Драконьи грезы глазами маски

ДРАКОНЬИ ГРЕЗЫ ГЛЗАМИ МАСКИ

Пролог

К нему пришел придворный шут. Опять. Драконий лекарь тяжело вздохнул и пошел открывать. Сам. Лично. Для этого посетителя служка, подрабатывающий в Драконьей аптеке, явно не подходил. Не того полета птица, как выразился бы все тот же шут. Век бы его не видеть!

Шут, как всегда, был смешон в своем шутовском колпаке с бубенцами и пестрой одежде. И печален, как никогда.

— Приветствую тебя, Шельм, — с непроницаемым лицом, обронил Драконий лекарь. Но проницательный шут легко уловил истинные интонации, казалось бы, стандартной приветственной фразы: "Зачем приперся?"

— И тебе привет-привет, Ставрас Ригулти, лекарь драконий, — завел привычную шарманку шут. В глазах его заплясали озорные чертенята, изгнав на время из них печаль, приведшую его сюда. — Я по пути заскочил вот к тебе. Чаем напоешь? Иль снова отравы подсыплешь, как раньше? Иль мне готовиться к новой беде?

— Прекрати! — рыкнул Саврас и хлопнул ладонью по дубовому столу, заменяющему в лекарской лавке прилавок. — Чай ты знаешь где, сходи на кухню и завари сам. И никаких стихов.

— Будет сделано! — отрапортовал шут как солдатский болванчик, который ночью ставили на ворота недобросовестные стражники, мирно спящие в караулке вместо исполнения служебных нужд, и унесся в подсобные помещения.

Ставрас вздохнул. Кажется, опять началось.

1.

— Король хочет, чтобы ты сопровождал его сына в погоне за Радужным Драконом, — обронил Шельм в ответ на заинтересованный взгляд лекаря, заставшего его суетящимся на маленькой аптечной кухне.

— Что?! — Ставрас, уже морально приготовившийся отбиваться от очередной серии приставаний со стороны несносного шута, у которого, как было известно всей Столице, вызывал далеко не здоровый интерес, так и сел. Поэтому, добротно сколоченная табуретка, которую ногой подтолкнул в его сторону Шельм, оказалась очень даже кстати.

— Ничего. Вот, послали тебя уговаривать, — развел руками шут и снова отвернулся к магической горелке, на которой подогревал воду для будущего чая.

— Причем здесь я?! — возмутился лекарь, запуская в волосы обе руки и расчесывая растопыренными пальцами непокорную шевелюру, вечно торчавшую наподобие драконьего гребня.

— Ну, как это "причем"? — отозвался шут, не поворачиваясь. — Ты у нас на ком специализируешься? Правильно, на драконах. Так что, лучшего спутника для избалованного мальчишки, вбившего себе в голову очередную дурость, просто не найти.

— И что же, личной охраны ему уже не хватает, он собирается еще и меня с собой прихватить?

— Вообще-то, об охране речи и не идет, — с тяжелым вздохом, повернулся к нему шут. Удивительно, но на юном лице не было ни тени привычных ужимок.

— Постой, король собирается отправить его только со мной одним?

— И со мной.

— Так, и чем же я обязан такому королевскому доверию? Неужели, наш Палтус Веринеевич не боится, что с его сынком в дороге беда какая приключится?

— А чего ему бояться, если его будет сопровождать человек, победивший в турнире Дюжины просто с разгромным счетом, и даже умудрившийся оседлать Черного дракона, и остаться не то что живым и целым, но и без единой царапины?

— Да, если бы не ты, я бы никогда не попал на тот турнир! — взвыл Ставрас дурным голосом, пряча лицо в ладонях.

Это же чистой воды бред получался. Какие еще погони за радужными драконами?! Да, этих самых драконов и не видели ни разу никто. Были красные, черные, золотые, бирюзовые, да мало ли, какие еще. Но таких, чтобы в их чешуе присутствовали все цвета, люди Драконьего королевства еще не наблюдали. Откуда? Даже, несмотря на то, что у каждого уважающего себя дворянского рода имелся свой личный дракон, а то и несколько. Драконов почитали, холили, лелеяли, оберегали. Самым ценным подарком на совершеннолетие юного отпрыска благородного семейства являлось драконье яйцо. И, если будущему лорду удавалось не только помочь маленькому дракончику вылупиться, но и вырастить его своим преданным другом, то это не просто прибавляло уважения его роду, но и продлевало жизнь самого дворянина. Ведь тот, кто был связан с драконами какими бы то ни было узами, непременно в награду обретал не просто долголетие, но и очень позднюю старость, редко умирая в своем номинальном возрасте и внешне до конца дней оставаясь молодым и полным сил. Это было так же незыблемо как то, что вода мокрая, а огонь обжигает. А, что может быть дороже, пусть не вечной, но долгой и деятельной жизни? Поэтому некоторые юноши, да и девушки побойче, отправлялись на самостоятельные поиски своих драконов, ведь не всем же уготовано судьбой получить вожделенное яйцо в подарок. Но, вот зачем это могло потребоваться отпрыску королевского семейства, имеющего в своем распоряжении целый драконий выводок? А все было просто, как дважды два. Легенда о Радужном Драконе переходила в королевской семье из уст в уста. Дескать, прародитель королевского рода стал самым великим правителем и основателем Драконьего королевства лишь после того, как его покровителем и спутником стал Радужный Дракон. Поэтому и великолепный дворец, в котором жили все короли, назывался Радужным. Похоже, наслушавшись романтичных повестей и рассказов о деяниях дальнего прадеда, юный наследник и решил отправиться на поиски не просто дракона, а непременно радужного. Славы захотелось, могущества.

Ставрас был так поглощен тягостными думами, что не сразу понял, что не ослышался.

— Прости, — едва слышно прошептал шут.

Лекарь оторвал руки от лица и поднял глаза на Шельма. Перед ним стоял мальчишка. Все такой же дерзкий, ветреный, но без колпака, который теперь держал в руках, выглядевший куда более юным и естественным, что ли. Ставрас замер. Он никогда не видел придворного шута таким... таким настоящим.

— Прости, я не расслышал? — протянул лекарь, пряча ухмылку в уголке губ.

Шут резко отвернулся. Светло-голубые волосы, доходящие до плеч, взметнулись непокорными прядями, словно от сквозняка.

— Я сожалею, что так все получилось.

— О, неужели, ты так хочешь выслужиться перед своим королем, что готов признать даже это? — ехидно протянул Ставрас.

— Нет. Будь моя воля, я бы вообще никуда не поехал.

— И почему же? Так опротивел капризный принц? Что-то на балу в честь его совершеннолетия, это не помешало тебе ехидничать над ним весь вечер.

— Я просто не хочу искать и ловить именно этого дракона.

— Почему? — из голоса лекаря тут же пропало ехидство.

— Потому что, Радужные рождены свободными, и должны таковыми остаться.

— Радужные Драконы — лишь легенда.

— Ты — Драконий Лекарь. И знаешь, что это не так.

Ставрас встал и шагнул в его сторону. Юный шут повернулся к нему и вскинул голову. Взгляд бирюзовых глаз был тверд.

— Я знаю, но откуда знаешь ты? — уточнил лекарь, придвинувшись совсем вплотную. Он был почти на голову выше шута, но тот смотрел на него так, словно ниже был именно он. А потом во взгляде паяца заплясали бирюзовые чертенята. Шельм потянулся к нему, обхватил рукой затылок, притянул его голову к себе и зашептал на ухо. Томно, почти страстно.

— Не поверишь, но... — шут сделал театральную паузу и гаркнул в самое ухо: — Секрет!

Лекарь дернулся и оттолкнул его от себя, в темно-карих глазах металась дикая, необузданная ярость. А шут смеялся. Прямо-таки, хохотал ему в лицо. Заливисто, почти счастливо. И даже печаль в его глазах терялась на фоне этого смеха. Ставрас зарычал, схватил за шкирку, как котенка, и попытался вытолкать за дверь, но шут уперся в косяк руками и ногами, и протолкнуть его никак не получалось. Лекарь пыхтел, как разъяренный дракон, выпихивал его изо всех сил, но все равно старался соизмерять свои истинные возможности и хрупкость юного, хоть и невероятно гибкого, тела. Покалечить дерзкого мальчику совсем не хотелось, а тот упирался из последних сил.

— Так, ладно, — первым отступил лекарь, — почему он послал именно тебя?

— Потому что весь город знает, что мы с тобой любовники, — отозвался шут, оправляя одежду, сбившуюся в пылу проигранной лекарем схватки, и водружая на голову просто роскошный колпак с золотыми бубенчиками на пяти концах.

— Мы. С. Тобой. Не. Любовники, — по словам припечатал лекарь.

— А ты это им скажи, — весело подмигнул ему Шельм и, как ни в чем не бывало, плюхнулся на одну из табуреток, разливая заварку из миниатюрного чайничка по чашкам из черного, вулканического стекла. Вся посуда в доме лекаря была сделана именно из него, что всегда удивляло шута.

Ставрас смотрел на него с выражением крайней брезгливости. Шут же не унывал даже под этим взглядом. Мило улыбался и прихлебывал обжигающе горячий чай. Как же он бесил лекаря всеми этими ужимками! Просто до безумия. Но тот снова сдался первым. Вздохнул, разжал кулаки, которые даже не понял когда успел стиснуть, и сел напротив парня, обхватывая поставленную перед ним кружку обеими руками, словно грея, хотя холодно в комнате не было, лишь чуть прохладно, в отличие от удушливой жары на улице.

Они молча пили ароматный, пахнущий мятой и жимолостью чай. Шельм больше не улыбался, напротив, явно сосредоточенно думал о чем-то своем. Печаль в его глазах опять проступила настолько явно, что лекарь, завидев её вновь, так и сидел, разглядывая парня в шутовском колпаке с непонятным ему самому желанием узнать, в чем ее причина. Странное выражение в глазах шута, вот уже почти год уделяющего ему особое внимание на всех светских раутах, которые Ставрас был вынужден посещать время от времени, он замечал ни раз, и не два. Иногда оно проступала более явно, иногда скрывалась где-то в глубине зрачков, словно отступая и прячась на время, но всегда было там. Всегда. Какое-то скрытое напряжение, волнение, тайна.

— Что будет с тобой, если я откажусь? — задал он какой-то странный вопрос, не имеющий ничего общего с его собственным желанием провести остаток лета в родной аптеке за досужими делами.

— Повесят, — пожал плечами шут. Но произнес это таким обыденным тоном, что лекарь нахмурился. Такого безразличия к собственной жизни со стороны Шельма он как-то не ожидал.

— И что, так просто расстанешься с жизнью, ради какого-то мнимого радужного дракона?

— Расстанусь? — шут посмотрел на него растерянно, потом понял о чем он, и улыбнулся. — Ну, или голову отрубит. Наследничек мне этим чуть ли не каждый день грозить пытается. Чудной такой, маленький, глупенький и наивный.

— Да, уж. И Палтус думает, что я соглашусь тащить это его великовозрастное недоразумение, возомнившее себя невесть кем, через полстраны к Драконьим Горам в поисках Радужного Дракона?

— Палтус, может, и не особо рассчитывает на твое согласие, а вот наследничек уже всему двору уши прожужжал, как он поедет с тобой в странствия, как ты научишь его этому своему удару с левой, которым свалил явного фаворита Деметруса Аполлонского. Ну, помнишь, на турнире.

— Не собираюсь я его учить!

— Да, понял я уже. Не думай, глупости все это. Поорет, поорет и перебесится, — махнул рукой шут и отвернулся.

Ставрас очень внимательно посмотрел на него. Таинственный и неугомонный королевский шут давно интересовал лекаря, но все эти его нездоровые позывы, из-за которых их и считали теперь так называемыми любовниками, Ригулти дико раздражали. Но с другой стороны, шут, безусловно, был стервозен, но не глуп и не подлюч, что ценно, и подводить его под монастырь Ставрасу как-то не хотелось. Да, и скучно будет без него. А то, на всех этих балах, Ставрас только тем и развлекался, что бегал от шута, настойчивого в своих домогательствах до неприличия. Вызывая шепоток светских сплетников, и втайне от всех развлекаясь не меньше все того же Шельма, у которого, кстати, была довольно забавная фамилия. Ставрасу всегда было интересно, настоящая или сценический псевдоним? И уж совсем неожиданно пришла в голову мысль, что вот он, шанс отыграться на мальчишке, явно не рвущемся покидать столицу под только что выдуманным пафосным предлогом. Поэтому, Ставрас хитро прищурился и полюбопытствовал, словно между прочим:

— Скажи, а Ландышфуки — это настоящая фамилии или еще одна выдумка?

Шут подавился и закашлялся. Постучал себе кулаком в грудь. На глазах у него выступили слезы. Он жадно глотнул воздуха, отдышался и все же выдавил из себя:

— Конечно, настоящая.

Лукавства в его глазах лекарь не увидел.

— Хорошо, — протянул Ставрас, медленно, словно намеренно дразня, облизал губы, неотрывно глядя в глаза замершему шуту, который тут же заподозрил какой-то подвох. И добавил: — В таком случае, идем.

— Куда? — Шельм растерянно моргнул.

— Как "куда"? — притворно изумился Ставрас. — Во дворец, конечно.

— Зачем? — еще больше насторожился шут, уже догадываясь к чему все это.

— За королевичем, да и об оплате не мешало бы договориться.

— Ты это назло мне, да?

— Конечно, — насмешливо протянул Ставрас, чувствуя себя как никогда победителем. Не часто ему выпадало такое счастье. — Не все же тебе мне жизнь портить, пора бы и мне для тебя расстараться.

— Ты собираешься пленить Радужного Дракона? — напряженно вопросил Шельм.

— А почему бы и нет?

— Для нахального, избалованного мальчишки, ничего не сделавшего в этой жизни для того, чтобы заслужить честь, хотя бы просто увидеть полет такого дракона?

— Да, — уверенно кивнул Ставрас, откровенно забавляясь.

Похоже, шут не врал о своих теплых чувствах к Радужному. Интересный, однако, спутник у него будет. Ой, какой интересный! С таким явно не соскучишься.

— Именно для него, — подтвердил он еще раз, и опешил, когда глаза шута сузились, и тот зашипел на него, разъяреннее кота, узревшего соперника.

— Презираю тебя!

— О, а как же любовь, полюбовник дорогой?

— А нет её и не было! Думаешь, я с тобой поеду? Так вот, не дождешься! — от переизбытка чувств шут вскочил на ноги, его колпак съехал набекрень, глаза равно метали молнии. Он набычился и с чувством полного превосходство скрутил кукиш и сунул его лекарю под нос.

Ставрас нахмурился и тоже поднялся. Обманчиво медленно, словно дракон, в полете готовившийся к быстрому падению, чтобы одним нырком схватить с земли добычу.

— А вот это, Шельм Ландышфуки, не тебе решать, — обронил он, схватил шута, не нашедшего что ему на это ответить за руку, за тот самый кукиш и потащил за собой к выходу.

— Пусти! — дернулся было тот.

Но пальцы лекаря, словно вылитые из цельного железа, сжали его руку еще сильней, так, что захрустели кости, хотя ломать их Ставрас никогда бы не стал.

— Не раньше, чем мы доберемся до дворца, — бросил лекарь, и вывел его на улицу.

Вот так и началось их путешествие

2.

Ригулти торговался самозабвенно: до хрипоты и нервного тика. Правда, последний наблюдался скорее у Его Величества Палтуса Третьего, нежели у лекаря, у которого по прошествии двух часов глаза все еще горели бешеным азартом. Шут, поначалу, еще пытался вклиниться в ожесточенный спор, но плюнул на это дело. Он вальяжно развалился на пафосном королевском троне отделанном золотом и красным бархатом, закинул одну ногу на подлокотник. И с некоторой нарочитой ленцой во взгляде, призванной замаскировать искусно скрываемое отвращение ко всему происходящему, разглядывал пыхтящего, как огнедышащий дракон, короля и лекаря, скалящегося все победнее с каждой минутой. Ставрас явно вознамерился отыграться не только на Шельме, но и на Палтусе, за все, чем тот успел ему насолить. Например, за неоднократные попытки женить его на какой-нибудь светской барышне, от чего Ригулти отбивался всеми правдами и не правдами, и пока успешно. Наследника в тронный зал не пустили. Лекарь уперся, как баран, и пред не в меру упитанным парнишкой, прыскающим своей чванливостью во все стороны, как фонтан, демонстративно захлопнули входные двери. Как он орал на пороге!.. Шут до сих пор умилялся, честно признав, что эта выходка Ставраса, каким бы гадом он ни был, однозначно подняла настроение, причем, похоже, в том числе королю.

— А я говорю, что горсть изумрудов, горсть рубинов и три, три, — тыча в лицо Палтуса тремя растопыренными пальцами, продолжал гнуть свое лекарь, — горсти алмазов.

— Ты просто режешь меня без ножа, Ставрас, я хоть и король, — на последнем слове Палтус героически выпятил грудь и, как следствие, довольно упитанное бочкообразно брюшко, — но не бог же!

— Да у вас, Ваше Величество, — в глазах лекаря, однозначно прописались черти, — сокровищница ломится от самоцветов. Хотите развлечения для сыночка, так еще, чтобы живым вернулся и относительно целым — платите!

Палтус, набрав в грудь воздуха, быстренько сдулся, услышав его последнее уточнение.

— Что значит "относительно целым"? — настороженно протянул король, сурово сдвинув брови.

— Ну, к примеру, рухнет твой Боровок...

— Не Боровок, а Воровек! — запротестовал король на вопиющее перековеркивание имени собственного отпрыска.

— Да, хоть Боробек, мне все равно, — фыркнул лекарь, отмахнувшись от него, как от назойливой мухи, и продолжил: — Что же касается его относительной целости, вы, Ваше Величество, как думаете? Вот сверзиться ваше чадушко с лошади, к примеру, про дракона я даже думать не хочу, отшибет себе что-нибудь об неудачно подвернувшийся камушек, и все, — лекарь демонстративно развел руками.

— Что "все"? — насторожился король.

— Да, вот, думаю, молодой он у тебя, — панибратски переходя с королем на "ты", похлопал того по плечу Ригулти. — Детками еще не обзавелся, а тут такая оказия случиться может.

— Повешу.

— Думаешь, я такой дурак — возвращаться на виселицу? — уже без смеха, спросил Ставрас резко посерьезнев. Развалившийся на троне шут, резко подобрался. Он давно уже раскусил, что когда голос лекаря становился таким, глубоким, завораживающим, и в тоже время едва уловимо угрожающим, лучше вовремя прикусить язык и слушать. Слушать и мотать на ус.

— Тогда твоего паяца вздерну! — запальчиво пропыхтел король, и вот тогда глаза лекаря сузились в жуткие щелочки.

— Тогда, однозначно, вернусь, — обронил Ригулти, неотрывно глядя на короля.

Тот самодовольно улыбнулся, но спал с лица, услышав продолжение.

— Чтобы уничтожить не только тебя, а весь ваш род. Выкорчевать и по ветру развеять.

— Да, как ты смеешь мне угрожать, лекаришка! — взвыл король раненой белугой, но в глазах его поселился ужас.

О силе и хитрости Драконьего Лекаря уже не первый десяток лет ходили по городу легенды одна страшнее другой. Плюсом к тому, никто не знал, сколько ему лет. Внешне не больше тридцати, а там, кто знает. Его лавка всегда стояла на пересечении улицы Бубенцовых Перезвонов и Квартала Чайный Розочек. Всегда. Никто не помнил, откуда она там появилась, напротив, всем казалось, что она всегда там была. Особо разговорчивые вообще утверждали, что лавка Драконьего Лекаря стояла на том самом месте, когда и Столицы-то не было, лишь Лавандовая Пустошь одна. Потом, когда пришли люди, они построили свои дома, создав город. Но какие бы перипетии истории не проносились на буйных конях по улицам города, перекраивая их орнамент, Лавка всегда оставалась тут, неизменно.

Лекарь не ответил королю, просто молчал. Но вовремя вмешался шут.

— О, рыцарь мой ненаглядный! — вскричал Шельм и кинулся на шею лекарю, который вмиг растерялся от такого нахальства и широко распахнул уже совсем не страшные, а ошеломленные глаза. Ставрас даже обнял шута за талию чисто по инерции. А Ландышфуки, тем временем, томно прошептал ему в губы: — Это так благородно, мой верный рыцарь, убить всех, кто посмеет обидеть бедного, несчастного и такого лапочку меня!

Король, хитро улыбаясь в пышные, золотисто-рыжие усы, расправил плечи и снова почувствовал себя хозяином жизни, наблюдая, как зарвавшийся лекарь меняется в лице, а потом и вовсе рычит и чертыхается, отталкивая от себя совсем распоясавшегося мальчишку. Хороший у него шут, однако, верный, и главное, как вовремя все удумал.

— Да, отцепись ты от меня, извращенец юный! — взвыл Ставрас и довольно сильно толкнул Шельма. Тот отлетел от него. Лекарь явно на этот раз даже не подумал соизмерять силы, но ушлый шут легко перевернулся прямо в воздухе, вверх тормашками встав на руки и скорчив хитрющую мордашку, весело подмигнул, стоя на одной руке.

— Ты так горяч, мой верный рыцарь, — протянул он, вставая на ноги и шутовски разводя руками. Сначала одной, потом другой, затем подпрыгнул и сделал легкий, совсем не мужской реверанс. И все это с неизменной улыбкой с затаенной печалью в глазах.

Ставрас закатил глаза к потолку: ну, вот как на такого обалдуя злиться?

— Так, ладно, но чтобы я сегодня ни про каких рыцарей больше не слышал.

— А завтра? — сразу же поинтересовался приставучий шут, подбираясь ближе.

Ригулти внимательно следил за его перемещениями, но не спешил отходить. Его мальчишкой не испугаешь!

— И завтра.

— А послезавтра?

— Еще шаг и я не знаю, что с тобой сделаю.

— Поцелуешь?

— Не дождешься.

— А так хочется... Ну, неужели, даже в носик? Смотри, лапа моя ненаглядная, какой он у меня миленький и аккуратненький, просто созданный для поцелуев.

— Та-а-а-ак, — прорычал лекарь, хватая вконец зарвавшегося паяца за руку и поворачиваясь к взгромоздившемуся на трон королю, который все же решил попробовать задавить его авторитетом. Но, встретившись с карими, почти желтыми глазами Ставраса, Палтус понял, что ничего не получится.

— Хорошо, — быстро проговорил он. Дразнить гусей и дальше совсем расхотелось, уж больно недоброй вышла у Ригулти ухмылка. Стало видно, что тот стиснул ладонь шута так, что последний скривился, хоть и паясничая, но крепился из последний сил. Так что король, поспешил продолжить: — Я согласен на твои условия, но сына ты вернешь мне, в любом случае, в целости. И никакой "относительности", ясно тебе?

— А вот это, — Ставрас растянул губы в улыбке, — уже совсем другой разговор. И, кстати, ты все еще настаиваешь, чтобы я и этого, — мотнув головой в сторону притихшего шута, уточнил лекарь, — с собой взял?

— Я настаиваю? — искренне изумился Палтус. — Это не я, это Воровек его с собой тащит. Но, если ты против...

— Нет, я "за", — осклабился лекарь, и все же разжал тиски пальцев, в которых сжимал руку Шельма. Тот сразу же начал демонстративно её растирать и коситься в его сторону обвиняюще, почти обижено.

Лекарь все его взгляды и жесты демонстративно игнорировал.

— Ну, тогда я прикажу седлать драконов, да?

— Каких драконов? — чуть ли не пропел подозрительно осчастливленный Ставрас.

— Ну, тех, на которых вы к горам полетите, — пролепетал король растеряно.

— Полетим? О, нет, мы в лучшем случае, поскачем, если вы, конечно, найдете в своей конюшне лошадь, способную не пасть под твоим Боровком.

— Веровеком! И чего это ей пасть-то?

— Под тяжестью, Ваше Величество, это же очевидно! — тут же очухался Шельм и принялся строить рожицы, справедливо рассудив, что если об излишнем весе его сыночка скажет в своей привычной манере Ставрас, то бедного короля может и удар хватить от ярости. И на кого же, тогда он будет работать, а? Ну, не на лекаря же!

— Мой Веровек вовсе не толст, а лишь в меру упитан, — тут же опечалился король, и погрозил им обоим пухлым пальцем. Шельм переглянулся с Ригулти и сделал страшные глаза. Тот вздохнул, но язвить и ехидничать не стал.

— Так вы найдете ему коня?

— Конечно, тогда я прикажу оседлать трех лучших коней и собрать все необходимое.

— Зачем трех?

— Ну, как же: Веровеку, тебе, Ставрас, и Шельму.

— Не беспокойтесь, конь у меня свой, а Шельм поедет со мной.

— В смысле, с тобой?

— В смысле, на одном коне.

— Что?! — вскричали одновременно и шут, и король.

— А это моя личная награда за труды, — заявил лекарь, весело глядя на возмущенного шута. Что, съел, шельмец?

— Тебе мало пяти горстей самоцветов?

— Конечно, мало, — протянул довольный собой Ставрас. — Материальное, дорогой мой шут, это не главное. Помнится, ты сам на одном из балов толкал мне эту идею. Надо же и мне приобщаться к прекрасному.

— О, дорогой мой рыцарь, — томно закатил глаза к потолку Шельм. — Неужели, это был скрытый комплемент? Да? Да? Ну, скажи, что да? — стал прыгать он вокруг него.

Лекарь снисходительно улыбался, а потом сграбастал его за шкирку и выдохнул в лицо:

— Если намекаешь, что я назвал тебя прекрасным, то... — сделал паузу лекарь, притянул мальчишку к себе еще ближе, успев заметить, как в его растерянных глазах, мелькнуло нечто похожее на испуг, и отомстил, крикнув прямо в ухо, как тот орал в аптеке: — Да!

Шут дернулся, и лекарь отпустил, самодовольно за ним наблюдая. Шельм коротко вздохнул.

— Ты совсем не нежный, радость моя, — обвиняющее поджал губы шут.

— Ну что ты, дорогой, я буду очень нежен холодными ночами, которые мы проведем под одним одеялом, — промурлыкал лекарь.

В глазах шута мелькнул гнев. Ставрас его таким еще не видел. Признаться, засмотрелся. Мальчишка был грозен, даже в шутовском колпаке и нарочито пестром камзоле. И откуда что взялось, хотел бы он знать?

— Вы что, собираетесь и дальше при мне все эти мерзости обсуждать?! — возопил король, и лекарь отвлекся от шута, в глазах которого теперь стоял не только вызов, но и некоторая, просто восхитительная, по мнению Ставраса, непримиримость. Кажется, ему все же удалось его раздраконить. По-другому не скажешь. Путешествие намечается захватывающее, но бесперспективное. Не говоря об этом шуту, Ставрас тоже не собирался отдавать радужное чудо этому жирдяю Воровеку. Может, хоть ученика себе выпестует? Шут, конечно, спорный вариант. Но с этим вызовом в глазах, из парня может толк получится, в отличие от того же королевича.

— Ну, что вы, Ваше Величество, мы уже уходим.

— Куда?

— Ко мне в лавку, конечно, — заявил Ставрас, и вовремя успел ухватить за локоть уже вознамерившегося слинять шута. — Нам же нужно собираться.

— И его что ли, с собой заберешь?

— Заберу.

— Ну, как знаешь, — махнул рукой король, утомленный разговором. Ему уже давно хотелось избавиться от этих двоих, чтобы спокойно предаться праздному безделью. — А, да, — бросил он уже в спину лекарю, тащившему за собой слабо упирающегося шута. — За Веровеком вы хоть, когда заедите?

— Я заеду? — протянул лекарь, посмотрев на него через плечо. — Этот он пусть, как соберется, к лавке моей подъезжает.

— Но...

— И никаких "но". Кстати, свои самоцветы я жду тоже сегодня.

— Но...

— Хотите поторговаться?

— Нет уж, наторговался! Идите уже!

— Идем, идем...

Они вышли, и вот тогда шут попытался вырваться по-настоящему. Лекарь не пустил, резко, каким-то неуловимым движением повернулся к нему и, вжав спиной в стену, уперся ладонями по обе стороны от его лица.

— Зачем ты понадобился мелкому Борову?

— Отойди, — холодно бросил шут, вздернув подбородок.

— Ответь.

— Какая тебе разница?

— Я хочу заранее знать, чего ожидать от двух обуз, которых мне навязали.

— Я не навязывался!

— Ну, хорошо, положим от одной обузы и одной стервозы, что сути вопроса не меняет, — протянул Ставрас примирительно, искривив губы в намеке на улыбку.

Глаза шута сверкнули яростью.

— Зачем тебе ехать со мной на одной лошади, лекарь? Ты же сам кричал на каждом углу, что я извращенец, а ты теперь кто же?

— То же, — чуть шире усмехнулся тот. — Должен же я оценить товар лицом. Точнее, — склонившись еще ниже, прошептал ему на ухо Ригулти: — Руками.

Шут замер, просто заиндевел. Довольный собой лекарь прекрасно это почувствовал, но не отстранился.

— Где твоя комната? — поинтересовался он.

— Двумя этажами ниже, — больше пока не рискуя паясничать, и все еще переваривая услышанное, отозвался Шельм.

— Хорошо. Идем, — бросил лекарь уже на ходу, протягивая ему руку с издевательской ухмылкой. Еще одна проверка не повредит, а мальчишка пусть не расслабляется. Шуточки у него, конечно, плоские, но иногда попадают, как говорится, и к месту, и ко времени.

Шут руки, разумеется, не принял. Фыркнул, гордо вскинул голову и пошел рядом, демонстративно убрав руки в карманы. Лекарь стер издевку с лица и не стал настаивать.

Спустившись на этаж ниже, они столкнулись с пышущим самодовольством наследником. Толстенький, низкорослый, напоминающий воздушные шарики, которые продавали, порой, на ярмарках. Завидев их, он тут же осклабился.

— Идете, голубки, — протянул он ехидно, скользя каким-то явно нездоровым сальным взглядом по Шельму. — Так значит, папенька, все же тебя убедил, — выпятив грудь, а точнее брюхо, которое у него было даже больше, чем у родителя, протянул он.

Лекарь сдвинул брови. Глупый королевич намека не понял. Шельм, тоже недолюбливающий Воровека, схватил лекаря за рукав и потянул в сторону к лестнице на нижний этаж, осознавая, что еще немного и страна может лишиться наследника. Веровек явно не знал, когда нужно остановиться и вообще, как следует вести себя с человеком, от которого в самом ближайшем будущем будет зависеть твои жизнь и здоровье.

— Убедил, королевич, — попытался сгладить эффект от его слов шут. — Вот видишь, бежим собираться, и тебе того же советуем.

— Посоветуй мне еще, — осклабился тот, и когда Шельм, целенаправленно буксируя за собой все еще не проронившего ни слова, но хмурого как туча, лекаря, проходил мимо него, потной ладошкой шлепнул его по заду и тут же взвыл.

— Ай!

Захрустели кости. Не перелом, конечно, но болезненно.

— Пусти! Пусти, урод драконий, я папе пожалуюсь! Он тебя повесит, лекарь!

— Ставрас, хватит, — попытался урезонить Ригулти Шельм. Даже за рукав дернул.

Тот молчал, продолжая сдавливая запястье принца, посмевшего распускать руки. А потом шагнул к нему и очень ровным голосом произнес:

— Слышал слухи, что Шельм — мой любовник?

— Слышал! Пусти, гад!

— И что же тебя натолкнуло на мысль, что я позволю всяким там толстопузам лапать то, что принадлежит мне?

— Как ты меня назвал?! — но лекарь сдавил чуть сильнее. Королевич осекся, но потом все же осмелился вякнуть: — Он не твоя собственность, он на королевской службе, а значит...

— Ни черта это не значит, — все так же ровно, обронил Ставрас. — А теперь будь послушным мальчиком, Боровок...

— Я Веровек!

— Так вот, Боровок, повторяй за мной. Шельм... Ну?

— Шельм...

— Ландышфуки.

— Ландышфуки...

— Принадлежит Ставрасу Ригулти.

— Да, что за бред?!

— Ну?

— Ай! Принадлежит Ставрасу Ригулти!

— И я больше никогда не позволю себе быть с ним столь фамильярным.

— Я не.. ай!.. не позволю себе быть с ним фамильярным!

— Молодец, — отпуская его, наконец, удовлетворенно произнес Ставрас.

— Да я... я тебя...

— Будешь слушаться, как бобик псаря, ясно?

— Да, как ты...

— Иначе, завезу в дебри, подвешу вверх тормашками на ближайшей осине, и зверям диким скормлю.

— Мой отец убьет тебя за это!

— Ой, ли? С теми деньгами, что он мне за твой выпас выплатит, мне вовсе нет необходимости возвращаться сюда.

— Но здесь твоя аптека!

— И что? Захочу, новую отстрою, еще лучше нынешней. А всем этим байкам, что, дескать, я к нынешней магией страшной и древней привязан и сгину вместе с ней, если что не так, я бы на твоем месте, Боровок, не верил, — подмигнул ему Ригулти. Бросил на шута короткий, предупреждающий взгляд и увел за собой, оставив королевича в тихом, бессильном бешенстве.

— Но ничего! — завопил он им в спины. — Вот добуду Радужного Дракона, попляшите у меня, голубки!

— Ну да, конечно, — процедил Ставрас, скрываясь вместе с Шельмом за поворотом.

Шут вопросительно покосился на него. Но лекарь и не подумал признаваться, что уж кому-кому, а этому чванливому поросенку Радужный Дракон точно не достанется.

3.

— Послушай, — резко повернулся к Ставрасу шут, когда они все же добрались до его комнаты.

Но тот не дал ему договорить.

— Ты вообще, переодеваться будешь или так и поедешь в колпаке и разноцветных панталонах? — осведомился лекарь ехидно и был приятно удивлен, когда заметил на щеках Ландышфуки легкий, едва заметный румянец. Над чем уже собирался, как следует поехидничать, но на этот раз его перебил сам шут.

— А ты что же, так и будешь здесь стоять, пока я переодеваюсь? — осведомился он, вскинув голову.

Ставрас расплылся в улыбке, явно не сулящей ничего хорошего.

— Конечно, ты же не кисейная барышня, чтобы стесняться мужчины, ага. Да, и должен же я оценить товар лицом.

— Не кисейная, — зашипел шут, грозно сверкнув глазами. — Но и не девица из Квартала Белошвеек, ясно?!

— Конечно, но ты же у нас такая лапушка. Сам, между прочим, сказал. Так что, грех мне будет не посмотреть на тебя... милый, — промурлыкал Ставрас, и уже ожидал впервые услышать, как этот явно доведенный до белого каления мальчишка зарычит на него, но шут неожиданно замер, а потом с вызовом вскинул на него глаза, в тускловатом освещении комнаты показавшиеся лекарю васильковыми, и начал раздеваться. Ставрас демонстративно сложил руки на груди и оперся о стену возле входной двери.

Да, у шута, однозначно, был талант. По крайней мере, по части раздеваний, это уж точно. Ставрас как-то не был морально подготовлен к такому зрелищу и даже успел пожалеть, что решил так необдуманно подшучивать над Шельмом, в кое-то годы резко поменяв свою с ним линию поведения.

Сначала Ландышфуки снял свой обожаемый колпак, запрокинул голову и расчесал встрепанные волосы обеими руками. Опустил глаза, на миг спрятав их под пушистыми ресницами, и тут же распахнул вновь, сверкнув в сторону чуть не подавившегося вдохом Ставраса. Затем коварный Шельм, явно входя в образ этакого соблазнителя, начал медленно-медленно, словно покачиваясь под музыку, расстегивать коротенькую жилеточку из светло-коричневой замши. Если учесть, что на ней было всего-то три пуговицы, то шут, поистине, проявил чудеса изобретательности, потому что на них у него ушло минут десять, если не больше. Ставрас, хмурившийся с каждой минутой все сильнее, как-то не считал.

Дальше, интереснее. На белоснежной сорочке с широкими манжетами, поверх которой была натянутая та самая жилетка, небрежно отброшенная на пол, пуговиц было не в пример больше. Но на этот раз, шут, наоборот, расправился с ними подозрительно быстро, а потом приступил к поистине завораживающему действу — стягиванию этой самой сорочки с плеч. И главное, все это с совершенно непроницаемым выражением лица и с блуждающей на губах легкой, мечтательной улыбкой. Но, Ставрас стоически терпел это непотребство, сдаваться на милость мальчишке не хотелось ни при каком раскладе. Вот, совершенно.

А Шельм продолжал измываться. Избавившись от сорочки, что воздушным облаком соскользнула с плеч, он весь выгнулся, поднял вверх руки, переплел пальцы в замок и потянулся, блаженно прикрыв глаза и чуть не мурлыча, как кот, устроивший потягушки на облюбованной завалинке.

Ставрас скрипнул зубами, думая, что Шельм не услышит, но тот, поганец, все прекрасно расслышал и даже распахнул глаза, глядя на него с просто невообразимой наглостью и, в тоже время, с победным блеском во взгляде. Потом, дело дошло до уже заочно ненавистных лекарю пестрых панталон. Под конец, теоретически, шут должен был стянуть еще чулки, один темно-зеленый, другой ярко-красный. Ставрас чертыхнулся и дальше смотреть не стал, сдаваясь. Этот раунд явно остался за шутом.

Лекарь отошел к небольшому и единственному в комнате шута окну и встал спиной ко всей остальной комнате, чтобы не видеть опять победившего мальчишку. Хотя, надо признать, что за все то время, что он терпел это издевательство, Ставрас вполне успел оценить насколько мальчишка, по его мнению, просто замечательно сложен. Причем, лекарь его не как постельного мальчика оценивал, вовсе нет, (а вы что думали?). Он неожиданно для себя разглядел в паяце воина. Накаченные руки, упругий пресс. Шельм, однозначно, в отличие от Веровека не пренебрегал тренировками. Возможно, в пути он действительно может оказаться далеко не обузой, а даже, в определенном смысле, подспорьем. Вот только, научиться бы еще вовремя затыкать этой шельме рот и было бы совсем хорошо.

— Можешь смотреть, я закончил, — раздалось из-за спины.

Лекарь повернулся и даже глаза в изумлении распахнуть забыл. В комнате больше не было шута. Нет, серьезно.

Перед ним стоял юноша лет двадцати, может, чуть больше. С просто огромными, бирюзовыми глазами, прямыми волосами до плеч, длинной шеей и немного узковатыми для парня плечами. Но это легко компенсировалось специальными металлическими наплечниками, крепящимися поверх светло-голубой, удлиненной рубашки из плотной ткани, у которой Шельм закатал рукава до локтей и расстегнул несколько верхних пуговиц, обнажая шею и немного грудь, безволосую и не знающую загара. На руках у Ландышфуки были черные перчатки без пальцев, а за спиной прикреплены ножны с мечом. Вот последние больше всего и заинтересовали лекаря, в общем и целом, оставшегося довольным осмотром. На кровати, заправленной темно-синим покрывалом, шут свалил нехитрые пожитки, которые собирался взять с собой в дорогу. "Оперативненько, однако, собрался", оценил про себя Ставрас, и все же решил начать с меча.

— Ты ножичком-то, на самом деле пользоваться умеешь или решил прихватить для устрашения меня, любимого? — насмешливо осведомился он, уже зная что, конечно, умеет. Воина можно увидеть сразу, особенно, если сам из их братии и знаешь на что смотреть. Другой вопрос, что под шутовским колпаком никто не ожидает разглядеть ничего подобного, потому и не присматривается. Очень зря, как оказалось. Очень.

— Умею, — бросил шут, словно все шутовское, что было в нем, исчезло, ушло в глубину, вместе с одеждой сброшенной, как личина. — Хочешь проверить?

— Не отказался бы, — хмыкнул Ставрас, абсолютно не лукавя. — Устроим спарринг на привале?

— Ну, — протянул шут, и в глазах паяца затанцевали уже знакомые лекарю чертенята. — Если не испугаешься, почему бы нет?

— Испугаюсь? — протянул Ригулти, в душе умиляясь мальчишеской дерзости шута. — Забыл, кто выиграл турнир Дюжины, парень?

— Не забыл. Но, подозреваю, что ты выиграл, потому что не участвовал я.

— Ах, вот оно, значит, как. И почему же, позволь узнать, ты не участвовал? Неужели, струсил, потому и подбил меня на это неблагодарное дело вместо себя?

— А вот и не скажу, — весело подмигнул ему Шельм и снял с груди небольшой медальон в витой серебряной оправе с голубым топазом кристальной чистоты.

Ригулти нахмурился. Он знал такие медальоны. Но пользоваться ими могли лишь те, кто обладал хотя бы зачатками магических способностей. Разве, у шута они есть? Оказалось, есть. Камень засиял призрачным светом и вся куча барахла на кровати, над которой шут простер его, испарилась без следа, точнее, была помещена в так называемый походный кулон. Да, Шельм оказался сплошным человеком-сюрпризом. Ставрас не переставал ругать себя за невнимательность к деталям. Давно нужно было раскусить этого мальчишку, столько времени потеряно зря. Но тот так искусно маскировался под пусть и не простачка, но в любом случае, обывателя и не мага, это уж точно, что ни разу не дал повода усомнится в первом о себе впечатлении. Нет, Ригулти вовсе был не против открытий, пока, в отношении шута они были только приятными, но чувствовать себя, по меньшей мере, дураком, как и любой взрослый и состоявшийся мужчина, просто терпеть не мог. Потому и злился уже не на Шельма, а на себя. К тому же, вопрос с учеником, о котором он уже ни раз задумывался, в последние годы все чаще, оставался открытым.

— Если ты готов, — довольно холодно бросил он, подходя к двери, — то идем.

Шут растерянно моргнул, глядя ему в спину. Пожал плечами и пошел за ним.

До Драконьей аптеки они добрались еще быстрее, чем от нее до дворца, потому что Ригулти целенаправленно вышагивал по улице, и шуту приходилось подстраиваться под его широкий шаг. Все же мало того, что лекарь был выше него и существенно шире в плечах, он еще злился, поэтому, погруженный в свои мысли, шел очень быстро.

— И что теперь? — вопросил Шельм, когда Ставрас провел его через подсобные помещения своей лавки в небольшой внутренний дворик с уютным садиком и добротной конюшней, расположенной в дальнем, тенистом уголке.

— Седлаем Вересковый Шелест и ждем королевича.

— Кого седлаем?

— Идем, познакомлю, — немного успокоившись, криво усмехнулся Ригулти.

Ландышфуки сдвинул брови и пошел за ним к конюшне, настороженно прислушиваясь ко всему вокруг. Он уже знал такую вот улыбочку Драконьего Лекаря и предпочитал заранее быть начеку.

— Что это? — вышло хрипло и даже испуганно.

— Мой конь, — гордо расправив плечи и потрепав красногривое создание по высокой холке, широко улыбнулся лекарь.

Конь, если конечно, этого гиганта можно было отнести именно к породе лошадиных, мотнул головой и приглушенно заржал. Шельм, всегда считавший себя человеком не из пугливого десятка, нервно сглотнул. Ведь он понимал, что ему на этом красноглазом, под цвет гривы, чудовище, у которого даже клыки из-под верхней губы торчали, придется путешествовать.

— Хорош? — словно не видя его состояния, осведомился Ставрас. Думал, что мальчишка пробурчит что-нибудь невнятное и поспешит слинять, все же Шелест всегда производил на людей просто неизгладимое впечатление, но нет, шут закусил губу, зачем-то залез в карман в меру узких темно-синих штанов, заправленных в черные полусапожки, и достал оттуда несколько кусочков сахара.

Ставрас удивленно изогнул бровь и посмотрел на шута даже с некоторым уважением. Оказывается, тот, как чувствовал, что знакомство с конем предстоит не из легких, и приготовился заранее. "Молодец. Предусмотрительный мальчик", усмехнулся про себя лекарь и стал внимательно следить за тем, как Шельм решительно шагнул к коню и протянул к нему руку ладонью вверх, на которой лежал сахар.

Привыкший к несколько другой на себя реакции Шелест изумленно замер, но подойти мальчишке позволил. А потом и вовсе, наклонил довольно жуткую в полумраке конюшни морду со светящимися кроваво-красными глазами и принюхался к предлагаемому лакомству. Оценил. И осторожно, прекрасно зная, что клыками хрупкого человека можно покалечить, собрал кусочки сахара одними губами.

Ставрас же в этот момент смотрел лишь на Шельма, не переставая почти неосознанно поглаживать коня по гриве. Шуту было страшно. Очень. То ли он, как и в случае с Радужным Драконом, знал чуть больше о том звере, с которым пытался сейчас подружиться, то ли просто подсознательно чувствовал опасность, исходящую от него. Ставрас видел как он замер, словно статуя, когда Шелест склонил морду к его руке, как забыл, что нужно дышать, и как зажмурился, ощутив удивительно мягкое прикосновение мохнатых губ. И сразу же распахнул глаза, а потом и вовсе погладил по носу, не возражающего Шелеста, увлеченно хрумкающего сахаром.

— Ну, здравствуй, Вересковый Шелест, — прошептал шут и робко улыбнулся.

Ставрас засмотрелся. Нет, честно. У мальчишки была невероятно обаятельная улыбка, вот только показывал её настоящую, он далеко не всем, лекарь это понял. И просто не смог не улыбнуться в ответ.

— Ну, — заключил он, — вот и познакомились. Поможешь мне оседлать его? — весело поинтересовался он у Шельма, все еще находящегося под впечатлением от знакомства.

— Да, конечно, — кивнул тот, без ужимок и кривляний.

"И почему он раньше никогда не был таким?", подумалось лекарю, но он отогнал от себя эту мысль и взялся за упряжь, что была развешана на стенах. Шут помогал ему. Вдвоем оседлать Шелеста удалось быстро. Тот и сам не возражал, почуяв дальнюю дорогу. Они почти не разговаривали, но делали все на удивление слаженно, что не могло ни радовать как лекаря, так и шута. Правда, последний все порывался сказать что-то, но никак не мог найти слова. Ригулти наблюдал за его мучениями. Шелест был оседлан и выведен из конюшен, подставляя солнцу, нещадно палящему с небес, свои черные, блестящие бока, красную гриву, хвост и копыта, словно бы выкрашенные краской, но Шельм догадывался, а Ставрас знал наверняка, что это их натуральный цвет. На самом деле, в пышной гриве возле стоящих торчком ушей можно было нащупать бугорки рожек, но лекарь шуту об этом, конечно, не спешил говорить, хоть и заподозрил, что тот и так знает.

— Ладно, не мучайся, просто скажи, — бросил лекарь, остановившись возле входа в дом. Шелеста они оставили возле конюшни.

Шут, смотревший себе под ноги, вздрогнул. Поднял на него глаза, а потом снова отвел, и спросил:

— Ты на самом деле собираешься отдать Веровеку Радужного Дракона?

— Нет. На самом деле, не собираюсь.

— Тогда, зачем ты его везешь к Драконьим горам? — испытующе всматриваясь в его лицо, спросил шут с замиранием сердца.

Лекарь жестко усмехнулся и веско обронил:

— Перевоспитывать.

Больше ничего не сказав, он развернулся и вошел в дом. Шут облегченно выдохнул и последовал за ним.

— Шельм, — раздался со второго этажа голос лекаря.

— Да? — крикнул шут, замерший у лестницы, ведущей наверх.

— Чаю приготовь на дорожку.

— Ладно.

— И только без фокусов!

— Каких, например?

— Таких, какие испробовал на тебе я.

— Жаль, что сказал, а то бы...

— Придушу! — раздалось сверху, но шут уже ушел на кухню. Конечно, слабительное лекарю он подсыпать и не думал, но поехидничать, когда тот все же спустится, собирался с размахом. Будет знать, как травить всякой гадостью добрых, миленьких шутов!

— Ну, как тут чай? — полюбопытствовал от двери, наконец, вернувшийся Ставрас.

— Как ты и заказывал, милый, — пропел из-за стола Шельм. — Без слабительного, но со стрихнином.

— И не жалко так над бедненьким, стареньким мной издеваться? — поинтересовался лекарь и плюхнулся на табурет напротив шута, не задумываясь, отхлебнув из предложенной ему чашки.

— Это-то ты-то старый? — возмущенно выдохнул шут.

— Я, я, — важно покивал Ставрас. — Разве не слышал, я ведь, как-никак, ровесник этого города, или что там еще за бредни бродят в народе?

— Бредни, не бредни, но никто ни помнит, ни откуда ты здесь появился, ни те времена, когда тебя вообще здесь не было, — уже без смеха обронил Шельм.

— У людей слишком короткая память, — буркнул лекарь и уткнулся в кружку.

О себе, любимом, он говорить не любил. Но проницательный от природы Шельм и так все понял, пожал плечами и отвернулся. Какое-то время они пили чай молча, периодически подцепляя из вазочки, найденной шутом в одном из шкафчиков, ореховое печенье. Но первым молчание нарушил лекарь.

— Давно он тебя тискает?

— Кто? — Шельм недоуменно моргнул.

— Наследничек, — произнес лекарь подозрительно ровным голосом, и немного расслабившийся в тишине шут сразу же подобрался.

— Он меня не тискает. Он просто пытался самоутвердиться через унижение ближнего своего, у него такое бывает. К тому же, он был уверен, что при тебе, я ему все равно ничего сказать не смогу.

— И что же ты, все терпишь?

— Я шут, мое оружие — насмешка, — легко обронил Шельм и улыбнулся. Не по-настоящему, а лишь для того, чтобы успокоить явно не просто так интересующегося Ставраса. Тот на такую улыбку не повелся. Сегодня уже видел, как он умеет улыбаться, когда на самом деле этого хочет, сейчас шут не хотел, но был вынужден.

— И меч ты с собой таскаешь чисто как модный аксессуар?

— Обычно я его не таскаю.

— Но регулярно с ним упражняешься.

Их взгляды сцепились через стол.

— Мы еще не спарринговали, ты не можешь знать, владею ли я им, — тщательно взвешивая слова, произнес Ландышфуки.

— Уверен, что владеешь, — отрезал Ставрас, и вновь вернул разговор к вопросу, с которого все началось. — Так что же наследник?

— А что с ним?

— Он тебе нравится?

— Он наследник. Как и короля, таких, как он, не выбирают.

— И раз он королевич, ты позволяешь ему распускать руки, и отводишь душу лишь на светских раутах, издеваясь над ним при гостях?

— Слушай, — шут начал злиться. Ригулти это почувствовал, но заострять внимание намеренно не стал. — Какая тебе разница?

— Две недели назад я видел его в поместье одной, так называемой, светской львицы на поверку оказавшейся лишь дворовой кошкой, — задумчиво обронил Ставрас, допивая чай.

— И? — не утерпел шут, уже догадываясь, к чему он клонит.

— И у него на челе красовался весьма характерный фонарь. Боровок вдохновенно врал, что получил его на охоте, сражаясь с диким вепрем чуть ли не в одиночку...

— И что? Если ты забыл, охота эта, действительно, имела место быть...

— А у вепря, небось, была просто восхитительная голубая шкурка и лучистые бирюзовые глазки... — хитро прищурившись, посмотрел на шута лекарь.

— О, дорогой, — томно закатив эти самый "глазки" к потолку, вдохновенно откликнулся тот. — Неужели, ты подумал, что я...

— Шельм! — неожиданно резко рявкнул лекарь и стукнул ладонью по столу. Шут подавился всеми словами, что готов был произнести, и прикусил язык, тут же схватившись за щеку. Больно!

— М? — промычал он, хмуро уставившись на посерьезневшего лекаря.

— Просто ответь мне без всех этих глупых ужимок.

— Я — шут, — запротестовал было тот, но по карим, почти желтым глазам, вовремя успел прочитать, что сейчас со Ставрасом это не прокатит. — Хорошо. Я поколотил его слегка, доволен?

— Вполне, — вставая, обронил лекарь, удовлетворенный тем, что все же сумел добиться от шута тех ответов, которые ждал. — Идем. Твой Боровок приехал.

— Он не мой! — рыкнул раздосадованный шут и тоже поднялся. — И как ты узнал?

— Слышишь, Шелест ржёт?

Шут прислушался.

— Знаешь, по-моему, он не просто ржет, он ухохатывается, — с подозрением протянул Шельм.

— Да уж, по-видимому, Боровок верхом на лошади, то еще зрелище.

— Да, нет, нормально он на ней смотрится, если брюхо не выпячивает, — бросил шут. — Я думаю твоего коня, скорее, рассмешили пух и перья на плюмаже.

— Прости, на чем пух и перья?

Шут тяжело вздохнул.

— Ну, он же королевич, как-никак, наверное, считает, что ему положено.

— Что положено?

— Выглядеть даже в седле так, чтобы его издали было видно, и чтобы каждый встречный ни с кем перепутать не смог бы, — с неохотой проговорил Шельм.

— Так, — почти прорычал Ставрас, и уже собрался выскочить на улицу, чтобы как следует вправить мозги малолетнему идиоту, даром что королевичу, но шут вцепился в рукав его куртки насмерть.

— Ставрас, да остынь ты! Он же глупый еще, юный, неопытный, — попытался вразумить его Шельм, которому Воровека даже жалко стало.

— Юный? Неопытный? А ты у нас, значит, старый и умудренный опытом? Думаешь, я не знаю, что ты его всего на год старше?

— Откуда ты... — пораженно выдохнул шут. О его настоящем возрасте не знал даже король. Ну юный, ну, нахальный, ну, шут, кому интересно, сколько ему там лет на самом деле?

— Я очень давно, ты сам сказал, живу в этом городе, Шельм, — серьезно глядя на шута, отозвался лекарь, и высвободил рукав из хватки его пальцев. Развернулся к двери и добавил: — И в этом путешествии вы с Боровком оба будете слушаться меня. Беспрекословно. Ясно?

— Ясно, — тяжело вздохнул шут, но все же добавил: — Ты все же с ним поаккуратней. Единственный наследник, все-таки.

— Разберемся, — буркнул Ставрас и вышел.

Да, плюмаж с пухом, перьями, самоцветами и золотой уздечкой принц потерял, еще даже не выехав со двора Драконьей Аптеки, хоть и орал так, словно его тут режут живьем. Шельм ему сочувствовал. Искренне. Хотя и знал, что королевич порой может быть изрядным гадом. Но Ставрас, злой, как не вовремя разбуженный дракон, и совершенно не стесняющийся в выражениях, оторвался на бедном Воровеке так, что под конец обличительной речи тот, по глазам было видно, готов был разреветься в голос и сбежать во дворец, навсегда забыв об идее похода за Радужным Драконом, как о страшном сне. Но, все же, насупившись, с третьей попытки взгромоздился в обычное, без пуха, самоцветов и тем более золота, седло, и сказал, что так и быть поедет, как последний босяк. Шельм мысленно похвалил его. Может, и избалованный, но упертый. Глядишь, и вырастет из него что-то путное, особенно, если перевоспитывать его продолжит именно Ригулти.

— Ну, и чего ты встал, — бросил лекарь из седла, протягивая все еще стоящему на земле шуту руку. Тот растерянно похлопал ресницами. Лекарь усмехнулся. Склонился над ним и прошептал, так, чтобы Воровек, пыхтящий неподалеку, не услышал: — Мы же договорились, что ты едешь со мной.

— А что на двойную ношу скажет твой конь? — осведомился шут неприязненно.

— Не волнуйся... милый, — промурлыкал Ставрас. — Шелест и тройную, даже если третьим будет наш с тобой Боровок, унесет. — И легко подхватив его, усадил не сзади, а перед собой. Шельм замер. Но Ставрас по-свойски притиснул его к своей груди, положив руку на живот, который мальчишка непроизвольно попытался в себя втянуть, и рассмеялся ему на ухо: — Не дергайся. Как бы тебе не хотелось обратного, Шельм Ландышфуки, мальчиками я все же не интересуюсь.

— Не очень-то и хотелось, — нахально вскинулся шут, мазнув по щеке лекаря волосами, тот невольно нахмурился, а потом и вовсе чихнул.

— Фу! — Возмутился Шельм, оборачиваясь через плечо, — Ты меня своим лекарским чихом пометить, что ли, решил?

— Будешь возникать, так и поедешь спереди, как принцесска.

— Думаешь, наказал? Может, мне даже нравится!

— Вот и прекрасно, милый, — промурлыкал Ставрас, прекрасно видя, как шуту "нравится" его нынешнее положение, но продолжая вытягивать из мальчишки истинные эмоции. А что делать, если только таким способом тот соглашался хотя бы не надолго сбрасывать свою шутовскую маску? Но продолжить перепалку им не дал беспардонный королевич.

— Вы там что, еще не намиловались? Мы едем или как?

— Едем, едем, — хищно оскалился лекарь и добавил чуть тише, так, чтобы услышал лишь Шельм: — Добро пожаловать в персональный ад, Боровченок.

4.

Веровек Палтусович слишком поздно понял, что попал. В плохом, нет, в самом плохом смысле последнего слова. Причем, по личному мнению королевича, которое у него сложилось на удивление быстро, даже если бы он попал на деньги, задолжав какому-нибудь прощелыге полказны любимого папеньки, было бы не так ужасно. А вот попасть на Драконьего Лекаря оказалось в стократ страшней. Не помогали, ни угрозы: от них пришлось отказаться почти сразу, еще до того, как они выехали из Северных Врат Драконьей столицы Драконьей Страны. Потому что при одном взгляде на вторую лошадь, по самое не балуйся навьюченную, по мнению королевича, только самым необходимым, Ригулти сначала выматерился так, что уши в трубочку свернулись не то, что у Воровека, даже у Шельма. Потом долго, пристально, смотрел в глаза наследника, от чего у бедняжки Веровека по спине поползли струйки пота, а все опухшее от невоздержанности в чревоугодии лицо пошло красными пятнами. А затем суровый лекарь зычно и как-то по-особенному свистнул. Лошадь встала на дыбы, сбросив все вьюки на мостовую, и умчалась в сторону Радужного Дворца. Веровеку ничего не оставалось, как тоскливо смотреть ей вслед.

Попытка задавить авторитетом и убедить взять с собой хоть что-то из сброшенного трусливой конягой, понятное дело, не увенчалась успехом. Ригулти развернул своего чудо-коня и поскакал в сторону выезда из города. Королевич был вынужден поспевать за ним, что было не так уж просто. Конь под ним был не столь резв, как конь лекаря, несший на своей спине двоих, (с чем тоже приходилось мириться). Увещевания тоже были не услышаны: Веровек было попробовал, но лекарь так искусно выворачивал все его слова наизнанку, что пришлось прикусить язык, а то неизвестно до чего бы договорился. Скорей всего, до чего-нибудь крайне невыгодного и неприятного для себя, любимого. И уж совсем бесперспективными оказались мольбы: когда после трех часов беспрерывной скачки Веровек, весь потный и с трудом державшийся в седле, стал ныть о привале. Ставрас так и ехали, пока королевич не попытался применить последнее оружие в борьбе с противным и мерзким лекаришкой.

— Все. Я больше никуда не поеду, — заявил он, притормаживая коня на дороге петляющей между двух огромных полей, колосящихся золотом пшеницы. И гордо вскинул голову, подбочениваясь.

Ставрас, проскакавший вперед, притормозил Шелеста, натянув поводья, и повернулся в его сторону. Посмотрел, долго, пристально. Веровек глаз не отвел и своим поведением не устыдился. Тогда лекарь изъясняясь исключительно жестами пересадил шута себе за спину. Тот, поначалу обрадовался. Наконец, кончились его незаслуженные мучения. Но после этого Ригулти усмехнулся, все еще глядя только на королевича.

— Ставрас, не надо! — успел крикнуть Шельм, до этого старавшийся не вмешиваться в их с Веровеком разборки, но куда там. Лекарь поставил коня на дыбы, тот загарцевал на задних ногах, развернулся и скакнул так, что Веровек и моргнуть не успел, как Ставрас с Шельмом оказались где-то далеко впереди, почти на горизонте, на котором виднелась небольшая поросль деревьев, не иначе, опушка леса.

— Эй! Меня подождите! — заорал во всю мощь глотки королевич и подхлестнул коня. В голове билась только одна мысль, "А, если бросят, что тогда? Как он в столицу и без дракона-то вернется?". Засмеют же, захают.

— А если он заблудится? — первое, что спросил шут, когда Ригулти все же заставил разогнавшегося Шелеста притормозить.

— Будем искать, — философски отозвался тот и легко спрыгнул на землю.

— А оно нам надо? — поинтересовался шут, приземляясь рядом с ним.

— Нам, может, и не надо, а вот ему, однозначно, пойдет на пользу, — пробурчал лекарь, осматриваясь. — Думаю, заночуем здесь.

— Прямо в лесу? Зачем?

— Затем, что твой ненаглядный Боров все равно доберется до нас только к вечеру, а уж в замке, что здесь неподалеку, мы рискуем просто его не дождаться.

— Почему? — не понял Ландышфуки, недоуменно глядя в почти желтые глаза лекаря.

— Чтобы проехать в замок надо немного свернуть. Думаешь, он додумается? Что-то мне подсказывает, вряд ли.

— Да, наверное, — согласился шут и, сняв с себя кулон, быстро "намагичил" котелок, три глубокие миски и мешочек крупы.

Разумеется, ничего сверх магического в его волшебстве не было, он ничего из этого не создавал сам, просто вынул из походного кулона то, что требовалось. Вслед за кухонной утварью последовало большое, стеганое одеяло из верблюжьей шерсти и маленькая подушечка, хитро сшитая в форме собачьей косточки, чтобы было удобнее подкладывать именно под шею. Как и предполагал Ставрас, шут оказался на удивление предусмотрительным молодым человеком. Коротко хмыкнув, Драконий Лекарь принялся доставать свои собственные пожитки. На самом деле их путешествие, как и любое сомнительное предприятие в этом роде, началось очень скучно, не считая, конечно, того подготовительного этапа с быстрыми сборами и обламыванием не в меру важного для своих лет Веровека. Не дорос еще важничать, был убежден Ставрас и собирался, как следует вбить эту простую мысль в голову королевича, чтобы впредь неповадно было. Зато Шельм его радовал с каждым часом, проведенном в общем седле, все больше и больше. Став на удивление молчаливым, шут тихо, мирно покачивался в седле перед ним, пока Веровек не устроил свой маленький бунт. Ставрас не понимал, почему после всех унижений, которым подвергал Шельма королевич, тот продолжает его защищать. В доброту придворного шута Ставрасу пока верилось с трудом. Хотя, чем черт не шутит?

— Ты что же, спать уже собрался? Не рановато? — ехидно протянул лекарь. Шут хмыкнул.

— С чего ты взял? — полюбопытствовал Шельм, окинув лекаря, возящегося с седельными сумками, таким многообещающим взглядом, что тот замер, а шут продолжил: — Может, я вынашиваю коварные планы твоего соблазнения, милый, — с неожиданной томностью в голосе закончил он.

Ставрас зарычал. Шут победно откинул волосы с лица, а потом, вконец обнаглев, расхохотался, запрокидывая голову к небу, точнее к верхушкам деревьев, его заслоняющим. И сам не успел уловить, как перед лицом мелькнул стальной росчерк, зато успел отклониться. Тренированное тело ожило и само, без участия разума, подстроилось под изменившиеся обстоятельства.

Шут отскочил в сторону. Лекарь прищурился. В руке он сжимал обоюдоострый двуручный клинок, Шельм правильно расценил то, что он не использовал вторую руку, чтобы поднять столь тяжелый меч. И быстро просчитал свои шансы. Если бы сражались насмерть, может, они и были бы не велики, но, скорей всего, это обещанный Ставрасом еще в столице спарринг. А, значит, можно и поспарринговать. Медленно кружа по поляне вслед за лекарем, Шельм плавно высвободил из ножен на спине свой меч. Прямой и узкий, в этих широтах совсем непривычный, напоминающий катаны воинов Верлиньи, соседнего государства, но заточенный с обеих сторон. Ставрас одобрительно хмыкнул.

— Ты видел такие мечи раньше? — удивился Шельм.

— Я же уже сказал: я слишком давно живу на этом свете, — отозвался тот и сделал молниеносный выпад. Шут легко, как перышко, отскочил. Он понимал, что прямого столкновения не выдюжит, поэтому буквально танцевал, ускользая от выпадов, быстрых и почти неуловимых для глаза. "Завораживающее зрелище", решил Ставрас, пристально следящий за ним. Мечи не скрещивались, а скользили вдоль друг друга благодаря стараниям ловкого шута. Ригулти позволял ему это. Хотя давно мог бы пересилить и принудить к отрытому столкновению. Но, зачем? Ведь это лишь так называемая проба пера, притирка. Сколько они так танцевали, никто из них не засекал, но под конец взмокли оба. Шут даже осмелился на несколько довольно рискованных выпадов в сторону Ставраса, тот высоко оценил их изворотливость и смелость. Приятно, порой, быть удивленным, не так ли?

— Хватит, — бросил лекарь, каким-то немыслимым движением оказываясь за спиной шута.

Тот попытался тут же к нему повернуться, но Ставрас приставил к его горлу лезвие, вынуждая замереть. Юный шут поднял на него глаза. Бирюзовые, красивые, насколько мог судить видавший всякое лекарь. А потом прикрыл их ресницами и опустил меч, принимая его решение. Ставрас отступил. Шельм поспешил отойти от него на относительно безопасное расстояние.

— Что теперь? — немного нервно пригладив ладонью растрепавшиеся волосы, спросил он.

— Как, что? Готовим ужин и определяемся с ночными дежурствами.

— Ужин? — искренне изумился Шельм и только теперь осознал, что опушку леса окутали приятные, летние сумерки. — Как здесь быстро темнеет, — пробормотал он почти про себя. Но лекарь расслышал.

— Привыкай, это тебе не город с магическими светильниками на улицах.

— Я знаю, — отозвался шут и хотел отправиться на поиски хвороста для костра, но Ригулти положил руку ему на плечо и отрицательно покачал головой.

— Лучше я, а ты займешься ужином.

— Без костра все равно не смогу.

— А пока я не вернусь, ты расседлаешь Шелеста, — с ироничной усмешкой бросил Ставрас и полюбовался на легкую панику, мелькнувшую в глазах Шельма, но тот быстренько спрятал её за шутовской улыбкой.

— Будет сделано в лучшем виде, милый, — протянул он. — Поцелуешь? — и даже губки бантиком сложил.

Ставрас замер, а потом неожиданно обхватил его затылок рукой и притянул к себе. Шут рванулся, как безумный, но лекарь все равно успел мазнуть губами по его губам.

— Конечно, милый, — мурлыкнул он, и в приподнятом расположении духа отправился в лес, покосившись на чуть ли не отплевывающегося шута. Тот, может, и стал бы плеваться, уж больно хотелось, но явно не желал окончательно упасть в грязь лицом. А когда пришел в себя и даже придумал, как на такое реагировать, Ставраса уже и след простыл, зато Шелест подошел ближе и вопросительно смотрел на него своими большими, умными глазами. Шельм тяжело вздохнул и все же рискнул погладить его по мохнатой морде.

— Ну что, Шелест, будем расседлываться?

Конь, понятное дело, не ответил, но явно и не возразил. Шут споро принялся за дело. Когда вернулся нагруженный охапкой хвороста Ставрас, расседланный Шелест уже весело пасся на полянке невдалеке от места, отведенного Шельмом под кострище. Окинув их обоих придирчивым взглядом, лекарь остался довольным осмотром, сбросил хворост на землю и подхватил котелок. Шут, сидящий на расстеленном одеяле, недоуменно посмотрел на него с земли.

— Там есть родник, пойду, воды наберу, — пояснил лекарь и снова ушел.

Шельм пожал плечами и быстро соорудил костер, ожидая его возвращения. Чтобы не сидеть без дела, шут, закончив, вышел с опушки на дорогу, всматриваясь в пшеничные поля и, кажется, рассмотрел на горизонте одинокого всадника. Неужели, это Веровек? Уж лучше бы все же он, не хотелось потом разыскивать непутевого королевича по всей округе. Шельм оказался прав. К тому времени, как в котелке весело забурлила каша со шкварками, благо запасливый Шельм догадался спрятать в своем кулоне и сало, а то Ставрас наотрез отказался стрелять зверей в этом лесу, Воровек все же прискакал. Точнее, дополз до их привала и буквально сверзился с лошади, уставшей не меньше своего седока, и так и остался лежать у нее под копытами, раскинув руки и невидяще гладя в темнеющее над головой небо. Шут сочувствующе посмотрел на него, поднялся на ноги, подошел, склонился и протянул тяжело дышавшему королевичу бурдюк с ледяной, родниковой водой, набранной Ставрасом. Тот жадно к нему присосался.

— Больше никогда, — первое, что выдохнул королевич, когда напился.

— Что ты там бормочешь, Боровок? — осведомился Ставрас со стороны костра таким сладким голосом, что тот в кое-то годы, сам сообразил, что лучше не продолжать. Молча перевернулся на живот, сначала встал на четвереньки, подавив в себе явно прослеживающийся порыв так на них и подползти, и все же с трудом поднялся на ноги. Постоял, привыкая к твердой земле, и поковылял в их сторону.

— Ладно, — бросил лекарь, протягивая ему миску с кашей. — Считай, что я делаю тебе на первый раз большое одолжение. Сначала быстро ешь, потом расседлываешь своего бедолагу и лучше бы тебе его завтра, еще и помыть, ясно?

— Что?! — вскричал Веровек, так и не донеся до рта ложку.

— Что слышал, — хмуро воззрился на него Ставрас. — Думаешь, я за твоей скотиной ходить буду?

— А шут мне в пути на что?

— А шут в пути не тебе, а мне, понял?

— Неужели, ты его еще не наимелся пока я до вас добирался?! — выпалил королевич в запале, и схлопотал по лицу, хлестко, обидно, но, конечно, не так больно, как если бы кулаком, а не открытой ладонью. Ставрас вырвал из его рук миску с кашей и швырнул в кусты, а потом спокойно произнес:

— Ужин отменяется. Займись конем, — и отвернулся.

— Да, как ты... я наследник короля, да я... я...

— Если ты сейчас заставишь меня снова повернуться к тебе, Веровек Палтусович, мои глаза будут последним, что ты увидишь в этой жизни.

Королевич сам не понял, что такого было в тоне лекаря, что его тело среагировало, словно само по себе. Он поднялся и, сгорбившись, медленно побрел в сторону коня.

— Послушай, — начал шут и хотел уже подняться, чтобы помочь Веровеку, но лекарь схватил его за лодыжку и дернул на себя, усаживая обратно на одеяло. И только оказавшись к нему так близко, Шельм смог разглядеть в сгущающихся сумерках бешенство, все еще мечущееся в его глазах. Шуту, который всегда считался человеком не робкого десятка, стало жутко.

— Если тебе так противно, что он подумал, что мы... — начал он, желая оправдать королевича, всерьез опасаясь за него. Но лекарь прервал его, вскинув руку и проведя ладонью по лицу, словно прогоняя наваждение.

— Мне не противно, что он подумал, что мы с тобой тут миловались в его отсутствие, — подозрительно бесцветным голосом пояснил он. — Тем более, он недалек от истины.

— Мы не... — возмущению шута не было предела, он даже не сразу сообразил, что на это ответить, как отбрить. Но когда лекарь продолжил, и вовсе забыл обо всем.

— Мне противно, что какой-то заплывший жиром боров, так принижает в моих глазах настоящего воина, — и очень серьезно посмотрел на шута, тот закусил губу.

Крыть было нечем. Даже пошутить и спаясничать было нельзя. Лишь принять позицию лекаря и смириться с тем, что теперь общаться с королевичем так, как раньше, уже не получится. Да и тот, наверное, это уже понял. А потом Ставрас, почти неосознанно, сжал его руку в своей, все еще не отпуская от себя и Шельм почувствовал, что краснеет. А вот это было совсем некстати.

— Отпусти.

— Зачем?

— Ставрас!

— А, что ты будешь делать, если я по недомыслию, начну к тебе ночью приставать, а?

— Ты не начнешь.

— Откуда такая уверенность?

— Потому что ты сам сказал, что мальчиками не интересуешься.

— О, как! Может, стоить напомнить, что после спарринга с тобой у меня уже язык не повернется отнести тебя к мальчикам?

— Да, сдался тебе этот спарринг. Я ничего особенного не сделал.

— Ну, да, конечно, — усмехнулся лекарь и отпустил его от себя.

Шут поспешил пересесть на другую сторону костра. Веровек самозабвенно возился с упряжью. Ему явно приходилось нелегко. Шельм искренне ему сочувствовал и рад был помочь, но понимал, что Ставрас не позволит, поэтому оставалось лишь тяжело вздыхать и помалкивать. Правда, под конец, когда бедный королевич уже даже стоять не мог, Ставрас сам поднялся, дорасседлал его коняшку и отправил Веровека спать. Тот уснул, завалившись на одно из одеял как только его голова коснулась земли, и даже не вспомнил про ужин. Шельм поднялся и накрыл его краем одеяла. Ставрас отправил коня королевича пастись рядом с Шелестом и вернулся к костру. Одеяло у них осталось одно. На двоих. Шельм стоял над ним и явно не знал, что с этим делать. Лекарь тяжело вздохнул и, сграбастав мальчишку в охапку, уложил рядом с собой, спиной, так, чтобы было удобно обнимать его во сне и греться. Шельм не стал возмущаться, но замер, словно принцесска, оказавшаяся в лапах дракона.

— Ну, что ты нервничаешь? Сам же столько раз намекал, что был не прочь поваляться со мной в одной кровати, — пробурчал Ставрас ему в затылок. — Считай, сбылась мечта идиота.

— Ты сказал, что надо дежурить ночью, — пропустив его слова мимо ушей, напомнил Шельм.

В том, чтобы греться ночью у костра под одним одеялом не было ничего особенного. И судя по тому, как легко к такому раскладу отнесся Шельм, у мальчишки был опыт дальних походов. Ригулти в очередной раз обругал себя за невнимательность, ну вот как, как он со своим опытом мог упустить такой самородок?

— Я передумал, спи.

— Но...

— Никаких "но", а подежурит Шелест, ясно?

— Ставрас, послушай...

— Шельм, — укоризненно выдохнул тот. — Если ты не заткнешься, поверь, я очень быстро придумаю, как заставить тебя замолчать.

— И как же? — осведомился тот, не сумев себя вовремя остановить. Вопрос прозвучал по-шутовски ехидно. Похоже, мальчишка пока еще не понял, что Ставрас больше не намерен терпеть его ужимки. Значит, пора проучить паяца так, чтобы больше даже не думал во время их путешествия прятаться под маской королевского дурака.

— А так же, как днем, уверен, тебе понравится.

— Не понравится, — отрезал тот решительно.

— Вот и прекрасно, — удовлетворенно хмыкнул лекарь, засыпая.

5.

Шельм проснулся довольно рано. Солнце только-только выползло из-за горизонта и в их тенистый уголок на опушке леса пробраться еще не успело. Шут глубоко вздохнул, перекатился на спину, потянулся всем телом как тот пес, подставляющий шерстяное брюхо под хозяйскую руку, и только после этого медленно открыл глаза. И обнаружил над собой лекаря, который лежа на боку, опирался на локоть, подпирая ладонью голову, и смотрел прямо вперед. Шевеление шута рядом с собой он, казалось, даже не заметил. Но, когда Шельм неожиданно смутившись, попытался подняться, положил ладонь ему на живот и не пустил, коротко бросив: — Лежи.

— Но...

— Просто полежи так немного.

Шут послушно замер, тяжело вздохнув. Ставрас на него так и не посмотрел, продолжая вглядываться куда-то вдаль, и словно прислушиваясь к чему-то. Не выдержав, Шельм снова позвал его:

— Ставрас...

— Мы едем в Замок Бернсгемм, — произнес тот твердо и опустил глаза на замершего рядом с ним шута.

— Зачем? — искренне удивился тот.

— У них появился дракон.

— И что с того? Я слышал, местный хозяин вполне достоин взрастить у себя крылатое чудо, — продолжал недоумевать шут. — К тому же, ты только представь, как воспрянет духом Веровек, — покосившись на самозабвенно похрапывающего во сне наследника, продолжил он, — сразу снова заважничает и начнет вести себя по-королевски. Нет, если ты уже передумал его перевоспитывать, я не против, но в замке мы рискуем задержаться и...

— Королевич здесь совершенно не причем, — отрезал Ставрас.

Шельм хотел уже дернуться и вообще встать, но растерялся пуще прежнего, увидев сталь в почти желтых глазах лекаря.

— Ставрас?

— С местным драконом происходит что-то не то, что-то странное и... плохое.

— Он... болен? — с замиранием сердца выдохнул шут, не скрывавший, что питает к драконам очень теплые чувства, хотя никогда и не помышлял взрастить одного из них сам.

— Умирает, — отозвался Ставрас и поднялся, утягивая за собой Шельма, которого успел схватить его за локоть. — Седлай Шелеста, а я пока разбужу королевича, — распорядился он.

Но Ландышфуки уперся, заступая ему дорогу.

— Лучше наоборот, — непреклонно произнес шут, не отрывая решительного взгляда от глаз лекаря.

Тот замер на секунду, а потом изогнул бровь, насмешливо рассматривая шута так, словно в первый раз увидел.

— И чего это ты так об этом борове печешься?

— От того это, — бросил шут, еще непреклоннее.

Лекарь хотел было развить тему, но передумал.

— Ладно, — бросил он покровительственно. — Делай, что хочешь. Но предупреди его, что до Бернсгемма остановок не будет.

— Хорошо, — кивнул шут и долго смотрел в спину Ставраса, ушедшего седлать лошадей.

Потом опустился на колени перед Веровеком, спящим завернувшись в одеяло чуть ли не с головой, и попытался растолкать. С первого раза не получилось. Королевич во сне пробормотал что-то неразборчивое, и попытался перевернуться на другой бок, но пальцы шута намертво вцепились ему в плечо, не позволяя этого. Но даже легкая боль не разбудила засоню.

Ставрас, похмыкивая, наблюдал за стараниями Шельма с другой стороны поляны, о чем-то тихо беседуя со своим чудо-конем. Тот, похоже, даже как-то отвечать умудрялся, по крайней мере, вид у обоих был донельзя лукавый, словно два заговорщика собрались обсудить новую шалость. Но Придворный шут никогда не пасовал перед трудностями, лекарь это уже понял, поэтому, не долго думая, склонился к самому уху королевича и тоненьким, женским голосочком почти пропел:

— Верёночек, солнышко, кушать пора, просыпайся, родненький.

Ставрас и Шелест, прекрасно расслышавшие его слова, замерли с совершенно ошалелым выражением на лице и морде. Королевич же смачно причмокнул губами, и пробурчал:

— Не могу маменька, еще капельку сосну...

— Верёночек, но я же так старалась, двух служанок загнала, растолкала ни свет, ни заря, чтобы эти лентяйки кашку вовремя сварить успели. Ну, вставай же, миленький. С ложечки кормить буду, тебе только и надо, что ротик открывать.

— Ну, разве что только ротик, — откликнулся тот и лениво открыл глаза.

И тут же заверещал, словно страхолюдину какую увидел, обнаружив над собой ехидно ухмыляющегося Шельма. А потом и вовсе попытался кинуться на него с кулаками, но тот проворно отскочил в сторону. Королевич бросился было за ним, но страдальчески застонал, хватаясь за поясницу, хотел уже высказать все, что он сделает с заразой шутом по прибытию в Столицу, как с другой стороны поляны раздался дикий "ржач", по-другому и не скажешь, причем на два голоса: человеческий и лошадиный. Кинув туда взгляд, королевич застыл статуей. Шут не стал сдерживаться, и присоединился к гогочущим лекарю и коню. Лицо королевича пошло красными пятнами, он несколько раз как рыба, вытянутая с неводом на сушу, открыл и закрыл рот, а потом обиженно отвернулся, забыв даже рукой махнуть на явно издевающихся над ним спутников.

Отсмеявшись, лекарь утер с глаз выступившие слезы, и покосился на сгорбленную спину Веровека, шумно сопящего, но быстро сообразившего, что с тремя ему при всем желании не совладать.

— Ну что, завтракаем и в путь? — громко вопросил он, затягивая на Шелесте подпругу.

Шельм утвердительно кивнул и полюбопытствовал:

— Кстати, где ты тут родник нашел, не мешало бы умыться, да и каши наварить тоже?

— А, чуть левее от нас, шагов за пятьдесят будет, — отозвался лекарь, отходя от своего коня. — Иди, а я тут пока с наследничком потолкую.

Шут, уже шагнувший в указанную сторону, замер на середине шага и очень внимательно посмотрел ему в глаза. Ставрас скептически хмыкнул. Шельм смотреть не перестал

— Хорошо-хорошо, — заверил лекарь, сдаваясь. — Я буду помнить, что он у нас единственный наследник, — сделав ударение на слове "единственный", произнес лекарь.

Шут смилостивился, поверив, вздохнул и ушел за водой, захватив с собой бурдюк и котелок для будущей каши. Вернувшись, он застал королевича седлающим своего коня под грозным взглядом Ставраса, периодически грозно покрикивающего на него, если тот делал что-то не так. Но, что удивительно, Веровек сопел, пыхтел, чертыхался, но слушался и переделывал, если Ригулти говорил, что работа его никуда не годиться. Шут посмотрел на них, посмотрел и отправился к потухшему за ночь костру готовить завтрак на всех.

Ели молча. Немного отягощали тяжелые, почти болезненные вздохи королевича, у которого ныло все тело, и плохо слушались руки, но он сжимал зубы и, по крайней мере, не стонал. Шельм поглядывал на него уважительно, Ставрас с ехидцей. Но оба помалкивали, щадя чувства и без того измученного парня. В конечном итоге, как оказалось, не таким уж чванливым он был, может, и вышел бы толк из мальчишки, если бы не заласкали его во дворце, ни занежили, ни залюбили. Может ли любовь выйти боком? Конечно, может. Особенно, когда так бездумно любят.

— Ну, все, в путь, — хлопнув ладонями по коленям, бросил лекарь и поднялся.

Шельм встал вслед за ним. Последним поднялся королевич, с трудом подавив тяжкий стон. Правда, на коня ему взбираться все же помогал шут, Веровеку никак не удавалось забраться в седло, не только руки ни слушались наследника, но и ноги. С трудом взгромоздившись, он слегка выбил Шельма из колеи, процедив сквозь зубы сдавленное:

— Спасибо.

Шут так растерялся, впервые услышав от него слова благодарности, что на полном автомате, произнес:

— Да, не за что.

Но вовремя вмешался Ставрас.

— Очень даже есть за что, — отрезал тот, и подхватил все еще растерянного шута, усаживая в седло перед собой.

Шельм проворчал:

— По-моему, ты перегибаешь палку.

— С королевичем или с тобой, милый? — почти пропел ощутимо повеселевший лекарь.

— С обоими.

— Вот как? А как же твоя любовь ко мне?

— Да, сколько можно повторять, что про любовь я никогда не говорил!

— Сколько нужно, столько и можно. То есть, ты признаешь, — выводя Шелеста на дорогу, тянущуюся через лес, продолжил гнуть свою линию лекарь, — что все твои заигрывания со мной были лишь фарсом?

— Вот еще! — фыркнул шут, не умеющий отступать. — Просто ни к чему не обязывающий флирт, — бросил он, не оборачиваясь.

— Флирт? — выдохнул ему на ухо лекарь. — А после него?

— А что после?

— В постель ко мне пошел бы?

— Да ладно, больно нужен я тебе в постели-то, — откликнулся шут невозмутимо, явно не чувствуя ни подвоха, ни опасности. — Можно подумать, я тебе интересен когда-либо был.

— Раньше не был, но, вдруг, когда-нибудь станешь?

— Вот тогда и подумаем насчет постели.

— Ну, как знаешь, — бросил Ставрас. Благосклонно притормозил и позволил Шельму пересесть себе за спину, после чего переключился на притихшего королевича, ехавшего на своем коне по левую руку от них. — А ты что скажешь, Боровок?

