к окну своего номера подошел Татищев и стал любоваться видом на улицу. Он простоял так минут пять, а потом развернулся и ушел вглубь комнаты. Это был условный знак, означавший, что ему звонили немцы и назначили встречу. Пашутин тут же перезвонил ему и узнал о месте встречи. Это был небольшой ресторан. Мы не знали, что его хозяином был немец, работавший на германскую разведку, и в нем нередко назначались подобные встречи. Сопроводив Татищева на небольшую прогулку, а затем в ресторан, мы спустя пару часов вернулись обратно в гостиницу. Мы уже собрались перекусить в кафе, чья витрина выходила на вход в гостиницу, как раздался звон разбившегося стекла. В следующее мгновение мы были уже на ногах. Выбежав на улицу, увидели, что окно разбито в номере Фонарина.

В почти пустом фойе в глаза сразу бросился портье, стоящий за стойкой, и разговаривающий с ним один из жильцов, одетый в светлый чесучовый костюм и желтую щегольскую шляпу. По крайней мере, в самый первый момент мне так показалось, но уже в следующую секунду несоответствие поведения этих двух людей было видно даже невооруженным взглядом. У портье был вид растерянного человека, который тот безуспешно пытался скрыть, делая вид, что внимательно слушает посетителя, но бегающий взгляд и словно резиновая улыбка на его лице выдавали его состояние с головой. Резким контрастом поведению служащего выглядело нарочито спокойное поведение клиента. Кроме них, как я успел отметить, в глубине зала сидело двое мужчин в креслах, с явным удовольствием куривших сигары, а так же семейная пара, только что вышедшая из лифта.

— Я наверх?

— Нет, — и Пашутин быстро зашагал по направлению к стойке. Дальше все закрутилось не просто быстро, а, скорее всего, стремительно. Незаметный, но весьма чувствительный удар подполковника, нанесенный стволом пистолета по ребрам "желтой шляпы", заставил того сморщиться от неожиданной и сильной боли, а заодно дал понять, что шутить с ним никто не собирается. Пока я отгораживал их своей широкой спиной от возможных свидетелей, Пашутин культурно попросил обоих, посетителя и портье, и как можно быстрее, поделиться с нами информацией. Естественно, оба попытались изобразить незнающих людей, это было видно и без знания английского языка, я решил взять процесс переговоров в свои руки.

— Спроси, где у них черный вход?

Пашутин не стал строить удивленные глаза, быстро спросил у портье, а затем перевел мне: — За лифтами. По коридору налево.

— Разберись с портье, а меня найдешь там. На улице.

Сначала "желтая шляпа" сделала попытку вырваться, но после легкой болевой терапии, проявила готовность следовать за мной. Я уже заворачивал за угол, как из лифта вышли Татищев и Фонарин и увидев Пашутина, быстро направились к нему.

Пройдя полутемный коридор, мы с англичанином вышли в небольшой дворик, позади отеля, заставленный по большей части мусорными баками.

— По-русски не понимаешь?

Тот сделал бессмысленное лицо.

— Тебе же хуже.

Мгновение и лицо агента исказилось от жуткой боли, глаза полезли из орбит, затем пришла очередь тела. Скрученный судорогой, он упал на бок и стал биться о пол так, словно у него начался припадок эпилепсии. Спустя какое-то время вышел Пашутин, затем с минуту наблюдал, а потом спросил: — Долго его так будет колотить?

— Еще пару минут.

— Они похитили документы.

— Ясно.

Спустя какое-то время напряженное тело выгнулось в последний раз и, обмякнув, замерло, мелко дрожа. Вздернул агента за плечи, я посадил того спиной к стене, придерживая за плечо его ватное тело, так как оно постоянно норовило завалиться на бок. Пашутин присел на корточки рядом с ним, затем взяв за подбородок, приподнял ему голову. У британца было совершенно белое, мучнистого цвета, мокрое от пота, лицо. Глаза слепо смотрели в пустоту. Мозг и нервы, пораженные болевым шоком, еще только начали приходить в себя от боли. Наконец, зрачки дрогнули.

— Можешь беседовать.

— Что мистер, теперь говорить будешь?

— Я.... Нет. Не буду.

После перевода Пашутина я подошел к съеживавшемуся при моем приближении британцу.

— Скажи ему: если ему понравилось, могу повторить.

Услышав перевод, британец бросил на меня затравленный взгляд, потом постарался вжаться в стену, а когда не получилось, заговорил. Быстро, торопливо, скороговоркой. Когда закончил, Пашутин поднялся, несколько секунд смотрел в мутные глаза агента, затем его рука змеей скользнула за борт пиджака, а уже в следующее мгновение ствол пистолета с силой уперся в переносицу англичанина. Подполковник что-то рявкнул на английском, явно желая получить подтверждение полученной информации. Агент, глядя выпученными от страха глазами, стал быстро, но при этом сбивчиво от крайнего волнения, говорить. Замолчав, "желтая шляпа" обвела нас молящим взглядом, при этом стараясь не смотреть на ствол пистолета.

— Похоже, он рассказал, все что знал, — задумчиво сказал Пашутин, отводя ствол от лица британца. — Адрес есть.

— Тогда чего стоим?

Рукоять пистолета Пашутина взметнулась в воздух и тут же стремительно упала на голову агента.

— Ты прав, идем.

Уже по дороге я узнал, что когда Татищев отсутствует, документы хранятся у Фонарина. Пока Татищева не было, в комнату Фонарина явилась симпатичная горничная. Она заламывала руки, изображая страдания на лице и, в конце концов, сумела вытащить того в коридор, а за время его отсутствия комнату быстро обыскали. Судя по всему, обыск был сделан второпях, потому что когда Фонарин вернулся, он это заметил и подал сигнал тревоги, оговоренный на самый крайний случай. А агент был оставлен в гостинице специально для выявления, и по возможности для отслеживания, новых участников русской делегации.

— Слушай, а как ты его так быстро раскусил?

— Интуиция, Сергей. И ничего больше. В нем было что-то притворное, не настоящее.

— Что сказал портье?

— За две бумажки, десять фунтов каждая, его попросили ничего не видеть, не слышать и поддерживать разговор.

Указанный адрес мы нашли быстро. Ударом ноги я выбил дверь и бросился вперед. Сидевший в коридоре мужчина, только успел вскочить на ноги, как в следующее мгновение уже с глухим треском врезался затылком в стену. Мельком я успел заметить в его руках пистолет, а уже в следующее мгновение ворвался в комнату. В ней находилось трое мужчин. Один из них сидел в кресле. Полный, с отвисшими щеками, на мясистом лице, он чем-то напоминал бульдога. Второй, стоящий рядом с ним, худой мужчина, с длинными черными усами, переходящими в короткую аккуратную бородку. В руках он держал большую прошитую тетрадь в светло-коричневой обложке. До этой секунды я не видел ее, но догадаться, что это были украденные бумаги, было несложно. Третий, плотный, коренастый мужчина с пышными усами, кончики которых были залихватски закручены вверх. Из всех трех мужчин, именно этот физический крепкий и вполне возможно, что вооруженный агент, представлял собой определенную опасность. Он попытался подтвердить это, сунув руку за борт пиджака, но уже в следующую секунду сбитый ударом кулака в челюсть, рухнул всей тяжестью своего тела на пол. Я развернулся, к двоим оставшимся мужчинам: — Еще желающие есть?!

— Ты их совсем запугал, Сергей. Разве так можно? Господа англичане могут плохо о нас подумать, — небрежным тоном, сказал, появившейся на пороге комнаты, Пашутин. В руке он держал пистолет. — Это никуда не годиться. Положение нужно срочно исправлять, а иначе союзники перестанут нас любить.

С этими словами он сделал несколько шагов, затем неожиданно и резко ударил британца, держащего в руках тетрадь, рукоятью пистолета по голове. Тот коротко вскрикнул и мешком завалился на пол.

— Вы тут что-то уронили, сэр! — с этими словами подполковник неторопливо наклонился и, подобрав тетрадь, быстро пролистал несколько страниц.

— Хм! Ни одного слова по-английски, только на русском и немецком языках, — и он резко повернулся к толстяку. — Говорить будешь, мистер?

Старший агент все еще никак прийти в себя от столь неожиданного появления русских головорезов. Операция была проделана на должном уровне. Ничто не предвещало провала. Его люди заверили, что за ними не было слежки. Тогда, дьявол их раздери, что случилось?!

Судорожные попытки понять были прерваны неожиданным вопросом на хорошем английском языке. Надо было как-то выкручиваться. Изобразив гнев, он закричал: —

— Это грубое насилие!! Произвол! Это частная квартира!! Я консультант английского посольства по продовольственным закупкам. Вы за это ответите! Я буду жаловаться!

Пашутин расплылся в улыбке. Вот только радости в ней не было, она больше напоминала оскал хищного зверя.

— Почему-то я так и думал. Не может продовольственный агент интересоваться переговорами! Конечно, не может! Зачем ему это?! — в следующее мгновение улыбка исчезла, а дуло браунинга с силой уткнулось в лоб британцу. — Даю минуту. Расскажешь — будешь жить, не расскажешь.... Короче, тебе выбирать.

Все было понятно и без перевода, стоило лишь посмотреть в полные злобы и страха глаза агента. Несколько секунд он молчал, потом что-то тихо сказал, напряженно-хриплым голосом.

— Говорит, стреляй, ничего не скажу. Хм! — после чего подполковник убрал пистолет. На лбу англичанина остался красный отпечаток дула, обрамленный капельками пота. Пашутин повернулся ко мне: — Может ты?

— Не выдержит. Умрет.

Подполковник на секунду задумался.

— Ладно. Пока оставим все как есть. Ты посмотри в спальне. Думаю, там найдется простыня, которую можно разрезать на веревки. А я тут покопаюсь. Может, найдем что-нибудь интересное.

Обыск в спальне принес нам пачку десятифунтовых английских банкнот и солидную сумму, насколько я мог судить, в шведских кронах. Войдя в комнату, я увидел Пашутина лихорадочно перебирающего серые, мышиного цвета, блокноты. Его глаза сверкали. Бросив на меня быстрый взгляд, он снова уткнулся в записи, бормоча при этом: — Вот клад, так клад!

Пока я связывал агентов, он нашел портфель, после чего аккуратно сложил отобранные документы и деньги, после чего стал мне помогать. Когда мы закончили, и отошли в сторону, он оглядел привязанного к креслу, багрового и мокрого от пота, толстяка в окружении трех лежащих связанных тел, и рассмеялся. Весело и заразительно. Я удивленно на него посмотрел: — Чего тебя так разобрало?

— Знаешь, я давно мечтал дать хорошего пинка под зад этим наглым британцам!

Чарльз Локкерти, уже три десятка лет, служивший тайным целям Англии, не помнил подобного провала, а уж тем более не мог подумать, что подобное случится с ним самим. Он уже понял, что провалить их явку мог только агент Джон Богард, оставшийся в отеле. Только как они смогли выйти на опытного и не раз проверенного в деле разведчика? Что они с ним сделали, чтобы он заговорил? Пытали? Но ведь прошло чуть больше часа!

"Мой бог! Только не это!".

В следующую секунду вертевшиеся в голове вопросы стали совершеннейшей ерундой, стоило ему понять, что русские вместо того чтобы забрать свои документы и уйти, начали методично и не торопясь обшаривать квартиру. И даже то, что русский громила с широченными плечами, нашел деньги, его обеспокоило мало, а вот второй.... Досье информаторов, завербованных британской разведкой, денежную книгу, по которой он платил им деньги, наброски к предстоящим операциям. Это был не просто провал! Это был настоящий разгром, после которого оставалось только один способ стереть позор — застрелится! Кровь ударила в голову. Виски заломило, перед глазами поплыли цветные пятна, а в ушах зашумело. На какое-то время он выпал из реальности, пока вдруг неожиданно раздавшийся непонятный шум, привел в чувство. Это было.... Русский смеялся. Потом он похлопал по портфелю с бумагами и спросил: — Как вам такое понравиться, мистер?!

— Вы воры. Грязные воры, — старший агент даже не сказал, а процедил сквозь зубы это ругательство. И чтобы подчеркнуть свое презрение, он произнес это по-русски.

— Да брось ты! — с легкой усмешкой ответил ему русский верзила, стоящий у двери. — Это не кража, а компенсация за моральный ущерб, который вы нанесли господину Татищеву. Вы же не будете отрицать, что нагло своровали его документы. Или будете?

Отрицать очевидное не было смысла, поэтому Локкерти только и оставалось, что изобразить всем своим видом презрение и надменность по отношению к этим наглым русским бандитам, хотя на душе у него бушевал самый настоящий шторм.

К гостинице мы подъехали на извозчике. Не успел кучер остановить лошадей, как из дверей с вещами вышли Татищев и Фонарин. Мы долго петляли по улицам, пытаясь понять, есть ли за нами хвост, а когда убедились, нас никто не преследует, остановились у первой, попавшейся на глаза, гостинице. На следующий день мы переехали в другой отель и так все следующие полторы недели. Все имеет конец и наши переговоры, наконец, закончились, чему я был весьма рад, так как спать вполглаза мне уже стало надоедать.

Когда поезд отходил от станции в глаза бросились остроконечные шпили с крестами какой-то церкви, и я вдруг неожиданно подумал, что уже второй раз уезжаю из столицы чужого государства, а толком так ничего и не видел. Здесь, в Стокгольме, я наверно много раз проходил мимо исторических мест или старинных церквей, но не видел всего этого, потому что был занят только тем, что следил, охранял, прятался.

Вместе с другими встречающими лицами, на вокзале нас неожиданно встретил Мартынов, причем уже в звании генерал-майора.

— Господа, у меня для вас хорошие новости.

— Пока я вижу, что хорошие новости коснулись только самого господина Мартынова,— пробурчал несколько уязвленный неожиданным повышением своего приятеля Пашутин.

— Миша, я тебя не узнаю! Ты завидуешь?!

— А ты как думал! Может, я тоже хочу ничего не делать, сидя в генеральском кабинете и поплевывать в потолок!

— Я думаю, господа, что всем нам теперь не скоро выпадет такое время! — посерьезнел лицом Мартынов. Увидев вопрос в наших глазах, предложил. — Знаете что, едемте прямо сейчас к Сергею Александровичу. Там я вам все расскажу.

— Ко мне? — несколько удивился я.

— К вам. Там нам будет удобнее всего. Покупать ничего не надо. Все что надо, у меня с собой в машине.

Мы переглянулись с Пашутиным.

— Поехали!

Новости действительно оказались хорошими. Оказывается когда мы сели в поезд, едущий в Стокгольм, в этот самый день в Петербург, по вызову государя, прибыл Мартынов. В столице его уже ждало новое звание, а к нему — новая должность вице-директора департамента полиции. Неожиданное назначение потрясло весь столичный свет, так как генерал-майор не был чьим-либо ставленником или выходцем из придворной знати. Теперь вся политическая элита и дворцовая знать старались вызнать, благодаря чьей сильной руке жандармский полковник так высоко поднялся.

— Мою докладную записку государь высоко оценил и приказал как можно быстрее внедрить все мои предложения по изменению, как самой структуры, так и работы во всех направлениях политического сыска. Уже прорабатываются специальным комитетом при министерстве внутренних дел новые инструкции и наставления.

Я тяжело вздохнул. Мартынов посмотрел на меня.

— Что-то не так?

— Все вроде правильно, но вот вы скажите, сколько времени уйдет на эту вашу реорганизацию?

— Хм! Месяца три, я думаю, — протянул генерал-майор, а в следующую секунду он вдруг насторожился. — Вы что-то знаете серьезное?! Наверно так. Впрочем, это ваши тайны. Теперь мне уже известно, что вы, Сергей Александрович, являетесь кем-то вроде советника государя и имеете на него определенное влияние. По этому поводу я вам кое-что интересное скажу. Я стал самой таинственной фигурой столицы, о которой сейчас толкуют на каждом углу. Весь свет Петербурга гадает о моем назначении, но при этом пока никто не связывает его с вашим именем. С одной стороны о вас как бы знают, Сергей Александрович, а с другой стороны — никаких точных данных никто не имеет. Одни только пустые догадки.

— Пусть все так и остается. Теперь я хотел бы узнать другие хорошие новости.