— Я — Веровек, — устало поправил тот, поднял на него глаза с глубокими тенями, залегшими под ними, и добавил: — Разбирайтесь сами, я тут причем?

— Очень даже притом. Например, что скажешь, нравлюсь ли я этому молодчику, или он просто веселился все это время за мой счет?

— Да, почем я знаю! — рыкнул королевич и отвернулся. Но от Ставраса так просто отделаться точно было нельзя.

— Как это не знаешь? Что же у вас во дворце, о нас слухов никаких не ходит?

— Ходят и что с того? — отозвался Веровек, сдаваясь, но головы так и не повернул. — Одни говорят, давно у вас полюбовь-то, другие, что наоборот, нет между вами ничего, просто шут тебя для насмешек своих выбрал, рисковый больно, шальной. А третьи, и вовсе утверждают, что было все, но ты ему отставку дал, вот он и бесится.

— О, как! — воскликнул Ставрас весело. — А ты сам-то чему веришь?

— Раньше думал, что ты Шельму просто понравился, вот он тебя и добивается.

— Раньше? А сейчас?

— А сейчас и ежу понятно, что нет между вами ничего, это ты, скорей, к нему пристаешь и полапать пытаешься, а он уже сам не знает, как тебя от себя отвадить, — продолжил Веровек, не видя, как застыло лицо Ставраса.

— Прости, что я с ним сделать пытаюсь? — проникновенно уточнил он.

Королевич, расслышав в его голосе непонятные нотки, повернулся к нему и, растерявшись, даже рот приоткрыл и честно, не подумав, ответил:

— Ну, руки распускаешь, вот, даже спать с собой уложил, на лошади возишь, словно принцессу какую...

— Так, — протянул Ригулти, недобро прищурившись. Королевич стушевался и нервно сглотнул.

— Ставрас, хватит, — вмешался молчавший до этого Шельм. — Он просто назвал вещи своими именами, нечего тут корчить из себя оголодавшего дракона.

— Своими именами? — очень тихо, так, чтобы услышал только шут, уточнил Ставрас.

— Ставрас, — прикрыв глаза ладонью, пробормотал шут и с силой сдавил лекарское плечо.

Тот замер, в пол силы сжимая поводья, Шелест и без них шел в правильном направлении. Обернулся к Шельму, тот и сказал:

— Давай не будем ссориться. Веровек просто ответил на твой же вопрос. И со стороны это, действительно, может так выглядеть.

— А ты что по этому поводу скажешь? — так же тихо, отозвался Ригулти.

— Я думаю, ты просто издеваешься, вот и все.

— Уверен? — с лукавой улыбкой поинтересовался лекарь.

Шут фыркнул:

— Конечно, уверен, — и отстранился, убрав руку с его плеча.

Ставрас с ним спорить не стал. Раскрывать свои далеко идущие планы насчет возможного ученичества, он пока не собирался. Мальчишка еще не заслужил его доверия, уж больно был привязан к личине паяца. Интересно было бы узнать, как так вышло? Такой хороший, перспективный мальчик и, вдруг, шут без права на серьезное к себе отношение?

К замку они добрались лишь после полудня, причем последние несколько верст Ставрас нещадно погонял плетущегося за ними королевича. Тот, может, и хотел бы возразить и напроситься на привал, но ловил на себе очередной сочувственный взгляд шута и лишь стискивал зубы, удивляя тем самым и Шельма, и Ставраса, который никогда не был извергом, поэтому в принципе не возражал против привала. Если бы королевич попросил о нем. Но тот, мучаясь в седле с каждым часом все сильней, продолжал скакать позади них и молчал. Так что, добрались они до Бернсгемма даже раньше, чем рассчитывал лекарь.

Ворота замка были открыты, так как войны в последние лет пятьдесят не было и в помине, а лихие люди и без того опасались вторгаться в такие вот миниатюрные крепости, что держали в ежовых рукавицах суровые бароны этих земель. Тем более, совсем недавно прошел слух, что барон Бернс обзавелся личным драконом, так что, здесь жили не страшась, потому королевич, лекарь и шут попали в замок беспрепятственно. И только, когда они подскакали к парадному крыльцу, их встретил важный, как тот индюк, привратник, в парадном камзоле и даже при парике, правда, уж больно криво сидящем на непривычной к нему голове. Но это, поверьте, были мелочи, главное, пыль в глаза вовремя пустить, как говорится.

— Что привело вас в славный замок Бернсгемм? — вопросил он, вытянувшись по струнке.

Лекарь коротко хмыкнул и бросил, покосившись на королевича, который, как ни странно, не спешил называться:

— Дракон.

— Дракон отдыхает, и хозяин его никому не демонстрирует, даже за деньги.

— Ты что же, Драконьего Лекаря не узнаешь, лакей? — неожиданно вмешался Веровек, глянув на замершего привратника так, что тот быстро смекнул, что кем бы ни являлся слегка потрепанный, толстоватый юноша, обычным смертным уж точно не был.

— Сию минуту доложу о вашем приезде господину барону, — быстро проговорил привратник, и исчез за дверью еще быстрей.

Ставрас спешился, строго глядя на Веровека:

— И почему это Драконий Лекарь, а не Его Высочество наследный принц? — поинтересовался он.

Королевич отвернулся, и тоже поспешил сползти с седла. Получилось не очень, он чуть не плюхнулся прямо в пыль под копыта своего коня, но вовремя подоспевший шут, пулей слетевший с Шелеста, подхватил его и не дал упасть. Королевич зыркнул на него, но смолчал, принимая помощь. Ставрас окинул взглядом обоих, в сотый раз про себя обозвал мальчишками, и повернулся к дверям. Из них как раз вышел статный мужчина средних лет, с рыжими усами и волосами, отросшими почти до плеч, в белой рубашке и темно-синих брюках, заправленных в сапоги.

— Добрый день, мне сказали, что среди вас есть Драконий Лекарь, — глядя на Ставраса, немного натянуто улыбнулся барон.

На самом деле они уже как-то встречались и даже были представлены друг другу на одном из приемов, причем Ставрас, обладающий просто прекрасной памятью на лица, барона помнил, а вот тот, похоже, предпочел сделать вид, что забыл о той не такой уж и давней встрече. Одно это настораживало. Но потом, барон Бернс посмотрел на спутников лекаря, и так и замер с приоткрытым ртом.

— Барон, а барон, — протянул Шельм своим фирменным шутовским голосочком. — Рот закрой, ворона залетит, поперхнешься и помрешь, за дракончиком своим последовав...

— Откуда вы... — выйдя из ступора, прошептал тот и снова посмотрел на Веровека, стоящего рядом с Придворный Шутом, который отчего-то сменил шутовской колпак на меч за спиной.

И если лекаря, действительно, можно было не узнать, то наследника престола уж точно нельзя. Но у барона все никак не получалось соединить в голове этих трех людей, путешествующий вместе, поэтому он мялся, открывал и закрывал рот, и все никак не мог подобрать слова. Ставрасу быстро надоело смотреть на его потуги.

— Так, — бросил он решительно. — Для начала определитесь, приглашаете ли вы нас в свой дом, потом будем разговаривать.

— Конечно, приглашаю. Милости прошу, — сразу же посторонился барон.

— Так-то лучше, — одобрительно прокомментировал лекарь и вошел первым.

Впрочем, давно притихший Веровек даже не попытался напомнить ему, что по придворному этикету королевских особ следует пропускать вперед.

Эрнст Бернс оказался человеком разумным и лекарю в принципе понравился, если бы не одно "но". Барон с самого начала, можно сказать, чуть ли не с порога начал юлить и скрытничать, как только разговор коснулся дракона. Было понятно, что показывать лекарю свое "крылатое чудо", как совсем недавно назвал дракончика Шельм, тот категорически не желал. Но Ставрас был настойчив. И барону ничего не оставалось, как прежде чем отвести приводить себя в порядок с дальней дороги, на что тот в тайне рассчитывал, повести их в огромный Драконий Дом, выстроенный со стороны северной стены замка.

Дракончик был маленьким, меньше иной собаки, хотя повзрослев мог вырасти размером в пятиэтажный дом. Бронзовая чешуя померкла, хотя должна была блестеть и переливаться на солнце, большие, ярко-желтые, почти золотые глаза потускнели. Было видно, что малыш совсем плох. Он даже головы не поднял на пришедших, лишь тихо вздохнул, когда Ставрас положил ладонь на его холку, погладив по еще мягкому, не успевшему как следует затвердеть позвоночному гребню. И больше не шевелился, оставшись лежать, свернувшись калачиком на целой охапке свежего, душистого сена. У Шельма, застывшего с королевичем в дверях, сжалось сердце. Он уже несколько раз видел маленьких драконов, но те были здоровы и веселы, очень любопытны, а иногда и вовсе шкодливы, но этот несчастный малыш изначально отличался от них. Несомненно, он был болен. И судя по тому, как заиндевело лицо лекаря, помочь ему будет очень и очень трудно, если вообще возможно.

— Вот он, мой красавец, — нарушил молчание барон, но как-то совершенно неубедительно, а уж когда Драконий Лекарь грозно глянул на него, и вовсе потух и замолчал.

— Выйдем, — бросил Ставрас на ходу, и буквально вылетел из Драконьего Дома, широко шагая, так, что и Шельму с Веровеком, и барону пришлось, чуть ли не бежать вслед за ним в сторону замка.

Но, даже попав внутрь, лекарь не спешил делиться своими наблюдениями. Он так же быстро прошествовал в обеденную залу, причем, никто так и не понял, откуда лекарь узнал, где она находится. Опустился в кресло по левую руку от хозяйского места, и взглядом приказал барону сесть, чему тот безропотно подчинился. За ним к столу подтянулись и королевич, севший по правую руку от барона, и шут, занявший кресло рядом со Ставрасом.

Почти сразу угодливые слуги принесли на больших блюдах различные яства, но никто к ним даже не притронулся. Все ждали вердикта лекаря, а тот молчал, словно намеренно нагнетая обстановку. Первым не выдержал Шельм и тихо позвал:

— Ставрас?

— Когда ты купил его? — глядя только на барона, спросил лекарь ровно-ровно, но от такого голоса стало жутко всем присутствующим, даже жмущимся к стенам лакеям.

— Я не...

— Ты купил яйцо дракона, даже зная, что его можно либо найти, либо получить в дар, но, никак не отдав за него деньги, не важно какие большие, — не спрашивал, утверждал Ригулти, и барон прекрасно понял, что отпираться бесполезно.

— Полгода назад.

— Где?

— В столице.

— У кого?

— Я не знаю имен, мне принесли его через третьи руки.

— Ясно, — коротко рыкнул Ригулти, и остервенело накинулся на еду, так, словно хотел хоть чем-то занять руки. Трое его сотрапезников какое-то время растерянно смотрели на него, а потом и сами принялись вяло жевать, почти не чувствуя вкуса.

Первым молчание нарушил королевич:

— Покупка драконьего яйца карается смертью.

И после этого барон не выдержал. Сорвался. Отбросил вилку и выпалил:

— Вы думаете, я не знаю?! Но мой сын хотел своего собственного дракона. Единственный сын, понимаете? Как я мог отказать ему, как мог подписаться, что я, его отец, не способен дать ему то, чего он так страстно желает?

Но Эрнсту пришлось резко оборвать свою пламенную речь, когда Ставрас ударил по столу кулаком, да так, что задребезжали все стоящие на нем фарфоровые блюдца и хрустальные стаканы.

— Так и мог, — отрезал лекарь. — Ты хоть понимаешь, что этот дракон вообще не должен был родиться? Но это еще что, своей покупкой ты убил его. Но он все равно вылупился. Я пока не знаю, как такое могло произойти, и понятия не имею, как ему помочь. А он умирает, умирает, толком и не увидев этот мир.

— Я... я не знал, — пролепетал барон. — Не знал, что они не рождаются, если были куплены.

— Теперь знаешь, — бросил лекарь и отвернулся, глядя только прямо перед собой. Ему не хотелось вдаваться в подробности, что в этом конкретном случае, сам факт покупки был еще полбеды. И добавил уже тише: — Друзей нельзя купить.

— Неужели, ничего нельзя сделать? — взволнованно спросил Веровек, который отчего-то к собственному удивлению, почувствовал себя виноватым в том, что как наследник и будущий король, недосмотрел. Ведь он не врал, говоря, что продажа-покупка драконьего яйца каралась смертной казнью. Да, никто не помнил истинных причин этого давнего закона, но его всегда соблюдали. Кто же мог пойти на такое страшное преступление?

— Не знаю пока, — отозвался Ставрас, — но я попробую. Кстати, вы с Шельмом сегодня спите в Драконьем Доме.

— Но... — попытался было взбухнуть Веровек, у которого при одной только мысли, что придется снова спать не в постели, в глазах потемнело. Но лекарь бросил на него один лишь короткий взгляд, и королевич вовремя прикусил язык.

— Зачем? — неожиданно подал голос, отмалчивавшийся шут.

— Будете греть его своим собственным человеческим теплом, если повезет, малыш протянет до завтрашнего дня.

— А если нет? — встрепенулся барон.

— Умрет, — пожал плечами лекарь, даже не взглянув на него.

— Но, мой сын вернется только через пару дней... — пробормотал он растерянно.

— Вернется? — неожиданно зашипел Ригулти. — Так, этого малолетнего придурка еще и в замке нет, когда его дракон подыхает?!

— Эдик поехал в наш дом в Столице, отпраздновать день рождение друга, — устало откинувшись на спинку кресла, выдохнул Бернс и даже не вздрогнул, встретившись с яростным взглядом Ставраса. И только сейчас стали заметны синяки под измученными темно-карими глазами мужчины и посеребренные ранней сединой виски: — Он обязательно должен был жить вместе с ним?

— Да. Если ты собирался запечатлеть дракона на сына. Или у тебя есть другие кандидатуры?

— Нет, нету. Но разве запечатление не происходит при рождении?

— Запечатление, может, вообще не произойти, — отозвался Ставрас, подозрительно быстро взяв себя в руки. — Но если ты хотел, чтобы дракон стал другом твоему сыну, как мог отпустить его от него? Я вообще не понимаю, как твой отпрыск, если он, действительно, так рвался заполучить для себя личного дракона, мог его оставить одного. Или он все же не так уж и был ему нужен?

— Не знаю, — честно признался барон, отведя взгляд. — Уже не знаю. Вначале он хотел, каждый день ходил взглянуть на яйцо, даже говорил с ним о чем-то, а когда малыш вылупился, радовался...

— А потом?

— А потом, когда стало ясно, что дракончик слаб и явно нездоров, очень быстро охладел. К тому же, он так медленно растет, ведь все же знают, что драконы, как только происходит запечатление, начинают расти вдвое быстрее, а тут...

— А вы, барон? — вмешался в их разговор шут.

— Я?

— Как вы относитесь к малышу?

— Он дорог мне. И, поверьте, дело не в деньгах, что я отдал за него. Он мне очень нравится, не понимаю, почему мой сын не ценит это маленькое чудо, — прошептал барон и замолчал, сказать больше было нечего. Но потом он все же произнес: — Вы действительно хотите, чтобы Его Высочество спал вместе с драконом? — спросил он у лекаря.

— Да, действительно, — отрезал тот, поднимаясь из-за стола.

Барон покосился на Веровека, но тот ответил ему непроницаемым взглядом, и стало ясно, что против решения лекаря наследник не пойдет. Шельм же посмотрел на вставшего Ставраса, и когда тот направился в сторону дверей, поспешил последовать за ним. И меньше всего ожидал, что как только двери за их спинами закроются, Ставрас резко повернется к нему и стиснет в объятиях, уткнувшись лицом в плечо.

— Ставрас! — сдавленно охнул шут и почти инстинктивно попытался оттолкнуть его от себя. Но куда там, Ригулти был сильнее, да и не так уж старательно Шельм его от себя отпихивал, просто уперся руками в плечи, так и замерли.

— Просто постой так еще немного, — тихо пробормотал лекарь, не шелохнувшись. — Мне нужно знать, что рядом... — Лекарь осекся.

Шут замер, но все же выдавил из себя:

— Кто?

— Человеческое тепло, — сипло выдавил из себя лекарь. И шут успокоился. Понял, что это не имело никакого отношения к нему лично. Просто лекарь в его лице нашел чем занять руки, чтобы не начать крушить все вокруг. Последующие слова Ригулти косвенно подтвердили эту догадку.

— Хочу успокоиться, хотя бы чуть-чуть.

— Странный способ, — ровным тоном обронил Шельм

— Я знаю. Но так когда-то, очень давно, меня успокаивал мой лучший друг.

— Друг?

— Да.

— Ты... злишься?

— Не то слово. Мне хочется разнести здесь все, камня на камне не оставить...

— Так почему не разнесешь?

— Чувствую, что этот Бернс не виноват. Дракона он искренне любит, вот только понять не могу, отчего так сильно упирается, что тот предназначен для его сына, ведь он, как друг, для малышки куда больше подходит.

— Малышки? — искренне изумился шут.

— Да. Это не дракончик, а маленькая дракониха. Значит тот, кто продал яйцо, очень мало понимал в драконах, что не может ни настораживать, — отстраняясь, отозвался лекарь, и опустил руки вдоль тела. Но шут не спешил отступить от него, оставшись стоять почти вплотную. Он искренне надеялся, что, если лекарь все же сорвется, он сможет его удержать. Почему-то сама мысль, что такой, как Ригулти, может сверзиться в пучину безумия, пугала до колик. Было что-то в этом лекаре инфернальное, что-то, о чем и хотелось узнать, и было страшно даже полумать.

— А яйца девочек сильно отличаются от мальчишечьих? — уточнил Шельм.

— Да. И все заводчики, что имеют дело с яйцами, однозначно, знают об этом. Яйца будущих девочек никогда не отдают и до вылупления посторонним не показывать, чтобы не спровоцировать невольного запечатления, разве только в особых случаях. Дело в том, что любая из них может впоследствии принести потомство, а это очень ценно. Поэтому мое подозрение, что конкретно это яйцо было выкрадено из кладки, тоже сомнительно. Сам понимаешь, какой гай бы поднялся. Тогда остается один вариант — его выкрали из кладки дракона, живущего не среди людей.

— То есть, ты думаешь, что кто-то ворует яйца диких драконов, обитающих в заповедных Драконьих Горах? — ошеломленно уточнил шут, а вот это явно была новость, которую было непросто уложить в голове.

— Пока не знаю, — проведя ладонью по лицу, отозвался лекарь, но я хочу, чтобы вы с Веровеком провели эту ночь с малышкой, и хорошо было бы, чтобы вам снились приятные сны.

— Она... она сможет это почувствовать?

— Да. И я надеюсь, что это даст мне хоть немного времени, чтобы выяснить, что к чему.

— Хорошо, — решительно кивнул Шельм и даже не стал возмущаться, когда Ставрас скользнул пальцами по его предплечью.

— Я рассчитываю на тебя, — развернулся и ушел, оставив шута одного в коридоре.

Тот помялся немного и тоже ушел, правда в Драконьем Доме лекаря не обнаружил, чему удивился, но искать Ставраса не стал, просто опустился в сено, рядом с маленькой драконихой, которая даже не пошевелилась и, прижав печальную мордочку в своей груди, приготовился согревать её собой весь оставшийся день, вечер и ночь.

Веровек Палтусович удивил и себя и, тем более, барона, отказавшись занять предлагаемые ему апартаменты. А все шут виноват. Да-да, именно он. Это надо же было всю дорогу выставлять его перед лекарем полным дураком. И хоть Веровек понимал, что обвинять Шельма во всех своих напастях не стоит, он злился, и, как следствие, искал виноватых. Шельм для таких обвинений подходил куда больше, кого бы то ни было. Действительно, не Ставраса же ему обвинять? Конечно можно и его, но это, однозначно, было бы чревато, поэтому королевич выбрал менее опасную для себя мишень. И все равно не смог спокойно спать в чистой, мягкой постели, когда шут ушел греть собственным телом маленького дракончика. Он, правда, попытался, вошел в комнату, постоял перед огромной, застеленной свежим бельем кроватью и не выдержал. Махнул рукой, коротко чертыхнулся, краснея ушами, и отправился в Драконий Дом, на пути повстречав хозяина замка и предупредив, что идет спать к дракончику. Тот удивился, но отговаривать не стал.

А в Драконьем Доме Веровек обнаружил Шельма, прижимавшего к себе мордочку малыша. Хорошенького, с бронзовой чешуей и маленькими крылышками, которые еще нескоро смогут поднять драконыша в воздух.

Посмотрев на эту маленькую идиллию, Веровек еще раз тяжко вздохнул и улегся с другой стороны малыша, обнимая со спины. Шкурка у дракончика была, как не странно, ни скользкой и холодной, а теплой и даже мягкой на ощупь. И хоть Веровек уже не раз видел драконов, но все они были половозрелыми особями: огромные, величественные, всесильные. Тут же он столкнулся с чем-то настолько хрупким, что ощутил, как непроизвольно сжимается сердце, когда, приложив ухо к боку драконыша, услышал, как бьется где-то там, внутри, еще маленькое сердце. К горлу подкатил ком. Как можно обрекать это маленькое чудо на верную смерть, крадя и продавая яйца, как? Веровек не знал, но про себя пообещал всем и вся, что как будущий король будет бороться с такими вот злодеяниями, направленными против малышей-дракончиков, и с этими мыслями, наполненными мечтами о будущих победах на королевском поприще, он и уснул.

Шельму снился сон, но такой реальный, что казался явью. Но все равно, где-то на краю сознания маленьким маячком мерцала мысль, что это все же сон, но очень уж странный. Нет, не пугающий. Напротив, светлый, воздушный, с запахом свежескошенной травы и чабреца. Вкусно и так, как бывает лишь в поле, не возделанном, крестьянском, а просто в широком поле, которое язык не поворачивается назвать лугом. Шут покрутился на месте, подставляя лицо ласковому солнцу, и услышал тихое журчание. Пошел на звук. И спустился к небольшой речке, узкой, почти ручейку.

На небольшом выступе росла миниатюрная, кособокая березка и в её корнях спала девочка. С бронзовыми волосами, заплетенными в довольно кривенькую косичку. На вид ребенку было лет пять-шесть, но Шельм, вовремя вспомнив, что это все же сон, одернул себя, мысленно приказав не верить глазам, все могло оказаться вовсе не таким, каким выглядело на первый взгляд. Когда он подошел ближе, девочка открыла глаза, огромные, зеленые, но с вертикальными зрачками и подняла голову, смотря прямо на него.

— Здравствуй, — как можно мягче произнес Шельм и протянул девочке руку, та приняла и поднялась на ноги.

— Здравствуй, — голос не был воплощен в звук, лишь в мысль, шут ощущал его звучание в голове, но прекрасно осознавал, что не слышит ушами.

— Ты скажешь мне свое имя?

— Его у меня нет. Но даже если бы и было, тебе не скажу.

— Почему?

— Потому что я хочу сказать его Эрнсту.

— Эрнст — твой друг?

— Да. Единственный друг, самый близкий и такой... такой далекий.

— Далекий? Но он же здесь, в замке.

— Но он никогда не подходит, лишь смотрит издали, и никогда не говорит, и даже не слушает, когда я кричу, когда зову его... — в драконьих глазах девочки появились слезы, шут замер, не зная, чем помочь, что сказать малышке, пусть не человеческому, но ребенку, беззащитному, беспомощному. И тогда до него дошло.

Солнце померкло, перед глазами промелькнули неясные тени, тепло детской ладошки в руке истаяло, словно дым. И шут распахнул глаза, проснувшись.

С другой стороны дракончика раздавалось мерное похрапывание, а поверх мягкого, не успевшего еще затвердеть, спинного гребня лежала рука с пухлыми пальцами и приметным, фамильным кольцом королевского рода Драконьей страны. "Надо же, все же пришел", пронеслось в голове у Ландышфуки, но тут он вспомнил свой сон, и резко вскочил на ноги. В глазах на мгновение потемнело, он пошатнулся, затряс головой, и зрение прояснилось.

— Веровек! — позвал он довольно громко. Тот вскинулся так, словно, его кольнул кто, но увидел над собой шута, и снова откинулся на душистую охапку сена.

— Уф! Ты чего меня пугаешь?

— Я, кажется, понял, что с ней произошло, — взволнованно зачастил Шельм, не обращая никакого внимание на возмущение королевича. — Присмотри тут за ней, а я за Ставрасом, — и сразу же метнулся к выходу.

— Да, куда я теперь отсюда денусь, раз пришел, — проворчал Веровек, так толком и не проснувшись, и снова захрапел. Дракончик повернул голову в сторону убежавшего шута, тяжело вздохнул и перевернулся так, чтобы спящий королевич грел не спинку, а животик. И тоже уснул. Разве, можно ждать реальной помощи от людей? Конечно же нет, если самый лучший из них, самый нужный, отказывается помочь, прийти, принять, утешить.

Взбежав по ступенькам на второй этаж, где располагались господские покои и комнаты для гостей, Шельм столкнулся с такой проблемой, что попросту не знает, где именно разместили Ставраса. Конечно, можно было разбудить барон, он-то точно должен был знать, где находится комната лекаря. Но, а вдруг он ошибается, тогда только зря человека посреди ночи поднимет? Поэтому шут быстро понял, что придется рассчитывать только на себя. Заозирался. Никого в безлюдном коридоре не обнаружил. Прижал ладонь к шершавой кладке стены, закрыл глаза и сосредоточился. Как же давно он не призывал его, свой проклятый дар. Лекарь нашелся очень быстро. Марионетки не могут ослушаться марионеточника. Вот и замок не смог отказать, показав внутреннему взору Шельма большую, темную комнату, оформленную в темно-бордовых и золотых тонах, и четко обозначив как туда добраться. Прямо, прямо, пройти мимо трех ниш с рыцарскими доспехами, свернуть налево, и выйти в коридор в западном крыле. А там восьмая дверь справа. Так он и пошел.

Ставрас, казалось, спит. Но нет, так спать было просто невозможно, по крайней мере, для человека невозможно. Но кем был Драконий Лекарь на самом деле, никто не знал. Поэтому, даже обнаружив Ригулти бездыханным, со стеклянными глазами, уставившимися в потолок спальни, Шельм не стал преждевременно пугаться, хоть и поежился. Было понятно, что на кровати лежит всего лишь телесная оболочка, где же пребывает душа лекаря, было неясно. Но ждать её возвращения, шут был не намерен. Не задумываясь, он рванул черную шелковую рубашку на груди мужчины и положил ладони на обнажившуюся грудь. Позвал.

— Ставрас, ты мне очень нужен. Здесь. Сей... — договорить он не успел.

Лекарь моргнул, и тут же сгреб замешкавшегося шута в охапку, перебросил через себя и придавил к кровати, нависая сверху. Шельм растерянно моргнул, упираясь ладонями в широкую грудь, и замер. Ригулти сфокусировал на нем взгляд и осклабился.

— Ба! Какие люди и без охраны, — провозгласил он сиплым голосом, и шуточно полез целоваться. Шельм прыснул и расхохотался.

— Милый, ну, не так же сразу, я мальчик порядочный, между прочим.

— Мальчик?

— Ну, не девочка же!

— Действительно, не девочка, — подтвердил Ставрас, пропустив между ними руку. Шельм сделал вид, что прикосновения к промежности не заметил, и быстро перешел к делу.

— Запечатление может произойти еще в яйце?

— Что? — все шуточное настроение Ставраса улетучилось, словно его и не было. Он перестал дурачиться и откатился в сторону. Потом сел на кровати и воззрился на шута с вящим вниманием.

— Просто я подумал, что если барон прежде, чем отдать деньги, сначала проверил предлагаемый товар на подлинность, то есть коснулся, пощупал, понимаешь?

— А деньги отдал потом?

— Да! — энергично кивнул Шельм и тоже сел. — Тогда получается, что дракончик был запечатлен до факта купли-продажи. Просто я не уверен, что такое возможно. Я вообще, сколько ни искал в книгах, так и не нашел, что такое запечатление. То есть, многие пишут, но, по-моему, все не то.

— Да. Совсем не то, — подтвердил глубоко задумавшийся Ставрас, и резко поднялся с кровати, протягивая руку замешкавшемуся шуту. — Идем.

— Куда?

— К барону. Если твое предположение подтвердится, значит, дракон уже запечатлен на него.

— А если нет?

— Будем думать. Все равно непонятно, почему ей так плохо, — пробормотал Ригулти и потянул шута за собой к двери. Но тот уперся и не позволил ему отпустить свою руку. — Ну, что еще?

— Ставрас, а у бронзовых драконов есть человеческое воплощение? — очень тихо спросил шут.

Лицо лекаря замерло, а потом он резко дернул Шельма на себя:

— Что произошло?

— Пусти! Я тебе не девка, обжиматься по углам! — возмутился шут.

Ставрас растерянно моргнул и отступил, опуская руки, которые уже успел положить на гибкую талию юноши, грозно сверкающего на него своими глазами просто невероятной голубизны.

— Ну, извини, — выдохнул лекарь, со странным прищуром глядя на шута.

— Извиняю, — бросил тот, и отвернулся.

И все бы ничего, если бы Ставрас не добавил:

— Я просто хотел сделать тебе приятное, — и пожал плечами.

— Что?! — ошеломленно уставился на него шут.

— То. Ты же сам хотел, — невозмутимо откликнулся лекарь, отвечая ему прямым взглядом. Если дожимать, то дожимать. А уж эти бесконечные ужимки лекаря изрядно достали, чтобы не жалеть средств и сил.

— Не знаю, чего я там, по-твоему, хотел, то уж точно не девичьих нежностей, — бросил Шельм возмущенно.

— Неужели, мужских грубостей? — криво усмехнулся лекарь.

Шут театрально закатил глаза.

— Милый, ну, какие грубости, пусть даже мужские, я же нежный и ранимый... но не девица на выданье!

— И откуда, по-твоему, я должен знать, как между парнями эти самые нежности происходят, а?

— Ты же у нас такой древний, что древнее разве что ископаемые, — отозвался Шельм ехидно. — Так что, в этих делах должен понимать побольше моего.

Лекарь долго смотрел на него, а потом усмехнулся. Шут инстинктивно попятился от этой его усмешки. Но не успел. Ставрас снова схватил его за руку и притянул к себе.

— Я и понимаю, что нет ни какой разницы, парень или девушка, нежность — это не приходящее, она либо есть, либо её нет.

— С чего ты решил, что я нуждаюсь в твоей нежности?

— Ты сам просил, нет?

— Просил, — не стал спорить шут. — Но с каких пор нежность у нас стала синонимом благотворительности? — И вскинул голову, отбрасывая голубую челку со лба.

Лекарь одобрительно улыбнулся. Мальчишка умел играть словами виртуознее его, этого не отнять. Но сейчас не время и не место для сливых воздействий, раз уж на словах вразумить шельмеца не удалось. Они вернутся к этому разговору позже.

— Хорошо. Обещаю, благотворительности больше не будет. А теперь идем.

— К барону? — уточнил Шельм, выходя из комнаты вслед за ним.

— К нему. Кстати, Веровека не мешало бы разбудить.

— Зачем? Пусть лучше малышку греет.

— Он ночует в Драконьем Доме?

— Сам удивился, когда застал его там.

Лекарь хмыкнул. Да, похоже, не только шута, удивляли порывы королевича, правда, Ставрас о своих соображениях на этот счет пока предпочитал помалкивать.

— Кстати, — напомнил шут, идя за ним по коридорам замка. — Ты не ответил, есть ли у бронзовых драконов человеческое воплощение? А еще я бы хотел узнать, кто дает им имена?

— Ты же уже знаешь, что есть, — не оборачиваясь, улыбнулся Ставрас. — А имена дарует Радужный Дракон.

— Он повелитель всех драконов?

— Нет, всего лишь тот, кто дарует имена и провожает за грань этого мира в вечное путешествие по иным мирам.

— Смертный жнец?

— Не совсем. У людей нет для него аналога. Ни в одной из существующих религий.

— Понятно. Ставрас, а где ты был до того, как я разбудил тебя?

— В столице.

— Искал продавцов драконьих яиц.

— Их похитителей.

— Нашел?

— Не успел. Но у меня еще будет время. Теперь моя очередь задавать вопросы.

— Мы уже почти пришли.

— Так давай остановимся, — поворачиваясь к нему, бросил Ставрас и, действительно, застыл посреди коридора. Шут замер напротив.

— Как ты сумел её увидеть?

— Во сне.

— И что она сказала?

— Что не может назвать мне свое имя не только потому, что не знает его, а потому, что хочет назвать его лишь Эрнсту, несмотря на то, что тот только смотрит, но никогда не подходит, не прикасается.

— Вот оно, — ударив кулаком по раскрытой ладони, выдохнул лекарь.

Шут бросил на него недоуменный взгляд. И тогда Ригулти пояснил:

— Она запечатлена на него, он на нее, но он отталкивает ее, так сильно отталкивает, что она мучается от этого, понимаешь?

— Но ведь это безумие! — вскричал шут и кинулся в сторону двери, ведущей в хозяйские апартаменты. Неужели, все оказалось так просто?

Веровек не помнил, что ему снилось, но, однозначно, что-то приятное. Но его просто варварски разбудили.

— Что ты делаешь возле моего дракона, смерд?! — вскричал кто-то визгливым, еще не до конца сломавшимся и оформившимся голосом.

Королевич тяжко вздохнул, причмокнул полными губами и лениво приоткрыл один глаз. В дверях Драконьего Дома стоял мальчишка лет четырнадцати-пятнадцати и гневно сверкал зелеными глазами.

— И кто же здесь так орет, а? — проворчал он и сел, сладко потянулся, словно невзначай скользнув ладонью по чешуйчатому боку. Дракончик сразу же пошевелился и поднял голову, повернувшись к королевичу.

— Не смей к нему прикасаться! — вновь заверещал мальчишка, но подойти к дракону отчего-то не спешил.

Королевич на это лишь презрительно фыркнул и продемонстрировал ему свой королевский перстень. Баронский сынок изменился в лице и чуть не позеленел, когда до него дошло, на кого он тут орет. Но пока они мерили друг друга взглядами, причем, в глазах Веровека явно читалось превосходство, в Драконьем Доме появилось еще одно действующее лицо.

Невысокая, миниатюрная женщина, с ног до головы закутанная в черный шелк. Лицо молодое, но уже с признаками старости, не такой уж далекой, если подумать. Веровек заметил её первым и поднялся на ноги. Все же воспитание, как никак. Даму всегда следует приветствовать стоя. А, вот та его заметила далеко не сразу, полностью сосредоточившись на сыне, таком же черноволосом, как и она, причем сходство в определенной хищности черт угадывалось безошибочно. Веровек только и успел подумать, что мальчишка странно не похож на своего отца, огненно рыжего, с простым, хоть и довольно приятным, но немного одутловатым лицом.

— Демьян, что ты возишься?! Слышал же, что в замке Драконий Лекарь, медлить нельзя!

— Мама, здесь он, — отозвался тот, невежливо ткнув пальцем в сторону Веровека.

Тот напрягся, что-то явно было не так. Он как-то не привык, чтобы к нему относились так непочтительно. Особенно, если вспомнить, что барон с отпрыском бывали в Столице и посещали некоторые светские рауты. Поэтому тот должен был знать королевича если не в лицо, то после демонстрации перстня уж точно не мог ни с кем перепутать.

Но когда на него взглянула своими зеленющими глазищами его мать, королевич окончательно понял, что попал. Он сразу не разглядел, но теперь увидел в её руке странное оружие, что-то вроде шестигранного секатора с шестью лезвиями по кругу.

— Королевич? — растянув тонкие губы в недоброй улыбке, протянула женщина.

Веровек нервно сглотнул и попятился. Зрачки в зеленых глазах, стали алыми точками.

— Ведьма! — выдохнул Веровек, озаренный догадкой.

— И что с того? — отозвалась та. — Ты все равно не успеешь никому рассказать об этом. Отойди от дракона, он мне нужен.

— Зачем? — напротив, снова шагнув к детенышу, поинтересовался королевич, судорожно соображая.

В голове никаких разумных идей не было, вряд ли шут или лекарь его услышат, даже если он сейчас заорет. А если заорет, эта красноглазая дамочка сразу же его прирежет, и поминай, как звали. Да и дракончика жалко, эта штука в руках у ведьмы явно для него предназначалась.

Пока Веровек думал, ведьма отвечала.

— Я буду жить вечно! — провозгласила она и театрально рассмеялась, запрокидывая голову и демонстративно щелкая всеми шестью лезвиями сразу. — Мне нужно её сердце! — и ткнула своей странной штукой в сторону испуганно съежившегося под её взглядом дракончика.

Это стало последней каплей. Веровек всегда обладал богатым воображением, хоть давно, с самого детства, не пользовался им, няньки с мамкой старательно отучали, но сейчас так красочно представил, как эта бешеная тетка на пару со своим сыночком, ехидно лыбящимся из-за ее плеча, будет выковыривать сердце из груди драконыша, что его затрясло.

Выхода не было.

У него не оказалось при себе ни меча, которым он все равно толком пользоваться не умел, маменька считала, что ему оно и не надо, всегда же телохранители рядом. Ни какого другого оружия, да что там, даже магии его не учили, опять-таки мама не одобряла, а король в потуги женушки никогда не вмешивался. Оставалась только кровь. Голубая кровь наследника династии правителей Драконьего Королевства.

Ведьма с улыбкой шагнула к дракону, не видя в королевиче противника. Веровек сам его в себе не видел, но все же руку ко рту поднес, зажмурился и прокусил запястье в области вен.

Он и не думал, что будет так больно, но спасал адреналин, которым была щедро приправлена кровь, тяжелыми каплями падающая в душистое сено. Ни ведьма, ни её сыночек не поняли, что произошло, но капли крови вспыхнули голубым огнем, царевич выкрикнул своё полное имя, и вокруг них с драконом образовалось кольцо голубого огня.

— Нет! — запоздало поняв, что к чему, закричала ведьма, но было уже поздно. Магия крови всегда была самой сильной в этом мире, её невозможно было обойти, как нельзя было преодолеть заклятие, оплаченное кровавой жертвой.

— Мама? — непонимающе захлопал глазами сын ведьмы.

— Он призвал круг голубой крови! — воскликнула она, обернувшись к нему.

— И что теперь? — возмутился мальчишка. — Что же получается, я зря возился с этой бронзовой ящерицей?! Зря отца упрашивал, да?!

— Нет уж. Его сердце будет моим. Моим! — фанатично вскричала женщина, волосы у неё на голове выскользнули из замысловатой прически и разметались по плечам, словно змеи, глаза наполнились мертвенным, зеленым светом, а с губ начали срываться первые строфы смертельного проклятия.

Веровек встал на колени, обнял молчаливого, испуганного дракончика и зажмурился. Если умирать, то хоть не одному.

Ставрас ни спорил, ни доказывал, он просто информировал, перечисляя менторским тоном все прегрешения, совершенные бароном перед его драконом.

Именно его, а не его сына. Тот бледнел, широко распахнутыми глазами смотря на лекаря, кусал губы, но понимал, что все, что говорил лекарь, правда. Шут же стоял, прислонившись к косяку двери, и отстраненным взглядом скользил по убранству комнаты. Ригулти перевел дух и воззрился на барона.

— Все еще собираетесь сидеть тут, сложа руки, и ничего не делать?

— Конечно, нет! — воскликнул тот, словно очнувшись и вскочив с кровати, хотел уже кинуться к шкафу, чтобы быстро переодеться. Но тут шут, на которого они все это время не обращали внимания, неожиданно схватился за уши и закричал, громко пронзительно, упал на колени и по щекам его потекли прозрачные слезы.

— Шельм! — воскликнул Ставрас, бросаясь к нему, но тот остановил его, отгородившись рукой и тяжело дыша.

Сглотнул, другой рукой смахнул слезы, и одним рывком оказался на ногах, выхватывая из-под рубашки походный кулон. Быстрый шепот и в свободной руке шута материализовался меч.

— Шельм! — строго прикрикнул Ригулти.

— Веровек использовала голубое пламя, — бросил тот, выскакивая за дверь.

Лекарь переглянулся с бароном и кинулся за ним. Конечно, он понял, о чем речь. Но, во-первых, не знал, что по определению трусливый королевич может оказаться способным на такое ради дракона, а, во-вторых, понятия не имел, что Шельм может быть связан с Веровеком кровью, то есть, фактически является его кровным братом. Но думать уже не оставалось времени. Абсолютно.

Они пересекли вымощенные грубым булыжником двор и вбежали в Драконий Дом в тот момент, когда ведьма читала последнюю строфу своего проклятия.

Шут не успел, был слишком юн, порывист и неопытен. А вот Ставрас сориентировался куда быстрей. Сомкнул пальцы на тонком, женском горле и последние слова так и не сорвались с губ. Ведьма захрипела, загребая воздух черными когтями, в которые превратились обычные ногти, царапала руки лекаря, но тот держал крепко, не обращая внимания на кровоточащие раны.

Мальчишка же, увидев, что его мать пытаются задушить, попытался кинуться на Ставраса со спины, но его с легкостью перехватил Шельм, как нашкодившего щенка, за шкирку. Только тогда королевич, все это время наблюдавший за ними из-за голубого кольца пламени, наспех перевязал оторванным от рубашки лоскутом прокушенную руку, и пламя начало затухать.

— Что здесь происходит?! — вскричал барон, появившийся уже одетым, хоть и расхристанным, собирался он в спешке.

— Как видите, пытаемся угомонить ваших родственничков, — бросил шут и отпустил мальчишку.

Тот кинулся к отцу.

— Папа! Они хотели убить маму и дракончика тоже!

— Зачем ты врешь мне, Демьян? — нахмурился барон. — Драконий Лекарь не может желать смерти дракону.

— Это не лекарь, это шарлатан!

— А королевич, по-твоему, тоже шарлатан? — прошипел Шельм, помогая Веровеку подняться на ноги.

— Да!

И тут взревел дракончик, выгнул спину, расправил маленькие, но уже смотрящиеся довольно внушительными крылья и широко раскрыл пасть. Сын барона юркнул за спину отца.

— Это все они! Они его науськали!

Эрнст вздохнул. И шагнул к дракончику, на жену, горло которой все еще сдавливал лекарь, он даже не взглянул.

— Ну, здравствуй, — и протянул руку.

Дракончик сразу же подставил голову под его прикосновения, и неожиданно для всех тихо, словно котенок, заурчал, правда, более утробно и рычаще. Лекарь улыбнулся, не оборачиваясь, глядя лишь в ведьмины глаза, полные бессильной ярости. А потом заговорил королевич, слегка приведенный шутом в чувство:

— Она сказала, что хочет жить вечно и для этого ей нужно сердце дракона.

Лекарь разжал пальцы. Жена барона закашлялась, хватаясь за горло, и упала на колени, к ней тут же подскочил сынок.

— Когда ты брал её в жены, Эрнст Бернс, ты знал, что она ведьма?

— О чем вы? — ошеломленно повернулся к нему тот, все еще занятый лишь драконом.

— О том, — бросил Ставрас, снимая со стены зажженный факел и тыкая в сторону женщины. Алые зрачки стали видны так отчетливо, что отпираться ни ей, ни её сыночку уже не имело смысла. — Кстати, — как ни в чем не бывало, продолжил Ригулти. — Надеюсь, теперь-то ты видишь, что он лишь её сын, не твой.

— Мартина, как же так? — растерянно прошептал барон, дракончик снова подлез ему под руку, внимательно смотря на застывшую на полу парочку.

— А вот так! — зашипела та. — Я убила на тебя пятнадцать лет. Пятнадцать! Мне нужен был этот дракон. Мне! А ты запечатлел его на себя. Ненавижу!

— Это... этого не может быть... Значит, все это всего лишь ложь. Вся наша жизнь. Вся...

— Они покушались на жизнь дракона и на жизнь королевича, — неожиданно ровным и пугающе спокойным голосом обронил шут, поддерживающий Веровека. — По отдельности оба эти преступления караются смертью, но вместе...

— Наказывать буду я, без суда и следствия, — очень тихо закончил за него лекарь.

Простер руку в сторону ведьмы, не произнося больше ни слова. От тела женщины отделился небольшой шарик, завис в воздухе между Ставрасом и Мартиной, и преобразовался в пирамидку. А потом подлетел к раскрытой ладони лекаря и всосался в неё, словно и не было его вовсе. Ведьма, заворожено следившая за его перемещением, моргнула.

— Мама?

— Нет! Ты не можешь! — даже не услышав сына, кинулась она в ноги лекарю, тот отошел в сторону, глядя на нее с такой брезгливостью, что даже королевич, все еще обессиленный магией крови, передернул плечами.

— Уже смог, — отозвался лекарь, и повернулся к ведьме спиной.

— Что ты сделал? — спросил барон.

— Лишил дара и ведьму, и её отпрыска.

— Сволочь! Дрянь! — не унималась та.

— Теперь они всего лишь простые смертные, без единой доли магии в душе. Их души недостойны её. Что делать с телами, решать тебе, — произнес Ригулти и повернулся к шуту и королевичу: — А вы отправляетесь спать.

— Но... — попытался было возразить Шельм.

— Быстро! — рявкнул Ставрас.

Шельм нахмурился, хотел снова что-то сказать, но его остановил Веровек.

— Да, ладно тебе, Шельм. Пойдем уже, а то, кажется, я сейчас в обморок упаду.

— Только попробуй, — прошипел тот в ответ. — Иначе брошу там, где плюхнешься. Я твою тушу по лестнице просто не затащу.

— Так идем быстрей, — огрызнулся королевич, покраснев, хотя до этого был мертвенно бледным.

И они вместе поковыляли к выходу. Долго пересекали двор, потом с трудом добрались до второго этажа и завалились в какую-то комнату. Узрев кровать, Веровек только и смог, что на последнем издыхании добрести до нее и рухнуть, уткнувшись носом в подушку.

Шельм остался, пошатываясь, стоять в дверях. Перед глазами все расплывалось, и дело было вовсе не в адреналине, хотя и в нем тоже. Просто пока по приезду Веровек был занят разговорами с бароном и предавался чревоугодию, оставленный Ставрасом шут втихаря делился собственной энергией с драконихой, и чувствовал себя сейчас еще более вымотанным, чем королевич.

Осознав, что дойти до соседней комнаты он просто не сможет, Шельм добрел до кровати, на которой развалился королевич и упал рядом. Как там говорится, после нас хоть потом? Вот потом и будем думать, а сейчас спать.

6.

Что испытывает пьяненькая еще со вчерашнего вечера мышка, проснувшись в миске у кота, который с философским выражением на до-отвращения трезвой морде, наблюдает за её потугами вспомнить, что вчера было? Поверьте, ей не позавидуешь. Шельм почувствовал себя именно такой мышкой, проснувшись и приподнявшись на локтях в кровати, на которую завалился не раздеваясь и обнаружив Ставраса, лениво изучающего его помятую мордашку, оперевшись на вытянутых руках на изножье кровати. Шельм нервным жестом пригладил встрепанные волосы и скосил глаза на левую половину ложа, на котором, хоть убей, не помнил, как оказался. Рядом мирно посапывал Веровек. Одно радует, такой же одетый, как и он сам. Может, пронесет?

— Ну, и как спалось, милый? — растянув губы в ехиднейшей из своих улыбок, проворковал Ставрас.

Шельм закатил глаза к потолку, точнее к балдахину, и снова откинулся на подушку.

— Отвратительно, — признался он. — Спал бы еще и спал.

— Так что же проснулся?

— Под твоим взглядом спать невозможно. Тоже мне, ревнивый муж нашелся.

— Извини, дорогуша, но как же мне тебя не ревновать, если искал я королевича, а обнаружил в его спальне тебя? И не только в спальне, но и в одной кровати. И что я должен после этого подумать?

— Что непристойностями в одежде не занимаются, — неожиданно проворчал с другой половины кровати разбуженный их пикировкой Веровек.

— Ой, ли? — весело протянул Ставрас и окинул, перевернувшегося на спину королевича таким взглядом, что тот не выдержал и покраснел, осознав, что его познания в плане непристойностей, судя по всему, не отличаются особой достоверностью.

— Не смущай ребенка, — строго объявил шут.

Ставрас поперхнулся воздухом, Веровек возмущенно засопел и все же обиженно выдавил:

— Я не ребенок.

— Когда у тебя последний раз девушка была, а братец? — ехидно поинтересовался шут.

Королевич покраснел еще сильнее и отвернулся. Но Шельм не спешил закрепить результат.

— Ладно, какие твои годы, — примирительно произнес он.

— Такие же, как твои, — буркнул тот.

— Ну, ты же знаешь, что я больше по мужикам специализируюсь.

— Ага, как же! — фыркнул Веровек, но, кажется, обижаться перестал, зато задал вопрос, который давно интересовал и молча наблюдающего за ними Ставраса. — И давно ли?

— Ну, с этим, как известно, либо рождаются, либо приходят несколько позже, — философски протянул шут, как всегда, не дав конкретного ответа и напуская тумана.

— А конкретнее? — вмешался Ставрас.

— Милый, ну ты же знаешь, — садясь и подтаскивая подушку повыше, чтобы опереться на неё, весело заявил Шельм. — В девушке должна быть загадка. А чем я хуже?

— Тем, что не девушка? — навскидку предположил оживившийся Веровек, почувствовав моральную поддержку со стороны Ставраса. У того на лице было написано, что с королевичем он в этом вопросе, однозначно, согласен.

— По проверенным данным, сплю-то я с мужчинами, а мужчины любят загадочность, раз им девицы так нравятся, скажите, нет?

— Можно подумать, — не унимался Веровек, — что ты с девушками не спишь. Мне только недели три назад матушкины фрейлины рассказывали, как ты утер нос виконту Байлонезу, затащив в постель леди Настурцию.

— Порядочные мальчики, дорогой Веровек Палтусович, — сладеньким голосочком пропел Шельм, — не собирают по дворцу грязные сплетни.

Тот уже рот открыл, чтобы ему ответить, но не успел.

— Порядочные мальчики сейчас мне быстро рассказывают, как умудрились стать кровными братьями, иначе будут иметь сомнительное удовольствие познакомиться с Радужным Драконом здесь и сейчас.

— Вау! — зараза шут чуть в ладоши не захлопал, но быстро сник, когда Ставрас коротко уточнил:

— В моем лице.

— Да, ладно тебе, милый, тоже мне проблема, — пробормотал он, но уже не так убедительно как вначале. Королевич же предпочел отмолчаться. А шут продолжил: — Ну, подумаешь, чувствую я, когда он магию крови использует, ничего страшного же не происходит?

— Не происходит, — не стал спорить Ставрас. — Но я хочу знать, что вы двое успели натворить?

— Да, ничего. Уверяю тебя, — еще раз попытался откреститься шут, но, посмотрев в глаза лекаря, осознал, что не получится.

Пришлось расколоться.

— Мальчишками были глупыми и наивными, — признался Шельм, покосившись на притихшего Веровека. Тот кивнул, не глядя на него. — Я, когда во дворец попал, совсем несмышленышем был, и первым кто мне встретился, оказался он, мы и сдружились. И все бы ничего, пока нас королева не застукала подглядывающими за девками в бане. Крику было, хоть плачь, хоть вешайся.

— Маменька сказала, что умрет от сердечной болезни, если я буду общаться с таким быдлом, как он, — неожиданно тяжело вздохнув, подхватил Веровек. — Ну и сделала все, чтобы развести нас. Каждый день говорила, какой мой, так называемый друг мерзкий, не чистый на руку, лживый, продажный. Вот я и... а у меня, между прочим, еще никогда не было такого друга. И не будет уже, наверное.

— Да, ладно тебе, — пробормотал шут, растерявшись от такой откровенности королевича. — Может, еще сдружимся.

— Не сдружимся, — обреченно помотал головой Веровек. — Поздно уже.

Поднялся на ноги и хотел уже прошмыгнуть мимо Ставраса к выходу, но тот строго глянул на него, и королевич послушно замер, не решаясь уйти.

— Так что там с кровью? — снова переводя взгляд на шута, напомнил лекарь.

— Разожгли костер до неба на пустыре за дворцом в Драконий День, руки порезали и соединили. Вот и все.

— Нет, не все, — отрезал Ригулти, внимательно всматриваясь в лицо Шельма. Тот тоже поднялся с кровати и подошел к нему, замирая с противоположной от Веровека стороны.

— Я знал кровную клятву и его научил. И что теперь?

— Ничего. Только откуда мальчишка четырнадцати лет от роду, мог знать такие клятвы? — тихо уточнил лекарь, но Шельм вскинул подбородок и не ответил. — А если пытать буду?

— Пытай!

— Я умру, если ты с ним хоть что-то сделаешь, — вступился за бывшего друга и кровного брата Веровек. — А ты отцу слово дал, что в целости в столицу вернешь.

Лекарь сурово посмотрел на него, но королевич остался непреклонен, сумев выдержать его тяжелый взгляд, хоть и с трудом.

— Хорошо. Убедили, — махнул рукой лекарь, и скомандовал: — А теперь приводите себя в порядок, и завтракать.

— А потом? — не спеша выйти вслед за поспешившим к выходу королевичем, уточнил Шельм.

— В путь дорогу, и так загостились, — отозвался лекарь, задумчиво глядя на него.

Шут непроизвольно поежился, уж больно пронзительным был этот взгляд.

— Не бойся, — добавил Ставрас уже ему в спину. — Не буду я тебя ни пытать, ни калечить.

— А допытываться?

— А вот это, милый, мое священное право, как мужчины.

— С чего это вдруг? — насторожился шут и даже через плечо обернулся в дверях.

Лекарь весело подмигнул ему:

— Ну, я же мужчина, и мой священный долг разгадать все загадки, таящиеся в моей избраннице.

— Я не твоя избранница!

— Правильно. Это, скорее, я твой избранник. Но в нашем случае, это не первостепенно, — расхохотался Ставрас и замолк, поймав на себе хитрый прищур бирюзовых глаз.

— Тогда и мне стоит счастье попытать, — протянул Шельм, оценивающе осматривая настороженно замершего лекаря с ног до головы.

— О чем ты? — нахмурился тот.

— Да, вот знать хочу, кто же ты, Драконий Лекарь. И узнаю.

— Не раньше, чем я узнаю, кто ты.

— Заметано! — подмигнул ему Шельм и выскочил в коридор.

Ставрас тяжело вздохнул. Он всегда знал, что Шельм Ландышфуки, редкостная шельма, точнее шельмец, и, кажется, теперь у него появилась возможность, чуть ли не каждый день убеждаться в этом снова и снова. И все-таки, какой подарок ему преподнес этот неспокойный мир. Может, действительно, не стоит спешить и есть смысл тут задержаться?

Лишь отъехав от замка барона Бернса, сердечно простившись с хозяином и его дивно похорошевшим дракончиком, Шельм, снова ехавший со Ставрасом в одном седле, признался:

— Я видел Радужного Дракона.

Произнес он вроде бы негромко, но Веровек сидящий на спине своего коня, даже притормозил, когда расслышал. А Ставрас перед шутом замер, словно изваяние.

— Где?! — воскликнул королевич, не утерпев.

— Во сне, — отозвался Ландышфуки, глядя в пустоту. — Он дал ей имя — Эллинильбисталь, барон сразу же сократил его до Элли. Они такими счастливыми выглядели, он и девочка...

— Девочка? — переспросил пораженный Веровек.

— Да. Не знаю, умеют ли бронзовые и в реальном мире воплощаться в людей, но во сне я её всегда видел человеком.

— Могут, — не стал отпираться Ставрас в ответ на вопросительный взгляд королевича.

— А не бронзовые? — сразу же ухватил суть Веровек.

— Нет. Только бронзовые, — покачал головой лекарь и вернул разговор на прежнюю тему. — Так что там с Радужным?

Шут тяжело вздохнул, а потом неожиданно выдал:

— Мордой не вышел.

— Чего?! — вскричал возмущенный до глубины души королевич. — Да, как ты можешь, он же покровитель моего рода!.. — Но тут у него закралось подозрение. — Так ты что, наврал все, что он тебе снился? Пошутил, да? — и замер, когда шут все же к нему повернулся. Уж больно виноватое у него было при этом лицо.

— Понимаешь, — признался Шельм неохотно, почувствовав как заиндевела спина Ставраса у него перед носом, но демонстративно не обратил внимание, — я во сне словно со стороны смотрел. Они возле березы у ручья разговаривали, а я на пригорке стоял, когда с небес камнем рухнул этот твой Радужный Дракон. Он красивый, ты не думай, величественный и все такое. Но, кажется, не совсем дракон.

— А кто?

— Не знаю. Но я его видел скорее как эфемерного духа, лишь очертания, контуры и радужные переливы внутри. Дыхание перехватило, такой он красивый. А он просто склонился к малышке, и имя произнес без всяких лишних слов. Она от счастья в ладоши захлопала, словно и не дракон вовсе, всамделишный ребенок, а барон от избытка чувств её на руки поднял. Я был так рад за них, но даже поздравить спуститься не успел, потому что эта пестрая ящерица ко мне обернулась с такой ехидной мордой, у меня аж глаза на лоб полезли, и говорит: "А подглядывать, милый мой, нехорошо!". Ну, у меня и вырвалось, что никакой я ему не милый, и уж точно не его, и вообще, когда он последний раз зубки чистил, а то дышат тут на меня нежного и прекрасного перегаром...

— А он что, того?

— Что?

— Ну, правда, воняет?

— Нет, конечно. Я же говорю, у него в моем сне и тела-то не было, так, фикция одна.

— А что потом?

— А что потом? Дыхнул на меня, зараза, но уже специально, я и провалился куда-то. Куда, не помню, только всю оставшуюся ночь бродил по каким-то странным коридорам без начала и конца, и даже без дверей, пусть и закрытых. А к драконихе и барону так выйти и не смог, вот и вся любовь, — заключил шут и развел руками.

— А как же я его седлать буду, если он нематериальный? — растерянно протянул Веровек, за что и получил от лекаря щелчок по носу, обиженно засопел и отвернулся.

— А нечего зариться на спину еще не виденного ни разу наяву дракона, — весело заключил лекарь, и слегка сжал бока Шелеста пятками, намекая, что можно пробежаться чуть побыстрее, что тот с радостью исполнил.

Так что, обижаться и релаксировать Веровеку резко стало некогда, пришлось поспевать за умчавшимися вперед спутниками.

Они остановились на привал чуть позже полудня, притом что Шелест, что Ставрас с Шельмом могли бы скакать и дальше, а вот конь Веровека, да и он сам, уже запыхались.

Лекарь притормозил коня, выехав к небольшому озеру, и спешился на берегу. За ним на землю спрыгнул Шельм, и сам, без отдельных указаний лекаря, принялся расседлывать Шелеста, с которым, кажется, уже сроднился. Тот в свою очередь не возражал и смотрел с одобрением. Веровек тоже спешился, правда, не так легко и изящно, как Ставрас и Шельм, все же лишний вес в таких делах не лучший помощник, зато, глядя на шута, тоже без понуканий со стороны лекаря начал расседлывать коняшку.

Ригулти посмотрел на них, посмотрел, а потом ехидно так поинтересовался:

— Вы что же думаете, что это уже привал на ночь?

— Нет, конечно, — отозвался шут, пожав плечами. Королевич замер, не до конца стянув седло со спины коня.

— Тогда, зачем расседлываете? Им еще скакать и скакать, — припечатал он, но Шельм посмотрел на напрягшиеся плечи Веровека и весело объявил:

— Не раньше, чем я их искупаю.

— А если я скажу, что раньше?

— Шелест, Солнышко, скажи своему извергу, что ты хочешь со мной купаться. Ну, ведь, правда, хочешь, признай!

Тот покосился на хозяина и тоненько, противненько, заржал. Ставрас хмыкнул и махнул рукой: уж перед кем, кем, а перед своим боевым конем он лицом в грязь упасть точно не хотел, и, зная шута, тот непременно подстроил бы ему какую-нибудь гадость, если бы он отказал ему сейчас. Да и прав Шельм, освежиться было бы очень кстати.

Шельм купался, весело хохоча и чистя коней специальным скребком, который извлек из всего того же походного кулона. Ставрас, уже искупавшийся, стоял на берегу, подставляя влажное после купания тело благосклонному солнцу, и с удовольствием наблюдал за голубоволосым мальчишкой, резвящимся в воде вместе с довольными до нельзя конями. Рядом с ним на траве развалился королевич, тоже смотревший на шута, не обращающего ни на кого внимания кроме, разве что, своих ненаглядных четвероногих.

— Я всегда завидовал ему, — неожиданно произнес Веровек тихо-тихо, но Ставрас услышал. — До четырнадцати лет жил спокойно, читал книги о подвигах, втихаря от маменьки учился махать деревянным мечом под присмотром начальника дворцовой стражи, воображая себя великим воителем, а потом появился он и перевернул весь мой тихий мир с ног на голову. Я восхищался им, смелым, решительным, свободным. Он в пятнадцать знал и умел столько, сколько я до сих пор не знаю и не умею. Но я хотел научиться, а маменька сказала, что не к лицу мне общаться со всяким отребьем без рода и племени, и взялась за меня всерьез, когда вместе с ним застукала...

— Как же она тебя в этот раз отпустила?

— А она не отпускала. Мы с отцом, как заговорщики, отправили к тебе шута в самый последний момент, когда все уже собрано было, и когда маменька в церковь пошла.

— И что же, были так уверены, что соглашусь?

— Отец сомневался, а я был уверен, что Шельм тебя убедит.

— Хм... убедил, не спорю. Но, знаешь, он сам был против этого путешествия.

— Потому что я его так достал, да? — понурился королевич.

— Нет. Потому что считает, что ты не достоин Радужного Дракона.

— Можно подумать, я этого не знаю.

— Знаешь? Тогда, за что мне король платит самоцветами? — уже догадываясь за что, спросил лекарь. В озере катался на спине Шелеста хохочущий в голос обнаженный шут, и ему явно было глубоко плевать на то, о чем его спутники разговаривают на берегу.

— Хочет, чтобы ты сделал из меня мужчину, достойного его трона, — прошептал королевич и поднялся с земли, спеша спрятать свое обсохшее тучное тело под одеждой.

Ставрас окинул его оценивающим взглядом, и решил, что просто не имеет права не отработать горсти драгоценных камней, выданных ему королем авансом в полном объеме.

Когда Шельм вместе с конями выбрался на берег, то с изумлением застал спутников с мечами в руках, причем, откуда Ставрас извлек оружие для Веровека, было непонятно, ведь меч королевича остался вместе со всей его поклажей, сброшенной второй лошадью в столице. Но, похоже, и у лекаря имелось нечто наподобие походного кулона шута.

Ставрас походу учебного боя делал замечания, легко уворачиваясь от неуверенных и робких замахов королевича, но было видно, что доволен тем, что тот все же не потерял навыки, привитые еще в детстве.

Шельм понаблюдал за ними какое-то время, но ехидных замечаний, так и просящихся на язык, отпускать не стал. А потом, обсохнув, отошел в сторонку седлать коней, за одно соорудив нехитрый перекус бутербродами с салом на всех. Не зря же, они у радушного барона пополняли запасы. Не к месту вспомнилась ведьма с сыночком, и Шельм поймал себя на мысли, что так и не выяснил у Ставраса, что они с бароном с ними сделали, ведь за завтраком обоих не было видно. Стало любопытно, но отвлекать лекаря и королевича от поединка он не стал. Положил их долю на небольшую тряпицу, вышитую цветами и драконами, расстеленную прямо на траве, быстренько дожевал свой кусок хлеба с салом и отошел чуть поодаль от места стоянки, чтобы не слышать звона, то и дело скрещивающихся мечей.

Там и нашел его Ставрас: сидящим на небольшом выступе у воды, и облокотившимся на высунувшиеся над землей корни старой, плакучей ивы.

— Вы закончили? — услышав его шаги и не поворачивая головы, спросил шут.

— Да, — немногословно отозвался лекарь, облокотившись на ствол дерева сбоку от сидящего в корнях шута.

— Ставрас, — не спеша подниматься и возвращаться на место их привала, позвал Шельм.

— Да?

— Почему только бронзовые?

Лекарь вздохнул, но не стал делать вид, что не понял его.

— Потому что лучший способ мимикрировать, не привлекая к себе внимания, затеряться среди величественно-прекрасных сородичей. Среди людей, да и других рас, всегда ценились Золотые, по цвету благороднейшего из металлов, Белые, их еще называют Жемчужными, за дивную чешую, переливающуюся на солнце перламутром. Черных, люди, отчего то считают самыми свирепыми, злыми и страшными, и уважительно смотрят на тех, кому удалось заполучить запечатление от черного дракона. Зеленые, они же Изумрудные, Голубые, они же Сапфировые, Красные, они же Рубиновые, даже Серые, они же Серебристые, и так далее. Все они поражают воображение и стойко ассоциируются у людей с драгоценностями и прочими прекрасными вещицами, сотворенными из камней и благородных металлов. А бронза всего лишь бронза, даже благородным металлом её не назовешь. Вот и не знает никто, кроме редких счастливчиков, кому бронзовые драконы сами свою тайну открывают, что они тоже могут быть людьми, по крайней мере, внешне могут.

— А внутренне?

— Смотря, что ты под этим понимаешь.

— Они могут любить?

— Человека?

— Да.

— Знаешь, мальчик, — странным, покровительственным тоном обронил Ставрас, но Шельм не обиделся, напротив, прислушался. — Любовь — такое сложноеи нестабильное чувство, и такое разное, особенно, у существ, принадлежащих к разным видам...

— Так могут или нет?

— Могут.

— А у Радужного...

— Нам пора, Веровек там, наверное, уже собрался, — непривычно мягко произнес Ставрас и пошел в сторону стоянки.

Шуту ничего не оставалось, как пойти вслед за ним. Но свой вопрос он не забыл. Если бронзовые драконы, пусть и единственные из всех, имеют человеческое воплощение, то имеет ли его Радужный Дракон, соединяющий в себе все оттенки и цвета, даже бронзовый? Шут поставил себе мысленную зарубку в памяти подкараулить Ставраса в таком же благостном расположении духа и непременно, как следует, расспросить его. Не то чтобы Шельму было так уж принципиально это знать, но он не соврал: в его сне Радужный Дракон показался ему ехидной заразой. Поэтому ему безумно захотелось узнать о нем побольше, хоть раньше он и не испытывал потребности в этом, но теперь это был вопрос принципа.

Под вечер и Шельм, и Веровек были так вымотаны, что их хватило лишь на то, чтобы расседлать коней. Даже ужин на всех пришлось готовить Ставрасу. Тот, конечно, посопел возмущенно, покидал на обоих парней уничижительные взгляды, но обнаружив в их глазах одно желание на двоих, отрубиться прямо здесь и сейчас, и можно даже без ужина, смирился со своей участью няньки при этих двух мальцах и накормил вкуснейшей кашей со свиными шкварками.

Шельм уснул почти сразу, как только его голова коснулась подушки, благо её он всегда таскал с собой в кулоне. Веровек тоже последовал за ним. И лишь Ставрас долго возился с седельными сумками Шелеста, пока не закончил и не пришел под бок к уже мирно посапывающему шуту, который ни то что не проснулся, когда он обнял его со спины, а напротив весь вжался в него, от затылка до коленок, привычно и неосознанно требуя свою толику тепла. Лекарь усмехнулся, зарывшись лицом в его голубые волосы, кажущиеся в темноте такими же серыми, как все вокруг, и решил, что давно пора кое-что проверить, а то что-то он сам уже начал входить во вкус этих их с Шельмом игр в "милого" и "дорогого".

Шельму снилась жгучая брюнетка, отчаянно строящая ему глазки и манящая за собой. Он, не будь дураком, и шел, пока они не оказались в какой-то странной комнате, убранство которой интересовало его меньше всего. А вот чуть ли не выпадающая из платья передняя "харизма" его новой знакомой, не просто привлекала внимание, но и буквально просилась убедиться в ее подлинности на ощупь. Что он и сделал, протянув руку и столкнувшись со светло-карими, почти желтыми глазами с ехидными искорками по ободку зрачков. Это же надо, какая засада!.. Даже во сне ему Ставрас всю малину испортил. Красотка исчезла в неизвестном направлении, зато на пуховой перине, как ни в чем не бывало, развалился Драконий Лекарь, недвусмысленно осматривая его с ног до головы. Шут поежился под этим его взглядом. Подходящие шутки и колкости на язык все не приходили, он мялся, не зная, что сказать, пока не почувствовал, как невидимая рука скользит у него под одеждой. Не то, чтобы Шельм не был способен разъвеять навязчивый сон одним мановением силы, почерпнутой из проклятого дара, просто он все надеялся, что лекарь в этой странной грезе ему что-нибудь скажет. Что-нибудь про Радужного дракона или просто о днаконах во сне. Мало ли на какие откровения может расщердиться этот тип, пусть существующий в данный момент только в его подсознании. Но тот все молчал, а ощущение, что под рубашкой копошаться полчаща муравьев не проходило. Быр! Гадость-то какая! На этой спасительно мысли Шельм окончательно проснулся и осознал, что его, действительно, кто-то щекочет в области ребер. Щекотки шут не боялся, но и терпеть такое от старшего спутника был не намерен.

— Ставрас!

— М-м-м-м, — нарочито мечтательно отозвался тот. Сволочь, опять издевается! Но Шельм тоже был не лыком шит. Шут извернулся и тяпнул Ригулти за шаловливую ручонку. Тот не ожидал, что его могут так беспордонно укусить, поэтому не успел отобрать дорогую ему конечность.

— Скажи, ты за ужином не наелся, решил меня на десерт схарчить? — невозмутимо слизывая кровь с прокушенной ладони, полюбопытствовал лекарь, нависая над проснувшимся шутом.

— Нет! — запротестовал тот, но где-то совсем рядом всхрапнул Веровек, и шут прикусил язык, вовремя вспомнив, что орать не стоит.

— Тогда в чем дело? — настойчиво полюбопытствовал лекарь.

— Что твоя рука делала у меня за пазухой? — осведомился шут сдавленным полушепотом, грозно сверкая глазами. Правда, на заспанной мордашке это, честно признаться, смотрелось не очень, но Ставрас не спешил сказать ему об этом.

— Любопытствует, — невозмутимо обронил лекарь.

— И как?

— Пока всем довольна, тепло, мягонько и есть за что ухватиться.

— Хватит!

— Почему?

— А ты не понимаешь?!

— Нет. И если не собираешься объяснить мне свои мотивы нормальным языком, лежи смирно и не возникай, а я продолжу, — с улыбкой заявил Ставрас, внимательно наблюдая за ним. — Или напомнить, что ты сам этого страстно желал, Ландышфуки?

— Но не при королевиче же! — нашелся шут, резко вскакивая.

Лекарь долго смотрел на его снизу вверх, после чего сел и примирительно произнес:

— Ты прав, — поднялся и указал Шельму следовать за собой.

— Куда ты меня ведешь? — плетясь за ним, поинтересовался тот, судорожно соображая, что будет делать, если Ставрас продолжит свои приставания. Драться, конечно, можно попробовать, но Шельм точно знал, что один на один против Ригулти не выстоит, придется призывать дар. Тогда лекарь все поймет и больше не будет шанса оправдаться. Значит, он будет вынужден убить его, возможно, не в физическом плане, а в том, который подразумевает стирание изначальной личности носителя, но тогда вернуться в Столицу вместе с Веровеком Шельм уже не сможет. Там есть специалисты, которое такое вмешательство просекут на раз. А он не хотел ничего менять в своей жизни. Не в ближайшие полсотни лет как минимум. Дольше он прожить пока не рассчитывал, хотя мог бы.

— Как куда? — притворно изумился лекарь. — В кустики, конечно. Где еще двое мужчин могут всякими непристойностями заняться?

— Не буду я с тобой этим заниматься! — не выдержав, вскричал шут и тут же оказался притиснут к шершавой коре ствола исполинского дерева.

Ставрас уперся ладонями по обе стороны от его лица и выдохнул, склонившись к лицу и не отрывая взгляда от затравленных глаз нахального мальчишки.

— Это почему же? — с легкой угрозой в голосе, спросил он.

Шут отвернулся. Не долго думая, Ставрас склонился еще ниже и заскользил губами по его напряженной шее, на которой отчаянно билась жилка, отмеряя бешеный пульс.

— Боишься, что принудю? — Лекарь резко отсранился и даже отступил на пару шагов, — Не доверяешь, значит, — сунув руки в карманы порток, сделал мужчина неожиданный вывод.

Шут шумно глотнул и недоуменно уставившись на лекаря, который смотрел на него со страной смесью ожидания и растерянности на лице.

— Просто... — Шельм запнулся. Он решительно не понимал, что происходит. Но надо было что-то говорить, перемолчать Ригулти было нереально, он был в этом совершенно твердо уверен. — Я не сплю с мужчинами, — решительно произнес шут, — Мне нравятся девушки. Даже сейчас мне снилась пышногрудая красотка, пока ты щекотать меня не начал.

— Тогда зачем ты первым начал приставать ко мне?

Шельм по интонации понял, что это очень важный вопрос, который настолько волнует его спутника, что он не потерпит очередного лживого ответа. Ландышфуки понимал, что это будет его первым шутовским поражением, но трезво видел, что со Ставрасом ему не потягаться.

— Достали, — Сказал негромко, слова продирались через глотку с трудом. Шельм с детства не терпел демонстрировать кому-либо свою слабость. Отучили. Дома. Еще до побега. Прогнав непрошенные мысли, парень продолжил: — Они все меня достали. Я же не виноват, что барышни предпочитают меня этим напомаженным маркизам, виконтам и всем прочим. Вот и в тот раз, я девушку у баронета одного увел, а он на меня с кулаками полез. А я же шут, мне не положено на дуэлях драться. В смысле на мечах, а только в словесных баталиях, вот я и подшутил над ним. А он в отместку слух пустил, что я мужиками увлекаюсь.

— И?

— А мне-то что? Мало ли, вокруг меня слухов. Дураком был. Потому что уже через неделю ко мне всякие извращенцы повадились подкатываться. И, понимаешь, я бы мог им всем руки выкручивать, когда они меня лапали, челюсти сворачивать, когда целоваться лезли. Даже ноги ломать, когда они меня увезти куда-нибудь пытались. Но, какой тогда из меня шут?

— Действительно. Не шут, а какой-то мордоворот получается, — согласился Ставрас.

— Вот я и придумал изящный выход из положения.

— Это ты обо мне? — недоверчиво уточнил Ставрас.

Шут кивнул и посмотрел куда-то ему за спину. Помолчали. А потом Шельм тихо пробормотал:

— Прости. Я же знал, что к тебе они не сунутся.

— А то, что я сам к тебе сунуться могу, ты не подумал?

— А разве ты суешься? — вскинул на него глаза тот. Неужели, он все-таки ошибся с выбором?

— А разве нет? — совершенно серьезно спросил лекарь,выдержал паузу, наслаждаясь произведненным эффектом, и лишь потом улыбнулся.

— Прекрати, — устало бросил Шельм и облегченно фыркнул, признавая поражение. — Ты же получил, что хотел. Может быть, хватит издеваться? Завтра тяжелый день, между прочим, а так мы с тобой оба не выспимся.

— И что же, по-твоему, я получил? — поинтересовался лекарь.

— Мое признание, — пожал плечами шут.

— Уверен, что мне было нужно именно оно?

— Уверен, — кивнул тот убежденно. О том, что лекарь его зачем-то проверят, словно собирается готовить к чему-то... серьезному, Шельм умолчал. Догадка была непроверенной и не подкрепленной ничем, кроме весьма посредственных косвенных доказательсв. Он решил выждать и присмотреться к Ригулти в течении остального пути.

Лекарь не стал спорить. Пошел обратно к костру.

— А не побоишься теперь спать со мной под одним одеялом? — полюбопытствовал он, когда они уже вернулись к месту стоянки.

— Ну, что ты милый, — проворковал повеселевший шут из-за его спины. — Как я могу отказаться от сильного, мускулистого и, что не маловажно, теплого тела у меня за спиной?

— Так же, как отказался от моих щекотаний, — хмыкнул Ставрас.

— Не сравнивай, дорогой. Щекотание — это не обязательный пункт программы.

— Ой, ли?

— Да, ладно, если тебе принципиально, могу второе одеяло достать, — сдался шут.

— Так, ты же им с Веровеком поделился.

— А у меня еще есть.

— И ты молчал?

— Ну, я же не такой повернутый, как Век, знаю, что в дальнем походе под одним плащом теплее и надежнее.

— Тогда ложись.

— Есть, командир!

— И не паясничай, — потребовал Ставрас, укладываясь рядом.

— Не буду, — смилостивился тот, и добавил: — Ставрас?

— М?

— А ты расскажешь о запечатлении?

— Прямо сейчас?

— Нет. Завтра.

— Вот завтра и спросишь.

7.

С утра Ставрас поднял их ни свет, ни заря, объявив, что каждое утро теперь будет начинаться с тренировки. Шут повозмущался, но принял решение лекаря, Веровек же промолчал и, даже не позавтракав, взялся за меч, что вызвало нездоровые подозрения Шельма, о чем тот не преминул сказать, когда все трое оказались в седлах.

— Ставрас, а Ставрас, — громким шепотом протянул Ландышфуки, придержав лекаря за локоть.

— Хм? — Обернулся тот через плечо.

— А чем ты с королевичем без меня занимался?

— Мечом владеть учил? — бесхитростно отозвался тот, несколько расслабившись и потеряв бдительность после ночного выяснения отношений.

— И все? Или ты его им так основательно по башке приложил, что он теперь тих, как мышь, прикрученная кошкой к ракете фейерверка?

— Ну, у тебя и ассоциации, — проворчал Ставрас и добавил: — Чем, по-твоему, я мог с ним заниматься, пока ты предавался размышлениям под старой ивой?

— Как чем? — притворно изумился шут. — Изменять мне, конечно. — Полюбовался на вытянувшиеся лица, как королевича, ехавшего слева от них, так и Ставраса, у которого на щеке, повернутой к шту, заходила желвака, и, закрепляя результат, произнес с проникновенным, тяжким вздохом: — Я так ревную. Вот что ты в нем только нашел, сам же еще недавно Боровком кликал.

— Так, — прорычал Ставрас, натягивая поводья, но продолжить не успел.

— Не впутывайте меня в свои дела! — вскричал Веровек, покраснев, как помидор, да и по фактуре (в смысле, общей округлости), не сильно от него отличаясь, и пришпорил коня. Пока Шельм и Ставрас опомнились, и Шелест, вместе с ними замерший в недоумении, снова сделал шаг по дороге, королевич ускакал от них довольно далеко.

— На дураков не обижаются! — прокричал шут ему вслед, но Веровек, оскорбленный до глубины души, даже не обернулся.

— Вот, если бы ты на самом деле дураком был, может, и не обиделся бы, — пробормотал Ставрас. — А с тобой никаких нервов не хватит.

— Да, ладно тебе, я же пошутил.

— Как видишь, дурацкая шутка.

— Я шут, мне положено... — попытался запротестовать Шельм.

— Что положено? Над друзьями издеваться?

— Он мне не друг.

— Угу. Зато кровный брат, и ты с ним носишься, как курица с яйцом.

— Да, достал он меня своими комплексами. И вовсе он не толстый, так, в меру упитанный. Такие барышням даже больше нравятся, чем как я, костлявые и тощие. А он, как девушку увидит, так мямлить начинает, словно вообще немой или блаженный, даром, что королевич. Уж, каких я к нему краль только не засылал, все без толку! — на одном дыхание выпалил шут, и, только переведя дух, осознал, что выдал изумленно хлопающему глазами лекарю всю подноготную и возмутился: — И почему я тебе вечно все рассказываю?!

— Потому что...

— ... дурак, — обреченно закончил за него шут.

— Нет. Потому что, кажется, начинаешь доверять.

— Вот еще! — фыркнул шут, но, как-то неестественно замер, и требовательно вопросил: — А ты мне?

— Хм, — усмехнулся Ставрас, довольным тем,к ак все обернулось. Покидать мир, в котором родился и провел бесщетное число зим и весен, окончательно расхотелось. Вот чтобы Палтусу раньше этот поход за славой не придумать, а? — Посмотрим.

— И что это значит?

— Все зависит от того, как ты вести себя будешь.

— Но... — начал Шельм.

Ставрас не дал ему продолжить:

— Так что там насчет Веровека и девушек?

— Глухо, как банке без варенья, ну, или в бочке без вина.

— И тебя это беспокоит?

— Конечно. Его же королева так и оженит на какой-нибудь девице, устраивающей лишь её одну, а этот пентюх не посмеет возразить, как не возразил, когда она меня отваживала, — последние слова он прошептал едва слышно.

Ставрас молчал. Шелест, не спеша, сам вез их в ту же сторону, в которую ускакал Веровек, не полагаясь на приспущенные лекарем поводья. А шут все пытался разобраться, что на него нашло, почему со Ставрасом его привычная маска дает трещины, и он с каждым разом все сильнее обнажает перед ним не просто истинное лицо, а душу, настоящую, обнаженную и до ужаса ранимую. Почему только с ним? Может, это и есть особая, незримая магия Драконьего Лекаря? Последняя мысль напугала. И он решил озвучить свои опасения, чтобы хоть как-то обуздать собственную тайну, так и норовящую выползти наружу.

— Ставрас?

— М?

— А у тебя, случайно, в роду масочников не было?

— Подозреваешь, что я влияю на твое сознание?

— Просто понять себя самого не могу, и это, знаешь ли, раздражает, — проворчал шут.

— Нет. Не было, — честно признался лекарь. — А если бы были, к кому бы ты меня отнес? К кукловодам, кукольникам или марионеточникам?

— К марионеточникам, конечно, — сразу же ответил шут.

— Почему? — полюбопытствовал Ригулти, которому действительно стало интересно. Не часто на его памяти с ним заводили о пришлых. Ему стало интересно, что о них было известно Шельму. Конечно, не мешало бы заодно вытрясти из парня, откуда он вообще прознал про них, но Ставрас успокоил себя тем, что всему своей время.

— Потому что кукловоды полностью подавляют волю и ведут за собой уже не совсем людей, а нечто напоминающее их лишь внешне, с душами, связанными с душой кукловода так плотно, что если умрет маг-масочник, умрут и все, кто подвластнен его воле. Я себя такой живой, безвольной куклой не ощущаю. Кукольники накладывают психо-маски, заменяя ими врожденные психологические портреты, а я прекрасно помню себя в детстве и все такое...

— Если изначальную личность полностью заменить на маску, — перебил его Ставрас, явно не хуже Шельма разбирающийся в вопросе, — то и воспоминания тоже замещаются, причем полностью.

— Все равно, мне кажется, ты бы так со мной поступать не стал, да и зачем? Тебе же самому было бы неинтересно с такой вот ожившей куклой, ведь ты мог бы полностью спрогнозировать мои действия, а ты всегда так удивляешься моим каверзам, словно дите малое.

— Ну, спасибо. Если это был комплемент, как же ты выражаешься, когда намеренно обидеть хочешь?

— А зачем мне тебе комплементы отвешивать? Это традиционно прерогатива барышень, вот для них-то я обычно и стараюсь, — весело объявил Шельм, снова натягивая на себя маску бесшабашного шута.

— А для меня, значит, и так сойдет? — полюбопытствовал Ставрас беззлобно, и вернул разговор в прежнее русло. — Так почему же все-таки марионеточнник?

— Потому что только они способны контролировать сознание, не подавляя его или заменяя на заранее подготовленный слепок, а просто, прикрепив ниточки к узловым точкам личности, и дергая за них.

— Логично, — одобрительно произнес Ставрас, слегка сжимая пятками бока Шелеста, и тот поскакал чуть более резвой рысью. — Только скажи мне, шут мой нежный...

— С чего это нежный?

— Проверено опытным путем на ощупь, — весело возвестил лекарь, отметив, как юное дарование шутки и остроты, смущенно засопело, у него за спиной, и продолжил прерванную Шельмом фразу: — Так откуда ты все это знаешь?

— Книжки умные в детстве читал!

— Да, неужели? Это в чьей же библиотеке ты промышлял, а? В королевской таких нет.

— А ты откуда знаешь? — быстро нашелся шут. — Не ты ли, милый, был её основателем? Ну, или в родстве с ним состоял?

— Намекаешь, что я могу оказаться каким-нибудь дальним потомком Радужного Дракона?

— А почему нет?

— Потому что любой дракон тебе скажет, что Драконий Лекарь не является драконом.

— И какой же дракон со мной заговорит, а?

— Например, бронзовый.

— В человеческой форме их не отличишь.

— А ты в драконьей спроси.

— Постой, они что же...

— Вполне способны говорить на человеческом языке, неважно в каком виде ты их застанешь.

— Но зачем ты мне все это о драконах рассказываешь, столько тайн выдаешь?

— За тем же, за чем и ты, — пробормотал Ставрас, а потом тихо произнес, зная, что шут услышит: — Доверие должно быть обоюдным, мальчик, — и пришпорил Шелеста, который уже начал возмущенно пофыркивать.

Надоело чудо-коню плестись еле-еле, давно уже хотелось ноги размять по-настоящему, а не подстраиваться под конька Веровека. Что Ставрас и позволил ему сделать, пуская галопом, отчего шут был вынужден крепче обхватить лекаря руками. Ставрасу пришлось поднапрячья, чтобы не изменится в лице. Он не просто так по-началу пытался усаживать Шельма перед собой, а не сзади. Но признаваться в том, что есть вещи, которые ему, говоря откровенно, претят даже в исполнении близкого человека, коим шут, разумеется, не являлся, лекарь не хотел. Опасался, что в тех же загадочных книгах, в которых Шельм нарыл про масочников, могли оказаться сведения о том, почему некоторым людям может отчаянно не нравится, вплоть до оторванных конечностей, когда кто-то прикасается к их незащищенному брюху... то есть, животу.

Ставрас так сосредоточился на том, чтобы удержать лицо и не сорваться, что просто не смотрел за дорогой. И что бы они делали без Шелеста, если бы тот не затормозил за два лошадиных скачка до засады, устроенной под деревьями небольшого леска?

— Молодец, — потрепав коня по высокой холке, Ставрас с любопытством осмотрел представшую перед глазами мизансцену.

Шут же быстро извлек меч из походного кулона, и так и замер с ним в руках за спиной у Ригулти, не спеша спускаться на землю.

— И что же вы, барышни, так и собираетесь прятаться, а не гостей дорогих принимать? — весело вопросил Ставрас, глядя куда-то в сторону кустов, стоящих чуть в отдалении на небольшой ровной площадке, почти незаметной на хорошо утоптанной дороге. Но, присмотревшись, и шут, и лекарь не чуждые магии, разглядели небольшую и довольно безобидную магическую ловушку, которая выбивала седоков из седел, стоило коням вступить в активирующий контур. Кусты, понятное дело, лекарю не ответили. Ставрас ухмыльнулся чуть шире: — Кстати, и спутника нашего не мешало бы вернуть.

— Ты кто такой, чтобы на цыганских землях распоряжаться? — из-за кустов выскочила девушка чуть младше Веровека с Шелльмом, черноволосая, пышногрудая, смуглокожая. Сразу видно, что цыганка, но не в традиционной длинной юбке до пят, а в высоких темно-коричневых ботфортах из мягкой замши, белоснежной, свободной рубашке, подпоясанной широким кожаным поясом, и в темно-синих брючках, лишь узенькой полоской выглядывающих из-под длинных пол рубашки, одетой навыпуск. В руках она сжимала короткий, обоюдоострый и явно специально сбалансированный под женскую руку клинок.

— И кто это у нас такой шумный? — ухмыляясь от уха до уха, Шельм спрыгнул на землю и шагнул к ней прямо в активирующий заклинание контур.

В темно-карих глазах цыганской девчонки мелькнуло победное ликование, но быстро угасло, потому что шут, как ни в чем не бывало, приближался, а заклинание все не срабатывало и не срабатывало.

Цыганочка попятилась, шут продолжал надвигаться на нее, нарочито небрежно помахивая мечом. И меньше всего ожидал, что между ним и девчонкой встанет слегка помятый и даже, похоже, побитый, Веровек, выскочивший все из тех же, приметных кустов.

— Не трогай её, — вскричал он, тяжело дыша и отдуваясь.

Шельм закатил глаза и, примирительно убрав меч в ножны, шагнул к нему.

— Это кто ж тебя так, братец? — проведя пальцами над ссадиной по скуле королевича, мягко поинтересовался шут, поддавшись чувству вины. Если бы он не подшучивал над парнем, тот бы в эту ловушку вряд ли бы угодил.

— Упал, — буркнул Веровек, отведя глаза и отстраняя его руку от своего лица.

— Я не нуждаюсь в твоей защите, толстый! — вскричала девчонка, выскакивая из-за спины опешившего Веровека и набрасываясь на шута с какими-то странными намерениями, то ли по лицу ударить, то ли глаза выцарапать.

— А ну замерли все! — неожиданно вскричал лекарь, и все трое действительно замерли там, где стояли.

Веровек и так был к нему лицом, а вот шуту и цыганке пришлось медленно повернуть головы в его сторону. Драконий лекарь спешился и, подойдя к кустам, вытащил оттуда за шкирку девчонку лет десяти, в простеньком светло-льняном платьице до колен и рыженькими волосиками, затянутыми в высокие хвостики, придающие малышке донельзя очаровательный вид.

— Не тронь! — кинулась к нему старшая цыганка, но Шельм придержал её за локоть и отрицательно покачал головой.

Она попыталась возмутиться, но ей не позволил все тот же лекарь, коротко распорядившись:

— Значит так, парни в лес за хворостом для костра, а девчонки за обед.

— А ты, собственно, что будешь делать? — осведомился шут.

— Пока вы будете исполнять общественное поручение, познакомлюсь с нашими горе бандитками.

— А не съешь их, пока нас не будет?

— А он что, людоед? — тихо прошептала цыганочка, надеясь, что у Ставрас не столь тонкий слух, но тот, конечно, прекрасно все расслышал. Усмехнулся, но предпочел дождаться ответа шута, но тот не успел.

— Хуже, — со вздохом произнес королевич, — Драконий Лекарь, — и потянул Шельма за собой в лес. Тот пожал плечами и поплелся за ним, убирая на ходу ножны с мечом обратно в кулон.

Они еще успели услышать пораженный голос цыганской девчонки:

— А ты, правда, тот самый Ставрас Ригулти?

— Да. Пойдем, лошадей расседлаем, и я руку твоей сестры осмотрю.

— Но, моя сестра...

Больше они ничего не услышали, отойдя уже достаточно далеко.

— Она тебе понравилась? — неожиданно выдавил из себя Веровек, собирая вместе с шутом хворост, которого в этом лесу было пруд пруди.

— Кто?

— Ты прекрасно понял кто, — со вздохом произнес королевич и разогнулся. В руках у него уже была довольно объемистая охапка всевозможных веточек.

Шут подошел к нему с почти такой же охапкой и внимательно всмотрелся в лицо.

— Ты же знаешь, рядом со Ставрасом меня девушки не особо интересуют.

— Да, ладно, врать-то. Что я не слышал что ли, как ты от него вчера ночью отбивался.

— Но чем все это закончилось, ты же не видел, — многозначительно протянул Шельм и так на него посмотрел, что бедный Веровек залился краской, прекрасно уловив двойной смысл, но все равно упрямо произнес.

— Не верю. Прикалываетесь вы, причем оба. И надо мной издеваетесь, точнее, ты издеваешься, а Ставрас, кажется, уже не очень.

— Мы просто из тебя человека хотим сделать, — сказал шут с легкой грустью в голосе.

Королевич поджал губы и все же добавил:

— Спасибо. Но, знаешь, как это обидно. Особенно, когда ты издеваешься надо мной из-за того, что я толстый. Вот и она тоже... — последнее он уже прошептал. Слова девчонки его явно задели куда сильнее, чем любая самая язвительная шутка Шельма.

— А тебе-то она понравилась?

— Я первым спросил!

— Ну, она хорошенькая, но, если честно, не в моем вкусе.

— Это почему же?

— Потому что я предпочитаю девушек постарше, впрочем, как и мужчин, — протянул Шельм и весело подмигнул ему.

— Мне-то хоть мог бы сказать, что не спишь с ними, — буркнул Веровек, направляясь обратно к дороге, на которой оставили Ставраса и девочек.

— С кем? — вышагивая за ним, отозвался Шельм.

— Да, с мужиками! — выпалил окончательно рассерженный его паясничеством Веровек.

— Ну, а тебе-то что до того с кем я сплю, а с кем нет?

— Ну-у-у-у... — протянул королевич, растерявшись от такой постановки вопроса.

— Неужели, беспокоишься обо мне, братец? — окончательно развеселился шут, но совершенно не ожидал, что Веровек сдавленно согласится с ним.

— Беспокоюсь.

— Братец мой милый, ты не заболел?

— Нет! — буркнул Веровек и они на пару вывались на небольшую полянку невдалеке от дороги и обнаружили Ставраса, беседующим со ставшей подозрительно кроткой цыганкой, а её маленькая сестренка так вообще сидела у него на коленях и радостно улыбалась старшей, которая смотрела на нее изумленно, но не пыталась отобрать у лекаря.

— Вернулись? — повернулся к ним Ставрас.

— Как видишь, — сгружая хворост, отозвался Шельм. Вновь притихший королевич, последовал его примеру.

— Роксаша, теперь твоя очередь, — с улыбкой обратился лекарь к цыганке, та тяжело вздохнула, высокомерно задрав курносый носик, прошествовала мимо парней и принялась разводить костер.

Шут и королевич переглянулись, Шельм пожал плечами и достал из кулона кухонную утварь, на его магические штучки эта самая Роксаша даже ухом не повела. Шуту сделалось обидно такое вот пренебрежение к своей особе. А когда Ландышфуки чувствует себя уязвленным, берегись!

— Кстати, раз уж ты у нас Роксаша...

— Для тебя Роксалана, — бросила та, не поднимая головы, но в голосе было столько яда, что можно было отравиться всего лишь вдохнув.

— Да, без разницы, — легкомысленно махнул рукой шут, покосившись на прислушивающегося к разговору Веровека. — Так как, говоришь, зовут твоего дракона?

Руки девушки так и замерли над уже сложенным, но не зажженным костром. Но вместо нее ответил Ставрас.

— Её зовут Дирлинлильтс, и у нее довольно сильно порвано крыло, — произнес Драконий Лекарь, внимательно глядя на шута. — Мне нужна твоя помощь, Шельм.

— Конечно, — стушевался тот, — Но чем я могу...

— У малышки рваные дыры в магическом покрове, сможешь залатать?

— Как ты узнал?

— Про то, что ты делился силой с Эллинильбисталь? — уточнил тот. — Она сама мне сказала. Да и шлейф от тебя к ней тянулся, пока мы на несколько лиг от замка не отдалились.

— Я как лучше хотел...

— И чуть себя самого не извел, — с укоризной посмотрел на него Ставрас. Шут отвел глаза. Он знал, что немного не подрассчитал, но даже не подозревал, что Ставрас так легко разгадал его необдуманный маневр. — Но я очень благодарен тебе за нее, — продолжил лекарь, и шут тут же вскинул глаза, голубые, огромные, растерянные и до ужаса настоящие, без маски, без паясничества и шутовства. — Сейчас же я намерен контролировать и тебя, и Дирлин. Так ты поможешь?

— Конечно, скажи, что нужно делать?

— Иди за мной.

— Но... — попыталась что-то сказать Роксалана, но её остановил Веровек.

— Не надо, — смущенно выдохнул он, не глядя на девушку. — Он же Драконий Лекарь. Если кто и сможет твоему дракону помочь, то только он.

— А ты то откуда знаешь? У тебя тоже есть дракон?

— Нет. Но будет.

— С чего это ты так уверен? — прищурилась она, краем глаза следя, как лекарь вместе с шутом уводит девочку-дракона в лес.

— Просто знаю и все.

— Сам-то ты кто такой?

— Путник, — решил не признаваться в истинном положении вещей королевич, и опустился на траву.

Ему тоже было интересно, как лекарь будет лечить малышку, но раз тот его с собой не позвал, значит, он, наверное, еще не заслужил этого. Но размышляя, Веровек поймал себя на мысли, что готов сделать все, чтобы заслужить хоть толику доверия, как лекаря, так и шута, а еще ему хотелось уважения. Хоть немного, совсем капельку, но настоящего, заслуженного, а не передающегося вместе с голубой кровью их рода. Понаблюдав, как Роксолана возится с оставленными ей припасами, он неожиданно для себя предложил:

— Может, чем помочь нужно?

— Может, и нужно, — хитро прищурилась та, и поманила ближе. Королевич подполз. — Тебя как зовут-то, помощничек?

Веровек смешался. А вдруг эта девчонка не поверит, что он просто тезка сына короля? Вдруг легко сложит два плюс два?

— Ты чего молчишь-то? — возмущенно ткнула его в бок Роксолана.

— Век — я, — выдохнул королевич и подумал, что непременно надо будет как-нибудь незаметно предупредить спутников, чтобы не выдали его. Хотя, может, они и сами догадаются, а?

— Рокси! — воскликнула та и по-мужски протянула ему руку.

Веровек осторожно пожал.

— А ты, правда, цыганка?

— А что, не видно?

— Да, нет. Видно, конечно, — стушевался королевич, поджал губы и снова замолчал.

— Тогда чего спрашиваешь?

— Разговор поддержать.

— Тоже мне, вежливый нашелся, — фыркнула та. — Лучше вот картошечку почисть, тут речка вон в той стороне, — бросила девушка и вложила ему в руки небольшой мешочек с картошкой из своих личных запасов.

Веровек растерянно захлопал глазами. Он, конечно, мог бы пойти чистить, но быстро понял, что понятия не имеет, как это делается и осознал, что если возьмется за это дело, то вряд ли можно будет есть такую картошку, вышедшую из под его руки. И, самое обидно, даже Шельма рядом не было, чтобы спросить, что да как. Он поджал губы и с трудом выдавил из себя:

— Рок... солана...

— Ну что тебе?

— Я не умею...

— Что? Картошку чистить не умеешь? — не поверила та, но, увидев его вытянувшееся лицо, расхохоталась в голос.

Веровеку стало стыдно, он покраснел до корней волос и стиснул зубы. Выждал, пока девчонка отсмеется, и тихо попросил.

— Научи меня... — и добавил: — Пожалуйста.

— Ты что, серьезно?

— Да, — кивнул Веровек, все еще глядя лишь на мешок с картошкой в своих руках.

— А не стремно у девчонки учиться-то?

— А у кого учиться готовить как не у девчонки?

— Да, с этим, дружок, не поспоришь, — опять-таки совершенно мужским жестом, похлопав его по плечу, заявила та весело и поднялась на ноги, оставив медленно разгорающийся костер. — Ты чего расселся-то? Руки в ноги и со мной на речку.

— Да! — неожиданно радостно отозвался тот и побежал за широко шагающей девчонкой.

Шелест проводил их задумчивым взглядом и снова склонился к душистой траве. Вот же люди, вечно у них какие-то странные проблемы, а кто за вещами смотреть будет? И чтобы они без него делали?

8.

Ставрас отвел Шельма на довольно приличное расстояние от импровизированного лагеря, явно не желая, чтобы их услышали. Девочку-дракона он все это время нес на руках и, сгрузив на траву большой поляны, коротко скомандовал:

— Перевоплощайся.

Через миг рядом с ним, подогнув под себя хвост, лежал великолепный бронзовый дракон с порванным крылом.

— Э, — подал голос Шельм.

— В чем дело? — тут же обернулся к нему Ставрас.

— Я думал, она меньше, — честно признался шут.

— По человеческому воплощению не стоит судить о возрасте дракона, — наставительно произнес Драконий Лекарь. — Начнем с того, что в случае с Дирлин, она получила довольно серьезную травму на магическом уровне в дополнение к физической травме, поэтому для нее было проще превратиться в ребенка. Да и безопаснее, следует признать. А так, как ты можешь видеть, она вполне половозрела особь.

— Как грубо, — неожиданно проворчала дракониха. — Я все ж таки девушка, а ты обо мне как о корове дойной.

У шута, в прямом смысле слова, глаза на лоб полезли от такого тона, обращенного к великому и ужасному Драконьему Лекарю. Шельм как-то предпочитал льстить себе, что только он может позволить себе такую роскошь. А Ставрас расхохотался в голос и похлопал дракониху по бронзовому боку.

— Не переживай. Ты Шельму и так понравишься. Он у нас вообще слабость к драконам питает.

— Правда? — кокетливо стрельнув глазками в сторону застывшего столбом шута, осведомилась она.

— Правда-правда, — заверил лекарь и обратился к Шельму: — Ну, ты что застыл-то? Говорящего дракона что ли никогда не видел?

— Наяву не видел, — уязвлено буркнул Шельм, и подошел к ним с драконом. А потом неожиданно для обоих поинтересовался: — Дирлин, мне тут Ставрас сказал, что любой дракон подтвердит, что Драконий Лекарь не является драконом. А вот скажи мне, Радужный Дракон — это обозначение особенного дракона или титул существа, уже как таковым драконом не являющегося?

— Как ты правильно подметил! — восхитилась Дирлин. — Понимаешь, Радужного нельзя назвать драконом.

— Почему?

— Ну, вот у вас людей есть боги. И многие из них внешне похожи на людей и, порой, подвластны человеческим страстям и желаниям, так?

— Так.

— Но от этого они не становятся людьми.

— Значит, Радужный Дракон — ваш бог?

— Нет. Не совсем. У нашего племени нет богов...

— Зато есть Драконий Лекарь, — перебил её шут, хитро прищурившись, глядя в желтые глаза Ставраса.

— Ты заблуждаешься, — нарушила их переглядывание Дирлин. — Драконий Лекарь — он лекарь и есть. А Радужный он... нечто иное, чем человекообразное существо.

— Ну, спасибо, дорогая, — фыркнул Ставрас. — Обласкала.

— Значит, лекарь и Радужный не одно лицо? — не унимался шут.

— Ну, как они могут быть одним лицом?! — воскликнула Дирлин и от переизбытка чувств даже села на задние лапы.

— Понятно, — погрустнел шут, который уж было начал думать, что все-таки нашел разгадку Драконьего Лекаря.

— Раз ты выяснил то, что хотел, — нарушил его тяжкие раздумья Ставрас, — может быть, приступим?

— Да, конечно, — встрепенулся все еще задумчивый Шельм и подошел к Дирлин вплотную.

Опустился перед ней на колени, удобно расположившись между мощных передних лап. Дракониха медленно снова легла на траву. Шут протянул руки, упираясь в бронзовую грудь, закрыл глаза и прислонился к чешуе дракона лбом. Магический покров Дирлин, действительно, был довольно сильно потрепан. Шельм сосредоточился и начал перекачивать живительную силу, не обращая внимания на манипуляции Ставраса, занятого порванным крылом

Когда они закончили, Дирлин сразу же превратилась в человека. Юную девушку лет семнадцати-восемнадцати, с медно-рыжими косами и большими зелеными глазами. Очень хорошенькую, надо признать.

Но вымотанному до предела шуту было не до ее привлекательности. Зато девушка явно не собиралась мириться с таким пренебрежением к своей персоне с его стороны. Посмотрела в глубоко запавшие бирюзовые глаза парня и, недолго думая, кинулась ему на шею. Шельм опешил, инстинктивно шарахнулся в сторону и отвернулся, подставляя щеку вместо губ, когда Дирлин попыталась поцеловать его, вроде как в благодарность.

Ставрас, встретившись с полными муки глазами шута, вопросительно изогнул бровь, прочитав в них почти паническое: "Отцепи её от меня!"

— Я тебе совсем не нравлюсь, да? — взмахнув пушистыми ресницами, опечалилась девушка, но из цепких лапок шута не выпустила.

— Как можно, дорогая, — сладким голосочком пропел немного пришедший в себя шут и даже чмокнул её в аккуратный носик. — Но, прости, мое сердце принадлежит другому.

— Человеку?

— Э, не совсем.

— Девушке?

— Нет.

Озаренная догадкой девушка-дракон посмотрела через его плечо на стоявшего в стороне лекаря, тот с улыбкой развел руками. В её глазах мелькнуло странное выражение, но шут даже размышлять не стал, чтобы оно могло обозначать. Единственное, чего бы ему сейчас хотелось, оказаться от этого конкретно взятого дракона подальше. Были у драконов свои способы вычислять неугодных их роду и племени.

— Это правда? — требовательно вопросила Дирлин у лекаря.

— Он говорит, что да, — кивнув в сторону шута, отозвался тот.

— А ты?

— Что я, дорогая?

— Как ты к нему относишься?

— Достаточно трепетно, чтобы уважать его чувства, — резко посерьезнев, бросил Ставрас.

Девушка замерла, медленно разжала руки и отступила.

— Прости. Я не хотела претендовать на того, кого ты выбрал для себя, — повинилась она, опуская взгляд.

— Еще не выбрал, — непреклонно произнес Ставрас. Подошел, взял Шельма, совсем растерявшегося от такого обмена любезностями за локоть, и повел за собой. Дирлин поспешила за ними.

Шельму не терпелось остаться со Ставрасом наедине и прояснить некоторые вопросы. Но он на самом деле был вымотан всем случившимся, и поймал себя на мысли, что даже говорить и уж тем более добиваться от Ставраса правды, у него просто нет сил. По дороге к лагерю он несколько раз споткнулся. И непременно бы расквасил себе нос или разбил лоб о какое-нибудь близь стоящее дерево, если бы Ставрас его вовремя не ловил. Раз на пятый лекарю надоело.

— Отпусти себя, — требовательно бросил он.

— Что? — не понял в первый миг шут.

Но тут лекарь легко подхватил его на руки. Тот хотел возмутиться, честно хотел, но не смог. Лишившись опоры, тело обмякло, глаза закатились, и шут провалился в глубокий обморок, плавно перетекший стараниями лекаря в безмятежный сон.

Шельм открыл глаза и увидел холмы. Высокие и низкие, почти пологие и покатые, разные, и от подножия до самой вершины покрытые вереском, перешептывающимся на разные голоса под ласковой рукой ветра. Такой же ласковой, как та, что расчесывала и перебирала ему волосы.

Он знал, что спит. Он всегда чувствовал сон. Но отчего-то в этот раз ему показалось, что эта вересковая пустошь существует не только в его сне, но и где-то еще, за гранью мира. Повернув голову, он увидел Ставраса, обнаружив себя лежащим у него на коленях.

— Я сплю, — убежденно побормотал шут.

— Я знаю, — отозвался лекарь, не опуская глаз. Он смотрел вдаль и, кажется, видел не только бездушный вереск. Но что-то еще, недоступное. Ландышфуки с детства не любил, когда от него что-то скрывали. Но давить на лекаря сейчас, когда он так расслабен и безмятежен, было совестно.

Шельм тихо вздохнул и даже не подумал подняться, напротив, чуть-чуть перекатил голову по его бедру, устраиваясь удобнее. Лекарь тоже не спешил убирать руку из его волос, все так же осторожно и бережно расчесывая их пальцами и массируя затылок. По отечески. Как же странно. Шельм думал, что уже и забыл это чувство, так давно он не виделся со своей семьей.

— Почему ты оттолкнул её? — тихо поинтересовался он.

Шельм не ответил, это был опасный вопрос. Признаться в своих истинных опасениях, значило бы раскрыть себя. Тогда Ставрас продолжил:

— Знаешь, она, конечно, немного крупновата для своего истинного возраста. Но уверяю тебя, все еще достаточно юна и неопытна.

— И что мне с того?

— Она не смогла бы распознать даже масочника, не смотря на всю хваленую проницательность драконов.

— Подозреваешь, что я масочник и есть?

— Подозреваю. Правда, с типом маски еще не определился.

— То есть, с видом моей магии ты уже разобрался.

— Конечно. Ты можешь быть только марионеточником.

— Почему им?

— Во-первых, по тем же причинам, которые ты назвал про меня.

— А кроме них?

— Слишком много ты знаешь о всегда скрытных и окутанных тайной масочниках, но это все косвенное.

— А что прямое?

— Например, то, что семь лет назад из одного знатного семейства пропал мальчик. Семейство-то знатное, но в столице его представители бывали разве что во время бунта масок. Опасно им, масочникам, появляться вблизи драконов.

— И что с того? Может, ребенка зверь какой в лесу задрал?

— Мальчика-марионеточника? Ты же сам понимаешь, как глупо звучит твое предположение. Хватило бы одной тончайшей нити, и зверь бы стал игривым и ласковым как котенок.

— Может быть, его застали врасплох.

— Урожденные масочники, воспитываемые внутри клана, слишком хорошо контролируют свои сны, просто так к ним не подобраться и врасплох не застать.

— Но почему этим мальчишкой должен оказаться именно я?

— Не почему. Но должен же я как-то отреагировать на все эти твои бредовые предположения про Радужного Дракона, а? — неожиданно весело возвестил Ставрас и легко дернул его за волосы на затылке.

Шельм фыркнул и расслабился.

— Ну, знаешь, это еще не повод подозревать друга в такой мерзости.

— Друга? О, это что-то новенькое, любовничек, — окончательно развеселился Ставрас.

— Слушай, я вообще-то сплю, — напомнил шут, приподнимаясь и заглядывая в смеющиеся глаза лекаря, стараясь тем самым скрыть собственное смятение.

Друзей у него еще не было. Был кровный брат — Веровек, и все. Один раз, обжегшись с ним, он больше не рисковал хоть кого-то приблизить к себе. А ведь Стврас был слишком хорош для роли друга, ему бы больше подошло стать наставником. Но Шельм поспешил отогнать от себя эту бредовую мысль. У Драконьего Лекаря, он это точно знал, учеников не было за всю историю существования Драконьей апреки.

— Я в курсе.

— И, по-моему, это просто наглость с твоей стороны, врываться в мой сон и мешать мне отдыхать! — возмущенно объявил Шельм, но его самого разбирал смех. Так легко и свободно он себя со Ставрасом еще никогда не чувствовал, словно камень с души упал. И с чего бы это вдруг?

— Ты, правда, считаешь дар масочника мерзким? — не поддался на провокацию Ставрас, посерьезнев, но в желтых глазах все еще оставалось тепло.

— Я здесь не причем! — отозвался шут, снова лег так, как лежал, и лишь через некоторое время добавил: — Если бы он не был мерзким и все такое прочее, масочников бы не ненавидели, нет?

— Их ненавидят, потому что боятся. Слишком много власти у них над людскими жизнями, это раздражает. Да, и не все они чисты на руку, были и те, кто подавлял волю и рвался к власти всеми силами.

— Вот видишь... — со вздохом пробормотал Шельм и прикрыл глаза. Однообразность пейзажа стала казаться унылой. — Где мы?

— В моем мире. Возможно, когда-нибудь я расскажу тебе о нем, но не сейчас.

— Тогда зачем ты притащил меня сюда? — из души Шельма улетучилось все благостное настроение.

— Хотел поговорить наедине, да и силой поделиться тоже.

— Так чего ты с Дирлин сам не делился?

— У тебя получается тоньше и естественнее, а мне бы пришлось слишком сильно проявить себя.

— От меня, что ли, конспирируешься?

— Шельм, — неожиданно строго произнес Ставрас.

Шут замер. Конечно, все еще можно было притвориться, что не понимает о чем это он, но, задумавшись, понял, что, назвав Ставраса другом, не лукавил, он действительно его таковым теперь считал, а друзьям не врут, правда? А гипотетическим наставникам тем паче.

— В Дабен-Дабене появился кукольник и, наверное, на таком расстоянии он смог бы тебя почувствовать, хотя я не уверен.

— Что знаешь об этом ты?

— То, что все, кто был хоть как-то связан с драконами, разлетелись вместе с ними кто куда. Но до столицы не смог добраться ни один.

— Первое ты знаешь от Дирлин и Роксоланы, а второе?

— Я был в Столице позавчера, забыл?

— Когда след продавцов драконьих яиц искал?

— Да. Так вот, там была тишь да гладь.

— Два дня прошло, даже чуть больше, может, уже кто-то и долетел. На драконе это всего несколько часов лета.

— Он отравил драконов.

— Что?! — шут резко приподнялся, чуть не врезавшись макушкой в подбородок лекаря, но тот вовремя увернулся.

— Крыло ей не порвали, а прыснули в воду какую-то гадость, которая проявила себя только после того, как девчонки взлетели, сбегая с подворья баронессы.

— Баронессы? Постой, Дабен-Дабеном, Цыганским Городом, правят баро, а не бароны. Это хоть и созвучно с нашим титулом "барон", но все же подразумевает скорее самого уважаемого человека в таборе, чем хозяина земель и прочей собственности.

— Да. Семь баро. И даже если им является женщина, её тоже называют мужским титулом, но среди семи старейшин вечно кочующего по землям Драконьей страны Цыганского Города всегда есть одна женщина. Поэтому я и назвал её баронессой.

— Надо же, а я не знал, — сидя напротив него, изумленно произнес шут.

— Теперь знаешь. Кстати, всего в Дабен-Дабене было пять драконов, все они живы, я чувствую, хоть и не могут лететь с поврежденными крыльями, но приземлились они относительно успешно.

— Мы будем их искать?

— Нет. Сначала наведаемся в город.

— А если кукольник попробует и на нас наложить свои матрицы?

— Я ему этого не позволю. Кстати, Дирлинлильтс единственный бронзовый дракон в этих краях. Так что, в человеческом виде она не вызовет подозрений. Плюс ко всему, как думаешь, можно наложить матрицы на всех жителей города?

— Нет, — убежденно отозвался Шельм.

— Вот и я так думаю. Поэтому, скорей всего захватили только правящую верхушку, а тех, кто был запечатлен драконами изжили и попытались уничтожить в полете как наиболее опасных для всего замысла личностей.

— Потому что драконы, пусть даже не бронзовые, смогли бы предупредить людей об опасности?

— И это тоже, но, думаю, в первую очередь потому, что нельзя наложить матрицу на тех, чье сознание соединено с сознанием дракона.

— Если я марионеточник, не боишься делиться со мной чем-то подобным?

— С тобой не боюсь, — просто ответил Ставрас. — Нам пора возвращаться. Роксолана с Веровеком уже приготовили ужин.

— Ужин? А обед?

— А обед ты благополучно проспал.

— Но мы же здесь с тобой совсем недавно... — растерянно пробормотал Шельм.

— Я просто дал тебе выспаться.

— А ночью что я делать буду?

— Спать.

— Ага. Как же. И так уже полдня проспал.

— Хорошо. Тогда вместе со мной пойдешь в Дабен-Дабен.

— Как ты ходил в столицу из замка? — загорелся шут.

— Да. Но при условии, что будешь себя хорошо вести.

— Конечно, буду. Но зачем тебе я в этом твоем разведывательном рейде?

— Я все еще думаю, что ты марионеточник, Шельм. Но даже если это и не так, ты достаточно знаешь о них, поэтому мне нужно твое мнение.

— Хорошо. Я постараюсь.

И они проснулись. Точнее, Шельм проснулся и, как и во сне, обнаружил, что его голова лежит на бедре бодрствующего Ставраса. Тот подмигнул ему и перевел взгляд в сторону костра, шут посмотрел туда же.

— Понимаешь, драконов нельзя принуждать, они друзья, равные нам, нет, даже лучше нас, они... — вещала Роксолана внимательно слушающему Веровеку, но стоило тому встретиться взглядом с Шельмом, как он чуть не подпрыгнул.

— Шельм, ты очнулся! — воскликнул королевич и даже на ноги вскочил.

— Сиди уж! — махнул рукой тот, поднимаясь и потягиваясь всем телом, как кот решивший продемонстрировать всего себя заезжей кошечке.

— Шельм, — неожиданно подала голос цыганская девчонка.

Шут взглянул на нее и понял по хитренькому выражению на смуглой мордашке, что спросить она хочет о чем-то провокационном. Улыбнувшись во все тридцать два зуба, он покровительственно махнул рукой.

— Спрашивай!

— Мне Дирлин сказала, — начала та, покосившись на дракониху, лежащую на животе на расстеленном по траве одеяле в человеческом обличии, разумеется. — Что вы со Ставрасом не просто друзья. Это правда?

— А что, тебя это смущает? Или неприятно?

— Нет-нет, что ты. Просто я еще ни разу не встречала таких, как вы!

— Каких?

— Ну, — девчонка смутилась, хотя на смуглой коже легкий румянец был почти незаметен. — Мужеложцев.

— Фи! — возвестил шут и по-девчачьи сморщил носик. — Какое грубое слово!

— А как вас по-другому называть? — взволнованно поинтересовалась она.

— Возлюбленными, — вместо шута со вздохом бросил Веровек, опускаясь рядом с ней у костра, туда же, где и сидел до того, как шут очнулся. — А вообще, вы больше ему верьте.

— Ты, что же, братец, намекаешь, что я вру? — хитро прищурился Шельм.

— Нет. Всего лишь приукрашиваешь действительность. Скажешь, я не прав?

— С чего же это ты взял, а?

— С того же. Вон, Ставрас молчит, лишь смотрит, как ты тут паясничаешь.

— Почему же. Если тебе так важно мое веское слово, то, как известно, молчание знак согласие.

— Так ты... то есть вы подтверждаете, что вы с ним... — запинаясь, выдавила Роксолана, которая всегда была девочкой любопытной и живой. Поэтому всегда интересовалась всем новым и необычным.

— А, зачем тебе мое подтверждение, девочка? — поинтересовался Ставрас.

— Ну, просто так, — замялась она.

— Просто так, дорогая, о любви не говорят. Не согласна?

— Согласна.

— Кстати, — подсаживаясь к костру и накладывая себе обещанный ужин, обронил шут, — Ставрас, ты, помнится, обещал рассказать о запечатлении.

— Обещал, — не стал спорить тот. — Но не лучше ли тебе спросить об этом у Дирлин?

— А что о нем рассказывать? — проворчала та, положив подбородок на сложенные перед собой руки.

— Как оно происходит, — глаза шута загорелись. Королевич от него не далеко ушел, тоже повернувшись в сторону драконихи.

— Откуда я знаю, — буркнула та. — Могу лишь сказать, как у нас с Рокси было.

— Расскажи, — тут же потребовал Шельм.

— Да, в общем-то, и нечего рассказывать. Я спустилась в человеческий город, потому что мне стало любопытно, как живут люди. Я тогда еще ничего толком не знала, ни что такое гостиница, ни как надо торговаться на рынке, чтобы тебя не обвесили. И, хоть ложь я бы всегда почувствовала, все равно в человеческом городе мне это не очень-то помогло бы. Но мне повезло. Прямо возле ворот я столкнулась с Роксоланой. Знаете, это как искра, неожиданно вспыхнувшая в сердце. И мысль, вытесняющая все прочие мысли и чувства, и даже в тот миг воспоминания. "Это она" — и все. Не как благословение, а как что-то схожее с обречением...

— Судьба, — выдохнула Роксолана, подтверждая слова своей подруги, и добавила: — Я никогда даже предположить не могла, что меня захочет запечатлеть на себе дракон...

— Ты думаешь, драконы запечатляют на себе людей? — вмешался в разговор Ставрас.

— Ну, не люди же! — убежденно воскликнула Роксолана.

— Конечно, люди, — откликнулась Дирлин со своего одеяла. — Кто еще? Я ничего такого не делала. Просто посмотрела на нее.

— А я вообще думал, — подал голос Веровек, — что запечатлеть можно только новорожденного дракона.

— Теперь вот знаешь, что не только, — растерянно пробормотал Шельм, который тоже так думал.

— Ни те и не другие, — со вздохом произнес Ставрас.

— А как тогда? — взяв в руки свою тарелку и пересев под дерево к Ставрасу под бок, спросил Шельм. Лекарь покосился на него, но ничего не сказал, зато ловко подцепил с тарелки кусочек жареного мяса. Шут усмехнулся и потянулся губами к его уху, нарочито громко зашептав: — Хочешь, с рук покормлю?

— Эй! — воскликнул от костра Веровек. — А мы вам не мешаем?

— Тоже мне, блюститель нравственности нашелся, — с видом возмущенного до глубины души человека, воскликнул шут.

— Будешь паясничать, — придержал его за локоть нахмурившийся Ставрас, — больше рассказывать не буду.

Шут обиженно засопел, но смолчал. И даже как-то умудрился сдержаться, расслышав от костра сдавленный шепот Дирлин, адресованный Роксолане и Веровеку: "Вот видите, а вы еще сомневались. Лекарь не стал бы терпеть, если бы не любил".

В любовь Ставраса Шельм не верил. Но пока ника кне мог понять, почему тот позволяет драконихе так сильно заблуждаться относительно них. Но раз лекарь делает это, значит, надо ему подыграть. Возможно, Ставрас сам скоро ему объяснит, что это за драконьи штучки. Шельм невольно поежился, когда подумал о том, что все этом мог быть искусный фарс, чтобы вывести его на чистую воды. Окончательно и бесповоротно, отрезая все пути к отступлению.

— Замерз? — спросил лекарь, все еще не приступивший к рассказу.

— Нет. Просто подумал кое о чем, не обращай внимания, — пробормотал Шельм и поднял на него свои глаза, в сгущающихся сумерках завораживающие необычной глубиной. — Так ты расскажешь?

Ставрас едва заметно изогнул губы в улыбке и начал.

— Слышали о том, что такое судьба? — поинтересовался он у притихшей возле костра троицы. Те, как болванчики, закивали. — Так вот, даже она здесь не причем. Драконы изначально существа магические, рождаются из магии и в нее же возвращаются, умирая.

— То есть, запечатляет особая магия драконов? — уточнил Веровек.

— Нет. Запечатляет одного на другого сам мир. Природа. Сущее. Заметьте, о Богах и прочих прихлебателях, я не сказал ни слова.

— Прихлебателях? — заинтересовался шут, доедающий свой ужин.

— А ты думаешь кто они?

— Высшие существа.

— Вот именно что существа, а высшие или нет, это еще как посмотреть. Лжецы, прихлебатели, энергетические паразиты.

— Звучит просто мерзко.

— Вот-вот. По сути своей, все они лишь существа, проникшие в наш мир из других миров более развитых либо магически, либо технически, и поэтому способные на нечто большее, чем люди и нелюди, обитающие в нашем мире. Вот и все.

— А как они к нам попадают? — спросила Роксолана.

— По-разному.

— А драконы и запечатления? — напомнил об основной теме разговора Веровек.

— Так вот, только наш мир решает, кого на кого запечатлеть. Но, как известно, мир и природа непостоянны. Смена времен года, погода, лунные циклы и прочее, прочее, прочее. Поэтому-то если дракон родился, к примеру, осенью, то его может запечатлеть на одного человека, зимой на другого, в дождь, град, яркое солнце на третьего, десятого, пятидесятого.

— Но разве не судьбой обеспечивается появление того или иного человека в нужном месте в нужное время? — тихо поинтересовался шут, похоже, уже медленно, но верно, начиная клевать носом.

— Если безотносительно к драконам, то да, судьбой.

— А если относительно?

— Драконы вне судьбы. На них не распространяются её законы. И даже самый талантливый провидец или оракул, и ни один из так называемых богов, не сможет предсказать судьбу дракона и человека, запечатленного на него. Поэтому-то с Драконьим Королевством и не воюют уже много-много лет. Боятся ошибиться. Даже маги Верлиньи, королевства, граничащего с нами с юга, — для Дирлин не разбирающейся в человеческой карте мира, пояснил Ставрас, — которые сообща могли бы скрутить не один десяток драконов, если бы были уверены, что смогут просчитать каждый наш шаг. Но они прекрасно знают, что не смогут. Уже научены горьким опытом. Теперь убедил я вас или как?

— Знаешь, — отозвался за всех шут, — у меня до сих пор в голове не укладывается, — и сладко зевнул.

— Уложить? — хитро улыбнулся Ставрас и выразительно приподнял брови.

— Нет уж, спасибо, я как-нибудь сам, — проворчал Шельм, жалея, что сам же приучил Ставраса обращать серьезные разговоры в шутку посредствам напоминания о их нестандартных "отношениях".

— Ну, как знаешь.

— Ставрас?

— Да?

— А Радужный Дракон? — взволнованно спросил Веровек.

— А что с ним? — повернулся к нему лекарь.

— Он может выбирать сам или тоже зависит от места и времени?

— А почем я знаю?

— Но ты же лекарь и знаешь о драконах куда больше любого человека и, кажется, даже дракона, — покосившись на притихшую Дирлин, убежденно произнес он.

— Даже если знаю, не скажу.

— Но...

— И никаких но, укладывайтесь, давайте. И тебя, Шельм, это тоже касается.

— А я что, я ничего, — душераздирающе зевая, отозвался тот. Тряхнул головой и вынул из кулона одеяло.

Роксолана одобрительно присвистнула и пересела к Дирлин. Веровек улегся рядом с ними под своим отдельным одеялом, а Шельм со Ставрасом с другой стороны костра. Лекарь уже привычным жестом подгреб сонного шута к себе и правдоподобно сделал вид, что заснул.

Ему хотелось бы бросить все, подняться и отправиться на встречу с ветром, так не вовремя запустившем в волосы свою воздушную пятерню, но он не мог оставить этих детей. Хотя, наверное, в другое время, все же решился бы не надолго переложить ответственность на Шелеста. Но тот, мерно сопящий под боком все еще не до конца оправился, да и не спал еще, поэтому он остался лежать. Надеясь, что того быстро убоюкает его дыхание и можно будет занятся делом.

— Ставрас? — не громче дыхания вдруг шут.

— Знаешь, на этот раз сплю я.

— А кто тебе вообще нравится?

— Хм?

— Ну, я имею в виду, тебе люди вообще нравились когда-нибудь?

— Нравились, но в том смысле, о котором ты говоришь, лишь однажды.

— Давно?

— Очень.

— Ясно.

— И чего это ты заинтересовался?

— Просто подумал, что такой, как ты, сейчас уже вряд ли сможет заинтересоваться человеком.

— Почему?

— Опыт, прожитые годы...

— Угу, ты еще скажи ранняя импотенция.

— Ну, знаешь, в это я уж точно никогда не поверю.

— О, неужели, так веришь в мою мужскую силу?

— Глядя на тебя, трудно не поверить, — проворчал шут. Ему не нравилось, что лекарь наловчился обращать его же собственное орижие против него самого. — Так кто тебе больше нравится, девушки или парни?

— Я же сказал, что мне когда-то нравился лишь один человек.

— А драконы?

— Девушки.

— А тот человек?

— Был мужчиной. Но это был единичный случай в моей практике.

— Ясно. А когда мы пойдем в город?

— Так весь этот разговор был лишь прелюдией? — Хмыкнул лекарь, не уставая поражаться находчивости шельмеца. Ведь как ловко подловил, расслабил, вынудив погрузиться в воспоминания о былом, отвлек и раз — прямое поподание прямо в сердце. Талантлив, вот как есть талантлив. Его бы сразу в правильные руки, но тут уж, как говорится, сам профукал и выросло, что выросло.

— Под утро. Не волнуйся, мы начнем путешествие по цыганским снам с уже знакомой тебе Вересковой Пустоши.

— Я и не волнуюсь. Просто хочу убедиться, что бы не забудешь меня с собой взять.

Ставрас мог бы успокоить парня тем, что теперь точно без него в цыганский город ни ногой, ни крылом, но решил не давать тому повода расслабляться.

— Спи, — коротко сказал он и никак не прореагировал на недовольный вздох спутника.

9.

И снова вереск повсюду. Все тот же шорох, так похожий на далекий шепот.

Все те же холмы. Но не сумеречное утро. Закат. Кровавый как жуткое предзнаменование будущей неудачи. Для кого? Для них или для врагов?

Шельму хотелось верить, что в этот раз удача не обойдет их стороной.

— Ставрас, — позвал он.

— Да, — отозвался тот со спины.

Шут не обернулся:

— Скажи, а над тобой... она властна над тобой?

— Судьба?

Шельм кивнул.

— Нет.

— Ясно. Но надо мной-то властна.

— Не беспокойся, — его плечи сжали со спины теплые даже через ткань рубашки руки. — Насчет тебя я побеседую с ней отдельно.

— Как мы проникнем в город?

— Сквозь сон.

— Так в путь?

— Да. Поспешим. С рассветом моя магия в мире снов ослабеет, а нам с тобой еще обратно возвращаться.

Ром Берлуч спал сном честного человека. То есть, сладко и без сновидений. Ровно до того момента как его сознание, пребывающее в мире снов на самой поверхности, попалось под руку одному небезызвестному лекарю. Во сне доверенному лицу баро явились двое. Прекрасный юноша и зрелый муж.

— Кто вы?

— Смерть твоя! — возвестил голубоволосый юнец, сделав страшные глаза, за что и получил увесистый подзатыльник от старшего товарища.

— Извините, мы проездом, — бросил тот в ответ на ошалелый взгляд цыгана. Беспардонно подцепил спутника за шкирку и шагнул вместе с ним в разверзшуюся у них под ногами дыру. И уже из гулкой глубины добавил: — А вы спите, уважаемый. Спите.

Ром пожал плечами и последовал дельному совету. Поутру о странных посетителях он и не вспомнил. Действительно, часто ли вы помните тех, кого увидели во сне лишь проездом?

Они оказались в небольшой, уютной спальне, на кровати мирно посапывал хозяин корзиночного дома, как порой называли жилые постройки Дабен-Дабена.

"Цыганский город как корзинка, легко сплести, легко расплести вновь...", как сказал один талантливый стратег прошлого, объясняя свое поражение. Цыгане всегда считались кочевым народом, и не зря. Их вольный город был так же подвижен, как весь народ, нигде не задерживаясь подолгу, так и кочуя по карте. Когда-то его пытались завоевать, но цыгане легко снимались с насиженных мест и, что немаловажно, везде имели свои уши. Пока тяжеловооруженная армия неприятеля ползла к городу, они переносили его, причем так быстро, что к приходу вражеских войск на том месте, где крестиком был отмечен процветающий торговый город, не оставалось ничего. Кроме брошенных временных построек, например, таких как конюшни, и опустевших пастбищ, вытоптанных табунами великолепных цыганских коней. Конечно, можно было бы попытаться преследовать обозы, но они легко разделялись, теряясь на обширной территории необжитых земель. А через какое-то время, за много лиг от прежнего места, вырастал новый Цыганский Город с тем же названием, "Дабен-Дабен".

— Ты что, застыл? — шепнул ему Ставрас, утягивая за собой из комнаты.

— Просто задумался, — повинился Шельм. — Смог бы я всю жизнь жить на узлах?

— Хм... знаешь, я бы точно не смог.

— Поэтому прочно обосновался в столице?

— Не совсем. Но поэтому тоже.

Город встретил их тишиной и запустением, что само по себе было странно. Цыгане так же считались ночным народом, поэтому Шельм, впрочем, как и Ставрас, ожидали увидеть несколько иную картину цыганской ночи. Шут поежился. От лекаря это не укрылось.

— Что-нибудь чувствуешь?

— Пока лишь то, что как-то неестественно тихо.

— Ты прав. Идем, — бросил Ставрас и пошел в сторону выхода с подворья цыгана, ставшего для них проводником по дороге снов.

— Ставрас, — легко подстраиваясь под его шаг, полушепотом осведомился Шельм, — а это нормально, что я чувствую себя материальным?

— Конечно, а в чем дело?

— И не ощущаю, что сплю.

— Шельм, считай, мы просто прошли через необычный портал, чтобы проникнуть в город незамеченными.

— То есть, мы переместились вместе с телами?

— Конечно. Причем, начиная с Вересковой пустоши. А во сне того цыгана мы оказались лишь затем, чтобы дождаться, когда за нами последуют наши тела. Теперь понятно?

— Более чем, — отозвался Шельм и мгновенно извлек из магического кулона свой необычный меч, закрепив ножны с ним за спиной.

Ставрас последовал его примеру, но на этот раз вместо двуручного меча в его руках материализовались два парных клинка, которые он тоже убрал за спину.

Шельм восхищенно присвистнул.

— Что же ты со мной не на них спарринговался?

— Пощадил твое самолюбие.

— Зря.

— Теперь знаю.

— Значит, как-нибудь...

— В следующий раз, — отрезал лекарь.

— Да, иду я, иду, — проворчал шут.

— Вот и не отставай. Не нравится мне это сонное царство.

— Не тебе одному. Кстати, я слышал, что все баро равноправны. Где будем искать паршивую овцу?

— Начнем с баронессы.

— Почему с неё?

— Хочу точно знать, есть ли, куда возвращаться нашим девочкам.

— Она её дочь?

— Да.

— Это радует.

— Чем же?

— Ну, Дабен-Дабен окончательно и бесповоротно обосновался в Драконьей Стране на вечное поселение, лишь после того как Палтус Первый благословил брак одного из баро и своей старшей дочери. Так что, если Веровек сватов засылать надумает, мезальянсом это точно не назовут, скорее, уже традицией.

— Думаешь, у него к ней может возникнуть что-то серьезное? Не рановато ли сватов поминать?

— Думаю, она быстро подтолкнет его к простой мысли, что все серьезно и еще как.

— Зачем бы ей это? Кстати, Веровек своего настоящего имени ей не сказал, назвавшись просто Веком.

— Молодец, братец, соображает. То-то я думаю, чего он весь вечер на меня косился? Оказывается, боялся, что сболтну чего лишнего.

— Ага, как же. По-моему, он просто пытался убедить тебя блюсти хотя бы относительную нравственность.

— Вау! А относительную, это как?

— А это как у нас с тобой. Ты домогаешься, я пока позволяю тебе это делать. Ровно до того момента, когда начинаю приставать к тебе сам. Не сказал бы, что это для меня привычное дело, зато позволяет хоть ненадолго увидеть тебя настоящим, а не очередную маску.

— А зачем я тебе настоящий понадобился? — прищурился шут.

— Любить долго и страстно до полной потери вменяемости.

— Твоей или моей?

— Обоих.

— Вау! Я уже хочу быть отлюбленным! — воскликнул шут, сверкая неподдельным восторгом в коварных глазах.

— Ага. Как же, — хмыкнул Ставрас и отвесил ему второй за сегодня подзатыльник. — Опять будешь убеждать меня, что предпочитаешь девушек? А от Дирлин шарахнулся, как от огня.

— Я просто был не в форме!

— Тогда мог бы просто сказать, что устал, а не приплетать меня.

— И вообще, зоофилией не страдаю.

— Что?

— Ну, она же все-таки дракон.

— То есть, по-твоему, драконы тоже, что зверье неразумное?

— Ну... — начал Шельм, но вовремя прикусил язык. Некоторое время шли молча. — Извини, я просто не подумал, — признал свою неправоту шут.

— А, по-моему, очень даже подумал.

— Я не хотел обидеть ни тебя, ни их.

— Но обидел.

— Прости.

Шельму на самом деле было стыдно за себя, у него даже щеки порозовели, и он меньше всего ожидал от Ставраса маленькой подлости именно сейчас.

— Поцелуешь, прощу, — с непроницаемым каменным лицом выдал тот, вволю полюбовавшись на поначалу вытянувшуюся мордашку шута.

— Ставрас! — праведно возмутился Шельм, словно белошвейка, уличенная в чем-то ужасно непристойном.

— Что Ставрас?

— Ты дурачишься!

— Нет. Просто учу одного безразумного мальчишку уму разуму.

Шельм насупился, прошел вслед за лекарем несколько шагов, вздохнул, осмотрел окрстности. И только убедившись, что их никто не слышит, капитулировал:

— Прости. Я понял. Был неправ.

Но и тут Ставрас остался верен себе. Они никак не отреагировал на это признание. Молча топал в одном ему известном направлении, слыша как недовольно сопит у него за спиной шут. Резко затормозил, прогнорировав, когда Шельм, погруженный в раздраженные мысли о скотстве некоторых товарищей лекарской наружности, налетел ему на спину. И коротко произнес:

— Мы пришли.

Они оказались у добротно сколоченных ворот, за которыми не наблюдалось ни единой живой души. Конечно, цыгане жили обособленно и всевозможные преступления в их кругу строго карались. Но никто и не говорил о стороже или страже, во дворе, куда они свободно прошли, на них не тявкнул ни единый бобик. Хотя обычно у цыган на подворьях всегда имелись сторожевые псы.

— Не нравится мне это, — пробормотал Ставрас почти про себя, крадучись пересекая словно, вымерший двор.

— И правильно, — отозвался идущий за ним след в след Шельм. — Здесь разит магией, чувствуешь?

— Нет, но догадываюсь.

— Не чувствуешь? — удивился шут.

— Ночью мое восприятие несколько смещается, — отозвался Ставрас и, проскользнув мимо крыльца, обошел хозяйский дом сбоку. Ни в одном из окон свет не горел.

— Они все на втором этаже, — неожиданно прервал его раздумья голос шута, подкравшегося к нему совсем близко.

— Чувствуешь?

— Слышу.

— Они говорят?

— Нет. Но, думаю, стоит взглянуть поближе.

— И как ты предлагаешь туда взобраться? — поинтересовался Ставрас, разглядывая нижнюю часть дома, выполненную в виде корзиночного плетения, но гладкого и без выступов.

— Подсади меня, — скомандовал шут и легко подтолкнул Ставраса к стене.

Лекарь подчинился. Уперся руками и ногами, и шут легко взлетел ему на плечи, схватился за какой-то верхний выступ, и подтянулся, замирая на небольшом козырьке крыши первого яруса дома, выполненном все в том же корзиночном виде. Все же эти волшебные цыганские корзинки поражали воображение, и как только они умудрялись в них переживать зимние холода? Хотя зная, как они трансформировались в повозки, можно было бы предположить, что и тут не обошлось без особой цыганской магии.

Глянув на топтавшегося снизу Ставраса, шут лег на крышу животом и протянул руку. Ригулти легко подпрыгнул и ухватился за нее. Шельм напряг все мышцы, стиснул зубы, и все же втянул его к себе. Вместе они прокрались к заинтересовавшему их окну и замерли, прислушиваясь.

В темной комнате, освещенной лишь светом луны и звезд, которые в эту ночь были до странного тусклы, словно чувствовали, что где-то внизу творится злодеяние, было полным полно народу, вот только "людьми" большинство из присутствующих в полноценном смысле этого слова, можно было назвать с трудом. Ставрас все понял с первого взгляда. В кресле сидел маг-кукольник, вокруг него его живые куклы и двое приспешников. Один из цыганского племени. Другой, светловолосый и рябой. Что они делали, было непонятно, потому что к тому времени, как они с Шельмом пробрались к окну, все разговоры в комнате стихли. А потом заговорил рябой, обращаясь к скрытому в тенях глубокого кресла магу.

— Вы уверены, что со стороны драконов нам ничего не угрожает?

— Абсолютно, сомневающийся ты мой. Мое зелье действует, все драконы, испившие воду из отравленных колодцев, рухнули, даже толком не успев отлететь от города.

— А люди?

— Это зелье безвредно для людей и других зверей, кроме драконов, и имеет лишь один побочный эффект — крепкий сон, но это даже нам на руку. Мне проще накладывать матрицы, когда они обездвижены.

— А когда вы наложите руку на всех в городе, господин, что тогда? — спросил второй приспешник мага, явно еще не посвященный во все детали.

Масочник долго молчал. Но потом, взвесив все "за" и "против", все же решил рассказать цыгану-перебежчику, то, ради чего все затевалось.

— Цыганский Город каждые десять лет меняет свое месторасположение. Этот год последний в цикле. Поэтому перемещение цыган по карте страны не вызовет никаких подозрений и позволит максимально приблизиться к столице. Нам не нужно подходить совсем близко, вполне достаточно того расстояния, на котором это не вызовет нездорового интереса со стороны правящей верхушки и их обожаемых драконов.

— А потом? В столице?

— А вот это, мой дорогой Натан, совсем другая история. Ты с нами?

— Конечно, господин.

— Вот и отлично.

— Баро! — совсем не уважительно прикрикнул масочник в сторону, и от стены отделилась тень высокой женщины. Лица было не разглядеть, но Шельм в своем воображении дорисовал, что она похожа на Роксолану, точнее, Роксолана похожа на мать.

— Да.

Женщина учтиво поклонилась, и это цыганка, гордая, своенравная, сумевшая возвысится над другими, стать уважаемой, стать настоящей цыганской баронессой.

— Точно ли баро Талай завтра зашлет сватов?

— Да. Сегодня днем я намекнула ему, что моя дочь, Роксолана, давно заглядывается на его старшего сына.

— Вот и отлично, — потирая руки, отозвался масочник. — На одного баро в копилке больше. — И встал из кресла, луна, словно нарочно, как будто вспыхнула ярче и Ставрас с Шельмом смогли разглядеть его.

Невысокого роста, лысый, но с точеными усиками и бородкой эспаньолкой, что в сочетании с безволосой головой выглядело более, чем странно. Цвет глаз, понятное дело, они не рассмотрели, зато острые скулы, придающие масочнику схожесть с хищной птицей и загнутый книзу орлиный нос, напоминающий клюв, узрели в полной красе и безобразии. Вот только маг их тоже увидел, в виде двух мужских силуэтов, очерченных мертвенным светом луны за окном.

— Схватить и привести, — коротко бросил он и вернулся в кресло.

Но, когда цыгане, подвластные его воле, кинулись кто к окну, кто сразу во двор, Шельма со Ставрасом под окном на козырьке промежуточной крыши, уже не было. Они со всех ног бежали к воротам. Сражаться с невинными людьми, попавшими под действие губительной магии и, тем более убивать их, претило и тому, и другому.

Разумеется, тот же Ставрас понимал, что сражаться все равно придется, причем еще до того, как отправленные в столицу за подмогой Рокси и Дирлин, вернутся с драконьим эскадроном — личной гвардией короля, набираемой из лучших наездников государства. Так что, пока те будут собираться и лететь, масочник подомнет под себя еще больше цыган. Но сейчас убивать этих ни в чем не повинных людей, казалось кощунственным. Ведь среди них жила смешная, гордая девчонка Роксолана вместе со своим бронзовым драконом, и не проникни в город масочник, так бы и жила, окруженная заботой и любовью.

Поэтому они убегали. Но погоня настигала. Люди с матрицами масочника вместо душ не знают усталости, как пишут в книгах. Теперь они убедились в этом воочию. Ставрас немного оторвался вперед и быстро юркнул в какой-то тупик между корзинными зданиями. Шельм в горячке этого не увидел и, непременно пролетел бы мимо, если бы лекарь вовремя не втянул его туда же, крепко прижимая к себе. В столь узком пространстве и одному развернуться было негде.

— Саврас! — сдавленно возмутился шут.

— Хочешь убить кого-нибудь из них?

— Нет, конечно!

— Тогда мы уходим.

— Снова по снам?

— Да. Но не совсем, — бросил лекарь и толкнул его прямо в стену.

Шут даже осознать не успел, что куда-то летит, лишившись всякой опоры, как уже приземлялся, упав в густую вересковую поросль.

— Ставрас, — растерянно пробормотал он.

Но лекарь почти сразу же оказался перед ним, рухнув с неба, но в отличие от Шельма, не ожидавшего такого перехода, не упал, а остался стоять на ногах.

— Идем, — требовательно протянув ему руку, хмуро бросил лекарь.

Шут принял её и поднялся на ноги, все еще растерянно моргая и явно не придя в себя от столь непривычного способа перемещения. Но Ставрас уже тянул его куда-то за собой и Шельм вовремя сообразил, что лекарь пытается вывести их из этого мира к месту стоянки, на которой они оставили девчонок и королевича под присмотром Шелеста.

— Ставрас, стой! — вскричал Шельм и дернул его за руку к себе.

— Шельм, скоро рассвет, — покровительственным тоном, как маленькому, принялся объяснять расстроенный всем увиденным лекарь. — А мне нужно хоть немного вздремнуть, прежде чем рассказывать Роксолане, что возвращаться им с Дирлинлильтс больше некуда. Точнее, не к кому.

— Есть к кому, — тихо, но твердо бросил шут.

В глазах лекаря мелькнуло недоверие:

— Что, прости?

— Его матрицы временны. Он считает себя очень умным, поэтому наложил временные клише, чтобы потом можно было легко подправить по обстоятельствам, в случае чего.

— И? — Ставрас уже сам шагнул ближе, не отпуская руки шута, всматриваясь в его напряженное лицо.

Шельм не выдержал, попытался отвести глаза, но спохватился и вскинул их вновь, решительно встречаясь с внимательным взглядом лекаря.

— Мое полное имя Александр Ландыш Икуф. Когда масочник обретает свою истинную маску, ему присваивают второе имя, которое пишется после изначальной фамилии. Для него берут название тотемного цветка и приставляют после него прочитанное наоборот имя рода. Ты спрашивал, настоящая ли у меня фамилия, и я не солгал, сказав, что настоящая. Выдуманное лишь имя, — Шельм перевел дыхание и продолжил: — Ты оказался прав, я — марионеточник, и я могу сорвать с них временные клише и на какое-то время заблокировать от наложения повторных. Но...

— Но?

— Мне нужно, чтобы ты уговорил Дирлин поднять меня над городом, чтобы я смог дотянуться до всех клишированных. Я понимаю, что ни один дракон по собственной воле масочника к себе за спину не подпустит, но сейчас это просто необходимо. И я думаю, что тебя бы она послушала.

От волнения губы пересохли. Его трясло. Но взгляд лекаря он удерживал все так же твердо.

— Так зачем нам Дирлин? — широко улыбнулся лекарь, ввергнув шута в легкий шок от такой своей реакции на его признание.

— О чем ты?

— Я просто думаю, мой мальчик, самое время прокатить тебя, — отозвался тот, повернулся к нему спиной, закидывая его руку себе на плечо, и коротко скомандовал: — Хватайся.

— Зачем? — все еще не понимая, спросил Шельм, но вторую руку ему на другое плечо закинул.

— Полетели!

— Ставрас! — только и смог вскричать Шельм, вцепившись в жилистую драконью шею. И еще успел отметить бронзовый окрас чешуи под пальцами, как из-под серого неба Вересковой пустоши они вылетели под рассветное небо над Дабен-Дабеном.

Цыганский город просыпался и не ждал сюрпризов. А Ландышфуки все понять не мог, отчего в момент перехода между мирами на бронзе мелькнул радужный отлив.

Шельм никогда не поднимался так высоко над землей. Никогда не летал на драконе, справедливо опасаясь быть раскрытым. Нас всегда привлекает нечто недоступное, вот и Ландышфуки привлекали драконы, завораживали, манили. Но, как было всем известно, они слишком чувствительны к любому проявлению магии и если бы его проклятый дар хоть раз как-то проявил себя, ему бы снова пришлось уходить, сжигая за собой все мосты. Но, пройдя через пламя за спиной однажды, шут не желал повторять этот ни самый приятный опыт в своей ни такой уж и долгой жизни. Поэтому драконами он интересовался и любовался издалека. И искренне полагал, что этого вполне достаточно. А вот теперь с пронзительной ясностью понял, что в этом мире нет ничего прекраснее, чем ловить ветер на спине верного друга-дракона.

"Интересно", мелькнула в голове странная мысль, "А что чувствует человек, связанный с драконом узами запечатления, взмывая ввысь вместе с ним?"

И меньше всего ожидал, что получит ответ.

"Тоже, что чувствую я, расправляя крылья и отдаваясь во власть ветра..."

"Ты меня слышишь?"

"А ты думал, что я как тот хомячок, бессловесный?", даже в мыслях Ставрас был еще той ехидной ящерицей. "А за ящерицу и по ушам получить можно...", легко поймав мысль шута, припечатал тот, и деловито спросил: "Так как высоко тебе нужно?"

"Так, чтобы был виден весь город", растерянно подумал шут, все еще не до конца приняв столь неожиданные перемены.

"Уже виден", лаконично отозвался Ставрас.

Шельм отвлекся от мысленного разговора и взглянул вниз. Дыхание перехватило. Конечно, можно гордо заявлять, что ты не боишься высоты, стоя на зубчатом гребне замковой башни или свесившись из окна верхнего этажа дворца, но когда так, со спины дракона и вниз, это жутко. Нечто на уровне инстинктов, как страх перед пламенем, лижущим руку.

Город действительно был виден полностью, как пестрое пятно на зелени лугов и пастбищ. Он просыпался. И Шельм, переборов себя, простер руки над Дабен-Дабеном, закрыл глаза, чтобы не отвлекаться на пейзаж, и коротко скомандовал, забыв и о страхе, и о субординации:

"Зависни".

Ставрас замахал крыльями чаще и, правда, завис в одной точке, приняв в воздухе почти вертикальное положение. Но Шельм ничего этого не видел, даже не чувствовал мощные потоки прирученного крыльями дракона ветра, удерживающего обоих в воздухе.

Он сконцентрировался, проникая из мира настоящего, обычного, в мир человеческих сознаний. Сумеречный, блеклый, призрачный. Окружающее пространство — лишь пустота, и разноцветными пятнами — люди. Бестелесные, лишь сознания и биения сердец мерцанием, как призраки, но вовсе не мертвые, все до одного живые. А потом, с кончиков пальцев сорвались полупрозрачные нити и куклы с матрицами кукольника, превратились в марионеток марионеточника. Так просто. Правда, пробыли ими не долго. Нити все еще остались в их душах, но обвисшие, приспущенные. Шельм выдохнул сквозь зубы. Он слишком давно не пользовался даром, который искренне считал своим личным, персональным проклятием, поэтому перед глазами все поплыло. Но он лишь сильнее вцепился в мощную драконью шею, почти полностью ложась на бронзового дракона под собой.

"Почему ты оставил нити в них?", с трудом прорвался в сознание вопрос Ставраса.

Шельм поборол головокружение и легкую тошноту и все же ответил:

"Чтобы он не смог наложить на них повторные матрицы, надеюсь, баронесса все поймет правильно и этих комбинаторов схватят до того, как они еще кого-нибудь заклишируют".

"Так давай спустимся и посмотрим, как у них успехи".

"Давай", выпрямляясь на его спине и расправляя плечи, отозвался шут, но именно в этот момент откуда-то снизу, словно камень, пущенный из катапульты, взметнулась странная птица.

Ставрас не успел сориентироваться, а Шельм хоть и понял, что это вовсе не птица, а магия, которой придали её форму, враждебная магия, отразить её не сумел, сил не осталось. Он смог лишь немного увернуться, и удар пришелся не в грудь, а в плечо.

"Шельм!", раздался в голове пронзительный окрик.

"Все... нормально...", последнее, что успел подумать шут в тщетной попытке успокоить взволнованного Ставраса и провалился в темноту.

— Век... Да, Век же! — Роксолана тормошила разоспавшегося королевича, как могла.

— А? Что? — хрипло пробурчал тот, все еще не просыпаясь.

— Вставай! — скомандовала цыганка. — Ставрас передал Дирлин, что нам следует вернуться в город и проследить, чтобы поймали трех злодеев.

— Какие злодеи? Какой город? — садясь и протирая лицо ладонями, пробормотал Веровек.

— Ты еще спроси, какой Ставрас, — фыркнула Рокси и отвесила ему не сильный, но довольно обидный подзатыльник. — Вставай уже. Собираем наши вещи и летим.

— Постой, а как же лошади?

— А за лошадьми и вещами лекаря присмотрит Шелест, — вместо цыганки ответила Дирлин, повернув к нему бронзовую драконью морду.

Веровек моргнул, тяжело вздохнул и поднялся на ноги. Ему не нравилось, что лекарь так распоряжается его жизнью, словно он смерд какой дрожащий, но выбора особого не было, ведь на лице Рокси отчетливо было написано, если он сейчас начнет возмущаться, то останется с лошадьми, а она все равно улетит. Поэтому он быстро привел себя в порядок, побрызгал на лицо водой из фляги и подошел к уже ожидающему его дракону с юной наездницей на спине.

— Хватайся! — весело позвала Роксолана, протягивая ему руку.

Веровек пожал плечами и схватился. Дирлин повернула голову и подсадила его, потому что вряд ли с их разницей в весе у Рокси получилось бы втащить неуклюжего толстяка на драконью спину. Веровек оказался сидящим позади нее. И явно столкнулся со сложной дилеммой: а куда, собственно, девать руки?

— Да, за талию ухватись! — расхохоталась Роксолана, услышав от наблюдательной Дирлин, что именно ввергло их спутника в замешательство.

Королевич смутился, но подчинился. Сжимая руки у нее на талии бережно и осторожно. Отчего-то казалось, сдави он их чуть сильней и с легкостью переломит девичью фигурку.

— Сильнее! — уже раздраженно бросила цыганка, в глубине души растроганная его осторожностью, и сама схватила его за запястья, вынуждая схватиться за нее.

Веровек почти с грустью выдохнул куда-то ей в затылок и подчинился. С такими напористыми девушками как Рокси, он всегда терялся. Точнее, он с любыми девушками терялся, но с Роксоланой и вовсе не знал, как себя вести. И если раньше, во дворце, можно было выкрутиться, напустив на себя важный вид, и со снисхождением смотреть на всех барышень, то с Рокси так изначально не получалось, и это не только смущало, но и вынуждало чувствовать себя неуютно.

А еще она ему очень сильно нравилась. С самого начала. Кажется, даже тогда, когда, приставив нож к горлу, выспрашивала, один ли он путешествует по цыганским землям или со спутниками и в чем цель их путешествия, а потом заталкивала в кусты, увидев, что в их сторону скачут всадники. Даже тогда она ему нравилась. И очень сильно.

— Полетели! — скомандовала Роксолана, и Дирлин сев на задние лапы и взмахнув несколько раз крыльями, оттолкнулась и поднялась воздух, быстро набирая высоту. Веровек зажмурился и прижался к Рокси еще сильнее. Во дворце ему как-то удавалось скрывать то, что он боится высоты, наверное, только Шельм знал его маленький секрет, над чем периодически подшучивал, правда, тогда, когда никто не мог их ни видеть, ни слышать. Теперь, наверное, уже не скроешь. Роксолана же не дурочка, далеко не дурочка, она все поймет. Он еще раз тяжело вздохнул и уткнулся лицом ей в плечо. Роксолана замерла, а потом накрыла его руки, сцепленные у нее на животе, своей ладошкой и тихо произнесла:

— Не бойся, я не дам тебе упасть, — без насмешки, без бахвальства или высокомерия. Тепло и по-доброму. Но только сердце в груди у Веровека замерло, и он распахнул глаза, встречая ветер и высоту, но, даже не замечая их. Как же иногда спасительна бывает доброта.

Шельм проснулся резко, без перехода, просто распахнул глаза и замер, пытаясь осознать свое место во времени и пространстве.

Над головой был сводчатый потолок, с тянущимися к низу сталактитами, серый, пещерный. Но рассмотреть все как следует, ему не позволила неожиданно проснувшаяся боль. Шельм дернулся и застонал, попытался дотянуться до плеча, но не успел. Поверх магической молнии, застывшей ледяным осколком, легли чужие пальцы.

— Ставрас, — выдохнул Шельм хрипло, потянулся рукой к лицу склонившегося над ним мужчины, слабо улыбнулся. Скользнул окровавленными пальцами по щеке и без сил уронил руку.

Лекарь коротко вздохнул и склонился ниже.

— Потерпишь немного? — выдохнул он почти в лоб. В бирюзовых, измученных глазах шута появилось недоумение. Ставрас нахмурился. — Ты еще скажи, что теперь, раз уж ты у нас марионеточник, я тебя должен так и оставить.

— Не скажу. Но мои нити надежно защитят их, так что совсем не обязательно... — начал Шельм, но вовремя заткнулся, увидев ярость, мелькнувшую в желтых, драконьих глазах.

В этот раз у Ставраса даже зрачки были вертикальными, уже не человеческими, или еще. Только поежившись под этим взглядом, Шельм осознал, что лежит на плотном одеяле полуобнаженным до пояса. Прищурился и ехидно протянул, даже будучи не в лучшей форме, оставаясь шутом:

— Милый, да я смотрю, ты задумал нечто непристойное.

Но улыбка застыла на его лице, когда лекарь, все так же яростно смотря ему в глаза, припечатал:

— Ты прав, — а потом сполз ниже и склонился к животу.

Шельм дернулся. Попытался приподняться, несмотря на боль.

— Ставрас, ты что там... — пробормотал он, встретился с злым прищуром драконьих глаз и окончательно уверился, что сейчас его сожрут заживо, вгрызаясь друкоьими зубами в податливую, безвольную плоть, — Не надо... — прошептал он хрипло, еще не понимая, отчего на ресницах засверкали кристаллами слезы. Предательство надеж осознается не сразу, особенно, когда ты ранен и не откуда ждать помощи, кроме спутника, которому, казалось, почти поверил, доверился, открылся. Но он щурит на тебя нечеловеческие глаза и молчит.

— Потерпи. Совсем чуть-чуть, — отозвался вдург лекарь.

И что-то такое прозвучало в его словах, что Шельму сделалось еще страшнее, чем когда он думал, что его сейчас будут жрать за живо.

— Я... я не хочу... Ставрас... — еще не понимая, чего пытается избежать, взмолился масочник: — Пожалуйста...

— Не бойся. Больно будет только в начале. Но быстро пройдет, я надеюсь...

— Нет! — вцепившись в волосы здоровой рукой, попытался оттащить от себя его голову, Шельм. Кажется он понял. Только не это. Только не сейчас. Не так!

Но Ставрас не поддался, лишь прошептал:

— Я никогда не делал это для мага, никогда. Но, думаю, ты вытерпишь, — и вжался ему в живот лицом, и почти сразу же потянул за ледяную молнию, медленно вынимая её из кровоточащей плоти.

Шут стиснул зубы, трусливо понадеявшись, что все предыдущее, было лишь для того, чтобы отвлечь его от этой боли. Но замер, осознав, что вовсе не для того.

Боль от раны все еще расходилась по всему телу, все еще туманила разум, все еще вынуждала слезы беспрепятственно ползти по вискам на одеяло, но не она испугала его по-настоящему, вовсе не она. Он почувствовал, как нечто древнее, сильное, непонятное, проникает в него, в разум, в сердце, в плоть. Медленно вползает, словно струйка дыма во все еще неохваченную пожаром комнату. Проталкивается. Раздвигает сворки души и помещается между ними, завоевывая все новые и новые грани, уверенно проползая вперед, в самую суть.

— Нет! Не делай этого! — выгнувшись дугой подобно взведенному луку, простонал Шельм, готовый разреветься в голос.

Боль от раны была давно забыта, осталась лишь эта. Внутренняя, невыносимая, рожденная от проникновения двух чуждых сознаний друг в друга. И никакие мольбы и крики не могли бы её остановить, эту боль. Не могли.

— Ненавижу, — прошептал Шельм, обмякая, и услышал хриплое, сдавленное.

— Мне очень жаль. Но только Радужный Дракон имеет право выбирать.

— Не говори мне, что у тебя не было выбора, — с трудом разлепляя слипшиеся от слез ресницы, произнес шут, встречаясь с нечеловеческими глазами лекаря.

— Не скажу. Но я сделал свой выбор. Что тебя так оскорбляет?

— Ты не дал его сделать мне!

— Не дал. Потому что маленьким мальчикам следует слушаться старших, а не качать права и не играть во всесильность и самонаедянность, — отрезал лекарь, все еще нависающий над ним, и резко поднялся на ноги. — Если захочешь привести себя в порядок, то можешь искупаться, — кивнув куда-то в сторону, деловито произнес он, и пошел к выходу из пещеры.

— А ты? — приподнимаясь на локте излеченной в процессе запечатления руки, бросил Шельм ему в спину.

— А я подышу воздухом, — не оборачиваясь, откликнулся мужчина и исчез в пятне солнечного света.

Шут свернулся на одеяле калачиком и зажмурился. На самом деле хоть лекарь и ушел, оставив его одного, он все еще был здесь, все еще присутствовал, но не рядом, а внутри, внутри него, так глубоко, что не выцарапать никакими когтями. И это не просто пугало, это злило. Но Шельм прекрасно понимал, что бессильной злобой ничего не добьешься.

Заставив себя подняться на ноги, он осмотрелся. Пещера была прекрасна. Как он только не заметил сразу, что стены её поблескивают кристалликами неизвестного минерала, а чуть поодаль, в углублении сверкает в тонком столбе солнечного света, льющегося откуда-то сверху из разлома, маленькое озеро, а сбоку в него прямо из камня миниатюрным водопадом ниспадает родник, журча и искрясь. Но Шельм был так поглощен болью, очнувшись, что даже не услышал журчания кристально-чистой, горной воды.

Медленно подойдя к озеру, он замер, а потом, не задумываясь, заклинанием сбросил с себя всю одежду, что была на нем, и, не дав себе возможности передумать, прямо с берега ухнул в ледяную воду. Кожу обжег настоящий холод, до боли и скрипа зубов, но и прояснил мысли.

Теперь он запечатлен с Радужным Драконом. Как просто и как сложно. Вспомнился недавний разговор со Ставрасом и Дирлин. "Он нечто иное, чем человекообразное существо", сказала дракониха, и шут поверил. Под солнцем их мира Ставрас и не был Радужным, вовсе нет, его чешуя была насыщенного бронзового оттенка, но кто же тогда лжет? Ведь Шельм еще не настолько сошел с ума, чтобы не помнить, что он летал именно на драконе. Или же это была только видимость? Задаваясь этими вопросами, он загребал руками воду, но тело быстро начало неметь, поэтому он выбрался на берег, не дожидаясь, когда сведет ноги. И вынул из походного кулона сменный комплект одежды, чистый, едва уловимо пахнущий цветочным мылом. Переоделся. Хотел закрепить за спиной ножны с мечом, небрежно отброшенные Ставрасом вздумавшим проводить лечебные процедуры, но передумал и снова спрятал свое оружие в кулон. Постоял, прислушиваясь к себе. Но чужое сознание внутри него никуда не пропало, так и оставаясь где-то на самой периферии чувств и дара. Мелькнула мысль, что лекарь тем самым хотел лишь иметь возможность контролировать его. Но, поразмыслив над этим, Шельм отверг её как несостоятельную. И дело было вовсе не в том, что ему очень хотелось верить Ставрасу, вовсе не поэтому. А потому что шут неожиданно осознал, что не только он обнажен в чувствах и мыслях перед лекарем, но и тот перед ним. В сердце закрался ужас.

"Вместо того, чтобы накручивать себя, лучше бы вышел ко мне. Поговорим", раздался в голове наставительный голос лекаря.

Шут вздохнул. Да, теперь ему точно никогда уже не удастся остаться без присмотра. Интересно, а можно распечатлиться, а?

"Нельзя!", мысленно рыкнул Ставрас, на что шут фыркнул, поэтому лекарю пришлось добавить: "Выходи. Я жду".

Драконьи рыки Ригулти, окончательно развеселили Шельма. "Ну, раз ты так нетерпелив, дорогой, то я иду, милый!", пропел он в мыслях и вышел в свет. Кто сказал, что дружбу, как и любовь, нельзя превратить в сражение?

У входа в пещеру сидел бронзовый дракон, и бронза его чешуи завораживала радужными переливами. Стоило шуту появиться в расщелине, как он повернул к нему голову и внимательно всмотрелся в лицо. Шельм насмешливо фыркнул.

— Сделал гадость, теперь виниться вздумал?

Ставрас глубоко вздохнул и отвернулся. Они находились на небольшой площадке, заканчивающейся обрывом, где-то внизу под ладонями ветра колыхалось зеленое море тянущегося до горизонта леса. Красиво. Шут постоял, поразмыслил и все же решил начать разговор первым.

— Почему над Дабен-Дабеном твоя чешуя радужной не была?

— Потому что я, как Радужный Дракон, существую где угодно, но только не в мире, породившем меня.

— Даже в мире снов?

— Особенно в мире снов.

— А в нашем мире ты обычный бронзовый?

— Нет. В нашем, как ты слышал от Дирлин, я вообще не дракон.

— Да, как же так?! — возмутился Шельм. — Я ведь не только тебя видел, но и пощупать успел!

— Да уж, пощупал так пощупал, — отозвался тот, поднял лапу и неожиданно притянул шута к себе под бок. Тот дернулся, но дракон хвостом преградил ему путь к отступлению. Шельм возмущенно покосился на него. Ставрас же даже в драконьем обличии умудрился пожать плечами: — Это остаточные эффекты запечатления, — пояснил он в ответ на недовольный взгляд шута. — У меня физическая потребность чувствовать тебя рядом с собой. Особенно, когда я в этой форме.

— А то, что я и так рядом стоял, тебя не устраивает?

— Я же уже говорил тебе, что придется немного потерпеть.

— Я думал, ты имел в виду боль от ранения и от запечатления.

— Тебе все же было больно, — с грустью сказал Ставрас и опустился на камни, подложив под голову лапы.

Хвост он убрал в сторону, и теперь ничто не мешало шуту отойти от него, но он так и остался стоять, привалившись к удивительно теплому боку дракона.

— Мы не хладнокровные, — проворчал Ставрас, уловив его мысль про тепло. — Опять с ящерицами сравниваешь?

— Ну, извини, внешне же похожи.

— И где ты видел летающих ящериц?

— На ярмарке, — прижавшись к нему теперь и щекой, отозвался Шельм, вспоминая, как в четырнадцать сбежал из дома, шел к столице и на одной из деревенских ярмарок зарабатывал тем, что показывал селянам как маленькие ящерки, наловленные им на ближайшем лугу, отращивали крылья и взлетали. И ему было уже все равно, что Ставрас, скорей всего, тоже видел это воспоминание. Он устал злиться на него, устал притворяться. И даже маска масочника, которую он всегда скрытно носил на своем теле, больше не жгла душу. Казалось, душа выгорела дотла для того, чтобы когда-нибудь попробовать вновь возродиться из пепла.

— Красивый фокус, — произнес дракон, кося желтым глазом в его сторону. Конечно же, он все увидел. — Научишь?

— Может быть. Только... — Шельм замялся. Мысли метались в голове, как растревоженные сладкоежкой-медведем пчелы, но шут отвесил себе мысленную оплеуху и пришел к выводу, что раз уж они теперь связаны, говорить нужно на чистоту, пусть и не привычно, и пусть даже страшно. — Я не наколдовывал им крылья. Я, дергая за ниточки, заставлял их отрастить.

— Я никогда не встречал такого дара у марионеточников, — задумчиво произнес Ставрас, но не выглядел ни удивленным, ни тем более испуганным. Шельм постарался незаметно перевести дух, а дракон задал давно интересующий его вопрос: — Так какую маску тебе присудили?

— Полишенель. Он же Арлекин.

— Глупо. Ты вовсе не глуп, не циничен, и тем более, не жесток. Почему его?

— Со злости, хоть старейшины никогда и не признались бы в этом. Они просто не знали, какая маска выбрала меня.

— А ты знал?

— Да.

— Шельм?

— Я — Вольто, призрак. Но масочников с этой маской не рождалось уже очень давно.

— Маска масок?

— Да, — отозвался шут, а потом все же решил не развивать эту тему и вернуться к прежней. — Так что там с моей болью? Ты не знал, что запечатление причинит её?

— Я запечатлял человека на себя лишь однажды. И он не был магом.

— Ты об Августе, прародителе королевского рода и основателе Драконьего Королевства?

— Да, о нем.

— Ты сказал, что однажды был увлечен человеком. Это был он, да?

Дракон не ответил, но шут и так увидел ответ в его мыслях. Высокий, статный мужчина, с черными кудрями и аристократической, бледной кожей, и глаза, темно-карие, но, кажущиеся, почти черными. Ставрас помнил его разным: молодым, почти мальчишкой, взрослым, состоявшимся правителем, и стариком, с редкой сединой во все таких же черных кудрях. Но любил он его юным, порывистым и светлым, как лучик рассветного солнца, преломленный через слезинку утренней росы. И память о нем сопровождала грусть, глубокая и неизбывная, как бездна, по легендам породившая мир.