— Сейчас в нашем департаменте полным ходом рассматриваются новые положения о расширении применения оружия в случаях необходимости, а так же определенной свободы и самостоятельности действий полиции и жандармерии при задержаниях и обысках. Кроме того, насколько мне стало известно, юристами сейчас прорабатывается ряд законов, с целью их ужесточения. Все они будут направлены против деятельности ряда политических движений в России. Вы же об этом при нашей первой встрече говорили, Сергей Александрович?

— Говорил. А мое предложение о частях особого назначения как-то решается?

— Ничего не могу сказать. Это не мое ведомство.

— Понятно.

Мне было ясно, что бюрократическую машину даже самодержцу России не под силу сразу запустить на полную мощь. И сколько времени она будет набирать обороты, пока выдаст результат? Я-то знал ответ. До революции, а там все пойдет под откос. Что делать? Вот на этот вопрос у меня пока не было ответа. Время уходило, а толком ничего не было сделано. Если не решить вопрос с сепаратным миром в ближайшее время, то страна в любом случае скатиться в кровавый хаос.

"Один я не справлюсь! Нужны помощники. И чем больше, тем лучше".

— Сергей. Сергей, очнись! — словно сквозь вату донесся до меня голос Пашутина. — Ты что?

— Ничего. Задумался.

— Брось, Сергей! Выкладывай, что там у тебя на душе накопилось?! — не отставал от меня подполковник.

— Как ты думаешь, Миша, а приобщить ли нам к нашей новости Александра Павловича?

— Хуже не будет, — усмехнулся тот. — Валяй!

Разговор с Пашутиным состоялся еще в Стокгольме. Когда я рассказал ему о своем "даре", видениях, которые привели меня к царю, он мне как бы поверил. Скажем так, на три четверти, потому что в глубине его глаз продолжало отражаться недоверие. Он был циником и реалистом, поэтому по складу своего ума интуитивно ставил под сомнение все то, что находил для себя непонятным. С Мартыновым я не собирался заходить далеко в своих откровениях, поэтому решил ограничиться лишь секретом о сепаратном мире.

— Александр Павлович, Россия и Германия собираются заключить сепаратный мир.

Тот внимательно оглядел нас, словно видел впервые, потом тихо сказал: — Вы меня не обрадовали. Я всегда считал, что начатая война должна идти до конца. Или до победы, или до поражения.

— Знаешь, Саша, — заметил Пашутин, — я еще неделей раньше рассуждал, так же как и ты, пока не узнал, что в нашей стране скоро может грянуть революция, которая основательно развалит нашу страну.

— То, что подобная революция возможна, господа, для меня не новость. Правда, не в таких масштабах. Мне это видится в виде выступлений рабочих в больших городах, к которым могут присоединиться распропагандированные солдаты и матросы. И этому есть признаки, уж поверьте моему опыту. Но почему вы связываете мир с Германией с подобными выступлениями?!

— Вам придется, Александр Павлович, поверить нам на слово, что связь между ними существует.

— Исхожу из того, что вы знаете больше, но говорить не желаете. Причем ни в коей мере я не настаиваю. Каждому — свое! Не знаю, но интуитивно чувствую, что вы, Сергей Александрович, видите больше и шире, чем любой из нас. Вы использовали свое влияние на государя не в угоду себе, а чтобы развить и усилить политический сыск! Уже за это вам глубокий поклон! Так же примите мою глубокую благодарность за мое внезапное возвышение! Для меня это....

— Давайте вернемся к делу, Александр Павлович. Нам нужно чтобы весь полицейский аппарат, как можно быстрее заработал в полную мощь. Всяческую помощь со стороны государя, так же как и от себя, лично, я вам обещаю. Думаю, и Пашутин в стороне не останется. Теперь я набросаю вам в общих чертах план, который мы с Мишей придумали. После чего хотим выслушать ваше мнение.

Говорил я недолго, зато у Мартынова на вопросы, уточнения и замечания ушло намного больше времени. Выражение сомнения почти не сходило с лица генерал-майора в течение нескольких часов, пока длился наш разговор. Наконец, он откинулся на спинку стула, какое-то время смотрел невидящим взглядом куда-то в пространство, потом обвел нас взглядом и сказал: — Вы знаете, я попытался понять, для чего нужны столь жесткие меры и не смог. Это выходит за границы моего разума! Надеюсь, господа, вы отдаете себе отчет, что все эти действия перемелют нашу российскую действительность, словно муку тяжелые жернова. Только что будет на выходе?!

— У вас есть право сомневаться, Александр Павлович.

— Знаете, Сергей Александрович, я навел о вас кое-какие справки. Уж не обессудьте, натура у меня такая, да и работа обязывает — совать нос в чужие дела. Оказывается, на вас уже собирали досье, которое оказалось в одном экземпляре, после чего таинственно исчезло. Документов, правда, не осталось, зато остались люди, которые их собирали, поэтому мне кое-что удалось узнать, но стоило мне начать их складывать, как стало понятно — зря я это сделал. Все там оказалось настолько таинственно и запутанно, что я уже готов поверить в слухи об ангеле-хранителе с железными крыльями. Вы же поняли, о чем я хотел вам сказать?

Я кивнул головой, соглашаясь. Пашутин оглядел нас обоих, словно видел впервые и спросил: — Я что-то пропустил, господа?

— Ничего такого, Миша, о чем бы следовало знать, — и я повернулся к Мартынову. — Так вы с нами, Александр Павлович, или вы продолжаете просто заниматься своей работой, на которую поставлены?

— С вами, Сергей Александрович! Думаю, что это только сейчас мне кажется непонятным, но придет время и все то, о чем мы с вами говорили, обретет свой смысл. А пока... мне просто придется уповать на ваше здравомыслие.

— Отлично. Теперь, господа офицеры, мне хотелось бы узнать ваше мнение, правда, по далекому от ваших служебных интересов вопросу. Как можно быстро создать контролирующее военные поставки ведомство? Это первое. Если в состав проверяющей комиссии войдет офицер-фронтовик, как это будет выглядеть? И последний вопрос. До каких пределов можно расширить полномочия подобных комиссий?

Спустя месяц после этого разговора первая комиссия из вновь созданного департамента отправилась на фабрику Бабрыкина. В ее состав вошли офицер — фронтовик, специалист, знающий до тонкостей производство данного вида товара. Причем такой знаток был приглашен из конкурирующей фирмы, мечтавшей получить подобный контракт и занять освободившееся место. К ним было добавлена парочка обычных чиновников для оформления бумаг и придания комиссии официального статуса. Состав членов комиссии формировался в последний момент, по прибытии офицера, после чего сразу отправлялся на проверку. Никто из них друг друга не знает, а значит, сговор, получение взятки и подтасовывание итогов проверки сводиться практически к нулю.

Подобная постановка организации дела привело в полнейшее недоумение всех, начиная от руководства департаментов и кончая генералами, которые никак не могли взять в толк, что делать боевому офицеру на фабриках и лабазах, но жесткие приказы с самого верха напрочь отбивали желание интересоваться подобными вопросами. Зато хозяева предприятий — конкурентов, посылая своих лучших специалистов, видели в этом только хороший шанс сбросить своих соперников и самим утвердиться на их место.

Купленные владельцами заводов и фабрик чиновники не смогли сообщить им о появлении подобных проверок, чем вызвали их недовольство, но первые две проверки прошли безболезненно и армейские поставщики решили, что это новый хитрый ход чиновников, придуманный для того, чтобы стрясти с них очередную взятку. Но четвертая и пятая проверки расставили все по местам. На гнилой подкладке попался сначала один фабрикант — поставщик солдатских папах, а через несколько дней нарвался второй заводчик, но уже — на собачьем мясе, которое добавлялось в выпускаемые его предприятиями мясные консервы. Если раньше дело кончалось крупными взятками членам комиссии, которые потом чтобы создать видимость тщательной проверки выписывали небольшие штрафы на предприятие, и на этом дело заканчивалось, то теперь взятые под арест фабриканты, клялись и божились, что подобного не допустят, при этом рассчитывая на дорогих адвокатов и влиятельных знакомых. Народ внимательно следил за этими процессами, потому что судили их врагов, богатеев — кровососов, жирующих за их счет. Решение суда по эти делам поразило всех, но в большей степени двух обвиняемых фабрикантов. Заводы переходят под управление специально выделенных государством директоров на три года, а из полученной прибыли половина суммы идет в государственную казну, в качестве штрафа. На фоне этих решений, ставших достоянием широкой общественности, в газетах напечатали речь Николая II, в которой ясно и понятно было сказано, что он не потерпит предателей, которые подло вонзают нож в спину русскому народу, в то время, когда тот изо всех сил борется с врагом. Газеты с этой речью расхватывали так же, как в то время, когда в них печатались материалы о Брусиловском прорыве. Еще спустя две недели произошел самый настоящий взрыв, до основания встряхнувший все слои русского общества. Комиссия, неожиданно прибывшая на одно из предприятий, изготавливавших сухари для армии, вскрыв наугад один из полотняных мешков, приготовленный к отправке в армию, вдруг обнаружила в нем вместе с сухарями червей. Поручик Чердяев, имевший орден и два ранения, выхватил револьвер и всадил две пули в живот хозяину, купцу — миллионеру Балбанову, сопровождавшему комиссию. Когда тот, с диким криком, рухнул на пол, офицер подошел к корчащемуся на полу купцу, плюнул ему в лицо, затем спокойно засунул наган в кобуру, и стал невозмутимо дожидаться приезда полиции.

За этим случаем следила вся Россия. Либеральная общественность, газеты, народ — все были на стороне Чердяева. Картина происшедшего была простой и ясной. Офицер-патриот застрелил зажиревшего и обнаглевшего от своей безнаказанности, фабриканта.

Но сейчас речь шла не о людях, Балбанове, лежащем на больничной койке, и Чердяеве, находившимся в тюрьме, а о добре и зле, которые на глазах у всей России столкнулись в поединке. Кто победит?

Не успел начаться всенародный сбор денег для того чтобы нанять Чердяеву лучшего адвоката, как вдруг его, приказом государя, освобождают из-под стражи, понижают в звании до подпоручика и переводят на кавказский фронт. Газеты писали, что сотни людей его встречали у ворот тюрьмы, а затем провожали до вокзала ликующими криками, как истинного героя. Для простого народа проявление царской милости стало лучом света, пробившегося сквозь мрачные тучи, висящие над головой. Этот случай заставил задуматься простой народ, который все еще хранил в глубине своих сердец любовь к царю-батюшке. Может царь не такой? Может его оговаривают?

Это была одна сторона медали, второй стали промышленники и фабриканты, которые до сих пор считали, что за своими миллионами и купленными чиновниками, они, как за каменной стеной. А в результате именно они оказались проигравшей стороной. Их опозорили на всю державу, выставив жуликами и ворами. И кто это сделал?! Самодержец российский, которого они считали своей надежной опорой! Им тоже пришлось задуматься. Почему так случилось? В чем их вина, если царь так с Балбановым поступил?

ГЛАВА 18

Министры, депутаты, царедворцы уже давно разбились на группы, боровшиеся между собой за власть. Больше власти — больше денег. Займы и ссуды, получаемые под военные заказы, просто разворовывались. Крупные армейские поставки отдавались нечистым на руку подрядчикам, которые поставляли гнилье, не забывая при этом делиться прибылью со своими благодетелями. Спекуляция, взятки, банковские аферы, организации фальшивых фондов — все это достигало в России неимоверных размеров. Положение в стране тем временем ухудшилось. Неудачи на фронте несли новое разочарование в народ.

Перегруженная транспортная система страны то и дело выходила из строя. Вследствие неорганизованности подвоза в городах росли цены, а на заводах, работавших на оборону, начались забастовки. В деревнях начали волноваться крестьяне, переживая из-за бессмысленной гибели своих сыновей и мужей в солдатской форме. В это мрачное время у простых людей, у которых единственным огоньком, согревавших их души, была вера в бога, снова появилась надежда. Но бог он высоко, а царь — человек, он здесь, рядом. Он видит, что народу плохо. Он должен помочь! Вон как с фабрикантами — толстосумами разобрался! Словно в подтверждение этих мыслей газеты напечатали монарший указ о созыве всероссийского крестьянского съезда. В нем простыми словами говорилось, что император хочет поговорить с крестьянами, хочет услышать об их бедах и нуждах.

Оппозиция, которая до этого на всех углах кричала о реформах и лучшей жизни для народа, ошарашено примолкла, не понимая, что происходит. В свою очередь заволновалось окружение императора, но по другой причине. Здесь пытались воззвать к здравомыслию государя, убедить его, что заигрывания с народом только приведут к падению престижа русского самодержца. Тут вдруг неожиданно выяснилось, что царь перестал прислушиваться к мнению, как ближайшего окружения, так и родни и ведет свою, пока непонятную никому, игру.

Не сразу двор Николая II сумел соединить появления во дворце поручика в отставке с последующими изменениями политики императора. Он сумел так долго оставаться в тени, так как не соответствовал в глазах придворных образу царского любимчика. Ни высоких постов, ни власти, ни денег. Если не это, тогда зачем входить в доверие императору? Различные попытки выяснить, что он за человек, а также наладить с ним контакт ни к чему не привели. Да и кончились быстро, когда несколько настойчивых визитеров были просто сброшены с лестницы.

Месяц шел сбор крестьянских представителей с различных областей России. Всего собралось более трехсот ходоков. Для них в столице был забронирован ряд простых, непритязательных гостиниц, где не только их бесплатно поселили, но и кормили.

Под проведение съезда отвели помещение Государственной Думы. В громадном зале, где раньше заседала депутаты, сейчас робко рассаживались крестьяне, с ощущением смутного страха косясь на лепные потолки и декоративную отделку стен. При этом они старались выбрать места, чтобы как можно дальше оказаться от трибуны. В отличие от них представители оппозиционных блоков и партий с важным и независимым видом занимали первые ряды, с усмешкой косясь на притихших депутатов. Своеобразной прослойкой стали журналисты, туда-сюда стремительно передвигающиеся по залу и терзающими своими не всегда понятными вопросами крестьянских представителей, а так же кинооператоры, расположившие свою громоздкую аппаратуру в центральном проходе. В отличие от своих суетливых и шумных коллег они вели себя важно, с удовольствием ловя на себе благоговейные и уважительные взгляды простодушных селян. Наконец прибыл император.

В своей короткой приветственной речи он дал понять ходокам, для чего их собрали и что хотят от них услышать. Закончив свое выступление, император попросил задавать ему вопросы. Несколько минут стояла тишина, никто не осмеливался взять слово, пока один из представителей, судя по внешнему виду из крепких хозяев, не взял слово. Как только царь ответил на его вопросы, с различных концов зала послышались возбужденные крики крестьян: — Я! Я хочу сказать! Можно мне!

Сидя в зале, я с невольным уважением отметил, что император разбирается в сельской жизни, видах на урожай и прочих других вопросах, смысл которых мне был недоступен.

Около двух часов император отвечал на вопросы, одновременно с этим по рядам ходили специальные люди и принимали у депутатов жалобы и прошения, написанные на бумаге, при этом отмечая от какой сельской общины или деревни она подана. После двух дней проведенных на съезде, я вдруг понял, что государю нравиться говорить с крестьянами. Он их понимал, и они это видели.

В конце третьего дня съезда царь встал со своего места, поднял руку, призывая к тишине, и произнес короткую речь, в которой он подвел общий итог требований, прошений и жалоб крестьянства. Итогом стали его слова: — Крестьяне, соль земли русской!! Вы хотите мира и земли!! Хотите, чтобы в семьи вернулись сыновья и мужья, ушедшие на фронт!! Это так?!!

Секунду-две стояла тишина, а потом крестьяне, вскочив со своих мест, сначала вразнобой, а потом начали вместе скандировать: — Хотим, государь!!

Когда крики стал затихать, царь снова взмахнул рукой, и в одно мгновение в зале воцарилась тишина. После чего император пообещал, что приложит все усилия, чтобы выполнить эти пожелания и попросил их еще немного потерпеть ради России. После чего состоялся торжественный молебен.

Газеты наперебой писали о съезде, об императоре и крестьянских депутатах. Простой народ, читая подобные статьи, не уставал повторять: — Вот он, какой наш император! Как пришла трудная година, так он пришел на помощь простому люду! Наш он царь — народный!