— Вы с ним были просто друзьями? — после долгого молчания, уточнил Шельм, хоть и так видел, что, да, только друзьями.

— Когда он начал осознавать, что уже не "просто", он успел стать королем молодого королевства и обзавестись юной королевой, в качестве приданного, принесшей в его копилку маркизат Рандевил. А королевству нужна стабильность, опора, будущее и... наследники.

— Ты отпустил его?

— Я сбежал. И долго не возвращался, увидевшись с ним в последний раз лишь на смертном одре.

— Но как же так, ведь ты запечатлил его на себя?

— Когда я ухожу в путешествие по другим мирам, меня не может почувствовать даже тот, с кем моя душа связана узами запечатления.

— То есть, когда из бронзового ты становишься Радужным?

— Да.

— Значит, сейчас это не наш мир?

— Нет.

— Ставрас...

— Да?

— Ты родился Радужным?

— Нет. Бронзовым. Но стал Радужным, когда ушел в вечное путешествие тот, кто был им до меня.

— То есть, теперь, ты не совсем дракон?

— Точнее, совсем не дракон.

— Почему?

— Ну, к примеру, бронзовые драконы могут быть людьми довольно ограниченное время, если же они не расправляют крылья слишком долго, то могут очень сильно заболеть и умереть. Я же, наоборот, веками могу не нуждаться с драконьей ипостаси.

— А в Радужной?

— А Радужную я принимаю каждую ночь.

— А как же тогда на Вересковой Пустоши, ну, после моего обморока? Ты был лекарем.

— Вересковая Пустошь это мой мир, я тебе уже говорил.

— И что это значит?

— А почему ты ушел из дома?

— Потому что... — по инерции начал шут, но оборвал себя и быстро спрятал все воспоминания, как можно дальше.

Дракон глубоко вздохнул.

— Я думаю, будет честнее, если я расскажу тебе о своем мире, когда ты осмелишься рассказать мне о своем бегстве, согласен?

— Согласен, — опускаясь на камни рядом с ним и прижимаясь к его боку спиной, выдохнул шут. — А что там, в городе, ты не знаешь?

— Девочки с Веровеком наводят порядок. Кстати, твоего собрата по ремеслу скрутили и теперь по моему совету держат в изолированном от людей помещении. Дом баронессы на осадном положении, так как боятся, что если придет кто-то, в ком нет твоих нитей, этот Лютикмилш сможет подавить его волю и вырваться.

— Лютик, хоть и считается безобидным цветком, именно из его выжимки готовят очень опасный яд.

— Я знаю. А из ландыша, напротив, лекарство, — даже не видя оскала драконьей морды Шельм знал, что Ставрас улыбается.

— Почему ты выбрал меня? — очень тихо спросил он, запрокидывая голову и подставляя лицо ласковому солнцу.

— Потому что захотелось.

— Это не ответ.

— Ну, может, я решил еще раз попытать счастье с человеком. Как любой уважающий себя лекарь, выбрал себе ученика. — Напряжение, которое сковало дракона после этого признания, не осталось незамеченный шутом, но он не стал заострять на нем внимание.

— Хм, знаешь, мне амбиций не хватит возжелать в единоличное владение целое королевство. Меня вполне удовлетворяет шутовской колпак. Так что, оправдаться тем, что не хотел обезглавливать королевство, у тебя уже не получится.

— Ну да, тебя послушать, осталась самая малость, — протянул Ставрас, опустив тот факт, что Августу в самом начале амбиций тоже не хватало.

— Это какая?

— Убедить тебя, что тебе нравятся не только девушки, но и один конкретно взятый дракон.

— Который и не дракон вовсе?

— Ага.

— Ну, зная твои методы убеждения, может быть, у тебя и получится.

— Ну-ну, — скептически протянул Ставрас и неожиданно исчез.

То есть, это шуту показалось, что он исчез, и Шельм, не ожидавший такого подвоха, опрокинулся навзничь, лишившись опоры за спиной. Над ним склонился усмехающийся лекарь.

— Ты! — возмущенно выдохнул шут, одним прыжком вставая на ноги и поворачиваясь к нему.

Ставрас расхохотался. Шельм прищурился и сладенько протянул:

— Милый, а дай я тебя поцалую!

— Да, не вопрос, — отсмеявшись, весело согласился лекарь, но встретив решимость в глазах шута, покачал головой, отвергая все предыдущие глупы шалости: — Ты почувствовал во мне симпатию к Августу, но так и не понял, что мои чувства к нему были исключительно платоническими. Я дракон, был драконом, родился им. Это у людей любовь переплавляется в либидо почти мгновенно, у моего же народа такой осторой необходимости в размножении нет, поэтому и устроено у нас все несколько иначе.

— Хочешь сказать, что я зря тут переживаю и мы можем быть просто друзьями?

— Знаешь, для друзей я несколько старше тебя, — улыбнулся лекарь, радуясь, что мальчишка понял его правильно. К тому же, Шельм снова не разочаровал, когда озвучил свою догадку.

— А если я не хочу такого наставника?

— Кто же тебя теперь спрашивать будет?

— Эй! А тебе не приходило в голову, что так не честно?

— А тебе не пятнадцать лет, чтобы меня этим попрекать.

— Эй-эй! Я маленький, наивный, белый и пушистый, а ты издеваешься! И вообще воспользовался моей беззащитностью, вот!

— Ну, что ты, я в твоей пушистости не сомневаюсь, просто, как лекарь, авторитетно заявляю, что ты безусловно таким и был, пока не заболел.

— Заболел? — растерянно моргнул шут.

— Конечно. Чем, как не болезнью объяснить, что теперь ты зелененький и склизкий?

— Интересно, и кто после этого из нас шут?

— Не беспокойся, я согласен на пальму первенства, но только между нами.

— Ну да, конечно. А с остальными отдуваться, значит, мне?

— А ты думал в сказку попал?

— Был бы в сказке, — напустив на себя притворную печаль, выдал шут, — ты бы надо мной надругался.

— Чего? — все благостное настроение Ставраса как рукой сняло. Лекарь нахмурился.

— Ну, как же, — шагнув к нему и ковыряя пальчиком кожу темно-коричневой лекарской куртки на плече, отозвался шут, не глядя ему в глаза. — Ведь в сказках драконы девиц крадут и держат в своих пещерах, полных сказочных богатств. Вот я и думаю, на что им эти дурынды, как не для того самого.

— Ты не принцесса.

— Правда? — глаза шута изобразил на лице умильное выражение и старательно захлопал ресницами.

Ну, просто несносный мальчика. Ставрас даже позволил себе поразмышлять, как бы было хорошо, если бы он понял, какой он на самом деле года четыре назад, вот тогда бы ничто не мешало бы ему отшлепать шельмеца.

— Кончай паясничать, — сказал дракон строго.

— А если у меня настроение хорошее? Жив остался — грех не порадоваться.

— Порадоваться, говоришь? — Ставрас хитро прищурился, — Ну, давай попробуем! — и, устав от словесных баталий шагнул в бездну, разверзшуюся у него за спиной, утягивая за собой не успевшего ничего понять Шельма.

— Вот так всегда, — прокомментировал шут, с трудом удержавшись на ногах, вцепившись в предплечья придерживающего его лекаря, и обозревая комнату, в которой они оказались в окружении целой толпы цыган, среди которых мелькнуло и лицо Веровека, стоящего рядом с Роксоланой. — Только настроишься на непристойности, а тут такая подстава. Ты меня совсем не любишь, дорогой, — и трагически вздохнул, да так, что у большинства присутствующих на щеках появился румянец.

— Ну, извини. Сам же понимаешь, сначала дела, потом любовь, — отозвался Ставрас, отступая от него.

Шут еще раз горестно вздохнул.

— Вот уйду от тебя, будешь знать.

— Это к кому же?

— Да, вот хотя бы к нему, — ткнув пальцем в одного из цыган, возвестил шут. — Чем не красавец мужчина?

— Тем, что я красивее, — непреклонно заявил лекарь и шагнул в сторону застывшей статуей баронессы, склонившись в учтивом поклоне. — Здравствуйте, я Драконий Лекарь. Рад, что с вами все в порядке.

— Вашими стараниями, — тепло улыбнулся та, покосившись на шута, самозабвенно строящего глазки одному из её подчиненных.

— Не совсем моими, в первую очередь вот этого молодчика, — обронил Ставрас, кивнув в сторону Шельма, не прекратившего паясничать ему назло. Все цыгане недоверчиво уставились на шута.

— А я что, я ничего, — отозвался тот, и попытался снова по-девичьи похлопать ресницами, за что получил очередной подзатыльник.

Возмущенно вскинулся, но лекарь коротко отбрил:

— Можешь считать, что ревную. И хватить из себя дурака корчить. Мадам, если возможно, мы бы хотели сначала перекусить, а потом поговорить обо всем случившемся.

— Конечно-конечно. Но вы не представите мне вашего спутника, Ставрас Ригулти?

— Шельм Ландышфуки.

— Королевский шут? — недоверчиво прищурилась баронесса.

— Да.

— Тогда скажите мне, что рядом с моей дочерью стоит не королевич.

— Не скажу.

— Я-я, скажу! — тут же воскликнул шут, но исправить ситуацию уже не успел.

— Что?! — закричала Роксолана, повернувшись лицом к застывшему Веровеку. Но прочитала ответ в его глазах. — Да, как ты мог?!

Звук хлесткой пощечины приморозил к полу всех в комнате, лишь юная цыганка метнулась к двери и исчезла за ней без следа.

10.

Шельму явно не спалось. И это несмотря на полный победных свершений день, насыщенный событиями, как приятными, так и не очень.

Отчего-то сейчас в темноте спальни казалось, что неприятного было больше. Стоит вспомнить хотя бы допрос масочника Лютикмилша и картинную ссору Роксоланы с Веровеком, причем оба на праздничном пиру, устроенном на подворье баронессы в честь Драконьего лекаря и его спутников, делали вид, что вообще друг друга не знают. Шельм косился на них, но вмешиваться не спешил.

Ставрас следил больше за ним, чем за королевичем. Во-первых, все еще были сильны отголоски запечатления, и мальчишку из поля зрения выпускать не хотелось категорически. Во-вторых, лекарь уже понял, что шут куда как внимательнее относится к названному брату, чем стремится это показать и если появится возможность помирить королевича и цыганку, он непременно ею воспользуется. И Ригулти справедливо полагал, что у него это получится куда как тоньше и не навязчивее, чем у любого другого.

Но на протяжении всего импровизированного праздника шут так и не нашел способа вразумить Веровека и Роксолану. Да что там, даже баронессе это не удалось, хоть она и пыталась поговорить с дочерью, уже жалея, что так необдуманно решила осведомиться о личности полноватого мальчишки с королевской осанкой, показавшимся ей похожим на наследника, которого она видела как-то в столице, куда периодически наведывалась. Так что, все пришлось оставить так, как есть.

Шельму такое положение вещей совсем не нравилось, но он рассудил, что лучше все же дать возможность этим двоим остыть и как следует подумать о своем поведении. Поэтому остаток вечера он провел, кокетничая со всеми молоденькими цыганками, попадавшимися у него на пути, и просто несказанно удивил хозяйку дома, объявив, что две комнаты для них со Ставрасом готовить совсем не обязательно, вполне хватит и одной. На что ему объяснили, что в доме баронессы нет комнаты с двумя кроватями.

Шут захлопал голубыми, под цвет волос, ресницами, и с милейшей из своих улыбок отозвался, что это просто прекрасно, так как спать он собирается на одной постели с лекарем. Проходящая в это время мимо них с баронессой молоденькая девушка, которой, впрочем, как и многим другим, сегодня вечером юный шут оказывал недвусмысленные знаки внимания, так и замерла рядом с открытым ртом. По-видимому, она надеялась посетить обходительного и веселого юношу ночью и, наверное, так и стояла бы, недоуменно хлопая глазами, если бы баронесса не прикрикнула на нее, отправляя распорядиться насчет одной комнаты для лекаря и шута. Шельм просиял и снова убежал танцевать, закружив в веселом танце вовремя подвернувшуюся такую же юную, как он сам, но уже другую цыганку.

Баронесса подошла к Ставрасу, все это время безучастно стоящему в отдалении у плетенного в корзиночном стиле крыльца. Она догадывалась, что лекарь прекрасно слышал их разговор с шутом, но искренне недоумевала, почему тот не вмешался и не осадил нахального юнца.

— Вы уверены, что мне следует прислушаться к его настойчивости? — максимально деликатно спросила она, заглядывая в светло-карие, почти желтые глаза лекаря.

— Разумеется, — едва уловимо улыбнулся тот. — Вы же не думаете, что я позволил бы ему зайти так далеко в обычной, ничего не значащей шутке?

— Тогда, прошу прощения за мою настойчивость, но, неужели, вы действительно любите его?

— Не совсем. Но нам нужно сделать этой ночью одну вещь, поэтому и ему, и мне будет неудобно, если ваши красавицы начнут табунами захаживать к нему в комнату, якобы ошибившись дверь.

— О! — Баронесса расслабилась, потому что такое объяснение виделось ей вполне приемлемым. — Но, разве это безопасно, — осторожно зашла она с другой стороны.

— Он масочник, — лекарь озвучил то, что спровоцировало опасение баронессы. По настоянию Шельма его секрет был открыт ей, хотя изначально Ставрас вообще предлагал никому не рассказывать, опасаясь, что после таких откровений Ландышфуки придется нелегко. А драконы, испытав счастье запечатление, становились похожими на наседок и всячески старались оберегать своих "хрупких подопечных". Не избежал этой участи и лекарь. — Но именно он спас вас.

Женщина недовольно поджала губы, но крепко задумалась. Вспомнилось, как вел себя человек поработивший цыган на допросе, устроенном ему Ставрасом в компании всех семи баро Дабен-Дабена. Почти сразу стало ясно, что у магов-масочников не совсем человеческие корни, хотя к кому бы они могли принадлежать, если не к людям, было не понятно. При этом, Шельм явно разительно отличался от большинства представителей своего рода. Поэтому неудивительно, что мальчишка сумел заинтересовать неприступного Драконьего Лекаря, потому что оказался едва ли не единственным из своих сородичей, кто в открытом противостоянии принял сторону людей и драконов. Можно ли после этого доверять ему? Баронесса сомневалась. Но много ли масочников она видела на свеом веку? В том-то и дело, что вместе с Шельмом только двух. Но отчего-то лекарю все же верилось. Что-то он разглядел в этом голубоволосом паяце. Поэтому, цыганка просто поверила ему на слово и расспросы прекратила.

Ставрас же еще какое-то время понаблюдал за веселящимся шутом и покинул двор, на котором цыгане устроили танцы вокруг высокого костра. И совершенно не ожидал, что почти сразу же за ним в комнату, отведенную для них с Ландышфуки, ворвется раскрасневшийся и счастливый до неприличия Шельм.

— А королевича ты с кем оставил?

— Как с кем? С девчонками, конечно. Видел бы ты, как на него Рокси косится, когда его другие девчонки танцевать приглашают.

— И, по-твоему, это нормально?

— По-моему, — отозвался шут, с размаху падая спиной на мягкую постель и раскидывая руки в стороны, — он ей понравился, потому она так и взбесилась, узнав, что он не просто рубаха-парень, который с ней картошку чистил у ручья, а королевич. Наверное, думает, что, такому как он, она и не нужна, так, поигрался в неграмотного и жизни незнающего, а на следующий день забудет. Но номер-то в том, что она ему тоже нравится, и даже очень.

— И что же хорошего в том, что эти твои девушки, с которыми он танцует, их еще больше отдаляют друг от друга? — спросил Ставрас, сбрасывая на простую, без изысков деревянную скамью свою куртку из темно-коричневой, почти черной, кожи, и расшнуровывая сапоги.

— В том что, ревнуя, она не потерпит такого пренебрежения к себе, и обязательно попытается с ним помириться.

— Ты уверен? Она все же не кисейная барышня из столицы, а чистокровная цыганка, дерзкая, гордая.

— Не уверен. Но, а вдруг, все же сработает?

— Ну, только если вдруг. Подвинься. И вообще, ты ко сну переодеваться не собираешься?

— Ты что, хочешь на меня ночную рубашку и чепец накрахмаленный натянуть?

— Нет. Но не мешало бы.

— Это еще почему?

— Из вредности.

— А не из ревности, случаем? — приподнимаясь на локтях, хитро прищурился шут.

— Разумеется. Надо же подтвердить твою теорию, которую ты на Веке с Рокси испытываешь.

— Конечно, надо! — наигранно обрадовался шут, но стоило взгляду лекаря из немного игривого стать серьезным и задумчивым, тут же скатился с кровати и принялся быстро готовиться ко сну.

Ставрас забрался под одеяло и блаженно прикрыл глаза, вытянувшись в полный рост. Рядом шуршал одеждой Шельм, но лекарь даже головы в его сторону не повернул, когда тот залез под второе одеяло, принесенное по его же просьбе. На кровати вполне хватало место, чтобы не соприкасаться друг с другом. Но Шельм удивил Ставраса предупредительность.

— Уверен, что мне не нужно быть ближе? Не скажу, что соседство доставит мне удовольствие, но если это нужо для моего дракона, — шут невольно сделал ударение на предпоследнем слове. Ставрас улыбнулся в потолок, потом скосил на парня глаза.

— Нет. Так вполне нормально. Главное, что я могу слышать твое дахание.

— Как будто в соседней комнате ты бы меня не услышал.

— Услышал бы, но ты ведь не за этим озаботился нашей совместной ночовкой.

— Догадливый какой.

— А подробнее? — Ставрас перекатился на бок и всмотрелся в лицо масочника.

— Ты перед сном и сразу по пробуждении расслабленный, обычно, проще вытянуть хоть какие-то сведения о... ну, да, меня интересуют драконы, а, что, нельзя?

— Почему? Теперь-то сам бог велел!

— Ты же говорил, что боги, считай, что приживалы. И вообще неприятные типы.

— И что? А еще я прожил среди людей ни одну сотню лет и привык изъяснятся расхожими фразами.

— Ладно, я понял, — как-то подозрительно покладисто пошел на попятную шут. Потом и вовсе о чем-то глубокомысленно замолчал, больше не поднимая на лекаря глаз.

Ставрас, конечно, не обрадовался такой перемене в настроении спутника. Когда тот в таком странном состоянии, невольно будешь ждать подвоха. Но время утекало сквозь пальцы, а Шельм все так же мирно посапывала рядом, только руку протяни. Это умиротворило лекаря, он прикрыл глаза и собрался уже последовать в свое ночное путешествие по драконьим снам, как весь настрой ему снова перебил просто несносный шут, каким-то поджопным чувством умеющий выбирать время для этих своих вопросов.

— Ставрас?

— М?

— А что тебе во мне нравится больше всего?

— В смысле? — от такой постановки вопроса лекарь опешил и снова открыл глаза, чтобы иметь возможность как следует рассмотреть неугомонного мальчишку.

— Ну не знаю. Особенность характера, магия, может, просто лицом приглянулся... или, — голос шута изменился и в нем появились те саамы, шутовские интонации, которые Ставрас медленно, но верно начинал ненавидить, — часть тела? — Невинно мурлыкнул шельмец.

Ставрас мысленно досчитал до десяти. Все-таки в его почтенном возрасте прибегать к рукоприкладству в качестве единственного доступного средства убеждения как-то не с руки. За время этой коротенькой передышки, ему в голову пришел выдающийся ответ, Ставрас внутренне даже рассмеялся от удовольствия, похоже, он придумал, чем уесть неугомонного шута.

— Живот, — не задумываясь, бросил лекарь и перекатился на спину, заложив руки под голову.

— Э? — протянул Шельм, явно выбитый из колеи таким заявлением. Но, после того, как Ставрас не счел нужным пояснить, все же рискнул возмутиться: — Это, вообще, нормально? Что-то ваше, драконье, да?

— Тебе никогда не говорили, что много будешь знать...

— Эй! Но мне же теперь всю жизнь с тобой... — он осекся, поймав на себе драконий взгляд лекаря. То, как обычный, человеческие зрачки, перетекали в змеиные, узкие, завораживало. Шельм понял, то не уследил за языком. Похоже, не один Ставрас расслаблялся на привале.

— Я не довогорил. Не договорил!

— И это радует, — неприязненно откликнулся Ригулти.

Шельм вздохнул. Интересно, теперь с этим драконом всегда так будет, как на пороховой бочке? Но словно задавшись целью убедить его в обратном, Ставрас без понуканий пояснил:

— Именно поэтому я хотел, чтобы ты ехал на Шелесте передо мной, а не сзади.

— Не понял, в чем тут связь? — Шельм нахмурился.

— Не вдаваясь в подробности... Даже не проси, — строго предупредил лекарь, оборвав себя на середине фразы. — Так вот, для драконов живот — особое место. А ты, сидя на лошади сзади меня, невольно имел к нему прямой доступ.

— Я и спереди имел...

— Руками.

— Это... неприятно?

— Более чем. У нас посторонних под брюхо не пускают, ясно теперь?

— О!

— А вообще, если хочешь знать, когда я впервые посмотрел на тебя более пристальный взглядом, чем на пустое место...

— Конечно, хочу! — Оживился шут, который уже и про сон забыл. Когда еще удастся развести Ставраса на столько откровений скопом.

— С турнира. Помнишь?

— Ага. Помню, сколько мне трудов стоило уговорить тебя участвовать.

— Уговорить? Скорее, принудить хитростью и коварством, — пробурчал Ставрас недовольно. Но на самом деле, вся проблема была в том, что ему банально было стыдно, но не за Шельма, как можно было бы предположить, а за себя. В том, что пришлось согласиться на его условия в тот злополучный день, был виноват только он сам. А тут еще парень подлил масло в огонь, когда вдруг в порыве ответной откровенности, выпалил.

— Я тебя проспорил тогда, вот и принуждал.

— Это кому же? — Хмуро воззрился на него лекарь.

— А ты ему голову не откусишь?

— Честно лекарьское.

— Сомневаюсь, что в лекарском обличье, ты можешь что-то кому-то откусить, так что давай драконье.

— Хитер!

— За то и выбран, нет?

Ставрас был вынужден согласится.

— Ладно, за это тоже. Честное драконье.

— С королевой, — неохотно признался шут, — она отчаилась затащить тебя на светсткое мероприятие и взяла меня на спор, когда я не ожидал.

Ставрас хмыкнул, невольно вспоминая тот день.

Все началось с того, что весь празднечный вечер, который Ставрас все же посетил, а не проигнорировал, как обычно, чтобы хоть как-то развеяться, несносный шут не отходил от него ни на шаг. Так что, очень скоро от одно взгляда на его улыбку "а-ля коварный соблазнитель, преследующий прекрасную фурию", которую Шельм с упорством блаженного испытывал на нем, становилось тошно. Потеряв надежду избавиться от приставучего юнца, успевшего набить оскомину, своими силами Драконий Лекарь не выдержал и пробормотал в присутствии короля, что некоторых особо резвых хоть раз полезно высечь для острастки. И меньше всего в тот момент ожидал, что Палтус воспримет его слова, как руководство к действию.

А шут улыбался. Стоял и улыбался, легко опираясь руками на специальную балку, держащуюся на двух столбах, которые были вбиты чуть в стороне от основной аллеи дворцового сада специально для таких вот провинившихся, которых король желал наказать здесь и сейчас, не отходя далеко от пышного бального зала. Правда, обычно их к ней приковывали, чтобы не сбежали, но шут приковываться отказался наотрез. Все думали, что сбежит, но он улыбался, светло и почти по-детски лукаво, а за его спиной резал воздух и тонкую светлую кожу хлыст. Несколько раз хлыст изогнулся, огибая стройное тело, и красные отметины от его "поцелуев" остались не только на спине, но и на плоском животе голубоволосого парня, так не похожего на себя без пестрой ливреи и шутовского колпака. Две ярко-розовые полосы с острым окончанием по обе стороны от пупка. Ставраса передернуло, когда он их увидел. Позволить плети облизать живот, это было слишком. Просто отвратительно. Из глубины древней души поднялось нечто темное, что непременно следовало выплеснуть в самое ближацшее время, иначе неизвестно, чем могло бы все закончится. Противнее всего, что именно из-за его слов шут был вынужден пройти через такое опасное унижение.

Ставрас стоял в толпе зубоскалящих придворных, которым шут изрядно насолил, и они не преминули поехидничать над его незавидной участью, но смотрел только эти на жуткие отметины. Красиво, если бы не было так больно. Поднять глаза и взглянуть в лицо мальчишки, которого он собственноручно подвел под монастырь, лекарь так и не смог.

Пятнадцать хлестких ударов хлыста и ни на миг не погасшая улыбка. Ставрас не видел её, но чувствовал всей кожей, точно так же, как чувство вины, рубцами выжигающее под ней свой тонкий узор. Именно, после того как экзекуция завершилась, и шуту позволили снова надеть рубашку, лекарь поймал себя на мысли, что тот просто не мог ни предугадать, как король может отреагировать на нечаянно оброненную им фразу. И, скорей всего, будучи парнем не глупым, (как бы в свете и полусвете Столицы не было принято считать обратное), легко спрогнозировал именно такой для себя исход. Но, когда шут, успевший привести себя в порядок, поймал его уже у конюшен и строя из себя придворную даму взмолился "защитить честь его любимого на турнире..." лекарь не смог отказать, потому что чувствовал себя виноватым в незаслуженном наказании. Просто не смог. А так все хорошо начиналось! И почему в тот вечер он просто не ушел, пока мальчишка его окончательно не достал, а все же продолжил эту глупую и совершенно не подходящую ему игру? В ту пору ответа не было. Теперь, кажется, нашелся. Мир уже тогда начал вокруг них свой собственный танец, чтобы медленно, но верно подвести Радужного Дракона к новому запечатлению, чтобы удердать в своих пределах, не дать уйти, о чем тот уже начал грешным делом подумывать.

— Ладно, зачем тебя науськала королева, я понял, но за что Палтус на тебя в тот день так осерчал, что даже до плетей опустился? — спросил лекарь у притихшего шута.

— В постели фрейлины застукал.

— И что с того?

— Понимаешь, он сам к ней клинья подбивать навострился, а тут вваливается, значит, без стука в её комнату с миленьким таким букетиком ромашек, а там, в постели вместе с его несостоявшейся пассией я, собственной персоной. А главное, за что пострадал-то: когда он с ней только перемигиваться начал, девчонка быстро смекнула что к чему и начала шарахаться на всяких там приемах, как от огня, а потом в светлицу к себе забьется и в слезы. Я её как-то застукал. Рассказала в чем проблема, ну я, дурак, и вызвался помочь.

— То есть, номинально в её постели ты присутствовал, но фактически...

— Да, нет. И фактически тоже. Я не настолько альтруистичен, должен же я был знать, ради чего стараюсь, — криво усмехнулся шут и тут же хитро прищурился: — Ревнуешь?

— Ага. Нещадно. Так что там с королем?

— Да, ничего. Я за тобой в тот вечер потому и таскался, как банный лист приклеенный, знал же, что при тебе он меня трогать не рискнет. Но когда ты сам предложил, он, конечно, за эту идею всеми конечностями ухватился. А с турниром вообще случайно получилось. Я и вспомнил-то о нем, только когда тебя у конюшен увидел. Королева, конечно, опасная женщина, но поспорила она со мной на неделю молчания, а уж с этим проблем бы точно не было. Я уже начал прикидывать, как можно было бы шутить без слов, знаешь, даже как вызов своему шутовскому искусстку воспринял. Но мне за плети так обидно стало, вот я тебя и припряг под шумок, — покаялся Шельм и прикрыл глаза. — Злишься?

— Хм, на дураков злиться, себя не уважать.

— Угу. Я — дурак, кто же спорит?

— Вообще-то, я себя имел в виду.

— Ага. Любовь до гроба, дураки оба, — Шельм приоткрыл глаза и немного грустно улыбнулся. — Летать хочу. Возьмешь?

И Ставрас не смог ему отказать.

— Кстати, — рассекая мощными крыльями воздух иного мира, Ставрас неожиданно продолжил разговор, начатый еще в спальне. — Знаешь, драконы редко в естественной среде задумываются о таких предметах обихода, как одежда.

— И что с того? — немного рассеянно отозвался Шельм, восседающий у него на спине и жадно рассматривающий окружающий их необычный пейзаж.

Начнем с того, что в этом мире небо было не ультрамариново-голубое, а нежно-сиреневое, по крайней-мере ночью. Так еще на нем, усыпанном тусклыми звездами, висели сразу три луны, причем все разных цветов и размеров. Самое крупное, а, значит, и самое близкое к этому миру ночное светило было красноватого оттенка, то, что посередине, зеленоватого, ну, а самое дальнее, нежно-голубого. Красиво и завораживающе.

Шут свесился вниз, чтобы взглянуть на землю под ними, но не успел, его отвлекли слова Радужного Дракона про одежду его сородичей. Действительно, если дракон не принимает человеческую форму, зачем ему одежда? Да и если даже принимает, то все равно, если рядом нет настоящих людей, она ему тоже ни к чему.

— Но при этом, как я уже сказал, драконы очень редко, только в исключительных случаях обнажают перед сородичами брюхо.

— Все-таки рещил разоткровенничится, — обрадовался Шельм и сразу же задал наводящий вопрос: — И почему же? Неужели, такие стеснительные?

— Это что-то на уровне инстинктов. С брюха мы наиболее уязвимы, понимаешь? Поэтому, обнажить его перед другим драконом — приблизительно то же самое, что в вашем случае с головой и той частью тела, что отвечает за репродуктивную функцию. Первую вы защищаете всеми силами чуть реже, а вот вторую всегда, первым делам хватаясь именно за нее, ну, или в клубок сворачиваясь, чтобы не достали.

— То есть, у вас прилюдная, точнее придраконья демонстрация брюха считается чем-то неприличным?

— Нет. Просто это один из косвенных признаков доверия к партнеру.

— А есть и не косвенные?

— Есть, — отозвался Радужный и заложил крутой вираж.

Шут сильнее впился в жилистую шею руками, а в чешуйчатые бока ногами, ощущая, как сердце сладко ухнуло в пятки.

— Как же здорово! — перекрикивая свист ветра в ушах, прокричал он и расхохотался от восторга. Ни дать, ни взять, мальчишка!

Ставрас хмыкнул и, поддавшись порыву, дохнул: но не пламенем, что порой вырывалось из глоток Рубиновых драконов, и даже не снегом со льдом, что иногда выдыхали Сапфировые, а какой-то волшебной радужной дымкой, искрящейся в свете целых трех лун.

— Что это?! — изумленно воскликнул Шельм.

— "Северное сияние". Мой дар и мое проклятие. Так что, не ты один считаешь то, чем наделен с рождения, проклятым даром.

— А что оно делает?

— Сейчас ничего. Просто радует глаз. Но, когда я злюсь, лучше тебе не знать.

— Но...

— Лучше один раз увидеть, Шельм, чем тысячу раз услышать, — отделался старой мудростью Ставрас, уже жалея, что открыл ему эту сторону своей Радужной ипостаси. И одобрительно отметил про себя, как шут у него на спине весь напрягся, словно взведенная тетива, когда услышал его слова, которые можно было понять двояко.

— Ты собираешься с кем-то сражаться?

— Нет. Поэтому я искренне надеюсь, что ты никогда не увидишь мое "Северное сияние" в действии.

— Не увижу и хорошо, — с ощутимым облегчением выдохнул Шельм, и сам не понял, как распахнул глаза уже в их со Ставрасом общей постели. — В чем дело? — изумленно заморгал он.

— Кажется, что-то случилось, — подал голос Ставрас со своей половины.

Дверь распахнулась настежь и в её проеме застыла довольно громоздкая фигура.

— Веровек?

— Мы уезжаем!

— С чего это вдруг?! — праведно возмутился шут.

— Просто уезжаем и все! — ничего не объясняя, повторил королевич и с места не сдвинулся.

— Да, ладно тебе. Кто же на ночь глядя срывается? — вновь попытался вразумить его Ландышфуки.

— Поднимайся, Шельм.

— Но, Ставрас!

Один взгляд и шут с мученическим вздохом скатился с кровати вслед за немногословным лекарем, быстро оделся и поплелся на выход. Но все равно, протискиваясь мимо застывшего в дверях Веровека, сделал страшные глаза в его сторону и прошипел, убедившись что Ставрас, ушедший вперед, его не услышит:

— Придется объясниться, братец.

— Объяснюсь, — отрезал тот таким тоном, что Ландышфуки чуть не подавился уже пришедшей на язык остротой.

Да, чтобы довести Веровека до такого состояния, нужно очень постараться. Интересно, и кто бы это мог сделать?

11.

Шелест разве что копытом у виска не покрутил, когда вся троица заявилась к нему в стойло до рассвета. Причем, Ставрас все же додумался записку для мадам баронессы черкануть, а то бы так и уехали не попрощавшись.

Во дворе все еще продолжалось гулянье, правда, уже вяло и без того огня, что был вначале. Да и костер, не так давно вздымавшийся до небес, прогорел и доживал последние часы уже почти не дающими жара углями. Сборы много времени не заняли. Всего и понадобилось, что лошадей оседлать. У Ставраса мелькнула мысль лично позаботиться о плененном масочнике, но Шельм вовремя уловил её, не даром они с ним теперь были связаны, и капризным голоском протянул, оставшись верным себе.

— Ты лучше меня, как зеницу ока береги, а не о посторонних мужиках заботься, милый!

— Зачем это? — нахмурился лекарь, не считающий, что судьба коварного врага повод для юмора и шуток.

— Затем, — наставительным тоном пояснил Шельм, — что если я умру, мои нити умрут вместе со мной, и Лютик легко избавится от пут. Но пока я жив, сделать это при всем желании и даже при помощи извне, не сможет. Я затянул их на нем специфическим узлом. Такой не скоро найдут, даже если попытаются.

— То есть, по-твоему, я зря беспокоюсь, и его и без нашего участия доставят в Столицу?

— Я думаю, что у нас есть дела и поважней.

— Какие, например?

— Ну, кроме того, что тебе Веровека еще учить и учить, лично я бы не отказался узнать, какая сволота потрошит драконьи кладки и яйца распродает по сходной цене.

— Ты прав, — коротко кивнул Ставрас, легко взлетел в седло топчущегося рядом с ними Шелеста и протянул руку замешкавшемуся шуту.

— Ну, чего ты? — Ворчливо вопросил Ригулти.

— Да вот вспомнил про твое неприкосновенное брюшко, — хмыкул шут и поднял на лекаря глаза. — Я мог бы взять одного из коней баронессы. Не думаю, что она оскорбиться.

Ставрас все еще молчал, поэтому шут занервничал.

— У меня есть деньги, могу ей их оставит, только боюсь оскорбить.

— Нет, — отмер лекарь, наконец, придя к какому-то решению. — Мне будет спокойнее, если за тобой буду присматривать не только я, но и Шелест. — И снова настойчиво протянул парню рукою

Тот покорно вздохнул и взлетел в село позади него.

— В принципе, я мог бы и спереди когда я теперь знаю, что это не для того, чтобы унизить, — пробормотал он.

— Мы запечатлены, — напомнил Ставрас, зная, что ускакавший вперед Веровек не может их слышать. — Теперь можно, — и сам заставил шута обхватить себя руками.

Тот больше не стал пререкаться по пустякам, раз уж лекарь так настойчиво дает понять, что разговор исчерпан.

Привал они сделали лишь на рассвете, чтобы позавтракать, благо успели пополнить запасы еще до того, как начались цыганские гуляния. Тогда шут и выспросил у королевича, что собственно случилось. Нахально подкрался со спины и увлек, опешившего от такой наглости Веровека, в кусты.

— Ну что, братец, — ехидно так протянул Шельм. — Я требую объяснений!

Королевич смутился, отвел глаза, но все же сумел выдавить из себя:

— Она ко мне в спальню пришла.

— Кто? — изумленно захлопал глазами шут, не ожидавший такого скорого развития отношений Веровека с девушками.

— Рокси.

— Зачем? — тупо моргнул Шельм, у которого сходу в голове такой расклад, ну ни как не укладывался. Он вообще пока плохо мог поставить в один ряд три простых слова — "спальня", "Веровек", "девушка".

— Сказала, — продолжил тем временем даже не взглянувший на него королевич, — раз я принц, то должен получать только самое лучшее. А на подворье её матушки она считается самой красивой... И начала раздеваться.

Шут присвистнул. Такого от Рокси он точно не ожидал. Она же должна была понимать, что Веровек не то, что не воспользуется столь щедрым предложением, но просто оскорбится.

— А ты? — почему-то шепотом спросил шут, опускаясь на траву. Веровек скосил на него глаза и с тяжким вздохом присел рядом.

— А мне так мерзко стало от её слов, так противно, — прошептал он в ответ, — что сразу жить расхотелось, а уж под одной с ней крышей ночевать, тем паче. Ну, вот за что она со мной так?

— Не знаю, — честно признался Шельм.

Помолчали. А потом Ландышфуки, поддавшись какому-то порыву, неожиданно позвал его, уже зная, чем можно попробовать утешить опечаленного всем произошедшим королевича.

— Веровек.

— Что?

— А хочешь, я тебя магии учить буду, раз уж мечом махать тебя Ставрас учит?

— А я разве... разве я смогу... — растерялся от такого предложения тот, забыв о нерадостных мыслях.

— Ну, зачатки дара у тебя есть. Правда, он у тебя не такой, как у меня, но азам научить тебя я все же мог бы.

— Свечки взглядом зажигать и предметы двигать? — заинтересовался Веровек, который никогда и не помышлял ни о чем магическом. Маменька утверждала, что её сыночек, слава всем богам, идеален, и нет в нем зачатков этой мерзкой, непонятной и никому не нужной магии.

— Братец, да это так, семечки. А я намерен тебя хотя бы до орешков доучить, — весело подмигнул ему шут и протянул руку. — Ну что, по рукам?

— По рукам! — не задумываясь, пожал её Веровек и они улыбнулись друг другу.

Такими их и застал Ставрас, уставший ждать, когда же они там нашепчутся. Посмотрел сначала на притихшего королевича, уже не выглядевшего таким убитым, потом на шута, явно принявшего активное участие в мероприятии по поднятию боевого духа кровного брата. И, тщательно копируя тон самого Шельма, почти капризно заявил:

— Милый, ну я же ревную!

Мальчишки переглянулись и покатились со смеху.

— К братьям не ревнуют, дорогой! — объявил шут, выбравшись из кустов и похлопывая лекаря по плечу.

Тот фыркнул, но остался доволен. Судя по всему, Шельму все же удалось привести Веровека в чувство, а за это ему можно было многое простить. К тому же, если разобраться, Ставраса и самого начала увлекать эта игра в "милый-дорогой", так что теперь он уже осознанно подыгрывал неугомонному шуту.

Они продолжили путь. На самом деле края здесь были довольно безлюдными, ни деревень, пусть самых захудалых, ни тем более, городов. А все почему? Болота. Узкая полоса болотистой земли, прочерчивающая карту Драконьего Королевства неровным росчерком на подступах к горам. Лишь после болот, прямо у подножия гор расположились несколько поселений охотников и землекопов, занимающихся собственно охотой и добычей самоцветных камней. А чуть в стороне от них, лежал небольшой торговый город, куда стекались товары и таинственные находки не только с гор, но и из-за них. Между Кленовым Хребтом и Ущельем Битых Черепков тянулся кажущийся бесконечным проход на ту сторону, очень узкий, но тем не менее, по нему водили караваны. А за горами цвела оазисами и благоухала восточными специями таинственная страна под названием Эмират Персильваль. С ним Драконье королевство связывали давние торговые отношения. К счастью, только торговые. Какие-либо еще, в частности, военные просто не сложились. Очевидно, что через горы воевать не было никакого смысла. Сами же горные хребты и ущелья издревле считались вотчиной драконов, а с ними, как известно, можно дружить и только круглый дурак рискнет сражаться.

Так что, нашим путешественникам в ближайшее время нормальная, человеческая постель могла лишь только сниться. И все трое это четко понимали. К тому же в этой части страны были нередки дожди, пусть никогда не превращающиеся в затяжные ливни, но все же. Поэтому хорошо было понятно желание Ставраса проскочить болотистый участок как можно быстрее и выбраться на твердую почву.

Но как бы он не погонял Веровека с его конем, те все равно безбожно отставали, а к вечеру и вовсе начали клевать носом на пару. Шельм, к тому времени вольготно устроившийся в кольце его рук, давно уже в наглую дрых. И даже завистливые взгляды Веровека не могли его разбудить. Сжалившись над королевичем, Ставрас выбрал участок земли посуше, на котором даже несколько невысоких березок росло, и скомандовал привал.

Веровек тут же спешился, наспех расседлал коня, не забыв привязать его к одному из деревьев, справедливо опасаясь, что тот может попасть в топь, если будет бродить по округе беспрепятственно, и быстренько расстелил одеяло в корнях одной из берез. А через несколько минут и вовсе уснул, явно забыв даже об ужине, так устал и измучился за этот день. Так что, ужинали они с Шельмом вдвоем.

— Ну и что у них там произошло? — доев, полюбопытствовал лекарь.

— Можно подумать ты не слышал, — пожал плечами непривычно задумчивый шут.

— Слышал. Но хочу узнать твое мнение. Что ты думаешь о её поведении?

— А тут и думать нечего, нравится он ей, причем сильно. Иначе не стала бы раздувать из мухи слона. Ну, подумаешь, с королевичем познакомилась, так сказать, в неформальной обстановке, тоже мне проблема. Ан нет, она, видишь, как все повернула. Нарочно ведь обидеть хотела, потому что сама себя уязвленной и обманутой чувствует.

— И что ты предлагаешь?

— Ничего. Сначала делаем все дела, возвращаемся в Столицу, а уж там думать будем.

— Логично, — одобрил Ставрас и начал готовиться ко сну.

Шельм все еще сидел почти неподвижно, отставив в сторону пустую миску, и смотрел на огонь. Лекарь улегся на расстеленное одеяло и повернулся в его сторону. Спать ему тоже, как ни странно не хотелось, даже притом, что прошлой ночью ему так и не удалось толком крылья размять. А вот понять, что творится в голове у голубоволосого мальчишки, он бы не отказался.

— Ты не уверен в том, что предложил ему? — навскидку предположил Ставрас, уставший слушать лишь треск поленьев и отдаленное кваканье лягушек со стороны болот.

— Ты о чем? — растерянно моргнул шут, оторвавшись от затягивающего зрелища.

— Об уроках магии, — пояснил Ставрас и впился в его лицо испытующим взглядом.

Шельм снова опустил взгляд в огонь.

— Шельм?

— Я думаю, они ему не будут лишними, но...

Ставрас ждал, терпеливо и молча. Знал же, что тот сам скажет, просто соберется с мыслями и решится. И Шельм оправдал его ожидания.

— Как я ему скажу, что масочник?

— Так же, как сказал мне.

— Ты другое дело.

— Почему?

— Потому что... там ситуация была, когда нельзя было не сказать, а тут...

— Так не говори. Скрывал же ты свой дар все это время, причем весьма успешно скрывал. Так что, вряд ли он поймет, если ты сам ему не скажешь.

— Я не могу. Не могу так, — в голосе шута появилась обреченность. Ставрас глубоко вздохнул и протянул к нему руку.

— Иди ко мне.

— Зачем? — а вот теперь вопрос прозвучал настороженно.

Лекарь усмехнулся.

— Не беспокойся, никаких непотребств. Просто погреться хочу, да и спать маленьким мальчикам давно пора.

— А взрослым дяденькам? — бирюзовые глаза шута хитро прищурились.

Ставрас так же хитро улыбнулся в ответ.

— А взрослым дядечкам спокойнее, когда некто очень беспокойный и создающий массу проблем, мирно сопит под боком, а не шастает неизвестно где.

— Я не собирался никуда отходить, — запротестовал шут.

Но лекарь перестал улыбаться, коротко вздохнул и повторил уже серьезно:

— Не важно. Понимаю, что когда я в этом виде, это может выглядеть как-то двусмысленно, но если бы ты по-чаще вспоминал, что я могу выглядеть иначе, то проще относился бы, я думаю.

— Ага. Забудешь тут. Как же! Да и теплее было бы, — мечтательно протянул он, укладываясь рядом. И словно воочию представляя, как Ставрас укрывает его от холода ночи своим перепончатым крылом. Надо же! Дракон. Настоящий дракон у него, масочника.

Ставрас лежал позади него практически неподвижно, когда спросил:

— Почему ты боишься сказать ему? Страшно, что отвернется?

— Я не знаю. Просто, я так давно скрывал это в себе, что кажется странным делиться с кем-то, — отозвался шут отстраненно. — А знаешь, что самое смешное?

— Не знаю. Расскажи.

— Вот вы все рисуете масочников, как этаких монстров и все такое прочее, а мы... мы были самой обычной семьей. Нет, честно. Никто нас не воспитывал злодеями или еще кем, да и не были мы ими... по крайней мере, до посвящения, — последнее Шельм прошептал совсем беззвучно, но Ставрас все равно расслышал, не в звуках, в мыслях.

А потом мальчишка вытолкнул его из себя. Лекарь замер за его спиной, словно человек, внезапно наткнувшийся на стену. Но, опомнившись, резко прижал к себе так, что дыхание перехватило.

— Ставрас! — сдавленно возмутился шут, но тот по-звериному рыкнул и зарылся куда-то ему в затылок, выдохнув:

— Не делай так больше.

— Я не хочу, чтобы ты видел! — запротестовал Шельм.

Ставрас понял, что с масочником надо быть аккуратнее. Он не такой легковерный, каким мог бы оказаться человек одного с ним возраста. Значит, надо как-то иначе все объяснить. Поэтому он с трудом заставил себя отстраниться. Дракону было физически необходимо чувствовать своего человека, раз ментально тот его к себе не подпускал. Разрыв прямого физического контакта грозил Ставрасу развоплощением, потому что подсознательно он понимал, если бы рядом с Шельмом он лежал в своей истинной форме, тот бы так не дергался. И не воспринимал бы его действия как нездоровые домогательства. Но он убедил себя в том, что он опытный и даже старый, он выдюжит, удержится на самом краю и не сорвется в развоплощение, пока мальчишка снова не впустит его в свою душу.

— Ты знаешь, что это считается невозможным, разорвать установленную запечатлением связь между драконом и человеком?

— Я не разрываю, я просто не хочу, чтобы ты смотрел сейчас.

— Почему? Не доверяешь?

— Нет. Доверяю, просто...

— Шельм?

— Это больно... — зашептал шут, и в его голосе зазвенели невыплаканные детские слезы. Лекарь вскинул руку в непроизвольном порыве обнять. Эх! Было бы вместо нее крыло, было бы так просто. Но Шельм вдруг сам придвинулся к нему, и так остался лежать, плотно прижавшись спиной к его груди, словно крадя удары сердца, словно заставляя свое собственное биться с ним в унисон. — Я не хочу вспоминать, — пробормотал он, сминая в пальцах край одеяла, на котором они оба лежали.

Ставрас тяжело вздохнул, сбросил оцепенение и тихо произнес:

— Не нужно, если не хочешь. Но больше не выталкивай меня так, это напрягает, знаешь ли. А я уже слишком стар для таких потрясений. Что будешь делать, если скончаюсь от инфаркта?

— Привяжу ниточки и буду дергать, чтобы шевелился и не вздумал концы отдать, надо же оправдывать свою маску, — хмыкнул Шельм.

Пальцы, стискивающие покрывало до побелевших костяшек разжались. Дыхание, сбившееся от неприкрытости чувств, начало выравниваться, и он постепенно расслабился, снова доверчиво принимая тепло, которым делился с ним Радужный Дракон.

— Впусти меня, — попросил Ставрас, — Мне не нужна твоя память, сам расскажешь, если захочешь. Я просто хочу слышать тебя.

— Зачем?

— Мне так спокойнее.

И шут впустил, снова открывая ему доступ в свое сознание.

— Знаешь, это ужасно непривычно осознавать, что теперь все время под присмотром.

— Ничего, привыкнешь.

— А если не привыкну?

— А вот "если" быть не может.

— Почему это?

— Потому что ты сам с каждым днем все больше открываешься передо мной, Шельм Ландышфуки.

— Угу. Только ты передо мной открыться не спешишь.

— Откроюсь, не переживай. Чуть позже.

— А почему не сейчас?

— Еще не дорос, — отрезал Ставрас.

Шельм возмущенно засопел, но возникать на эту тему больше не стал. А потом, уже засыпая, все же пробормотал:

— А полетаем еще?

— Полетаем. Если ты заснешь, наконец.

— Да, сплю я, сплю...

Но полетать им опять не дали. Правда, виной всему был на этот раз вовсе не Веровек, сам подскочивший, словно ошпаренный, когда чуть в отдалении раздался мелодичный, совсем не волчий вой. Вот это-то и испугало, вынуждая волоски на коже встать дыбом, и проснуться, невзирая на усталость.

— Что это? — полушепотом выдавил из себя королевич, хватаясь за меч, который теперь всегда клал рядом с собой.

— Чумрики, — равнодушно отозвался Ставрас, но за меч хвататься не стал.

Шелест, стоящий у березы рядом с нервно прядущим ушами конем Веровека, покосился на него и фыркнул, словно насмехаясь над дичью, возомнившей себя хищником.

— Кто? — изумленно выдохнул Веровек, название живности ему показалось весьма глупым и каким-то даже безобидным.

— Большие луговые собачки, — пояснил вместо вставшего на ноги лекаря, шут, оставшийся сидеть на одеяле.

— И что?

— И то, что они размером со взрослого медведя, имеют на каждой лапе солидный набор когтей и, в отличие от своего полу крысиного лугового сородича, плотоядны.

— Так чего же ты сидишь тогда! — возмутился Веровек и словно в ответ вой повторился, но уже совсем близко.

— Жду, когда подойдут ближе, — каким-то до безобразия ровным голосом, произнес Шельм.

Веровек окончательно растерялся и, подойдя к лекарю, вопросительно заглянул в глаза.

— Не беспокойся. Если Шельм спокоен, значит, знает что делает.

— Ты в этом так уверен? — недоверчиво покосился на шута королевич.

— Уверен, — убежденно отозвался лекарь.

— Что нам делать, пока он тут медитирует?

— Уже ничего, — криво улыбнулся Ставрас.

И даже не отшатнулся в отличие от Веровека, когда прямо перед ними из темноты вынырнула оскаленная морда с жуткими саблевидными передними резцами. Зверь коротко рявкнул и всей тушей плюхнулся прямо под ноги лекаря, заискивающе завиляв лысым куцым хвостиком.

— Ну, вот видишь, — наставительно произнес лекарь, протягивая руку и, словно собаку, гладя предводителя чумриков по голове, покрытой темно-бурым мехом.

Тот с готовностью подныривал под ладонь, напрашиваясь на ласку. Рядом топтались такие же здоровые, мохнатые твари, действительно, чем-то похожие на луговых собачек. Но Веровек, казалось, его даже не услышал. Он смотрел только на Шельма. Прямо из тонких, обманчиво хрупких пальцев шута ко всем зверям тянулись серебрящиеся в свете луны и звезд нити, такие невесомые, словно паутинка, но кажущиеся слишком нематериальными и невинными, чтобы быть таковыми на самом деле.

— Вот видишь, — повторил слова лекаря шут, не поворачивая головы, — я монстр воплоти, дорогой братец. Масочник. Все еще хочешь у меня учиться?

— Хочу, — неожиданно твердо буркнул Веровек в ответ.

Шельм медленно повернулся к нему и поднял глаза. Королевич выдержал его пустой взгляд. И тихо пояснил, зная, что не смотря на возню и тихое повизгивание все еще топчущихся рядом чумриков, и шут, и лекарь его услышат.

— Думаешь, я не знал, кто ты, когда соглашался?

— Что? — глаза Шельма непроизвольно распахнулись шире, так сильно был он удивлен этим откровением.

Веровек отвел взгляд, глядя на диковинных хищников болот, и напомнил, словно бы между прочим:

— Мы с тобой из дворца под шумок в город сбежали на ярмарку посмотреть, помнишь?

— Положим, — осторожно отозвался шут.

— Там дети на дороге играли в куличики, маленькие такие, несмышленые совсем карапузы, а мы мимо шли, яблоками ворованными из чужого сада хрумкали. В конце улицы, словно из ниоткуда появилась повозка. И взрослые, что вокруг слонялись, не сразу уразумели, что кони пьяного возницу понесли. Он несся прямо на детей, и никто этого не видел, никто. А когда увидели, было уже поздно. Помню, я застыл тогда, так страшно мне сделалось. А потом в стену впечатался боком, больно ударившись плечом, это ты меня оттолкнул. Кони затормозили сами, без участия возницы. Но окружающие этого даже не поняли. Они не видели твоих нитей, а я видел... — Веровек глубоко вздохнул, и продолжил: — Я, когда домой вернулся, первым делом к няньке кинулся. А как начал расспрашивать, отчего у человека из пальцев нити вырастают, и почему кони его слушаются, так она побледнела вся, подхватилась и унеслась куда-то, так мне ничего не объяснив. Вернулась уже с начальником дворцовой стражи дядькой Кримом, он у меня все выспрашивал, где я такого человека видел. Я и соврал, что дядька какой-то мимо проходил и детей спас. Мне поверили. А вечером Крим отцу с матушкой рассказал, а я подслушал, что марионеточник мне встретился и что дар у меня, дескать, нити эти самые видеть, развивать бы надо. А мать в слезы как ударилась, они с батей её насилу успокоили, ну а на следующий день она мне как раз с тобой дружить и запретила. Наверное, решила, что это из-за тебя я попал в место, где масочник мимо проходил.

— И что же, тебя это не смущает?

— Что именно?

— Что я масочник?

— Нет. А должно?

— Тебе должны были сказать, что все мы по определению монстры.

— Ну, значит, ты мое личное исключение, подтверждающее правило, — легкомысленно отозвался королевич, подошел к нему и протянул руку.

Шельм секунду смотрел на нее, потом принял, крепко пожал и легко поднялся на ноги.

— Ставрас, а ты что по этому поводу думаешь? — повернулся к лекарю Веровек, отпуская, наконец, руку кровного брата.

— Согласен с исключением, но против личного.

— Почему? — изумился королевич, не уловив подвоха.

— Потому что собственник, — пояснил лекарь с усмешкой.

Королевич замер и картинно закатил глаза.

— И когда только вам надоест эта бородатая шутка?

— Позвольте, когда это она обзавелась бородой? — прозвучал рядом с ним веселый голос шута.

— Да, сколько можно парочкой прикидываться! — не унимался Веровек, для которого эта тема, похоже, все же была больной.

— А с чего ты взял, милый братец, что мы прикидываемся? — не унимался шут.

— Да с того, что вы оба нормальные парни, ну, то есть, ты парень, а Ставрас мужик. Так что, нечего тут изображать из себя каких-то ненормальных.

— А ты братец все же редкостный ханжа. Что же, по-твоему, мы тут при тебе обнимашки с лобызаниями должны устраивать, чтобы ты поверил, а?

— Ставрас, ну хоть ты-то скажи ему! — попытался прибегнуть к последнему средству Веровек.

Но тот не внял его просьбам.

— Отпусти их, Шельм, — кивнув в сторону чумриков, мягко произнес лекарь, даже не взглянув на возмущенного королевича.

— А не хочешь какого-нибудь на мех и мясо пустить? Вон из того рыженького получилась бы отличная шубка, — полюбопытствовал шут до отвращения невинным голоском.

И только лекарь, связанный с ним узами запечатления, смог уловить проскользнувшее в голосе легкое напряжение. Убивать беззащитных против его магии зверей шут не желал, но в очередной раз устроил проверку своим спутникам.

— Это не охота, где каждый сам за себя и открыт перед противником. Это всего лишь самозащита. Мы защитили себя, они оказались слабей. Отпусти.

Шут на миг прикрыл глаза ресницами и нити все еще натянутые, обвисли. Веровек с облегчением выдохнул, похоже, ему тоже была неприятна идея так легко убивать беззащитных зверей, опьяненных магией. Чумрики растерянно заозирались, а потом быстро растаяли в ночи, не оставив после себя ни следа, ни даже звука.

— И как они в болото не проваливаются? — неожиданно полюбопытствовал Веровек, возвращаясь к своему отброшенному в сторону одеялу.

— С помощью природной магии, — пояснил лекарь, тоже укладывающийся. — Они умеют уменьшать вес собственного тела, поэтому никогда не проваливаются, даже в самую безнадежную топь. Но, если их убить, магия исчезает, и вес тела становится естественным, вот так-то. Странно, что ты этого не знаешь. Тебя же должны были обучать, в том числе рассказывать о зверях королевства, которым тебе предстоит в будущем править.

— Маменька разогнала всех учителей, — тихо вздохнул Веровек, кутаясь в одеяло.

— За что?

Королевич не ответил. Зато пояснил шут, присевший у костра, чтобы подбросить в него хворост.

— Рано или поздно каждый из них, кто обладал хотя бы зачатками дара, начинал его учить, ненавязчиво, конечно, но как только королева прознавала, что любимое дитятко мерзопакостной магии учат, устраивала дикий скандал. Король сдался быстро. Палтус вообще не любит конфликты в семье и всячески их избегает. Странно, что ты не знал.

— Я перестал следить за отпрысками королевской фамилии еще пару веков назад, — задумчиво произнес Ставрас, глядя ему в спину и совершенно не заботясь о том, что это откровение мог услышать кроме Шельма еще и Веровек, не успевший уснуть.

— Понятно, — тихо прошептал шут и больше не шелохнулся.

На этот раз подзывать его к себе лекарь не стал, сам встал, захватив с собой одеяло, шагнул к костру и закутал в него зябко поежившегося Шельма. Тот вздрогнул, почувствовав, как вместе с шерстяным полотном на плечи легли и руки. Ставрас не спешил нарушать молчание, просто слушал треск хвороста, подложенного шутом в уже потухающий костер, и не шевелился. Точно так же как замер и сам Шельм. А потом Ландышфуки не выдержал. Сказал, все так же стоя к лекарю спиной.

— Я ушел после того, как они убили мою сестру. Никогда не прощу...

— Не прощай. Но и мстить не стоит, месть разъедает душу, словно кислота. После неё не приходит успокоение, лишь вечное скитание по отголоскам некогда прекрасной души.

— Я и не замышлял мести. Я просто ушел. И не хочу возвращаться.

— Вот и не возвращайся. Останься со мной.

— Ты так говоришь, словно герой любовник, вознамерившийся сбежать в дальние края с дамой сердца, — фыркнул шут. Получилось печально.

— Ну, извини, дорогой, на даму сердца ты уж никак не тянешь, а вот до друга уже определенно дорос. А там, глядишь и до воспитанника подтянешься.

— Велика честь! — И тут же без перехода, тоскливо и безучастно, — Мне кажется, я совсем на него не похож.

"Не похож", согласился Ставрас, связанный с парнем душой и уловивший в его кратковременной памяти отголосок образа Августа, который Радужный сам же ему показывал совсем недавно, "Это-то меня и обнадеживает".

— Я не хочу повторять его судьбу. Не хочу быть героем, родоночальником, королем... Хочу просто жить, понимаешь? Жить, как нравится. И если с обязательствами перед кем-то, то только перед самыми близкими, не перед народом, не перед страной... слишком абстрактные понятия.

"Я тебе верю", просто ответил дракон и заставил подопечного, наконец-то, улечься перед костром.

12.

На следующий день они мчались без привала, стремясь хотя бы к вечеру достичь Болотных кочек — небольшого села, расположенного почти сразу за полосой болот и топкой земли. И все равно не успели.

С самого утра тучи нависали и вот-вот должны были лопнуть дождем. Они надеялись его перегнать, но не смогли, поэтому в Болотные кочки въехали, уже промокнув до нитки. Шельм, правда, порывался накинуть на них магический полог, но Ставрас, заметив его манипуляции, коротко цыкнул на него, и шут быстренько все свернул.

По-видимому, кроме обучения ратному делу лекарь еще решил заняться и закалкой юного королевича, причем по всем правилам. Тот морщился, кутался в уже не спасающий плащ, но молчал, давно уже поняв, что со Ставрасом спорить себе дороже, и про себя мечтая о том, когда Шельм научит его каким-нибудь магическим штучкам, можно будет не ждать манны небесной, а самому укрыть себя от непогоды, да и друзей тоже.

Село оказалось неожиданно большим и даже имело свою собственную харчевню, по совместительству являющуюся и гостиницей. Но лекарь отчего-то целенаправленно повернул Шелеста в сторону от призывно горящего голубым светом магического фонаря, такими издревле отмечались таверны, харчевни и прочие заведения такого толка.

Вот тогда Веровек не выдержал.

— И куда же мы теперь направляемся, а? — вопрос прозвучал обиженно и почти зло.

Лекарь коротко хмыкнул.

— К одному человеку. В харчевне я вас обоих селить не намерен.

— Почему?

— Потому что на фоне заговора масочников, мало ли кто может заглянуть на голубой огонек. А раскрывать тебя, да и себя самого, мне бы в ближайшее время не хотелось. Все ясно?

— Ясно, — пробурчал Веровек, чувствуя себя виноватым зато, что оказался столь невоздержанным и повел себя так по-детски. — А долго еще до этого твоего человека?

— Не очень, — бросил лекарь и, наконец, отпустил шута, снова взявшись за поводья обеими руками.

— А что за человек? — полюбопытствовал Шельм, вздохнув свободнее.

— Потомок одного из древних родов драконоборцев.

— Кого? — Веровек и Шельм выдохнули вопрос одновременно.

— Вам о таких вещах даже не рассказывают, но когда-то драконы и люди были злейшими врагами. Откуда, думаете, все эти сказки про похищенных принцесс и прекрасных рыцарей, отправляющихся их спасать от злобного дракона?

— Злобного? Но в сказках же совсем не так! — запротестовал Шельм и Веровек явно был с ним в этом солидарен. От переизбытка чувств, они даже на дождь перестали обращать внимание.

— Да? И что же рассказывают вам над люльками? — поинтересовался Ставрас, как будто и сам не знал.

Хотя, мелькнуло в голове Шельма, может, и правда, не знал. Сам же сказал, что уже двести лет не следит за потомками королевского рода, а значит, касательства к человеческим, а не драконьим детям вообще не имеет.

— Ну, — шут переглянулся с королевичем и непривычно робко начал: — Обычно в сказках королева сама сбегает к дракону, чтобы тот защитил её от нежеланного жениха. Или, наоборот для того, чтобы жить вольготно, потому что имеет просто до отвращения скверный характер и даром с ним никакому принцу не нужна. Она измывается над бедным драконом, который её к себе в пещеру по доброте душевной впустил, пока не появляется отважный рыцарь, объединяется с драконом и вместе они эту стерву изживают из пещеры и отправляют обратно во дворец к батюшке-царю, а потом вместе отправляются в странствие.

— Как, однако, быстро меняется мир, — пробормотал Ставрас над самым его ухом и тяжело вздохнул.

— А как было когда-то? — взволнованно уточнил Веровек.

— А когда-то сказки были куда как правдивее.

— Например? — поддержал кровного брата шут.

— Вот ты сам мне как-то говорил, зачем дракону принцесса, так? Ведь не будь он бронзовым, он даже надругаться над ней не сможет.

— Ну, говорил, — стушевался шут. — Но это же была шутка!

— Знаешь, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Дракону, даже бронзовому, в те времена человеческая принцесса уж точно была без надобности. По крайней мере, той, что вы себе вообразить можете.

— А той, что не сможем? — очень тихо уточнил шут.

Лекарь помолчал, но потом все же ответил:

— Сказки времен Августа заканчивались в лучшем случае тем, что рыцарь-драконоборец убивал мерзкое чешуекрылое чудовище и возвращался в родной дом с победой и принцессой на седле перед собой. А в худшем, к тому времени, когда он достигал драконьей пещеры, принцесса оказывалась уже съеденной, и он сам заканчивал свой путь в брюхе дракона.

— Как, съедена? — севшим голосом выдавил из себя Веровек.

Шут промолчал, переваривая услышанное. Лекарь тоже не спешил нарушать повисшую тягостную паузу.

— Ставрас? — позвал Шельм, видя, что Шелест притормаживает у чьего-то добротного дома.

— Да?

— А Август, он тоже был драконоборцем?

— А как, по-твоему, мы познакомились?

— Как? — встрял в их разговор, тоже натянувший поводья, Веровек.

— Убивать меня пришел, — лаконично отозвался лекарь и легко спрыгнул на землю, не обратив внимания на вмиг запачканные сапоги.

— Но ведь ты же не дракон! — запротестовал королевич, понятия не имеющий об истинной природе Драконьего Лекаря.

— Сейчас нет, но когда-то был им, — откликнулся тот и открыл калитку, просунув через колышки в заборе руку и подняв удерживающий её засов.

Вошел во двор и сразу же направился к крыльцу. Королевич и шут переглянулись и тоже спешились, но входить не спешили. Ставрасу открыли, он переговорил с хозяином и уже через несколько минут вернулся вместе с мальчишкой лет тринадцати, который помог ему открыть ворота. Веровек с Шельмом ввели во двор коней. Ставрас оставил их с хозяйским то ли внуком, то ли сыном, а сам ушел в дом.

— Тебя как звать-то? — спросил у мальчишки шут, когда тот помогал им разместить коней в конюшне, где как раз оказалось ровно два не занятых стойла.

— Миколай, но все Миком кличут. А тебя как?

— Шельмом, а это Век. Ты, кстати, хозяевам кем приходишься?

— Внуком. Мамка меня к деду завсегда на лето отправляет.

— А сам ты откуда?

— Да из Драконьего Бастиона.

— Из города, значит, — покивал шут, расседлывая Шелеста и вовремя вспомнив, как назывался город, расположившийся прямо у подножия Драконьих Гор.

В свете всего рассказанного Ставрасом о былых временах, его название стало казаться ему куда понятнее, чем раньше, но и куда зловещее. Что могло понадобиться Драконьему Лекарю, а по совместительству Радужному Дракону у потомков драконоборцев, хотелось бы ему знать?

— А вы откуда? — тем временем вопросил любопытный, как и все дети, Мик.

— Из Столицы, — вместо погрузившегося в свои мысли шута, ответил Веровек.

— Правда? — восторженно выдохнул мальчишка.

— Правда, — подтвердил королевич, покосившись в его сторону.

— Ну, ничего себе! А к нам вы зачем?

— Вот и нам бы хотелось это знать, — очнулся от раздумий Шельм. — Кстати, ты не слышал, что там Ставрас, то есть наш третий спутник, твоему деду сказал, когда пришел?

— Нет, — отрицательно замотал головой Мик. — Я блины с брусничным вареньем трескал, когда в дверь постучали, а пока дожевал и выскочил в сени, они говорить уже закончили, и дед меня к вам отправил, показать что да как.

— Ясно. Значит, придется выпытывать, — пробормотал шут, словно для себя самого.

Веровек, услышавший его, коротко фыркнул:

— Так он тебе все и скажет!

— О, дорогой братец, главное, правильно попросить, — лукаво улыбнулся ему шут, потрепал по гриве уже вовсю хрумкающего свежим овсом Шелеста и пошел к выходу из конюшни.

Веровек и Мик поспешили за ним.

— Ну, что, бежим? — осведомился мальчишка, глядя на завесу дождя, который, пока они с лошадями возились, только усилился.

— Зачем? — демонстративно пожал плечами Шельм. — Веровек, ну-ка иди сюда.

— Зачем? — тут же насторожился тот, но подошел и встал по левую руку от него.

— Учить тебя буду, вот зачем, — учительским тоном отозвался шут, скорчив смешную мордашку. Королевич недоверчиво фыркнул, но явно подобрался и приготовился внимать. А Шельм тем временем начал вещать: — Вот смотри. Протягиваешь руку под дождь...

— Угу, — в точности стараясь повторить его жест, прогудел сосредоточенный королевич.

— Чувствуешь, как по ладони барабанят дождевые капли?

— Ну.

— А теперь представь, что такие вот ладони у тебя над головой, над плечами и вообще полностью закрывают тебя, словно зонт.

— Представил. И что дальше?

— Как-то ты плохо представляешь, — проворчал шут, проведя у него над головой ладонью, в которой уже успела скопиться дождевая вода.

— Почему? — поинтересовался Веровек, задрав голову.

— А вот почему, — объявил шут и перевернул ладонь. На лицо королевича полился дождь из капель.

— Ты нарочно, да? — обиженно засопел тот, вытирая лицо и без того мокрым рукавом.

— Нет. Если бы ты представил все правильно и немного силы пустил, над головой у тебя был бы щит.

— Но ты не сказал мне заклинание!

— А зачем оно?

— Как это зачем?! Все магистры читают заклинания, что я не видел, как наш придворный волшебник работает?

— То магистры, а я... — начал Шельм, непроницаемым взглядом глядя на светящиеся теплым огнем окна дома, отделенного от них небольшим участком двора и сплошной стеной дождя.

— Ты? — напомнил Веровек, шагая к нему ближе.

— Я врожденный, Век, меня никто этому не учил, то есть учили, но совсем не этому, я не умею заклинаниями. Я просто представляю то, что хочу получить на выходе и добавляю толику сосредоточенности и все, остальное получается само собой.

— А дедушка говорит, — неожиданно вмешался притихший Мик, — что все эти заклинания нужны лишь для того, чтобы помочь сосредоточиться, но если мастер магии может это сделать и без лишних слов, то и не нужны они ему вовсе.

— Дедушка тебя магии учит?

— Не-а. Рано еще. Меня только после первого совершеннолетия ей учить начнут.

— А пока только меч?

— Угу. И дракот еще.

— Дракот?

— Ну, копье, — замявшись, отозвался мальчишка, отведя взгляд.

— Копье драконоборцев? — очень тихо уточнил Веровек.

Мик вскинул на них глаза и так же полушепотом уточнил:

— Значит, вы знаете?

— Мы дружим с драконами, но это не значит, что презираем и осуждаем драконоборцев, — мягко произнес Шельм, встречая настороженный взгляд темных глаз мальчишки прямо и твердо. Тот кивнул.

— Я — драконоборец, но это не значит, что я считаю всех драконов плохими, так дедушка говорит.

— Мудрый у тебя дедушка, — одобрительно произнес шут, протянул руку и потрепал мальчишку по мокрым от дождя волосам, а потом снова повернулся в Веровеку. — Ну, что, попробуешь еще раз или мне самому вас отсюда выводить?

— Попробую, — решился тот и снова протянул ладонь под дождь.

И у него получилось. Шельм, внимательно наблюдавший за ним, даже сам не ожидал, что со второго раза у королевича получится так хорошо. Он сумел накрыть пологом не только себя, но и их с Миком, и они спокойно добрались до дома. Правда, в сенях Веровек обмяк и безвольной тушкой осел на пол. Ставрас, стоящий в проеме двери ведущей в основные помещения дома, укоризненно посмотрел на взволнованного шута. Тот ответил виноватым взглядом.

— Мальчишка! — фыркнул лекарь, взвалил королевича на плечо и пошел с ним куда-то на второй этаж дома, не забыв бросить притихшим Шельму и Мику. — На кухню идите, стол накрывать помогайте.

Те, отмерев, сразу же кинулись выполнять его поручение, даже строптивый шут. Почему-то после всех открытий этого вечера со Ставрасом особенно не хотелось спорить. И дело было вовсе не в страхе, а в сочувствии и желании понять.

— Как тебе удалось выпросить для нас отдельную комнату? — спросил шут, переодеваясь ко сну.

— Сказал, что мы связаны драконьими узами, — пожал плечам Ставрас уже обновив банную бадью, впрочем, как и Шельм, и с наслаждением вытянувшийся на чистых простынях.

— И как отреагировал старик?

— Этот старик еще тебе фору даст, — ворчливо отозвался Ставрас, не питая иллюзий по поводу преклонного возраста и седых висков хозяина дома. — А как, по-твоему, он должен был отреагировать?

— Не знаю, — отозвался Шельм. — Он же драконоборец, наверно, ему должны быть неприятны люди, связавшие себя с драконами.

— Он родился много позже, поэтому слышал лишь отголоски той дальней войны. Поэтому не комплексует на этот счет, уж поверь мне.

— Угу. Зато Веровек, по-моему, комплексует и еще как.

— С чего вдруг? — полюбопытствовал Ставрас, видя, как шут усаживается напротив него, и скрещивает ноги, наманер кочевников пустыни.

— Ему не нравится, что мы с тобой любовники.

— Мы не любовники, — укоризненно поморщился Ставрас.

Шельм сверкнул глазами и вопросил с неизменной улыбкой, полной лукавства и замаскированного ехидства:

— А кто об этом знает?

— Мы оба знаем.

— Ну и что. Я никому не скажу... милый, — последнее слово он выдохнул с придыханием.

Ставрас замер, а потом в голос рассмеялся. Ну и как прикажете учить этого мальчишку, когда у него только хиханьки да хахоньки на уме? Но надо же было что-то с этим делать! Ставрас прищурился, хищно хмыкнул и резко метнулся в его сторону. Через мгновение не ожидавший такой подлости шут оказался на полу, больно приложившись о доски коленом. Ставрас восседал на кровати с вином победителя. Шельм мгновенно оказался на ногах и решительно пошел на приступ. На кровать его так и не пустили. Причем было видно, что лекарь получает от этой дурашливой возьни не меньшее удовольствие, чем мальчишка-масочник.

— Знаешь, — заявил разобиженный шут, — это как с собакой играть!

— Я не против, пока ты в проигрыше, — хмыкнул нисколько не уязвленный дракон.

— Зараза! — Разгневанно зашипел и устало плюхнулся на лавку, прямо поверх оставленной там одежды Ригулти. Тот выразительно приподнял брови.

— Может быть, перестанешь уже упираться, — примирительно заметил Ставрас, — и, наконец, признаешь мой авторитет?

— Пф! — С кривой ухмылкой выдохнул шут и завел знакомую шарманку. Паяц! — Бедненький ты мой, Ставрасеночек, никто тебя не любит, никто не ужавает.

— Говори за себя.

Лекарь скривился и улегся на кровати, давая понять, что щенячья возьня закончена.

— Ты невыносим, ты знаешь об этом? — Прокоментировал он в потолок, когда шут с видом победителя вернулся на свою половину.

— Это комплемент, милый? Я польщен! — воскликнул тот, повернувшись набок к нему лицом.

— Шельм, — укоризненно выдохнул Ставрас.

Шут подумал-подумал, и глаза его посерьезнели. Время дурачеств прошло.

— О чем ты хочешь поговорить со стариком?

— О многом. В частности, я должен точно знать, что в краже яиц не замешаны драконоборцы.

— Ты думаешь, это могут быть они?

— Не думаю. Но хочу обезопасить тылы на всякий случай.

— А если он солжет? Или не солжет, а просто не знает, что делают другие драконоборцы?

— Он знает.

— Откуда?

— Белый кардинал всегда знает о своих подчиненных все.

— Что за кардинал?

— Глава ордена.

— Глава? И он тихо, мирно живет себе в этом захолустье?

— Если хочешь что-нибудь по-настоящему спрятать, совсем не обязательно класть это на самое видное место, можно и не на самое, зато туда, где уж точно искать не будут.

— Учту на будущее.

— Учти. Кстати, я планирую пробыть здесь дня два-три. Чем собираешься заняться?

— Ну, Веровека учить буду.

— Завтра я бы на твоем месте все же дал ему отдохнуть. Сегодня он и так выложился.

— Да, знаю я! Но мне и без него есть чем заняться.

— И чем же?

— Девок деревенских портить пойду.

— А по ушам?

— Да, ладно тебе, милый. Я же тебя совсем не интересую. А организм у меня молодой, пылкий, хочет любви и ласки...

— Ты не исправим!

— Вредный ты и взрослый слишком.

— Поговори у меня еще. Так, кроме девок, чем займешься?

— Коня Веровека к кузнецу свожу.

— Тоже заметил, что прихрамывать стал?

— Не только заметил, но и провел инспекцию. У него подкова одна на ладан дышит, так что перековать бы его.

— Ясно. Тогда с утра прямо и иди.

— С чего это такая спешка?

— Не хочу, чтобы ты рядом вертелся, когда я с кардиналом говорить буду, ясно?

— Но...

— Шельм, считай, что это не просьба, это приказ.

— С каких это пор ты мне приказываешь?

— С таких. Ты обещал слушаться, когда в поход со мной собирался, помнишь?

— Помню, — буркнул шут обиженно. Он как-то рассчитывал на более развернутое объяснение.

Лекарь тяжело вздохнул, ну вот что с этим несносным мальчишкой будешь делать?

— После всего я познакомлю тебя со своими парнями клинками, — сдался Ставрас, давно уже поняв, что не поддаваться на провокации подопечного у него получается далеко не всегда.

Но шут не спешил радоваться такой уступке с его стороны.

— Знаешь, — не поднимая на него глаз, прошептал он, словно и не услышал слов лекаря вовсе. — Я что-то чувствую здесь. Правда, все никак не могу уловить, что.

— Что-то плохое?

— Нет. Совсем, нет. И даже не враждебное, вроде. Но что-то затаившееся до поры до времени.

— И?

— И завтра буду его искать. Мне кажется это что-то важное.

— Ну, если тебе кажется, оставляю это тебе, только пообещай мне...

— Что? — Шельм поднял глаза.

— Не лезь на рожон, ладно? — попросил Ставрас.

В глазах шута мелькнуло победное ехидство, он явно собирался посмеяться, ответив на просьбу колкостью, и Ставрас был готов к этому. Но неожиданно взгляд голубых глаз потух. Шельм придвинулся к нему прошептал, словно извиняясь за все сегодняшние шалости:

— Я позову тебя, если не смогу справиться сам. Придешь?

— Приду.

13.

Утро для Ставраса началось с мелодичного мурлыканья. Это шут мычал себе под нос какой-то незамысловатый мотивчик, но глаз не отрывал и даже вставать не спешил. Надо было бы поднять молодчика пинком под зад, чтобы не залеживался. Но как-то нога не поднялась, да и язык не повернулся.

"Размяк", подумал дракон, "Отвык от людей".

— Мне вот интересно, — поинтересовался он у имитирующего сон масочника, — это правда, что вы всегда контролируете свой сон?

— Правда, — лениво отозвался тот, зевая.

— Не выспался? — с притворным участием осведомился лекарь. В этот раз они что-то залетались во сне, он сам увлекся, да и Шельм у него за спиной так радостно подвывал от восторга на особо крутых виражах, что Радужный никак не смог отказать себе в соблазне покрасоваться перед своим человеком.

— Не-а. Репетирую, как буду всем демонстрировать, как ты меня за ночь заездил, — откликнулся Шельм и поднял голову, глаза у него смеялись.

Ставрас мученически вздохнул.

— А мне, видимо, остается только старчески кряхтеть от ломоты во всем теле, так что ли?

— Да, ладно. Тоже мне старик нашелся, тебе внешне никогда не дашь больше тридцати!

— Зато тебе никогда не дашь твои не полные двадцать один.

— С чего это вдруг?

— С того, что выглядишь ты старше, хотя в толк не возьму, почему. Лицо у тебя совсем мальчишеское, улыбка и того хуже, почти детская, а вот глаза... Да, наверное, они и портят всю картину.

— Почему это? — из взгляда шута исчезли смешинки.

— Потому что, словно пеплом припорошены, когда смотришь по-настоящему, а не паясничаешь, как всегда.

— Если я всегда паясничаю, то когда же ты успел разглядеть мои настоящие глаза, а? — улыбнулся Шельм, но Ставрас уже не настроен был шутить и тем более пикироваться.

— Не сразу. Но все же как-то разглядел. Вставать пора, и так залежались.

— Угу, — рассеянно отозвался явно смущенный его откровенностью шут, и сполз с кровати. Потянулся всем телом, встав на носочки и закинув руки за голову, и потопал одеваться. Ставрас последовал его примеру.

— Ставрас? — позвал шут, зашнуровывая свои полусапожки.

— Что? — откликнулся тот от окна.

— А Веровека к этому кардиналу белому возьмешь?

— Зачем?

— Пусть учится быть королем, а то королева его совсем уж маменькиным сынком воспитала. Зверья не знает, уверен, основных торговых магистралей тоже. Она, похоже, вообще считает, что за него будут все советники делать, бред же, разве нет?

— Разве, да. Знаешь, я скоро начну тебя бояться.

— С чего это вдруг? — шут поднялся с пола и столкнулся с веселым взглядом желтых глаз.

— У меня такое чувство, что ты читаешь мои мысли, при этом я не чувствую вторжения твоего сознания в мой разум. С чего бы это?

— Не знаю. Тебе видней, — независимо пожал плечами Шельм, но было видно, что слова лекаря были ему приятны. Он улыбнулся в сторону, словно сам себе, и пошел к двери. — Ладно, пойду узнаю, где у них тут кузница, а вы тут можете секретничать, сколько влезет.

— Драконоборцы сильно отличаются от обычных магов, — неожиданно бросил ему в спину Ставрас, вынуждая замереть с рукой на ручке двери. — Их магия узко специализированна, но, как и драконы, они способны чуять масочников. — И, как ни в чем не бывало, добавил: — Удачи у кузнеца.

— Угу. И вам не болеть, — фыркнул в ответ шут и вышел за дверь.

Да, с такими хозяевами следует держать ухо востро, мало ли что. А то он совсем расслабился после того, как выяснилось, что ни Ставраса, ни даже Веровека его магическая природа не пугает.

Как удобнее всего отыскать что-нибудь нужное в поселке, в котором не был ни разу в жизни? Правильно, спросить у знающих людей. Шельм усвоил эту простую истину еще, когда в четырнадцать лет отроду до Столицы добирался. Поэтому первым делом направился к колодцу, куда за водой ходили как матери семейств, так и молоденькие девушки. И, разумеется, именно внимание последних он и привлек, стоило ему только появиться возле колодца.

— А чей это красавец мужчина? — вопросила одна из тех, что побойчее, с тугими черными косами по обе стороны от круглого, продолговатого лица.

— Чей-чей, да уж точно не ваш, — неожиданно вместо Шельма ответила какая-то девица, подошедшая к колодцу с коромыслом и ведрами с той же стороны, что и он.

Шут обернулся и весело посмотрел на нее, нарочно не обратив внимания на суровый взгляд пепельно-русой красавицы.

— Маришка, не твой ли? — сразу же вопросила у нее та, что первая обратилась к шуту.

— Не мой. Но знаю, чей.

— И чей же? — вмешался в девичий разговор Шельм, которому тоже стала весьма любопытна своя принадлежность.

— Что я не видела, как ты ночью спать пошел в одну комнату с тем мужиком, что у вас главный? — неожиданно отведя глаза в сторону, пробурчала девица.

Шельм картинно округлил глаза.

— О! Так ты из дома деда Михея. Что ж сразу не сказала, я бы тебе с ведрами помог, — подскочил он к ней, не дав толком опомниться, стащил с коромысла ведра, и, к тому времени, когда девицы отошли от такой прыти, уже вынимал из колодца второе ведро.

Девицы зашептались.

— Слышь, Маришка, это что же получается, к вам гости, что ли, пожаловали?

— Ну, пожаловали, как видишь.

— И что он, правда, что ли с мужиком тем, ну того... лямур водит?

— Простите, девушки, кого я с ним вожу? — просто не удержался Шельм, заинтересованно уставившись на собеседниц.

Все пять девушек, вместе с той, что оказалась из одного с ним дома, начали старательно отводить глаза.

— Да ладно вам, может быть, ваша подруга и ошиблась, а вы тут уже про какого-то лямура судачите, — насмешливо произнес шут, забавляясь их реакцией. Все-таки люди, по мнению масочника Ландышфуки, были на редкость забавны.

— А она ошиблась? — сразу же полюбопытствовала одна из девиц.

— Ну, спал-то я с ним в одной постели, но это же не значит, что не могу эту постель сменить еще на чью-нибудь.

— Да, он тебя собственными руками придушит, если изменять вздумаешь, что я не видела, как он на тебя смотрел! — выпалила пепельнокосая.

Шут картинно округлил лаза. Его забавляла вся эта ситуация. Ставрас, наверное, тоже бы посмеялся. Ему стукнула мысль дотянутся до сознания дракона внутри себе и передать ему картинку, но Шельм вовремя вспомнил, что тому предстоял непростой разговор с кардиналом, лучше не отвлекать, а то бы вместе посмеялись. Эх! Хорошо иметь своего дракона, только страшно, особенно, когда ты сам масочник.

— И когда же это он на меня так смотрел?

— За столом вчера вечером.

— Что-то не помню тебя за нашим столом...

— Я из людской подглядывала.

— И много разглядела?

— Достаточно.

— А тот второй, он какой? — неожиданно вмешалась девица, которая до этого в разговор не вмешивалась и вообще молчала, но явно прислушивалась и мотала на ус.

Барышня из дома Михея горестно вздохнула:

— Еще красивее, чем этот.

— И чем им девки-то не угодили?

— Наверное, тем же, чем мельнику с кузнецом, — вмешалась в разговор еще одна.

А вот тут заинтересовался уже Шельм:

— А что, неужели у вас тут мельник с кузнецом этого вашего лямура водят?

— Водят не водят, но только вместе их и видишь, а на девиц они совсем не смотрят. Вон, Ксанка к мельнику сама даже приходила, красивая вся, в новом платье, а ему хоть бы что. Продержал бедную дивчину у себя до ночи, разговорами замучил и даже губ сахарных неполобызал. А Ксанка-то, знаешь, какая красавица! — поведала чернуля и вздохнула еще горестнее, чем Маришка до того.

— А вы, собственно, от нее об том узнали? — почуяв подвох, уточнил шут.

— Скажешь тоже, от нее. Так она нам и призналась, что не по нраву ему пришлась. Мы под окошком с Келькой стояли и все слышали, между прочим. А Денька с Симкой под другим окошком, так что все задук... задокументированно, вот!

— Ну, если задокументированно, тогда понятно, — важно закивал Шельм, а сам подумал, что будь он на месте мельника, из принципа девицу и пальцем бы не тронул, при такой-то негласной публике, тоже мне, театр бесплатный нашли.

— Слышь, молодец, а звать-то тебя как? — встряла другая девица.

— Шельмом, — бросил шут и растянул губы в самой обольстительной своей улыбке.

— О, какое имя интересное, — протянула она, не обратив внимания на косые взгляды товарок, и шагнула ближе. — А меня вот Стешкой кличут.

— Будем знакомы, мадам, — протянул шут и даже реверанс по последней столичной моде сделал.

Девица зарделась и захлопала длинными ресницами, хотела шагнуть к нему еще ближе, но не тут-то было. Между ней и шутом, уперев руки в боки, встала Маришка.

— На чужой каравай рот не разевай! — объявила она, мотнула головой, откидывая со лба непокорную прядку, и скомандовала через плечо. — А ты чего встал, шут гороховый? Бери ведра, раз уж вызвался помочь, и домой пошли. Там, небось, завтрак вам уже накрыли.

— Да, я вообще-то не голодный, — отозвался шут, но ведра подхватил.

— Постишься, что ли?

— Нет. Просто дела у меня поутру.

— Это какие же дела-то?

— К кузнецу хочу коня отвести, чтобы перековал, — прогулочным шагом идя за суровой дивчиной, пояснил шут.

Та покосилась на него, видя, что и без коромысла он полные ведра не только с легкостью тащит, но и умудряется шагать так плавно, что вода в них и не плескается почти. Просто загляденье, а не мужчина.

Мариша еще раз тягостно вздохнула. Оглянулась через плечо на девиц, прожигающих их спины взглядами, и из вредности показала им язык. Шельм сделал вид, что не заметил, но улыбаться стал шире.

— Что? — возмущенно вопросила она, повернувшись в его сторону.

— Ничего-ничего, — поспешил заверить её тот. — А ты Михею кем приходишься?

— Племянницей.

— Тоже из города?

— Нет.

— Драконоборка или у вас только мужики по этой части?

— Тебя не касается, — рыкнула та и отвернулась, задрав к небу курносенький носик.

Шут независимо хмыкнул и легко сменил тему:

— А к кузнецу как пройти, покажешь?

— А чего не показать-то, коль с водой мне помог.

— Вот и я думаю, чего, — отозвался он философски, пронося свою ношу через калитку. — Куда ставить-то?

— В сени занеси и на лавку поставь, — скомандовала она.

— Угу, — отозвался шут и задрал голову, почувствовав на себе взгляд.

Из окна второго этажа ему махал улыбающийся Мик.

— Доброе утро, — заорал он во всю глотку.

— И тебе доброе, — с улыбкой отозвался шут.

— А ты что, Маришке помогаешь?

— Как видишь.

— Зря. Дед не любит, когда в воспитательный процесс вмешиваются.

— Это он её что же, коромыслом воспитывает?

— Ты больше слушай этого щенка, — обиженно воскликнула девушка.

— А за щенка и в лоб получить можно! — скорчив злобную рожицу, заорал на нее мальчишка.

Шут фыркнул и зашел в дом, занося ведра. Как и сказали, поставил на лавку и собирался уже снова слинять сначала в конюшню за конем Веровека, а потом в кузницу, но его окликнули уже в дверях.

— Задержись-ка, милок.

Шельм замер и медленно повернулся. В сенях стоял сам хозяин дома. Крепкий, молодцеватый старик. На вид ему было не больше пятидесяти пяти-шестидесяти, но глаза выдавали, что он старше, много старше. Шельм прямо встретил его взгляд, и не стал отводить глаза, даже почувствовав, что на него сейчас смотрят еще и магически.

— А Ригулти не соврал, ты действительно связан с ним. Никогда не думал, что этот старый дракон кого-нибудь к себе подпустит так близко, — протянул он с типичной дедовской усмешкой.

— И что с того? — деланно пожал плечами Шельм.

— И каково это, пройти через запечатление с ним?

— Приятного мало.

— Да? А я думал, что обычные люди этого даже не чувствуют.

— Я похож на обычного человека?

— Нет. Я видел, как ты второго мальчишку, что с вами приехал, вчера магии учил. Просто все понять хочу, что он нашел в тебе, почему принял именно тебя?

— А вы у Ставраса спросить не пробовали?

— Не пробовал еще, но спрошу. Вот только знаю, что вряд ли ответит. Мы же к нему наших мальчишек каждую дюжину лет отправляем. И не один ему не приглянулся за полтысячи лет. А тут ты...

— Зачем? — шут растерянно моргнул, почувствовав себя так, словно пропустил что-то очень важное или Ставрас намеренно ему не сказал. И еще до того, как Михей успел ответить, толкнулся в тончайшую, полупрозрачную перепонку, что теперь всегда ощущал у себя в голове, и вопросил уже беззвучно: "Милый, по-моему, ты подложил мне жирную свинью, ты знаешь об этом?"

"Что случилось?", тут же пришел отклик от Ставраса, и даже в мыслях прозвучал взволнованно. Шельм послал ему воображаемую ухмылку.

"А ты послушай!"

А Михей тем временем смерил его задумчивым взглядом и все же ответил:

— Он был тем, кто прекратил эту бессмысленную войну между нами. Первым драконом, сделавшим шаг навстречу человеку. И с древних времен в нашем Ордене считается великой честью быть посвященным в рыцари именно Драконьим Лекарем, потому и отправляем.

— Но при этом подспудно надеетесь, что однажды найдется такой же, как Август Пантелеймонович, которого Ставрас запечатлит на себя.

— Да.

— А он знает об этом?

"Знает", прозвучал ответ в мыслях.

— Я думаю, догадывается, — кивнул Михей и еще раз оглядел Шельма с ног до головы.— Вертлявый ты какой-то, несерьезный. Я даже оценить толком не могу, когда ты так лыбишься, словно блаженный, шутишь, али всерьез говоришь. Да и чтобы разглядеть в тебе недурственного бойца, надо очень постараться.

— А вы разглядели? — Шельм перестал улыбаться. Не для того, чтобы произвести впечатление, вовсе нет. Просто, если Белый Кардинал успел так внимательно его изучить, что даже заметил знакомство с мечом не понаслышке, то мог углядеть и еще кое-что.

— Не сразу. Меч свой покажешь?

— А отчего же не показать, — очень медленно и осторожно обронил Шельм.

"Покажи и не дергайся, не понял он, кто ты. Иначе давно бы за свой меч схватился".

Шельм сжал в ладони кулон, что всегда висел у него на шее, и меч появился уже без ножен в левой, свободной руке.

— Так и думал, что нечто оригинальное, — одобрительно произнес драконоборец, шагнув ближе. Шельм уже обеими руками передал ему меч. — Давненько я не встречал шифрагра в наших краях. С Ригулти-то уже, поди, сражался?

— Спарринговался, — с нажимом ответствовал Шельм.

Михей еще раз на него глянул и вернул необычный меч обратно.

— С его парными клинками?

— Нет. Но он обещал мне спарринг и с ними.

— Что же еще не попробовали?

— Времени не было.

— Куда же вы так спешите?

— В горы.

— Зачем?

"Не отвечай".

— Спросите у Ставраса. Пусть сам решает, что вам следует знать, а что нет.

— А ты спроси у него, можно ли тебе ответить самому? — испытующе прищурился драконоборец.

Шельм широко улыбнулся, в глазах его мелькнуло ехидство, и ничего не сказал. Старик усмехнулся.

— Шустер. И давно он нас слушает?

— С мальчиков этих ваших, что вы ему подсылаете.

— Неужели, они тебя так заинтересовали?

— Конечно.

— С чего бы вдруг?

— Ревную.

"Шельм", мысленный рык, конечно, был внушающим, но раз уж даже реальный не всегда действовал на неугомонного шута, то для Ставраса не стало новостью, когда Шельм его попросту проигнорировал.

Михей же замер на секунду, переваривая услышанное. А потом улыбнулся, но уже чуть натянуто.

— Значит, не зря он на тебя так смотрит.

— Вы что, сговорились, что ли? — капризно, словно барышня, протянул Шельм. — Ваша племянница тоже мне про взгляды какие-то говорила, а я не вижу.

— Не видишь и хорошо, — припечатал старик, и после паузы добавил: — Любить дракона возможно, мальчик, но очень сложно.

Шельм мысленно нахмурился, но внешне остался безмятежен. Зато не постеснялся мысленно спросить в лоб:

"Что там были за взгляды?"

"Пытался найти твою маску. Слышал когда-то, что у вас имеет значение, в каком месте на теле она прячется".

"И, как, успешно?", не скрывая иронии уточнил шут.

"Нет".

"Покажешь?"

"Сначала бой, потом награда".

"Как же тебя слова Михея про парные клинки задели!".

Шельм не ответил, отвлекшись на кардинала.

— А кто вам сказал о любви? — насмешливо протянул он. — Мы просто приятно проводим время вместе.

Лицо старика заиндевело.

"И что ты этим добился?", прозвучал в голове риторический вопрос, но Шельм ответил.

"Содрал с твоего кардинала маску".

"Он не мой".

"Он притворщик. Тоже мне добренький дедушка нашелся!"

"Не суди о нем по первому впечатлению".

"Извини, но я не намерен дожидаться второго".

"Не извиню", неожиданно раздраженно бросил Ставрас.

"Ты что, обиделся, милый?", тут же затянул привычную песню шут. "Да, люблю я тебя, люблю".

"Да, это-то здесь причем!", наконец, окончательно вышел из себя Ригулти. Шельм физически ощутил, как клокочет в нем ярость. Тяжело вздохнул и снова посмотрел на хмурого деда.

— Я пошутил. Мне не понравилась эта ваша проверка на вшивость и, если уж вам так интересно, то мы со Ставрасом просто друзья. А в постели одной спим, потому что запечатлел он меня всего лишь три дня назад, поэтому ему спокойнее, когда я рядом. Как только этого больше не понадобится, будем спать отдельно. Ясно? — Про полеты во сне он умолчал, посчитал это личным, и вообще никого не касается как он проводит время со своим драконом, вот так-то!

— Вполне.

— Но я никогда бы вам этого не сказал, если бы он не попросил, — отрезал шут и вышел на крыльцо, оставив кардинала переваривать услышанное.

Внизу на первой ступеньке его уже ждала подозрительно кроткая Маришка. Не иначе, подслушивала. Не дом, а клоповник какой-то, все всё знают, но никому ничего не говорят, подумалось шуту, и он быстро сбежал по ступенькам высокого крыльца.

— Ну что, готова показать мне, где кузница?

— А ты-то сам готов?

— Сейчас за конем схожу, делов-то.

— Ну, так иди, — фыркнула она и деловито потопала к воротам, чтобы открыть их.

— Кстати, — выводя коня за ворота, полюбопытствовал у Маришки Шельм. — А как кузнеца-то вашего зовут?

— Муравьед Сиявич.

— Муравьед? — изумился Шельм.

— Ну, да. А что тебя смущает?

— Нет. Просто странное имя для человека.

— Мне тоже так показалось, когда впервые к дяде Михею в гости приехала, но потом привыкла. А что в нем нечеловеческого?

— Ну, хотя бы то, что в Эмирате, что за горами, живет такой зверь.

— Зверь? Хищник, наверное.

— Ага. Песчаный. Двигается в песке, как в воде. Караванщики его боятся.

— А ты что же, с караванами ходил?

— Нет. Но байки караванные слушал, — Шельм улыбнулся своим мыслям и бодрее зашагал по поселку. — Ну, так, где же эта ваша кузня?

— А вон там, у мельницы.

Шут посмотрел туда, куда махнула девица, и изумленно прокомментировал:

— Чудно. Разве не опасно строить кузницу рядом с мельницей, ведь в ней огонь открытый, одна искра и лопасти загорятся.

— Ну, во-первых, там не лопасти, а колесо, мельница-то водяная, а во-вторых, у Гини с Муром не загорится.

— У кого с кем?

— Муравьеда Муром кличут, а мельника чудно так зовут, Гиацинт, девкам бает, что цветок какой-то заморский, так его до Гини сокращают, а то уж больно чудно звучит.

— Да, уж. Чудно, — согласился с ней шут, а внутренне весь подобрался. Уж он-то точно знал, кого могут звать по имени цветка. И, если он не ошибся, то вот что, точнее кого, он почувствовал в этом поселке.

— Ты что же, со мной идти собираешься? — ехидно глянул на девицу Шельм, видя, что она не спешит поворачивать, хотя теперь уже понятно, что он и сам прекрасно дойдет.

Та вскинулась, но щеки у нее покраснели. Шут насмешливо изогнул бровь, и Маришка отвела взгляд.

— Ну, просто, поговорили бы, пока он коня твоего перековывать будет, — пробормотала она смущенно.

— Мариш, — проникновенно начал шут, девица глянула на него искоса. — То, что я сказал твоему дяде, что между мной и Ставрасом ничего нет, это же не значит, что мне не хотелось бы, чтобы было, правда?

Она покраснела еще гуще. Закусила губу и не ответила, но шут дальше шел молча, и отвечать все же пришлось.

— Я поняла, — с трудом выдавила из себя она и повернула к дому.

— Спасибо, что проводила! — крикнул ей в спину Шельм.

Маришка лишь рукой махнула, не обернувшись, и припустила под горку со всех ног. Шельм проводил ее взглядом. Хорошая девчонка, даже симпатичная, если бы не одно но, из нее бы получился отвратительный заложник в случае открытого конфликта с сородичем, поэтому шут предпочел перестраховаться и прогнал девицу наиболее безболезненным для нее, по его мнению, способом.

Он придержал коня, которого вел за собой, и остановился, запрокинув голову к небу. Мог бы развлечься с забавной девчонкой, мог бы, но не здесь и не сейчас. Как же драконоборцы не почуяли, что рядом с ними масочник обосновался и живет себе, не тужит, даже матрицы накладывает? Вон, парень задумчивый, на пару лет постарше самого Шельма мимо пошел, ведь явно не своей жизнью живет, а кукольником сфабрикованной. Но предупреждать Ставраса он пока не стал. Решил, что сначала сам разберется. Что-то в этом рыжем детине, что протопал мимо, настораживало. Что-то в корне неправильное, что-то, чего в нормальном человеке быть не должно. Сделав себе в голове зарубку на память, расспросить Маришку о помощнике мельника (а парень был похож именно на него), Ландышфуки как ни в чем не бывало, продолжил путь.

Шельм поднялся на пологий холм и обнаружил просто идеалистическую картину. Березовая рощица, в которой даже сейчас, днем, слышались соловьиные трели, мельница с водяным колесом, речка бегущая наискосок по холму и теряющаяся где-то в зарослях с противоположной стороны от деревни, а чуть поодаль приземистое строение — кузница. Вот к ней-то он и направился.

Рассчитывал услышать звон молота о наковальню, но вместо него ощутил лишь жар от мехов и различил негромкий разговор.

— Слышал, к Михею опять гости пожаловали? — спрашивал кто-то юным голосом, журчащим как ручей.

— Ну, слышал, — буркнул некто другой, грубо и гулко, словно по перевернутому ведру скалкой ударили. По голосу было просто нереально определить, сколько же лет говорившему.

— Говорят, не такие, что были раньше.

— Угу.

— Сходить бы, глянуть...

— Ох, Гиня, твое любопытство мне, знаешь где?

— Да, ладно тебе. Я всего лишь одним глазком. Ксанка нашептала, что мальчик там у них интересный.

— Что еще за мальчик? — в грубом, гулком голосе собеседника молодого и журчащего, шуту и вправду, почудились ревнивые нотки. Неужели, девицы у колодца не соврали?

— Голубоволосый.

— И что с того?

— Да, вот думаю, как бы не знакомец мой какой.

— Был бы знакомец, к драконоборцам бы не сунулся, а раз сунулся, значит, просто волосы у него такого цвета. Человеческие детки тоже порой пестренькими бывают.

— Да, что-то мне со вчерашнего вечера неспокойно на душе как-то.

— Сходи к знахарке, валерьяночного отвара тебе пусть накапает. А то, как вобьешь себе что в голову, я потом уж и не знаю, как выбить. Как вспомню, как мы с тобой за драконом ходили...

— Не напоминай, ладно... так, а это у нас кто?

На порог кузни, возле которого как раз и подслушивал Шельм, выскочил молодой парень на вид не старше его самого, но шут быстро сориентировался и понял, что этому незнакомому кукольнику как минимум лет тридцать-тридцать пять. Случалась с масочниками такая оказия. Те из них, у кого маска была женской, очень долго выглядели юными и время, словно бы, обтекало их стороной.

Парень был высок, выше самого Шельма, который все же был выше среднего роста. Строен и гибок, что при женской маске неудивительно, впрочем, как и длинные волосы, ниспадающие на спину, и явно где-то внизу в районе талии, стянутые летной или кожаным шнурком. Волосы были приметного красного цвета, почти алого. И не зря этот кукольник за цвет волос Шельма волновался, как правило, у масочников куда чаще, чем у обычных людей этого мира рождались дети с неестественно яркими волосами. Но, если у людей такое тоже случалось, то редко у кого из них глаза по цвету совпадали с волосами.

Парень тоже пристально рассматривал его и неизвестно, сколько бы они так простояли — Шельм у невысокого порожка, а красноволосый возвышаясь над ним, если бы из кузни не появился сам кузнец.

Увидев за спиной изящного и даже излишне субтильного масочника, коренастого, плечистого мужика с буйными черными кудрями, большими, коровьими глазами глубокого карего цвета, и простым, деревенским лицом, Шельм легко определил, что второй голос принадлежал именно ему. Уж больно подходил он внешности кузница. И, несмотря на весь свой грозный вид, тот рядом с мельником пусть и выглядел старше, явно был младше последнего.

— Ты чего тут вынюхиваешь? — пробасил кузнец, грозно хмуря брови и сжимая пудовые кулаки.

Шут же в ответ, как всегда, не растерялся, состроил виноватую мордашку и заискивающе начал вещать.

— Да, вот больно не хотелось вас прерывать. А вдруг вы бы тут лямур водить начали, а мне и интересно, хоть глазком одним взглянуть, что за зверь такой и как его водят.

Мужчины растерянно замерли, а когда до них дошло, о чем это он, покатились со смеху. Расхохотался даже угрюмый и явно неулыбчивый по жизни кузнец, громоподобно, раскатисто, но искренне, что подкупало.

Шельм не зря слыл шутом, он давно уже научился распознавать людей по смеху и всегда бахвалился перед столичной публикой и приезжими, что может с легкостью определить, что за человек перед ним, если сможет его рассмешить. Смех Муравьеда ему понравился, даже очень, но его сбило с толку не это. Звонкий, заливистый хохот красноволосого мельника тоже его покорил. За все время своего шутовства, он ни разу не ошибся в человеке, которого узнал по смеху. Неужели, настало время ошибиться именно сейчас?

— Так это ты, тот парнишка, что нашим девицам приглянулся?

— А вы тот мельник, что бедных девушек до ночи разговорами потчует, ни разу не облобызав?

— О! Даже это растрепали, вот нахалки! — весело отозвался тот. — Кстати, а не поведали ли они тебе, откуда им-то всем это известно?

— Ну, знаете, я бы тоже перед публикой эту девицу, будет она хоть тысячу раз прекраснее всех на свете, и пальцем не тронул.

— Отчего же?

— Из вредности! — хитро прищурился тот.

— Наш человек! — объявил мельник, спустился к нему и похлопал по плечу. — Кстати, я Гиацинт, но можно просто Гиня и без выканья. — И подал руку.

Шельм принял и твердо пожал её:

— А я Шельм, правда, сокращать как-то не приходилось.

— Куда тебе сокращаться. И так, почитай, слог один, — вмешался в их веселое переглядывание кузнец, по-видимому, уязвленный таким пренебрежением к себе.

Оба ярковолосых парня сразу же посмотрели на него.

— А это Муравьед Сиявич, — подталкивая Шельма в бок, познакомил их Гиня.

Шельм протянул кузнецу руку, тот внимательно посмотрел ему в глаза, словно пытаясь что-то для себя в них прочитать. И, похоже, все же что-то вычитал, потому что руку принял и крепко пожал.

— Ну и с чем ты к нам? — когда ритуал знакомства был завершен, спросил Гиня.

— Не с чем, а с кем, — весело объявил шут и показал глазами на коня, оставленного им у одной из берез.

— Чего сразу-то не подвел? — буркнул кузнец, но не со злости или с обиды. Похоже, это была его обычная манера общения.

— А как же лямур? Вдруг, вы им самым тут занимались бы, пока девицы деревенские всей гурьбой дом Михея обхаживают, чтобы хоть глазком на приезжих взглянуть. А тут я с этим невоздержанным зверем, он как заржёт и всех лямуров распугает, — состроив жалобную мордашку и даже ручки в молитвенном жесте перед грудью сложив, протянул шут.

Гиня, все еще стоящий рядом с ним, прыснул, не удержавшись. Мур лишь коротко хмыкнул.

— Ну, веди уж свою невоздержанную скотинку. Будем глядеть.

— Эт, я мигом! — коротко отрапортовал шут и умчался за конем.

За его спиной кузнец коротко глянул на мельника, тот развел руками и улыбнулся. Дескать, спокойно все, не почувствовал он в этом мальчишке ничего опасного. Кузнец перевел дух и глянул на голубоволосого знакомца уже совсем другими глазами.

— Так, — изучая продемонстрированную ему подкову, прогудел Мур. — Все четыре менять буду.

— Да, хоть пять, — легкомысленно махнул рукой Шельм.

— И куда ты ему пятую надеть собрался? — сразу же полюбопытствовал Гиня, присутствующий при осмотре кузнецом будущего поля деятельности.

— Ну-у-у-у, — протянул шут таким тоном, что мельнику только и осталось, что глаза закатить.

— И откуда ты такой остряк выискался-то? — полюбопытствовал он.

— Из столицы, вестимо.

— О, так ты у нас столичный... и что же вас, редких птах, в нашу глушь занесло?

— А вы коня приведите к дому Михея, когда Муравьед Сиявич с ним закончит, вот и повод будет зайти, выпить, потолковать.

— Чего это ты гостей в чужой дом зазываешь? — вмешался молчаливый кузнец, кинув на мельника строгий, явно что-то значащий взгляд.

— А почему бы нет?

— Потому бы что, может, мы твоему Михею, поперек горла оба?

— Ну, думаю, его давний друг, а по совместительству мой полюбовник, его уговорит.

— Прости, кто твой? — красные глаза мельника изумленно распахнулись.

Шельм мило улыбнулся, легко встречая его взгляд и удерживая, а потом невинно прощебетал:

— Наставник, говорю, а вам что послышалось?

Мельник хмыкнул, головой покачав, и проговорил:

— Хорошо, будь, по-твоему, придем. Надо же успеть, хоть глазком взглянуть пока взашей не погнали, на того, кто сумел приручить этакую шельму.

— Это вы обо мне? — полюбопытствовал шут.

— О тебе, дорогой, о тебе, можешь не сомневаться, — ласково пропел Гиня. Мур молча, но неодобрительно, покосился на них обоих.

— Ну, так я пойду?

— Иди, дорогой, иди. А дядя Мур тут уж как-нибудь без тебя разберется.

— Какой я ему дядя? — неожиданно возмутился кузнец. — Ты это, можешь, и меня по имени и на "ты" и, вообще, меня в деревне Муром кличут.

— Заметано! — весело откликнулся шут, подмигнул ему и пошел обратной дорогой, но, не пройдя и десятка шагов, обернулся и протянул детским голосочком: — Ой, дяденьки, а если вы опять лямура водить будите, а я пропущу?

— Не волнуйся, детонька, — в тон ему откликнулся Гиацинт, — без тебя водить не будем.

— Точно?

Гиня хотел еще что-то ему на это сказать, но его перебил Мур, положив руку на плечо.

— Точно-точно, — прогудел он. — Иди уже давай.

— Все-все, ухожу, — поднял руки Шельм и быстро сбежал с пригорка.

Да, как говорит матушка Веровека, она же королева Камбелла и чрезвычайно набожная женщина, у Бога с Драконьим Лицом всего, ой как много. Шельм и не думал, что сможет встретить в этой глуши таких интересных и явно неплохих людей, точнее, не совсем людей, а может быть, и не людей вовсе, это как посмотреть. И надо же было ему на обратном пути так удачно снова столкнуться с помощником мельника, который, по-видимому, возвращался на мельницу, выполнив поручения Гини. Теперь, Шельм уже знал, на что смотреть и вопрос с наложенной на него матрицей разрешился не только быстро, но и успешно. Поэтому в дом Михея шут вернулся в крайне приподнятом настроении и застал Ставраса с Веровеком кружащимися по двору с мечами в руках.

— О! — воскликнул он еще от калитки. — Что я вижу?

— А что ты видишь? — полюбопытствовал Ставрас не оборачиваясь, королевич его молчаливо поддержал.

— Что ты сейчас дашь моему братцу названному отдохнуть и займешься мной, любимый!

Ставрас, в этот момент плавно обходящий готового ко всему Веровека с правой стороны, споткнулся и замер. Опустил меч и рывком обернулся к шуту.

— Любимый? Что-то ты лишку хватил. Разве говорят о любви, имея в виду лишь приятное времяпрепровождение в общей постели? — осведомился он насмешливо, но глаза у него не смеялись.

— Не говорят, — покаялся Шельм, трогательно шаркнув ножкой и опустив взгляд долу, а потом снова посмотрел на него и добавил: — А так хочется!

— Хотеть не вредно, — пробурчал из-за спины лекаря королевич, убирая меч в ножны.

— Вот-вот, — поддержал его Ставрас. — А хотелка не треснет?

— Ну, ты же мне её подлатаешь, если что, правда, дорогой? Должен же ты лекарские навыки не забывать, а то совсем в воина превратишься и забудешь, кто ты есть.

— Не беспокойся, не забуду, — хмыкнул Ставрас, поняв, что даже на пару с Веровеком им Шельма не переговорить. — Готовься давай, я жду.

— А коня моего ты, где оставил? — спросил так никуда и не ушедший Веровек.

— В кузне, — отозвался шут, извлекая из кулона свой необычный меч. — Его приведут к вечеру.

— Угу, — кивнул Веровек и неожиданно спохватился. — А ты что же, не поевши сражаться собрался?

— Ну, во-первых, не сражаться, а спарринговаться. В реальном сражении Ставрас меня на один раз по двору аки блин раскатает, — покосившись на улыбающегося лекаря, менторским тоном протянул шут. — А, во-вторых, ну, кто же на полный желудок с мечом прыгать будет?

— Да, понял я, понял, что дурак, — самоуничижительно бросил Веровек и пошел к крыльцу, на одном из ступенек которого и устроился.

К нему тут же присоединился притихший Мик, до этого восседавший на заборе. И оба выжидательно уставились на лекаря с шутом, что мерились какими-то непонятными обоим взглядами. Долго мерились, Веровек даже волноваться начал, чего это они? А потом оба неожиданно отмерли и плавно начали кружить по двору, отчего-то не спеша нанести первый удар. На самом деле они просто продолжали беззвучный разговор, после того как шут передал лекарю все, что ему удалось узнать.

"То есть, ты настаиваешь, чтобы я с ними обоими пообщался?", допытывался Ставрас.

"Я ни на чем не настаиваю, всего лишь говорю, что они показались мне интересными. К тому же, меня заинтриговала эта фраза кузнеца про то, как они с ним за драконом ходили. А тебя что, нет?".

"И меня", — не стал лукавить Ставрас.

"Вот я и думаю, что кому, как не тебе их об этом спрашивать".

"А как я этому Гиацинту скажу, откуда узнал про него?"

"Так и скажешь, что от меня. И даже про двойственность моих масок можешь сказать".

"С чего это такая щедрость и откровенность с каким-то посторонним мужиком, а?".

"Ревнуешь, милый?", — восторженно вопросил в мыслях шут и коварно нанес молниеносный удар. Ставрас, сменивший обоюдоострый двуручный меч на свои излюбленные парные клинки, легко парировал.

"Конечно, ревную, дорогой", — откликнулся тот ему в тон и ударил сам.

Клинки скрестились на миг, но когда Ригулти замахнулся тем, что был во второй руке, шут легко ускользнул от удара, отпрыгнув в сторону. "Шустрый!", отметил про себя лекарь.

"Спасибо за комплемент, любимый", пропел в мыслях неугомонный Шельм.

"Да, не за что. Вот как сейчас уши надеру, за любимого-то!"

"Как ты жесток, любимый. И кому я буду нужен, такой весь вислоухий?"

"Мне. Причем со всеми потрохами!"

"О! Чего это тебя на ливер потянуло? Плохо накормили или былые деньки вспомнить решил, а?"

Еще несколько молниеносных обменов ударами. Искры, скользнувшие по лезвиям клинков, и сальто назад шута, когда одному из клинков лекаря почти удалось настичь верткого мальчишку. Ставрас улыбнулся, легко встречая шальной взгляд бирюзовых глаз.

"Ни то, ни другое. Может, и вправду влюбиться в тебя? А то столько дней в одном седле, столько ночей в одной постели, и никаких непристойностей. Беспредел".

"О, неужели, старого, немощного дракончика потянуло на молоденьких мальчиков?"

Еще удары, снова искры, прыжки, увертывания, диковинный танец стали и двух разгоряченных схваткой тел.

"На мальчиков не уверен, а на тебя конкретно, однозначно", — припечатал Ставрас, и именно в этот момент на крыльцо выскочила Маришка.

— Обедать пора! — еще толком не осознав, чем заняты гости, прокричала она и испуганно прикрыла рот ладонью, потому что Шельм отвлекся на нее и пропустил удар, который, по мнению Ставраса, легко бы мог отразить.

Для лекаря резко запахло кровью. В глазах на миг стало темно.

— Мальчишка! — взвыл он так, что в окнах первого этажа зазвенели стекла.

Но Шельм даже не сразу понял, что это он ему. Он стоял и с какой-то детской, невинной растерянностью смотрел на ладонь окрасившуюся кровью, когда он автоматически провел ею по левому боку, на котором ткань рубашки ужасающе быстро меняла цвет, мешая свой исходный синий с цветом крови. И только когда на плечи легли сильные руки, он поднял на него взгляд.

Ставрас был в бешенстве, в его желтых глазах не осталось ничего человеческого, пронзительно яркая радужка и тонкий, вертикальный зрачок. Шельму даже показалось, что у него удлинились клыки на верхней челюсти, такого он еще никогда не видел. Поэтому медленно моргнул, и только снова взглянув на доведенного до предела мужчину, осознал, что надо с этим что-то делать и быстро.

Он улыбнулся тепло и по-дружески. Лекарь хотевший уже заняться его раной, да и вообще сгрести в охапку и внести в дом на руках, замер, подавившись вздохом. Шельм протянул руку и, как когда-то в пещере в момент запечатления, провел окровавленными пальцами по его щеке.

— Прикрой меня, пожалуйста, — попросил он одними губами.

Ставрас хотел возмутиться, отказаться, послать его по известному адресу, но вместо этого шагнул ближе и закрыл своим телом от посторонних взглядов. Как он жалел, что не может обратиться, тогда бы под крыльями Шельм вообще ни один живой человек не увидел.

Сейчас же Шельм медленно склонил голову ему на плечо, упершись в него лбом, глубоко вздохнул и Ставрас вздрогнул, ощутив, как внутри него родилась магия. Нечеловеческая, чуждая этому миру. Природная магия масочников.

— Если Михей недолюбливает Гиацинта, значит, он знает, кто он. Но не спешит убивать, значит, и меня не убьет, — прошептал шут, не спеша отстраняться. Темное пятно на боку перестало разрастаться. Похоже, там, под тканью, порез уже затянулся.

— Даже если дело вовсе не в этом. Тебя он не тронет, — убежденно произнес Ставрас. Его руки за спиной шута сжались чуть сильнее и тут же отпустили.

— Ты зря так переживаешь, я сам виноват, — сказал Шельм, тоже отступая на шаг.

— Я знаю, что сам. Но именно за это мне и хочется тебя прибить.

— Так за чем же дело стало? — криво усмехнулся шут, поднимая голову с его плеча.

— За малым, — лекарь, снова ставший человеком, не спешил вернуть ему усмешку.

Шельм изогнул бровь в немом вопросе.

— За обедом, — пояснил Ставрас без тени улыбки, взял его за локоть и провел в дом мимо Мика, Веровека и Маришки, растерянно смотревших на них.

В сенях их встретил Михей. Хмурый, но без меча в руке. Шельм глянул на него, и неожиданно, как для самого деда, так и для Ставраса, виновато потупился.

— Меня нельзя вылечить обычным целительством, только собственным, врожденным. Или травками знахарскими, но в этот раз они бы вряд ли помогли, — признался он, не глядя ни на кого.

Ставрас нахмурился еще больше, чем до этого кардинал, который теперь смотрел на голубоволосого мальчишку с каким-то странным выражением в глазах.

— А сказать ты мне об этом раньше не мог?

— Ты не спрашивал.

— А что бы было, если бы я как-нибудь к тебе целителя притащил, а?

— Ничего бы не было. Его сила просто не подействовала, вот и все.

— И ты скончался бы у меня на руках, пока мы с ним на пару соображали, что к чему?

— Слушай, не надо драматизма, — резко повернулся к нему Шельм, возмущенно сверкнув глазами.

— Драматизма? — холодно переспросил Ставрас и в глазах его снова проступили вертикальные зрачки.

— Вы жрать, вообще, собираетесь или так и будете своей любовью маяться, а? — неожиданно вмешался в их поединок взглядов, до возмущения капризный, барский голос.

Все присутствующие замерли и медленно повернули головы к входной двери. А там, как ни в чем не бывало, стоял Веровек и мерил всех возмущенным королевским взглядом. При этом становилось ясно, что делает он это намеренно, чтобы разрядить обстановку. Ставрас тяжело вздохнул и отпустил локоть шута, который стиснул до синяков.

— Будем, не сомневайся.

Шельм от его слов тоже ощутимо расслабился. И зря.

— А с тобой, любимый, — растягивая последнее слово, произнес лекарь, — мы еще поговорим.

— Буду ждать, любовь моя, — пропел шут и послал воздушный поцелуй, чем вверг в ступор не только Стараса, у которого после всего нервы уже сдавали, не смотря на весь многовековой опыт, но и кардинала с Веровеком, и даже подоспевших Мика с Маришкой. И быстро сбежал в дом, справедливо опасаясь, что его сейчас будут убивать.

Не убили, зато накормили до отвала. Правда, под конец, расхваливая стряпню бабы Надиньи, жены деда Михея, шут ныл о том, что лучше бы все же убили. Даже закалка королевскими зваными обедами с тринадцатью переменами блюд, не помогала. Уж больно хлебосольна была баба Надя.

14.

— Прекрати дуться, — первое, что сказал Шельм, когда под строгим взглядом Михея, после сытного обеда их со Ставрасом оставили в горнице одних.

Лекарь демонстративно не смотрел на него, глядя в окно, словно пустой двор был самым интересным и захватывающим пейзажем, когда-либо виденным им в этой жизни.

— Я не дуюсь, — наконец обронил он. — Я злюсь.

— Послушай... — попытался еще раз начать Шельм, который всегда просто ненавидел оправдываться. Но тот ему не дал.

— Знаешь, почему драконы исчезают, когда умирает их человек? — повернувшись к нему, очень тихо и ровно спросил он.

Шельм, хотевший уже начать возмущаться, замер и весь превратился в слух.

— Потому что после его смерти жить уже не хочется, но приходится. Если умрет дракон, умрет и память о его человеке, а это самое страшное предательство, которое может быть в моем племени. Умереть, зная, что мог бы еще жить и помнить. А потом, через некоторое время, для вас это, как правило, несколько поколений, дракон возвращается вновь, если, конечно, найдет в себе силы. И самым великим счастьем для него, и самым страшным проклятием, становится то, что он среди потомков своего человека неожиданно находит еще одного, другого, но тоже своего. От этого нельзя отказаться, если уже увидел его, если мир уже запечатлил его для тебя. И все повторяется вновь.

Рассказывая об этом, Ставрас не думал давить на жалость. Просто хотел прояснить свою позицию вздорному мальчишке, так легкомысленно относящемуся к собственной жизни, так глупо рискующему и не устающему играть в гордость и позерство даже перед друзьями, даже перед ним, тем, кто надеялся стать больше, чем просто другом, и даже уже стал таковым, приблизив его и приблизившись сам.

Но он понимал, что вряд ли гордый шут его услышит, а у того глаза увлажнились и превратились в озера. В озера невыплаканных слез. Мальчишка заморгал часто-часто, силясь удержать их в берегах за порослью ресниц и обманчиво ровным голосом пробормотал:

— Я не жалею вас. Не думай.

— Я не думаю, я знаю, — грустно улыбнулся ему Ставрас.

— Мне просто так же больно, как и тебе. Почему ты не сказал, что связь не односторонняя. Почему?

— Потому что думал, что это очевидно. Я заставил тебя раскрыться передо мной, как я мог не отплатить тебе тем же?

— Я злился на тебя за это все время. Думал ты просто хочешь про нашу магию маски поподробнее узнать, а тут я, такой удобный носитель клановых секретов и магический приемов.

— Ты глупый, взбалмошный мальчишка, — хладнокровно констатировал факт Ставрас. — Мне с твоим кланом детей не крестить.

— Угу.

— Это значит ты понял, что был неправ и раскаялся?

— Это значит, не зарекайся.

— Так и знал, что не угомонишься.

Шельм фыркнул. Боль дракона, разделенная на двоих, отпустила.

— Слушай, — сменил он тему, не поднимая головы.

— М? — расслабленно откинувшись на угол между стенами, в котором сидел, невнятно отозвался Ставрас, который тоже успокоился и испытывал определенного рода умиротворение оттого, что его человек рядом и ему больше ничего не угрожает.

— Насчет тех взглядов, на которые и Михей, и Маришка эта, намекали. Ты, правда, хотел найти у меня на тебе маску?

— Пытался, — отстраненно признался лекарь. Но не только ее.

— Э? — Растерялся Шельм, который не представлял, что еще на нем можно было бы обнаружить невооруженным взглядом.

Ставрас коротко усмехнулся.

— Вы мне с Веровеком душу растравили тем разговором про принцесс, вот я и примерялся.

— К чему? — Шельм голову и заглянул ему в глаза.

Лекарь тяжко вздохнул и коротко ответил:

— К тебе.

— А чего ко мне примеряться-то?

— Да, вот все думал, хотелось бы мне тебя съесть вместо куриной ножки с жареной картошечкой, к примеру.

— И как?

— Нет. А пот по розгам твоя спинушка плачет.

— Спасибо. Ты мне уже как-то обеспечил даже не розги, плеть.

— Не можешь простить?

— Вот еще. Даже в голову не бери. Просто к слову пришлось.

Лекарь внимательно всмотрелся парню в лицо, потом медленно кивнул.

— Ладно, к делу, — произнес он, Шельм невольно подобрался. — Ты, кажется, Веровека магии учить собирался, — напомнил дракон.

— Эй, хозяева, принимайте работу! — раздался со двора окрик Гиацинта.

Шельм встрепенулся и бросил взгляд за окно. Они со Ставрасом переглянулись, и лекарь скомандовал:

— Иди в спальню, а я пока сам с ними побеседую.

— А если Михей...

— Не волнуйся. Я разберусь, — еще тверже, с нажимом, произнес лекарь.

Шут пожал плечами, кивнул и скрылся за дверью, а Ставрас не спеша вышел в сени, где столкнулся с приметившим непрошенных гостям Михеем, коротко переговорил с ним и вышел во двор уже один. Весь дом затаился, приготовившись к осаде, а, может быть, это только казалось.

Ставрас медленно спустился с высокого крыльца, давая возможность пришедшим рассмотреть себя, а сам смотрел на них. "Интересная пара", отметил он про себя и тут же услышал ответ от шута, которого теперь, похоже, уже не так угнетала их связь.

"Еще бы! Ты повнимательнее к кузнецу присмотрись!".

"Вижу", лаконично отозвался Ставрас. И, подойдя к настороженно следящим за ним мельнику с кузнецом, произнес уже в слух:

— Зайдете?

— Зачем? — не отпуская его взгляд, уточнил Гиацинт.

— Поговорим.

— Нам есть о чем говорить?

— Да. О многом.

— Например?

— Три дня назад мы проезжали Дабен-Дабен...

— Цыганский город?

— И имели возможность достаточно близко пообщаться с Дидлемом Лютиком Шлимом. Знакомое имя Филлактет Шлим?

Мельник отшатнулся, но Ставрас успел схватить его за руку чуть выше запястья и не отпустил от себя. Муравьед, стоявший чуть в стороне, резко отпустил поводья коня, и словно бы присел немного, сразу став похожим на зверя, готовящегося к смертельному для жертвы прыжку. Ставрас видел это краем глаза, но руки мельника так и не отпустил.

— Хотите уйти, держать не буду. Заплачу за коня столько, сколько скажете. Но вы уверены, что хотите уйти?

— Как вам удалось уйти от Лютика?

— Поверишь, если скажу, что легко?

— Нет. Но, видно, придется, — отозвался Гиацинт, кивнул, словно сам себе, и вытащил руку из хватки Ставраса. Тот удерживать не стал, как и обещал. — Мы зайдем, — решился мельник.

— Гиня! — возмутился Мур, но тот лишь головой покачал.

— Мне кажется это важно Мур. Идем.

И они уже втроем поднялись по крыльцу и вошли в дом. Там их ждал накрытый стол и хмурый Михей, восседающий во главе него.

Гиня коротко хмыкнул:

— Думал, испугаемся и не зайдем?

— А чего вам меня бояться-то? Это не вам, а мне, скорее, опасаться за своих домашних стоит, — бросил нахохленный дед, сурово сдвинув седые брови. Гиня тоже нахмурился, хотел что-то сказать, но Михей перебил его, вскинув руку: — Верю, что детей бы не тронули, и размышлял я не об этом.

— А о чем, если не секрет, конечно? — усаживаясь за стол, полюбопытствовал красноволосый масочник. Мур в это время опустился на лавку рядом с ним. Ставрас сел напротив, по левую руку от Михея.

— О том, что некоторые злоупотребляют моим гостеприимством, — бросил дед, недовольно покосившись на безмятежного до отвращения лекаря.

Тот вежливо улыбнулся.

— Поедим для начала или сразу за разговоры? — полюбопытствовал он.

— Мы не голодные, — буркнул все еще напружиненный и явно не убежденный Муравьед.

— Кстати, — неожиданно почти промурлыкал Гиацинт, внимательно глядя на мужчину, сидящего напротив, — пока мы к вам шли, сорока на хвосте принесла, что ранил ты своего мальчишку голубоволосого, который, смельчак, к нам на разведку ходил, и тут же вылечил.

— Было дело, — не стал отпираться Ставрас, ожидая вопроса, к которому все это было сказано.

— Хороший лекарь, значит?

— Драконий, — все с той же вежливой улыбкой отозвался Ригулти, и как ни в чем не бывало, не обращая внимания на вытянувшиеся лица напротив, потянулся к миске с жареной картошкой и грибами и деловито наложил несколько ложек себе на тарелку. — Вы попробуйте картошечку, очень вкусно.

Гиацинт на полном автомате, все еще смотря на него во все глаза, протянул руку через стол. Ставрас вложил ему в пальцы ложку и совершенно спокойно перевел взгляд на Муравьеда. Во взгляде кузнеца появилось странное выражение. Он расправил плечи, приосанился и посмотрел уже не с настороженностью, но с вызовом, а под столом, зачем-то, положил руку на бедро соседа. Тот и бровью не повел, принял как должное, а лекарь перестал улыбаться и вздохнул.

— Кем тебе приходится Лютик?

— Двоюродным братом по материнской линии.

— Давно не общаетесь?

— Почти десять лет.

— С тех пор, как ты покинул клан?

— Нет. Раньше. Вне клана я лишь шесть.

— Почему ты ушел?

— С какой стати, я должен тебе рассказывать? — накладывая картошку на свою тарелку, произнес Гиацинт холодно.

— Потому что я спрашиваю. Спроси ты, и отвечу я.

— Что тебя связывает с ним?

— С Шельмом? Я запечатлен на него, он на меня.

— Ты дракон?

— Частично.

— Ясно, — Гиацинт отвел взгляд, повернувшись в сторону окна, и о чем-то задумался.

— Что тебя смущает?

— Просто подумал, что ты обо мне от него узнал. Думал, он такой же, как я.

— А почему уже не думаешь?

— Масочник не может быть запечатлен драконом, — в голосе Гиацинта на миг проскользнула какая-то глубокая, затаенная печаль.

— Отчего же?

— Вы нас ненавидите сильнее, чем когда-то ненавидели людей.

— Не сказал бы.

"Шельм спустись и Веровека захвати".

"Угу".

— А от кого, по-твоему, если не от Шельма, я мог узнать твое имя и маску?.

— Маску?! — Гиацинт вскинулся, резко повернувшись к нему. — Ты блефуешь, ты не можешь знать... маску.

— Коломбина, — совершенно спокойно обронил лекарь и отпил малинового морса, налитого ему Михеем, молчаливо прислушивающегося к разговору.

— Но... а, все дело во внешности, да, — немного успокоился озаренный догадкой масочник. — Я выгляжу слишком юным для своих лет, вот ты и предположил, что моя маска Коломбина, а я повелся.

— Разве Коломбина единственная женская маска?

— Нет.

— Думаешь, я мог бы так удачно ткнуть пальцем в небо?

— Я думаю, что разговора не получается и нам пора, — вмешался молчавший до этого Мур и начал подниматься.

Но именно в этот момент дверь в горницу открылась, и вошли непривычно притихший Шельм, а за ним и Веровек.

— Ну, что ж, а теперь, давайте познакомимся, — мягко произнес Ставрас и поднялся. — Мое имя Ставрас Ригулти, Драконий Лекарь, а это мои спутники. Шельм Ландышфуки, Придворный Шут Его Величества Палтуса Третьего, и его кровный брат, Веровек Палтусович...

Глаза округлились у всех троих, сидящих за столом, но вскочил только Михей. И не просто вскочил, за голову схватился.

— Что?!

— Дедушка, может вам валерьянового отвара накапать? — участливо полюбопытствовал Шельм, и быстренько юркнул на лавку под бок к Ставрасу. Веровек сел с ним рядом.

— Ты притащил ко мне королевича и ничего не сказал?! — накинулся на лекаря дед.

— Ну, я как бы это, — робко подал голос Веровек, стараясь ни на кого не смотреть. — Инкогнито.

— А на конюшне с моим внуком ты тоже инкогнито возился, а Маришке кур кормить помогал... — выпалил дед и резко замер.

— Мне не трудно было, — угнувшись и втянув голову в плечи, выдавил из себя Веровек еще тише.

Шельм посмотрел на него, и терпеть не стал.

— И что с того? Ну, помогал он, и что теперь? Нет, лучше бы похвалить, а ты тут орешь на него. Не стыдно?

— Сумасшедший дом! — в сердцах бросил Михей и с размаху плюхнулся на свой стул, тот предательски скрипнул. — Это же надо, а? Я еще могу себе представить, что мающийся со скуки дракон запечатлит на себя масочника, нет, честно, уже могу. Но чтобы масочник преспокойно жил не просто в столице, во дворце! Так еще и как-то умудрился стать кровным братом королевича, это просто в голове не укладывается! У вас же там в гвардии три моих ученика, неужели, они ничего не заметили или совсем позабыли все, чему я их учил? — сокрушался дед.

Все присутствующие сочувственно молчали. Даже Шельм, который и вовсе поймал себя на мысли, что как никогда ему хочется оправдаться перед этим человеком, для которого сейчас в один миг рухнул весь привычный мир, но слова не шли. И тогда неожиданно заговорил Веровек.

— Я не считаю их монстрами. У них просто власти и сил больше, чем у других. А нехороших личностей и среди людей пруд пруди. Каждый делает свой выбор сам, — он вскинул голову, глаза у него блестели, но во взгляде появилась непривычная твердость. Он верил в слова, что говорил. Всем сердцем верил.

Михей собиравшийся продолжить обличительную речь неожиданно умолк. Долго смотрел на него, а потом тихо вздохнул.

— Узнаю род Августа. Только в вас может быть столь крепка вера в людей и... им подобных.

— Ну, а теперь ваша очередь, — обратился лекарь к притихшим кузнецу и мельнику.

— Тоже вставать, что ли? — полюбопытствовал Гиацинт, отмерев.

— Не обязательно. Можно сидя.

— Мое полное имя Филлактет Гиацинт Шлим. Масочник, кукольник, Коломбина.

— А я Муравьед Сиявич. Можно просто Мур.

— Вот и познакомились. Так почему ты ушел из клана?

— Сначала я, — отрицательно покачал головой Гиня и впился взглядом в лукаво улыбающегося с противоположной стороны стола Шельма. — Твоя маска?

— Полишинель.

— Арлекин. А что, тебе подходит. Не даром же шут.

— Думаешь, подходит? — сузил глаза Ставрас. — Но, насколько помню, Арлекин глуп, зол и предпочитает пакостить из-за угла, а не вступать в открытое противостояние.

— Ну, всякое может быть. Я вот тоже думаю, что ему больше подошел бы Ковьелло он же Бригелла, но раз Совет Иль Арте решил...

— Совет может ошибаться?

— Конечно, нет, — убежденно отозвался Гиацинт, но как-то подозрительно резко осекся. Подумал и произнес с сомнением: — Я... не знаю. Но считается, что нет, не может.

— Думаешь, простой Арлекин смог бы так легко выяснить не только маску, но и имя?

— Я уже сказал, что маску вполне можно было угадать. Что же касается имени... Ему же не больше двадцати пяти, а я был одним из первых, кто покинул клан после так и не подтвердившихся слухов о рождении Вольто. Обо мне говорили. Он мог слышать мое имя и даже видеть меня в детстве.

— Шельму нет и двадцати одного. Вы обретаете маску в первый месяц совершеннолетия. В четырнадцать. В Столице он появился в неполные пятнадцать. От поместья Икуф до Столицы пешком довольно долго, прибавь к этому, что мальчишка вряд ли шел без остановок, скорей всего задерживался по пути то тут, то там. Надолго задерживался. Как думаешь, он мог слышать о тебе, если ушел раньше почти на год?

— Тогда как? Откуда? — ошеломленно пробормотал Гиацинт, во все глаза глядя на Шельма, который, напротив, на него и вовсе не смотрел.

— Я уже услышал, почему ты ушел, но хочу понять, что означает для вас, масочников, рождение Вольто, что это за маска и как стало известно о её появление среди вас?

— Наша магия природная, то есть, мы рождаемся с ней и с ней умираем. Способности даются от рождения, их не надо развивать, как у ваших, то есть не драконьих, конечно, человеческих магов. Нас просто учат правильно и разумно ими пользоваться, контролировать силу, а когда наступает время, даруют маску, которая становится не только символом нашей магии, но и частью души, в которой вся эта магия и концентрируется. Таким образом, маска что-то вроде накопителя силы, в котором хранится дополнительный резерв, и в тоже время она выступает сдерживающим фактором, чтобы собственная магия масочника не навредила ему самого. У каждой маски есть свои особенности, не буду вдаваться в подробности, просто они есть, вот и все. И они отражаются на сущности масочника.

— А Вольто?

— Вольто, она же Лавра, она же маска масок. В этом мире Вольто никогда еще не рождалась.

— Что значит в этом мире? — встрял Веровек и испуганно умолк, опасаясь, что на него сейчас начнут цыкать.

Но никто ничего не сказал и масочник, помолчав и снова отвернувшись к окну, ответил:

— Мы пришли в этот мир из другого мира. Поэтому наша магия так чужда ему, поэтому нас так ненавидят его хранители.

— Драконы? — уточнил Михей.

Гиацинт кивнул.

— Разумеется, тех, кто привел наш клан сюда, давно уже нет в живых, очень давно. Но знания передаются из поколения в поколение. Так вот, о Вольто известно лишь по книгам. В этом мире такой маски еще не было. Многие говорят, что и не будет. Вряд ли, этот мир когда-нибудь полностью примет нас.

— И почему же слух о появлении этой маски вызвал такие волнения среди масочников? Ведь как я понял, не ты один покинул клан, — спросил Ставрас, возвращая разговор к наиболее интересующей его теме.

— Ушли все те, кто был хоть чем-то недоволен политикой Иль Арте. Я ушел после того как понял, что если еще раз откажусь, меня превратят в марионетку. На самой высшей из трех ступеней иерархии клана стоят марионеточники, я не желал становиться одной из их марионеток. На самом деле куда чаще рождаются кукольники, еще чаще кукловоды, марионеточники в этом мире рождаются редко. Поэтому сейчас я вспомнил тебя, Александр Ландыш Икуф, — медленно повернувшись к Шельму, произнес Гиацинт. — Твоя сестра через два дня после твоего посвящения покончила с собой.

— Её убили, — неожиданно с нажимом поправил его Шельм, в глазах его мелькнула сталь.

Гиацинт вопросительно вздернул бровь, но уточнять не стал.

— Её маской был Бригелла, и она была марионеточником, так же, как все в вашем роду. Сильный род, очень сильный. Один из пяти всегда стоящих на самом верху. Но известие об её смерти затмило другое более знаковое событие, поэтому я не сразу проассоциировал, когда Драконий Лекарь назвал тебя по второму имени.

— И что же было тем знаковым? — снова вмешался Ставрас.

Гиацинт отвел глаза от Шельма и посмотрел на него.

— С одного из Докторов Чумы была сорвана маска.

— Что это значит?

— Я уже говорил, что наша магия природная, мы рождаемся с ней.

— И?

— Сорвать маску, значит, полностью изъять магию из души. Масочник, лишившийся маски, становится таким же человеком, как большинство в этом мире. Абсолютно обычным, без каких-либо зачатков даже простой, человеческой магии.

— Это может сделать только Вольто, так? — прозрел Ставрас, очень быстро сложив все фрагменты головоломки.

Гиацинт снова кивнул и потянулся за кувшином, чтобы налить себе морса, но его неожиданно опередил Михей, возле которого этот кувшин стоял, и под изумленным взглядом масочника сам наполнил его стакан.

— В чем ты отказывался участвовать, так что вынужден был уйти? — спросил лекарь, дождавшись, когда масочник напьется. Тот глубоко вздохнул и улыбнулся.

— Теперь моя очередь задавать вопросы, нет?

— Хорошо. И что тебя интересует?

— Что у вас произошло в Цыганском городе?

— Лютик и двое из людей пробрались на подворье баронессы. Твой кузен наложил на всех цыган до которых успел дотянуться, свои матрицы и собирался проделать тоже самое со всем городом. Пятерых драконов, которые в тот момент проживали непосредственно в Дабен-Дабене, он отравил, прыснув во все колодцы какой-то яд, который портит драконьи крылья. Двое из них до сих пор не оправились, но быстро идут на поправку, остальные уже восстановились. Но им, на самом деле, просто повезло с приземлением, потому что крылья начали рваться прямо в полете. Ты не знаешь, что это за яд?

— Знаю.

— А противоядие?

— Я мельник, а не аптекарь.

— И?

— Мне нравятся драконы, глупо звучит, правда?

— Нет. Почему же? Мне даже интересно, зачем вы вдвоем дракона ходили искать, и чем все дело кончилось. Но об этом потом. Так что там с противоядием?

Масочник поджал губы, снова покосился на Шельма и, отвернувшись, кивнул.

— Могу показать и рассказать.

— Лучше записать и научить.

— Лучше.

— Покажи свою маску.

— Что?! — Гиацинт так резко повернулся к нему, что Веровек, попавший в его поле зрения, непроизвольно отшатнулся, а Шельм инстинктивно прижался к боку оставшегося невозмутимым Ставраса.

— Покажи свою маску, — совершенно ровным голосом повторил лекарь.

— Нет, — быстро взяв себя в руки, отрезал тот.

— Ты ведь хочешь узнать, откуда узнал я?

— Я уже знаю. От него, — кивнув в сторону Шельма, бросил Гиацинт раздраженно.

— А откуда знает он?

— А ты знаешь, что для масочника обозначает демонстрация маски вне клана?

— Мне хочется верить, что доверие.

Они долго смотрели в глаза друг друга. Шельм не спешил отстраняться от Ставраса, чувствуя, как тот делится с ним своей выдержкой и спокойствием. С другой стороны от шута нервно заерзал на лавке Веровек. Михей во главе стола оглаживал седые усы и не вмешивался до поры до времени. Муравьед сидел тихо, но руки с бедра своего масочника так и не убрал, напротив, несильно сжал его, то ли в успокаивающем, то ли в подбадривающем жесте. Гиацинт поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок, положил на них подбородок. Все это не отрывая взгляда красных глаз от лица Драконьего Лекаря. А все остальные, кроме Муравьеда, смотрели на него самого, выжидая.

Масочник прикрыл глаза красными, как волосы на голове, ресницами, и на его щеке медленно начала проступать маска. Сначала маленькая, миниатюрная, она постепенно разрасталась, становясь выпуклой, объемной, пока не заняла собой всю щеку. И только тогда тонкие пальцы Гини отделили ее от тела и положили на стол перед лекарем на то место, на котором предупредительный Муравьед раздвинул тарелки. Но даже на столе маска продолжала расти, пока не приняла свои истинные размеры. Маска, закрывающая лишь глаза и пол лица, оставляя открытыми лоб и рот с подбородком, такова была Коломбина, украшенная под цвет волос своего масочника красными перышками и маленькими рубиновыми капельками.

— Теперь твоя очередь, — тихо произнес Филлактет.

Шельм посмотрел на него, поджал губы и положил на стол возле своей тарелки руку ладонью вниз. Его Арлекин тоже проступил сначала контуром, потом стал объемным, разросся, окрасился в сине-голубые с серебром тона, на кончиках шутовского колпака звякнули серебряные бубенчики, улыбка маски тут же стала шире, ехиднее. И вот и Арлекин в полный рост лег рядом с Коломбиной. В отличие от нее, маска Полишинеля, как еще называли Арлекина, полностью должна была закрывать лицо.

— Красивые, — нарушил повисшую тишину Веровек. — Жаль, что ты мне её в детстве не показывал.

— Если бы ты своей паникерше няньке еще и про маску рассказал, что, дескать, у дяденьки какого-то в подворотне видел, представь только, чтобы тогда началось, — фыркнул шут и зачем-то поднялся. Все недоуменно посмотрели на него снизу вверх. — Еще не все, — еще тише, чем Гиня до того, прошептал Шельм. Глубоко вздохнул и немного нервными движениями, закусив губу, стал расстегивать рубашку.

Гиацинт недоуменно глянул на Ставраса, на него же посмотрели Михей и Веровек, но лекарь ничем не выдал, что ему известно для чего шут вздумал разоблачаться.

А тот, обнажив торс до пупка, замер, еще раз вздохнул и словно бы бросился в ледяную воду. Лицо застыло восковой маской, а на груди голубой нитью засветился овальный контур. Мир замер на бесконечно длинное мгновение, и завертелся вновь лишь тогда, когда на стол к другим двум маскам легла третья. Белая, овальная, без улыбки и пестрых украшений, просто повторяющая контуры лица, его лица, Шельма. Шут же медленно осел на лавку. Его тут же подхватил Ставрас, обнимая за плечи.

— Шельм?

— Все... нормально, — запнувшись, хрипло отозвался тот, навалившись на него. Медленно поднял руку, зачем-то обнял за шею, вяло улыбнулся, прикрыв глаза, и уткнулся лицом в плечо. — Я просто никому еще её не показывал. Первый раз всегда... немного неуютно.

— Больно, — уточнил Гиацинт и через стол пересекся взглядом с лекарем. В глазах масочника тот прочитал решимость.

Филактет встал, перегнулся через стол, не обращая внимания на то, что полы его свободной, белой рубахи, которую он не заправлял в штаны, могут испачкаться в еде, поставил локоть на стол и зачем-то схватил ладонь Шельма, с подозрительной бережностью сжимая тонкие пальцы голубоволосого мальчишки. Тот распахнул измученные глаза и недоуменно посмотрел на него. Кукольник улыбнулся. Ободряюще, тепло.

— Я — Гиацинтлимш, отныне и впредь, клянусь.

И, как ни в чем не бывало, вернулся на свое место.

Шельм моргнул, еще раз и еще. И только потом до него дошло.

— Нет! — вскричал он с какими-то почти истерическими нотками в голосе. — Я не приму!

— Уже принял, — легкомысленно отмахнулся Гиацинт и буквально накинулся на еду.

Шельм стоял, и его явно потряхивало. Ставрас хмурился.

— Гиацинт? — строго спросил лекарь, пытаясь снова усадить шута, все еще прибывающего в растрепанных чувствах.

— Я принес ему Клятву Маски, он её принял.

— Нет!

— Да, дорогой. Да. Раньше надо было "нет" кричать, до того как руки разняли.

— Откуда я знал, что ты такую подставу мне устроишь?! Да, как тебе такое вообще в голову пришло?!

Устав от недопонимания, Ставрас резко приподнялся, обхватил шута за плечи и снова усадил рядом с собой. Тот попытался опять вскочить, но лекарь коротко рыкнул на него и Шельм притих, возмущенно сопя у него под боком.

— Что такое Клятва Маски? — спросил тем временем у масочника Веровек.

— Клятва, аналогичная вашей клятве на крови, которую гвардейцы и другие особо приближенные дают королю.

— Клятву, которую нельзя нарушить даже в смерти?

— Да.

— Почему ты дал её Шельму?

— Потому что он Вольто. И совет Иль Арте, действительно, полным составом сошел с ума раз смог это проглядеть, — бросил Гиацинт, подложил себе на тарелку сразу две куриных котлетки и повернулся уже к шуту. — За что ты сорвал с него маску?

— Захотелось, — буркнул тот, зло сверкнув глазами.

— Прекрати дуться.

— Дуются дети, убогие и... драконы. А я — злюсь.

— О, как ты о драконах-то? Неужели, так не нравится быть запечатленным?

— А с чего бы мне должно нравиться?

— С того, что он Радужный Дракон, — произнес Веровек, тяжело вздохнул и отвернулся.

Все резко замолчали.

— Век? — нарушил паузу Шельм.

— Я, может, и не очень умный. Но не идиот же. Драконий Лекарь всегда жил в Столице, всегда помогал людям и... драконам. А потом он сказал вчера, что когда-то был драконом, а до того, что за воспитанием детей из моего рода он перестал приглядывать двести лет назад. Значит, раньше-то смотрел, контролировал. Покровительствовал.

— И поэтому ты решил, что я Радужный Дракон? — мягко спросил лекарь.

Веровек вскинул на него глаза и сразу же отвел.

— Да.

— И что же будешь делать теперь, когда я выбрал не тебя?

— Радоваться, — ответил королевич, повернулся к нему и улыбнулся немного грустно. — Я рад за Шельма. Правда, очень рад. Но мне грустно, потому что... — он сделал паузу, явно не решаясь сказать, отвел глаза, снова вскинул и все же выдохнул на одном дыхании: — Раз у него есть ты, я ему вряд ли даже другом понадоблюсь.

Шельм фыркнул:

— Конечно, понадобишься. А этот вредный старикашка у нас еще попляшет. У-у-у-у!

— Так, и кто здесь старикашка? — осведомился Ставрас, сурово сдвинув брови.

— О! Значит, на вредного ты уже согласен, любимый?

— Согласен. А за любимого явно кому-то пора не только уши надрать, но и что помягче, тоже. Для профилактики полезно.

— И что же это? — невинно захлопал ресницами шут.

Ставрас скривился, прищурился, но их обмен взглядами прервал возмущенный вопль.

— Вы опять?! — вопросил он, как обвинитель на допросе, — Да, сколько можно уже?!

— А чего ты, собственно, возмущаешься? — полюбопытствовал Гиацинт.

— Да, как вы не понимаете?! Не могут двое мужчин любить друг друга. Это, во-первых, ненормально и против самого естества человеческого, во-вторых, ну как, скажите мне, один может... подчиняться другому, тем более, если речь о таких, как они?

— По-моему, ты не про подчиняться хотел сказать, — внимательно посмотрел на него масочник. И переглянулся с Шельмом.

— Ага. Братец, по-моему, ты слово перепутал. Не подчиняться другому, а отдават...

— Замолчи! — Веровек вскочил и взвыл, заткнув руками уши. — Не говори!

— Да, ладно тебе, чего ты так реагируешь-то? — изумленно протянул Гиацинт. — Это же личное дело каждого, с кем спать. В конечном итоге, тебя же в этом участвовать не зовут.

— А что, дорогой, может, поучим мальчика уму разуму, с собой позовем, — промурлыкал Шельм в сторону Ставраса и тут же схлопотал подзатыльник. Попытался возмутиться, но тот глянул на него так, что пришлось прикусить язык.

— Значит, так, — произнес Ставрас твердо. — Веровек, прекрати быть ханжой. Гиацинт прав, каждый сам выбирает с кем ему быть.

— Но вы-то, вы-то не выбирали ничего, вы просто...

— Да, что ты так переживаешь? — снова встрял Гиацинт. — Вот мы с Муравьедом уже пять лет вместе и ничего, как видишь, живем же и...

— Любим, — тихо, но твердо откликнулся Мур и посмотрел на королевича так, что тот так и замер с открытым ртом, медленно опустившись на лавку. А кузнец, тем временем, посмотрел на лекаря: — Так куда вы едете через наши края?

— В Драконьи Горы.

— Зачем?

— Узнать хотим, кто яйца драконьи ворует и распродает. Не слышали ничего об этом?

Гиацинт и Муравьед переглянулись, и разговор продолжил уже масочник.

— Ну, мы сами, пытались... — произнес он, пряча глаза от лекаря.

— Пытались что?

— Я еще в детстве мечтал о драконе. Нет, правда, глупо, конечно, но мечтал. А когда нашел в себе смелость покинуть клан, захотел хотя бы попытаться осуществить свою мечту. Думал, вот найду драконье яйцо, маленькие драконы ведь такие маленькие, ничего совсем не знают, и он, вылупившись, запечатлит меня. Если не будет знать, что я масочник, то почему бы нет?

— Думаешь, запечатляет дракон? — уточнил лекарь

Масочник недоуменно посмотрел на него.

— Нет. Запечатляет сам мир. Но вы, ты сам сказал, не принадлежите этому миру, поэтому на вас драконы издревле и не запечатляются. Только и всего. И дело вовсе не в том, что они вас считают монстрами или особо сильно ненавидят, просто сам мир видит в вас чужих.

— Все еще видит? — прошептал масочник, уткнувшись в тарелку. — Но позволил родиться Вольто.

— Я не знаю, — так же шепотом ответил Ставрас. — Возможно, уже нет. Но кто скажет наверняка?

— Мы пойдем с вами, — заполнил повисшую паузу голос кузнеца.

— Уверен? — уточнил лекарь.

Тот кивнул.

— Раз уж Гиня дал мальчишке клятву, я поддержу его. Заодно покажем, что нашли.

— И что же?

— Гнезда драконов.

— С яйцами?

— Да.

— Но без драконов?

— Откуда ты...

— Это мертвые гнезда. Драконы никогда не вернутся к ним. Я просто собираю их в одном месте, чтобы не валялись, словно обычные камни. Там целая огромная поляна усеяна драконьими яйцами, но дети из них уже никогда не вылупятся.

— Но почему?! — воскликнул Шельм и остальные молчаливо его поддержали.

Ставрас тяжело вздохнул, внимательно посмотрел на Михея, словно решая, стоит ли рассказывать о таком при драконоборце, но тот ответил решительным и твердым взглядом, показывая, что если ему так принципиально, то он может и выйти, хоть недоверие и обидит его. Но лекарь отрицательно покачал головой и все же ответил при всех.

— Драконихи не высиживают яйца, лишь откладывают их и улетают. Выращивать детей вменяется драконам, но и они не всегда, точнее довольно часто, безразлично относятся к своему будущему потомству. Тогда кладка остается без присмотра и медленно умирает. Хорошо, если из такой кладки каким-то чудом удастся вылупиться одному, двум, чаще никому. Да и те, которые все же вылупляются, не всегда выживают в горах, в одиночестве.

— Но это же ужасно! — неверяще пробормотал Шельм. — Почему они это делают? Они же не звери, они разумны.

— Эгоисты, — бросил в сторону Ставрас. — Кому охота возиться с детьми, когда можно куда интереснее провести время и без них? Поэтому наш племя вымирало, когда Август пришел меня убивать. А я только-только заменил тогда прошлого Радужного и ломал голову, что же делать, как не дать драконам самим себя уничтожить. А тут он, и я подумал о человеческих детях. Вы, в большинстве своем, никогда их не бросаете. Ваши матери за жизнь своего ребенка могут вытворить такое, что никогда бы не смогли, не будь они в тот момент в ответе за судьбу своего потомства. Ваши мужчины готовы драться в десять, в тысячу раз яростнее, сметая всех и вся на своем пути, даже тех, кто заведомо сильнее, если знают, что за их спинами женщины и дети, потомство, семья. Магию запечатления подарил нам сам мир, но к людям драконов вывели мы с Августом. Дракон, запечатленный на человека, всегда заботится о своем потомстве, взращивает, воспитывает, любит. Точно так же, как человек, — договорив до конца, Ставрас замолчал.

Молчали и все присутствующие. А потом тишину нарушил Гиня.

— Знаете, по-моему, на этот день выпало слишком много откровений. Может быть, перенесем остальные хотя бы на завтра?

— На послезавтра, — уточнил лекарь. — Мы отбывает к горам послезавтра. Пройдем быстрым маршем, не заворачивая больше никуда. Это займет где-то неделю, может быть, полторы. Если все еще собираетесь идти с нами, завтра вам надо успеть разобраться со всеми делами, и было бы неплохо оставить кого-то вместо себя. У тебя, я слышал, помощник есть?

— И про матрицу, что в нем, наверное, уже слышал? — взглянув на Ландышфуки, поинтересовался Гиацинт.

— Слышал. И что, если бы не ты, так и быть ему всю жизнь деревенским дурачком и угукать до старости, аки младенец.

— Я читал, что Вольто может видеть многое, но не думал, что настолько.

— У меня случайно получилось, — все же решил пояснить Шельм, посчитав, что кто-кто, а Гиня имеет право знать, да и Ставрас заодно. — Я, когда к вам шел, он мне встретился. Потому я и Маришку отослал, думал, мало ли что. А когда топал уже обратно, опять с ним столкнулся и на этот раз решил посмотреть повнимательней. Сам не думал, что получится заглянуть под матрицу.

— Кстати, — словно о чем-то вспомнив, начал Ставрас, — а она тоже временная или как?

— Временная? — изумился Гиацинт и на вопросительный взгляд лекаря пояснил: — Не бывает временных матриц, если они накладываются, то уже все. Не снимешь. Можно только откорректировать.

— Шельм? — протянул лекарь.

Шут отвернулся и как-то даже сжался.

— Шельм? — в тон лекарю протянул Гиацинт.

— Для меня они все временные... кажется.

— Что?

— В Дабен-Дабене он попросил, чтобы я поднял его над городом, и сорвал матрицы со всех, кого успел превратить в кукол Лютик, — обронил Ставрас, словно между прочим.

— Сорвал? — резко севшим голосом уточнил Гиня.

— Да.

— И... и сколько их было?

— Не знаю. Шельм?

— Тридцать четыре человека и восемь собак.

— Боги Масок, это невозможно, — пробормотал Гиацинт во все глаза глядя на голубоволосого мальчишку.

— Я не хотел, чтобы они были куклами. Не хотел, чтобы больше не жили, а лишь номинально существовали.

— Понятно, — поддержал его Гиацинт и встал из-за стола. За ним поднялся и Муравьед. — Ты присмотри за ним, — обратился масочник к Ставрасу. — Если он маску первый раз сегодня показывал, через пару часов может начаться откат и тогда ему придется несладко.

— Присмотрю.

— Я не младенец, чтобы за мной... ай! — шут схватился за ушибленный затылок, порой рука лекаря могла быть, ну, очень тяжелой.

Веровек сочувственно на него покосился. Сам за время путешествия не раз получал от Ставраса подзатыльники.

— Вот и правильно, — неожиданно одобрительно покивал Муравьед. — С этакой шельмой только так справиться и можно. — Подхватил замешкавшегося Гиацинта за локоть и, обернувшись уже у самой двери, произнес: — Провожать не надо, не маленькие.

— Как же не надо, — встрепенулся насупленный шут. — А экскурсия в конюшню?

— Это еще зачем? — нахмурился Мур.

— Познакомить тебя кое с кем хочу. Уверен, тебе понравится, — ухмыльнулся шут и тоже выбрался из-за стола, когда Веровек встал, чтобы пропустить его.

— И с кем же?

— С конем лекарским, скорей всего, — впервые за все время подал голос Михей. — Ты сходи Мур, взгляни, я вот тоже думаю, что тебе понравится.

Муравьед покосился на него, но молча вышел, утягивая за собой задумчивого Гиню, за ними вышел и Шельм.

— Ох, и нажил ты себе проблем с этим мальчишкой, — прокомментировал дед, поднимаясь из-за стола.

— Только с ним? — посмотрев на королевича, с улыбкой уточнил Ставрас.

— С обоими, — фыркнул тот.

— И как же вышло, что твои-то ученики королевского отпрыска ничему толковому не научили?

— А ты королеву видел?

— Ну, видел.

— Сложная женщина. Очень сложная. Я его почему не узнал, видел только малым совсем, тоже думал учить буду, а она такой крик подняла, что Палтус наш решил, что лучше меня отослать, чем с ней связываться.

— А я вас совсем не помню, — растерянно захлопал глазами Век.

— Я ж говорю, малым ты совсем был, да и при дворе я пробыл недолго совсем, полгода, али и того меньше. Но ничего, раз уж тобой Ригулти занялся, уверен, хорошо научит, да и шут этот ваш по магии, поди, понатаскает. У них-то магия тоньше, чем наша, другие они совсем.

— Угу, — отозвался королевич и взволнованно посмотрел на все еще сидящего лекаря. — А если Шельму там плохо станет?

— Я почувствую, не переживай. Пока у него все нормально.

— Ясно.

— Я единственный дракон, который может выбрать сам. Да и не совсем дракон уже, если честно.

— Да, я и не надеялся, что Радужный меня выберет! — запротестовал Веровек и честно признался. — Просто повод придумал, чтобы от маменьки сбежать. Она хорошая, нет честно, просто беспокоится обо мне.

— Ага. Так беспокоится, что вздохнуть совсем не дает. Такой любовью и задушить недолго, — побурчал Михей и тоже пошел к выходу.

Веровек потерянно молчал.

— Выше нос, — встав, похлопал его по плечу Ставрас, а когда королевич робко посмотрел на него, улыбнулся. — Горы, знаешь, какие большие? А драконов в них сколько, знаешь? Так что, еще встретишь ты своего дракона, будь уверен.

— Ты, правда, так думаешь?

— Конечно, — заверил его Ставрас. — Ладно, пойду, посмотрю, чем там эта троица с Шелестом занимается, а ты тут с дедом Михеем поласковей, он ведь теперь себя винить будет, что недоглядел за твоим образованием.

— Я постараюсь.

— Вот и молодец, — еще раз улыбнулся Ставрас и ушел в конюшню.

Шельма оттуда он принес уже на руках. Гиацинт был прав, то, что он назвал откатом, нахлынуло внезапно, словно морской прибой, и так же быстро схлынуло. Вот только сознание Шельма, спасаясь от боли, ухнуло в небытие. Хорошо, что лекарь вовремя успел подхватить бесчувственное тело, а то шут мог бы и голову разбить.

15.

Шельм пришел в себя лишь под вечер и обнаружил, что вольготно раскинулся на кровати, в то время как Ставрас отчего-то стоит в дверях с подносом в руках, и только потом до шута дошло, что тот только что вошел.

— Хм, — хрипло выдохнул он, переворачиваясь на живот и обнимая руками подушку. — Пришел с ложечки меня кормить?

Ставрас лишь тяжко вздохнул, молча подошел к кровати, сгрузил поднос на высокий сундук, стоящий возле нее, и присел, каким-то странным взглядом осматривая фигуру шута, скрытую под тонким пододеяльником без одеяла.

— Что, неужели, есть повод соблазниться? — съехидничал Шельм.

Ставрас обжег неугомонного подопечного скептическим взглядом, но на провокацию не поддался.

— Как ты себя чувствуешь?

— Жить буду.

— А есть?

— И поесть бы не отказался, вот только у меня такое чувство, что мы в этой деревне только и делаем, что едим и спим.

— Можно подумать во дворце твоя жизнь была разнообразнее.

— Да нет, я не жалуюсь, — приподнявшись на руках, отозвался Шельм задумчиво садясь на кровати. — Просто ощущение такое. А еще, по-моему, ты стал слишком часто меня на руках таскать. Ностальгируешь по принцесскам? — инспектируя содержимое подноса, полюбопытствовал Шельм, скосив глаза на все такого же невозмутимого лекаря. Тот с непроницаемым выражением откинулся на изножье кровати и о чем-то задумался.

Шут разочарованно поджал губы. Ему до безумия хотелось вывести лекаря из себя. Почему? Да, хотя бы из-за банальной вредности характера. А вообще, Шельму было немного обидно, что тот просто нарочно ведет себя с ним так, словно ничего не произошло. Словно не по его воле он был вынужден продемонстрировать маску и вывернуть душу прилюдно. Ладно бы перед одним своим драконом, они теперь связаны, это вроде как в порядке вещей теперь, да? Но перед всеми! И все же, оставив желанный разбор полетов на потом, шут занялся ужином, остервенело вгрызаясь в предложенную ему курицу.

Ставрас все так же молча наблюдал за ним и пошевелился лишь, когда увидел, что шут насытился и явно лениво размышляет о том, с чего бы развязать новую словесную баталию. Поэтому лекарь улыбнулся и на этот раз начал сам.

— И как?

— Вкусно, — деланно пожал плечами Шельм, отставляя от себя опустевший поднос.

— Я не об этом.

— А о чем? — в бирюзовых глазах мелькнула настороженность.

— Каково это быть великим и могучим Вольто?

Ставрас, конечно, предполагал, что такая постановка вопроса вызовет бурную реакцию, но получить в лицо подушкой явно был морально не готов. Пылая праведным гневом, Шельм замахнулся второй раз и так и замер, с занесенной за спиной подушкой. А потом покатился по кровати, хохоча и чуть ли не икая от смеха. Такого пришлепнуто-обиженного лица он у Ставраса еще никогда не видел.

— Ах, ты! — взвыл лекарь раненным драконом и бросился на обидчика.

Через миг по кровати катались уже оба. Шут брыкался, хохоча и извиваясь в его руках, и никак не желал успокаиваться. Лекарь сдавленно ругался сквозь зубы и пытался хоть как-то с ним справиться. Но куда там! В итоге оказался прижат к кровати сам, а Шельм с победным вскриком оседлал его, горящими восторгом глазами всматриваясь в лицо "поверженного врага".

— Сдаешься? — вопросил он, в шутку сдавливая его шею.

Лекарь посмотрел на него и был вынужден проглотить все свое возмущение и даже гордость — на этого мальчишку просто не получалось злиться и обижаться всерьез. Ставрас вздохнул, опустил руки и прикрыл глаза, капитулируя. Шут тут же слез с него и устроился рядом, снова скрестив ноги как кочевник.

— И? — нарушил паузу лекарь.

Но Шельм ответить не успел. Дверь распахнулась и возмущенный Веровек вопросил прямо с порога, еще до того, как в его мозгом была опознана и идентифицирована картина увиденного.

— Чем вы тут занимаетесь?!

— А ты что, сам не видишь? — быстро сориентировался шут. Для убедительности собственническим жестом накрыв ладонью грудь мужчины рядом с собой.

Лицо королевича пошло красными пятнами, но природное упрямство взяло вверх.

— И чем же?

— Непристойностями!

— В одежде?

— Да. Представь себе. Желаешь присоединиться?

— А почему бы, нет? — у Веровека, похоже, уже сдавали нервы и он, горя желанием вывести их на чистую воду, выпалил это, еще толком не осознав, с кем пытается сравниться в словесной дуэли.

— Так иди к нам, чего встал? — улыбнувшись самой обольстительной из своих улыбок, Шельм выгнул спину, глядя в темно-карие глаза королевича. Сложил губки бантиком и нарочито медленно стал склонятся к лежащему между ним и Веровеком Ставрасу.

— Хватит! — голос лекаря был негромок, но прозвучал так, что мальчишки замерли. — Веровек, не вынуждай меня убеждать тебя, что наши с Шельмом отношения не повод для ханжества. Я уже не говорю про Гиню и Мура, между которыми, действительно, что-то есть, в отличии от нас.

Королевич обиженно засопел и отвернулся.

— А ты убери руку и хватит паясничать! — бросил лекарь шуту, но вместо того, чтобы послушаться, тот, напротив, склонился еще ниже, ложась всем телом ему на грудь.

— Милый, я так хочу тебя, — зашептал он с придыханием, картинно громко, чтобы наверняка расслышал не только "милый", — что щас расплачусь, если ты не исполнишь свой супружеский долг...

Дверь хлопнула громко, с размахом, челюсти шута клацнули, в ушах зазвенело, но не от хлопка дверью. Да, в этот раз на подзатыльник лекарь не поскупился.

— Ты прекратишь это когда-нибудь или мне стоит всерьез задуматься об "исполнении супружеского долга"?

Все еще слегка пришибленный Шельм беспрекословно скатился с кровати.

— Ты — зануда, ты знаешь об этом?

— Знаю. А еще знаю, что сегодня, как никогда близок к тому, чтобы поддаться на твои провокации.

— Ты это о чем?

— Пора заглянуть в ближайшую рощицу и розг нарезать, — пробурчал Ставрас поднимаясь, и начал готовится ко сну.

— Ставрас? — протянул шут через какое-то время.

— Что?

— Там, у деревенских, праздник какой-то...