Далеко не все разделяли подобное мнение, много было и таких, которые считали, что все эти заигрывания с народом — проявление явной слабости государственной власти, иначе как объяснить непонятную и непредсказуемую политику, проводимую русским государем. Так думали не только либералы и революционеры, но и правящая верхушка государства. Министры, царедворцы, крупные промышленники и землевладельцы. Так думали в верховных кругах во Франции, Англии, Америке. Только германский кайзер понимал, что действия российского императора диктуются теми же причинами, что и его собственные. После съезда слухи о новом советнике царя попали в народ. Они были разные, но сходились в одном — он человек правильный и стоит за простой народ.

Спустя две недели в столице люди были взбудоражены еще одной новостью. В утренних газетах была напечатана статья о встрече императора и рабочих столицы. Заводские и фабричные районы столицы пришли в крайнее возбуждение, пытаясь отобрать самых достойных представителей, которые могли бы донести их требования и жалобы до государя. По сравнению с крестьянством, рабочие представляли более тяжелый материал для прямого разговора, поэтому решили его разбавить выступлениями князя Шаховского, министра торговли и промышленности и двух депутатов рады. С нашей стороны необходимо было определить и обеспечить дополнительные меры безопасности, так как среди рабочих вполне могли затесаться неадекватные личности, решившие покончить с самодержавием, в лице Николая II, выстрелом из пистолета.

Когда закончились предварительные выступления, начали выступать рабочие. Жалобы и предложения перемежались жесткими и иной раз высказанными в ультимативной форме требованиями рабочих активистов. Несмотря на несколько напряженную атмосферу, разговор между властью и рабочими проходил в уравновешенном тоне. Было видно что, рабочих удивляло отношение к их нуждам царя. Он внимательно слушал, со многим соглашался, спрашивал, уточнял. В конце разговора царь подвел итог своей короткой речью, в которой сказал, что власть собирается сделать для облегчения труда рабочих. После его слов радостные крики рабочих долго не смолкали под высокими сводами громадного зала.

Не успели по городу разлететься столь неожиданные и радостные вести, как на следующий день по городу с быстротой молнии стали распространяться страшные слухи — царь убит! Смятение в душах людей и неизвестность породили разные страхи. Тут была и шайка душегубов, которые забросали бомбами царский выезд, и убийца в черной маске, выстреливший царю из пистолета прямо в сердце.

Для многих людей, которые уже начали считать, что стоит немного потерпеть и жизнь должна наладиться, как им обещал царь-батюшка, эта весть поразила их, словно удар ножа под сердце. Напуганные и встревоженные люди кинулись к соседям, друзьям, родственникам. Натыкаясь на улицах на группы людей, обсуждающих эту новость, они примыкали к ним, пытаясь понять: где правда, а где ложь? Не успели эти слухи заполонить столицу, как молнией пронеслась радостная весть — царь только ранен, и толпы народа, чтобы удостовериться, двинулись к царскому дворцу.

Громадная толпа, собравшаяся у дворцовых ворот, какое-то время стояла в молчаливом ожидании, пока к людям не вышел гвардеец и не подтвердил слух о ранении царя, после чего попросил всех разойтись. Весть о покушении на жизнь императора и то, что он жив, почти мгновенно облетела всю страну. Телеграфисты различных ведомств и газет работали не покладая рук, разнося новости по стране. Редакторы столичных изданий требовали сенсационных статей, поисками которых сейчас занимались журналисты, шныряя по городу в поисках свидетелей подробностей покушения.

На вокзале, на площадях и перекрестках стояли усиленные полицейские и жандармские наряды. Улицы, в поисках подозрительных лиц, прочесывали конные и пешие патрули. Все выезды и въезды в столицу были перекрыты войсками.

В то время когда я обсуждал план с будущими соратниками, в получасе езды от моего дома, в здании Военного министерства, проходила другая встреча.

Хозяином кабинета, в который провели жандармского подполковника Мерзлякина, оказался, сорока пяти-пятидесяти лет, генерал-майор, со значком академии генерального штаба. Он не знал этого человека, но судя по двум боевым орденам из пяти наград на его груди, их обладателю приходилось бывать на полях сражений. Холодный взгляд, которым тот встретил жандармского полковника, был хорошо тому известен. Он его не раз встречал при встречах с кадровыми военными, особенно теми, которые имели несколько поколений предков, служивших в армии. Подобные взгляды давно его не задевали, но сейчас в нем вдруг вспыхнула злость. Может быть от того, что ни он пришел просителем к ним, а это они нуждались в его помощи.

"Чистоплюй! Сидит здесь и распоряжения подмахивает! Бумажный герой! А как до дела дошло, так ко мне прибежал. Помоги! Так я не гордый. Помогу. Тем более, что цена подходящая".

Кроме владельца кабинета в кресле сидел уже знакомый подполковнику, генерал Обнин с императорскими вензелями на погонах, говоривших о том, что он принадлежит к свите его величества. Именно он вовлек его в тайное общество, когда заговорщикам понадобилось выйти на боевую группу социал — революционеров или анархистов.

— Ваше превосходительство!

Генерал резко поднялся со своего места и коротко махнул рукой, прерывая полковника.

— Отставим чины! Просто Сергей Андреевич. Кто вы и как вас зовут, мне уже известно, Андрей Валерьянович! Садитесь. С Обниным Ильей Давыдовичем, вы уже знакомы. Курите?

— Нет, ваше прево.... Сергей Андреевич.

— Тогда не будем терять времени. Андрей Валерьянович, вы приглашены для осуществления плана, который должен способствовать спасению России. Нам стало доподлинно известно, что император через генерал-адъютанта Татищева, втайне от всех, ведет переговоры с Германией. Судя по поступившим на днях от наших союзников сведениям, предварительные переговоры прошли успешно, а значит, официальное заключение мира дело полутора-двух месяцев.

— Извините меня! Но я правильно понял вас?! Сам государь решил заключить мир с германцами?! Это как-то.... Гм!

— Понимаю вас. Когда сам услышал эту новость, долго не мог прийти в себя. Это предательство по отношению к мертвецам, погибшим на войне, к их семьях, к раненым и увеченным солдатам и офицерам! — он вдруг замолчал и, судя по плотно сжатым губам и желвакам на скулах, сейчас старался взять себя в руки. — Извините. Не сдержался. Так вот.

Мы рассматриваем два возможных варианта. Думаю, вы уже знаете о появлении возле царя нового советника, некоего господина Богуславского. Все, что сейчас идет от государя — его рук дело. Как он заимел такое влияние на царя, никто не знает. Мы неоднократно интересовались его личностью, пытаясь понять, кто он такой, узнать его слабости. Гм! Все те сведения, что мы собрали о нем,.... В это трудно поверить! Судите сами. Боевой офицер. После тяжелого ранения потерял память и был отправлен в отставку. По определению врачей — инвалид до конца жизни. И вдруг он чудесным образом излечивается. Сам по себе большой физической силы человек, зачем-то начинает заниматься силовой гимнастикой, какой-то борьбой и стрельбой в тире. Не пьет, не курит, не играет в карты. Бордели не посещает. Есть сведения, что Богуславский специально поехал на фронт, чтобы отомстить за сестру. Также из надежных источников известно, что помог полиции раскрыть два дела, связанные с убийствами. К царю, он попал через Распутина, который потом уехал в Тобольск. Выглядит это так, словно он освободил Богуславскому свое место возле трона государя. Это, в принципе, все. Есть вопросы?

— У него есть приятели? Любимая женщина?

— Из близких знакомых отмечен только подполковник Пашутин Михаил Антонович. Из разведки. Изредка встречаются. Это все.

— Странный и непонятный для меня человек. Продолжайте, Сергей Андреевич.

— Богуславский, это хорошая возможность воздействовать на царя. Вот только чем его к нам привлечь? Две недели за ним следили мастера своего дела, ни спуская глаз днем и ночью. Полученный вывод: очень замкнут, обычных человеческих слабостей не имеет.

Нам кажется, что единственный способ на него как-то повлиять — это запугать его! Сломать! Пусть он, сильный и храбрый, но и не такие люди ломаются, когда их поставить на грань жизни и смерти. Если же ничего не получиться,.... Кстати, после его смерти мы посмотрим, как поведет себя царь. Продолжит вести Россию к гибели — Бог ему судья!

Как вы поняли: у нас к вам два дела. Найти людей для разговора с Богуславским и подготовить группу боевиков для покушения на царя! Мои слова вас не приводят в ужас?

— Нет. Мне уже доводилось подобное слышать. Причем от самых разных людей. К тому же Илья Давыдович, в какой-то мере, подготовил меня, намекнув в какой затруднительной ситуации от меня потребуется помощь.

— Вы практичный человек, Андрей Валерьянович. Это хорошо. Миссия на вас будет возложена ответственная, господин подполковник, поэтому прошу отнестись к этому делу предельно серьёзно. Чтобы это подчеркнуть, мы готовы прямо сейчас положить двадцать пять тысяч золотом на указанный вами счет. Остальные семьдесят пять тысяч вы получите в случае успешного окончания дела. Ведь именно такая сумма была обговорена вами с Ильей Давыдовичем. Так?

— Все так, Сергей Андреевич. Теперь, я так понимаю, моя очередь. Сначала скажу по поводу Богуславского. Я попробую узнать о нем побольше, но уже сейчас для меня, очевидно, что его не запугивать надо, а сразу убирать. Неужели вы не подумали о том, что он может спрятаться под крылышком у царя или вообще забьется в какое-либо укромное место.

— Думали, — раздался голос до этого молчащего Обнина. — Но уж больно соблазнительно. Если бы мы смогли взять его на короткий поводок, то сразу бы решили множество проблем.

— Может, мы действительно все усложняем, — задумчиво проговорил генерал-майор — Нет. Илья Давыдович прав. Мы должны попробовать! Так ваши люди могут это сделать?

— Это не мои люди! Это просто шайка отпетых мерзавцев, которая оказывает всякие грязные услуги тем, кто им платит. Избить, покалечить, запугать, выбить долги.

— То, что нам надо! Но обязательно доведите до них: пусть не усердствуют! Не надо калечить! Если увидят, что не поддается на уговоры, пусть лучше сразу убьют. Насчет денег. Заплатим вдвойне! С этим мы решили. Продолжайте дальше, Андрей Валерьянович. Мы вас внимательно слушаем.

— Два месяца тому назад нас в разработке появилась боевая группа некоего товарища Арона. На ее след вышли чисто случайно, что весьма удивительно при ее бурной и кровавой деятельности. Причина была проста. Полиция ловила их как просто шайку грабителей и убийц, а оказалось, что это боевая революционная группа. У них своя, специфическая среда, и пока их ловили по воровским малинам, они отсиживались на явочных квартирах.

— Вы сказали, что это грабители и убийцы! Так как они могут быть революционерами или как их еще называют?!

— Поясню чуть позже. По некоторым нашим данным, их возглавляет Трофим Сидорович Степашин, убивший жену из ревности, после чего был отправлен на каторгу. Там каким-то образом сошелся с анархистами, после чего стал идейным товарищем. Преобразился, так сказать, в революционера-боевика. Насколько нам стало известно, в его группе девять человек и четверо из них, в свое время, прошли по уголовным делам. Одна из них женщина. К ним из Москвы для усиления было направлено два человека. Именно по ним мы вышли на группу Арона. Видно, эти разбойники затевают какое-то крупное дело. Гм! Если обобщить сведения, из полицейского управления и наши, то за этой шайкой головорезов, числится ограбление банка, с десяток магазинов и лабазов, а также вымогательство денег у купцов. Если это подтвердится, то на них повиснет еще два трупа. Охранника банка и сторожа одного из складов. Есть у нас подозрение, что у них на руках кровь ротмистра Вольянова и городового. В обоих случаях похищено оружие. Теперь перейдем к вашему вопросу. Дело в том, что они отдают половину награбленных денег в свой центр, а большую часть украденных товаров и продуктов идет семьям товарищей, которые сейчас, по их терминологии, являются "узниками царизма". Вот такая у них политическая линия. Именно поэтому руководство их партии, скажем так, закрывает глаза на эти уголовные преступления. Еще, я так мыслю, их, поэтому держат особняком, чтобы в любой момент от них откреститься. Очень удобная позиция. Уголовники и убийцы не вписываются в политическую борьбу, а вот деньги, оружие и материальная помощь нужны большевикам в борьбе за светлое будущее России.

— Если за ними столько всего водиться, так почему их сразу не взяли?!

— Сначала надо связи выявить, да доказательства собрать, а это дело тонкое и хлопотное. В противном случае наши плаксивые либералы начнут собирать деньги на адвокатов, которые в свою очередь выставят их героями, которые борются за свои идеалы. В газетах напишут кучу статей в поддержку этих товарищей, которые просто вынуждены так поступать, потому, что иначе видят будущее России. Их, видите ли, власть заставляет убивать и грабить! Извините! Накипело!

— Не вы один такой, Андрей Валерьянович! Всех нас уже достала, извините за простоту слов, наша вялая, никчемная и слабая власть! России нужна сильная рука, способная взять за глотку весь этот сброд! Гм! Тоже отвлекся. Так у меня с тем, что вы сказали, появился вопрос: если они у вас под наблюдением, то, как же их можно использовать?

— Они у меня под наблюдением. А это разные вещи. О группе Арона никто не знает, потому что мы не заносили их в нашу картотеку, и пока кроме нескольких докладов агентов наружного наблюдения на них ничего нет. И те лежат в папочке, в моем столе.

— Погодите, но вы о них уже столько знаете! Сами только что рассказали!

— Да. Знаю. Но другим это знать не обязательно, Илья Давыдович, до определенного времени. Вижу в ваших глазах вопрос и честно на него отвечу. Мне уже давно пора получить звание полковника. Вот я и решил, подберу момент, поймаю их на горячем и представлю начальству, как мою личную заслугу. Так что в этом отношении риска никакого нет. Кстати, у нас, такая практика применяется повсеместно.

— Все понятно. И все устраивает. Вот только как их направить в нужном направлении?

— Скажу так. У меня имеется такая возможность, но при этом замечу, что они в моем прямом подчинении не находятся. Они сами по себе. Единственное что могу обещать, что приложу все свои усилия для успешного завершения дела. Как вы видите, мой интерес лежит на поверхности.

— Понимаю вас. Вот только грустно становиться, что в деле великом нам надо на быдло немытое полагаться!

Пафосная фраза Обнина прозвучала как-то нелепо при жестком и деловом разговоре заговорщиков. Он и сам это понял: — Так, когда начнете с Богуславским,... работать?

— Как прикажите. Здесь я только в качестве исполнителя.

— Не прибедняйтесь, Андрей Валерьянович. Впрочем, спорить не буду. Просто скажу, это вы сейчас так смотритесь, а потом — раз! — и герой отечества! Такая мысль не приходила вам в голову?!

— Не приходила, потому как исхожу из реалий российских. От сумы и тюрьмы — не зарекайся!

— Да вы, батенька, скептицизма полны!

— Работа у меня такая. Оптимизма не прибавляет.

— Вы можете решить вопрос с Богуславским на этой наделе?

— Думаю, через два-три дня, вы получите результат.

Рано утром я вышел из дому, отправляясь на тренировку. Мне нравилось именно это время суток. Сейчас было меньше суеты, сутолоки, городского шума, который уже через час захлестнет весь город и будет звучать в ушах навязчивой мелодией до глубокой ночи. Было слышно только шарканье метлы дворника, доносившееся откуда-то с улицы, да звонкий цокот копыт приближающегося экипажа. Все как обычно, за исключением автомобиля, стоящего рядом с подъездом. Водитель и два пассажира. Кого-то ждут, решил я, но в следующую секунду выяснилось, что они приехали по мою душу.

— Господин Богуславский, — окликнул меня пассажир с переднего сиденья. — Мы вас ждали.

— Я спешу. Изложите, что вы хотите, и как можно короче.

— Сергей Александрович, если вы спешите, то мы вас подвезем. Заодно поговорим. Вы не против? — обратился ко мне худощавый, плечистый мужчина. У него были аккуратные пшеничного цвета усики, под стать его цвету волос. Светло-серый костюм, такого же оттенка шляпа на голове. Сначала я подумал, что у него какое-то малоподвижное лицо, но уже спустя несколько секунд понял, что он напряжен.