— И что? Сам сходи и Века выгуляй.

— И что, даже никаких нотаций, типа много не пей, девок чужих не похабь? — Заинтересовался парень.

— Ты же сам говорил, что молод, горяч и вообще, тебе даже девицы пышногрудые снятся. Вот и иди, прогуляйся, а то такими темпами ты во сне начнешь и на меня бросаться. Уже бросаешься, — было понятно, что Ставрас активно вживается в роль наставника. Шельму не очень нравилась сама мысль, что он теперь полностью зависит от своего дракона, но с другой стороны, наставничество не отменяло вполне мирные, дружеские отношения. Правда, по его личному мнению, Ставрас иногда становился ужасно зануден. Действительно, старый дед, а не мужик в полном расцвете сил. Кроме того, Шельм все не решался завести разговор, насчет драконих. А что, тяжести прожитых веков лекарь, судя по всему, не ощущал, так почему бы ему тоже не развеяться. Шельм бы посмотрел, как два дракона будут смотреться в небе. И вообще, его с недавних пор занимал вопрос который от старательно прятал от Ставраса, способного пролезть к нему в голову. А как это у драконов получается... ну, хвост вот, наверное, должен мешаться. Тогда, как?

— Слушай, мне даже интересно, — Шельм решил, что про драконих еще рано, не так уж они с Ригулти и близки, а вот про предыдущего подопечного поговорить, самое оно будет, — Августа своего ты тоже, вот так вот, к девкам отправлял? И невесту, небось, сам подбирал. Попорядочнее и породовитее, чтобы деток нарожала крепенькими и здоровыми, да?

— Почему тебя это так заинтересовало? — напрягся Ставрас, расслышав в его голосе какой-то пока непонятный внутренний протест.

— Просто хочу сразу предупредить, со мной такой фокус не пройдет, запомни это, — сурово припечатал Шельм и смотрел на лекаря до тех пор, пока тот обреченно не кивнул.

— Не забывай, пожалуйста, что тогда другие времена были. К тому же, у вас с ним абсолютно разные амбиции.

— У меня их вообще нет, — пробурчал Шельм все еще недовольно.

— Эт вряд ли, — легкомысленно откликнулся дракон. — Иди уже, неугомонное дитя. Дай хоть ночку от тебя отдохнуть.

Шельм насмешливо фыркнул, быстро обулся и вышел, оставив лекаря в блаженной тишине. Надо же, каким желанным может стать одиночество, после таких насыщенных дней, наполненных бесбашенностью одного голубоглазого шута.

Шельм нашел Веровека в обществе Маришки. Тот явно пытался излить душу, вещая о них со Ставрасом. Разумеется, больше о Шельме, чем о лекаре. Маришка что-то говорила ему, но стоило Ландышфуки зайти в горницу, как оба умолкли. Веровек попытался было что-то сказать, возмущенное, злое, но, встретившись с ним глазами, проглотил все слова.

— Шельм?

— Что — Шельм? — Шут устало провел ладонью по лицу. Что-то он слишком себя накручивает. Ему отчаянно не хотелось дурного сравнения, но, похоже, для лекаря естественно сравнивать его с предыдущим подопечным. Возможно, раньше это бы ему польстило, все-таки Август считался признанным героем Драконьего Королевства, но шут не хотел быть чьей-то тенью, он считал, что достаточно уникален, чтобы не быть простой заменой какому-то древнему мужу. — Ставрас велел брать тебя в охапку и развлекаться идти, — запоздало ответил он на вопросительный взгляд королевича.

— Вы что, из-за меня поругались, что ли? — Веровек вскочил, явно чувствуя себя виноватым.

— Да, нет. Ты тут не причем. Просто мне кажется, он нас все время сравнивает, меня и этого вашего Августа. Я что, не могу быть самим собой? — пробормотал шут, но не дал Веровеку и рта раскрыть, сменил тему: — Ну что, Маришка, с нами пойдешь? Не боись, в обиду не дадим и подсобим, если что! — И весело подмигнул.

Девушка опешила, зато быстро сориентировался Веровек.

— А что, Мариш, и правда, пойдем, а? — поддержал он кровного брата и даже осмелился обнять её за плечи. — Дед Михей с нами, небось, отпустит.

— Да, он и без вас меня не удержит!

— Ну, так с нами веселей! — заливисто расхохотался Шельм. — Идемте, оторвемся. Ох, и напьюсь же я!

— А мне что прикажешь, тебя на закорках потом тащить? — притворно возмутился Веровек.

— А почему бы нет? — усмехнулся шут. — Тебе для фигуры полезно!

Веровек сразу обиделся, он вообще шутки относительно своей фигуры воспринимал плохо. Зато возмутилась Маришка, которую он все еще обнимал за плечи.

— А что с его фигурой не так? — накинулась она на шута. — Очень даже приятная такая фигура. Некоторым девушкам, между прочим, нравятся мужчины покрупней, а не такие худосочные и костлявые, как некоторые!

— О, видишь, Век, какой у нас тут знаток женских предпочтений нашелся, — объявил Шельм, похлопал смущенно-польщенного братца по плечу, и они втроем, наконец, вывалились из дома, сбежали по крыльцу и отправились на гуляния, как и хотел Драконий Лекарь, который как всегда оказался прозорливее их всех вместе взятых. Шельм быстро увлекся новой затеей и забыл все обиды.

Они вместе влились в круг веселящихся девок и парней, и, легко поймав ритм, закружился в веселом хороводе вокруг высоко вздымающегося в ночное небо костра.

Шельм строил глазки всем подряд, в наглую тискал девчонок по углам или вовсе в танце, прилюдно. Те хохотали, разгоряченные, хмельные от ночи, пламени, внимания красивого парня, и он этим пользовался. Но постоянно, хоть краем глаза, следил за своими спутниками.

Веровек тоже привлек повышенное внимание деревенских девчонок и, кажется, в их обществе чувствовал себя куда раскованнее, чем среди девиц высшего света, а, может, уже сказывалось их со Ставрасом воспитание. Воспоминание о лекаре шут сразу же попытался из головы изгнать — будет он еще на всякий оглядываться! И посмотрел в другую сторону, не переставая кружить в диком танце очередную партнершу.

Маришка танцевала с каким-то деревенским увальнем. Наглым и надутым, как индюк. Шельму он сразу не понравился, но девушка, похоже, млела от пошлых шуточек и топорных комплементов и лишь смущенно повизгивала, когда тот её пощипывал, делая вид, что руки случайно с талии соскользнули чуть пониже. Шут даже забеспокоился, ведь больно должно быть, когда так грубо обращаются хоть и с мягким, но все же чувствительным местом. Но Маришка, как ему показалось через круг танцующих и темноту ночи, подкрашенную пламенем костра, была всем довольна и не думала возмущаться.

Поэтому Шельм пожал плечами и отвернулся. Ему-то что, если ей нравится? И без того есть чем заняться, точнее, кем. Девица, что танцевала с ним сейчас, оказалась бойкой. Её лицо показалось смутно знакомым, похоже, она была одной из тех, с которыми он разговаривал у колодца. Она хохотала не переставая, льнула к нему всей необъятной грудью и явно демонстрировала, что не прочь продолжить знакомство на ближайшем сеновале, или просто в стогу сена прямо в поле.

Шельм полностью захваченный хмельным, деревенским весельем, долго не раздумывал. Сеновал так сеновал. Вот только нити привязал и к Маришке, и к Веровеку, не переменные к душам, просто к телам, чтобы знать, что с ними, не обидел ли кто. На всякий случай, мало ли, куда их буйство пьяной ночи завести может.

Девчонка была горяча. Имя её он не запомнил, да и не стремился к этому. Пахла она молоком и чем-то травянистым, луговым. Мять в объятиях её теплое, мягкое и податливое тело было приятно, ровно до того момента, как одна из нитей дернула болью.

Резко остановившись, он вскинул голову, не обратив внимания на протестующий стон подруги.

— Эй! — вскрикнула она, когда он и вовсе скатился с нее и быстро оправляя одежду. — Ты куда?

— Извини, дорогая, но у меня дела, — бросил шут не глядя, не потрудившись даже оправдание придумать. Нить натянулась и влекла его за собой. И он шел, зная, что нужен там куда больше, чем здесь.

— Если на мужиков падок, так и сказал бы, а не лез под юбку к порядочной девушке! — в досаде вскричала брошенная им селянка, но Шельм не оборачиваясь, вышел из сарая, в который она его привела, и быстро пошел в сторону, в которую звала нить.

Маришка плакала у плетня, плечи вздрагивали, а по рукам, которыми она закрыла лицо, текли и капали на землю слезы. Шельм подошел к ней и без слов обнял, крепко прижимая к себе и утыкаясь лицом в пепельные волосы, стянутые в тугую косу до пояса. Она всхлипнула громче, отняла руки от лица и обвила ими за шею, прижимаясь сильнее. А потом, словно опомнившись, начала успокаиваться. Шельм гладил её по плечам и шептал что-то глупое и бессмысленно нежное. Ему не раз приходилось утешать плачущих женщин, но, пожалуй, впервые в жизни, по-настоящему, сильно, хотелось избить до полусмерти обидевшего её парня, недостойного ни единой пролитой слезы.

— Он сказал, что я не девка, а пацан в юбке. Сказал, что с такой как я, на сеновале не поваляешься, все бока намнешь. Сказал, что лучше бы в кузне молотом махала, чем на парней нормальных вешалась.

— Почему?

— Потому что я сильная, сильнее его, понимаешь? — Маришка подняла заплаканное лицо с его груди и, шмыгнув носом, принялась вытирать слезы расшитым рукавом рубашки, одетой под сарафан.

Шельм стоял рядом и смотрел на нее, без жалости, но с сочувствием.

— А он об этом как узнал?

— Дружка его, по-пьяни, кинулся на нас, дескать, забодаю, врезал ему, он и отлетел к этому самому плетню. А я разозлилась и... пьяница этот в два раза больше Веровека, а я его со злости над головой подняла и через себя перебросила.

Шельм присвистнул:

— Сильна. И что, потом убегали уже оба?

— Нет. То есть, да... но сначала... — и она снова горестно всхлипнула. — Я не знаю, почему я такая. Не знаю. У нас в роду всегда все такие, понимаешь? Но я же девушка, а они...

— Знаешь, что я тебе скажу, — произнес Шельм, уводя её в сторону дома Михея. — Такие, как твой хахаль, извини, не знаю, как его...

— Сенька...

— Да, без разницы. Так вот, такие как он, сами из себя ничего не представляют, зато горазды самоутверждаться за чужой счет. Например, чем еще он может бахвалиться перед дивчинами, как не своей недюжинной силищей? Причем, силище-то этой грош цена, но он дуется перед всеми, как индюк, и жирком вместо мускулов играет. Недостоин он тебя, Мариш. Уж поверь мне.

— А кто достоин? Он же, не один такой. И другие были!

— Не знаю. Но, неужели, по-твоему, лучше абы с кем, чем одной? Нет, я знаю, у вас девиц с этим сложнее. Вы так устроены, вечно искать того на кого можно положиться. Кто будет сильнее и все взвалит на себя, а вы будете лишь при нем... Но для такой как ты, сильной и независимой, найти подобного парня очень сложно.

— И что же мне теперь делать? Так и жить до старости одной?

— Эх, если бы я знал, — в сердцах бросил шут, а потом, пройдя молча еще несколько шагов, заговорил снова. — Знаешь, я в столице не раз встречал сильных женщин. Не в смысле физической силы, хотя встречались и такие, а вообще. Так вот, у них, если и были спутники жизни, то двух видов.

— Это каких?

— Либо совсем подкаблучники, которых они слепили под себя такими, какими хотели. Они тихо мирно воспитывали общих, а зачастую, уже и не совсем общих детей. А их спутницы вершили свои великие дела, зная, что сзади их тыл надежно прикрыт и защищен.

— А другие?

— А другие как-то умудрялись найти мужчину себе под стать, причем, как правило, они не были официальными мужьями, но все равно, когда я видел их рядом, было понятно, что они вместе. Причем, она, сильная, властная и все такое прочее, но только ему покорялась. Вот такие вот пироги с квашеной капустой.

— А мне?

— А?

— Какой парень, по-твоему, подошел бы мне?

— Я думаю, что все же такой, который сам тебя в бараний рог согнуть сможет. Но понимаю, что найти такого, тем более, среди ваших деревенских, почти не реально.

— Я не в этой деревне живу, я лишь к дяде Михею на лето приезжаю.

— А он тебя драконоборству учит?

— Когда думал, что мальчишка родится, обещал учить, а как вышла девка... эх!

— А ты сама, что же, воительницей быть не желаешь? Такой дар незаурядный пропадает.

— Да, какая из меня воительница, в нашем же роду всегда мальчики рождались, я первой девкой стала...

— И что, тебя этим попрекают?

— Нет, — отрицательно замотала головой девушка. — Просто мне самой от себя тошно.

— Это ты зря. Просто подумай хорошенько, что ты хочешь от этой жизни. Ты ведь все равно уже никогда не будешь такой, как все эти Ксанки, Маньки и прочие, ты другая. И даже если попытаешься притвориться, все равно, рано или поздно все выплывет. Но, конечно, только тебе самой решать, кем быть, — уже у крыльца произнес шут.

— Спасибо, — растроганно прошептала Маришка, неожиданно обняла его, чмокнула в щеку и убежала в дом.

Шельм хмыкнул, провел пальцами по месту поцелуя и сам, топоча, взбежал по крыльцу. Веровек развлекался на каком-то сеновале, о чем сигнализировала оставшаяся нить, и ему явно было так хорошо, как никогда в жизни.

Ставрас парил над холмами, покрытыми вереском, словно волшебным одеялом, и грустил. Он всегда грустил, паря в небе мира, принадлежащего лишь ему. Грустил ровно до того момента, пока внизу не увидел запрокинутую к небу голубоволосую голову и не узнал мальчику, активно махавшего ему рукой. Ну, вот что с ним будешь делать!

— Я, по-моему, четко сказал тебе идти и развлекаться! — желтые глаза дракона светились в тусклом свете, льющимся с серых небес, ярче солнца, спрятанного за скорбными облаками, вечно нависающими над этим миром.

— Я и развлекся, — нарочито легкомысленно откликнулся шут, опускаясь на траву и раскидываясь в ней этакой живой звездой. — Так развлекся, что мало не показалось.

— А Веровек, что же?

— Тоже развлекается, правда, как я могу судить, куда лучше меня.

— И что же тебе не позволило последовать его примеру?

— Да, один душегуб деревенский Маришку обидел, вот и не позволил, — Шельм прекратил легкомысленно таращится в небо, которое для него заслонила драконья морда, перевернулся на бок и, поджав к груди ноги, положил голову на согнутую в локте руку и затих.

— Я надеюсь, ты разобрался с ним?

— Нет. С него и её хватило.

— Хм?

— Не забивай голову, ей уже легче.

— И что же ты не вернулся к другим девушкам после того, как её проводил?

— Настроение ушло.

— А оно вообще было?

— А то! — фыркнул Шельм и прикрыл глаза.

Ставрас, все так же оставаясь драконом, устроился рядом, положив морду на сложенные перед собой мощные, когтистые лапы. Шельм перекатился к нему под бок и прижался к теплому бронзовому с радужными переливами брюху. Вот теперь это правильно выглядело. Человек и его дракон и никаких недостойных намеков. Радужный покосился на него, повернув голову, но возмущаться не стал, отвернувшись.

Молчали долго, а потом заговорил Шельм:

— Думаешь, я не знаю? Не знаю, что вереск в таких количествах не растет на обычных холмах, лишь на курганах?

— И знаешь, кто спит вечным сном под ними?

— Драконы.

— Не рожденные дети. Точнее те, кому не дали родиться. Сотни, тысячи не рожденных детей, ни в чем неповинных, кроме того, что чем-то не приглянулись этому миру, позволившему их родителям покинуть их.

И столько тоски было в его голосе, столько боли, что Шельму захотелось вскочить, схватиться за меч и порубить в капусту всех, кто посмел обидеть его дракона. Беда в том, что обидчиков не было. А мир на то и мир, чтобы быть субстанцией астральной. Но он, конечно, сдержался. Просто прижался к драконьему боку еще сильнее.

— Ты считаешь, что Эллинильбисталь не могла быть дракончиком из такой вот мертвой кладки?

— Конечно, не могла, — убежденно отозвался лекарь. — Но, знаешь, что я никак в толк не возьму?

— Что?

— Если драконы не бросают гнездо, оставляя его умирать, они убьют любого, кто рискнет подобраться к гнезду ближе, чем на пару десятков шагов. Поэтому просто не понимаю, как им удалось украсть живое яйцо. Просто не понимаю.

— А если дракон отлетел ненадолго и...

— Пусть так, но, как ты думаешь, смог бы вор или воры убежать от дракона?

— Портал. Понимаю, их редко открывают, требуется слишком много силы, но...

— Дракон, преследуя похитителя своего ребенка, может с легкостью перенестись сквозь пространство. Мы магические существа, Шельм, и Гиацинт был прав, назвав нас хранителями мира. Внутри этого мира найти своего ребенка родителю не составило бы труда, даже если малыш еще не вылупился. Но её не просто не нашли, до сих пор не ищут.

— А если...

— Нет, если бы кто-нибудь из людей убил дракона или тот просто погиб по какой-то иной причине, я бы знал. Вот в чем загадка, — опроверг его предположение Ставрас и замолчал, ожидая реакции, но, не дождавшись, неожиданно заговорил сам. — Я отослал тебя, потому что не хотел приводить сюда, знал, что догадаешься... — и, когда Шельм снова промолчал, словно бы не услышав, добавил почти не слышно: — Даже Август не знал.

— Почему ты все время меня с ним сравниваешь? Я же видел его в твоих воспоминаниях, мы непохожи. Совсем. Почему? Почему ты ведешь себя со мной так, словно пытаешься подогнать под какую-то заранее заготовленную для меня матрицу?

— Я не масочник, чтобы накладывать матрицы, — помолчав, рыкнул дракон раздраженно.

— Вот только не надо. Ты прекрасно понял, о чем я, — бросил шут, отстранился и встал на ноги. Обошел дракона и остановился прямо напротив его морды. Глаза его горели возмущением и почти обидой. — Если тебе нужна была всего лишь замена ему, нашел бы себе кого попроще! Веровек бы тебе идеально подошел!

— Я выбрал тебя.

— И что, я теперь от восторга должен коленопреклонством тут заниматься, аки рыцарь верный, и боготворить тебя за это?! Не дождешься! — прокричал ему в морду шут и неожиданно исчез прямо оттуда, где стоял.

Ставрас глубоко вздохнул. Посмотрел на молчаливое царство могильных холмов и сдался. У него никогда не получалось с ним по-настоящему спорить. Даже еще там, в Столице до всех этих перемен, что привнес в его жизнь голубоволосый мальчишка, он не мог с ним спорить, ругаться и... отказывать. Последнее смущало Ставраса, пожалуй, больше всего остального. Ну какой из него после этого учитель?

Он открыл глаза, узрел уже ставший привычным потолок и лишь потом осознал, что природные, уже подзабытые инстинкты дают о себе знать. Он скосил глаза и обнаружил Шельма спящего у себя под боком и положившего поверх одеяла руку ему на живот.

Вот это Ставраса и напрягло больше всего. Он вовсе не преувеличивал, рассуждая о том, что драконы крайне редко позволяли кому-либо не просто смотреть на свое беззащитное брюхо, но и прикасаться к нему. Поэтому сейчас его драконьи инстинкты, ну, по крайней мере, то, что от них осталось после всех этих лет пребывания в личине лекаря, вопили дурным голосом, что он тронулся умом, если позволил существу чуждому этому миру, подобраться к себе так близко. Но инстинкты инстинктами, а вот эмоции этот факт вызывал у него противоречивые. Конечно, с одной стороны хотелось как можно быстрее оттолкнуть от себя мальчишку, с другой, напротив, хотел завоевать его полное и безоговорочное доверие. Странное чувство. С Августом, даже потом, уже после всех треволнений и образования Драконьего Королевства, он никогда такого не испытывал. Никогда до конца не доверял. Но Шельм был ребенком другой эпохи и потомком тех, кто некогда пришел в этот мир откуда-то из-за грани.

Осознав, что снова сравнивает мальчишку с тем, другим, Ставрас глубоко вздохнул, изгоняя воспоминания, и накрыл ладонь Шельма у себя на животе. Тот удовлетворенно вздохнул, высвободился и перебрался на свою половину кровати. Отвернулся спиной, укрывшись отдельным одеялом, но Ставрас чувствовал, что парень улыбается. Самодовольный, нахальный, шут. Ну как такому не приручиться?

Мур расхаживал по комнате на верхнем этаже мельницы и рассуждал, бурча себе под нос. Он редко это делал, лишь тогда, когда действительно беспокоился о чем-либо:

— Так, кажется, можно не волноваться. Наставления я своим парням завтра сделаю, так что не должны подвести, недаром я этих оболтусов два года в подмастерьях держу...

— Не хочешь уезжать? — перебил его вопрос Гини, сидящего на кровати и смотрящего в окно, через которое в комнату поникал холодный, нелюдимый лунный свет.

Кровать эту когда-то Муравьед для них обоих сколотил сам, устойчивая, не скрипучая, большая, такая как надо. Она занимала почти половину комнаты и приятно радовала глаз искусной резьбой на спинках. Вырезал Гиацинт, он вообще, как и большинство масочников, был личностью творческой, в свободное от работы время любил рисовать, сочинял стихи, которые соглашался зачитывать Муравьеду лишь под угрозой смертельной обиды. Был очень талантливым, как кондитер, все время придумывая из муки, яиц и сахара, казалось бы, не хитрых ингредиентов, нечто такое, что просто не могло ни поразить воображение. Мур часто думал, почему он все еще с ним? Не потому ли, что масочнику, пусть и со всеми его мирными талантами, просто некуда идти? Но Гиацинт всегда разубеждал его, стоило им оказаться достаточно близко, чтобы дотянуться друг до друга. И это было их особое, самое сокровенное волшебство.

— Не хочу, — замерев посреди комнаты, честно признался Мур. Он никогда не лгал ему и не собирался начинать сейчас, но сразу же добавил: — Но поеду.

— Почему? — не поворачиваясь к нему, ровно обронил Гиня.

— Потому что это важно для тебя.

— Но ведь я могу и ошибаться в выборе направления и... спутников.

— Тогда я ошибусь вместе с тобой. Но не оставлю.

— Иди ко мне, — Гиацинт повернулся к нему, улыбнулся и протянул руку.

— Фил, — тихо выдохнул Мур, лишь в такие моменты называя того не именем тотемного цветка, а тем, истинным, что даровали при рождении.

Шагнул к нему, уперся одним коленом в кровать, второй ногой оставшись стоять на полу возле нее, протянул руку и переплел свои пальцы с ним. Попробовал улыбнуться в ответ, даже зная, что это у него обычно не так уж получается. "Мордой лица не вышел для улыбок", подтрунивал он сам над собой. Но, даже зная это, всегда улыбался для Фила. Всегда.

Тот потянул его к себе, не отпуская взгляда, и Мур всем весом опустился на кровать. Та даже не скрипнула, ведь была сколочена насовесть. Разве можно стать еще ближе, когда и так глаза в глаза, душа в душу? Проникая друг в друга, теряясь в нежности, задыхаясь от страсти, все такой же яркой и неистовой, как годы назад, как целую вечность, когда-то разделенную на двоих.

Шельм проснулся от рассветного луча солнца, легшего ему на щеку, зажмурился, открыл глаза и сладко потянулся

— Ставрас! — позвал он, резко садясь.

— М? — Невнятно откликнулся еще полусонный лекарь и даже попытался забраться головой под подушку, которую шут у него тут же отобрал.

— Наш ждут великие дела!

— Обойдешься.

— Эй! Ты чего такой смурной с утра?

— Ты меня вытолкнул. Снова, — процедил лекарь и приоткрыл один глаз. Желтый, драконий, злющий. — А, кажется, обещал, что больше никогда.

— Упс! — Скорчил рожицу шут и вдруг распахнулся так, что лекаря аж подбросило. Он сел и ошеломленно захлопал глазами. Шельм самодовольно осклабился.

— Да уж, — прокомментировал Ригулти укоризненно, — однажды ты меня точно до развоплощения доведешь.

— А это как?

— А это с последующим отскабливанием чей-то расплющенной тушки с остатков кровати.

— Что-то я не додумал.

— А ты вообще когда-нибудь думаешь?

— Слушай, ну не начинай, а? Солнышко светит, птички поют. Не злись, старый!

— Паяц! — рыкнул Ставрас и решительно поднялся.

Шельм укоризненно вздохнул и последовал примеру своего не в меру ворчливого по утрам наставника.

Лекарь покосился на него и прежде, чем нахохленный мальчишка снова начнет громко требовать от него благостного расположения духа, под стать собственному, спросил:

— И что ты думаешь?

— О том, что ты зануда?

— О том, что Радужный Дракон всего лишь могильщик?

Шельм замер с рубахой, которую собирался натянуть, в руках, моргнул растерянно, а потом уставился на него с таким недоумением, что Ставрасу захотелось рассмеяться в голос под этим его взглядом. Горько рассмеяться. Он просто отвернулся.

— Хранитель курганов звучало бы красивее, — задумчиво произнес шут.

Ставрас подумал, подумал и согласился:

— Да, пожалуй. Так, тебя не смущает?

— А почему меня должно это смущать?

— Хотя бы потому, что в ваших человеческих сказках, я великий и могучий Радужный Дракон, а на деле...

— Великий и могучий бронзовый, волею судьбы ставший Радужным, нет?

— Ну, можно и так сказать.

— А что не так?

— Все так, кроме судьбы, пожалуй. Я же говорил, для нас она бессильна. Сам до сих пор не знаю, почему Он выбрал меня.

— Значит, посчитал самым достойным.

— После того, как я сам бросил своих детей?

Ставрас не собирался этого говорить, совсем не собирался. Он давно уже считал, что забыл об этом. Быльем поросло, съедено годами и одиночеством. Но нет, Шельм пробудил в нем не только воспоминания, но и застарелые, загнанные в непроходимые глубины, чувства. Сейчас это было чувство вины. Память о вечном одиночестве. О чем еще ему предстоит вспомнить с ним и сможет ли столь юное создание, как Ландышфуки понять его и... принять любым? Даже старым, уставшим от жизни, беспомощным перед грузом памяти? Ему так хотелось, чтобы все же смог. Почему? Кто знает. Нашел родственную душу, говорят люди. Нашел человек, сказал бы дракон. Но Радужный уже не был в полной мере ни тем, ни другим. Что же он нашел в этом даже не человеке, масочнике? Наверное, всего по-немногу.

— Они тоже там, да? Твои дети...

— Да.

— А ты помнишь... какая кладка?

— Даже, если бы и помнил, не нашел бы.

— Почему?

— Я начал собирать все мертвые кладки в одном месте далеко не сразу и никогда не соблюдал их единство.

— В смысле?

— Сваливал, как придется. Мертвые драконьи яйца застывают и внешне становятся неотличимы от камней, правда, конечно, остаются яйцеобразной формы. Но такими могут быть и просто камни, без угасшей жизни внутри. То место, о котором говорили Гиня и Мур, больше всего похоже на сад камней, знаешь, те, которые устраивают на западе, в Верлинье?

— Угу, — отозвался подошедший к лекарю Шельм и провел раскрытой ладонью по его животу. Ставрас непроизвольно втянул его в себя. — Тебя это напрягает?

— Что?

— Это? — теплая ладонь шута замерла.

— Немного.

— Почему?

— Драконьи инстинкты.

— Ты вспомнил их, потому что сегодня во сне был драконом?

— Возможно.

— Не доверяешь мне?

— Нет. По-моему, даже слишком доверяю.

— Ты не рассказывал ему об этом?

— Кому и о чем?

— Августу о своих детях.

— Я ему вообще не рассказывал о курганах, потому что он никогда не был в моем мире. В других со мной да, был. Но не в этом.

— А почему меня ты привел туда почти сразу же?

— Я привел? Да ты сам пришел, я и опомниться не успел!

— Ну извини, — Шельм снова недовольно поджал губы и отступил.

Ставрас покачал головой. Мальчишка становился все более жадным до доверия и откровений. И как теперь с этим быть?

— Август ни разу не прикасался к моему брюху, ни в драконьем виде, ни в человеческом.

— Ясно. Так что ты делал вчера на пустошах? — Шельм в очередной раз доказал свою проницательность. Ничего-то от него не скроешь.

— Мне нужно было посетить несколько новорожденных, а после захотелось побыть одному.

— Жаль. Я бы посмотрел, как ты даешь им имена.

— Тебе было мало одного раза?

— Ну, я же не знал тогда, что это ты. И вообще, был настроен скептически.

— А сейчас ты как настроен?

Шут помедлил, а потом выдал знакомым шуточным теннорочком.

— Романтически.

Дракон непроизвольно фыркнул.

— Мне можно начинать боятся?

— Чего тебе боятся? Не съем же я тебя. Хотя-я-я-я... нервничать, так и быть, можешь, не все же мне одному переживать! — Шельм поднял голову и улыбнулся ему.

— Ну, и как ты это сделал?! — раздалось от порога.

Шельм моргнул, Ставрас вздрогнул, и оба повернулись к вошедшему.

В дверях, нисколько не постеснявшись ворваться без стука, стоял дед Михей собственной персоной и смотрел при этом лишь на Шельма. Тот стушевался.

— Шельм? — позвал Ставрас, недоумевая, что мог натворить мальчишка, чтобы в очередной раз вывести Михея из равновесия.

— Я привязал к ней нитку просто для того, чтобы точно знать, что с ней все в порядке. Вот и все. Я ничего в ней не менял, честно, — покаялся шут, решительно встречая взгляд драконоборца и меньше всего ожидая, что тот хмыкнет и довольно огладит усы.

— Я не про нитку, которую я на ней, кстати, так и не нашел...

— Конечно, не нашел. Как домой вернулись, я её снял, — пробурчал Шельм, чувствуя себя под его взглядом неуютно.

— У них в роду силачи рождаются, каких поискать, но всегда парни. А она вот, единственная, девкой уродилась. Но силы в ней не меряно, даже у батьки её, почитай, поменьше будет. Я ему ребеночка-то в ученики взять обещал, когда она еще в утробе материнской почивала, а как родилась девчонка, растерялся. Ну, думаю, если дар в ней проснется, тогда и её учить буду. Чем она мужиков-то хуже? А она, как подросла, все девчонкой прикидываться стала. Нет, то есть, она и так...

— Такой как все, — кивнул шут.

— Да, именно. Но она-то не такая. Я сам не сразу заметил, она от меня все время скрывала, да и ото всех, даже от мамки с папкой. Вот узнал незадолго до вашего приезда, предложил ей в ученицы ко мне пойти, а она в слезы. Упросила, чтобы родителям не говорил. Ну, а я, старый дурак, согласился. Видел же, что мучается девка, вот и не смог отказать. Так вот, объясни мне, что ты без своих этих нитей такого ей сказал, что она с утра пораньше ко мне пришла уже в штанах, а не в сарафане, и заявила, что все решила и учиться будет, а?

— Просто поддержал, когда один хам её обидел. Кстати, я его еще отловлю, будет знать, как наших обижать, — тут же оживился шут.

Драконоборец хмыкнул в усы:

— Ладно, вы тут умывайтесь и к столу. Хороший у тебя мальчик, Ставрасейригултирвиль, — и вышел.

— Это он сейчас что сказал? — протянул Шельм с диким подозрением в голосе.

— Полным именем назвал, — с неохотой признался Ставрас.

— А, — протянул шут. — Знаешь, твой предшественник был еще большим извращенцем, чем ты.

— С чего вдруг? — нахмурился Ригулти.

— Это же надо так ребенка обозвать, даром что драконьего!

— Ну, спасибо. Чем тебе мои-то имена не угодили?

— Тем, что просто не представляю, сколько надо выпить или какой травы накуриться, чтобы малышку-дракончика Элинильбисталь назвать или Дирлинлильтс, а?

— Вот полетишь в следующий раз со мной, сам называть будешь!

— Правда?!

— Посмотрим на твое поведение. Кончай мне зубы заговаривать, завтрак стынет.

— Да иду я, иду!

16.

В горнице, служившей общей столовой, они обнаружили и Михея, и Маришку. Та, действительно, изменилась. Все же, как сильно меняет человека одежда. Девушка была облачена в узкие брюки из темной замши, полусапожки, наподобие тех, какие носил сам Шельм, и светлую рубашку с широкими рукавами и узкими манжетами.

— Красавица! — прямо с порога объявил шут, шагнул к ней и дружески чмокнул в щечку. Маришка зарделась и весело, совершенно естественным жестом, щелкнула его по носу. Шут сначала опешил, изумленно выгнув брови, потом расхохотался: — Ты просто прелесть, Мариш!

— А в сарафане, значит, прелестью не была?

— Ну, почему же, — оглядывая её с ног до головы, протянул шут. — И в сарафане тоже, но в штанах просто, оля-ля!

— Скажешь тоже, — окончательно смутилась та.

— Так, кончай девку смущать! — беззлобно прикрикнул на него восседавший во главе стола Михей. — К столу давайте.

— Ага, — широко улыбнулся ему Шельм и привычно плюхнулся на лавку рядом со Ставрасом.

Тот покосился на него. Шут собирался ответить насмешливым взглядом, но неестественно замер.

— Шельм?

— Я сейчас! — выпалил тот, очнувшись, и попытался сорваться с места.

Но Ставрас вовремя успел схватить его за локоть и не отпустил.

— В чем дело?

— Веровека бьют. Да пусти же! — И дернулся еще сильней.

— Сядь! — неожиданно рявкнул на него Ставрас, и шут, словно попав под действие какого-то заклятия, с размаху осел на скамью. Драконий лекарь перестал хмуриться и, отпустив его руку, уже куда спокойнее произнес: — Ты что же, всю жизнь собираешься решать за него все проблемы?

— А если они его...

— Что? Убьют? Не думаю. Обычная деревенская драка из-за девчонок. Ничего с ним не сделают, разве что ребра пересчитают.

— А если покалечат? — взволнованно вопросила Маришка с другой стороны стола.

— Ничего. Вылечим.

— Ты-то, что ли, лечить будешь? — все еще злой и насупившийся шут явно желал уколоть.

Не получилось. Вместо лекаря ответил Михей:

— А ты думаешь, милок, почему его Драконьим лекарем кличут?

— Потому что драконов лечит...

— Это он сейчас их лечит, а когда-то людей лечил. И был Драконьим лекарем, потому что лекарь от драконов. Понятно тебе?

— Ты мне об этом не говорил! — возмутился шут, повернувшись к Ставрасу.

Тот пожал плечами:

— Ты не спрашивал.

На этом разговор посчитали законченным и принялись за еду. Вот только Шельм все время отрывался от тарелки и застывал, словно прислушиваясь. Дед Михей в такие моменты прятал улыбку за усами, а Ставрас весело с ним переглядывался. Маришка же, все это прекрасно видела и лишь шипела в сторону деда: "Конспираторы! Заговорщики!", и прочие нелестные слова. А потом Ландышфуки неожиданно откинулся на стену, возле которой стояла их со Ставрасом лавка, и довольно улыбнулся.

— Ну, как он там? — спросил Маришка.

— Отлично! — весело объявил шут. — Противник повержен, наш герой возвращается с победой!

Ставрас с Михеем снова переглянулись и вернулись к еде. Веровек и правда, вернулся побитым, но довольным. И даже наливающийся под глазом синяк его не смущал. Ввалившись в горницу, он сразу же плюхнулся на лавку рядом с Шельмом и начал быстро накладывать себе на тарелку разную снедь.

— С боевым крещением тебя, братец! — похлопав его по плечу, радостно возвестил Шельм.

— Угу... фпасифо... — прошамкал тот, польщено.

И больше от еды не отвлекался, пока не насытился. К тому времени все остальные уже поели и просто сидели за столом. Ставрас беседовал с Михеем о возможных последствиях заговора масочников, который, похоже, все же имел место быть. Шельм с Маришкой к ним прислушивались, но в разговор вступать не спешили.

— Ну что, поучишь меня сегодня? — неожиданно нарушил неспешность беседы вопрос королевича, адресованный шуту.

— Ты о чем? — не понял Шельм.

— О магии, конечно. Ты же обещал.

— А, это! — кивнул Шельм. — Ну, давай, поучу.

— Что, прямо здесь? — неожиданно подала голос Мариша.

— А почему нет? — пожал плечами шут, но на Михея, как на хозяина дома, все же глянул.

Тот одобрительно кивнул. Тогда Шельм пихнул в бок Веровека, чтобы он его пропустил, вышел из-за стола и пересел на лавку у противоположной стены комнаты.

— Идите сюда.

Веровек сразу же подошел, а вот Маришка, похоже, не поняла, что он и ее тоже позвал.

— Так ты же, вроде, совершеннолетняя? — вопросил шут, глядя на нее.

— Ну... да, — замялась девушка.

— Значит, можешь уже магии учиться. Так что, иди сюда.

— Но ты же масочник, а дядя... — кротко взглянув на Михея, пролепетала она.

— А почему нет? — откликнулся тот. — Я, как понял, ничему запредельному он этого молодца не учит, так чего же и тебе бы не поучиться, дочка? Может, и правда, смекнешь чего.

Маришка радостно улыбнулась и тоже подошла. Шельм сложил ладони перед собой лодочкой, взглянул сначала на Века, потом на Маришку и снова посмотрел на свои руки. В лодочке из ладоней неожиданно затанцевал лепесток пламени, как на кончике фитиля свечи. И Веровек, и Маришка склонились ниже, чтобы лучше рассмотреть. А потом девушка и вовсе села на колени перед Шельмом. Век покосился на нее и тоже опустился прямо на пол. А шут заговорил:

— Все мы несем в себе тепло. Не знаю, как это называют магистры магии и прочие с ними, я просто это знаю. И вы знаете. Все мы теплые. Люди ли, драконы, хотя ума не приложу, почему они тоже, ну и масочники, до кучи.

На замечание про драконов Ставрас насмешливо хмыкнул, а Михей негромко выговорил ему:

— Мог бы объяснить мальчишке, почему.

Но Шельм, как и Маришка с Веровеком, завороженные звучанием его голоса, не обратили на них никакого внимания.

— И это тепло, можно переродить с пламя, — продолжал шут. — Ведь это так просто, правда? Огонь — это тепло, мы знаем об этом с детства.

— А еще ожоги, — пробурчал Веровек.

Шельм, не поднимая глаз, кивнул.

— Да, и ожоги, и боль и пожары. Мы все это знаем, но в первую очередь, тепло. Все люди изначально позитивны, знаю, словно сложное, но у нас, у масочников так говорят, наверное, из родного мира пришло. И суть его в том, что в первую очередь мы вспоминаем о хорошем, потом о плохом. Поэтому мое пламя меня не обжигает. Я думаю о нем, как о том, что дарует тепло и завораживает своим танцем. Как о том, что символизирует свет, влекущий заплутавшего путника к выходу из темного непроходимого леса или темноты ночи. Такова природная магия, как ты к ней относишься, как представляешь её, такой она и рождается. Попробуйте.

Они попробовали. И, конечно, у них ничего не получилось. Но Шельм призвал не сдаваться с такой мягкой, поощряющей улыбкой, что оба, и драконоборка и королевич, засопели над своими лодочками из ладоней еще усерднее.

— Не так, — увещевал Шельм. — Мягче, добрее. Оно пламя, не слуга вам. Оно проводник, друг, спутник. Веровек, вот представь, что оно, это Ставрас, к примеру. Колючий, вредный, кусачий, но все же добрый и терпеливый, местами. Он тебя учит, оберегает, как может. Ну и ругает порой, как же без этого, но все же он — это он, и он дорог тебе не как слуга или Драконий Лекарь, или Радужный Дракон... — и, словно повинуясь его словам, на ладонях сосредоточенного Веровека затанцевало пламя. Он сам этого сразу даже не понял, а когда, наконец, осознал, вскрикнул, развел ладони, и пламя исчезло без следа.

— Шельм!

— Что — Шельм? Теперь сам давай, а то Ставрас и так на меня вон, как косится.

Веровек обернулся через плечо на лекаря, увидел какое-то странное выражение в желтых глазах и, быстро отвернувшись, зашептал Шельму:

— А не надо было про кусачесть!

— А я что, виноват, если это так?

— Он меня не кусал!

— Зато меня кусал и не единожды. За мягки-то бока! — Шельм вскинул взгляд на лекаря, у которого от такого ложного обвинения аж лицо вытянулось, и залихвацки подмигнул. Шельма!

— Когда это? — Пристал к шуту королевич.

— Много будешь знать, скоро состаришься. Рожай давай!

— Кого?

— Пламя, дубина!

— Ой! — вклинился в их перешептывания возглас Маришки.

Оба парня посмотрели на нее и увидели, как в ладонях у девушки танцует не лепесток, а бушует открытый огонь, грозясь вот-вот перелиться через край на деревянный пол. Веровек попытался протянуть к ней руку, в неосознанном желании предотвратить пожар, но Шельм ударил его по запястью и быстро-быстро заговорил:

— Мариш, представь, что в душе не огонь, а свеча. Маленькая, крохотная, как на тумбочке у кровати ребенка, который не может засыпать без света, боится темноты. — И с нажимом повторил: — Представь.

Девушка отрывисто кивнула, зажмурилась, и пламя в её руках начало затухать, уменьшаться, пока не превратилось в лепесток.

— Вот и молодец, — Шельм провел пальцами по ее щеке, а потом тихо прошептал: — А теперь затуши свечу. Сожми пальцами фитилек.

Пламя исчезло. Маришка перевела дух и расслабленно откинулась назад, опираясь за спиной руками. Глаза у нее были растерянными и уставшими.

— Знаешь, по-моему, тебе на сегодня хватит, — произнес шут убежденно.

— Нет-нет, — запротестовала она. — Я еще посижу. Можно?

— Я не...

— Пусть сидит, тебе что, жалко? — бросил из-за стола Михей. Смотрел он при этом на него со странным выражением в глазах, то ли с благодарностью, то ли с недоверием. Шут кивнул и снова повернулся к Веровеку.

— Ну что, еще раз попробуешь?

— Угу, — буркнул тот и снова сложил ладони лодочкой. И все повторилось.

На этот раз лепесток пламени родился в них куда быстрее. Шельм одобрительно кивнул в ответ на взгляд королевича и повторил его действия. Вот только на этом не остановился. Лепесток огня в его ладонях замер на секунду, прекратив танец, а потом начал разрастаться, удлиняться и течь прямо по воздуху, изгибаясь и выписывая огненную розу. Веровек засмотрелся и забыл о своем лепестке.

— Ну, братец, — недовольно провозгласил Шельм, взмахом рук развеяв огненный цветок перед собой. — Так не пойдет. Либо ты его удерживаешь, даже когда на него не смотришь, либо какая же это магия, так, баловство одно.

Веровек возмущенно засопел, но пламя в ладони вернул.

— А теперь что?

— Представь себе что-нибудь и попробуй уговорить пламя принять его форму.

— Розу, что ли?

— Ну, роза, думаю, для тебя сложновато, возьми что попроще.

— Ага.

В это раз Веровек мучился куда дольше. Шельм только и делал, что снисходительно на него поглядывал. Потом к ним снова присоединилась отдохнувшая Маришка. Придать пламени нужную форму у нее получилось куда быстрее, чем у королевича. Тот завистливо косился на ее огненную ромашку и пыхтел из последних сил. А затем как-то в сердцах плюнул в сторону и, буквально, сразу над его ладонями замерцала пламенем уточка.

Шельм расхохотался:

— Да, брат, недалеко ты от ванночки с утей-утей ушел!

— На себя посмотри! — не придумал, как еще огрызнуться, Веровек.

— Смотрю-смотрю, не сомневайся.

— Да, ладно вам, — вмешалась Маришка, как всегда с миротворческой целью. — Очень даже миленькая уточка.

— А до этого, над чем пыхтел? — полюбопытствовал Шельм у королевича. Тот тяжко вздохнул и хлопнул в ладоши, разгоняя магическое пламя.

— Над драконом, — с неохотой признался он, поднимаясь на ноги, которые от долгого сидения в одной позе изрядно затекли.

— О, ну тебя и занесло, — присвистнул Шельм.

Глянул на Ставраса все это время внимательно наблюдавшего за ними, несмотря на то, что дед Михей давно ушел вместе с бабой Надей, унесшей со стола опустевшую посуду, и у шута прямо на ладони возник из огня маленький дракончик, внешне как настоящий. Он шевелился, махал в воздухе крылышками и даже выпускал струйки пламени изо рта. Маришка восторженно захлопала в ладоши, Веровек тоже засмотрелся. А Шельм неожиданно подмигнул Ставрасу и в единый миг, преобразив дракона в огненный шар, швырнул в него. Лекарь с легкостью перехватил его и так и оставил горящим в руке.

— Очень интересная методика: от сложного, но изящного, к простому, но топорному, — улыбнулся он шуту. Затушил огненный шар и поднялся. — Постарайся своими экспериментами не поджечь дом. — И вышел, оставив Шельма возмущенно пыхтеть от разочарования, а Веровека с Маришкой прятать ухмылки. Похоже, Драконьему Лекарю все же будет чему научить своего непокорного воспитанника.

В эту ночь они с Шельмом снова летали под небесами чужих миров, так и не вернувшись на вересковую пустошь. Ландышфуки было заикнулся об этом, но почувствовал недовольство своего дракона и не посмел настаивать. Уже понял, что Ставрасу, возможно, даже тяжелее, чем ему даются все эти перемены. Шельму была на руку его юность и легкое отношения как к миру, так и к себе любимому. Ставрас же был мужчиной обстоятельным, легкомыслие было не по его душу, поэтому лекарю приходилось нелегко. Шельм этой ночью ему даже посочувствовал.

На следующий день к полудню, они отправились в горы впятером, заехав по дороге за Гиацинтом и Муравьедом. Те переглянулись, завидев Шельма в седле за спиной Ставраса, но ничего не сказали. Лишь Муравьед бросил на Шелеста взгляд, полный затаенного восхищения, словно перед ним был сейчас не конь, а кто-то куда интереснее оного. Но Вересковый Шелест лишь коротко, по лошадиному фыркнул и поскакал впереди всех, невзирая на двойную ношу.

Потянулись унылые дни, как думалось Шельму, который честно старался чутко реагировать на изменение настроения своего дракона, но это у него не очень получалось. Ставрас пребывал в меланхоличном расположении духа. Много думал, вспоминал, и почти не посвящал Шельма в свои планы на будущее. Тот терпел, копя возмущение, но не желал первым идти на очередной откровение. Поэтому они больше молчали. Но как прежде, тренировали Веровека, причем к тренировкам присоединился Гиня, который магии не особо касался, а вот мечом помахать был всегда не прочь. Вот они вдвоем со Ставрасом и натаскивали потихоньку королевича, а Шельм занимался с ним вечерами, показывая, что к чему, объясняя и уча воспринимать магию не как дар или откровение, а как данность, которой можно пользоваться, а можно нет. Но если уж решаешь её использовать, то надо воспринимать не как служанку, а как друга. Тогда она станет верным помощником и спутником и не предаст в самый неподходящий момент. Шельм верил в то, что говорил, и Веровека учил верить.

Во время одной из таких вечерних остановок неожиданно в небе появился клин из трех драконов. Солнце еще не село и три гигантских ящера были отчетливо видны на фоне подсвеченного алой зарницей неба.

Ставрас прищурился и коротко хмыкнул:

— Ну что, Веровек, похоже, твоя матушка все же убедила короля выслать за тобой поисковый отряд.

— Но... — пролепетал опешивший королевич, а потом воскликнул. — Но я не хочу!

— Судя по всему, тебя даже спрашивать не будут, — развел руками лекарь.

— Но ты же Радужный Дракон, скажи им, чтобы улетали!

— По-твоему, я для этого от вас с Шельмом, в том числе, так долго скрывал кто я, чтобы открыться перед гвардейцами, а, значит, и перед всем белым светом? — Ригулти нахмурился и плечи королевича поникли.

— Да, ладно тебе, не переживай, — вмешался сердобольный Гиня. — Тоже мне проблема. Слетаешь домой, покажешься мамке и к нам, обратно. Мы даже до гор дойти не успеем.

— Да, не пустят меня! Знали бы вы, какая она. Если что в голову вбила, то все, только по её воле и будет. Я и так отца еле уломал поперек неё пойти, — Веровек горестно вздохнул и покосился на приближающийся клин.

По счастью, ни драконы, ни их седоки еще не успели заметить лагерь, который они совсем недавно разбили на опушке леса, отправив Шельма с Муравьедом за хворостом.

— Слушай, Ставрас, — обратился красный масочник к лекарю, — но, может быть, что-то придумать? Не сдавать же мальчишку на руки матушке.

— О чем это вы? — из леса вышел Шельм с охапкой хвороста в руках, а за ним и Мур.

— А ты взгляни на небо, — горько вздохнул Веровек. Казалось, что он даже разревется готов от досады.

Шут последовал его совету, увидел драконов, которые вот-вот должны были их заметить и, отбросив в сторону ветки, резко обернулся к Муравьеду.

— Мур, подсоби, а? — попросил он.

Веровек вскинул голову и растерянным, но полным надежды взглядом уставился на кузнеца. Тот покосился на него, потом перевел взгляд на Гиню, тот улыбнулся и кивнул. И в единый миг не стало вокруг них ни опушки, ни леса, лишь бескрайнее круглое поле молодой, золотистой ржи с яркими пятнами красных маков. Правда, и Муравьед куда-то подевался, но этого Веровек даже не заметил.

— Но они же нас теперь точно увидят! Мы же у них как на ладони!

— Эх, братец, братец, — покачал головой шут, кладя руку ему на плечо.

Гиня и Ставрас так вообще занимались своими делами. Костер разводить не стали, но расстилали одеяла и вынимали приготовленные на сегодня харчи.

— Вот скажи, — продолжил тем временем шут, вместе с королевичем наблюдая, как драконий клин кружит над неизвестно откуда взявшимся полем в явном недоумении, — и в кого ты у меня такой необразованный, а?

— Вместо того, чтобы издеваться, — не выдержал Веровек, — лучше бы объяснил все толком. Они что, нас не видят?

— Не видят, — подтвердил шут.

— Почему?

— Потому что Муравьед Сиявич не хочет, чтобы нас видели, усек?

— Да, но Мур-то здесь при чем?

— При том, дорогой братец, что кто-то совсем обленился, так что даже книжку, которую я ему подсунул, прочитать не соизволил.

— Я не обленился, просто...

— Просто, что? Думаешь, было легко у библиотекаря дворцового этот фолиант выпросить? Я сам, когда его читал, зачитывался. И тебе принес, думал, не лишним будет, а ты...

— Я не хотел, просто... — Веровек смутился, покраснел, но все же пояснил. — Я его по ночам читать пытался, ну, пока ни мамка, ни няньки не видят, а одна из нянек все равно заметила и маменьке рассказала.

— Да, ну и королева у вас, однако, — хмыкнул Гиацинт, поднялся и подошел к парням. Посмотрел на все еще кружащих над ними драконов, и спросил у шута: — А о чем хоть книжка?

— "Книга о тех, кто с человеком схож, но и не человек вовсе", — ответствовал Шельм. — Видел бы ты, как там нас с тобой расписывают! Я, прям, умилялся, когда читал. Но вообще, там не только про масочников. Вот ты, Веровек, до какой главы дошел?

— До буквы "г", — признался королевич. — Даже про вас прочитать не успел.

— Ясно, значит, и про природных оборотней тоже.

— Природных? Это которые в зверей, что ли, превращаются?

— Век, — притворно строго посмотрел на него Шельм, — ну, вот зачем прибавлять к оборотню прилагательное "природный", если это просто зверооборотень, а?

— А я почем знаю? — возмущенно бросил Веровек и отвернулся. Всегда неприятно чувствовать себя необразованным дураком, особенно, если учесть, что все присутствующие, кроме него, были в курсе, что подразумевал шут под словами "природный оборотень".

— Ладно, — примирительно махнул рукой Шельм, наблюдая за тем, как окончательно сбитые с толку королевские посланцы улетают дальше в сторону гор. — Не злись. Просто природный оборотень это, как и мы с Гиней, если верить книге. Конечно, человекообразное существо, но, по сути своей, человеком не являющееся. Он, в смысле оборотень, способен принимать облик ни какого-то животного, птицы, насекомого, как зверооборотни, а какого-то места. Например, поля, безлюдного хутора, небольшого лесочка. Муравьед, как видишь, на этот раз выбрал поле. Наверное, потому что ему в него проще обратиться, и спрятал нас, понимаешь?

— Муравьед? — королевич был потрясен открытием, что просто не мог даже слово вымолвить. Так и стоял с приоткрытым ртом, оглядываясь по сторонам. А потом протянул руку к одному из колосьев, дотронулся и спросил полушепотом: — Это что же, все он?

— Да, — вместо Шельма подтвердил Гиня.

— И кем же он себя ощущает, полем?

— Каждым колосочком, каждой травинкой, — согласно кивнул масочник и сочувственно улыбнулся королевичу. Тот часто моргал и все еще пытался осознать.

— А как вы тогда познакомились? — пробормотал он ошалело.

Гиня улыбнулся шире.

— О, брат, это долгая и занимательная история. Так что, может, для начала поужинаем?

— Сначала ужин, потом разговоры, — неожиданно раздался со спины королевича басовитый голос кузнеца. Все сразу же повернулись к нему и обнаружили, что опять стоят на опушке леса, а рядом с березами пасутся их кони.

Муравьед поймал на себе взгляд королевича, полный чего-то очень похожего на священный ужас, коротко хмыкнул и отвернулся. А Веровек клацнул зубами, получив подзатыльник от подошедшего Ставраса.

— Невежливо так на людей пялиться. Королевич, а простых вещей не знаешь, — строго отчитал его Драконий лекарь.

— Простите, — потирая ушибленный затылок, извинился перед Муром Век.

Тот лишь коротко взглянул на него и кивнул. Дескать, забыли. А после того, как все утолили голод, начали готовиться ко сну каждый на своем одеяле, правда, у Гини с Муром оно было общим, а вторым, свободным, они накрывались. Но даже Веровека, привыкшего за время путешествия к совместным ночевкам лекаря и шута, это уже не смущало.

Под треск хвороста под языками пламени Гиацинт все же рассказал, как бежал из дома, устав отбрехиваться от настойчивых уговоров совета Иль Арте сыграть не последнюю роль в предстоящей Комедии Масок, как они пафосно обозвали тайный план по захвату Драконьего Королевства. Как свои же настигали его, загоняя, как дикого зверя. Правда, не так уж и много среди масочников оказалось этих заговорщиков, но все они были очень и очень сильны. Ниже Арлекина там не было, даже Коломбин не жаловали, но им нужен был именно Гиня, долгое время изучавший драконов и в тайне разрабатывавший систему последовательных матриц именно для них. Одним из побочных продуктов его исследований стал особый магический яд, портивший крылья драконов. Хотя изначально Филлактет Шлим пытался создать эликсир для того, чтобы в случае, если дракон сбросит своего седока, тот мог бы какое-то время парить в воздухе и спокойно приземлиться. Он рассказывал все это, не глядя на Ставраса, боясь увидеть осуждение, ярость, неприятие. Но тот смотрел с сочувствием, а потом спросил:

— Ты так мечтаешь быть запечатленным с драконом?

— Мечтал, — горько улыбнулся Гиня и было видно, как крепче прижал его к себе Муравьед, лежащий у него за спиной. — Но ты же сам сказал, что мы чужие этому миру. Он никогда не запечатлит дракона на масочнике.

— Быть может, когда-нибудь он примет вас.

— Думаешь, я до этого доживу? К тому же, если о заговоре уже сейчас стало известно, и вы направите свои карательные отряды, от клана мало что останется.

— Поэтому мне и нужны вы с Шельмом, чтобы убрать лишь виноватых, — убежденно произнес Ставрас, не отпуская его взгляда. Растерянный масочник неуверенно кивнул. — Вот и хорошо, — одобрительно произнес Ставрас.

— Так как вы встретились-то? — напомнил свой вопрос Век, зевая.

— Меня уже настигали, как на пути неожиданно показалась небольшая деревенька. Ну, я и подумал, что смогу укрыться там. Но доскакать до нее не успел, конь рухнул подо мной. А что было делать? Я бегом. Понимал же, что не успею. Чувствую, задыхаюсь, ноги еле плетутся. А сзади улюлюканье победное слышится. Нет, конечно, никто из преследователей и звука не издавал, просто мне уже мерещится начало. И я это понимал. Поэтому даже удивляться не стал, когда мысль пришла, что деревенька-то эта, ко мне навстречу движется. Медленно, но когда меня уже настичь должны были, я как раз шагнул за покосившиеся бревна забора и рухнул, как подкошенный. Очнулся, а вокруг поле и маки. Красивые, красные, словно пятна крови. Перекатился на спину, а над головой небо. Помню, я в тот момент просто задохнулся от восторга, и мысль пришла, что под таким-то небом и умирать не страшно. Лежал и ждал смерти. А она все не шла и не шла. Я, разочарованный даже в чем-то, поднялся, смотрю, а нет уже преследователей-то, лишь конь мой бездыханный в отдалении валяется. Ну, а потом поля не стало, и ко мне Мур уже в человеческом обличии вышел. Так и познакомились.

— А почему вы его спасли? — спросил любопытный Веровек, отчего-то после всего случившегося начавший обращаться к Муравьеду на "вы".

— Уж больно в тот момент зверя напомнил, — с неохотой ответил тот. — Загнанный, задыхающийся и... красивый. Я, почитай, в то время таких красивых людей на своем веку и не встречал. Да и цветок он мне напомнил. Тем, которым я расту полем.

— Мак?

— Его, — подтвердил Мур и снова замолчал.

— Красивая история, — неожиданно подал голос Шельм, сильнее кутаясь в свое одеяло. — Романтичная.

— Да, уж, романтика, — протянул Гиацинт. — Но, знаете, я не жалею. Нам хорошо вместе, а что еще нужно для счастья?

— Дракон, например, — предположил Шельм.

— Ну, не стану спорить, я бы с удовольствием возился с дракончиком, честно. Не для экспериментов, вы не подумайте, для души. Но раз не положено нам, то будем довольствоваться тем, что имеем. А имеем мы не так уж и мало, поверьте.

— Верим-верим, — легко капитулировал шут.

На том разговор и закончили.

А еще через три для и две ночи они уже поднимались в горы. Поначалу схожие с лесистыми холмами, они к вершинам становились все нелюдимее, скалистее и опаснее. Передвигаться с лошадьми было тяжело, приходилось вести их за собой. Только Шелест мог бы похвастаться тем, что горы были ему не помехой, остальным коням приходилось нелегко, впрочем, как и их ездокам. Но Ставрас точно знал, что прежде чем искать драконов, следует сходить к мертвым кладкам и выяснить, нет ли там следов, может, и правда, крали яйца именно оттуда, а он, за старостью лет, в одной из последних погибших кладок мертвое яйцо с еще живым перепутал. Туда и шли.

— Так, — останавливаясь возле небольшой расщелины в камнях, сверху надежно укрытой ветками разлапистой сосны, бросил лекарь. — Здесь заночуем, а завтра будем уже у мертвых яиц.

— Ну, наконец-то! — почти радостно возвестил Век.

Почти, потому что уже и ноги, и руки плохо слушались от усталости. Он стянул со своего коня поклажу, быстро, как только мог, расседлал его, и рухнул возле одного из огромных камней. Остальные последовали его примеру.

— Шельм, — обратился лекарь к шуту. — Вон в той стороне речка, сходи за водой.

— Угу, — бросил тот, подхватил котелок и фляги и потопал в указанном направлении.

Обещанная речка нашлась быстро, правда больше походила на небольшой ручеек, который при желании можно было бы легко перепрыгнуть. Это у подножия гор она, скорей всего, расширялась и превращалась в нечто полноводное, настоящую реку. Но они забрались слишком высоко, здесь ручеек еще не успел стать рекой, но был пронзительно прозрачен и чист.

Шельм склонился к нему и грустно улыбнулся своему отражению. Он вообще после отъезда из дома деда Михея меньше подшучивал над всеми, больше думал и грустил, свыкаясь с мыслью, что беззаботной жизни уже не будет. Теперь у него свой дракон, и он несет за него ответственность, как бы Ставрас там не ворчал на его безалаберность, шут прекрасно понимал, в какое непростое дело впрягся, пусть не по собственной воле, но теперь-то уже не отступишь. Грустил, потому что додуматься до чего-либо светлого, доброго и обнадеживающего не получалось. Как бы он ни старался, он не мог до конца понять Ставраса. А поняв, принять и как человека, и как дракона. Он опасался загадывать, как сложится их жизнь по возвращении в Столицу. И точно знал, что Ставрас так же не знает, что будет потом, когда закончится это спонтанное путешествие. А еще был заговор масок, который в самое ближайшее время мог превратиться в полноценный бунт, какие уже случались. И тогда страна в очередной раз утонет в реках крови. Что будет с ними? С драконом и масочником, не окажутся ли они по разные стороны баррикад?

Набрав воды, шут еще какое-то время смотрел на свое отражение, а потом опустил руки в ручей, желая умыться ледяной водицей, прикрыл глаза и неожиданно ухнул куда-то вниз. Не в буквальном смысле, в мысленном. И лишь потом осознал, что произошло.

У этого масочника было слишком мало сил и был он простым кукловодом. Маска его не входила в состав Дель Арте — списка правящих масок. Таких, как этот в их кругу и не замечали вовсе, считали толком ни на что не способными. И вот сейчас скрытая маска Шельма Вольто, отчего-то зацепилась за этого масочника. Шут, привыкший доверять внутреннему чутью, прислушался к себе. И все увидел чужими глазами.

Широкое плато, покрытое мхом и лишайником и сиротливые горки камней повсюду. То там, то здесь, вот только... все камни яйцевидной формы. Потом в поле зрения попала телега, на ней те же самые камни, не много, штуки три-четыре. Вместо коней горные козлы, которые были не приспособлены к дрессировке, и никогда бы не позволили запрячь себя, если бы не примерили на себе поводок кукловода.

Масочник и его сообщник, возившийся как раз у телеги, тоже маг, обычный и очень слабый, вот только специализирующийся на открытии коротких порталов. Откуда Шельм это знал? Он как-то видел его еще в Столице, он показывал фокусы на площади, перемещая предметы в одно, конкретно выбранное место, и не возвращая их хозяевам, скрывшись в таком же портале. Шельм сам ненавязчиво, с шутками и хохмами подсказал начальнику городской стражи, как поймать хитреца. "Вот и воры нашлись", подумалось ему отстраненно, а потом в голове словно что-то взорвалось.

— Ставрас! — прокричал он вслух, зная, что до места кражи пол дня пути по горам, но по небу совсем немного. И тот не заставил себя долго ждать, взмыв над лесом драконом и подхватив его прямо с земли.

"Где?"

"Там, где мертвые гнезда", ответствовал шут и даже сумел как-то передать ему образы увиденного.

Радужный Дракон под ним зарычал раскатисто, звучно, позволяя эху грозного рыка наполнить горы, усиливаясь многократно. И взмыл еще выше, стремясь покарать тех, кто посмел осквернять детские могилы.

От последней мысли, пришедшей от Ставраса, Шельм поежился и сильнее пригнулся к его спине.

А потом они начали падать. Шельм даже не сразу сообразил, что они уже долетели, и Ставрас пикирует на злоумышленников. Те кинулись врассыпную. Ушлый маг, сообщник масочника, попытался переместиться, но Шельм легко вплел в сосредоточение его дара сразу несколько нитей, и тот замер, боясь даже шелохнуться.

Его подельник, хотел набросить на Шельма поводок, не сразу сориентировавшись, что драконий наездник сам масочник и не из последних по силе. А когда понял это, было уже поздно.

Шельм оплел его нитями так, что тот лишь смог вжать голову в плечи и вытянуться по стойке смирно рядом с товарищем по несчастью и ожидать, когда они со Ставрасом приземлятся. Но, стоило дракону ссадить на землю своего седока, как чуть в стороне от огромного бронзового ящера, пространство замерцало серым туманом и какими-то волшебными искрами, и там появился Муравьед, верхом на Шелесте, а за ним, ведя в поводу трех обычных коней, вышли из серой дымки Веровек с Гиацинтом.

И лишь когда Ставрас снова стал человеком, Шельм приспустил нити, опутывающие воров.

— Ну, что ж, а вот теперь поговорим, — коротко бросил лекарь, сдвинув брови.

Пойманные с поличным затряслись, но говорить первым начал маг:

— А что? Мы ничего не сделали. Подумаешь, камушки собирали!

— И продавали под видом драконьих яиц, — тихо обронил Ставрас.

— Ну и что! Они же все равно мертвые, валяются здесь никому не нужные. А то, что олухи всякие их покупали, так это не к нам претензии, умнее надо быть!

— А то, что законом Драконьего Королевства запрещено продавать драконьи яйца?

— Но они же мертвые!

— В законе, разве, сказано, что они непременно должны быть живыми?

— Нет, но это подразумевается!

— Ах, подразумевается, — на этот раз лекарь не удержался и зарычал по-драконьи, оставаясь при этом человеком.

Молодой светловолосый маг в простой крестьянской одежде, одетой не иначе, как для конспирации, зажмурился и задрожал. Его товарищ по несчастью, масочник, тощенький, хлипкий, с узкими, раскосыми глазами и длинными черными волосами до пояса, отшатнулся.

— Мур, прошу тебя, возьми Шелеста и отправьте этих голубчиков в казематы столичной тюрьмы, а то я рискую вспомнить времена принцессок.

— Какие времена? — заинтересовался Гиня, с нескрываемой неприязнью смотря на черноволосого масочника.

Тот же глядел лишь в землю и на Гиацинта, впрочем, как и на Шельма, боялся даже взгляд поднять.

— Когда драконы людей харчили, — объяснил Шельм, шагнул к провинившемуся масочнику и поднял его голову за подбородок. — Я Арлекин, а он Коломбина, но нам не нужна твоя преданность, Дама Треф. Тебя, как и твоего друга, будут судить люди и драконы.

В черных глазах мелькнуло облегчение. Ставрас переглянулся с Веровеком и Муром, пожал плечами и сдал яйцекрадов Муравьеду. Тот вновь вскочил на Шелеста, который совершенно не возражал, и все трое исчезли в сером тумане с блестками.

— Отойдем подальше, — тихо произнес Ставрас. — И разобьем лагерь.

— А почему не здесь? — сунулся было Веровек, справедливо рассудив, что на мягком мху спать куда приятнее, чем на голых камнях.

— А почему вы не спите на своих кладбищах, а, напротив, в ночное время обходите их стороной? — еще тише спросил Ставрас, развернулся и пошел в сторону от мертвых яиц, сиротливо валяющихся в полном беспорядке.

Все остальные поплелись за ним. Сказывалась накатившая усталость, плюс ко всему наложилось потрясение от короткой погони и разговора с ворами, поэтому сил хватило лишь на быстрый, молчаливый ужин, который Шельм и Гиня успели на пару сварганить как раз к возвращению Мура.

Тот ничего не сказал при всех, лишь отвел лекаря в сторонку и, побеседовав с ним, подсел к общему костру. Шельм вопросительно посмотрел на Ставраса, явно желая узнать подробности, но тот на него даже не взглянул, поэтому шуту пришлось смириться с тем, что сегодня он ничего не узнает.

Но, когда все уже укладывались спать, Ригулти лег позади своего человека, хотя после отъезда из гостеприимного дома деда Михея, Шельм провел между ними невидимую черту, достал свое запасное одеяло и ложился теперь отдельно.

— Паясничай, на здоровье, — тихо шепнул дракон, — раз уж так не в моготу, только не молчи.

Шельм хотел сострить о том, что разрешение некоторых чешуекрылых ему без надобности, но сдержался.

— Просто не знаю, боюсь загадывать, что будет дальше.

— Запечатление нельзя сорвать, как одно из ваших клише. Поэтому чтобы не случилось, я — твой дракон, ты — мой человек. Мы на одной стороне. Я дал тебе слишком много свободы. Пора отнимать. Просто смирись.

— Какой ты грозный, однако... — протянул Шельм и добавил то, от чего Ставрас уже успел отвыкнуть, — милый!

Дракон удовлетворенно вздохнул и быстро уснул, удовлетворенный тем, что между ними все снова нормально, почти так же, как было раньше. У Шельма такой фокус не получился, хотя он и рвался на вересковую пустошь, не терпелось обстоятельно поговорить со Ставрасом по душам. Но сон не шел. Ландышфуки смотрел на огонь и понимал, что спать хоть и хочется просто неимоверно, но нельзя. А все почему? Да потому что он, кажется, только что нашел причину рождения Элинильбисталь. Значит, нужно срочно узнать, верно ли, его предположение.

Шельм осторожно, чтобы не потревожить, коснулся той пленки, что в его сознании теперь отделяла его от Ставраса, и увидел, что тот лежит на одном из Вересковых Холмов и никого не ждет, даже его. Особенно его. Он ведь сам говорил, что порой предпочитает остаться один. Скорей всего, это был именно такой случай.

Поэтому тихо выдохнув, Шельм едва заметно улыбнулся и осторожно высвободился из-под его руки. Поднялся, подошел к мирно спящим вместе Гине и Муру и растолкал обоих, приложив палец к губам. Дескать, потом поговорим. Те смотрели заспанно и недоуменно, но послушно поднялись. За ними последовал Веровек, который тоже подарил шуту недоверчивый взгляд, но пошел за ним, как и мельник с кузнецом.

Шельм привел их к мертвым драконьим кладкам и лишь тогда обернулся.

— Я предлагаю каждому из вас пройтись здесь и выбрать себе по яйцу.

— Зачем? — тут же спросил хмурый, как никогда, Муравьед.

— Хочу попробовать пробудить хоть кого-то.

— О чем ты? — встрепенулся Гиня. Взгляд стал цепким и взволнованным.

— Я считаю, что дракон, о котором мы вам рассказывали, тоже был из такой вот кладки. Но побывал сначала в руках у масочника. Согласен, — заметив скептицизм, появившийся в глазах у Гини, кивнул шут, — не масочника, а так, недоразумения природы, но, тем не менее, так или иначе, он наш сородич. Так вот, похоже, то яйцо было пробным экземпляром, а когда все же удалось его продать, они и предприняли вторую попытку с куда большей партией. Но для начала этот парень, скорей всего, из любопытства поэкспериментировал над ним с поводком.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю попробовать расшевелить их. Но не то, живое, что скрыто под каменной скорлупой, а именно скорлупу.

— Хочешь опутать нитями неживое?

— Я уже делал это.

— И как? — живо заинтересовался заядлый экспериментатор Гиня. Ему никогда не приходило в голову накладывать матрицы на неживой предмет, а Шельму, как оказалось, пришло.

— Нормально. По крайней мере, когда мне было нужно кого-нибудь незаметно найти, я присоединял нити к домам и даже к дворцу, и они откликались. Специфически, конечно, но угадать о чем они говорят, что пытаются показать, возможно. Это похоже на генетическую память.

— Но у камней нет генов.

— Зато у них есть история, и они умеют помнить.

— Хорошо, — решил за всех Гиацинт. — Давайте попробуем.

— Не думаю, что мне стоит в этом участвовать, — неожиданно воспротивился Муравьед. — А вы ищите, если хочется.

— Нет уж, — раньше Шельма отреагировал Гиацинт. — Если все, значит, все. К тому же ты увеличиваешь шансы.

— Чьи?

— Драконов, конечно. Вдруг именно тебе попадется то яйцо, которое Шельму удастся оживить.

— Но мне не нужен дракон.

— Почему? — искренне изумился молчавший до этого Веровек.

— Потому что боится ответственности, — ответил вместо Мура Гиацинт.

— Ничего я не боюсь! — возмутился тот.

— Да? Да, ты даже от меня отбрыкивался до последнего, не потому что не по нраву пришелся, а потому что боялся подпускать к себе кого-то, за кого будешь вынужден отвечать.

— Все было не так... — попытался запротестовать Мур, но прозвучало неубедительно. Он сам это услышал и отвел глаза.

— Ладно, — вмешался Шельм. — Не хочешь, заставлять не буду. А вы ищите, — скомандовал он Веровеку и Гине, и те ушли.

Муравьед потоптался возле него, краем глаза наблюдая, как Гиацинт забирается все дальше, вздохнул, махнул рукой и тоже отправился на поиски.

Шельм терпеливо ждал, искренне надеясь, что Ставрас не спохватится и не бросится его искать раньше времени. Он и сам не понимал, почему не хотел рассказывать ему о своей идее, грозящей перерасти в открытие. Просто не хотел и все. Наверное, потому что боялся, что тот забракует и запретит даже пытаться, поэтому и делал сейчас все втайне от него, но понимал, что если получится, такого не скроешь, тем более от Радужного Дракона. Но пока запрещал себе даже надеяться на положительный исход мероприятия, опасаясь сглазить.

Первым принес свое яйцо Мур, который, похоже, устав шататься между каменных кучек, выдернул первое попавшееся. Высотой оно было высотой с его бедро и едва помещалось в обхвате мощных рук оборотня. Но он все равно нес его без особых усилий, наверное, сказывалась природная сила. Гиня свое яйцо прикатил, по-видимому, пробовал поднять, но понял, что надорвется. Дольше всех возился Веровек, и явил собой просто картину маслом, когда, пыхтя от натуги, притащил сразу два яйца. Причем, когда Муравьед шагнул к нему чтобы помочь, отрицательно замотал головой и так и не позволил никому прикоснуться к своим находкам.

— Так, братец, — строго начал шут. — Ты считать разучился? Я сказал по яйцу, а не по два.

— Пожалуйста, можно два? — взмолился тот, сидя на земле и прижимая в себе оба каменных яйца. — Я так... так хочу, чтобы и у меня появился дракон. Мне не нужен радужный, даже бронзовый не нужен. Просто дракон, понимаешь? Пожалуйста, Шельм, — и еще тише добавил: — Я просто хочу хоть немного увеличить свои шансы.

Шельм тяжело вздохнул и махнул рукой. Королевич просиял. Но радость его была не долгой. Повинуясь взгляду шута, Мур и Гиня тоже подтащили свои яйца к королевичу, и опустились на мягкий мох, удерживая их, чтобы не раскатились.

А потом из-за недавно набежавшей тучки вышла луна, и все увидели, как глаза Шельма налились серебристым светом, а с тонких, длинных пальцев, казавшихся в ночных тенях еще длинней, сорвались десятки, сотни тончайших нитей, и словно коконы бабочек окутали камни, бывшие когда-то живыми яйцами. Замерзали, засеребрились, натянулись. Казалось, прошла целая вечность, а они все так же, как завороженные удерживали выбранные ими яйца, не обращая внимания на нити, павшие и на их руки тоже, а потом те лопнули в единый миг.

Шельм рухнул на колени, растерянно моргая и дрожа, словно из его тела вытянули все тепло. Первым очнулся Мур. Поднялся на ноги, стянул с плеч куртку, которую успел накинуть в самый последний момент, когда они уходили от костра, и закутал в неё голубоволосого мальчишку. Тот слабо улыбнулся, но в тот же миг вскочил на ноги, оттолкнув его себе за спину, и развернулся, раскинув руки в сторону.

— Нет, Ставрас! Нет! — вскричал он прямо в оскаленную морду, выскочившего из-за деревьев дракона. Тот запрокинул мощную голову на длинной шее, и взвыл в небо, страшно. Так, что с ближайших деревьев сорвало листву. Но шут все так же стоял перед ним с раскинутыми в стороны руками и смотрел в желтые глаза неотрывно, твердо и... устало.

Перевоплощение было коротким.

— Мальчишка! — вскричал Ставрас сразу же, как только снова стал человеком и бросился к нему.

Шельм повис на нем, с трудом удерживаясь на ногах.

— Сейчас пройдет. Это пройдет, — прошептал он пересохшими губами и склонил голову ему на плечо.

— Ну, вот скажи мне, — начал Ставрас, растерянно гладя его по голове и смотря на притихших Мура, Гиню и Века. Последние двое все еще придерживали все четыре яйца, а первый просто стоял рядом и хмурился. — К чему такие жертвы?

— Я хотел как лучше.

— Мальчик мой, — с обреченной нежностью пробормотал Ставрас, — но зачем тебе понадобилось оживлять сразу четверых?

Шельм в его руках замер, и даже дыхание задержал.

— А я... оживил?

— В том-то все и дело, — со вздохом объявил Ставрас, отстраняясь. — Я — старый дурак, еще мог не заметить исчезновение одного кургана, но сразу четырех, уволь.

И словно в подтверждение его слов раздался треск камня. Все резко посмотрели на яйцо, принесенное Муром и увидели, как оно пошло трещинами, потом с каким-то странным хлопком и вовсе рассыпалось на мелкими черепками, и миру явил себя дракон. Точнее, дракончик. Маленький, беспомощный. С еще неокрепшими лапками и крылышками, распластавшимися вокруг него. Он поднял головку, осмотрелся и с тихим криком, больше похожим на плач, пополз в сторону Муравьеда. Тот отшатнулся, лицо его застыло, словно маска, а потом и вовсе попятился. А дракончик все продолжал кричать и ползти к нему.

— Муравьед, прекрати! — бросил Гиня, поднимаясь.

Но подойти к нему не успел, потому что в этот момент затрещало уже его собственное яйцо. А бронзовый дракончик неожиданно превратился в ребенка. Человеческого, голенького, но с вертикальными зрачками в ярко-зеленых глазах.

— Мур, — позвал оборотня Ставрас, тот с диким взглядом обернулся к нему. — Он твой, а ты его. Но он чувствует, что ты отторгаешь его, как когда-то отторгли родители, поэтому пытается понравиться хотя бы так.

— Но я не человек!

— Он маленький и еще не знает об этом. Научи его.

И оборотень шагнул к дракону, опустился на колени и взял на руки, прижимая к себе дитя, так похожее на человека, но им не являющееся. К тому времени родился и тот, что предназначался Гине. Черный, больше, чем предыдущий бронзовый. Но такой же беспомощный и трогательный. Но Гиня, в отличие от Мура, сразу же прижал его к себе, осторожно и очень бережно, боясь повредить маленькие, кожистые крылья. Тот вжался в него и закурлыкал, какими-то просто невероятно приятными звуками, приятнее, чем мурлыканье кошки. И на глазах красноволосого масочника навернулись слезы.

Лишь Веровек растерянно сидел возле двух яиц и все ждал и ждал. Но начали трескаться и они, и все повторилось. Два дракончика, маленькие, хлипенькие, и оба тянущиеся к нему. Рубиновый, он же красный, огненный, и Сапфировый, он же голубой или ледяной.

Но драконов королевича Шельм уже не видел. Обнял Ставраса за шею и тихо попросил:

— Отнеси меня куда-нибудь. Мне бы...

— Отлежаться, — твердо бросил лекарь и легко поднял его на руки.

Шут этого уже не почувствовал, уснув мертвым сном.

17.

— Почему ты злился?

Первое, что спросил у него Радужный Дракон, когда Шельм Ландышфуки, наконец, очнулся и обнаружил себя на огромном, показавшемся поначалу бесконечным лугу, но он приподнялся на локте, и увидел, что в отдалении от них, со всех сторон этот луг окружают холмы.

С такого расстояния не получалось рассмотреть, что произрастает на них, но он и так знал, что там, на пологих склонах могильных курганов шелестит на ветру вереск и поет свои тихие песни нерожденным драконьим детям. Вокруг цвели васильки и ромашки и, казалось, не хватало лишь веселого пения птиц. Совсем рядом с ним лежала на земле драконья морда и желтый глаз косил в его сторону, но отчего-то этот факт вовсе не пугал, напротив, успокаивал.

Шельм снова опустился на траву и прикрыл рукой лицо от слепящего глаза солнца. Надо же, а он думал, что оно на Вересковой Пустоши никогда не показывается.

— О чем ты? — со сна получилось хрипло и шуту пришлось прочистить горло.

— Ты ведь почему-то начал отделяться на ночь, — задумчиво произнес дракон, внимательно следивший за выражением его лица.

Шут вздохнул и едва уловимо сморщил нос.

— Ты сам сказал, что это была временная мера, пока не выветрится остаточное впечатление от запечатления, разве нет? — произнес Шельм, снова вздохнул и добавил: — Я решил, что пришло время заканчивать с этим.

— С чем?

— С этими нашими совместными ночевками.

— Но раньше тебя все устраивало. Ведь мы спали вместе в дороге и до запечатления, — задумчиво обронил Ставрас.

Шут долго молчал.

— Ну, хорошо, — сдался Шельм, резко садясь и ощущая легкое головокружение, отчего пришлось зажмуриться, посидеть, и лишь потом снова открыть глаза. — Я просто решил, что хорошенького понемножку.

— Почему?

— Потому, — огрызнулся Шельм, но увидел, как дракон отвернул морду и хвост убрал, самым кончиком которого очерчивал вокруг шута круг, словно так ему было спокойнее за своего человека. Ландышфуки устыдился и пробормотал: -Не могу рассказать тебе о сестре. Несколько раз пытался, но... не могу. А ты же ждешь, я чувствую.

Ставрас так ничего и не сказал. Шельм вздохнул, опустился на землю и привалился спиной к теплому, бронзовому боку. Запрокинул голову и спросил:

— Ты очень злишься?

— На что?

— На то, что я оживил их.

— Глупый, как я могу на тебя злиться? Я счастлив.

— Но тогда, когда ты проснулся, я ведь почувствовал твою ярость...

— Потому и встретил меня с распростертыми объятиями? — с легкой ехидцей в голосе уточнил Ставрас.

— Мне показалось, что ты готов всех нас прибить.

— Ну, не всех, а только тебя.

— Значит, все же злишься.

— Ага. На одного вздорного мальчику, вздумавшего возомнить себя богом.

— Что? — Шельм опешил, уж чего ему никогда не приходило в голову, так это кичиться и выставлять напоказ какую-то свою исключительность и, тем более, мнимое полубожественное для других масочников происхождение его основной маски. — Я никогда... — запротестовал он, но Ставрас его перебил.

— Да, знаю я. Чувствую, — бросил дракон и снова повернул к нему морду на длинной шее. — Просто не представляю, как мне тебя убедить не рисковать собой каждый раз, когда тебе вздумается спасти чью-нибудь жизнь. Я ведь тебе уже объяснял, как твоя смерть на меня повлияет.

— А, по-моему, — почти обиженно произнес шут, — это вполне логично, платить жизнью за жизнь, нет?

— Скажи мне это кто-нибудь другой, я бы согласился, — пробормотал Ставрас. — Но это ты.

— И что?

— И то, — рыкнул он уже куда менее спокойно. — Я не собираюсь тебя терять, ни при каком раскладе.

— Слушай, но я же не могу забиться в угол и сидеть, головы не поднимать, — справедливо возмутился Шельм.

Ставрас возразил:

— Если бы ты чуть больше мне доверял, то просто предупреждал бы об очередной безумной идее, может быть, я посоветовал бы что путное, помог бы, поддержал. Направил в конце концов в нужное русло.

— Я с четырнадцати лет живу один и полагаюсь только на себя. Думаешь, легко свыкнуться с мыслью, что у меня теперь и родитель, и старший брат, и лучший друг в одном флаконе? Не дави на меня!

Помолчали, одинаково пустыми глазами смотря на то, как ветер пригибает головы ромашек и беззвучно звенит колокольчиками.

— Я не пытаюсь на тебя давить, — через какое-то время попытался оправдаться дракон. — Просто высказываю свою позицию насчет всей этой твоей самодеятельности. Зачем нужно было потакать Веровеку?

— Ты о чем?

— На него теперь запечатлены два дракона, такого в этом мире еще не было. Но дело даже не в этом. Ты хоть понимаешь, что таких перепонок, как ты называешь границу между нами в твоем собственном сознании, в его голове теперь две? И драконов два, так они еще и не просто разноцветные, с противоположными, по определению, темпераментами, они еще и разнополые.

— И что? — Шельм заволновался, встал на ноги и обошел его, встав перед драконьей мордой.

— Не знаю. Но это вполне может граничить с безумием, — обронил дракон и неуловимо перетек в человеческую форму.

— Хочешь сказать, что Век может сойти с ума от них? — все так же обеспокоено уточнил шут уже лекаря.

— Не знаю. Я же уже сказал, что такого раньше не встречалось.

— И что теперь делать?

— Ничего. Уже поздно как-либо корректировать это. Кстати, впредь, тебе или какому бы ни было другому сильному масочнику, не удастся запечатлеть драконов так легко.

— Почему?

— Потому что в первый момент сам наш мир был изумлен тем, что у тебя получилось. Так что, можешь собой гордиться.

— Почему это?

— Удивить целый мир не каждому под силу, — Ставрас улыбнулся. Хотел протянуть руку и коснуться его, но сдержался.

— Постой, — наконец, уловил самую суть шут, — то есть, это можно будет повторить и с другими яйцами?

— Да. Но я уже сказал, что это будет далеко не так просто. И если в этот раз мир подарил запечатления всем, кто был рядом с тобой, то теперь, как и прежде, если кому-то захочется обрести верного друга-дракона, не факт, что первое попавшееся яйцо подойдет ему.

— Но я смогу помочь, если все же найдется такое, да? — уточнил шут.

— Да, — утвердительно кивнул лекарь и опешил, когда Шельм каким-то до жути естественным жестом шагнул к нему и крепко обнял. — Шельм?

— Это же здорово! — выдохнул тот, и Ставрас всей душой почувствовал радость и восторг, исходящие от него. Усмехнулся и простил все будущие паясничества и шалости. На этого мальчишку просто не получалось злиться?

Слушай, — опомнился Шельм, — Но тогда можно создать в Столице особый Драконий Дом для мертвых яиц и хоть немного увеличить шансы малышей родиться.

— Что? — Ставрас опешил и растерянно заморгал. Иногда выверты логики юного масочника ставили его в тупик. Шельм обеспокоено заглянул ему в лицо.

— Ты... против? — растерянно уточнил шут.

— Постой, давай по порядку, — потребовал Ставрас, опускаясь на траву. Шельм опустился на корточки перед ним.

— Так что там с Домом для мертвых детей? — осторожно уточнил лекарь, пристально следя за выражением лица своего человека.

— Они не мертвые! — запротестовал Шельм.

— Пусть так. С тобой я готов поверить даже в это, — примирительно обронил лекарь. — Так что ты там говорил насчет дома для них?

— Ну, например, — шут расслабился, окончательно сел на землю и уперся позади себя руками. Даже травинку сорвал, машинально пихнув в рот. — Назовем его Драконарий. Перенесем туда все каменные яйца, что сможем найти и придумаем свод правил.

— Правил?

— Ага. Для людей, которые захотят попытать счастья. Ты же знаешь, что драконьи яйца достаются обычно лишь кому-нибудь из богатеев. Но то живые, а мы говорим о каменных. Так почему бы не дать шанс и простым людям попробовать оживить своего дракона?

— Мне нравится эта идея, но как какой-нибудь бедняк сможет содержать дракона?

— Захочет, найдет как. Ведь мир вас любит, абы кому запечатлеть дракона просто не получится. Ведь так?

— Так, — Ставрас не удержался и широко улыбнулся. Все-таки уникальный ему достался воспитанник, ничего не скажешь.

Шельм вернул ему улыбку, а потом посерьезнел и деловым тоном осведомился:

— А как там малыши?

— Спят. Но скоро проснуться и их нужно будет кормить.

— Чем?

— Лучше бы не только мясом, но и молоком, и фруктами.

— Но где мы их найдем в горах? — снова заволновался Шельм.

— Нигде. Но наша миссия выполнена, мы возвращаемся в Столицу.

— Но до нее...

— Через портал.

— Опять с помощью Шелеста?

— Нет. Кровавый арбогаст здесь не поможет. Слишком много нас всех вместе взятых.

— Арбогаст? — с каким-то священным ужасом в глазах прошептал Шельм.

— Так, — протянул лекарь, хмуря брови. — Неужели, в этой твоей книжке про тех, кто людьми не является, и про них упоминалось?

— Не в ней, — непослушными губами прошептал Шельм. — Они же не превращаются в людей.

— Не превращаются. Но все это время ты не только вместе со мной на нем катался, но и купал его, и оседлывал. Так чего же ты теперь испугался?

— Они переправляют за грань души тех, кто не принадлежит этому миру, значит, когда-нибудь и я...

— Почему?

— Но, масочники же...

— Знаешь, ты порой бываешь очень сообразительным, — произнес лекарь с улыбкой, — но иногда просто невозможно тормозишь с выводами.

— О чем ты? — глаза шута изумленно распахнулись.

— Даже Гиня сообразил, что раз мир позволил родиться Вольто, то, значит, принял вас. Поэтому наш красноволосый и отправился на поиски своего дракона, и Муравьеда на это дело подбил. Ну, а теперь, когда ты нашел способ оживлять драконов, это уже неоспоримый факт. Так что, после смерти встреча с Кровавым арбогастом тебе точно не грозит. Скажешь что-нибудь?

— Угу, — отвернувшись от него и пряча под ресницами радостный блеск глаз, буркнул шут. — Так, когда мы возвращаемся?

— Как только ты восстановишь силы и проснешься.

— Знаешь, не думал, что такое может быть, но, кажется, уже восстановил. Ты что-то сделал?

— Да. Поделился.

— Ясно.

— Так просыпаемся?

— Подожди. У меня еще вопрос.

— Ну?

— Этот луг, он...

— То, что осталось от двух рядом стоящих курганов.

— Почему только двух?

— Потому что третий вон там, слева, чуть подальше. А четвертый вообще далеко отсюда.

— И как же ты их так быстро заметил? — искренне изумился Шельм.

— Как, как, — недовольно проворчал лекарь. — Потому что как раз на одном из них и лежал, когда он неожиданно начал испаряться прямо подо мной, став прозрачным, и внизу я увидел пробуждающегося малыша.

— А как ты понял, что это я виноват?

— Легко. У тебя тогда сердце начало останавливаться и параллельно с оживлением детей я почувствовал, что умираешь ты.

— Да, не умирал я!

— Правда? — Ставрас спросил это таким тоном, что Шельм запнулся.

— Кажется, не умирал.

— Давай договоримся, что впредь, даже если тебе будет что-то там казаться, ты будешь спрашивать у меня. Вот почему ты не сказал, что собираешься экспериментировать с мертвыми яйцами?

— Думал, ты будешь против. Да и вообще... — запальчиво бросил шут, но лекарь лишь головой покачал.

— Я понял, — серьезно глядя ему в глаза, произнес он. — Но впредь имей в виду, что еще одна подобная выходка и я прорву эту твою мембрану и буду не только ощущать тебя постоянно, но и мысли слышать тоже. Ты этого хочешь?

— Ты меня шантажируешь? — глаза Шельму сузились, а губы превратились в одну плотно сжатую линию.

— Нет. Ставлю перед фактом, — отрезал Ставрас, который уже просек, что в вопросах личной безопасности с этим парнем можно только так.

И прежде, чем Шельм успел высказаться на этот счет, Вересковая Пустошь исчезла и шут, открыв глаза, обнаружил, что лежит на коленях лекаря, а перед ним танцует в небольшом углублении пламя костра, возле которого на свернутом в несколько раз большом одеяле мирно посапывают четыре малыша-дракончика. Маленькие, трогательные и просто невероятно красивые, по мнению Шельма. Их спутники тоже еще спали, устроившись кто где. Веровек мирно похрапывал, а Гиня и Мур как всегда жались во сне друг к другу. Над верхушками сосен и лиственных деревьев в серой дымке красной канвой загорался рассвет.

— Мне будет очень больно, если ты умрешь, — неожиданно раздался откуда-то сверху тихий голос, похожий в этот момент на шепот ветра, которого этим утром в горах и вовсе не было. — Я просто хочу, чтобы ты помнил об этом.

Шельм вздохнул. Вот и уповай на собственную самостоятельность всю сознательную жизнь, чтобы потом обзавестись этакой нянькой в драконьем костюме.

— Я все равно не смогу жить так же долго, как и ты.

— Я знаю, — в голосе Ставраса Шельму послышалась печаль, от которой совсем неожиданно намокли ресницы.

— Но я постараюсь... — начиная говорить, Шельм и сам не знал, что хочет сказать, но все равно проговорил, повторившись: — Постараюсь не огорчать тебя.

— Постарайся, — отозвался лекарь. Он хотел добавить еще что-то, но в этот момент проснулся один из дракончиков, черный и самый крупный, и тихо заскулил, отчего Гиня буквально подорвался из-под одеяла. Ставрас улыбнулся, приподнимая Шельма за плечи. — Пора спешить.

— Что с ним? — испуганно вопросил Гиацинт, прижимая к себе малыша, но смотря при этом на лекаря.

— Проголодался, — поспешил успокоить его Ставрас, вставая на ноги.

За черным начали пробуждаться и остальные малыши, а с ними и те, кто был на них запечатлен. Сборы много времени не заняли, так что, как только солнце полностью поднялось из-за горизонта, Драконий Лекарь уже открывал большой, широкий портал, чтобы они все вместе с лошадями, которых вел Шельм верхом на Шелесте, и драконами, их несли на руках остальные, могли пройти через него и оказаться в Радужном Дворце, резиденции Его Величества Палтуса Третьего. И встреча была радостной, несмотря ни на что.

Первым делом было решено устроить бал. Причем, никакие отговорки Веровека, который полностью поддержал идею Шельма насчет Драконария и желал, как и лекарь с шутом, поскорей приступить к его обустройству; ни увещевания Ставраса, не смогли повлиять на решение Палтуса, в некоторых своих самодурствах умудряющегося быть до отвращения упертым. Он сказал бал, значит бал. Все дела потом.

Конечно, можно было бы попробовать заручиться поддержкой королевы. Но та, после того, как сыночек в ответ на её душевный порыв и нездоровое сюсюканье при встрече после долгой разлуки, довольно сурово отчитал её, объявив, что уже взрослый. Вон, даже драконами обзавелся и не одним, а сразу двумя, да и что с девицами делать на сеновале уже сведущ, расстроенная матушка убежала жалиться мужу на "коварных растлителей их кровной дитятки". Поэтому она уж точно не стала бы им помогать. С неумолимостью культурного мероприятия пришлось смириться. Самое интересное, что даже к Муравьеду и Гиацинту не возникло вопросов. Ну, привел Драконий лекарь с собой каких-то странных личностей, но он же их и забрал из дворца, поселив в своей аптеке, вот пусть и несет ответственность. Спрашивать у Ригулти, кто такие есть и зачем они ему понадобились, не осмелился даже начальник королевской гвардии, к слову сказать, бывший одним из тех самых трех учеников деда Михея, что постоянно жили во дворце.

Так что, разместившись с относительным комфортом, все спешно принялись готовиться к балу, который был назначен уже через два дня после их возвращения в родные пенаты. Срок на самом деле просто пустячный, так как, со всеми этими заботами о новорожденных драконах, которых лекарь курировал лично, да и шут от него не отставал, два дня пролетели не просто незаметно, а как единый, слитный миг.

Веровек отыскал Шельма возле одной из колонн, откуда хитрый шут наблюдал за съехавшимися на королевский бал гостями, подмечая все, что не только можно было подметить, но даже то, что вроде бы и нельзя.

— Ну что, ты поговорил с ним? — вопросил Веровек, застывая у него за спиной карающим духом.

— Не успел, — отмахнулся даже не обернувшийся шут.

Как раз в этот момент распорядитель бала объявил очередное высокородное семейство, и Шельм чуть шею не вывернул, пытаясь рассмотреть двух барышень, полноватой наружности, которые, как ему лично сорока на хвосте принесла, очень недвусмысленно интересовались неженатым Драконьим Лекарем. Их матушка маркиза разве что землю носом не рыла, чтобы хоть дну дочурку, но пристроить под теплый бок Ригулти, не имевшего высокого дворянского титула, но всегда бывшего на особом счету у королевской семьи, о чем было широко известно.

— Шельм! — полушепотом воскликнул Веровек, и шуту со вздохом пришлось оторваться от лицезрения намеченных им мишеней для шутовского демарша на этот вечер. Все-таки должен он оберегать своего старенького и нежненького дракона от всяких неприятных потрясений или нет? Конечно, это его священный долг как дракодержца! Главное, чтобы Ставрас раньше времени не узнал о планах его шутовского величества, а то и по ушам схлопотать можно. Шельм весь звенел, как натянутая струна, от предвкушения приятного развлечения. В счет Ригулти, конечно, как же иначе.

— Ну, что тебе? Ты сам-то с отцом переговорил?

— Он и слушать не хочет о делах. Сказал, теперь все насущные вопросы после бала решать будем. Он вообще, какой-то не в меру счастливый.

— Скорее гордый. Ну, еще бы, сыночек не просто с драконом вернулся, а с двумя, — фыркнул шут, а королевич смутился и отвел глаза. — Ладно, — отмахнулся Шельм, снова выглянул из-за колонны, убедился, что интересующее его семейство с двумя девицами на выданье из поля зрения исчезло, и снова повернулся к погрустневшему Веровеку. — Зато я успел перекинуться парой слов с Гиней. Он, кстати, тоже ждет не дождется, когда наш Радужный приятель даст имена малышам.

— А лекарь что?

— А лекарь слишком занят, чтобы давать имена раньше какого-то там специально отведенного срока, пусть даже и по блату.

— И чем же он тогда вообще занимается?

— Как чем? Драконов вдохновляет.

— На что?

— На Драконарий.

— Зачем? — растерянно захлопал глазами Веровек.

— А ты предлагаешь, чтобы люди на своем горбу все эти груды камня в столицу перетаскивали? — отозвался Шельм насмешливо. — К тому же, сам посуди, кроме неоспоримых плюсов создание Драконария имеет и свои очевидные минусы.

— Например?

— Например, драконы-родители могут так совсем облениться и вообще перестанут выхаживать яйца и малышей.

— Да уж, я об этом как-то не подумал, — запустив пальцы в волосы на затылке, пробормотал растерявшийся Веровек.

— К тому же, — продолжил шут, — и для людей вся эта ситуация тоже имеет двойное дно. Ведь вседоступность драконов может повлечь за собой легкомысленное отношение к ним, а с ними так нельзя, они же не игрушки, понимаешь?

— Угу, — пробурчал озадаченный королевич, отвернулся к окну, помолчал, а потом заговорил вновь. — Знаешь, я все спросить хотел.

— Да?

— Насчет ваших с Гиней масок.

— А что с ними? — тут же насторожился Шельм. Ему до сих пор становилось немного не по себе, когда Век, от которого, впрочем, как и не только от него, он уже привык скрывать свою истинную сущность, так просто и легко заговаривал с ним о ней.

— Когда он тебе эту вашу Клятву Маски давал, твоя белая, ну та, что Вольто, неожиданно стала такой же, как его Коломбина, только не с красными перьями и рубинами, а с белыми и, кажется, алмазами и жемчугом, а потом, когда вы руки разняли, исчезла вместе с двумя другими.

— И?

— Это нормально?

— Да, конечно. Я сам догадывался, но мне потом еще и Гиня подтвердил, что Вольто может внешне стать любой маской, но всегда по сути своей остается Вольто. Поэтому её и называют Маской масок.

— Ясно, — кивнул Веровек. — Просто вы как-то даже внимания не обратили, когда они взяли и пропали со стола, а я все момент подобрать не мог, чтобы спросить.

— Ну, вот теперь спросил, и что же?

— Почему ты сбежал из дома?

— А вот это, дорогой брат Веровек, я даже Ставрасу не рассказывал. Ясно? — шут улыбался, вот только глаза его при этом не смеялись.

Век смутился, но все равно с сожалением вздохнул:

— Ясно. Просто... ты, когда ему расскажешь, может, потом и мне тоже, а?

— Может, и расскажу, — отстраненно пожал плечами шут и весело взглянул на него, заканчивая неприятную для него тему. — Кстати, ты чего это здесь делаешь, а?

— В смысле? — не понял королевич.

— Э, брат, какой же ты у меня все же пентюх, — протянул Шельм, шутя. Веровек возмущенно прыснул, но не обиделся, а шут обнял его за плечи и развернул к центру огромной залы, в которой собрались почетные гости королевского семейства. — Ты только посмотри, сколько здесь барышень нарядных. Неужели, ни одна не нравится, а? — полюбопытствовал Шельм, у которого как всегда было только одно на уме, и скосил глаза на кровного брата, тот покраснел, чуть ли не до корней волос и смущенно засопел, как сонный ежик. Шельм не удержался и расхохотался в голос. — Эх, ты! — воскликнул он, подпихивая его к центру зала, где кружились в танце пары. — Не быть тебе сердцеедом, братец!

— Это еще почему? — оскорбился тот.

— Да, ты как барышню увидишь, сразу в кусты, и ни словечка связать не сможешь! — шпыняя его локтем в бок, продолжал подшучивать над королевичем шут.

— А, вот и нет!

— А, вот и да!

— Нет!

— Тогда иди и пригласи вон ту красотку в розовом платье! Что, сдулся, а?

— И ничего не сдулся... просто она, — замялся королевич, разглядывая выбранную шутом девушку. Та, действительно, была очень мила, со светло-пепельными кудряшками и элегантной шляпкой. Просто загляденье, а не девушка.

— Так иди и пригласи ее, — не унимался Шельм.

— А вот пойду и приглашу! — воскликнул королевич возмущенно.

— Иди-иди, — торжественно покивал Ландышфуки, хмыкнул, видя, что Век заколебался, и для пущей убедительности, со всей силы подтолкнул его в сторону девушки.

Та увидела еле устоявшего на ногах королевича и очень мило зарделась. Век покраснел, но осознал, что отступать уже некуда, поэтому был вынужден шагнуть к ней еще ближе и, как и подобает галантному кавалеру, пригласить на танец.

Шельм еще успел увидеть, как королевич ввел свою спутницу в круг танцующих, а потом пошел по своим делам. В частности, ему не терпелось отыскать среди приглашенных Ставраса и как следует прижать его к стенке. А то за последние два дня им даже толком поговорить не удалось.

Лекарь нашелся подозрительно быстро. Причем Шельм даже толком поприветствовать его не успел, как оказался зажат между большой портьерой с изображением небезызвестного Радужного Дракона и стеной.

— Избавь меня от них, — выдохнул Ставрас, умоляюще.

— От кого? — с первого раза не понял Шельм, недоуменно выглядывая из-за его плеча.

— От этих двух! — воскликнул лекарь сдавленно, и тут до шута дошло.

Он расплылся в широченной улыбке и сладким тоном вопросил:

— А что мне за это будет?

— Только приятное, — обреченно пробормотал Ставрас, подозревая, что еще пожалеет о своих словах.

— Например, что?

— К примеру, — чуть отстранившись, произнес лекарь, заглядывая в смеющиеся бирюзовые глаза, его желтые тоже смеялись, — только представь, вон те явно косящиеся в нашу с тобой сторону дамочки, подплывают сюда, заглядывают за портьеру и имеют редкую возможность лицезреть прелюбопытную картину.

— Это какую же?

— Я, — придав голосу нарочитую томность и растягивая слова, начал лекарь, — стою перед тобой на коленях, а ты тихо млеешь, пока мои губы...

— Ставрас! — Шельм почувствовал, как загорелись щеки. Уел его лекарь! Нет, он, конечно, был не робкого десятка, кое-что в полюбови понимал и все такое. Пошлить умел, как никто, если хотелось. Но даже предположить не мог, что лекарь сможет так изящно обыграть его. Вот что значит опыт и полтысячи лет бок о бок с людьми! Даже дракона испортили, гады. А казался таким приличным дядей. Ну просто слов нет!

Шут возмущенно воззрился на Ставраса и даже несильно, но чувствительно ткнул кулаком в плечо.

— Что, милый? — почти промурлыкал явно расшалившийся лекарь, с чувством полного превосходство.

Шельм еще больше насупился, глядя на него с недобрым прищуром. Похоже, это не шуту надо перевоспитываться и учится приличиям, а дракон пора почитать новейший справочник придворного этикета.

— А как же репутация? — выдохнул шут, наконец, глаза его в полумраке портьеры горели возмущением.

— Чья? — невинно уточнил лекарь.

— Ну, не моя же!

— Ну, что ты, дорогой, моей это только на пользу пойдет.

— Это чем же?

— К примеру, сватать за всяких там "мадмуазелечек" перестанут.

— Ага, как же. Жди! — скептически отозвался Шельм и в этот самый момент портьера, скрывающая их от основного зала, медленно отодвинулась и в их "уютную обитель" заглянули две до неприличия любопытные мордашки, основательно замазанные "штукатуркой". Подведенные угольком глаза и напомаженные красными румянами щеки вызывали у Шельма желудочные спазмы. Ставрас, судя по всей предыдущей мизансцене его отношение к таким вот барышням однозначно разделял.

— О, дамы, вы к нам? — узрев их через плечо Ставраса, полюбопытствовал шут, состроив до неприличия заинтересованное в их присутствии лицо.

Ставрас тяжело вздохнул и повернулся лицом к так называемым дамам. Девушки переглянулись и сделали жалкую попытку смущенно зардеться но даже, если бы им это удалось, под штукатуркой все равно было не разглядеть. Одна из них даже раскрыла веер, обмахиваясь им и явно считая себя в этот момент не откормленной телочкой с опахалом, а прекрасной ланью прилегшей под сенью деревьев у ручья.

— Ну, что, девчонки, — еще больше оживился шут, — на сеновал и в дамки?

— Двое на двое, что ли? — деловито уточнила та, что без веера.

Ставраса чуть не перекосило. Он, конечно, был наслышан о непритязательности некоторых дам, особенно тех, которые не славились особой привлекательностью. Но чтобы так запросто!

— А что, предпочитаете, чтобы мы с другом третьего захватили для разнообразия? — тем временем не растерялся шут.

Лекарь подумал, что с Шельма станется на самом деле довести дело до сеновала, из чистой вредности. Ведь сразу же было понятно, что он не для этих телушек опоенных соловьем тут заливается, а именно для Ставраса, мстя за последний проигрыш в словесной баталии. Вот ведь попал! Не успел дракон порадоваться, что обыграл шельмеца, и снова из огня да в полымя.

— Зачем же друга? Нам и вчетвером нескучно будет, — отозвалась девица, что явно была постарше той, что с веером.

— Ну, так зачем же дело стало? — широко улыбнулся Шельм. — Прошу, — и согнул руку в локте, предлагая её барышне, правда, непонятно, какой из двух.

Ставрас только начал соображать, как бы отвязаться и от барышень, и от шута, перегнувшего в этот раз палку, но его спасла девица с опахалом, простите, с веером.

— Но господа, это же так не куртуазно, — протянула она жеманным баском.

Шельм замер с занесенной для шага ногой.

— Что, простите?

— Э... — видя его неоднозначную реакцию, замялась девушка и уже совсем неуверенно повторила. — Куртуазно?

— Леди, а вы уверены? — вмешался Ставрас, неожиданно для Шельма подхватив его игру. — Уверены, что хотели сказать именно это слово?

Барышни переглянулись. Шут и лекарь застыли в ожидании ответа.

— Не совсем, — робко начала та, что без веера, — но маменька сказала, что это очень модное слово.

— Ах, модное, — протянул Шельм. — Тогда вы, наверное, имели в виду "куртизанно".

— Куртизанно? — с сомнением прогудела барышня с веером.

— Конечно. Вот это, очень модное слово, — не моргнув глазом, заверил Шельм. — А то, что вы сказали... — шут демонстративно замялся.

Ставрас закатил глаза к потолку и пояснил в ответ на заинтересованные взгляды двух пар глаз:

— Куртузанки — это то же, что и дамы легкого поведения.

— Шалавы, что ли?

— Дамы!

— О, простите, простите, — послушно захлопали ресницами те, во взглядах которых не было ни тени раскаяния за вульгарное, грубое слово.

— Что здесь происходит? — неожиданно за спинами девушек нарисовалось еще одно действующее лицо.

— О, Веровек, — сладенько протянул шут и кинулся к королевичу, приобнимая его одной рукой за шею, — а мы тут девочек просвещаем.

— Насчет чего?

— Как чего? Насчет нас.

— Вас со Ставрасом?

— Ну да, — активно закивал Шельм.

— А что с ними? — взволнованно вопросила одна из барышень, в присутствии лица королевских кровей заработав веером в три раза усерднее.

Веровек покосился на Шельма, шало улыбавшегося ему. Потом прямо посмотрел на Ставраса, который неожиданно подмигнул, давая тем самым одобрение, и картинно закатил глаза к потолку:

— Дамы, разве вы не знаете?

— О чем?

— О том, что случается с теми, кто рискнет покуситься на святое.

— Святое?

— На любовь, — понизив голос до заговорщицкого шепота, подсказал Шельм.

— Любовь? — девицы продолжали все так же недоуменно хлопать глазами.

— Ага, — подтвердил шут.

Девушки переглянулись и снова посмотрели на Веровека.

— Вы что же, — напустив на себя притворную строгость, начал королевич, — не знаете, что у этих двоих любовь-морковь и все дела? — Полюбовался на вытянувшиеся лица и вдохновенно продолжил. — Нет, вы не подумайте, есть в их жизни место и для милых увлечений в виде барышень, но как я слышал, — Веровек склонился к притихшим дамам и еще больше нагнетая, зашептал: — Та, которая проведет хоть одну ночь с Придворным Шутом, стараниями лекаря за неделю постареет на десять лет, а та, что посмеет увлечь самого Драконьего Лекаря наутро и вовсе не проснется, отравленная ревнивым шутом. Вы же знаете, какая у него фамилия — Ландышфуки. Он, говорят, учился у великих ядоделов Вирии, поэтому даже искусный маг не сможет доказать его причастность к смерти бедняжки.

Лица барышень, белые как мел, стали ему ответом. Веровек распрямился и небрежно обронил:

— Но вы же понимаете, красавицы, что это только слухи, — и, придирчиво осмотрев замявшийся рукав рубашки, разгладил не удовлетворившую его складку, а когда закончил, обнаружил, что глупеньких барышень и след простыл, а шут и лекарь как-то подозрительно переглядываются и на него косятся.

— Чего это вы?

— А, ничего, — весело заверил шут и смачно хлопнул его по плечу. — Растешь в моих глазах, братец.

Веровек смолчал, но засопел донельзя польщено. Лекарь придирчиво осмотрел обоих мальчишек и одобрительно улыбнулся. Но, как всегда, всю атмосферу единства и мужского братства нарушил Шельм.

— Ненавижу таких тупых, толстых куриц, — прошипел он капризным голоском. — Ну, вот почему барышни в теле не могут быть такими, как маркиза Реми Тай?

— Ну, ты сравнил, — откликнулся Веровек. — Она же признанная красавица! И вообще, очень обаятельная женщина. И вовсе не толстуха, просто немного в теле и это ей, к слову, лишь больше очарования придает.

— Вот-вот. И почему все они не такие?

— Хотя бы потому, что вес на характер и привлекательность настоящей леди никак не влияет, — вмешался Ставрас тоном умудренного веками не мальчика, но мужа. — Либо ты леди, либо не пойми кто.

— А я, милый?

— Что ты? — сразу не сориентировался лекарь, не успевший уловить подвох в голосе шута.

— Я — леди? — вопросил тот и старательно захлопал голубыми ресницами.

— Нет. Ты вздорный мальчишка! — рыкнул Ставрас, наконец, уразумев, к чему это он все.

— О, ну как же так, — обиженно протянул Шельм, но быстро утешился. — Брат, Веровек, — пафосно начал он, сложив руки перед грудью.

— А я-то здесь причем,? — осознав, что запахло жареным, занервничал тот.

— При всем, — объявил шут. — Понимаешь, я тут выяснил, что мой дракончик весьма сведущ в тех вопросах, в которых даже я, признаться честно, профан-профаном.

— И? — Осторожно протянул Век, покосившись на Ставроса, стоящего рядом с непроницаемым лицом.

— Есть, говорят, в королевской библиотеке особая комната... — начал шут и имел удовольствие наблюдать, как несчастный наследник королевства покрывается бурыми пятнами от лба до шеи.

— Ключ папенька при себе держит. Ты же знаешь!

— Ну, а если я его ниточкой подцеплю? — Заговорщицким шепотом спросил Шельм, наклонившись к кровному брату. Тот так же невольно подался навстречу шуту, но тут вмешался самый старший и самый разумный в их компании.

— Я все понимаю, что тебя задела моя осведомленность, но ты выдашь себя, если будешь разбрасываться своими ниточками направо и налево. И ладно был бы разумный повод, а то... — Ставрас сделал паузу и холодно произнес, — барахло одно, — и разве что на пол не сплюнул. Вид у него в этот момент был подходящим. Як его задело. Ну, еще бы! Мальчишка опять готов был сунуть голову в петлю, не просто не посоветовавшись, а назло ему. Паяц!

— Все еще настаиваешь на том, чтобы я в своей жизни полагался не только на себя, но и на тебя? — Шут был зол, как тысяча шутов, которым обмазали пятки горчицей. Шельм сам не понял, что его так задело в словах лекаря. Наверное, то пренебрежение, которое тот выказал. Хотя нет, все объяснялось много проще. Во время путешествия Ставрас был ему больше другом, теперь же проявил свой нрав, как наставник, взрослый, почти родителей. В смысле тот, кому по штату положено читать нравоучения и воспитывать. Но Шельм давно сбежал из-под родительской опеки и считал себя вполне самостоятельным, чтобы самому отвечать за свои поступки. Вот и взбеленился.

— Если так, то что? — Прищурился на него лекарь, которому так же не понравился тон шута.

— Ах, ну, да! У тебя обширный опыт по воспитанию подрастающего поколения. И не менее богатый по бросанию тех, кому не посчастливилось быть запечатленным на тебя. Тех, кто тебе доверился и открылся.

— Шельм, — потрясенно выдохнул Ставрас.

— Что — Шельм? — взвился тот. — Хочешь сказать, я не прав?

— Прав, — с неохотой согласился Ставрас, но каким бы сознательным и взрослым он не был, ему тоже было обидно, что подопечный так о нем думает, поэтому он невольно возмутился, хотя разумнее было бы сдержаться: — Но вовсе не обязательно меня в это тыкать раз за разом.

— Я не тыкаю. Я предостерегаю, — объявил шут и расплылся в нахальной ухмылке.

— Это в чем же? — Глаза дракона предостерегающе сузились.

— В том, что если вздумаешь сбежать, и в другом мире найду!

— О! Что это на тебя нашло, разбрасываться такими обещаниями? — неожиданно развеселился Ставрас.

Шельм рассмеялся ему в лицо. Но, отсмеявшись, произнес, отступая на шаг назад:

— А я не обещаю.

Лекарь выгнул брови. Ну, кто бы сомневался.

— Я даю слово, — совершенно спокойно произнес мальчишка и еще спокойнее добавил: — На крови.

Поднял руку, выставив перед собой ладонь. И ровно по линии жизни ее прочертил кровавый магический надрез. Мир принял клятву, оплаченную кровью. За такую цену, отчего не принять?

— Глупый мальчишка!

— Мой меч всегда к твоим услугам, Ставрас Ригулти, — шут виртуозно исполнил короткий, подчеркнуто вежливый поклон.

— Выйдем во двор, Александр Ландышфуки, — рыкнул лекарь и поспешил в указанном направлении, не оборачиваясь. Он и так знал, что воспитанник идет за ним.

Это же надо такое учудить! Слово, данное на крови, нельзя нарушить даже в смерти, не говоря уже про жизнь.

Все перехлестнула ярость. Всю нежность, что он так отчаянно прятал, все тепло, что рождалось в глубине души при одном лишь взгляде на подопечного, все доверие, к которому они так долго шли и через столь многое.

Сражаясь, Ставрас не видел лица, лишь глаза: бирюзовые, полные расплавленного, кипящего льда, и губы, вызывающе алые, словно две полоски крови на бескровном лице, побелевшем от ярости, с которой мальчишка наносил смертельные удары. И каждый последующий был сильнее, отчаяннее предыдущего, и каждый из них должен был стать последним. Убить. Но Ставрас был опытнее, физически сильнее, даже не прибегая к драконьей силе, он теснил Шельма со всех сторон. Магию ни один из них так и не применил.

А потом, понимая, что шансов нет, шут сдался. Отбросил в сторону меч. Ставрас настолько не ожидал от него этого, что замешкался и тут же оказался лежащим спиной на земле, благодаря Шельму, который, воспользовавшись природной гибкостью, встал на руки, подцепив его ступнями под подмышки, и перекинул через себя. А шут восседал на нем верхом.

Меч лекаря отлетел куда-то в сторону, но его он сейчас интересовал меньше всего на свете, потому что он видел лишь голубые глаза над собой, полные застывших на ресницах искорок.

— Шельм?

— Не хочу, чтобы ты сравнивал меня с ним, слышишь? Не хочу! — мальчишка в бессилии ударил его в грудь кулаком.

— С кем? — лекарь недоуменно выгнул брови, и в самом деле не понимая.

— С тем, другим. Я не хочу быть таким, как он, слышишь? Не смей лепить его из меня! — Выпалил Шельм и молниеносно вскочил на ноги. Ставрас медленно поднялся с земли, все еще пребывая под впечатлением от проигранного поединка. Шельм стоял к нему спиной, напряженный, расхристанный, потерянный мальчик и теле мужчины. Ребенок, забывший, как это, быть живым, настоящим, по-настоящему открытым и безмятежным.

Лекарь подошел к нему со спины и обнял за плечи. Шут судорожно вздохнул.

— Тяжело с тобой, — тихо пробормотал масочник, — половины не понимаю. И раздражаюсь, как мальчишка! Глупость какая. А еще сила эта твоя, мир твой, словно ест изнутри, разъедает. Она же не такая, как моя. Чужая, не своя.

— Твоя. Уже твоя. Или будет таковой, если позволишь.

— Нет, — Шельм отстранился, отступил на пару шагов и повернулся к Ставрасу лицом. Дракон приготовился к отказу, предощущая ту боль, которую он причинит его размякшему в запечатлении драконьему нутру. Но вместо этого услышал одно слово. — Рано, — вскинул глаза и увидел грустную улыбку, которую Шельм всю сознательную жизнь так отчаянно прятал за маской шута, — Не торопи.

— Ты — не Август, — медленно произнес дракон, — Он был величественным и благородным даже в юности, когда мы только познакомились. Слишком правильным, добросовестным, идеальным. Учился как зверь, схватывал на лету и с жадностью налегал на новые знания. Ты другой. Не скажу, что хуже. Не скажу, что лучше. Но сейчас, без всяких сравнений, ты — не он, и я этому рад.

Шут медленно кивнул, сделал глубокий вдох и разжал стиснутые в кулаки пальцы. Улыбнулся немного растерянно, даже робко. Провел ладонь по волосам, словно очнувшись от странного наваждения, хрипло спросил:

— Вчера ночью почувствовал, что тебе одиноко. Без меня, там, на пустоши. Почему ты меня не позвал?

— Далеко, — уклончиво откликнулся лекарь.

— То есть, по хорошему, мне нужно переехать к тебе в аптеку, так?

— Не обязательно.

— Ставрас.

— Я не смогу удержаться от нравоучений и уж конечно буду лезть в твою жизнь, которую ты так старательно от меня оберегаешь. Поэтому, прежде, чем что-то решать, подумай об этом.

— Уже. Пар сбросил, — Шельм с улыбкой кивнул на валяющееся чуть поодаль оружие, — Как-то даже в голове прояснилось. — И посмотрел, словно ждал чего-то.

Ставрас растерялся. Хотелось проникнуть в сознание масочника и вытрясти всю правду, чтобы снова не напортачить, не сделать неверный шаг. Но тогда их бы опять отбросило назад. Поэтому дракону пришлось полагаться только на свои силы и скромный опыт в общении с подрастающим поколением масочников.

— Тебе долго собираться? — спросил Ригулти вместо официального приглашения, потому что хотел дать понять, что его человеку приглашения в его дом, мир и даже просто жизнь не требуется.

Шельм расцвел, улыбнулся искреннее, по-мальчишески, и отрицательно качнул головой.

— Я мигом! — Сорвался с места, даже про меч забыв, и убежал собираться. Наверное, снова все самое необходимое в кулон поместит, а остальные вещи и потом перевезти можно.

Ставрас же собрал оружие и задумался, куда поселить неугомонного воспитанника с нынешнем-то наплывом гостей.

Когда через полчаса Шельм сбежал к поджидающему его лекарю по ступеням подъездного крыльца Радужного дворца, тот не ожидал, что радостный мальчишка огорошит его вопросом:

— Ну, что, милый, будем теперь жить как муж и жена?

— Не паясничай! — отвесив ему звучный подзатыльник, отрезал лекарь и пошел через дворцовый парк в город, зная, что потирающий макушку возмущенный шут идет вслед за ним.

И на что же это он только что подписался?

18.

— Знал бы, что с тобой будет столько проблем, никогда бы к себе не позвал, — пробормотал Ставрас, отказываясь просыпаться только потому, что некоторым неугомонным приспичило прискакать в нему в комнату в пять часов утра. — И вообще, моим сородичам положено спать по пятнадцать часов в сутки не меньше.

— Ну, ничего себе! Так всю жизнь проспать можно! — Возмутился Шельм, но не очень убедительно, поэтому Ставрас, зарылся в подушку и сделал вид, что слова шута не имеют к нему не малейшего отношения. Но тот на этом не угомонился. Голос мальчишки изменился, стал доверительнее, мягче, в нем даже проскользнули извиняющие нотки, так что лекарь виду не подал, но все же прислушался: — Я заснуть не мог на новом месте. И так всю ночь крепился!

Да, похоже, это была не самая лучшая идея, привести Шельма к себе еще до окончания памятного бала. Ригулти был убежден, что на мальчишку так подействовало все случившееся на балу, вот он теперь и бесится с жиру. Когда же уже перебесится, в конце-то концов?!

— Кухня. Второй шкафчик справа от двери, третья полка. Настой валерианы с мелиссой. Выпей. Может, хотя бы до полудня поспишь, — пробубнил лекарь скороговоркой.

— А если я по делу? — Провокационно вопросил шут.

— До десяти утра даже слышать не хочу.

— Ставрас...

— Боже! Ну, какой же ты...

— Легкомысленен? — Неожиданно перебил его Шельм. И голос у мальчишки был таким, что Ставрас повернул в его сторону голову и распахнул глаза, чтобы убедиться, что не ослышался. — Возможно, — тихо добавил шут и тяжело сглотнул, глядя на вольготно развалившегося на постели дракона, — Но знаешь, в своей не столь длинной жизни я видел всякое. И это... иногда мешает уснуть, — прошептал он, спрятав взгляд.

— Расскажи? — попросил лекарь и зачем-то протянул руку, чтобы просто прикоснуться к нему. Сердце сжалось, а чувствительные подушечки пальцев задели острое колено. — Шельм?

Шут моргнул, словно прогоняя наваждение, и даже в рассветных сумерках лекарь рассмотрел какие искусанные у него губы. Бедный. Так ведь и до мяса можно искусать.

— Моя сестра всегда любила меня. Так сильно, что однажды мне было страшно за нее, не за себя. Но она любила. Её маска Бригелла. Считается, что эта маска стоит выше Арлекина. Она ждала, когда я вырасту, когда получу собственную маску, а когда дождалась... Конечно, ей никто не сказал, что во мне есть и вторая маска, поэтому она пришла ко мне в ту ночь, сразу после посвящения, думая, что имеет право. Ведь я — Арлекин, младше её по положению, значит, она в праве приказывать, принуждать... насиловать. Я плакал от ужаса и боли, когда её руки шарили по моему телу, а губы шептали о любви. Я плакал и был слишком юным, чтобы сразу её заметить — чужую нить под сердцем моей сестры. Но я её увидел и оборвал, узнав, чья это нить, кому мы с Аделаидой обязаны безумством этой ночи.

Моя сестра была нареченной Доктора Чумы в тот момент входящего в совет Иль Арте. Этот брак был выгоден нашей семье. Аделаида легко согласилась на него, к тому же её будущий муж был очень хорош собой, обходителен и даже заботлив. Мы все радовались за нее, когда они обменялись масками во время ритуала бракосочетания. Но на самом деле, как я позже узнал, он просто желал заиметь сильного наследника с маской не ниже Бригеллы и именно марионеточника. В нашем роду маски рождались разные, но все, поголовно, были марионеточниками. Поэтому он сначала выбрал Делю, а потом ему подвернулся я, Вольто.

Он все просчитал. Всего одна нить, её никто и не заметил толком, полупрозрачная, она ничего не меняла в её душе, всего лишь усиливала, делая гипертрофированной любовь. Любовь сестры к младшему брату. В ту ночь я оборвал его нить. Деля плакала. И пока я ходил требовать ответа у Иль Арте, — последние слова Александр вытолкнул из себя с такой ненавистью, что Ставрас вздрогнул, не ожидая увидеть в нем столь сильное, неприкрытое чувство: — Она покончила с собой.

— А они?

— Приняли его сторону. Сказали, что он Доктор Чума и не Арлекину его судить. Он ухмылялся под маскою, когда её хоронили. Я чувствовал, я всегда это чувствовал, эмоции людей, их улыбки, искренний смех, злобные ухмылки. Я пришел к нему в ночь после похорон, и вот тогда он в открытую расхохотался мне в лицо и предложил согреть его постель вместо сестры. Я выплюнул ему в глаза всю ненависть, что жгла мне грудь. А он заявил, что я всего лишь маленький Арлекин, и даже захоти он сейчас на самом деле насладиться моим телом, он получит его. Расчет был верным, он хотел сломать меня, довести до черты и вплести в душу нити, которые я уже не смог бы порвать, как он думал. Ведь об истинной силе Вольто знали лишь понаслышке, по легендам, оставшимся от наших давних предков, которые те принесли с собой из совсем другого мира. Он думал, что сможет совладать со мной, думал, что я стану его марионеткой, если сделать все правильно. Но просчитался. Я помню то спокойствие, что снизошло на меня, когда он в довершение ко всему еще и притянул меня для поцелуя, чтобы, как он полагал, закрепить результат. Я позволил ему целовать себя и даже ответил, помню, как в какой-то момент он застонал прямо мне в рот, еще не понимая, что это был последний его стон в качестве масочника. Когда он оторвался от моих губ, чтобы сделать вдох, он больше не был Доктором Чумы, он стал человеком. Он все еще ухмылялся, не осознавая, что его больше нет. И я ухмыльнулся в ответ. Он понял, что произошло лишь тогда, когда я начал демонстративно дергать его за ниточки. Во мне жили злость и боль, в нем поселились ужас и безумие. Я ушел в ту же ночь. Что стало с обезумевшим существом, возомнившим себя кем-то высшим, я не знаю. И знать не хочу. И, вот еще что... — Шельм запнулся, но продолжил: — Я не жалею, что сделал это с ним. Совсем не жалею. Но и чувства радости во мне нет.

— Его и не должно быть, — пробормотал Ставрас, — Месть не приносит радости, но иногда дарует хотя бы облегчение.

— Иногда, — непослушными губами прошептал Шельм и улегся на соседнюю подушку. Зажмурился.

По гладкой щеке покатилась одинокая слеза. Лекарь не задумываясь стер ее пальцами и поделился с мальчишкой одеялом. Когда он уходил, проснувшись по давней привычке в районе десяти утра, Шельм сладко спал, посапывая в подушку как маленький ежик, такой забавный и доверчивый, что не боится подставлять под детские ладошки свое мохнатое, беззащитное брюшко.

— Шельм! — вскричали королевич прямо с порога, ворвавшись в драконью аптеку тайфуном.

Лекарь вышел к нему и смерил недовольным взглядом. Со второго этажа высунулась растрепанная голова шута. Королевич увидел его и аж рот раскрыл. Опять что-то неприличное подумал. Совсем его шельмец испортил своими шутками да прибаутками.

— Веровек? — отчаянно моргая, подал голос Шельм.

Тот, услышав свое имя, встрепенулся и выпалил в отчаянии:

— Роксолана выходит замуж!

— И? — Шут еще не до конца проснулся, иначе не переспрашивал бы.

— Да, сделайте вы что-нибудь! Я не хочу её потерять!

— О, — протянул лекарь вместо шута, все еще не пришедшего в себя. — Иди во дворе, мобилизуй Гиню с Муром, а мы с Шельмом, если уж на завтрак времени нет, то хоть перекусим на скорую руку.

Веровек побежал звать к столу масочника и оборотня, а лекарю с шутом ничего не оставалось, как спешно собраться и спуститься вниз на кухню.

Где же еще проводить обсуждение будущего сватовства, как не за чашкой крепкого чая?

— Так, а теперь, давай по порядку, — скомандовал Ставрас, встав в дверном проеме небольшой кухоньки, в которой, тем не менее, они умудрились поместиться впятером.

Шельм, Веровек и Гиня разместились на небольших, грубо сколоченных табуретах вокруг стола, а Муравьед встал у окна спиной ко всем, глядя, как их лошади жуют душистое сено в своих стойлах.

Предусмотрительный Шельм пододвинул к кровному брату чашку крепкого чая своего собственного приготовления и ничего не сказал, как и все, ожидая, когда Веровек сам нарушит молчание.

— На бал приехала делегация от цыган. Ну, я и переговорил кое с кем из знакомых, и мне сказали, что баронесса с дочерью тоже приехали бы, как бы не скоропалительная свадьба.

— Что за спешность?

— Роксалану, вроде как, кто-то скомпрометировал, а у цыган с этим строго, поэтому её и отдают замуж так поспешно.

— А кто скомпрометировал? — уточнил Ставрас, отпивая чай из кружки, которую все это время держал в руках. Ему очень нравилось то, как его заваривал Шельм, всегда получалось крепко и в тоже время с какой-то приятной изюминкой в послевкусии.

— Откуда я знаю! — выдохнул Веровек, состроил несчастную мордашку и уткнулся в собственную кружку.

— Но ведь откуда-то этот слух взялся, — задумчиво произнес Гиня, ложечкой размешивая в кружке с чаем мед.

— Знаешь что, — вмешался Шельм, — ты и скомпрометировал, братец.

— Чего?! — вскричали Веровек и Ставрас одновременно, а шут лишь шире ухмыльнулся.

— А что скажешь, нет? — отозвался он. — Думаешь, никто не видел, как она к тебе в спальню пошла, а?

— Но она была-то у меня всего пару минут!

— Ой, ли? А мне думается, что когда ты побежал нас со Ставрасом будить, она там и осталась с расстройства, и ночь провела, выйдя лишь под утро. Тогда же выяснилось, что нас, точнее, тебя, королевич ты мой распрекрасный, и след простыл, и девчонка из твоей спальни, небось, вся помятая выползла, так как плакала ночью. Вот что посторонние должны были подумать?

— Но ведь я... я же... — растерянно пролепетал Веровек.

— Так, — грозно произнес Ставрас.— Сейчас все выясним.

— Как? — живо заинтересовался Гиня.

— У девчонки этой в друзьях драконица, вот у нее сейчас и спрошу, — откликнулся Ставрас и замолчал.

Глаза его остекленели, но тело продолжало все так же подпирать дверной косяк, хотя всем присутствующим было ясно, что сознание его далеко отсюда. Все молча допивали свой чай и ждали, а потом лекарь очнулся, моргнул и тяжело посмотрел на королевича, испуганной мышкой замершего под этим взглядом.

— Все так и есть. Но дело в том, что вовсе не баронесса инициатор этой свадьбы. На нее давит баро Талай, решивший выгодно пристроить сыночка, поэтому нельзя просто нагрянуть и объявить, что вот он я, королевич, любите меня все и замуж я Рокси свою забираю. Поэтому...

— Но...

— Никаких, но, — отрезал Ставрас и королевич прикусил язык. — Мы — то есть я, Шельм, Гиня и Мур, если последние, конечно, согласятся нам помочь...

— Куда ж мы денемся, — отозвался как всегда молчаливый оборотень, и Гиня поддержал его, кивнув.

— Так вот, мы отправляемся в Дабен-Дабен сватами. А ты сидишь здесь и не высовываешься. Если что, я передам тебе сообщение через малышей.

— Хорошо, — покорно кивнул Веровек с тяжелым вздохом.

— Малышей? — подал голос Гиня. — Слушай, Ставрас, мы тут с Муром все спросить хотели.

— Да?

— Это нормально, что они так быстро растут? Прошло меньше недели, а они уже в весе прибавили, я же вижу. Нет, я понимаю, что аппетит у них просто отменный, но увеличившийся размах крыльев не скроешь.

— Ты, что же, своего черненького еще и измеряешь? — живо заинтересовался Шельм.

— Конечно, — не поддался на провокацию Гиня, который становился на удивление серьезен, если речь заходила об их с Муром драконах. — Должен же я быть уверен, что у малыша все нормально с развитием?

— Все у него нормально, — бросил лекарь, — ты разве никогда не задумывался, как при нашем различии в сроках жизни, драконы, запечатленные еще при рождении, умудряются жить вместе со своим человеком половозрелой особью, хотя, теоретически, должны расти и взрослеть десятки, а то и сотни лет?

— Нет, — честно признался Гиня. — Я об этом как-то не думал.

— Все просто, — принялся объяснять Ставрас. — При запечатлении дракон частично подстраивается под внутренние ритмы запечатленного на него, поэтому и взрослеет в десятки раз быстрее. Ваши при хорошем уходе и воспитании, достигнут своих истинных размеров где-то через год-полтора. Правда, потом им придется догонять своих сородичей в плане эмоционального развития, да и опыта практического у них будет немного, это все же дело наживное. Но при вашей поддержке, уверен, все у них и с этим будет хорошо. Я ответил на твой вопрос?

— Более чем. То есть, мы теперь должны заменить им родителей и воспитывать, как детей?

— Да, — кивнул Ставрас. — Поэтому, я и предлагаю вам взять их с собой.

— Нет, — неожиданно отрезал Мур, и в ответ на недоуменный взгляд Гини, со вздохом пояснил: — Это слишком опасно.

Ставрас вздохнул и, прежде чем оборотня начал переубеждать красноволосый масочник, вмешался сам.

— Муравьед, ты ведь понимаешь, что мы, драконы, далеко не травоядные животные?

— Вы вообще не животные, — буркнул тот, но взгляд лекаря встретил стойко.

— Да, это так. Но все же. Ты же должен понимать, что мы не неженки и должны уметь постоять не только за себя, но и за тех, кем дорожим. Если ты будешь искусственно ограничивать своего дракона, он никогда не сможет стать полноценной личностью, понимаешь.

— Он еще совсем ребенок!

— Пусть так, но он растет.

— Он прибегает к нам ночью греться... — неожиданно почти с нежностью прошептал Муравьед.

— В человеческом обличии? — уточнил Шельм, кажется, догадавшись, что к чему.

— Да. И он такой маленький, такой...

— Он не беззащитен, — произнес шут твердо, заставив тем самым оборотня посмотреть себе в глаза. — И ты прекрасно понимаешь это, Мур. К тому же, как бы он не был дорог тебе, каким бы странным и в тоже время необыкновенным не казалось это волшебное чувство, что рождается в душе, когда ты запечатлен, детям нельзя потакать слишком сильно, и залюбливать тоже нельзя. Иначе у тебя вырастит не дракон, а кисейная барышня.

— Но...

— Мур, послушай, — вмешался Гиня. — Я думаю, они правы. Мы больше не будем забирать их на ночь.

— Постойте, — встрял Веровек. — Вы что же, и черного к себе забирали?

— Конечно, — подтвердил Гиня. — Нельзя же их разделять, они равны, поэтому, чтобы их не обижать...

— Да, ладно тебе, братец, — поднимаясь, похлопал королевича по плечу шут. — Сам-то вообще собирался переселиться в Драконий дом, пока тебя гвардейцы не вразумили. Что, забыл уже?

— Но, я просто...

— Не мямли, — фыркнул шут. — Просто признай.

— Да, признаю я, признаю, — отмахнулся Веровек, удрученно.

— И вот еще. Скоро они прекратят есть, — снова подал голос лекарь.

— Что, совсем? — Недоверчиво уточнил у него Гиацинт.

— В половозрелом возрасте мы не испытываем потребности в пище. Хватает магии мира и солнечного света. Иначе уже давно бы опустошили всю страну набегами на коровники и табуны.

— Невероятно, — со священным трепетом в голосе выдохнул масочник.

Ставрас лишь криво усмехнулся.

— Ладно, — Шельм отвлек их от разговоров про драконов. — Когда отправляемся?

— Сейчас, — отозвался лекарь. — Веровек, ты возвращаешься во дворец и пока держишь все в тайне от родителей. Не знаю, как Палтус, а вот королева твоего выбора точно не одобрит, так что, держи язык за зубами.

— А мы как туда отправимся? — поинтересовался Гиня.

— Вы с Муром поедете вместе с Вересковым Шелестом и со своими драконами, надеюсь, последнее, вопрос решенный? — пристально глянув на Муравьеда, уточнил лекарь, тот лишь кивнул. — Вот и отлично. А мы с Шельмом поверху.

— То есть, полетите? — зачем-то уточнил Гиня.

— Да, — кивнул Ставрас, не понимая, зачем он переспрашивает. — А в чем дело?

— Да, вот все спросить хочу, когда же ты нас осчастливишь?

— Это чем же?

— Именами, дорогой, именами, — встрял Шельм, стреляя в сторону лекаря хитрюшим взглядом. — Ты обещал в этот раз меня с собой взять.

Ставрас мученически вздохнул. Да, кажется, было такое дело. Но он, дурак, понадеялся, что шут уже и думать забыл о том давнишнем обещании. Пришлось соглашаться.

— Я помню и возьму, но еще не время.

— Хорошо, — не стал настаивать Гиня, — так ты хотя бы скажи, когда нам это время ждать?

— Вот женим этого молодчика, — кивнув на Веровека, хмыкнул лекарь, — тогда и подумаем об именах.

— А можно, по блату, попросить что-нибудь попроще? — лукаво улыбнулся Гиацинт.

Лекарь закатил глаза к потолку.

— И чем вам всем мои имена-то не угодили?

— Действительно, чем? — заливисто расхохотался Шельм и ловко прошмыгнул мимо раздосадованного наставника наверх собираться.

Свататься — это вам не теленка в хорошие руки отдавать.

Они со Ставрасом приземлились в том же лесочке, в котором и познакомились когда-то, не так уж давно, с Рокси и Дирлин.

— Удивительно, — пробормотал Шельм, разминая ноги, — как будто целая вечность прошла. А на самом-то деле...

— Совсем ничего, — подтвердил Ставрас, складывая за спиной исполинские кожистые крылья.

Кажется, во время приземления он случайно выкорчевал несколько деревьев. Жаль, но ничего не поделаешь. Издержки драконьего существования.

Шельм походил по полянке, словно силясь отыскать следы их прошлого пребывания, но кроме кострища, естественно, не успевшего затянуться травой, больше ничего не нашел. Тяжело вздохнул и снял с шеи кулон.

— Что ты собираешься делать? — полюбопытствовал бронзовый дракон, подложив под морду скрещенные перед грудью когтистые лапы.

— Переодеваться, — отозвался Шельм как-то отстраненно. — Ты что же, так и собираешься драконом тут валяться?

— Нет, зачем же. Если тебе очень хочется, могу и человеком стать.

— Хочется, — бросил Шельм не глядя, и в этот момент ему на руки прямо из воздуха спланировали белоснежные шелка и атлас.

— Это что? — заинтересовался подошедший сзади Ставрас.

— Ритуальное одеяние, — тихо прошептал Шельм, с каким-то почти восторженным благоговением касаясь вынутой из тайников кулона одежды.

— Хотелось бы взглянуть, — задумчиво произнес лекарь, внимательно следя за ним.

— Извращенец! — фыркнул шут, оживившись.

— С чего это вдруг? — возмутился Ставрас, конечно же, сам себя таковым не считая.

— Только и знаешь, как смотреть, как молоденькие и хорошенькие шуты переодеваются, ага, — отозвался Шельм и резко повернулся к нему. Глаза у него не просто смеялись, хохотали. Ставрас скептически окинул его фигуру взглядом.

— Знаешь, тут уж как говорится, было бы на что смотреть!

— Ууу! А если я обижусь?

— Пригрожу, что в полет за именами не возьму.

— Ах, ты!

— А ты думал? Сам же вложил мне козырь в руки.

— Точнее в лапы, — пробормотал все еще возмущенный шут, — кривые и загребущие.

— Отчего же они кривые? — В шутку выгнул брови лекарь и снова стал драконом, — Так я тебя меньше смутю?

— Ну, если крылом прикроешь, чтобы я мог переодеться, — скептически протянул Шельм, разглядывая своего дракона.

Тот сделал, как он хотел, разлегся на травке и стал ждать. Было интересно посмотреть на масочника в новом наряде, который, пока по непонятным причинам, был Шельму очень дорог. Интересно, почему?

Шут управился быстро, слегка отодвинул в сторону кромку перепончатого крыла и встал перед драконьей мордой в полном облачении. На нем был белоснежный костюм из струящихся, изысканных тканей странного покроя. Сам наряд был выполнен из шелка, чем-то неуловимо напоминающего невесомое облако, воздушное, струящееся, с плавными линиями и изгибами складок. На брюках были старательно выглаженные стрелки, сами они не заправлялись в сапоги, а свободно спускались по ногам к остроносым ботинкам, которые при нынешней придворной моде и не встретишь нигде. Так же к костюму прилагалась короткая белоснежная накидка до поясницы, выполненная из атласа двух цветов — белоснежного и светло-кремового с внутренней стороны одеяния.

— Нравится? — полюбопытствовал Шельм насмешливо, видя интерес в драконьих глазах.

— Очень, — честно признался лекарь. — Что это вообще? Откуда?

— Ритуальное одеяние Вольто, — тихо сказал шут, словно выдавая священную тайну, Ставрас уже собирался расспросить его подробнее, но резко перетек в человеческую форму. Шельм растерянно моргнул, лекарь же указал взглядом на небо, где появилась быстро приближающаяся к земле точка.

— Эй, вы там! — раздалось сверху и на поляну опустилась Дирлин с наездницей. — Развлекаетесь пока Век не видит? — И на мягкую траву со спины дракона соскочила раскрасневшаяся и до неприличия счастливая Рокси, сразу же кинулась Шельму на шею, по всей видимости, к Ставрасу просто постеснявшись. — Я так рада, ты даже не представляешь, Шельм, как я рада, что вы пришли, что Век...

— Не забыл тебя, — продолжил за девушку шут, наблюдая, как её дракон, перетекает в человеческую форму.

Рокси отстранилась от него, но глаза не подняла. Щеки её трогательно покраснели.

— Да ладно тебе, лично я давно понял, что у вас любовь, — весело объявил шут, и девушка, отвернувшись в сторону пробормотала:

— У меня-то любовь, а у него?

— А ты думаешь, стал бы он сватов засылать?

— Сватов? — искренне изумилась девушка, подняв на него свои темные, цыганские глаза.

Ставрас же строго посмотрел на Дирлин.

— Я не стала тебе говорить, — повинилась та, подходя ближе. — Не хотела обнадеживать. Но на самом деле они вызвали тебя сюда, чтобы спросить.

— О чем спросить? — уточнила у лекаря подобравшаяся цыганка, отступая от шута.

— Хочешь ли ты замуж за нашего общего друга? — мягко произнес лекарь, внимательно следя за ее реакцией.

Девушка заколебалась.

— А почему он сам не пришел? — вскинула голову Росксолана.

Ответил ей хмыкнувший Шельм:

— Чтобы тебя еще больше не скомпрометировать.

— Так вы и об этом знаете? — поджав губы, покосилась на стоящую рядом Дирлин, на что та, лишь пожала плечами, совсем уж человеческим жестом.

— Я хотела, как лучше, — произнесла она, и гордая цыганка не стала ей выговаривать за интриги, которые плелись у нее за спиной, понимая, что именно подруге обязана тем, что к ней прибыли сваты от самого королевича.

— И что теперь? — вопросила она.

— А теперь ты возвращаешь домой и ждешь дорогих гостей.

— И вы что же, только вдвоем меня сватать придете?

— Отчего же? — отозвался лекарь, и в этот самым момент, чуть в стороне от них заклубился серый, непроглядный туман, потом появились черный дракончик, а за ним и бронзовый. Девчонки восторженно кинулись к ним, но не успели, потому что вслед за малышами вышел Вересковый Шелест, верхом на котором восседали Гиня и Мур.

— О, леди, вы к нам? — выглядывая из-за широкой спины оборотня, полюбопытствовал Гиня лукаво.

— Не совсем, — хихикнула Дирлин и потянулась к драконышам, усевшимся на траву и смотрящим на девушку-драконицу с любопытством юных первооткрывателей.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась Роксолана.

— Будем знакомы, красавица, — спешившись, галантно поклонился Гиня. — Я так понимаю, что вы и есть та самая, пока чужая невеста.

— Пока?

— Конечно, дорогая, думаете, мы не перекупим товар для нашего купца?

— Я не товар, — обиженно засопела девушка.

— Конечно, товар, — ехидно объявил подошедший сзади Шельм. — Зачем, по-твоему, сваты приходят?

— Да знаю я, эти обычаи, — фыркнула цыганка, наблюдая, как её драконица знакомится с малышами. Те уже во всю подставляли головы ей под руки и девушка, похоже, была просто счастлива. Наверное, из Дирлин получится прекрасная мать в будущем. — Но все равно обидно, — со вздохом призналась Рокси.

— Не обижайся. Традиции ведь не изменишь, — поспешил ободрить её Гиня, но смотрел при этом только на Шельма. Тот даже замялся как-то под этим взглядом.

— Ну, говори, чего уж теперь, — пробормотал шут отвернувшись.

— Ты ушел Арлекином, но он у тебя голубой, значит, это одеяние Вольто, — произнес красноволосый масочник задумчиво. — Откуда?

— Мне его только в прошлом году королевские портные сшили по моим рисункам, я деньги на него с четырнадцати копил, — с неохотой признался шут.

— Ну, что ж, тогда и мне стоит принарядиться, — бросил Гиацинт и взмахнул рукой.

Масочникам с женскими масками, особенно Коломбинам, всегда считающимися кокетками, легко удавалась смена костюма, прически, и даже макияжа. Поэтому, сменить свой обычный, деревенский вид на роскошный красный шелк и атлас для Гини не составило труда. Потом он повернулся к Муру, замершему с поводьями в руках и, протянув к нему руки, легко переодел и его. Теперь оборотень был облачен во все черное — рубашку, брюки, заправленные в высокие блестящие начищенной кожей сапоги до колен и укороченный сюртук, накинутый на плечи. Осмотрев себя, Мур тяжело вздохнул, явно предпочитая всей этой роскоши наряд попроще, но смирился, понимая, что не на рынок за крупой они прибыли.

— Да уж, — хихикнул Шельм. — Хороша Красная Коломбина.

— Артель веников не вяжет! — подмигнул ему Гиня, но в этот момент вмешалась Рокси, проворчав:

— Вы так говорите про каких-то там арлекинов и коломбин, словно масочники какие.

Оба парня замерли.

— Дорогая, — первым опомнился Гиня, — а кто мы, по-твоему, как не масочники?

— Что?! — вскричала девушка, отшатнулась от них как от чумных и натолкнулась на неодобрительный взгляд Муравьеда.

— А ты думаешь, — продолжил Гиня, не дав Шельму даже слово вставить. — Просто так все люди с вашего подворья после визита моего дальнего родственника, живыми и нормальными остались? Если бы этот мальчишка, не был Вольто... — кивнув в сторону Шельма начал он, но был прерван.

— Хватит! — возмутился Ландышфуки. — Ты еще цыганам всем растрезвонь, кто я, и что да как. Они же быстрее ветра разнесут слухи об этом по всему королевству!

— Так пусть бы и разнесли! — резко вскинулся Гиня, явно имея свою точку зрения на этот счет.

— Нет, — твердо припечатал шут, сверкая глазами.

Красный масочник долго смотрел на него, но потом лишь мягко улыбнулся.

— Как знаешь, — и пожал плечами, вроде бы принимая его сторону.

Шельм попытался отойти к Ставрасу, но в этот момент его перехватила Дирлин, отвлекшаяся от малышей, внимательно прислушивающихся к человеческим разговорам. Говорить сами они еще не умели, но как всегда активный Гиня и Мур, вынужденный подстраиваться под своего масочника, уже пытались их учить человеческой речи, а не транслировать образы прямо в голову.

— Мы рады, что он выбрал тебя, — неожиданно произнесла девушка-дракон для шута. Тот изумленно замер, а она продолжила: — Не я одна, потому что знаю тебя лично и знаю, что ты сделал для моего человека, а именно мы. Все драконы. Мы одобряем его выбор и принимаем тебя. — Она смотрела твердо и неотрывно, и в глазах её стояли вертикальными черточками драконьи зрачки.

"И как мне на это реагировать?", с легкой паникой вопросил шут у Ставраса в мыслях.

"Как хочешь, так и реагируй. Август, к примеру, после принятия его драконами произнес прочувственную речь".

"Я не он!", рыкнул Шельм, все еще напряженно относящийся к воспоминаниям лекаря о своем первом человеке. И в слух произнес просто и без лишнего пафоса:

— Спасибо.

Девушка кивнула и отпустила его предплечье.

— Я передам, — прошептала она.

Отошла в сторону и превратилась в дракона. Роксолана поспешила к ней.

— Ну, ладно, гости дорогие, — весело объявила цыганка уже с драконьей спины, — я не прощаюсь и жду вас в гости.

— Жди, — серьезно кивнул ей за всех лекарь и помахал рукой, когда девчонки взмыли в воздух. — Ну что ж, — обратился он к спутникам, одарив благодарным взглядом Шелеста, который лишь насмешливо фыркнул, — А теперь согласуем наши действия.

Да уж, эффект они произвели как магическая шутиха, взорвавшаяся под курятником. Встречать их сбежалось все подворье. Лишь сама невеста осталась взаперти чинно ожидать, что же будет дальше.

Да и как могло быть иначе, когда прямо посреди двора закружились магические искры, сливаясь в воронку портала, и из него вышли четверо сватов, один другого краше. Так еще в компании дивного коня (уж кто-кто, а цыгане знали толк в оных) и двух маленьких, но самых настоящих драконов, грозно растопыривших крылья и прожигающих всех выбежавших к ним людей горящими глазами (Ставрас научил).

Чинно по ступенькам крыльца спустилась баронесса. В обычном, домашнем платье ведь её никто не предупредил о гостях. К ней шагнул, конечно же, Ставрас.

— Мир дому, твоему баронесса Анна, — учтиво склонился в поклоне лекарь.

Цыганка выгнула брови.

— Я всегда рада видеть тебя в моем доме, Ставрас Ригулти, и тебя, — подняв глаза, продолжила она, — Шельм Ландышфуки. Но что привело вас ко мне на этот раз?

— Мы представители купца нашего, Веровека Палтусовича. Прознали мы, что люба другу нашему, дочь твоя распрекрасная, за ней и пришли.

— Ставрас, — выдохнула баронесса, поддавшись нахлынувшим чувствам.

Лекарь улыбнулся.

— Но, как же так... — прошептала растерявшаяся женщина.

— А вот так, — вмешался Шельм, разводя руками. — Они ведь любят друг друга, так что, в любви сложно отказывать, не так ли? — и лукаво улыбнулся.

— Постойте! — раздалось от ворот громогласно и зло.

Все обернулись. В воротах на гнедом жеребце восседал сам баро Талай лично. По-видимому, кто-то ему уже донес скорбную весь о прибытии сватов.

— Не бывать этому! — возвестил цыган, спрыгивая с лошади на землю. — Сваты моего сына были приняты первыми.

— Да, неужели, — неожиданно преградил ему путь Гиня, зло улыбаясь шальными, красными глазами. — А мы не понаслышке знаем, что девица-то уже наша, мы лишь по обычаям, как положено все провести желаем, и друг наш в жены её берет, как положено.

— Это еще доказать нужно, что девица не чиста, — пошел на попятную барон, осознав, что сам попался в свои же сети. Ведь именно на это он давил, убеждая баронессу в необходимости спешной женитьбы, на непорядочность ветреного королевича и меньше всего ожидал, что тот и сам сватов зашлет.

— То есть, ты собираешься подвергнуть мою дочь процедуре дознания? — очень ровно вопросила баронесса, но в глазах её все прочитали, что если Талай осмелится потребовать подобное, не избежать ему кровавой мести цыганских кланов.

— Постойте, — неожиданно встал между ними Ставрас, оттесняя Гиню. — Все можно решить куда проще.

— Как? — сразу же отреагировала баронесса.

— Если все настолько сложно по цыганским законам, я предлагаю им обоим пройти древний ритуал на крови.

— Что?

— Вы же знаете, — в ответ на недоуменные взгляды, принялся объяснять Ставрас, — что королевская семья на особом счету в этом мире из-за её непосредственной связи с драконами. Если вашу дочь примет голубая кровь, то разговор окончен.

— А если не примет?

— Значит, их чувства недостаточно искренни и просто не стоит ломать копья ради них.

— Я согласен, — поспешил сказать свое слово Талай.

— Хорошо, тогда и я соглашусь, — кивнула баронесса и обернулась к дому, где из окна за ними наблюдала Роксолана. Лицо у нее было сосредоточенным, и на взгляд матери она лишь коротко кивнула.

— Ну и где же ваш купец? — с нескрываемым ехидством осведомился баро, не видя, что на великолепного коня, который сразу же привлек его внимание, даже больше, чем драконыши, во дворе уже нет.

Шелест с Веровеком на спине появился эффектно. Встав на дыбы и по особому случаю материализовавшись не из тумана, а из ярких белых лучей, сконцентрированных в области его груди. И над их головами воспарили драконы. Маленькие, явно еще совсем дети, но уже грозные. Красный, рубиновый, даже попытался выпустить в воздух струю пламени, и у него это почти получилось. Правда, струйка была очень робкой, но кто хотел, тот увидел.

Но прежде чем спешиться, Веровек поднял глаза и встретился взглядом с Роксоланой, все еще смотрящей на двор из своего окна. Он улыбнулся ей робко, виновато, но с надеждой, а она лишь фыркнула в ответ и отвернулась. И далеко не сразу огорчившийся королевич осознал, что она отошла от окна лишь за тем, чтобы спуститься к нему. За штанину парадных брюк, спешно подогнанных под изменившуюся фигуру королевскими портными, его подергал ехидно ухмыляющийся Шельм и королевич спешился, ожидая свою возлюбленную. Она не заставила себя долго ждать. Выскочила на крыльцо и, поймав строгий взгляд матери, чинно спустилась по ступенькам. На ней было простое пестрое цыганское платье, но даже в нем она плыла по земле так величаво, что все засмотрелись.

— Хороша, — одобрительно цокнул языком Гиня.

Веровек покосился на него и отчего-то зарделся, как девица. В другое время красный масочник непременно расхохотался таким забавным выглядел сейчас королевич, но сейчас, понимая серьезность момента, сдержался, лишь весело переглянулся со стоящим рядом Муром и погладил по голове, подлезшего под руку черного дракончика.

— Что мне нужно делать? — обратилась девушка к Ставрасу, но тот лишь головой покачал.

— Не тебе.

И Веровек, словно подчиняясь скрытому приказу, протянул к ней руку, но не прикоснулся, так и замер с ладонью, обращенной к девушке.

— Я, Веровек Палтусович, люблю тебя и желаю разделить с тобой и горести, и радости, и счастье от рождения, и светлую печаль от смерти. Моя кровь, пусть продлится в твоей, — произнес он и его ладонь по линии жизни прочертил нарез, такой же, как был у Шельма, когда он приносил кровную клятву своему дракону. Вот только у Веровека алая полоска неожиданно засияла голубым.

И, повинуясь порыву, Роксоланна протянула руку ему навстречу, и точно такой же надрез алой нитью застыл на её ладони. И переплели они пальцы, соединили руки и улыбнулись растерянно, смущенно, но с нежностью во взорах, и засияли руки голубым, под стать крови королевича, когда они разняли их, все увидели, что теперь и кровь цыганки стала голубого цвета, как кровь супруга.

Мир принял клятву, посчитав её достойной короля. А короля, достойным любви простой цыганки.

— Мир принял ваши обеты друг другу, — очень тихо, но так, что услышали все, произнес Драконий Лекарь. — При свидетелях, поэтому не разомкнуть вам их до скончания жизни.

— Этого просто не может быть, — все еще не веря, прошептал Талай, но одного взгляда Мура, обернувшегося к нему, было достаточно, чтобы цыган развернулся, подошел к своему коню и, вскочив в седло, исчез с подворья баронессы.

— Это просто невероятно, — прошептала мать Роксоланы, глядя на них счастливыми, блестящими от слез глазами. — Девочка моя...

Роксолана кинулась на шею матери и расплакалась, таким потрясением для нее самой стало все произошедшее. Веровек все стоял возле двух плачущих женщин, и не знал, что сказать, что сделать. А потом, просто шагнул к ним и обнял обеих.

Гулянье в честь помолвки цыганки и королевича собрали буквально в рекордные сроки. Уже к вечеру во дворе за огромным, длиннющим столом собрался, чуть ли не весь город. Все пили за счастье молодых и славили проходимцев-сватов, умудрившихся не только сосватать девицу, но и тут же, не отходя от прилавка, женить.

Веровек сиял, как начищенный пряник и смотрел на Роксолану с таким тихим обожанием в глазах, что сторонним наблюдателям только и оставалось, что умиляться. Впрочем, после нескольких чарок крепкого цыганского вина они забывали и это. Веселье кружилось волчком и не думало замирать, останавливаться. Все плыли по этому восторженному кругу, братались, любились и просто были счастливы.

Ставрас собрался уходить уже за полночь, когда понял, что его уход, как одного из действующих лиц, никто не заметит. Но не тут-то было. Шельм перехватил его уже на крыльце.

— Куда это ты, дорогой, намылился, а? — в своей привычной манере, осведомился шут.

Он был все так же облачен во все белое и как-то умудрился не запачкать драгоценный наряд. Вот только плащ свой атласный уже где-то потерял, да и пиджак был лишь наброшен на плечи. Сразу становилось понятно, что туника под ним всего в один слой шелка, полупрозрачная, так еще и на фоне высокого костра, мечущего искры в небо за его спиной, совсем просвечивалась. Ставрас тихо вздохнул. Одеть бы мальца, а то простудится. Но заикнись он об этом, вскипит, набычится, попрет нарожен, и опять ссора. Пришлось сдержаться.

— Ты же знаешь, я никогда не любил затянувшиеся гулянья, — заметил дракон нейтрально.

— Знаю, ты всегда избегал балов, пока я в твоей жизни не появился, — нахально объявил шут. — Так почему уходишь сейчас? Ведь я же здесь.

— Потому что устал от людей.

— Даже от меня? — с неизменной улыбкой уточнил Шельм, и Ставрас не успел оценить изменившийся блеск в его глазах.

— Шельм, послушай, если хочешь, то иди, развлекись. Ведь это нормально, ты молодой, красивый, горячий. Любая девушка с удовольствием проведет с тобой ночь и не одну. А мне в полет...

— Шутишь, что ли? Что б я полет на девку променял? Да не за какие коврижки!

— Тогда оденься, богом прошу, а то...

— Ну, ты вообще... — Шельм аж дар речи на пару мгновений утратил и потом едва слышно, чтобы не так обидно было, добавил: — Наседка.

— Дракон, — наклонившись к нему почти беззвучно шепнул лекарь и в прекрасно расположении духа ушел в дом.

Они заперлись в комнате, чтобы ни одна сволота полет тот не прервала и остались в этом мире лишь бренными телами, упорхнув душами за грань бытия.

В неведомом мире, где небо цвета сирени освещали два солнца, одно большое, красное, другое крохотное, белое, Шельм валялся на спине, закинув ногу на ногу и закинув под голову руки, вольготно устроившись на драконьем брюхе, блаженствующего на розовой траве Ставраса. Радужный вытянул шею и что-то по драконьи глухо урчал себе под нос. Даже, кажется, задремывать начал. Но Шельм вдруг решил, что раз они достигли такой степени доверия, что дракон разрешил так беспардонно надругаться над беззащитным брюхом, то можно по задавать каверзные вопросы. Был у него тут один, который давно не давал парню покоя. Даже два. Но напрямую спросить про похождения дракона на любовном фронте он пока не осмеливался, а вот прояснить ряд чисто технических моментов не отказался бы.

— Ставрас...

— Ммм?

— А как оно у драконов происходит? В смысле, самка складывает крылья, ложится на спину, а самец опускается сверху, и что? А хвосты не мешают? Мне кажется, они должны стать довольно существенным препятствием.

В животе у дракона что-то весьма немелодично забулькало. Шут напрягся, даже сел, чтобы развернулся и посмотреть на выражение драконьей морды, тот как раз выгнул шею, чтобы так же встретиться взглядом с шутом. Потом Шельм понял, что кое-кто большой и крылатый пытается смех сдерживать, вот и булькает. За что наградил товарища ироничным взглядом. Дракон фыркнул, чуть не сдув с себя шута, но ответил, снова положив голову на траву.

— Нет. Они вполне себе удобно свисают вниз.

— В смысле? — Шельм аж подпрыгнул, отчего мягкое, расслабленно брюхо под ним заколыхалось, как желе.

— Полегче! — Ворчливо прикрикнул на него дракон.

— Извини-извини. Так как?

На что дракон тяжело вздохнул, но послушно продолжил урок полового воспитания.

— Вот вы люди называете это актом любви или актом соития, так?

— Ну?

— А у нас это акт безграничного доверия.

— Почему это?

— Какой ты недогадливый, — поддел лекарь, и прежде, чем шут успел возмутиться, все же пояснил: — Потому что все это происходит в воздухе. И в процессе самец держит её, понимаешь?

— Ничего себе, — тихо присвистнул Шельм и растянулся на драконе уже животом вниз, скрестил перед собой руки и устроил на них голову. Мечтательно вздохнул, — А почему именно доверия, ведь, если он отпустит, она легко расправит крылья до того как упадет?

— Нет. Не успеет. Вот вы люди после этого как обычно чувствует?

— Не знаю. Счастливыми... расслабленными, может?

— В точку, — подтвердил его догадку дракон. — Вот и у нас так же. Поэтому, теоретически, если самец не желает потомства, или еще по каким причинам, он легко может сбросить самку на острые скалы. Вот так-то.

— И что, такое тоже бывает? — тихо уточнил Шельм, понимая уже, что да, бывает и, по-видимому, довольно часто.

— У драконов, не связанных с людьми, да.

— Недалеко вы все же от зверей ушли.

— Напротив, иногда мне кажется, что дальше вас, но от этого сделались лишь хуже.

— Ясно. Ладно, не хочу о грустном.

— Ты сам спросил.

— Угу. Ты уверен, что мне не нужно перелечь?

— Нет, если сам не хочешь. Мне не тяжело, не волнуйся. Но, если уснешь, могу тебя потом переложить.

— Не нужно. Мне и так хорошо. А тебе?

— М?

— Тебе уже не неприятно, что это я? — перефразировал шут.

— Слушай, — раздраженно откликнулся дракон, который, действительно, не испытывал восторга от местонахождения подопечного, но уже не из-за расшалившихся инстинктов. Дело в том, что он слишком долго пробыл человеком, поэтому исключительно с человеческой точки зрения считал, что с Шельмом на брюхе смотрится крайне глупо. — Ну какие доказательства доверия тебе еще нужны?

— Не знаю, не знаю, — легкомысленно откликнулся улыбающийся шут, — например, ты мог бы признаться, что выглядишь как мама гусыня, тебя это стесняет, поэтому мне лучше перебраться на землю. Что скажешь?

На драконьей морде улыбка была не так заметна, как на человеческом лице, но проницательность воспитанника подкупала. Пусть считает, что заслужил похвалу, и слезает уже скорей.

— Схватываешь на лету.

19.

Возвращались как с бала на войну: собранные, сосредоточенные, готовые ко всему. Король с королевой просто не могли ни почувствовать, что в их род влилась новая кровь, поэтому уже знали, что сыночек вернется ни один, куда бы он там ни сбежал. И, скорей всего, уже пытались отыскать его друзей, ну или хотя бы Ставраса, как самого взрослого и сознательного, а как не нашли, сделали правильные выводы, что лекарь тоже к случившемуся руку приложил, не говоря уже о шуте, который всегда был в каждой бочке затычкой.

Не зря настраивались на худшее. Королева попыталась устроить скандал прямо с порога, стоило Веровеку и Роксолане, держась за руки, войти в двери тронного зала, где их соблаговолила встретить королевская чета.

Шельм уже приготовился, как всегда на правах шута вызвать огонь на себя и отвлечь грозную королеву, но не успел, его опередил Веровек. Сдвинул брови и отрезал:

— Я люблю её, маменька. И собираюсь прожить с ней всю жизнь. Если вас это не устраивает, мы уйдем.

— Как это уйдем?! — вскричала королева, и даже король, чинно восседавший на троне и украдкой от жены любующийся снохой, подорвался и кинулся в сторону сына.

— Куда это ты собрался из родного дома? — грозно сдвинув брови, вопросил он.

— Поживу пока у Ставраса в аптеке, а там и свой дом построю, — припечатал ненаглядный сын, украдкой покосившись на лекаря, который возвел очи горе. И в ответ на прямой взгляд короля кивком подтвердил, дескать, да, примет обоих и пусть себе живут, а вы тут можете и дальше обиженных и оскорбленных из себя строить.

— Но Вереночек, — почти прохныкала королева, утирая слезы платочком, — как же ты так можешь со мной? Ведь я твоя мама, я бы выбрала тебе хорошую девочку и ты...

— Я выбрал сам, — отрезал сын, развернулся и потянул растерявшуюся Роксолану к выходу.

— А ну стоять! — вскричал король и даже ногой для острастки топнул.

Все посмотрели на него.

— Значит так, сын мой, сноха-красавица тоже моя. И жить вы будете тут. А ты, мать, кончай тут слезы лить, только глянь, какую красавицу наш сын себе в женки отхватил! И вместо того, чтобы сына и девчонку его обижать, лучше бы вспомнила, что нам бал готовить срочно нужно. Ведь это никуда не годиться, хоть и по древнему обряду, но в тихую, без огласки.

— Ой, батюшки! — всплеснула руками королева, до которой, похоже, только сейчас дошло. — Да, как же это я? Ведь послов же позвать надо, чтобы все видели и по свету разнесли. Ой, детонька, — кинулась она к Роксолане, которая даже отшатнулась, не ожидая такой прыти от довольно объемистой королевы обряженной в пышные юбки, которые весили не мало, так еще и с огромным париком на голове, увенчанным целым миниатюрным замком с лебедями. — Нам же столько приготовить надо. Платье сшить, и не только платье. У тебя, поди, и гардероба своего нет.

— От чего же, очень даже есть, — со здоровой злостью в глазах отозвалась Роксолана. — Думаете, раз цыганка, то и без приданного?

— Разберемся, — покосившись на строго сдвинувшего брови сына, тактично обронила королева и, подхватив сноху под белы ручки, повела за собой о чем-то щебеча, кажется, о модных тенденциях нынешнего сезона. На что Роксолана отвечала с достоинством истинной королевишны.

Мужчины проводили их глазами, и стоило им скрыться за одной из боковых дверей тронного зала, вздохнули с облегчением. Причем все, и король, и королевич, и Ставрас с Шельмом, и даже Гиня с Муром. Но самое забавное, что копируя действия своих людей, выдохнули и дракончики, на что умилился даже король, который сам был запечатлен с черным драконом Тирмильтонтоном, которого, любя, звал просто Милем.