— Или говорите в чем дело или езжайте своей дорогой.

— Все же я постараюсь уговорить вас, господин Богуславский.

Его рука быстро скользнула под пиджак. Нетрудно было догадаться, что я сейчас увижу. Спустя пару секунд, и на меня смотрел вороненый ствол револьвера. Звонко щелкнул взведенный курок. Я спокойно смотрел на них.

— Что дальше?

— Дальше вы сядете в машину, — криво усмехнулся белобрысый бандит, держа меня под прицелом.

Мне оставалось только пожать плечами и делать то, что мне приказывали, потому что я успел заметить направленный на меня пистолет в руке второго пассажира, находящегося на заднем сиденье. Не успел я сесть рядом с ним, как мне в левый бок уткнулся пистолетный ствол. Его держал плотного сложения человек со слегка обрюзгшим лицом и чуть выпяченными губами. Его черный костюм и шляпа весьма подходили к иссиня-черным, густым и сальным, волосам. У него было типичное лицо головореза, невыразительное, с пустым взглядом.

— Так что прокатимся, Сергей Александрович? — со смешком спросил меня пассажир с переднего сиденья.

— Вы меня так хорошо упрашивали, что я не в силах отказаться, — усмехнулся я в ответ краешками губ.

— Пантюха, езжай, — приказал пассажир с переднего сиденья водителю. Крепкому мужчине с массивной шеей и покатыми плечами. Тот ни слова не говоря, вывел машину со двора и погнал по улице, увеличивая скорость. Моя охрана, находясь на улице, так и не сообразила, что их объект увозят в неизвестном направлении, а если и поняли, то автомобиль уже скрылся за углом. Когда стало понятно, что погони нет, главарь вполоборота повернул голову назад, и сказал мне: — Вы хорошо держитесь, господин Богуславский.

— Как мне вас называть?

— Сущев. Валерий Аристархович. Занимаюсь решением деликатных вопросов. Вот и к вам вопрос появился у некоторого господина, поэтому он попросил меня помочь ему в этом.

— Я слушаю. Говорите.

— Не торопитесь так, господин Богуславский. Для нашей беседы необходима спокойная, умиротворяющая обстановка, — после этих слов водитель издевательски хрюкнул. — Не обращайте на него внимания. Обделен хорошими манерами, зато как водитель просто незаменим.

На этом наш разговор закончился. Где-то минут через пятнадцать мы становились на окраине города, на пустыре. Впереди были кусты, за ними рос лес. В этих местах мне не приходилось бывать. Для чего меня привезли в это глухое место, понять было нетрудно. Допросить и убить. Сейчас у меня был шанс, но стоило мне выйти из машины, он сразу исчезнет. Не успел ко мне с переднего сиденья развернуться Сущев, как я опередил его:

— Извините, но когда я волнуюсь, у меня зуд в голове начинается. Это после ранения. Можно почесать голову?

— Ради бога! Но только без фокусов! — и он продемонстрировал револьвер.

Я неторопливо поднял руку к голове, благодаря чему локоть оказался сверху над пистолетом, сидящего рядом бандита.

— Так что у вас за вопрос ко мне, господин Сущев? Задавайте! — и в этот самый миг ударил левым локтем вниз, по руке с пистолетом, а правой рукой резко и сильно ударил белобрысому главарю костяшками вторых фаланг согнутых пальцев между глазом и ухом. Почти одновременно прижав левой рукой кисть с пистолетом, сидящего рядом головореза, к сиденью, и тут же кулаком правой сломал ему нос. И уже на отмашке ребром ладони нанес удар шоферу в основание черепа. Шейные позвонки бандита хрустнули, голова дернулась вперед и упала боком на руль. Бросил быстрый взгляд на убийцу, который сейчас держался за нос обеими руками.

— Поговорим?

Сверкнув бешеным взглядом, он попытался меня ударить. В ответ, получив тычок в нервный узел, скрутился на сиденье и заверещал от боли. Открыв дверцу с его стороны, я сильным толчком выкинул его из машины, после чего вылез сам, держа пистолет наготове. Попытка отмолчаться стоила ему простреленного колена, после чего быстро он поведал, перемежая свои слова воплями и стонами, все что знал. А знал он мало.

Оба, что он, что водитель, оказались тупыми исполнителями. Только того, время от времени, главарь еще использовал как палача. Под руководством Сущева, они занимались для своих клиентов любой грязной работой: вымогательствами, шантажом, не брезговали и убийствами. Особенно, когда за них хорошо платили.

— Значит, ничего не знаешь?

— Не знаю! Это все Седой! Он вел дела! Я делал только то, что мне приказывали! Христом заклинаю, пощадите!

— Слушай, ты мне надоел! — и я направил ствол пистолета ему в лицо.

— Погодите! Я кое-что знаю! Знаю! Только пообещайте....

— Не торгуйся!

— Седой вчера с подполковником... или с полковником из жандармов встречался! Насчет вас!

— Фамилия! Адрес!

— Не знаю! Клянусь! Видел один раз и то издалека! Рожа такая мясистая!

— Это что все?!

— Не знаю! Но могу вспомнить! Только не стреляйте! Я жить хочу! Жить!

Его глаза забегали. Он больше ничего не знал, только тянул время, чтобы придумать и соврать.

— Все хотят, но не все этого достойны, — менторским тоном произнес я и пустил ему пулю в голову.

Пистолет засунул в карман, решив выкинуть его по дороге, после чего принялся обыскивать трупы в попытке найти ответ моему похищению, а затем быстро осмотрел машину. Револьверы, кастеты, два ножа, утяжеленная дубинка и пакетик с кокаином. Единственной вещью, что представлявшей интерес, стал бумажник главаря. В нем было с десяток визитных карточек и две непонятные записки, причем одну из них явно писала женщина.

"Все! Это все на потом! — и я бегом кинулся на поиски извозчика или ближайшей трамвайной остановки. — Эта проблема решена, а анализом потом займемся".

Сейчас меня больше беспокоило не мое неудавшееся похищение, а объяснение перед Окато. В какой-то момент я должен был себе признаться, что коппо-дзюцу не просто вошла в мою жизнь, она срослась со мной, став ее неотъемлемой частью. Да и мое отношение к Окато, выросло за рамки "мастер-ученик", и это притом, что вне занятий мы не общались. Я чтил, уважал и слушался его, как отца, если, конечно, это слово подходило к строгому и педантичному японцу — мастеру смертельно опасной борьбы.

"Он мне точно сегодня башку открутит! О-хо-хо! Судьба моя тяжкая!".

Как я не торопился, мне все же пришлось ненадолго задержаться в почтовом отделении, встреченном по дороге. Сделав звонок в полицейский участок, я позвонил на работу Пашутину и в двух словах объяснил, что произошло. Затем мы договорились с ним встретиться.

Окато не терпел ни малейших нарушений дисциплины, потому что считал, что опоздание — это как слово, которое ты дал, а потом не выполнил. Рассказывать о том, что случилось, я не стал, не желая вмешивать его в эти дела, поэтому в стандартных выражениях попросил простить меня за опоздание. Уже на первых минутах я ощутил величину недовольства моим опозданием японца.

"Давненько мне не было так хреново, — с этой мыслью я вышел из "Атлета" и направился на встречу с Пашутиным.

Наша встреча состоялась в трактире "Дубок". В нем я не был с той самой встречи с рыжим иудой Боткиным.

— Ты какой-то не такой сегодня, Сергей. То ли бледный, то ли мрачный. Никак не пойму.

— Вот тебя бы через мясорубку пропустили, как меня сегодня мастер, я бы на тебя посмотрел, — пробурчал я недовольно в ответ.

— Ты, что такое натворил, если сам Окато свое недовольство высказал? Или из-за твоего похищения?

— Из-за него! Как ему объяснить опоздание почти на час!

— Ладно, давай рассказывай! Хотя погоди! Твоих филеров о тебе я предупредил, а то ведь сдуру могут и тревогу поднять. Теперь, говори!

После того, как рассказал во всех подробностях о своем похищении, я достал из кармана и передал подполковнику бумажник главаря. Тот осмотрел все отделения, пересмотрел визитки, даже осмотрел каждую денежную купюру, после чего приступил к запискам. Минут пять он потратил на каждый бумажный лоскуток, потом положил их в бумажник и покачал головой: — Да-а! Шарада. Одну писала женщина, причем, грамотная. Училась в каком-то пансионе. Смотри, какие заковыристые завитушки на заглавных буквах. Раз не забыла, значит, недавно закончила учебу. Молодая еще. Встреча в том же месте. В 19.00. Подписи нет. Мог бы предположить свидание, так нет! Заметь, нет ни инициалов, ни имени. Влюбленные женщины так не пишут. Чисто деловая записка, правда, написана кокетливым почерком. А вторая писулька, сам видел. Вообще несуразица! Теперь насчет личности Седого. Тут я думаю, мы быстро все узнаем и потянем ниточку. Вот только он никак не вписывается в одну картину с полковником — жандармом. И еще. Если бы они хотели убить, то сделали бы это еще во дворе дома. Думаю, с тобой хотели поговорить. Вот только кто и зачем, об этом можно только догадываться.

— Я тоже так решил. Только после, — пробурчал я.

— Сергей, тебе надо срочно менять квартиру.

— Согласен, надо.

— Есть у меня на примете симпатичная модисточка. Обожает крупных мужчин! Так....

— Нет. Если так обстоит дело, то мне лучше вернуться в свою старую гостиницу, тем более что она находится недалеко отсюда.

— Что ж пошли, посмотрю на твои прежние хоромы.

К моему удивлению, тот номер, в котором я раньше жил, оказался свободен. Коридорный, увидев меня, обрадовался как родному, впрочем, так же как и полтиннику, вложенному в руку. Мне тут же был предложен свежий чай с домашним вареньем и свежими баранками.

Попросив отложить чаепитие на более позднее время, я закрылся в комнате с Пашутиным.

— Ты тут прямо за почетного гостя у них! Свежие баранки. Домашнее варенье. Я не знал....

— Хватит, Миша. Что делать будем?

— Судя по всему, эти господа, о тебе знают понаслышке. Теперь они должны испугаться, не зная, что тебе могли рассказать наемники, а значит, постараться тебя как можно быстрее убить.

— Согласен. Но если предположить, что они собирались выйти через меня на государя, а иначе эту попытку никак не объяснить, то следующим их шагом будет сам Николай Романов.

Пашутин испытующе посмотрел на меня.

— У меня такие же мысли. То, что государь делает, многим не нравиться.

— А тебе?

— И мне тоже! Не вижу смысла во всем этом! Не вижу и все! — подполковник помолчал, потом продолжил. — Впрочем, речь сейчас не обо мне идет! То, что это люди из окружения царя, и гадать не надо. Только кто именно?!

— Те, за чьей спиной стоит Франция и Англия. Они ищут способ, чужими руками, не допустить заключения мира. И самый действенный способ, это убрать государя, посадив на его место соответствующую их интересам кандидатуру.

— Это государственная измена!

— Ты сам говорил, что у английского и французского послов в окружении царя есть много единомышленников. Сейчас, пока не ушло время, они постараются приложить все усилия, чтобы сорвать подписание сепаратного мира.

— Да — а.... Ставки высокие, что и говорить. Вполне возможно, что ты можешь оказаться прав. Хотя мне трудно в это поверить.

— В убийство государя?

— В измену людей, дававших присягу! Но, скорее всего, ты прав.

— Слушай, Миша, через восемь дней состоится крестьянский съезд, поэтому займись вплотную охраной государя. И еще. У меня есть план, но нужно твое участие.

— Слушаю. Говори.

— План называется: ловля на живца.

— Так ты у нас еще и рыбак оказывается. Давай, не томи.

— Завтра я делаю вид, что тайно возвращаюсь домой, чтобы забрать, скажем, необходимые вещи и деньги.

— Я бы в это не поверил. Правильнее было бы спрятаться во дворце, за тройным кольцом охраны. Или ты не царский советник?

— Вот ты сказал, что они меня совсем не знают. Так?

— Так.

— Что они обо мне могут знать? Странный и замкнутый человек. Друзей нет, женщин нет. Куда он пойдет? К царю? Любой другой, а он — нет. Во-первых, он сам привык решать свои проблемы, а, во-вторых, понимает, что дворец для него сейчас не самое безопасное место. Значит, ему надо уехать, а для этого нужны деньги и вещи. Когда они узнают, что я не прячусь во дворце, а я думаю, то пошлют своих людей по моему адресу. Это их шанс, и отбрасывать они его не будут. Ну, а если не придут, хоть искупаюсь толком. Ну что?

— Принимаю. Давай подробности.

На следующий день я приехал на извозчике и, заплатив ему вперед, приказал ждать, пока не вернусь. Бросив осторожный взгляд по сторонам, нырнул под арку, ведущую во двор. Также незаметно огляделся у подъезда, потом резко открыл дверь и вошел. Поздоровавшись с консьержем, поинтересовался: не приходил ли кто ко мне? Получив отрицательный ответ, поднялся по лестнице в свою квартиру. Здесь я уже не ожидал подвохов. Усевшись в кресло в гостиной, стал ожидать незваных гостей, которые должны были скоро появиться. Так оно и случилось. Пятнадцати минут не прошло, как из прихожей раздались тихие, но явно металлические звуки. Если бы я действительно занимался сбором вещей, то вполне мог их и не услышать. Место, где можно было спрятаться в квартире, уже было давно-давно определено. Свободно висящая тяжелая и плотная штора в гостиной должна была защитить от быстрого и случайного взгляда. Не успел я спрятаться, как из прихожей послышались чьи-то легкие и осторожные шаги. Два,... нет, три человека вошли в комнату. Замерли, оглядываясь. Вдруг со стороны спальни раздался испуганный негромкий мужской голос: — Там кто-то есть?

Я не видел, но по легким звукам было нетрудно определить, что гости развернулись в сторону в голоса. Пора! Мягким движением осторожно отодвинул штору в сторону. Ко мне спиной стояли: женщина, или скорее девушка, кряжистый, крепкий мужчина и невысокого роста мужичок с узкими плечами. В руках девушка и мужчина держали оружие. Наган и легкий браунинг.

Единственная трудность, стоявшая перед нами, представляла собой жесткую необходимость взять всех без стрельбы и шума. В таком случае у нас появлялся шанс ухватиться за кончик ниточки, то есть попробовать взять того, кто сейчас, находясь на улице, контролировал эту акцию, а он, в свою очередь, мог бы привести нас к настоящим хозяевам этих марионеток.

Из спальни сначала послышались осторожные шаги, потом вдруг что-то шумно упало и покатилось по полу. Под искусственно созданный шум, я сделал два коротких шажка и оказался за спинами незваных гостей. Крепкого детину оглушил первым, девушка отреагировала на мое неожиданное появление достаточно быстро, но я оказался еще быстрее. Ударил ребром ладони по запястью, сверху вниз, выбил оружие, толкнул к стене. К моему удивлению, она не стала впадать в панику, а молча, без криков и нервов, снова напала на меня, попытавшись ударить мне растопыренными пальцами в глаза. Перехватив руку, жестко вывернул ее и только тогда она застонала. Мужичок, благообразного вида, с самого начала схватки отскочил в сторону и так остался стоять, всем своим видом показывая, что не намерен оказывать сопротивление. Пегие сальные волосы, потертый пиджачок, невзрачное лицо. Их общего простого и непрезентабельного вида, выбивались легкие теннисные туфли на прорезиненной подошве и хитро-цепкий взгляд жулика и вора.

"Уголовник".

Из спальни вышел Пашутин с пистолетом наготове.

— Кто тут у нас? Так-с. Два злодея и одна злодейка. Неплохой улов. Отпусти ее, Сергей.

Девушка распрямилась, и осторожно потирая руку, окинула нас обоих гневно-презрительным взглядом. Пашутин, тем временем, обратился ко мне: — Сергей, громила как скоро очнется?

— Через пять — семь минут.

Он кивнул мне головой, затем обратился к мужичку: — Уважаемый, присядьте. И руки на стол, чтобы я видел.

После того как тот сел, подполковник бросил взгляд на девушку: — И вы тоже.

Она окинула нас обоих испепеляющим взглядом: — Цепные псы самодержавия! Ненавижу вас! Ненавижу!

— Милая барышня, вашу бы экспрессию да на театральные подмостки, а вы отчего-то решили в революцию поиграть! Нехорошо! — сказал он это тоном милого дядюшки, бранящего свою племянницу, но в следующую секунду резко сменил тон. — Живо сядьте! Больше повторять не буду!

Тем временем, я подобрал с пола пистолет девушки, после чего обыскал и связал лежащего без памяти здоровяка. Только когда я вытаскивал у него из-за пояса еще один пистолет, он очнулся и, увидев меня, попытался вскочить. Когда не получилось, злобно ощерился. Это был крепкий детина, с тяжелым, грубым лицом и квадратной челюстью. Рывком вздернул его на ноги, подтащил к стулу и посадил, после чего встал за его спиной.

— Итак, господа и дамы, кто из вас желает первым сделать добровольное признание? — обратился к ним Пашутин. После минуты молчания, продолжил: — Желающих нет. Ладно. Теперь скажу вам неприятную вещь. Мы не полиция, а сами по себе. И руки у нас не связаны законом.

— Бить будете? — хрипло поинтересовался мужичок, внимательно оглядывая нас обоих цепким взглядом.

— Нет. Шоколадом покормим и отпустим, — ответил ему я.

— Говорите не так. Гм. Не полиция. Но и на жандармов не похожи. Так чьи вы будете?

— Что ты хочешь узнать, шпынь каторжный? — спросил его с угрозой Пашутин.

— Насколько сурьезные вы люди, хочу знать.

— Раз хочешь, — сказал, подходя к нему подполковник, — значит... получишь.

Сильным ударом он сбил уголовника со стула, после чего деловито, с размеренной жестокостью, стал избивать его ногами.

— Все! Все! Хватит! Вижу сурьезные люди! Мне с политическими не расклад в одной упряжке идти. Чего уж тут. Я сяду?

— Сиди, где сидишь, а то кровищей скатерть испачкаешь!

— Как скажешь, начальник, — легко согласился мужичок, вытирая кровь тряпицей и морщась от боли. — Я домушник. Мое дело вскрыть дверь. Так что тут я не при делах.

— Кто нанял?

— Не нашего они закона, так что я перед своими чист, — и уголовник мотнул головой в сторону связанного детины. — Он. Мы с ним в свое время на пересылке познакомились.

— Как его звать?

— Афоня.

— Дурачком прикидываешься. Ладно. Поучу тебя еще немного.

Жесткий удар ноги по ребрам не только не только опрокинул сидевшего уголовника набок, но и заставил взвыть от боли.

— Все! Хватит! — домушник начал приподниматься, как резко дернулся всем телом и застонал. — А-а-а! Начальник, ты мне ребра сломал. Как я....

— Наверно не все, если так живо языком болтаешь? — ласково-угрожающим тоном спросил его Пашутин — Так ты попроси! Мне для доброго человека ничего не жалко.

— Афоня Хруст. Шел за ограбление плотницкой артели. У него, на доверии людская касса была, так он с ней в бега подался. Теперь вишь, сицилистом заделался. Насчет дамочки, вообще, ничего не скажу. Впервые вижу.

Пашутин задумчиво посмотрел на меня. В ответ я легонько кивнул головой, соглашаясь с ним. Уголовник — пустой номер, надо браться за других членов компании.

Афоня, несмотря на свой зверский вид, не продержался и пяти минут. Девушка, чтобы не смотреть, сидела, закрыв глаза и уши руками.

— Теперь расскажи все спокойно и по порядку, Афоня.

— Предатель! Иуда! Подлец! — девушка вскочила в крайнем возбуждении, но я слегка нажал на ее плечо и она села обратно.

— Воды принесите, — вдруг неожиданно потребовала она.

Только я подал ей стакан, как та вдруг бросила его в своего бывшего товарища. Удар по разбитому в кровь лицу заставил того закричать от боли, а потом грязно выругаться. Неожиданный поступок девушки обескуражил даже меня, дав ей возможность выхватить из-под юбки маленький пистолет, но на этом ее удача, впрочем, как и наша, закончилась. Хотя мне удалось выхватить у нее из руки оружие, но при этом она успела нажать на спусковой крючок и выстрел, хотя, ни в кого не попала, можно было считать удачным — оконное стекло разлетелось вдребезги. Мы с Пашутиным посмотрели друг на друга, как бы соглашаясь, что операция провалилась. Теперь, кто бы он ни был, был предупрежден.

— Что есть, то есть. Говори, Афоня, — поторопил я товарища революционера.

— Как я уже говорил, приехали мы в Питер, две недели назад, из Москвы. Нас, вместе с Лисой, прислали на усиление боевой группы Арона. Поселили нас на явочной квартире. А вчера вечером от него пришел человек. Назвался товарищем Василием, после чего сказал: пройдете проверку кровью, значит, примем. Дал оружие, после чего привез нас в какой-то подвал и сказал, чтобы мы были готовы действовать в любую минуту, затем ушел. Спали вполглаза, а потом пришли двое. Человек от Арона и еще один. Шляпа на глаза надвинута. С бородой и в темных очках. Посмотрел на нас и ни слова не сказал, только слегка головой кивнул. После этого товарищ Василий подвел нас к этому дому и сказал номер квартиры, а у подъезда нас ждал Пролаза. Мы с ним действительно на пересылке познакомились.

Я посмотрел на уголовника и что удивительно, особого испуга на его лице не было, хотя его на прямой лжи поймали.

— Начальник, не кипишуй! Объясню! Доволен будешь!

Я с сомнением покачал головой, но говорить ничего не стал. Еще придет его очередь.

— Что вы должны были сделать? — спросил его Пашутин.

— Ну, это... убить того, кто находиться в квартире. Только я не собирался стрелять! Поверьте мне! Это Лиса, она фанатичка! Она все время....

— Заткнись, тварь! — я отвесил ему затрещину, потом повернул голову к Пашутину. — Миша, телефон у тебя за спиной. Вызывай жандармов.

После того, как жандармы, записав показания Афанасия Трешникова и получив соответствующие распоряжения, ушли, домушник попытался ухмыльнуться, но сразу охнул от боли в разбитом лице.

— Настроение поднялось? — зло поинтересовался у него Пашутин.

— Вижу вы люди деловые, хотя и непонятно мне какой масти. Поэтому давайте так. Я вам кое-что шепну, без записи, а вы мне — волю даете. Договорились?

— Говори! Там видно будет!

— Мы в очко играли у Машки Портнихи, туда и заявился фраерок. Его привел Венька Хлыст. Вот между ними и прозвучала кликуха Арон.

— Вот значит, как дело было. Венька, привел на малину фраера? — словно бы с ленивым равнодушием спросил Пашутин, но ощущение создалось такое, словно из мягкой лапы хищника вот-вот покажутся когти.

Уголовник это почувствовал и сжался, инстинктивно прикрыв голову руками.

— Начальники, истинную правду говорю!

От его развязности не осталось и следа.

— Это был товарищ Василий?!

— Нет. Он из блатных. Никогда раньше его не видел. А Венька его знает.

— Представишь нам Хлыста и можешь идти на все четыре стороны!

— Выбора у меня, похоже, нет.

— Почему? Есть! — усмехнулся Пашутин. — Не согласишься, припишем тебя к революционерам — боевикам и закончишь ты свою жизнь на эшафоте.

— Ты чего, начальник?! Какая виселица?!

— Тебя, кстати, как зовут? Только по-человечески скажи, а не свою собачью кличку.

— Макар Савельич Пролазин.

— Ты, похоже, так и не понял, куда вляпался, Макар Пролазин. Два боевика, для которых ты вскрыл дверь, идут по делу по покушению на жизнь государя. Как тебе это?!

Лицо домушника мгновенно побледнело, а лбу мелкими крапинками выступил пот.

— Нет. Нет! Чем хотите, поклянусь, но не умышлял я смертоубийства царя! Вы же сами все видели! — он оглядел нас округлившимися от страха глазами. — Сдам я вам Веньку! Сдам со всеми потрохами! Что б он сдох, паскуда! С него, висельника, спрашивайте, не с меня!

ГЛАВА 19

Искали мы Хлыста два дня, но тот как в воду канул. По картотекам политического сыска эта группа боевиков, как и их вожак по кличке Арон, не проходил. Это могло показаться странным, если бы мы не знали о существовании подполковника-жандарма, которому вполне по силам прикрыть их от лишнего внимания. Чтобы не топтаться на месте, мы подключили к этому делу полицию, передав им Макара Пролазина, а сами вплотную занялись охраной царя. Теперь во всех передвижениях по городу я лично сопровождал императора. Пашутин занимался организацией охраной царя вместе со Спиридовичем, начальником императорской дворцовой охраны, которому мы могли доверять. Несмотря на то, что они постарались исключить как можно больше людей, знающих о маршрутах передвижения императора, избежать полностью утечки информации мы не могли, но о последней линии обороны, так шутливо звал Пашутин свою группу, которую составляли два десятка боевых офицеров-монархистов, никто не знал. Он их отбирал, как как-то выразился, по своему образу и подобию. Хладнокровен, смел, умеет хорошо стрелять. Именно они должны были дополнить на наиболее уязвимых точках маршрута, полицейских и филеров в штатском.

Только царский автомобиль стал поворачивать, как на дорогу перед ним вылетела пролетка с жандармским полковником и дамой легкого поведения, которая громко хохотала. Только им наперерез кинулись трое казаков конвоя, как из пролетки раздались выстрелы. Их расстреляли почти в упор. Пролетка остановилась, загораживая дорогу. "Полковник" и извозчик, прикрывая женщину, начали стрелять в городовых, которые только сейчас пришли в себя и стали хвататься за оружие. Ее пули разнесли лобовое стекло. Она явно метила в шофера, который пытался развернуться. Я прицелился. Окружающий мир куда-то ушел, остался только я и цель. Моя первая пуля ударила женщину где-то под прищуренный глаз, в тот самый миг, когда она, держа обеими руками револьвер, целилась в шофера, а вот второй выстрел оказался неудачным. В момент выстрела убийца, переодетый полковником, дернул головой, разворачиваясь к вознице, и заорал во все горло: — Гони!! — но уже в следующий миг раздались выстрелы. "Полковник" нелепо взмахнул руками и вылетел из начавшей набирать скорость пролетки. Частые хлопки выстрелов смешались с громкими и испуганными криками людей. Где-то совсем рядом, истерично, с надрывом закричала женщина.

"Похоже, это только начало".

Я развернулся к испуганному шоферу, который вместо того, чтобы ехать вперед, все еще выкручивал руль, разворачиваясь. Судя по его бледному лицу и остановившемуся взгляду, он пребывал в состоянии шока.

— Вперед гони, идиот!

Не успел я так сказать, как стрельба началась с новой силой. Я развернулся в сторону тротуара и первое, что увидел как полицейский, так и не успев нажать на курок, начинает заваливаться назад. Большую часть картины загораживал мне конвойный казак, сидевший на лошади. Сейчас он стрелял в кого-то, из-за него мне невидимого врага. Мельком отметил тело человека в штатском, лежащего ничком на тротуаре, а в нескольких метрах от него, прижавшуюся к стене противоположного здания пару, мужчину и женщину, с бледными, вытянутыми лицами. Я уже был готов выскочить из автомобиля, как раздался взрыв, и нас основательно тряхнуло. Вдребезги разлетелось заднее стекло. Снова закричали люди. Испуганно заржали лошади. Шофер автоматически затормозил. Я резко развернулся к императору, ехавшему на заднем сиденье. Государь имел бледный вид, но, на первый взгляд, был жив и невредим.

— Вы как?!

— Как видите, еще живой, — тут он дотронулся до шеи сбоку, отнял руку, посмотрел. — Задело.

В этот самый миг наступила тишина. Правда, относительная, с женским причитанием, плачем, криками, несущимися издалека, но без стрельбы. Выскочив из машины, автоматически бросил взгляд вокруг себя. На дороге и на тротуаре лежали трупы казаков, полицейских, людей в штатском. Рванул заднюю дверцу, наклонился к императору.

— Разрешите посмотреть?

Тот убрал руку. Кусок стекло или осколок бомбы нанес глубокую царапину на шее, но артерии не были задеты.

— Ничего опасного. Просто зажмите рукой. Еще есть ранения?

— Плечо. Левое плечо.

Было не совсем хорошо видно, но пальцы быстро нащупали разрывы на одежде в области плеча.

— Рука двигается? Кровь идет?

— Да, боль только в движении.

— Едемте во дворец!

Я закрыл заднюю дверцу и выпрямился. У машины уже стоял командир конвоя, подъесаул, и с нескрываемой тревогой посмотрел на меня.

— Легко ранен. Нужно быстро доставить во дворец, — тихо сказал я. — Как тут?

— Пятеро убиты, Сергей Александрович, а за шестым вдогонку пошли! — он пожал плечами. — Тут как бог даст.

— А живьем никого взять не смогли?

Подъесаул виновато отвел глаза.

План покушения был почти безукоризненный. Все говорило о том, что его разрабатывали специалисты своего дела с учетом информации полученной от предателя из окружения царя. Они учли все: действия казаков конвоя, полицейских, а так же агентов под прикрытием.

Уже потом я узнал, что в продолжение плана покушения двое боевиков, начав стрелять с обеих рук, почти сразу убили и ранили трех городовых и агента в штатском. Под их прикрытием в дело вступил бомбист. Он выхватывает из саквояжа пакет. Размахивается... и получает пулю в спину. Бомба, брошенная дрогнувшей рукой, летит и падает не у задней дверцы, рядом с императором, а левее, за багажником разворачивающейся машины. Взрыв был такой мощности, что подбросил разворачивающийся автомобиль. Осколки в двух десятках мест пробили багажник, разбив вдребезги заднее стекло. Кроме того, что государя прикрыл багажник, в момент взрыва между бомбой и автомобилем оказался казак царского конвоя, огибавший автомобиль. Именно он принял на себя большую часть осколков, которые буквально разорвали всадника вместе с лошадью.

Капитан Воронин, один из отобранных Пашутиным императорских телохранителей, поставленный в критическую точку маршрута, застрелив бомбиста, стреляет во второго боевика и сам получает пулю в грудь. Последний из троих боевиков, пытается скрыться, но настигнутый казаками, был зарублен на месте. Из шести убийц в живых остался только один. Извозчик. Будучи раненым, он попытался спрыгнуть из пролетки на ходу, чтобы уйти через проходные дворы, но не удержался на ногах и упал на простреленное плечо. Так убийцу и взяли, лежащего на земле, в полуобморочном состоянии. Несмотря на интенсивность допроса, боевик оказался фанатиком и, несмотря на боль, долгое время молчал. Только спустя несколько часов он стал давать показания, при этом перемежая правду с ложью, заставляя попусту метаться по городу отряды захвата. Когда из него были получены более или менее достоверные сведения, две явочные квартиры и подвал-мастерская, где хранились запасы взрывчатки и изготовлялись бомбы, были пусты. Даже те описания, которые он дал своим товарищам, являлись для следователей весьма сомнительными.

После прибытия раненого императора во дворец, начался переполох, который вскоре утих, когда все узнали, что ранения не представляют реальной угрозы для его жизни. Передав императора на руки врачам, я переговорил с конвойными казаками и узнал подробности покушения, а спустя час встретился с Пашутиным и Мартыновым.

Спустя несколько часов было официально объявлено, что царя во время покушения только ранили. Он ранен! Он будет жить! Люди на радостях кинулись в церкви ставить свечки и молиться за здоровье государя. Сейчас, когда народ стал воспринимать в своем сознании царя как своего единственного защитника от бед и невзгод, люди, после покушения на него, окончательно утвердились в мыслях о том, что тот стоит за правду, за народ. Их логика была проста и незатейлива: ведь враги не просто так хотели его со свету сжить! Это событие разворошило сознание людей, заставив их попытаться понять, кто этот враг, покусившийся на царя-батюшку. Слухи и догадки, десятками плодились и расходились не только в столице, но и по всей стране. Сейчас людей это занимало не меньше, чем неутешительные сводки с фронтов, вздутые цены на продукты, перебои с керосином.

Горожане рассчитывали узнать подробности из утренних газет, но те на этот раз почему-то ограничились только описанием самого покушения со слов очевидцев. Народ недоумевал по поводу скудости информации. Эту недосказанность, стала постепенно превращаться в умах простых людей в какую-то страшную тайну.

— Что-то произойдет! Не зря молчат! — говорили на улицах, рынках, в купеческих конторах и заводских цехах. — Нечто страшное! Ей богу!

И это произошло! Ранним утром следующего дня на улицах раздались звонко-пронзительные крики газетных разносчиков на улицах столицы.

— Злодейский план сицилистов раскрыт!! Готовилось зверское убийство царской семьи!!

Эта ошеломляющая новость заставила горожан, чуть ли не выхватывать из рук мальчишек газетные листы, а затем впиваться глазами в статью. Первые пачки, до этого неизвестной газетки, пахнущие свежей типографской краской, разошлись в считанные минуты, заставив город бурлить. На улицах становилось все больше возбужденных людей, пытающихся понять, что же происходит на самом деле. Тем временем телеграф разнес эту новость по всей России. На улицах, в трактирах, в рабочих бараках и цехах, люди собирались, чтобы обсудить эту новость. Женщины слезливо ахали, разглядывая большую фотографию детей императора на первой страницы газеты.

События, новости и газетные сообщения будоражили умы людей, исподволь и осторожно, подводя их мысли к образу хорошей, доброй семьи, на отца которой собирались взорвать, а жену и детей зарезать. И кто?! Социалисты и революционеры! Атмосфера в городе начала постепенно сгущаться, подобно тучам в грозовой день, а уже на следующий день ударил гром, предвещая грозу — в газетах появилось новое, сенсационное, сообщение.

— Полиция напала на след подлых убийц!! — снова заголосили на улицах мальчишки — газетчики. — Обнаружена тайная квартира революционеров со складом оружия!!

Следом появилось короткое официальное сообщение, что часть покушающихся на жизнь государя преступников, состоящая из боевиков — революционеров, задержана. Ведется следствие. Люди, и так возбужденные до предела, после прочтения подобного сообщения окончательно осознали, кто их враг. Так вот они какие, эти агитаторы — революционеры! Безвинных деточек собрались резать! Потом пришла мысль: ведь не всех взяли! Часть из них скрывается в городе! Царская семья в опасности! Не хватало лишь толчка, чтобы выплеснуть народный гнев на улицы города, как вдруг по взбудораженному городу пронеслась весть: Убийц нашли! Люди кинулись в указанное им место. Там глазам прибежавших людей предстала картина, которую они и рассчитывали увидеть. Из взломанных дверей дома жандармы выволакивали с заломленными руками разбойников и душегубов. Толпа мрачно и злобно наблюдала за ними, пока вдруг не раздался чей-то крик: — Люди, глядите! Это же Серега Кимитин с нашего дома! Они с брательником все хаяли царя! А Мишки, его брата, здесь нет! Люди, я знаю, где он! За мной! Мы этого сицилиста живо в бараний рог скрутим!

Ответом ему стал рев распаленной толпы. Неуверенность, напряжение, ненависть — все, что у каждого скопилось на душе в последние дни, просто желало выплеснуться наружу. И вот эта возможность наступила. Теперь люди знали, что им делать. Им не надо было искать какого-то неведомого врага. Ваньки, Петьки, Машки! Они шли с ними на работу, сидели на лавочке, куря папироски или сплевывая семечки, стояли в очереди за керосином, но при этом это именно они рассказывали, какая без царя жизнь хорошая будет. А теперь как оказалось, они своими речами пытались народу глаза замаслить, а сами готовились деток царевых под нож пустить!

Толпа, набирая силу и ярость, сначала медленно текла по улице, слишком узкой для нее, потом стала растекаться в разные стороны, постепенно набирая скорость и обрастая новыми людьми. Народный бунт набирал силу, обрастая вожаками, за которыми шли возбужденные массы людей. Они вламывались в квартиры, доходные дома, общежития, вытаскивая, несмотря на пол и возраст, людей и начинали избивать. Иногда это заканчивалось смертью, но чаще всего избитых подбрасывали к дверям полицейских участков с криками: — Забирайте сицилиста! На царя-батюшку злоумышлял!

Нередко полиция получала ценные сведения, прямо с пылу, с жару. Примечателен был случай, когда перед жандармами, стоявшими на посту у центрального входа, группа мужчин под предводительством старухи, вытолкнула двух сильно избитых молодых парней. Пока жандармы хлопали глазами, выступила вперед старуха: — Вот Митька, христопродавец! И его дружок Петька Бакин! Они богопротивные слова на царя-батюшку говорили! Вот, служивые, возьмите! У них за стенкой, еще много таких листков спрятано!

Жандарм, автоматически взявший сложенный лист, развернул его. Это была листовка, в которой говорилось о свержении самодержавия. Спустя пару часов, на этой квартире жандармами была найдена подпольная типография.

Если бы покушения не было, его надо было придумать самому. Правда, к такому выводу я пришел, когда оно произошло. Дальше все пошло по ранее разработанному мною плану.

Когда мне впервые пришлось изложить его Мартынову и Пашутину, жандарм и разведчик, посмотрели на меня так, словно видели впервые, затем подполковник присвистнул, а генерал покачал головой, но никто из них не торопился со своими высказываниями.

— Несколько цинично, господа? — поинтересовался я.

— Несколько — это не то слово. Предельно жестко и цинично. Так будет правильнее, Сергей.

— Я согласен с Михаилом, но при этом считаю, если этот план сработает, мы за три-четыре месяца очистим Россию от этой скверны.

Суть моей провокации заключалась в том, чтобы поставить народ перед выбором. Кто им дороже: царь-батюшка, заступник народный или революционеры, подстрекающие их к кровавому бунту. Исконная вера в царя, помазанника божьего, имела более глубокие, многовековые корни, пронизывающие все российское общество насквозь, а этим однозначно не могли похвастать революционеры. Император, сумевший за полгода вернуть любовь русских людей и стать их кумиром, выиграл войну за сердца и умы русских людей. Теперь только осталось выпустить наружу народный гнев, копившийся последние два года, направив его в нужную сторону.

После того, как народ проявит себя, полагалось начать всероссийскую масштабную операцию, с привлечением всех сил жандармерии, полиции и воинских гарнизонов, по выявлению, задержанию и аресту социалистов и революционеров. Полученные жандармами права и полномочия, а так же вышедший ряд законов, которые предельно ужесточали наказание за политическую деятельность, давали политическому сыску отличную возможность искоренить любую подрывную деятельность в России.

Так оно и случилось. Под крики: — За царя-батюшку!! — люди сами кинулись вырывать с корнем проросшие ростки революционного движения. Полиция столицы получила негласный приказ в действия народа не вмешиваться, но при этом нещадно пресекать убийства, грабежи и погромы. В последующие несколько дней волна народного негодования пронеслась по многим крупным городам России. Не обошлось без уголовщины, но тут уж ничего нельзя было поделать.

За день до того, как народ узнал, кто их враг, во все жандармские управления России поступило секретное распоряжение — разрешение, подписанное министром внутренних дел, на любые действия против политических движений, которые представляли собой опасность для верховной власти и страны. Отдельным пунктом было сказано, что высокий чин, должность и звание не являются препятствием для задержания, ареста и ведения следствия, если к этому имелись веские причины.

На следующий день после народных волнений в Главное жандармское управление были вызваны представители оппозиционных партий и блоков. Собранных в зале либералов поставили в известность, что домашние аресты остаются в прошлом, и теперь за порицание государственной власти им грозят более суровые меры. Жандарм — подполковник, услышав по окончании чтения новых положений издевательские реплики и видя саркастические ухмылки, понял, что его слова прошли мимо большинства ушей господ демократов. Только провожая взглядом уходивших последними представителей либеральной общественности, он позволил себе саркастическую ухмылку.

Уже на следующий день был произведен арест собравшихся на заседание членов прогрессивного блока, который стал жестким подтверждением проведения новой политики. Оппозиционеров, под конвоем, специально провезли через весь город. Стоило горожанам, увидеть людей, которых везли под конвоем, как они тут же решили, что это поймали новых злодеев, умышлявших убить царя. Хватило одного крика: — Смотрите! Это они царя убить хотели! — чтобы следом за экипажами побежал возбужденный народ.

К управлению жандармерии, куда привезли испуганных либералов, сразу стали стекаться люди. Торговцы, обыватели, приказчики, рабочие, студенты. С каждой минутой их становилось все больше. Сначала толпа возмущенно гудела, но по мере того как она увеличивалась, все сильнее разгорался гнев, все сильнее становились крики: — Сюда их давайте!! Сами с этими извергами разберемся!! Ножами хотели порезать деток малых, так мы их самих на ножи!!

Жандармский ротмистр Сакуров, в кабинет которого доставили задержанных оппозиционеров, подошел к окну, некоторое время наблюдал за разбушевавшейся толпой, после чего развернулся к либералам и сказал: — Знаете, господа, не буду я принимать к вам никаких мер. Идите с богом!

В воздухе повисло растерянное молчание, были только слышны приглушенные крики разъяренной толпы.

— Вы не посмеете, ротмистр! Нет, вы не можете так сделать!

— Почему? Вы же заодно с народом! Вот я приглашаю всех вас объединиться в едином порыве с простыми русскими людьми! Они там вас уже заждались! Идите, господа, идите!

— Вы нас хотите убить руками этой черни?! У вас это не выйдет! Мы будем жаловаться государю!

— Сколько угодно, господа! — нагло усмехнулся ротмистр, стоя под большим портретом государя России, висевшим на стене над его рабочим столом.

Либералы, после такого ответа, ошарашено замолчали, нутром чувствуя, что поведение жандармского офицера полностью отражает достигшие их ушей слухи о полученных полномочиях политической полицией. Теперь предложение ротмистра выйти на улицу к разъяренной толпе казалось уже не простым издевательством, а прямой угрозой. Жандарм некоторое время наблюдал за все нарастающим страхом в глазах бывших депутатов Государственной Думы, а потом вдруг сказал: — Если позволите, господа, я вам дам маленький совет.

— Да! Мы слушаем вас! Говорите!

— Уезжайте подобру-поздорову из России. И дорогу сюда забудьте!

— Вы не смеете так говорить! Это произвол! Мы будем жаловаться!

— Мое дело сказать, ваше дело решать! На этом разговор закончен! У меня много работы! Извольте выйти в коридор! — ротмистр подошел к двери, приоткрыв ее, подозвал командира конвоя. — Подпоручик! Эти господа свободны! Не препятствовать им!

— Слушаюсь, господин ротмистр! Гм! Только народ там собрался.... Как бы чего не вышло!

Ротмистр усмехнулся: — Ладно! Осторожно выведете этих господ черным ходом.

После этого случая на вокзале Петербурга можно было нередко увидеть "спасителей России", уезжающих за границу.

Ситуации, подобные этой, сотнями происходили по всей России. Нечто похожее произошло с журналистами и редакторами либеральных газет столицы. Некоторые редакторы, не подумав, как следует, над полученными предупреждениями, все же выпустили статьи о жандармской диктатуре и душителях свободы, в результате чего тиражи были изъяты, а наиболее рьяные из них были отправлены освещать вопросы о браконьерском лове рыбы и контрабандной продаже водки и чая в Забайкалье.

Начиная от Москвы и крупных губернских городов и кончая уездными городками на границах России, везде шли обыски и аресты. Информация, накопленная за несколько месяцев слежки, подкрепленная рапортами филеров и информаторов, сейчас вся, без остатка, шла в дело. Жандармы и полицейские врывались в подпольные типографии, на заседания рабочих ячеек, в квартиры, служившие складами для листовок и оружия, в мастерские для изготовления бомб. Конвейер задержаний и арестов не останавливался ни на минуту, находясь в движении круглые сутки.

Как неожиданно выяснилось, большинство задержанных были не в курсе появления новых поправок, ужесточивших меры пресечения и наказания за политическую деятельность, и когда их зачитывали, предлагая сделать выбор между тюрьмой и каторгой, многие по-другому начинали смотреть на свою роль в политическом движении. Вследствие пересмотра жизненных позиций из них начинали сыпаться новые адреса и явки, ведущие к новым арестам. Параллельно с работой политического сыска в воинских частях и на флоте начали работу специальные комиссии по выявлению революционной деятельности. Здесь перечень процессуальных наказаний был намного жестче, вплоть до виселицы, так как внутренний подрыв армии и флота согласно новым законам рассматривался как измена родине. На фоне всех этих событий оппозиция съехала за границу или растворилась на просторах родины, газеты предпочитали обходить молчанием опасную тему, а народ, не слыша подстрекателей, с молчаливым одобрением наблюдал за действиями властей.

После неудачного покушения, мы удвоили меры предосторожности, считая, что заговорщики могут пойти ва-банк и устроить следующее покушение уже прямо во дворце.

Арон сейчас был для нас той нитью, которая должна была привести нас к клубку заговорщиков. Все полицейские и жандармские "стукачи" получили приказ: искать, днем и ночью, не покладая сил, любые следы, которые могли привести к группе Арона.

Полиция, которая все это время продолжала прочесывать город в поисках Хлыста, наконец, добилась "успеха". Они его нашли, правда, в качестве хладного трупа в подвале одного из брошенных домов. Теперь у нас в руках оставался только один невнятный и мутный персонаж — подполковник или полковник — жандарм, с мясистой рожей. Его уже искали, но очень осторожно, что еще больше замедляло поиски. Трудно сказать, чем бы кончились поиски, если бы не человеческая жадность, помноженная на трусость и подлость.

Ротмистр Неволяев Андрей Николаевич любил красиво одеваться и посещать дорогие рестораны. Любовь к красивой жизни была привита ему подполковником Мерзлякиным, которому был нужен верный помощник в его грязных делишках. Будучи неплохим психологом и разбираясь в мерзостях человеческой души, подполковник три месяца присматривался к ротмистру, пока окончательно не убедился, что этот человек тот, кто ему нужен. Хитер, жаден, подл, но при этом имеет хватку и умеет думать головой. Тщательно проверив ротмистра в нескольких неблаговидных делах, он стал использовать его в своих махинациях и аферах. Именно поэтому ротмистру был передан информатор по кличке Бурлак, благодаря которому осуществлялся надзор над боевой группой Арона.

Сам Бурлак, Кукушкин Николай Тимофеевич, начинал свою карьеру вором, но отсидев два срока, понял, что статьи для политических куда мягче и подался в революционеры. В группу Арона не входил, но был на доверии, осуществляя связь между боевиками и уголовниками. Через него они получали наводки на склады и магазины, помощь в виде профессионалов по вскрытию замков и сейфов, да и сам Бурлак не чурался участвовать в грабежах и налетах. Получая свою долю от грабежей, Кукушкин считал, что хорошо устроился, пока не случилось покушения на государя. Узнав обо всем на следующий день, он сразу понял, что его ждет виселица. Единственным спасением из создавшегося положения было немедленное бегство из города, но страх, в конце концов, переборола жадность.

Будучи профессиональным "стукачем", он с самого начала видел, что жандармы собираются устроить какую-то махинацию с группой Арона. Если его это и волновало, то только немного. Будучи секретным агентом охранки, он мог не бояться судебного преследования, правда, только не в этом случае. Здесь его не могли спасти никакие покровители. Быстро сообразив, что это был заговор с участием жандармов (и не только их), он увидел возможность сорвать с них денег. Ни много и не мало. Пять тысяч рублей. При этом Кукушкин прекрасно понимал, что быстро их не получит, а значит ему был нужен запас в три-пять дней. Чтобы его получить, необходимо было обрубить за собой все хвосты. Многие уголовники его знали, но Бурлак так искусно обставлял свои дела, что никто из них даже не догадывался о том, что вор сменил масть и теперь работает на политических.

"Никто, кроме Хлыста и Пролазы. Если их убрать, то до меня не одна полицейская сука не докопается".

Кукушкин не считал себя убийцей, но ему в его жизни уже дважды пришлось убить, поэтому он долго не колебался. Хлыста он нашел не сразу. Стоило тому прослышать о том, что полиция усиленно ищет его, тот сразу залег "на дно", где его и обнаружил Бурлак, а вот с Пролазой все было намного хуже и сложнее. Найти его не составило проблем, только тот неожиданно оказался под плотным наблюдением полиции. Решив не рисковать, он приступил к осуществлению своего плана: позвонил ротмистру по телефону, который был дан ему для экстренных встреч. Сразу про деньги говорить Неволяеву ничего не стал, а вместо этого закинул наживку. Сказав, что знает, где прячется Арона.

Ротмистр не хуже Бурлака понимал, чем для него это дело может закончиться. Будучи в доле с Мерзлякиным, он буквально за несколько дней до покушения получил от того пять тысяч рублей. Еще тогда, когда задумывалась эта комбинация, были подсчитаны возможные риски, и они пришли к выводу, что если даже покушение сорвется, а убийц начнут искать, никто не сможет связать их с боевиками, так как о группе Ароне нет ни одного официального документа. Оставался Бурлак, но кто поверит словам "стукача"? Да и жить ему осталось недолго. Но все пошло как-то не так. Как-то подозрительно быстро вышли на боевиков и ищут Арона, причем с большим рвением. К тому же пошли слухи, что ищут предателя — жандарма. Все это не могло не напугать, и теперь слова Бурлака, окажись он на допросе следователя, стали бы для них прямой дорогой на эшафот.

Они собирались убрать его попозже, когда схлынет ажиотаж с покушением на императора, но теперь выбора не было. Где его искать никто из них не знал. Было только условное место, где можно было оставить записку. А тут он вдруг сам позвонил и назначил встречу. Чего еще можно было желать?

Придя в условленное место, ротмистр вместо "стукача" неожиданно обнаружил записку, в которой черным по белому было написано: пять тысяч рублей или в жандармское управление придет письмо с подробным описанием, как было организовано покушение на государя. И первой в списке будет стоять фамилия Неволяева. Срок — два дня.

Ротмистр вдруг почувствовал, как его шею обвила веревка. Стало душно. Рука рванула ворот мундира, но это не помогло — призрачная петля все сильнее сжимала свои объятия. Его прошиб холодный пот, в глазах потемнело, сердце заколотило в грудную клетку. Спустя несколько минут ему немного стало легче, но только физически, так как разум его продолжал находиться на грани панического ужаса. Отдать пять тысяч рублей было не проблемой, но кто даст гарантию, что Бурлак, получив деньги, его не предаст. Упустить такой случай, чтобы убрать человека, который тебя держит за горло, Кукушкин не упустит. Неволяев будучи с ним одной подлой породы, прекрасно это сознавал, потому что будучи на его месте, он так бы и поступил. Но это была только одна сторона дела. Другой стороной был его начальник. Ротмистр не сомневался, что если подполковнику будет выгодно его предать или убить, он это сделает. Теперь, когда Бурлак остался в живых, Мерзлякину для спасения своей жизни ничего не остается, как убрать своего помощника.

Оказавшись между двух огней, у Неволяева оставался только один выход: закончить жизнь самоубийством. Только эта мысль ему не просто не нравилась, она внушала ему ужас. Пошатываясь, он вышел из тупика и побрел по улице, ничего не видя перед собой. Состояние животного страха настолько сковало его, что сейчас в его голове перекатываясь только одна мысль: Жить! Жить, во что бы то ни стало! Жить! Прошло какое-то время, и он словно очнулся. Оглянулся по сторонам. Перила. Мост. Вода. Как он попал сюда, ротмистр даже не мог вспомнить, но бессмысленный страх, сковавший его разум и сердце, отступил. Первое время он просто осознавал, что жив, над головой светит солнце, а в канале плещется вода. Страх не отступил, но в голове уже начались лихорадочные поиски выхода.

"Мерзавцы! Подлые ничтожества! Вы меня предать собрались, жизни лишить?! Нет! Я так просто не дамся! Я вас сам.... — его подлая натура неожиданно нашла выход там, где нормальный человек и не подумал искать. — Предать.... Как... я сразу об этом не подумал. Они ищут, а я... им помогу. Ведь они еще не нашли Арона, а я приду к генерал-майору Мартынову и все ему расскажу! Про Мерзлякина, сволочь старую, расскажу! Потом буду умолять его! Скажу, что осознал! Он должен поверить! Идти надо немедля! Прямо сейчас!".

Ротмистр огляделся по сторонам, определил направление и быстро зашагал в направлении Главного жандармского управления. Его пытались не пропустить, но Неволяев, понимая, что счет его жизни возможно уже определяют не дни, а часы, чуть ли, не силой прорвался в кабинет Мартынова. Какое-то время тот слушал его сбивчивые объяснения, потом приказал замолчать, и вызвал офицера, который стал с самого начала записывать показания ротмистра. Неволяев излагал со всеми подробностями, так как знал, что его рассказ будут проверять и не раз и не два, при этом старательно упирал на то, что не знал, как будет использована боевая группа, так как все приказания шли ему лично от подполковника Мерзлякина.

После того, как он закончил, и каждый лист показаний был им подписан, а офицер отослан, генерал-майор какое-то время смотрел на поникшего, теперь уже двойного, предателя, сидящего перед ним, и как не старался, все не мог изгнать из себя чувства гадливости.

— Вы вовремя пришли ко мне ротмистр и тем самым, думаю, спасли себе жизнь, но при этом, даже если, как вы говорите, действовали бездумно, полного прощения не ждите. Со своей стороны, обещаю, сделать все, что в моих силах, чтобы вы не попали на виселицу. Теперь к делу. Вы прямо сейчас поедете к своему месту службы, и скажите своему начальнику, что убили Бурлака. Пусть успокоится. Теперь по поводу Арона. Сегодня вечером пойдете в условленное место и положите записку своему стукачу. В ней напишите, что вы согласны заплатить ему пять тысяч рублей, а так же назначьте место встречи. Идите!

Спустя час после этого разговора, мы с Пашутиным узнали о роли в заговоре ротмистра Неволяева, его начальника и Бурлака. Наши поиски, наконец, сошли с тормозов и двинулись в нужном направлении. За подполковником тут же были пущены самые изощренные и опытные филеры, а жандармы, полиция и информаторы получили приметы, имя и фамилию человека, который проходил среди политических под кличкой Бурлак, получив напоследок жесткий приказ: следить и докладывать, а если брать, то наверняка и только живым. Теперь он оставался той единственной ниточкой, которая могла привести нас к Арону. Спустя два часа после того, как Неволяев оставил записку в условленном месте с указанием места встречи, ее забрала девчонка — нищенка. За ней аккуратно проследили, после чего по указанному адресу выехали мы с Пашутиным.

Это был старый, просевший, с облупившейся штукатуркой и дырявой крышей, дом-ночлежка. После короткого совещания с городовыми и сыскными агентами, знавшими это место, как и его обитателей, нам стало понятно, что облава здесь ничего не даст. Слишком много ходов-выходов, и Бурлак, вполне возможно, ускользнет сквозь оцепление каким-нибудь подземным лазом, о котором просто не знали местные сыщики, поэтому было принято решение: ждать. Спустя какое-то время из дома выбежала та же замурзанная девчонка и, добравшись условленного места, положила под камень новую записку. Читать ее не стали, а просто установили засаду. Через полчаса после девчонки появился нищий и расположился так, чтобы с его места был виден тайник. Тянуть время мы не стали, и спустя пару часов, на условленном месте, появился Неволяев. Оглянувшись по сторонам, он достал записку, прочитал и сразу направился к нищему. Достав из кармана плотный пакет, аккуратно положил его в шапку, лежащую перед ним на земле, после чего не оглядываясь, пошел прочь. Судя по поведению ротмистра, это был не Бурлак, а совершенно незнакомый ему человек. Какое-то время бродяга сидел в прежней позе, поглядывая по сторонам, потом встал, переложил пакет из шапки в котомку и не торопясь пошел по улочке. Филеры осторожно, чтобы не спугнуть, потянулись за ним следом. Но спокойным было только начало слежки, потому что нищий оказался довольно прытким и увертливым типом, начавшим кружить по улочкам и проходным дворам, правда, оторваться от слежки все же не сумел и привел нас к частному дому, стоящему на окраине.

Ударом ноги я выбил дверь и влетел в комнату. Бурлак в этот миг разворачивал пакет и успел только развернуться в мою сторону, как получил в челюсть и отлетел к стене. Нищий инстинктивно отпрянул в сторону и присел, прикрывая голову руками. Еще через минуту, оба уже лежали на полу, а жандармы, ворвавшиеся вслед за нами, деловито их обыскали, после чего поставили на ноги. Все найденные при обыске вещи были выложены на стол. Жандармский поручик, руководящий задержанием, подошел к Пашутину, так как тот официально руководил операцией, и вытянувшись доложил: — Господин подполковник, в результате обыска были изъяты наган, браунинг и два ножа. В бумажном пакете — пять тысяч рублей. Разрешите препроводить задержанных?

Пашутин посмотрел на меня. Я кивнул головой.

— Господин поручик, нищего, деньги и оружие забирайте и езжайте, а Бурлака оставьте нам. На время. Так же оставьте двух своих людей, которые позже доставят его в управление.

— Господин подполковник, мне строго приказано при поимке Бурлака, быть при нем постоянно!

— Приказ есть приказ! Тогда вы остаетесь, а ваши люди пусть ждут за дверью.

Когда жандармы вместе с бродягой вышли, Пашутин спросил Бурлака: — Где Арон?

— Не знаю. Даже если бы знал, ничего не сказал, — сейчас он говорил с каким-то показным спокойствием.

Первый испуг и ошеломление прошли, и хотя напряжение в нем осталось, он не выглядел запуганным насмерть человеком, которому до виселицы остался только шаг.

— Героя — революционера решил изобразить, так это зря. Советую рассказать нам все быстро и без утайки, — посоветовал ему Пашутин.

— Я секретный сотрудник, господа. Моя агентурная кличка Бурлак и господин ротмистр Неволяев может это может подтвердить! Его начальство так же в курсе!

— Поздно! Твой ротмистр уже покаялся в своих грехах! И тебе советую то же самое сделать!

— Может я что-либо противозаконное и сделал, но при этом не ведал, что творил. Я человек подневольный, что мне приказывали господа жандармы, то и делал. И на этом стоять буду! Хоть режьте меня!

— Как скажешь! — и я шагнул к нему.

В следующую секунду гримаса боли до неузнаваемости исказило его лицо. Он взвыл, но почти сразу, когда спазм охватил его тело, подавился своим собственным криком и захрипел. Поручик с бледным лицом, ошеломленно смотрел на бьющееся в судорогах тело. Выждав несколько минут, я наклонился над Бурлаком: — Повторить?

— Не-ет, — с трудом выдавил Бурлак сквозь деревянные, непослушные губы. — Все. Скажу.

— Миша, — я выпрямился, — принимай клиента.

— Где найти Арона?

— Не... знаю. Правду... говорю. Могу только... предположить. Старые конюшни. Там раньше пожарная часть была, — болевой шок прошел, и речь Бурлака стала намного более внятной. — Здание наполовину развалилось, но там есть подвал. Их тайное место.

— Откуда ты о нем знаешь?

— Бабы, ежели их хорошо ублажить, не просто становятся мягкие да шелковые, но и на язык легкие. Вот и Лизка из таких, царство ей небесное. Все героиней мечтала стать. Героиней революции. А оно вон как повернулось. Вот ведь дура, не за что пулю схлопотала. Я ей говорил....

— Заткнулся! — после чего Пашутин повернулся к поручику: — Забирайте!

Сидевший на полу Бурлак помертвел взглядом, понимая, что теперь ему не избежать виселицы, торопливо зачастил срывающимся голосом: — Я еще показания дам! Что скажите, то и подтвержу на суде! Я жить хочу! Про жандармского ротмистра Неволяева,... — но наткнувшись на злой взгляд Пашутина, поменял тему. — Все сделаю, как скажите! Что положено — отсижу! Сам понимаю, вина большая за мной! Так как насчет послабления?!

— Поручик, забирайте эту мразь!

— Слушаюсь, господин подполковник!

Спустя два часа развалины бывшей пожарной части были оцеплены. Никто не знал, есть ли они еще там или уже перебрались в другое место, поэтому было решено ждать, потому что при прямом штурме подвала, не миновать человеческих жертв, а если у них еще и бомба есть....

Осенний холодок тянул от пустынной Невы. Здесь, за городом, особенно остро пахло сыростью, прелым листом, тяжелой и вязкой землей. Мы стали ожидать наступления сумерек, так как если боевики находились в подвале, то выходить они должны наружу только с наступлением темноты. Прошло около трех часов, когда крышка подвала приподнялась, о чем нам, с Пашутиным, доложил один из двух наблюдающих в бинокли жандармов.

— Ваше благородие, гляньте! — и протянул мне бинокль.

Я взял бинокль. Чуть отрегулировав, стал смотреть. В открытом лазе появилась голова боевика. Медленно и осторожно он сначала осмотрелся, потом быстро выскочил наружу, в руке у него был револьвер. Следом за ним вылезли еще три человека, но кто из них Арон в подступающей темноте, мне так и не удалось понять. Сначала они прогуливались, разминая ноги, потягиваясь и справляя нужду. Потом сели на развалинах, закурили, и стали о чем-то говорить. Даже сейчас вдали от человеческого жилья, они курили тайно, пряча огонек папиросы в сомкнутой ладони. После короткого совещания двое из них двинулись по тропинке, ведущей к заброшенной сторожке. Им на перехват был отправлен отряд из шести жандармов. Спустя какое-то время прибежал жандармский унтер и доложил, что боевики схвачены, но главаря, согласно описаниям Бурлака, среди них нет. Больше не было смысла ждать. Пашутин отдал приказ, и жандармы осторожно двинулись вперед, все теснее смыкая кольцо окружения.

Видно они услышали какой-то звук или сработала звериная интуиция, как вдруг они вскочили на ноги и выхватили оружие. Какое-то время крутили головами, а потом стали медленно отступать к подвалу. Еще минута и они скроются в подвале. Пашутин это понял, поэтому отдал приказ:

— Огонь!! Стрелять по ногам!!

Темноту разорвали вспышки выстрелов. В ответ раздались выстрелы, затем раздался вскрик, потом кто-то громко застонал.

— Прекратить огонь!!

Стрельба разом прекратилась, и мы кинулись к развалинам бывшего пожарного депо. Недалеко от входа в подвал я наткнулся сначала на одно тело, а в двух шагах от него уже увидел лежащего навзничь второго боевика. Вскоре весь отряд столпился возле лежащих тел. Возбужденные, шумно дышащие, бестолково переминающиеся жандармы неожиданно вызвали у меня прилив злости.

"Стрелки, мать вашу! Простейшее дело провалили".

— Свет дайте!

Неровный свет нескольких фонарей осветил два лежащих на земле тела. По описанию, данному Бурлаком, в одном из них, мы сразу определили Арона. Он был мертв. Второй боевик еще жил, но судя по состоянию ран — явно не жилец на этом свете. О том, кого мы брали, знали только трое: ротмистр, командовавший жандармами и мы с Пашутиным. Повернувшись к стоящему рядом ротмистру, я сказал: — Александр Степанович, теперь это ваше дело. Мы поедем.

— Сделаем все, как полагается, Сергей Александрович!

Уже на следующее утро мне позвонил Мартынов. Интенсивные допросы двух подручных Арона прояснили кое-какие подробности покушения на царя, но при этом прямых улик, указывающих на конкретных лиц, найдено не было, а вот находки в подвале подкинули новые загадки. Шесть совершенно новых маузера с большим запасом патронов и довольно внушительная сумма в тридцать шесть тысяч рублей. Откуда это у них?

Еще генерал сказал, что Мерзлякин срочно выправляет себе отпуск по состоянию здоровья и собирается выехать на лечение за границу. Нам это было только на руку. Как только слежка донесла о покупке им билета на поезд, нам тут же были забронированы два соседних с ним купе.

Проводник международного вагона только вышел из своего купе, как его перехватили двое плотного сложения мужчин с жесткими взглядами и суровыми лицами, от которых за версту несло полицией.

— За нами. Живо.

Проводник, как под конвоем, пошел между ними по коридору.

— Стой, — остановил его один из полицейских, пока другой открывал дверь купе. — Заходи.

Проводник международного вагона Савелий Кузьмич Савелов за много лет своей службы видел разных людей: купцов-миллионеров, депутатов Думы, министров, различной столичной знати и со временем интуитивно научился распознавать, что от каждого из них можно ожидать. Вот от этих людей прямо несло большими неприятностями, поэтому Савелов без звука перешагнул порог купе. В нем находилось два человека. Один из них, мощный, атлетически сложенный человек бросил на него мимолетный взгляд и отвернулся, став смотреть в окно. Второй, тоже крепкий мужчина, с решительным и цепким взглядом, обратился к нему с просьбой, которая мало чем отличалась от приказа.

— Значит так, Савелий Кузьмич. Дело это особой государственной важности. От тебя требуется только: через пару минут постучать в дверь соседнего с нами купе и сказать, что принес чай. Потом иди к себе. Ни на какие звуки не реагировать. Ты понял?

— Как не понять, ваше высокоблагородие.

Проводник сделал в точности, как ему велели, а для большего спокойствия даже запер свое купе.

— Кто вы, господа?!

Задавая вопрос, подполковник уже знал, кто эти люди. И что его ждет. Сердце заколотилось. Ударило в пот.

"Они не знают! Они не могут все знать! — судорожно заметались в его голове мысли. — Я подполковник особого корпуса жандармов и с этим им придется считаться!".

Но с ним даже разговаривать не стали и уже спустя несколько секунд его лихорадочные мысли оказались сметены, разлившейся по его телу волной такой острой боли, что в первое мгновение она показалась ему самым настоящим кипятком. Когда он очнулся, над ним наклонился здоровяк с массивной шеей и покатыми плечами борца. Жандарм уже знал кто он: подполковник разведки Пашутин Михаил Антонович, так же как узнал в его напарнике поручика в отставке Богуславского.

— Значит так, подполковник. Речь у нас пойдет о заговоре и заговорщиках. Вы нам все рассказываете или мы продолжим ломать вас, как плохие дети игрушку. Вам выбирать.

Остаточная боль и колотившая его тело дрожь никуда не исчезли, но теперь к ним добавился страх смерти. Он обвил своими холодными щупальцами его сердце и мозг, мешая нормально думать.

"Успокойся! Господи, пронеси! Раньше надо было уезжать! Меня повесят! Что делать?!".

— Поздно призадумались о своей судьбе, Мерзлякин, — неожиданно сказал Богуславский. — Говорите. Мы слушаем.

— Сейчас. Соберусь с мыслями.

Неожиданно он почувствовал себя плохо. Заломило нещадно затылок. Боль накладывалась на боль, в глазах замельтешило, в висках застучали молоточки.

— Мне дурно. Стакан воды, господа. Пожалуйста.

Выпитый жадными глотками стакан газированной воды частично привел подполковника в чувство. В голове прояснилось, да и мельтешение исчезло. Неожиданно вместе с физическим облегчением к нему пришло равнодушие к своей судьбе. Он еще не понял, что на предельное напряжение последних дней наложились боль и страх смерти, которые окончательно сломали Мерзлякина, а сейчас почувствовав какое-то странное облегчение, он стал рассказывать все, что знал.

— Ну, вы и придумщики! — этим восклицанием подполковник Пашутин подвел итог исповеди бывшего подполковника особого корпуса жандармов.

Сойдя на ближайшей станции, где нас ждал автомобиль, мы поехали обратно в столицу, где Мерзлякина временно поместили на одну из конспиративных квартир, где его уже ждал следователь. На основании показаний сразу была установлена слежка за генерал-майором Обниным Ильей Давыдовичем. Чтобы не встревожить остальных заговорщиков, его взяли по дороге домой, когда он возвращался из театра. Когда его ознакомили с признательными показаниями жандарма, генерал-адъютант заявил, что его оклеветали, и стал требовать личной встречи с императором, но спустя какое-то время скис и исписал три листа убористым почерком. Следователь, прочитавший их первым, срочно послал за мной и Пашутиным. Когда он подал нам показания Обнина, то выглядел так, словно его только что приложили по голове чем-то тяжелым. Правда, стоило нам пробежаться по званиям и фамилиям людей, которых упомянул бывший генерал— адъютант его величества, мы поняли состояние следователя. Почти два десятка фамилий, и две трети из них состояли в звании генералов. Нити вели, как в военное министерство, так в Генштаб и Ставку.

— Езжай, Сережа, — напутствовал меня Пашутин. — Время не ждет.

Время приближалось к полночи, но, несмотря на поздний час, мне пришлось просить срочной аудиенции у государя. Тот, похоже, еще не ложился, потому что уже через сорок минут император принял меня.

— Что случилось? — спросил меня встревожено царь.

Вместо ответа я, молча, протянул ему показания. Пробежав мельком первую страницу, он поднял голову, и я увидел его ошеломленное лицо: — Что это?!

— Письменное свидетельство вашего, наверно, уже бывшего, адъютанта, ваше императорское величество.

Какое-то время император смотрел на меня растерянным взглядом, потом снова, с первой строчки, принялся читать. Закончив чтение, он выкурил подряд две папиросы, потом снова пробежался глазами по записям. Я видел, он все никак не мог поверить в предательство. Потом по его приказу привезли Обнина. Император попросил меня выйти. Когда бывшего генерал-адъютанта увели, меня снова пригласили в кабинет. Государь, до крайности взволнованный, не мог усидеть на месте, и сейчас непрерывно ходил по кабинету взад-вперед, пока, наконец, вдруг не остановился передо мной и не спросил: — Что делать?

— Арестовывать, допрашивать и вешать, — императора прямо передернуло от моей прямоты. — Другого пути у вас нет, ваше императорское величество. Помилуете их — им на смену придут другие, которые примут ваше великодушие за слабость.

— Сергей Александрович, мне известно, что вы жестокий и сильный человек, что вы не боитесь крови, но жизнь человека священна. Так завещал нам Господь. Поэтому я хочу, чтобы следствие велось беспристрастно, а к людям, чьи фамилии находятся в этом списке, отнестись с должным уважением. И еще. Вы с подполковником Пашутиным проведете только предварительное следствие, затем это дело перейдет в руки прокуроров и судей.

Соответствующие распоряжения о ваших полномочиях я отдам прямо сейчас. Теперь я хочу остаться один. Ступайте, Сергей Александрович.

Ночь и все утро шли аресты, но не обошлось и без инцидентов. В столице и в Ставке двое заговорщиков все же сумели застрелиться и все из-за элементарного почтения офицеров к высоким чинам и должностям. Восемнадцати арестованным заговорщикам было предъявлено обвинение в государственной измене, после чего начались допросы. В то же самое время жандармы принялись за тщательные обыски рабочих кабинетов, квартир, домов и дач заговорщиков в поисках бумаг, доказательств и свидетельств. Были допрошены близкие, прислуга, коллеги по работе. Неожиданность и одновременный арест изменников скоро дали свои плоды и уже через двое суток я смог привезти императору не только часть уличающих показаний, но так же устав тайного общества "Защитник отечества", списки его участников, подробный план заговора и документы, свидетельствующие о связи с посольствами Франции и Англии. Император, осунувшийся за эти дни, просмотрел все это, затем брезгливо отодвинул их от себя. Посмотрел на меня и спросил: — Это все?

Судя по тону и вопросу ему сейчас все, что относилось к этому делу, казалось чем-то противным и отвратительным. Я, молча, протянул ему еще один лист бумаги. Это был список сочувствующих лиц, которых не было в списках заговорщиков, но при этом они знали о существовании тайного общества. Сорок три фамилии. Царь взял его с той же брезгливой миной на лице и стал читать:

— Полковник гвардии. Ротмистр. Генерал. Чиновник министерства иностранных дел. Камергер. Князь. Полковник — интендант, — не досмотрев до конца список, он поднял на меня глаза. — Это тоже заговорщики?

— Они знали о существовании заговора, ваше императорское величество.

— Их тоже предлагаете вешать? — со злым сарказмом поинтересовался государь.

— Нет, так как их прямая вина не может быть доказана, но меры в отношении их нужно принять.

— Не знаю! — император покачал головой, всем своим видом выражая сомнение. — Среди них есть носители известных аристократических фамилий, которые стоят у трона Романовых уже две сотни лет!

"Причем здесь это? — недовольно подумал я. — Суть в их предательстве, а не в родовитости. Разве это не очевидно?".

Император видно почувствовал мое недовольство.

— Да я просто не могу осудить людей за их крамольные мысли и разговоры! Они не были членами тайного общества и не знали их планов! Ведь так?

— Так, ваше императорское величество, но и у власти таким людям не место!

Император обреченно вздохнул и сказал усталым голосом: — Выкладывайте, что там у вас за идея.

После того, как я поведал государю, что мне пришло в голову, он какое-то время обдумывал мою мысль, но потом, нехотя, дал свое согласие.

Спустя три дня сорок три человека были собраны в зале Главного жандармского управления. Я подозревал, что многие перед этим успели попрощаться с семьей и родственниками, а кое-кто из них возможно и составил завещание. Многие из них встретившись, здоровались друг с другом, но тихо и осторожно, словно повстречались на похоронах. На других, незнакомых им людей, они бросали исподтишка взгляды, а случайно встречаясь с ними глазами, быстро их отводили. Страх и напряжение просто витали в воздухе. Наконец, спустя двадцать минут полных тревожного ожидания, двери открылись, и в зал вошел Мартынов с папкой в руке. Вместе с ним зашли два жандармских офицера, которые закрыли дверь и с самым мрачным видом стали по ее бокам. Тревожная атмосфера сгустилась до предела. Генерал вышел к небольшой трибуне. Положил на нее папку, потом ее открыл. Поднял глаза, оглядел суровым взглядом присутствующих.

— Не буду затягивать наш с вами разговор, хотя бы потому, что он мне весьма неприятен. Поэтому я сначала прочту вам выдержки из показаний изменников, которые касаются присутствующих здесь лиц. Затем у меня для вас будет сообщение. И так, начнем!

Следующие полчаса он читал выдержки с указаниями фамилий, места действия и сути разговора, который тогда велся между заговорщиками и лицами, присутствующими сейчас в зале. В зале стояла гробовая тишина, только изредка с легким шорохом поднималась чья-то рука с платком, чтобы вытереть со лба пот. Генерал, закончив чтение, минуту оглядывал зал, потом спросил:

— Вы ничего не хотите сказать по этому поводу, господа?

— Это все пустые слова! У вас нет доказательств! — раздался голос полковника гвардии.

— Какие вам еще нужны доказательства?! — громко спросил его Мартынов.

— Еще раз говорю: все это только ваши слова! И не более того!

В зале поднялся легкий шум. За ним чувствовалось недовольство людей, которые предпочитали не накалять обстановку, но полковник, судя по его ухмыляющейся физиономии, похоже, уже считал себя героем, который сумел поставить на место жандармского генерала. Мартынов усмехнулся и, не отвечая на издевательское заявление, громко сказал: — Завтра, все вы, будете официально уведомлены, что смещены с должностей или отправлены в отставку без права когда-либо продолжать службу в армии или государственных учреждениях. Вы будете уволены без пенсии и почета! Кроме этого на всех вас заведены отдельные дела, и теперь ваши фамилии будут храниться в нашей картотеке.

— Это неслыханно! Это произвол! Над нами будет надзор?! Я буду жаловаться государю! — раздались в зале негодующие крики отдельных лиц, но большая часть присутствующих предпочла молчать.

— Как вам будет угодно, господа! — тут Мартынов поднял руку, привлекая внимание. — Теперь последнее, что мне хотелось вам сказать. Его императорское величество предоставил вам шанс! Второго у вас не будет! Следующий раз, когда вы окажетесь у нас, то выйдете отсюда только под конвоем! Советую хорошо подумать над моими словами, господа!

Затем, не прощаясь, он вышел из зала.

Николай II сидел за столом мрачный, перебирая лежащие перед ним листы показаний. Мы не менее получаса провели в молчании, пока он проглядывал записи, а потом закурил. Папиросы хватило на пять хороших затяжек, после чего она оказалась в пепельнице. Взяв новую папиросу, закурил, сделал пару быстрых затяжек, затем стряхнул пепел и только тогда начал говорить: — Читаю и не верю своим глазам. Как же так, Сергей Александрович? Ведь эти люди изменили своей присяге, своему государю и России. Восемнадцать человек. Все они имеют чины, звания, награды. Они должны стоять на защите интересов страны, а на деле — они ее предали! Причем не просто строили заговор, а замышляли мое убийство! Мне трудно было во все это поверить, поэтому я лично имел беседы с двумя из них, которых, как считал, хорошо знал. Знаете, я бы был рад от них услышать, что их оболгали, так ведь нет. Нет! Они уменьшали свою долю вины, говорили, что не знали о покушении на меня, но при этом не отрицали, что заговор существовал.

Император ткнул погасшей папиросой в пепельницу, резко вскочил и, обойдя стол, стал ходить туда-сюда по кабинету. Так продолжалось несколько минут, пока он вдруг не остановился напротив меня: — А ваши сны-видения?! Почему они не предупредили вас?!

— Я вам и раньше говорил, ваше императорское величество, не зная конкретных людей, трудно понять их действия.

— Значит, вы что-то такое видели, но понять не смогли. Да-да. Вы говорили об этом. Помню, — отошел к окну, бросил взгляд, потом снова повернулся ко мне. — Как сейчас ваши видения? Посещают?

— Нет, ваше императорское величество.

— Хотелось бы понять: это плохой или хороший знак?

— Для меня хороший знак, ваше императорское величество. Устал я уже от этих кошмаров.

— Понимаю. Ох, как хорошо понимаю! Потому что сейчас это стало моим личным кошмаром! — и император показал рукой в сторону папки, лежащей на его столе. — Только вот как от него избавиться?!

— Если вы хотите знать мое личное мнение, то надо придать этому делу широкую огласку. Пусть народ увидит, что закон един для всех, ваше императорское величество! Пусть их судят всех вместе. Боевиков группы Арона, членов боевых дружин, по которым доказаны убийства и заговорщиков.

— Вы полагаете, что их всех надо приговорить к смертной казни?

— У меня к убийцам и предателям пощады нет, но это дело государственное и не мне его решать.

— Да, это так. Мне решать, — император помолчал. — Но как же трудно осудить на смерть людей, которых, как мне раньше казалось, я хорошо знал.

Спустя месяц состоялся суд и был оглашен приговор, подобного которому давным-давно не случалось в Российской империи. Двадцать три человека были приговорены к смертной казни через повешение. На эшафот вместе с боевиками — революционерами взошли генералы и отпрыски известных дворянских фамилий.

Царь, которого многие считали слабым и безвольным, неожиданно переродился, словно птица Феникс, явив миру свой новый лик. Теперь он внушал страх и уважение не только простым людям, но и своему ближайшему окружению. Генералитет, царедворцы и аристократия, если до этого все они считали, что стоят выше закона, то теперь это чувство безопасности исчезло.

Изменение политики царя, в свою очередь, ощутили и союзники России. Русскими послами официально были вручены ноты министрам иностранных дел Франции и Англии, в которых говорилось о грубом вмешательстве во внутренние дела суверенного государства глав дипломатических ведомств этих держав. Удар оказался серьезным и болезненным еще и потому, что помимо документальных показаний заговорщиков, два сотрудника посольств Англии и Франции дали свидетельские показания, уличая своих руководителей в связи с тайной организацией.

Международный скандал получил громадный резонанс во всем мире. Возмущенные двойственной политикой этих стран журналисты свободных изданий Европы с удовольствием печатали статьи о ходе процесса по делу международного заговора с целью покушения на императора России, нередко приправляя их своими саркастическими комментариями. В ответ официальные газеты Англии и Франции писали, что Россия, прибегая к массовым казням, скатывается к временам варварства, при этом старательно игнорируя связь иностранных дипломатов с заговором против российского императора. Их недомолвки исправили российские газеты, получив негласное разрешение властей и обладая неуемной фантазией, расписали в таких мрачных красках злодейства английских и французских дипломатов, что народ, читая, только диву давался, почему тех только выслали, а не собираются вешать вместе с остальными цареубийцами.

В течение этого времени в министерство иностранных дел России поступило по несколько протестов от аналогичных ведомств Англии и Франции, в которых выражалось недовольство столь недружественному поведению российской прессы. Ответ не замедлил. Правда, не тот, на который рассчитывали дипломаты этих стран.