— Так, братцы кролики, теперь с вами, — обратился ко всем король, но глаза его не просто смеялись, но и лучились от гордости за сына. — Молодец, сын, порадовал, так порадовал.

Похлопав Века по плечу, король вернулся на трон и все свое внимание обратил на лекаря. Тот лишь криво усмехнулся и, как всегда, наглея, вопросил:

— Я стар и хлипок, знаешь ли?

— Это ты к чему? — насторожился Палтус.

— К тому, что ноги уже не те, — хитро прищурившись, заявил лекарь.

— Вот так бы и сказал, что стул персональный хочешь, а то голову морочишь! — проворчал король дергая за шнурок, специально подвешенный возле трона, и в дверях тут же появились двое слуг. — Стулья моим гостям, — распорядился он и снова посмотрел на лекаря, а потом с ехидцей поинтересовался: — Не иначе у этого научился, — и кивнул в сторону шута.

— Не иначе, — подтвердил Ставрас, на что Шельм нарочито громко фыркнул и демонстративно отвернулся.

— Ладно, пока стулья несут, вы меня со своими друзьями познакомьте, а то что-то так и не довелось. И по-настоящему, знакомьте, а не так, как в прошлый раз. "Здравствуй, папа, это Гиня и Мур, и они со мной..." — передразнив собственного сына, который сразу стушевался и даже слегка покраснел, смутившись, заявил король.

— Ну, раз по-настоящему, — хмыкнул лекарь, — то крепись. Может капелек валерьяночки заранее накапать?

— Ты это, говори, но не заговаривайся. Я, между прочим, если ты забыл, король и нервы у меня знаешь какие?

— Железных не хватит, — вмешался Шельм, легко и непринужденно встречая потяжелевший взгляд короля.

Тот задумался.

— Ладно, сейчас эти, со стульями вернуться, наливки сливовой попрошу для поправки здоровья и укрепления нервной системы.

— Очень правильное решение, ваше величество, — раскланялся шут, которому даже без колпака и пестрого, шутовского костюма, в роскошных белых одеждах удалось это сделать с юмором и выдумкой.

Смеяться, конечно, никто не стал, все же взрослые люди с серьезным вопросом пришли, но заухмылялись и обстановка разрядилась, став почти дружеской, то что надо, чтобы понять все правильно, и решения принять тоже правильные.

Король, слегка отойдя от процедуры знакомства "по-настоящему" , вызвал себе в подмогу казначея и начальника эскадрона королевских гвардейцев. Тем, к слову, тоже пришлось нервы поправлять рюмкой наливки без закуски, когда выяснилось, что у них под боком масочник вот уже какой год живет, а теперь их еще и два, и плюсом оборотень природный до кучи.

Так вот, король слушал очень внимательно и ловил все буквально на лету. Сразу стало ясно, что этот человек не зря корону на голове носит и трон мнет филейной частью. Но больше всего он удивил, конечно, Ставраса, который с нынешним королем не так уж и общался, хотя Гиня тоже явно был под впечатлением. Мур, как всегда, большей частью помалкивал, но, разумеется, мотал на ус. А Шельм буквально ожил, оказавшись в своей стихии. Причем из него, действительно, мог бы получиться отличный царедворец, если бы он в свое время не выбрал для себя стезю шута и не следовал ей с упорством осла, топающего в гору вслед за морковкой.

Основной вопрос, после того как непосвященным была во всех подробностях изложена идея будущего Драконария, встал в том, чтобы построить для него отдельное здание. Ставрас настаивал, что нужно использовать магов, которым можно посулить бесплатную возможность попробовать найти в мертвых яйцах именно своего дракона, ну и, конечно, магию самих драконов. Но в тоже время все равно нужны были обычные каменщики, деревянных дел мастера и прочие строители. Тогда уж какая секретность?

Казначей схватился за голову. Начальник гвардии помалкивал, но в душе был солидарен с лекарем, так как, Ставраса поддерживал его собственный дракон, у которого было просто непроизносимое имя, и они с гвардейцем давно уже сговорились, что тот его просто Кузьмой звать будет, не при чужих, конечно. А Король слушал, слушал, почесал в затылке и вынес свой царский вердикт.

— Слушай, лекарь, я одного в толк не возьму. Эти яйца, поди, тоже самое, что камни, так?

— Да, но если их оживить...

— Нет, — поднял указательный палец король. — Ты дослушай. Я, значит, правильно понимаю, что все это время, много времени, они камнями валялись на какой-то там поляне в горах и ничего с ними сделать не могли ни ветер, ни стужа, так?

— Так, — кивнул Ставрас, не понимая, к чему он клонит.

— Так почему бы им и не остаться камнями? — сказав это, король удовлетворенно откинулся на спинку трона.

Лицо лекаря заиндевело, он принял слова Палтуса за отказ, и только собирался ответить с достоинством истинного дракона (кстати, о своей драконьей сущности, он монарху не поведал, да и остальные не спешили раскрывать его секрет), как очень вовремя влез неугомонный Шельм.

— Ваше величество, а не на эстетство ли вас потянуло?

— А что, — откликнулся довольный собой король, вволю налюбовавшись на морду лица Ставраса, которому много чего мог бы припомнить. — У меня вон в загородном дворце из сада то лабиринт сделать пытались, но так и не прижились кусты, из королевства Рогс выписанные, то какой-то там сад эмирских хризантем, которые в ту же зиму померзли, так что, остался лес лесом, даром, что за забором. А мне тут посол Верлиньи, как раз позавчера рассказывал, что у них, дескать, в моде сейчас Сады Камней...

— То есть, ты предлагаешь их так же под открытым небом разложить и обустроить из них сад? — уточнил лекарь, меря короля многообещающим взглядом.

Тот пока держался, и стоически делал вид, что его ну совсем не страшит возможная месть за столь коварную проказу.

— А что, — вместо короля снова встрял Шельм, — ты только подумай, ведь сразу никто и не поймет что к чему. Нет, ну понятно, потом весть об этом разнесется подобно пожару, но к тому времени мы уже все закончим, разработаем охранный контур, наберем штат не слуг, а тех, кто будет присматривать за ними и охранять. К тому же, если все будет сконцентрировано под открытым небом и Мур останется в Столице, а не уломает Гиню вернуться в деревню, то он один сможет укрыть их собой, если потребуется.

— Смогу, — подтвердил оборотень, вздохнул и глянул на своего масочника, внимательно глянул. — И вряд ли, мы вернемся в деревню. Теперь уже вряд ли. — И в ответ на одобрительный взгляд Ставраса, произнес: — Ты не думай, мы свой дом построим, когда освоимся, у тебя лишь по первости жить будем, коль не прогонишь.

— Разумеется, не прогоню, — серьезно отозвался Ставрас.

— Да? — разочарованно протянул Гиня. — А я думал, мы во дворце этом загородном будем жить все вместе.

— Почему это?

— А за драконами будущими, нам как присматривать?

— Ну, не ночными же сторожами вы собираетесь быть, — отозвался лекарь. — Просто будете приходить на работу каждое утро, как положено. К тому же, у любого должен быть в этой жизни свой угол. — В ответ на это Мур одобрительно хмыкнул.

— Если дворец этот за городом, — задумчиво произнес Гиня, покосившись на оборотня, — как же мы туда мотаться будем?

— Порталами, — тут же предложил Веровек, и все посмотрели на него. — А что, попросим магов навести постоянные.

— И как ты собираешься контролировать, чтобы в них кто посторонний не прорвался?

— Легко. У Ставраса при аптеке просто роскошный сад. Вот в него порталы и выведем. Посмотрел бы я на того, кто безнаказанным на территорию Драконьего Лекаря проберется.

— Молодец! — похвалил сына король, и гордо объявил: — Весь в меня.

Ставрас посмотрел на него скептически, и подтвердил, что такой вариант будет оптимальным.

— Вот и отлично, — подвел итог король. — Значит, приступайте, если что понадобится, то этот и этот, — указывая на притихших казначея и начальника эскадрона, — вам в помощь, ясно?

— Ясно, — отозвался Ставрас, и коротко бросил: — Пусть они идут, а мы еще не закончили, — и твердо посмотрел в глаза монарху. Тот сразу же выпрямился на троне и посерьезнел.

— Да-да, идите, а мы тут с лекарем поговорим.

Все, переглядываясь, поднялись и молча вышли. Даже Шельм не стал, как обычно, настаивать на том, чтобы остаться. Ставрас вышел через десять минут хмурым и явно недовольным результатами переговоров за закрытыми дверями, или не совсем довольным.

— Ну, что? — взволнованно спросил шут, шагая к нему.

— Но он хочет, чтобы ты остался при дворе.

— В смысле?

— Сказал, что пока ты с нами и Веровеком прохлаждался, тут без тебя уже на стенку лезть начали. Он и не думал, что без тебя будет так тяжко. Вот и требует, чтобы ты продолжал быть шутом.

— Да, мне не сложно, чего ты расстроился-то? — искренне не понял шут.

Лекарь посмотрел ему в глаза с сожалением.

— Да, нет, просто я тоже уже привык, что ты все время рядом, а тут столько дел навалится, что у короля с этой его политикой, что у меня с Драконарием, мы с тобой и летать-то подолгу не сможем.

— Глупости, — отрезал Шельм. — Он ведь не говорит, что я тут должен дневать и ночевать, буду ходить на работу как все нормальные люди. — Полюбовался, как просветлело лицо лекаря, но прежде, чем тот успел уточнить, спросил сам: — Так ради чего ты с ним наедине хотел остаться?

— Решал некоторые старые вопросы.

— Это какие?

— Зачем тебе знать?

— Хотя бы затем, что кто-то сказки рассказывал, что доверяет мне.

— Ну, хорошо. Я честно признался ему, что и есть Радужный Дракон, и сказал, что ты мой человек.

— И он просто так взял и поверил на слово?

— О том, что я Радужный, он, оказывается, знал. У них в семье от старого короля новому передается полный вариант легенды о Радужном Драконе.

— Полный? Я хочу его услышать!

— Вот и я хочу. Палтус сказал, что даже манускрипт еще руки Августа у них хранится, обещал показать, — и в ответ на сомнение, появившееся в глазах Шельма, добавил: — И тебе тоже.

— А, как он вообще отнесся, ну, что я...

— Что ты масочник? Ручками потирает, говорит, что теперь будет знать, к кому обращаться, если посла какого приструнить придется.

— Да, нет, к тому, что запечатлен на тебя?

— Знаешь, он меня самого удивил. Но, когда про запечатление услышал, руку пожал и сказал, что рад, что я, наконец, нашел того, кто сможет удержать меня в этом мире. По-моему, они вот уже несколько поколений боялись, что я уйду, и мне на смену придет другой Радужный, который не будет так благоволить их семейству.

— Но... ты же не уйдешь? — настойчиво вопросил Шельм.

Ставрас улыбнулся и потрепал подопечного по волосам.

— Куда я от тебя денусь. Сам же клятву дал, что из-за грани достанешь.

Две недели пролетели удручающе быстро. Лекарь был прав, с таким темпом у них порой даже на элементарное "добрый вечер" просто не хватало сил. Ставрасу было проще, на его стороне была драконья выносливость, и при желании он мог не спать сутками. Шельму приходилось сложней. Он носился между дворцом, Драконарием и Драконьей Аптекой, под вечер приползая скорее мертвым, чем живым. Ставрас поил его укрепляющим отваром, кормил, укладывал спать, и когда точно был уверен, что мальчишка уже заснул, по-отечески подтыкал одеяло. Уходил к себе и помогал своему человеку оказаться на Вересковой Пустоши. Здесь время могло идти совсем иначе, поэтому хотя бы в этом мире у шута получалось высыпаться, и утром он вставал, как огурчик, чтобы снова весь свой день посвятить заботам королевской семьи и драконам.

А еще они почти каждую ночь летали в другие миры. Шельм радовался, как ребенок, и Ставрасу самому доставляло удовольствие радовать его такой мелочью. В один из таких вот полетов, они и вынырнули четыре раза во снах четверых драконов и трех людей.

Называл малышей Шельм. Ставрас ведь ему обещал. Поэтому черный дракон Гини и бронзовый Мура были названы до неприличия лаконично, и Ставрас торжественно пообещал, что драконы Веровека станут последними, для кого он позволил шуту выбрать имена.

Так красный масочник и оборотень обзавелись Бимом и Бомом. Гиацинт шутку оценил. Мур не очень, но смирился. А вот Веровеку пришлось трудней, потому что его сапфировую и рубинового Шельм так и назвал, не особо напрягаясь, Руби (голубого дракона) и Сапфир (красного).

Лекарь быстро смекнул, что королевич готов придушить шута собственными руками даже во сне и поспешил унести Шельма из этого сновидения. Но после еще час не выпускал его с Вересковой Пустоши, проводя разъяснительную работу. Шельм лишь улыбался. Как улыбался в тот памятный день, хлестаемый плетью по плечам и спине. Ставрас долго ворчал, метался по лугу, бывшему когда-то одним из вересковых холмов, ходил из стороны в сторону в драконьем обличии, но все же смирился и успокоился. Что с шельмы взять, ведь так?

Шут на следующее утро был доволен до неприличия. Веровек, как поведал лекарю Гиня, отправленный с поручением во дворец, обижался на кровного брата целый день. А маленькие дракончики были счастливы и даже уже сейчас пробовали говорить, ввергая своих "мамочек" в приступы неконтролируемого умиления. До слез счастья на суровых мужских глазах, конечно, не доходило, но не далеко оттого ушло.

Сегодня Шельм опять приполз в Драконью Аптеку в полувменяемом состоянии. Лекарю чуть ли не на руках его пришлось нести в спальню, что располагалась на втором этаже, а вот стоило стащить с Шельма одежду как тот вытянулся под одеялом и посмотрел на своего дракона совсем не сонными глазами. Ставрас напрягся. Спросил взглядом. Шельм вздохнул и произнес:

— А завтра с утра во дворце какие-то супер секретные послы. Я и сам толком ничего разузнать не смог, хотя и пытался. Но, знаешь, по-моему, твой Гиня что-то знает.

— С каких это пор он мой?

— Ну, он же на тебя работает, скажешь, нет?

— Скажу что, как и я, он работает на казну и короля. Сейчас вот самозабвенно строчит правила пользования резервами Драконария. У меня уже голова от его постоянных вопросов кругом идет.

— А у меня нет. Толковые, между прочим, правила.

— Я оценил, но уж больно их много.

— Так и должно быть, чтобы люди ценили. Вот и назначь его каким-нибудь блюстителем правил, ну или хранителем сего славного опуса.

— Я подумаю об этом, — отозвался Ставрас.

Шельм тяжко вздохнул:

— Нервно мне как-то. Гиацинт — масочник, как и я. Как бы свинью какую не подложил.

— Заговор масок?

— Не хочу об этом даже думать, но предчувствие нехорошее.

— Тогда мне стоит зайти к Палтусу.

— Зачем?

— Хочу вытребовать тебе выходной за вредность. А заодно присмотрю, чтобы на приеме послов все без глупостей обошлось. Что скажешь?

— Лучше сразу два, — мечтательно протянул юный нахал. Ставрас даже не сразу понял, о чем это он.

— Ну уж нет! — Рассмеялся лекарь, — За два выходных ты своей инициативностью нас всех в могилу загонишь. Так что трудись, деточка не покладая сил.

— Зануда!

20.

На следующий день Ставрас прибыл ко двору как раз вовремя. Только и успел, что с Палтусом поспорить до хрипоты, но все-таки развести последнего на еженедельный выходной для Шельма день, когда тот может вообще не появляться во дворце. Они как раз уже с ленцой перерыкивались напоследок. И даже Шельм с Веровеком, присутствовавшие в тронном зале, помалкивали, втихаря от старших перемигиваясь, когда вошел дворцовый распорядитель и нашептал королю, что прибыли послы. Тот лукаво глянул на Шельма и приказал впустить.

Вошли двое. Мужчина средних лет, с белыми, прямыми волосами до плеч, но не седыми, а просто белыми и голубыми, почти бирюзовыми глазами. Одет он был во все черное, вот только покрой угадывался знакомый, правда, плащ был не коротким, а длинным, скользящим вслед за ним по полу. А вот брюки и туника были теми же самыми, и даже двубортный пиджак с золотыми пуговицами в виде масок, правда, маски были совсем не те, что у шута.

Лекарь узнал их.

Если верить ритуальному облачению, перед Его Величеством Палтусом Третьим предстал Доктор Чума, одина из высших масок в иерархии масочников. Женщина же, прибывшая с ним, явно носила женскую маску, она вряд ли была намного младше спутника, но при этом выглядела совсем девчонкой. Глаза у нее были карими, вот только по самому ободку зрачка проглядывала зеленца, щеки розовели девичьим румянцем, губы были умело подведены, веки искусно подкрашены. Облачена же она была в зеленое платье необычного покроя с юбкой до середины икры. Без вышивки или других изысков, но пышное, хотя было понятно, что к такой моде в их королевстве еще не скоро придут, ведь до сих пор считалось неприличным обнажать ноги, хотя грудь в декольте платьев была более чем оголена.

Платье женщины-масочника вверху было не в пример целомудреннее, застегиваясь на изящные золотые пуговицы-маски почти до самого горла, и имело ажурный, кружевной воротничок. Но привлекал внимание в её наряде даже не его необычный покрой, а богато расшитый пояс. Широкий и подчеркивающий буквально осиную талию, он мог бы прослыть настоящим произведением искусства. А еще леди Изабелла, ведь именно так именовалась вторая женская маска в комедии Иль Арте, носила тонкие белые перчатки с кружевными оборками в области запястий, и такие же белые носочки с теми же оборками на ногах, обутых в необычные башмачки с тупыми носами на высоком, но довольно устойчивом каблучке. Волосы её глубокого каштанового цвета были подняты в высокую прическу, и держались с помощью шпилек с масками под стать пуговицам на платье.

Лекарь засмотрелся и далеко не сразу додумался обратить внимание на Шельма, стоявшего вместе с Веровеком возле одного из высоких окон, занимающих почти все пространство от пола до потолка. Шута на том месте уже не было. А был парнишка-масочник, нерадивый вор драконьих яиц, в шутовском наряде и Дамой Пик в качестве личной маски. Ставрас нахмурился, встретившись с ним взглядом. Можно обмануть сменой внешности кого угодно, но не собственного дракона, но шут лишь вежливо улыбнулся и отгородился от него стеной.

"Помнится, кто-то говорил о доверии", напомнил Ставрас беззвучно, пока послы от масочников раскланивались с королем.

"Это мои родители, хочешь, чтобы я ушел с ними?", отозвался тот.

"Разве ты недостаточно взрослый и сознательный, чтобы самому решать, где и с кем быть?"

"Достаточно", бросил шут, но продолжить не успел, потому что в этот момент Доктор Чума заговорил об очень важном.

— Мы пришли засвидетельствовать свое почтение. Я — Байрон Хризантемарамир Икуф и моя жена Лидия Хризантемарамир Икуф.

— Какие у вас, однако, созвучные имена, — задумчиво протянул Ставрас и двое слуг внесли стулья для почетных гостей. Два для четы масочников и два для Веровека и Ставраса, а вот шута король подозвал к трону, и так и оставил стоять рядом с собой.

— Думаю, вам это неизвестно, — все тем же мягким, приятным голосом начал Байром с легкой улыбкой на губах. — Но у нас, когда обмениваются масками, вступая в брак, жена берет фамилию мужа, а тот ее тотемное имя.

— Интересно-интересно. Так что же вас привело к нам? Ведь, помнится, после последнего Восстания Масок, с которого прошло почти двадцать лет, масочники к королевскому двору послов не засылали.

— Мы пришли с миром, — улыбка померкла на лице Чумы. А король, напротив, улыбнулся.

— Я знаю. Иначе, вы бы не вошли в город.

— Понимаю. Драконы не пропустили бы нас.

— Не только они. Но сейчас не об этом. Что вас вынудило покинуть места вынужденной резервации?

— Вынужденной?

— Вы сами решили свою судьбу двадцать лет назад. Не будь тех смутных для всех времен, драконы бы не патрулировали ваши границы.

— Мы живем дольше людей, но не настолько долго, чтобы сравниться с теми, кто запечатлен с драконами. Те, кто сражался тогда, сейчас уже в летах, пусть не в преклонных, но маски свои они больше против вас не наденут.

— А те, кто народились после них?

— Вот о них я и пришел сказать. Я — Доктор Чума, входивший в Совет Иль Арте.

— То есть, теперь уже не входите. Выгнали?

— Совет был распущен и осужден Палачами Масок по результатам всеобщего голосования клана.

— Что это значит? — в какой-то момент глянув на Шельма, вопросил король.

— Лишь то, что все они теперь в Мраморном Саду, — тихо отозвался тот, и все же посмотрел в глаза королю. Палтус сделал вид, что его новая внешность его совершенно не волнует. — Они теперь не живы и не мертвы, Ваше Величество, — склонился в поклоне шут, глядя в глаза отца, который не видел в нем сына, просто не мог увидеть. — Формально это значит, что Совета в том составе, в котором существовал до недавнего времени, распушен.

— Почему не осудили вас? Или это ваше персональное наказание, предстать передо мной?

— Нет. Потому что я был инициатором голосования и несколько масочников со мной, тоже сильных, но не входящих в Совет.

— Вы выберете новый?

— Мы не можем.

— Почему это? Как доносили разведчики, еще двадцать лет назад была вырезана почти половина совета, но вы потом выбрали на места павших новых, живых.

— Мы не имеем права. Больше не имеем.

— Почему?

— До нас дошел слух, что в этом мире родилась Вольто. Не важно, женщина это или мужчина, хотя говорили о молодом мужчине, но слухи порой врут. Но решать теперь лишь ему или ей. Захочет, будет править единолично, не захочет, должен выбрать новый совет.

— Почему вы распустили предыдущий? — спросил король. А к Шельму снова обратился Ставрас:

"Палтус требует, чтобы я передал через его Миля, что это за Вольто и вообще, что происходит".

"Я. Его. Убью".

"Кого? Короля? Кто ж тебе позволит?"

"Гиню. Придушу собственными руками".

"Окстись. Если бы не он, нам бы самим пришлось разбираться с советом".

"А сейчас, хочешь сказать, не придется?"

"Придется. Но вместе и без потерь. Тем более, должен же я был когда-нибудь познакомиться с твоими родственниками. Кстати, ты не говорил, что твой отец тоже Доктор Чума и что его взяли на место того, с которого была сорвана маска".

"Я не знал. Зато теперь понято, почему меня не смогли найти. Просто его специально нагрузили так, чтобы не сразу вспомнил и обо мне, и о Дели. Он всегда был очень ответственным и... честным. Ты там Палтусу-то передаешь?"

"Передаю".

"И что он?"

"Ругается. Ты слышишь, что Байрон-то говорит?".

"Что Совет распустили из-за того, что вскрылись подробности очередного заговора против короны, и все это на фоне известия о Вольто. Что ж они так с ним носятся-то?!"

"Потому же, почему и Гиня так воспрял. Они считают, что мир принял их. Оправдано, между прочим, считают. Когда ты собираешься сказать им?"

"Никогда".

"Что?"

"Я просто прилечу туда под маской, назначу всех, кто приглянется, и улечу обратно".

"Шельм?"

Но тот снова вытолкнул его из себя, потому что Байрон закончил краткий рассказ о заговоре и неожиданно обратился к королю с просьбой:

— Ваше Величество, скажите, а вам не знакома фамилия или имя Ландыш или Ландышфуки?

Король первым делом взглянул на шута, тот ответил непроницаемым взглядом, и Палтус не стал настаивать, в отличие от Ставраса чувствуя, что не имеет права.

— А в чем дело?

— Просто, мы очень давно ищем нашего сына и нам сказали, что у вас тут живет некто Ландышфуки, это тотемное имя нашего сына, — неожиданно заговорила Лидия. И печально улыбнулась. — Понимаете? Вы же тоже отец, — она посмотрела в сторону Веровека, который лишь тихо вздохнул и глянул на Шельма.

— Ну, на самом деле, — протянул Палтус. — Это фамилия моего Придворного Шута, он масочник, как вы видите, но разве он похож на вашего сына?

Байрон поднялся и взглянул на Шельма, который все так же выглядел не самим собой. Тот пожал плечами. Младшая маска не может ослушаться старшей, даже если приказ так и не был произнесен.

— А что? Разве это запрещено? Я не представлялся никому из наших не своим именем, а для людей это всего лишь странная фамилия, ничего больше.

— Благодарю вас, Ваше Величество, — подав руку жене, у которой потускнели глаза, произнес Байрон Икуф. — Если вы не против, мы хотели бы немного освежиться с дороги и отдохнуть, а потом продолжить беседу.

— Через два дня мы планируем отпраздновать свадьбу моего сына, надеюсь, вы не откажите мне в своем присутствии, — неожиданно произнес король, встречаясь с масочником твердым взглядом.

У того округлились глаза. Кто сказал, что Доктор Чума не умеет удивляться?

— Вы приглашаете нас, масочников?

— Ну, надо же с чего-то начинать. Раз уж вас даже мир принял, отчего и нам не попытаться принять.

— Это честь для нас, Ваше Величество, — произнес масочник и склонился в поклоне.

Его жена с какой-то застывшей улыбкой сделала реверанс, а потом неожиданно моргнула и улыбнулась так, что присутствующим показалось, будто лучик солнца мелькнул в окне. Ей просто невозможно было не улыбнуться в ответ. После чего чета Икуф прошествовала к выходу из тронного зала, вот только выйти не успели, хоть дворцовая стража, несшая караул на всех официальных приемах, уже и двери перед ними распахнула.

— Помниться ты только что мне сам сказал, Александр Ландышфуки Икуф, что взрослый и сознательный. Что же ты бежишь от прошлого, как неразумный щенок?

Голос лекаря был негромок, но услышали все.

Масочники медленно обернулись. Шельм застыл возле трона изваянием, но смотрел не на отца, а на мать. А потом его рука, словно действуя отдельно от разума, поднялась и он, прикоснувшись к подбородку, медленно сдвинул чужую маску в сторону и стал самим собой. Голубоволосым, бирюзовоглазым, вот только остался все таким же застывшим.

Байрон горько усмехнулся.

— Ты думал, что я заставлю тебя бросить тех, кто тебе дорог по праву старшей маски? Как мало мы друг друга знаем, сын.

А Лидия шагнула к нему, но замерла, хотя в какой-то момент всем показалось, что сейчас кинется к сыну.

— А с чего вы взяли, что имеете на это право? — неожиданно спросил Ставрас у Доктора Чумы, вставая между ним и сыном.

— Я — Доктор Чума, он — Арлекин, я старше по маске, — пояснил масочник. — Но я бы не поступил так с собственным сыном.

— Не поступили бы, даже если бы могли, — согласился Ставрас и улыбнулся так, что проницательный Байрон был вынужден спросить.

— Кто вы для всех? И кто для моего сына?

— Интересная постановка вопросов, — одобрил лекарь, отец Шельма ему уже нравился. — Для всех я — Драконий Лекарь. А для вашего сына — его дракон.

— Вы верно шутите? — Натянуто улыбнулся Чума.

Ставрас хмыкнул и начал пятиться.

— Он же не собирается обращаться? — взволнованно вопросил у Шельма занервничавший Палтус, тот ответить не успел.

Через миг тронный зал, размером в приличное такое поле, неожиданно показался всем удручающе маленьким, потому что его почти полностью занял собой дракон и его морда с лукавым выражением желтых глаз оказалась прямо перед лицами масочников.

Он попытался в элегантном жесте подпереть голову лапой, но в этот момент гребень на его макушке задел потолок и оттуда посыпалась побелка и кусочки лепнины, дракон огорченно фыркнул, вынудив Байрона отступить, и снова стал человеком.

— Убедил?

— Но... это невозможно, — тяжело сглотнул потрясенный Икуф.

— Отчего же? Не затем ли вы затеяли переворот, что поняли, мир принял вас и позволил родиться Вольто?

— Да, но драконы... и вы... и Александр...

Лекарь вздохнул, повернулся к шуту и протянул руку, тот отвел глаза, но молча спустился к нему и встал рядом.

— От кого вы узнали, что кого-то из приближенных короля зовут Ландышфуки?

— От одного из семейства Шлим.

— Не Гиацинта, ли?

— Нет, от его дяди по отцовской линии. Это важно?

— А что известно о самом Гиацинте?

— Что он пропал без вести, сбегая от преследователей. По крайней мере, это официальная версия.

— А в вашем заговоре против совета семейство Шлим принимало участие?

— Да, конечно. Они поддержали нас одними из первых и даже выдали одного из своих, правда, мы его не нашли. Его тотемное имя Лютикмилш.

— Не беспокойтесь, мы нашли, — вмешался король и, посмотрев на молча стоящую рядом с мужем Лилию, предложил: — Может, все же сядете, а я прикажу закусок принести?

— Да, мы... — начал Байрон, но Ставрас, повернувшись к королю и королевичу, отрицательно покачал головой.

— Не стоит. Мы уже заканчиваем. Сколько займет сам процесс назначения нового совета?

— Если Вольто объявится прямо сейчас, то максимум два дня. Один, чтобы ему как следует все обдумать, второй, чтобы пройти через все необходимые традициями церемонии.

— Прекрасно. Последний вопрос, и я очень быстро отвечаю на ваши, и вы идете отдыхать.

— Мы не устали, — неожиданно вмешалась Лидия, переведя взгляд с Шельма на Ставраса. — И я бы хотела поговорить с сыном без свидетелей.

— Разумеется.

Шельм попытался что-то сказать и даже уже начал отрицательно качать головой, но лекарь отрезал:

— И он обязательно уделит вам время. Столько, сколько понадобиться.

— С каких это пор ты решаешь все за меня? — глаза Шельма вспыхнули так, что даже его отец поразился ярости, зажегшейся в них.

— С тех пор, как ты начал вести себя как мальчишка, — бросил Ставрас.

— Я все могу решить сам.

— Нет уж. Решать будем вместе.

— Ты решаешь один!

— Я просто не оставляю тебе возможности пожалеть о собственном решении.

— Да? Ты снова не оставляешь мне выбора!

— Да, неужели? Ты просто можешь приказать им забыть, как когда-то заставил ящерок отрастить крылья, нет?

— Я не сделаю такого с родителями!

— Почему?

— Да, ты сам... сам понимаешь, что говоришь? Или у вас, драконов, так принято?!

— Считаешь, что твоя ложь была лучше этого?

— Я... — Шельм осекся и, кажется, до него только сейчас начало доходить, что именно он попытался сделать, отказав родителям в праве хотя бы просто узнать, что он жив. Шут нервно сглотнул и встретился с глазами матери. В них застыли слезы. Голос дрогнул, стал сиплым, чужим, но он все равно выдавил из себя беспомощное, детское: — Простите...

— Шельм, ты это... — сзади подошел Веровек. — В саду поговорить можете. Мы скажем, чтобы вас никто не беспокоил.

Шут кивнул и, даже не обернувшись на него, протянул руку матери. Та приняла, и они оба вышли. Байрон остался.

— Думаю, пока они общаются, — проговорил лекарь. — Мне стоит обсудить с вами некоторые дела насущные, на прямую вашего сына не касающиеся. Разумеется, если вы все еще утверждаете, что не устали?

— Я хотел, чтобы отдохнула жена. Она давно не покидала поместье, и путешествие далось ей не легко. Я готов выслушать вас, но...

— Да?

— Вы сказали, что сможете быстро ответить на все мои вопросы.

— Неужели, рядовой Арлекин способен принять облик другой маски? Причем, заметьте, я понимаю, что он не личину накинул, а именно стал другой маской, однажды виденной им, и ведь вы это тоже понимаете, иначе не ошиблись бы.

— Понимаю, — согласился Байрон, но все равно смотрел на него с недоумением, пока над ним не сжалился Веровек, так и оставшийся стоять рядом с лекарем.

— Вообще-то, Шельм — Вольто.

Масочник застыл.

— Ну, а теперь, — хмыкнув, объявил Ставрас и обернулся к королю, — мы с вами поговорим в другом месте, а юный королевич, на правах кровного брата вашего сына объяснит отцу тонкости легенды о всесильной Вольто.

— Я бы еще не отказался послушать, что не легендарно, а конкретно этот шельмец умеет делать. А то у меня Миль нервничает, говорит, что драконы, принимая твоего избранника, подробностей не знали, и теперь горят желанием узнать.

— Ну, вот Веровек вам с Милем все и расскажет, а мы ушли.

— Да, идите уже.

— Да, кстати, — обернулся лекарь уже в дверях. — Завтра и после завтра нас не ждите. Завтра в счет выходного, послезавтра в счет дня бракосочетания, шут ведь будет на работе даже на свадьбе.

— Я понял уже, — бросил король раздосадовано, вспомнив жаркий спор относительно выходных для шута в такое горячее предсвадебное время, и повернулся к подошедшему сыну.

Они вышли в коридор и только после этого, молча шедший рядом масочник поинтересовался, глядя в сторону:

— Кто такой Миль?

— Черный дракон Его Величества.

— А вы?

— Вы же видели, что бронзовый.

— И все?

— А что вас смущает?

— Король что-то сказал про то, что драконы одобрили ваш выбор.

— Он просто, по-видимому, уже записал вас в нашу большую, разношерстную семейку, вот и выдал семейную тайну.

— И я, действительно, могу её узнать?

Байрон посмотрел на мужчину, шедшего рядом с ним. Высокого, широкоплечего, в темно-коричневой, тонкой замшевой куртке с множеством карманов на груди, которую он носил на распашку, безрукавке со шнуровкой в области шеи, узких брюках, заправленных в короткие сапоги, с тупыми носами, но на толстой, основательной подошве. На бедре у него еще в тронном зале масочник рассмотрел нож в простых, безыскусных ножнах и в первый момент принял его за охотника или личного королевского егеря, но уж никак не за легендарного Драконьего Лекаря.

Это потом, уже после наглядной демонстрации драконьей ипостаси, он обратил внимание на почти желтый цвет глаз, даже при человеческих, круглых зрачках. Немного печальную улыбку человека, много повидавшего на своем веку. С волосами темно-коричневыми и жесткими, при этом они были острижены совершенно не по моде, образуя на макушке, аккурат, посередине головы, нечто напоминающее драконий гребень. Нет, мужчина даже с такой прической выглядел очень даже привлекательно, просто, все эти необычности в облике далеко не сразу складывались в общую картину, и вопросы возникали лишь сейчас, а не тогда, при первом вскользь брошенном взгляде.

— У вас уже есть предположения? — вопросом на вопрос ответил лекарь и бросил на него пытливый взгляд.

— Вы очень раскрепощено вели себя с королем. Не думаю, что это позволено любому дракону, как бы королевская семья не была обязана вашему роду. Хотя, я могу и что-то не знать.

— Мои сородичи чтят человеческие традиции, а они наши, драконьи.

— Догадываюсь. Ведь так вам всем завещал легендарный Радужный Дракон, — масочник печально улыбнулся и сбился с шага. — Но ведь вы же не...

Лекарь вздохнул. Они проходили по небольшой открытой анфиладе, из которой открывался дивный вид на парк.

— Давайте, остановимся здесь, — предложил он и прошел мимо колонн к самому краю, оперся руками на витую, кованую решетку и нашел глазами небольшую лавочку на одной из дорожек, ведущих в сторону тенистых аллей.

На ней сидели молодой человек и девушка, которой с такого расстояния можно было дать не больше шестнадцати. Глядя на них, можно было подумать, что юноша решил признаться даме сердца в любви. А она отнеслась благосклонно и вот только что даже разрешила ему голову себе на колени склонить. Она расчесывала его волосы пальцами, а лекарь смотрел на мать и сына и грустил, испугавшись потерять мальчишку, который перестанет в нем нуждаться, если вернется в семью. Эгоистично. Но он ведь тоже живой.

— Да, я Радужный Дракон, — признался он масочнику, который давно уже стоял рядом с ним и ждал ответа. — А он Вольто. И с этим уже ничего нельзя сделать. Завтра мы отправимся к вам, захватив с собой наших друзей — Филактета Шлима и Муравьеда Сиявича. Кто такой первый, думаю, вы знаете, второй — природный оборотень, это к тому, чтобы не возникло вопросов в дальнейшем. Как вы понимаете, насчет единоличного правления Шельм категоричен. Кстати, я все же хочу уточнить, раз уж в первый момент нас прервали. Последний вопрос, который я хотел вам задать. Вы желаете остаться в Совете?

— Нет, — твердо ответил мужчина, тоже смотрящий на жену и сына.

— А до того, как узнали, кто он?

— Я бы тоже ответил "нет". Совет это не развлечение, не марка престижа, это обязательства перед кланом, которые нужно выполнять в любом случае. Даже если ты все еще носишь траур по умершей дочери, даже если вся твоя душа желает лишь одного, бросить все и кинуться на поиски пропавшего сына. Мы ведь думали, что его убили. Сорвали маску, как с Доктора Чумы, а оказывается...

— Он сам ее сорвал. Хотите, расскажу вам, почему?

— А он не будет против?

— Говорит, не будет. Ему будет легче, если я расскажу вам, а не он сам.

— Вы с ним настолько связаны?

— Да. Потому что это запечатление. Мы услышим друг друга из любой точки мира и в нашем случае даже за его пределами.

— Понимаю. Тогда... я слушаю вас.

— Кстати, меня можно и на "ты" и просто по имени — Ставрас, — лекарь повернулся к Байрону и протянул ему руку.

Тот принял её, не раздумывая, и крепко пожал:

— А потом я бы с удовольствием послушал, кто еще входит в вашу разношерстную семейку.

— Конечно. Только уже не в вашу, а в нашу, согласны?

— Да.

Шельм блаженствовал в ванной, которую специально вынес в сад, натаскал воды из родника, бьющего прямо в аптекарском саду из-под корней старой березы, нагрел её с помощью магии и вот теперь, наслаждаясь скользящими, почти не греющими лучами заходящего солнца, ни о чем не думал, просто отдыхал.

Ставрас возился с чем-то в своей аптекарской лаборатории. Что ему там за лекарство так спешно понадобилось, шут не знал и не спешил узнать. На душе было просто тепло, без анализа причин, настроения, без мыслей и чувств. Просто тепло и это дарило надежду.

Мур с Гиней остались в Драконарии вместе со своими Бимом и Бомом охранять первую партию яиц, перенесенных драконами королевской гвардии с горного кладбища. Завтра их сменят начальник гвардейцев со своим драконом и Дирлин, которая, пока Век и Рокси готовятся к самой настоящей, официальной свадьбе, на правах старшей приглядывала за Руби и Сапфиром королевича и была просто счастлива. На нее, кажется, заглядывался тот самый Кузьма, с которым им предстояло двое суток охранять мертвые яйца, его человек не в счет. Шельм не знал, как драконы проявляют свои теплые чувства к понравившейся им самке и как завоевывают её расположение, просто видел что-то такое в его зеленых глазах и мысленно желал ему удачи.

Родителей со всем комфортом разместили во дворце. Палтус, дав Байрону отдохнуть, долго беседовал с ним за рюмкой отменного коньяка в обществе Ставраса, что-то они там такое важное обсуждали. А Лидию, после отдыха, перехватила Роксолана, и та теперь на правах подружки невесты помогала ей со свадебными приготовлениями, вместе с цыганкой воюя с неугомонной королевой, которая везде пыталась насадить свое мнение, но ей это теперь не очень-то удавалось. Но, кажется, она уже даже не злилась, и вроде как пыталась все же слушать не только себя, но и других.

Он сам, пока все были заняты кто чем, вместе с Веровеком возился с Руби и Сапфиром. Было приятно просто учить драконышей всяким премудростям, например, новым словам, и ни о чем не думать. Особенно, о завтрашнем дне. Он и сейчас о нем старался не вспоминать. Ему просто было страшно.

Ставрас вышел из аптеки уже с большим полотенцем, в него, казалось, можно было завернуть Шельма с ног до головы. Шут повернул к нему голову, оторвавшись от созерцания вечернего неба, подкрашенного каймой заката, и тихо вздохнул.

— Ты простудишься, если будешь сидеть в остывшей воде, — мягко произнесла его личная драконья наседка голосом лекаря, Шельм невольно прыснул в кулак и обжег Радужного смеющимся взглядом. Тот закатил глаза и только головой покачал. Но от настоячивого желания вытащить подопечного из почти остывшей воды не отказался. Упрямый.

Шельм прикрыл глаза на секунду и поднялся из воды. Лекарь завернул его в полотенце, как совсем малыша, и вынул, поставив на доски деревянного настила, нагретые за целый день летним солнцем, и прижал его к себе. Шельм вздохнул и сам придержал полотенце, когда лекарь отступил:

— Боишься, что не захочу возвращаться? — Спросил он, завернувшись в полотенце, как тогу, и с живым интересом посмотрел на дракона.

— Боюсь.

— И все равно готов завтра отнести меня в резервацию масок?

— Готов.

— Почему?

— Верю, что больше чем на два дня мы там не задержимся.

Шельм улыбнулся.

— Читаешь меня, да?

— Нет необходимости.

21.

На Вересковой Пустоши Ставрас предпочитал спать в драконьем облике, проснувшись и не обнаружив Шельма под боком, поднялся, разминая лапы, и стал оглядываться по сторонам. Шут нашелся чуть в отдалении, там, где заливной луг заканчивался и начинался очередной вересковый курган.

Он лежал на спине, подложив под голову руки, с травинкой во рту и смотрел на небо. В этой части Пустоши его голубизна начинала меркнуть, сливаясь с общей серой мутью, всегда нависающей над вересковыми холмами. И только над лугами, что остались от исчезнувших холмов, небо всегда было голубым и ясным. Согревало землю, цветы и травы на ней теплое, почти ласковое солнце. Шельм не спал. Ставрас, так и оставшись драконом, подошел к нему и лег рядом, сминая мощным телом вереск, который снова поднимется, как только они покинут этот мир.

"О чем ты думаешь?", спросил он в мыслях, говорить вслух не хотелось.

"О тебе", шут едва заметно улыбнулся. Перевернулся на бок, подложив под щеку локоть, и посмотрел на своего дракона из-под опущенных ресниц.

"Хм, а подробнее?"

"Мы ведь полетим отдельно от родителей и Гини с Муром, да?"

"Да, мы как раз обсуждали это вчера с твоим отцом и Палтусом, пока вы с Веровеком Сапфира с Руби гадостям всяким учили".

"С чего это гадостям?", возмутился Шельм.

"А чему вы двое еще могли бы их научить?", философски отозвался Ставрас, но не дал шуту возможности развить тему: "Байрон сказал, что будет лучше, если он всех морально хоть чуть-чуть подготовит, а потом появишься ты".

"Да, я тоже так думаю", отозвался Шельм и надолго замолчал.

Дракон лежал, лежал на брюхе, потом ему надоело и он перевернулся на бок, подперев голову лапой, и тем самым привлек внимание Шельма.

— Ну, ничего себе! — воскликнул тот, глядя на него во все глаза.

— Что такое? — усмехнулся Ставрас.

— Не знал, что тебе может быть удобно так лежать. Прямо, как человек, какой.

— Ну, ты еще многого обо мне не знаешь, — объявил Ставрас и весь вытянулся на земле от шеи до хвоста и задних лап. Шельм засмотрелся. — Нравлюсь?

— Нравишься, — не стал лукавить шут и подобрался поближе, прижавшись щекой к теплому, чешуйчатому боку, вздохнул. — Тогда можно тебя попросить?

— О чем? — Ставрас насторожился и даже голову к нему повернул, вытягивая шею.

— Я бы хотел... — Шельм запнулся, прикрыл глаза на секунду, выдохнул и все же произнес: — Хотел бы побывать на могиле сестры, пока они торжественную встречу Вольто там готовить будут. Ты... пойдешь туда со мной?

— Вот скажи, — перевернувшись на спину, что в драконьем виде было зрелищем не для слабонервных (осталось только, как собачонка хвостиком повилять), уточнил Ставрас. — Тебе не стыдно спрашивать о таком?

— Не-а, — наконец, улыбнувшись, отозвался шут, прикинул расстояние от чешуйчатого бока до живота, понял, что не дотянется, и снова вздохнул. Шевелится лишний раз не хотелось

— А если покусаю? — задумчиво пригрозил дракон.

— Сбегу в родные пенаты? Теперь-то у меня за спиной нет сожженных мостов, — провокационно предложил расшалившийся Шельм, у которого словно камень с души упал и даже море стало по колено.

— Шельма! Кстати, что ты рассказал матери, она ведь спрашивала?

— Правду. Я не мог ей врать, да и к тому же, зачем?

— Я тоже с твоим отцом не лукавил.

— Это... хорошо?

— А почему нет. Движение навстречу друг другу начинается с доверия. Думаю, наши народы дозрели до того, чтобы объединится, похоронив прежнюю вражду.

— Как напыщенно, пф! — Фыркнул шут.

Дракон ничего не ответил, взял и каким-то хитрым образом скопировал его позу. Вот только травинки в пасти не хватало. Но где траву такого размера найдешь? Разве что подошло бы молоденькое деревцо, но пустошь на то и пустошь, кроме холмов и вереска тут больше ничего не найдешь.

— Почему ты засомневался, что я пойду с тобой к могиле сестры? — Через какое-то время спросил дракон.

— Потому что у нас специфические кладбища, они совсем не такие, как у людей, поэтому... первый раз это может шокировать, — признался Ландышфуки.

— Ты думаешь, я не видел ваш Мраморный Сад и Древесный Некрополь?

— Ты... видел? — Шельм резко сел, уставившись на дракона во все глаза.

— Не воочию, — размеренно ответил тот, — но двадцать лет назад во время Мятежа Масок вашим удалось поймать молодого дракона. Он был еще совсем юным, но запечатленного человека не имел. Они хотели провести на нем какой-то сложный эксперимент, чтобы хоть как-то научиться нас контролировать, но не успели. Они не знали, что бронзовые имеют человеческую ипостась, поэтому он смог сбежать. Но его искали, к тому же, в то смутное время все посторонние, пробравшиеся на вашу территорию, как правило, сразу сажались на поводок кукловодов. На него же ваша магия не подействовала бы, поэтому, пробираться к своим ему было очень трудно. Но именно в Древесном Некрополе, укрываясь от преследователей, он встретил того, кто выходил его, залечил раны и... отпустил, не задавая вопросов. Я знаю этого дракона, и он показывал мне, как выглядит ваши кладбище и тюрьма.

— А я его знаю? — тихо уточнил Шельм, уловив нечто странное в том, что Ставрас показывая ему то, о чем рассказывал, картинками и образами, передаваемыми прямо в голову, все время, словно нарочно, избегал демонстрировать облик самого беглеца.

— Помнишь, у меня при аптеке служка был?

— Постой, но ты же вроде бы его за аптекой присматривать оставил, когда мы на поиски Радужного отправились, — изумился Шельм. — А потом, когда уже вернулись с Муром и Гиней, отдал им как раз его комнату, сказав, что парень отправился погостить к родне...

— Ага. Отправился. В горы.

— К родне?

— Почти. Должен же был хоть кто-то охранять яйца, пока мы тут на балу танцевали, — фыркнул Ставрас насмешливо. — Ладно, просыпаться пора. В нашем мире уже светает.

— Угу. А как его полностью зовут, а то я, когда к тебе приходил, он мне Эром представился. Смешной такой, вечно со стоящими торчком волосами и слегка заостренными ушами, и вообще он мне показался не на много старше меня.

— Ну, так как он на человека не запечатлен, то и взрослеет медленно, как и положено дракону. А зовут его Эрнестримомлильсом.

— Ужас.

— Нет уж, пусть лучше так, чем эти твои Бимы с Бомами, — отрезал лекарь непреклонно, и они проснулись.

Сборы не заняли много времени. Шельм снова облачился в ритуальный наряд, а Ставрас, глядя на него, тоже решил приодеться, чтобы соответствовать своему спутнику, так сказать. И несколько стушевался, когда увидел реакцию Шельма, ожидающего его в саду на небольшой скамейке. Но на самом деле того все же можно было понять. Он привык видеть Драконьего Лекаря даже на балах в обычной, полупоходной одежде. Замшевой куртке с карманами, штанах, заправленных в сапоги, безрукавке или рубашке на шнуровке. Но сейчас лекарь был одет во все черное. Узкие брюки, сидящие как влитые, мягкие полусапожки, а не сапоги до колен, черную шелковую рубашку на пуговицах, с изящной вышивкой, вьющейся по груди серебристыми змейками, и короткую, черную куртку всего с двумя боковыми карманами и тоже расшитую серебром. И даже волосы его, всегда стоящие на макушке забавным гребнем, под расческой легли как-то иначе, придав завершающий штрих облику Драконьего Лекаря. Шут откровенно уронил челюсть на грудь.

— Ну, ничего себе, можешь, когда хочешь!

— Хочу, что? — Не понял лекарь, задумавшийся о чем-то своем.

— Выглядеть прилично, — ехидно добавил шут. Вот ведь, неугомонный!

Ставрас приземлился на огромном поле, сминая стройные ряды лавандовых кустов. Красивое растение с фиалковыми цветами и ароматом, дурманящим голову, если вдыхать его полной грудью. Плавно изгибающиеся в отдалении линии лаванды с протоптанными между ними дорожками, ни на минуту не создавали ощущение, что выросли они здесь сами по себе. Их сажали. Ухаживали за ними и не давали отцветать. Особая магия Палачей Масок, прокомментировал Шельм, пока они вдвоем шли в сторону Мраморного Сада, виднеющегося у подножья холма, который понизу хаотично белел кусками особого мрамора, а поверху словно траурным покрывалом был укрыт зеленью леса, который и назывался Древесным Некрополем масочников. Именно в нем заканчивали свой путь в этом мире все, кто носил под сердцем маску.

Они приземлились очень удачно и быстро добрались до цели. Не было ни забора, ни частокола, ни ворот. Просто лавандовое поле кончилось и началась молодая, ярко-зеленая трава, словно сейчас был не август месяц, а весна, и травка эта только-только проклюнулась сквозь землю к солнцу. Шельм улыбнулся печально, с сочувствием. Куски необработанного мрамора валялись повсюду, казалось бы, совершенно без какой-либо системы, её ведь знали только Палачи. И на каждой из этих каменных глыб то тут, то там были вкраплены маски. Полностью закрывающие лицо, или такие, как Коломбина, прячущие за собой лишь область глаз, не важно. Всего лишь маски, но через прорези из них на путников смотрели живые, осмысленные глаза. Ставрас даже подошел к одной из таких, посмотрел, склонившись, и шагнул в сторону. Взгляд маски переместился вслед за ним. Лекарь прикрыл глаза и вернулся к шуту, ожидающему чуть выше по склону.

— Они все живые, — произнес лекарь задумчиво, не спрашивая, уже зная, что это так.

— Да, — кивнул Шельм как-то рассеянно, а потом неожиданно сорвался с места и свернул с вьющейся между камней тропы.

Ставрас удивился, но молча последовал за ним.

Они не сильно уклонились от первоначального маршрута, совсем чуть-чуть. Но в этой части Мраморного Сада не было мрамора, лишь темный, потускневший гранит. Шельм заскользил между камней, словно тень, и вышел к одному, большому, выше человеческого роста. И замер, вглядываясь в глаза живых масок.

— Шельм? — Ставрас шагнул к нему и положил на плечо руку.

Мальчишка-шут вздрогнул, но лекарь лишь сильнее сжал пальцы.

— Это они, — кивнул Шельм в их сторону.

— Бывший Совет Иль Арте? — догадался Ставрас, но Шельм назвал их по-другому.

— Те, кто сказали, что не мне — Арлекину, судить Чуму.

— Ты теперь удовлетворен? — тихо спросил лекарь.

— Что? — Шельм моргнул и обернулся к нему, в глазах застыло непонимание.

— Тогда зачем ты пришел к ним? — насторожившись, уточнил Ставрас.

— Они звали меня... — рассеянно пробормотал шут и неожиданно пошатнулся. Лекарь легко придержал его, помогая устоять на ногах. Шельм закрыл ладонью пол лица, и пробормотал рассеянно, со странными беспомощными нотками в голосе: — Так странно. Я ведь не Палач. А слышу... слышу осужденных.

— Ты — Вольто, — откликнулся Ставрас, сжал его локоть и ускорил шаг, уводя за собой из этого жуткого, навевающего неизбывную тоску места.

Выше по склону их встретил Некрополь. От Мраморной тюрьмы его отделяла живая изгородь из кустов шиповника, с нежно-розовыми цветками, благоухающими приятнее иных роз. Изгородь то и дело прерывалась через равные промежутки, и через нее не надо было продираться, чтобы войти. Они замедлили шаг и вошли под сень деревьев, служащих масочникам могилами.

— Ты помнишь? — тихо спросил Ставрас, сжимая руку прошедшего вперед Шельма чуть сильней.

Тот не обернулся и ответил без голоса, в мыслях: "Да".

Он действительно четко знал куда идти, и даже если бы не помнил, просто чувствовал, фамильная аллея всегда притягивала тех, кто однажды будет спать вечным сном в древесных кронах. Их деревом всегда были липы. Липовая аллея вся в цвету, именно она вот уже много поколений давала пристанище масочникам рода Икуф.

Ставрас не стал спрашивать, почему липа цветет до сих пор. Сам догадался, что она в этом странном парке, который по занимаемой площади, напоминал больше лес, всегда цветет. Как не опадают и не желтеют листья на некоторых аллеях, в то время как на других всегда царит золотая или багряная осень, на третьих лежит снег. Но даже в снегу под каждым деревом цветет тотемный цветок.

Это место походило на сказочный сад. Таинственный и завораживающий своей магией. И магия эта была узнаваема, магия масочников. Драконы давно научились чувствовать её, научились опасаться и не подпускать к себе близко. А масочники с недоверием относились к ним, драконам, ведь столько в прошлом было между ними вражды и крови. Столько крови. Но здесь, в Некрополе, Городе Мертвых, все превращалось в дым и пепел. Даже вековые опасения, даже ставшая давно привычной вражда. Здесь эта когда-то чуждая миру магия не была направлена вовне, о нет, лишь вовнутрь. И только здесь можно было по-настоящему, в полной мере оценить, не как она опасна, а насколько красивой и завораживающей может быть.

Ставрас любовался. А Шельм шел к могиле сестры и у него дрожали руки. Лекарь все еще придерживал его, поэтому пропускал эту дрожь дрожь сквозь пальцы, словно крохотные разряды молний. Он старался поделиться с подопечным собственным теплом, но тот был глух к драконьей магии, слишком погрузился душой в иное, неподвластное даже Радужному дракону царство. Но при этом Ставрас не спешил ни говорить что-либо, ни делать. Он просто шел рядом и чувствовал, что настолько открыты друг другу они еще никогда не были.

Под липой цвели незабудки, а между ними к самому стволу вела тонкая тропа, опоясывающая незабудковое поле и могучие корни, между которыми и устроились, словно спрятавшись, эти трогательно-голубые цветы. Ставрас остался за пределами круга. А Шельм, легко вытянув пальцы из его ладони, и так и не обернувшись, пошел дальше. Ствол был теплым и шероховатым на ощупь, Шельм погладил его, словно прикасался к живой, нежной плоти, и высоко над его головой там, где прямой участок переходил в ветвистую крону, неожиданно выплыло изнутри, словно вылепленное из тончайшего воска, лицо совсем юной девушки с мягкими чертами. Она была похожа на мать, вот только скулы были чуть острее, и выглядела старше. Она казалась живой. Ставрас даже поначалу не поверил своим глазам, а потом преодолел короткую тропку и подошел к шуту со спины. Шельм убрал руку от ствола, отступил назад, наткнулся на Ставраса, который не успел отшатнуться, вздохнул и вжался ему в грудь спиной, запрокидывая голову. Лекарь интуитивно обнял его поперек живота и тоже поднял глаза. Аделаида Незабудкафуки улыбалась им и была прекрасна, и сверху на них смотрели почти такие же голубые, как у Шельма глаза, вот только совершенно мертвые, стеклянные. Но Ставрас готов был поклясться, что улыбки на её бескровных губах только что не было. Он хотел спросить Шельма обо всем, но тот сам чувствовал его смятение и начал говорить.

— Пусть после смерти остается лишь тело, а душу за пределы этого мира уносит кто-нибудь из рода нашего Шелеста, все равно какая-то малая часть её остается в теле. Поэтому, здесь на самом деле Деля и она радуется за меня... — прошептал шут и поправился: — За нас.

— Это важно для тебя?

— Я счастлив, — отозвался Шельм, но по щеке его сползла слеза.

Ставрас не глядя стер ее пальцами и отсранился. Вернулся к центральной части аллеи, позволив шуту на несколько томительных минут остаться наедине с мертвой сестрой. И прокомментировал настигшее его озарение только когда Шельм вернулся к своему дракону из царства мертвых в мир живых.

— Знаешь, её душа осталась в этом мире, как и души всех масочников, что умерли после твоего рождения.

— Мне хочется верить, что так будет лучше, но, кто знает, куда мы попадали раньше?

— Никто, — согласился Ставрас, и они ушли.

Они возвращались. Над головой светило солнце, а души пропитались запахом липовых цветов, свежести и чая. Но на одной из дубовых аллей им преградили путь.

Это был Палач. Ставрас узнал его. А Шельм замер на мгновение и вдруг шагнул навстречу мужчине. Тот был облачен в узкие брюки, высокие сапоги выше колен и простую, белоснежную рубашку с рукавами, расширяющимися книзу, но перетянутыми на запястьях особыми браслетами из черненого серебра с вкраплениями черного агата, не помещенного в серебряную оправу, о нет, а вплавленными особой магией в металл. Ставрас знал о подобных украшениях лишь понаслышке, но узнал в первую очередь не их, а масочника, что встал перед ними.

— Здравствуй, юный Арлекин, я помню тебя. Но разве на тебе арлекиновы одежды?

— Нет, — Шельм шагнул еще ближе.

У Палача была русая коса до пояса с непокорными, выбивающимися из нее прядями в области висков и за ушами, и темно-зеленые, почти болотного цвета глаза. Он не был стар, напротив, выглядел мужчиной в полном рассвете сил, но мало кто из посторонних знал, что Палачи внешне почти перестают стареть, дожив до тридцати пяти-сорока лет. Потому что время здесь, в обители мертвых, идет по-другому, потому что не сменяются времена года, продолжая извечный цикл, а различаются лишь от аллеи к аллее, запертые в них, вместе с теми, кто уже не покинет деревьев, что стали для них вечным пристанищем.

— Я слышал, что в мир пришел Вольто. Могу я взглянуть?

— Если вы не против, то чуть позже, — неожиданно вмешался Ставрас. — Что привлекло ваше внимание? Почему вы вышли к нам?

Он шагнул к Шельму, встав рядом с ним. Палач посмотрел на обоих и ответил с легкой улыбкой:

— Дракон.

— Уже видели такого?

— Да. Это было давно.

"Постой...", обратился к нему в мыслях Шельм, но Ставрас опередил вопрос:

"Да, это он. И мне срочно нужно кое-что выяснить".

"Для Эра?"

"Да".

— Очень давно.

— Двадцать лет назад?

— Возможно, — в темной зелени глаз появилась догадка. — Это был он?

— Не совсем.

— Понятно, — Палач Масок отвел глаза, посмотрев на кроны дубов раскинувшиеся над головами. — Жаль, что он улетел так быстро, — произнес он и печально улыбнулся. И снова посмотрел на них, но остановился на Ставрасе: — Вы не могли бы через своего дракона передать сообщение одному погонщику?

— Погонщику? — не понял Шельм.

— Такому же, как твой друг, Александр Ландышфуки. Человеку, запечатленному с драконом.

— Это не тому ли, которого вы спасли во время Мятежа Масок?

— Вы знаете, — улыбнулся Палач. — Ну, что ж, тогда позвольте, пригласить вас в мой дом.

— Нет. Давайте проясним все здесь, — отозвался Ставрас и придержал за локоть Шельма. Тот обернулся к нему, увидел твердый взгляд и послушно остался стоять рядом.

А лекарь разжал пальцы и снова обратил все свое внимание на Палача. Тот выгнул русую бровь, обозначая удивление такой просьбой, но согласился.

— Хорошо. Спрашивайте. Вас, наверное, интересует, почему я спас его?

— Нет. Меня интересует, почему вы решили, что он погонщик драконов?

— Потому что, когда я вывел его через Некрополь на противоположную сторону холма и оставил, чтобы распечатать вход, что ведет на человеческие земли, я полагал, что он просто уйдет, но он улетел. На драконе. Я видел, как тот взмыл над деревьями.

— А седока рассмотрели?

— Была глубокая ночь.

— Вы, Палачи, живете под холмом, — вмешался Шельм, — и видите в темноте.

— Не разглядел, — сдался мужчина. — Но как могло быть иначе? Ведь человеческие драконы не едят людей, ведь так?

— Дикие могут и съесть, если сильно разозлить, — покосившись на Ставраса, произнес шут.

— Тот был не диким.

— Вы так уверены? — уточнил Ставрас.

— Да. Потому что знаю, что мальчик приходил за своим драконом. И тот вырвался из плена именно потому, что почувствовал поддержку своего человека, так?

— Нет, — покачал головой лекарь, и спросил: — О чем вы хотели ему написать?

Масочник отвернулся, демонстрируя, что отвечать не будет. Но лекарь был настойчив:

— Может быть о том, что хотели бы увидеть его вновь?

Палач вздохнул и снова поднял на него глаза.

— Хотел бы.

Ставрас широко улыбнулся.

— В таком случае подождем немного и примем приглашение уже все вместе.

Масочник снова выгнул бровь, но посмотрел на Шельма.

— Раз ждем, может быть, все же ответишь мне?

— Сначала вы.

— Что ты хочешь узнать?

— Почему я слышу заключенных?

— Ты их слышишь? — Палач был удивлен и не считал нужным это скрывать.

— Да, — подтвердил Шельм. — Это странно. Словно в голове постоянно шум, шепот, и из этого шепота, если прислушаться, можно различить голоса.

— Ты и здесь их слышишь?

— Нет. Только там.

— Ясно, — кивнул масочник. — Ты же знаешь, что Вольто в этом мире никогда не рождалась. Поэтому об её особых способностях мало что известно. Я думаю, что это одна из них. Хотя доподлинно не могу сказать.

— Теперь вы.

— Примешь мою клятву?

— Что? — Шельм опешил.

Палач полюбовался на вытянувшееся лицо мальчишки, переглянулся со Ставрасом и пояснил:

— Я хотел бы принести тебе Клятву Маски, мальчик.

— Но зачем это вам?

— Только Палач, принесший Клятву Маски Вольто, имеет право покинуть холм. Таков древний закон, озвученный в Неписанном Своде.

— Что за свод? — заинтересовался Ставрас.

— Нерукописная и непечатная книга, принесенная из нашего родного мира первыми беглецами. Там много законов и правил, — начал объяснять Шельм. — Например, там рассказывается, что в том мире именно маска, которую сейчас носят Палачи, называлась Доктором Чумы, и вообще, Чума это не имя, это какая-то болезнь. И доктора надевали такую маску, чтобы не заразиться ею от больных. А та, что носят наши Доктора Чумы, называлась Баута, и просто была одним из видов масок.

— А взглянуть на этот свод можно?

— Нет, наверное.

— Почему? — спросил Палач. — Ты же Вольто.

— И что с того? — вскинул голову Шельм, смотря дерзко и с вызовом.

Палач улыбнулся одними губами.

— Ты очень подходишь мне, мальчик. Я рад, что этот мир выбрал именно тебя.

— Для чего подхожу? — насторожился шут.

— Просто для меня. Я не преследую великих целей, просто хочу выйти отсюда.

— Вы очень странный для Палача.

— А не из-за одного нашего общего знакомого вы готовы пойти на такие жертвы?

— Мне кажется, что это вас не касается.

— Ошибаетесь. Очень даже касается. Ответьте, — в голосе Ставраса лязгнул метал.

Палач застыл, но все же ответил, но холодно:

— Я просто хочу его увидеть.

— Увидите и без клятвы, гарантирую.

— Но он не сможет жить здесь со мной. Человек тут долго не выдержит. Да и я не хочу ему такой жизни.

— Что вы испытываете к нему?

— Странный вопрос, — склонив голову к плечу, отозвался Палач. — Я просто хочу быть ему другом. Это сильнее меня.

— Вы помните день, когда встретили его и когда прощались?

— День?

— Число.

— В двадцатых числах августа.

— А конкретнее?

— Двадцать первого увидел впервые, двадцать пятого проводил.

— Шельм?

— М? — тот непонимающе посмотрел на него. — Что?

— Когда у тебя день рождения?

— Двадцать шестого.

— А не в ночь с двадцать пятого?

— Ну, в ночь.

— Поздравляю.

— Кого?

— Нас с тобой.

— С чем? — устало спросил Шельм, которому уже надоело чувствовать себя идиотом, и он в тайне от Ставраса уже продумывал очередную каверзу, но следующая фраза напрочь выбила идею баловства из его головы.

— Мы с тобой встретили первого в мире масочника, запечатленного на дракона.

— Что?! — масочники вскричали одновременно.

И в этот момент с неба рухнул бронзовый дракон, но приземлился на землю мальчишкой, и кинулся на шею к своему человеку.

— Макилюнь! — зашептал он в шею опешившего мужчины. — Я так скучал. — И поднял на него свои зеленые, драконьи глаза с вертикальными зрачками. Масочник пошатнулся, но парень легко удержал его и обеспокоено заглянул в лицо. — Ты... не рад? Но Радужный сказал...

Ставрас прокашлялся. Эр обернулся на него и вдруг резко отпрянул от Палача, но тот снова шагнул к нему и посмотрел на Шельма через плечо дракона, который был почти на голову ниже его самого.

— Теперь ты просто обязан принять мою клятву.

— С чего это вдруг?

— Ты ведь должен быть уверен, что я никому не скажу, что ты запечатлен на Радужного Дракона.

— Я и так уверен, что не скажите, — отозвался Шельм, посмотрел на Ставраса, все еще недовольно хмурящего брови и буравящего взглядом спину Эра, которому, действительно, было стыдно за то, что он выдал его секрет. Но молодой бронзовый был так счастлив, что Макилюнь не забыл его, что хочет увидеть, как его можно за это осуждать? Ведь он чувствовал, все это время чувствовал, что что-то не так. Что эта неизбывная тоска, которая мучает его, нечто большее, чем привязанность и благодарность к человеку, который спас когда-то. И когда Ставрас всего несколько минут назад объявил, что он, оказывается, давно уже запечатлен, Эр бросил свой пост в горах у мертвых яиц и переместился сюда, открыв портал прямо в полете. Драконы редко пользовались этим способом передвижения, больше доверяя силе крыльев, но Эра переполняли такие сильные, яркие, почти слепящие чувства, что он переместился не раздумывая.

— Так ты примешь её? — настойчиво спросил Палач у Вольто.

Тот картинно вздохнул, оглядел с ног до головы продолжающую обниматься парочку, и махнул рукой.

— А что с вами еще делать?

— Вот и хорошо, что ничего, — объявил Ставрас и глянул на Палача. — Так что, там с приглашением на чай?

— Идемте. Конечно, идемте.

— Мне ведь теперь можно быть с ним, да? — Эр резко повернулся к Ставрасу, заглядывая в глаза. Лекарь вздохнул.

— Ну, конечно, можно. Кто я, чтобы спорить с целым миром?

— Шельм, а почему у Палача такое странное тотемное имя с мягким знаком на конце? — полюбопытствовал Ставрас, когда они уже подлетали к поместью Икуф.

— Только у них фамилия не переворачивается. Потому что Палачи на самом деле рождаются в разных семьях, но живут в одной. И, кстати, никто никогда не видел аллеи их семьи.

— Положим, — Ставрас важно покивал драконьей головой на длинной шее. — Но мне вот интересно, а они что же, детей рожать не имеют права?

— Нет, ну, почему же? Просто даже у двух Палачей не всегда рождается Палач, и тогда ребенка отдают в одну из семей, из которых вышли его родители.

— А Палач, к примеру, может жениться, то есть, как там у вас, обменяться маской с другой, непалачьей?

— Может, — кивнул Шельм. — Но тогда эта другая маска уходит к нему под холм.

— Ясно. Да, и еще, — зависая над поместьем и выбирая место для посадки, поинтересовался дракон, — у Димитрия клятва как-то странно прозвучала, не так как у нашего Гини.

— Просто он её как положено, полностью произнес, потому что я сам дал согласие, а Гиня кратенько, чтобы не дать мне передумать, — проворчал шут, спрыгивая на траву.

Ставрас за его спиной снова стал человеком и на дорогу, ведущую к главному дому, они выбрались вместе. Но до подъездных ступеней так и не дошли, потому что стоило приблизиться, как откуда не возьмись из близлежащих к дороге кустов выскочила девчушка лет четырех-пяти, в белом, праздничном платьице, уже довольно прилично испачканном грязью и паутиной. Волосы у нее были светлые, а глаза голубые-голубые, румяные щечки так же хранили следы грязи и пыли, а ко лбу прилип крохотный, светло-желтый листок. Она замерла, встретив незнакомцев, но увидев Шельма, широко распахнула глаза, сделала робкий шажок навстречу и, привстав на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть, то ли спросила, то ли позвала.

— Братик?

Шельм, где стоял, там и осел на траву, а девчушка кинулась к нему на шею, детским голосочком шепча что-то невразумительное про то, что она его себе так и представляла, таким большим и красивым, и что теперь они будут с ним дружить. Так что, в родительский дом Александр и Веренея Икуф в сопровождении Ставраса вошли вместе.

Их ждали в главной гостиной, но Шельм даже поздороваться не успел, зато сразу же с порога обратился к матери, сидящей на узкой кушетке вместе с пожилым масочником из семейства Шлим.

— Почему ты не сказала мне? — он спустил с рук сестру, и та кинулась к Лидии.

— Мама, мама, Алекс такой хороший!

— Не сомневаюсь, малыш, — улыбнулась та, и с ноткой лукавства взглянула на старшего сына. — Хотела сделать сюрприз, получилось?

— Еще бы, — фыркнул Шельм и отправился к одном из пустующих кресел, выбрав то, что было поближе к уже севшему Ставрасу.

— Ну, что ж, — Байрон Икуф поднялся, оглядел гостей и родственников и мягко произнес: — Так как у нас здесь присутствуют... — он замялся, но все же выбрал нейтральное слово, — люди незнакомые, начнем со знакомства. Думаю, меня знают уже все. Мою жену Лидию тоже. Рядом с ней старейший из ныне живущих представителей рода Шлим — Корнелиус Тюльпанмилш.

Пожилой масочник встал, опираясь на изящную витую трость, словно сплетенную из стеблей и цветков тюльпанов, с навершием в виде маски Тарталья, и коротко склонил голову с абсолютно седыми волосами, перетянутыми сзади тонкой черной лентой. Он действительно выглядел как крепкий старик богатырского телосложения, но тому, кто хоть немного был знаком с истинной продолжительностью жизни масочников, сразу становилось ясно, что Корнелиус прожил не одну и даже не две полноценные человеческие жизни. Старик сел.

— Справа от меня, — продолжил глава семьи Икуф, — мой младший брат Леон Зверобойфуки.

Леон выглядел очень молодо и был красив, со слегка легкомысленной улыбкой и цепкими глазами. Но на самом деле он был не многим младше брата, просто маской его была Коломбина. Он с любопытством разглядывал племянника и человека, пришедшего вместе с ним. Его не посвящали в подробности поездки брата в Столицу, но он очень надеялся узнать обо всем сейчас, как только закончится этот утомительный ритуал знакомства. Как и у Байрона у него были светлые волосы, а глаза водянисто-серыми, а не голубыми, как у брата.

— Слева, — повернувшись в сторону еще одного мужчины, проговорил Байрон. — Нынешний глава семейства Шлим — Арно Гибискусмилш, родной дядя Гиацинтмилша, — посмотрев на Гиню, сидящего вместе с Муром на небольшом диванчике сбоку от окна, пояснил он.

У Арно, оказавшимся Ковьелло, волосы были цвета вороного крыла, и глаза такие же темные, в них зрачки по цвету почти сливались с радужкой. Гибискус тоже внимательно оглядел присутствующих. Было видно, что его заинтересовали Ставрас и Муравьед, но пока он не спешил с вопросами, хотя было не трудно догадаться, что после официальной беседы, он непременно отловит племянника и как следует его обо всем расспросит.

— Думаю, с нашей стороны все, — приподнял уголки губ в улыбке сосредоточенный Байрон. — Теперь о тех, кто прибыл к нам. Думаю, моего сына все узнали.

— Не затягивай, Байрон, — ворчливо бросил Корнелиус, сдвинув седые брови. — Ты бы еще моего внука мне представил.

— Не беспокойтесь, не представлю, — отозвался Байрон ровно, но было видно, что ему не понравилось, что его прервали. Но, тем не менее, он продолжил: — В таком случае познакомьтесь, господа, с Драконьим Лекарем Ставрасом Ригулти и Муравьедом Сиявичем.

— Считай, что познакомились, — снова вмешался Корнелиус. — А теперь, может, все же отпустите ребенка погулять, — посмотрев на Веренею, сидящую на коленях матери, произнес старик, — и переодеть бы ее не мешало.

— Но я не хочу! — вскричала девчушка, на что Корнелиус строго пригрозил ей пальцем.

— Вы и так запачкали парадное платье, дитя. Не пристало леди расхаживать в грязном.

— Это не я, это они!

— Кто они?

— Драконы!

— Кто?

— Так, — протянул Ставрас таким тоном, что на него посмотрели все, он же смотрел лишь на Гиню с Муром. — Кто-то мне сказал, что не будет их с собой брать?

Те переглянулись и ответил Муравьед:

— Мы и не брали.

Ему Ставрас поверил, но было явно, что что-то не так. Откуда взяться драконам в местах обитания масочников?

— Нея, — позвал Шельм сестру, и та сразу же к нему обернулась. — А как они выглядели?

— Один черненький, а второй сначала был драконом, а потом мальчиком стал.

— Дитя, — вмешался Корнелиус, — а ты уверена, что мальчик просто не прилетел на драконе?

Девчушка задумалась и как-то неопределенно покачала головой.

— Когда они в небе летели, мне казалось, что их два. А когда приземлились, и я их в саду нашла, там был только мальчик и черненький.

— Ясно, — коротко бросил Ставрас, встал, подошел к окну и распахнул его настежь. Обернулся к Муравьеду и Гине, тоже поднявшимся, и коротко бросил: — Зовите.

И что вы думаете? Буквально через несколько секунд над садом взлетели два дракона и быстро спланировали прямо в окно. Ставрас смотрел строго и на притихших малышей, к которым сразу же кинулась Нея и те ей радостно закурлыкали, и на Гиню с Муром.

— Они слишком маленькие, чтобы открыть портал самостоятельно, — припечатал он, на что Муравьед ответил твердым взглядом, а Гиня возмутился.

— Да, за кого ты нас принимаешь? Мы на самом деле оставили их с Дирлин. Понятия не имею, как они здесь очутились.

— Так спросите, — потребовал лекарь и масочник замялся.

— Они не говорят, — ответил за него Мур, которому так же, как и Ставрасу не понравилось самоуправство малышей.

— А давайте, по-другому, — вмешался Шельм и скомандовал, — Сядьте все и не пугайте детей.

— Но... — попытался было возразить Гиня, но его осадил Мур, усаживая рядом с собой. А Шельм повернулся к остальным масочникам и быстро, словно фокусник, вынул из-за пазухи белую маску.

Все затаили дыхание. Первым опомнился Корнелиус:

— Вы уже доставали эту маску сегодня, юноша? — поняв это по тому, как быстро он сумел её извлечь сейчас, спросил старик.

— Да.

— Для кого?

— Для Палача.

— Зачем?

— Он дал мне Клятву Маски, как и ваш внук, кстати, — бросив взгляд на Гиню, произнес Шельм. — Но сейчас разговор не об этом. Вы же все видите, что это не ложь, а на самом деле....

— Вольто, — вмешался в разговор до этого молчавший Гибискусмилш. — Мы все видим, не волнуйся.

— Я хочу, чтобы вы все дали слово, что все, что будет сказано и увидено вами в этой комнате, никогда не покинет её пределов.

— Очень разумное требование, племянничек, — неожиданно подмигнул ему родной дядя, и первым произнес слова обещания.

Представители семейства Шлим повторили их за ним.

— Ну, а теперь, — весело улыбнулся шут, посмотрев на сестру, сидящую на полу в окружении маленьких драконов. Все трое смотрели жалобно и виновато. — Бом, солнышко, а ты не мог бы нам рассказать, как вы здесь очутились?

— Он не говорит вслух, — прогудел Мур.

— Ты уверен? — прищурился Шельм.

А малыш-дракон посидел, посидел, и неожиданно стал человеком. Масочники, не знакомые с этой способностью бронзовых, изумленно ахнули. Бом, сейчас выглядевший не на много младше Веренеи, сел и сжав левую ручку в кулачок, сделал движение, словно он что-то пишет. Шельм сразу же достал из своего походного кулона, который носил под одеждой, письменные принадлежности. Дракончик лег на живот, подтащил к себе бумагу, взялся за карандаш и, посмотрев на черного Бима, начал старательно выводить буквы.

— Ну, и чья это была идея? — вопросил лекарь, как и все прочитавший на бумаге короткое предложение: "Мы пАпрАсили челЛоФека".

Драконы потупились. Лекарь посмотрел на их людей. И начал отвечать Гиня, которому Бим все же признался:

— Они нашли какого-то мага, и Бом, прикинувшись человеком, под диктовку Бима написал ему слезное послание, что им срочно надо сюда.

— И что же, маг поверил?

— Они отловили его на улице и кинулись в ноги, причем оба. Маг растерялся, решил, что маленький мальчик как-то умудрился запечатлеть на себя дракона, пробравшись в чей-нибудь Драконий дом, и теперь вынужден скрываться от преследователей. И открыл им портал в свой дом, чтобы укрыть и во всем разобраться самому, но эти хитрюги его перенаправили на нас и оказались здесь.

— Ясно, — вздохнул Ставрас, прикрыл глаза ладонью, а потом сурово посмотрел на дракончиков. За них вступилась Веренея.

— Дядя Ставрас, ну не ругайтесь вы, они хорошие.

— Хорошие? Считаешь, это хорошо, убегать из дому без спроса?

— Но Алекс же убежал...

— Твоего Алекса, — посмотрев на подозрительно притихшего Шельма, припечатал лекарь, — тоже за побег по головке не погладили. И сейчас еще достанется. Признавайся.

Шельм покосился на Мура, который смотрел на него более чем сурово; на Гиню, в глазах которого засветилось любопытство; на отца, которому тоже было очень интересно узнать, что же еще натворил его неугомонный сын; на мать, которая покачала головой и, поднявшись, куда-то вышла, но тут же вернулась, по-видимому, передав что-то служанке. Ну и на трех мужчин, пока мало что понимающих в происходящем, и честно признался:

— Мы с Веровеком учили Сапфира и Руби читать.

— И?

— Сапфир был категорически против, так как, считал, что он прекрасно сможет общаться с Веком и так, без слов и этих непонятных закорючек. Я пытался специально для него мотивировать их необходимость.

— Не говори мне, что сказал им, будто так можно найти потерявшегося человека, — прищурившись, протянул Гиня.

Шельм бросил на него мстительный взгляд, но посмотрел на Ставраса и быстренько состроил умильную мордашку.

— А что, я ведь был прав. Если знаешь, как сказать, то можно легко добраться туда, куда тебе нужно, даже если друзья с собой не берут.

— Прибил бы, — припечатал Ставрас. — А как-то более мирно ты их мотивировать не мог?

— Я по своему опыту судил.

— А подумать, что они вообще-то маленькие и ничего толком не понимают?

— Почему не понимаем? — неожиданно заговорил Бом.

И все взрослые сразу же замолчали.

— Ура! — вскричал Гиня и кинулся к драконошу, легко поднимая на руки, но тот потянулся к поднявшемуся на ноги Муру, и оборотень забрал его из руг Гиацинта.

— Вот видишь, — сразу же подал голос Шельм, — они уже даже говорят. Так что, не такие уж и маленькие.

Ставрас хотел ему ответить, что он про все это думает, но вмешался Корнелиус.

— Ставрас, как Драконий Лекарь вы не могли бы объяснить мне, какое отношения эти драконы имеют к моему внуку?

— Прямое, — не стал лукавить тот. — Раз уж Шельм взял с вас обещание, то черный малыш запечатлен на вашего внука и на мой взгляд является зачинщиком всего этого безобразия. — Бим сразу же юркнул за спину Гини, и виновато пригнул мордочку к полу. Ставрас вздохнул и перевел взгляд на старого масочника: — А бронзовый на Мура.

— Постойте, — заговорил Зверобойфуки. — Но ведь дракон не может быть...

— И Вольто в этом мире не рождаются, — перебил его Ставрас. И все замолчали.

— Значит так, — лекарь снова поднялся из своего кресла. — Дети идут играть на улицу. И смотрите, Веренею чтобы не обижали.

Дракончики переглянулись и кивнули. Радостная девочка-масочник вместе с ними побежала к двери и была сдана с рук на руки старой служанке.

— А с вами, — он посмотрел на Гиню, Мура и Шельма, — я еще потом поговорю. Воспитатели, — последнее слово прозвучало как ругательство. После чего лекарь снова вернулся в кресло и посмотрел на масочников. — Поговорим откровенно?

Те молча поддержали его в этом стремлении.

— Хорошо. В таком случае, пока не поздно, вы можете попытаться уговорить Александра остаться.

— Я не останусь, — холодно бросил в его сторону Шельм, сверкнув глазами. Но лекарь даже не взглянул на него.

— Думаю, мы даже пытаться не станем, — ответил за всех Гибискусмилш. — Но что с драконами?

— Может быть, все же что с советом? — уточнил Ставрас, уже осознав, что Макилюнь был прав, сказав, что все масочники с давних времен, так или иначе бредят ими, драконами. Потому так часто и пытались захватить власть, желая хотя бы немного приблизиться к ним. И, раз уж нельзя подружиться, ведь только люди, как думали большинство из них до сих пор, могут запечатлеть дракона, то можно хотя бы попытаться заставить покориться силой.

— Да, и с советом тоже, — виновато улыбнулся Шлим.

— С советом все относительно просто, — заговорил Шельм. — Макилюнь дал мне характеристику большинства глав правящих семей. Так что, по его рекомендациям и выберу.

— Не говори мне, племяш, что ты от самого Мастера Палача клятву принял? — неожиданно тихо произнес Зверобой.

— Не сказал бы, что в силу обстоятельств у меня был такой уж большой выбор, — проворчал Шельм. — И вообще, все получилось более чем удачно. Он, действительно, знает все семейства, и вообще дал массу дельных советов.

— Ну, еще бы. Как не Палачу знать все и обо всех, — вмешался Гибискусмилш. Но в глазах его застыл немой вопрос. Всех интересовало, что же за обстоятельства такие могли вынудить главу семейства Палачей масок дать клятву Вольто, а того её принять.

Шельм вздохнул, посмотрел на Ставраса, но в очередной раз об обещании не выносить ничего сказанного в этой комнате, напоминать не стал. Отчего-то был уверен, что никто из присутствующих об этом не забудет.

— Тюльпанмилш, вы помните, двадцать лет назад во время последнего мятежа поймали дракона?

— Конечно, помню. Если вы спросите меня, то я голосовал за то, что его можно изучить и внешне, без насилия, и уж тем более, ни в коем разе не убивая. Я бы сам его изучил, как мог, если бы он позволил. Но, к сожалению, куда больше в то время было тех, кто жаждал отмщения и крови. Тем не менее, молодой дракон сбежал, как только за ним пришел его человек. Я рассказывал эту историю внуку.

— Да, я помню, — отозвался Гиня, косящийся в окно, где на открытой лужайке перед домом под строгим взглядом пожилой женщины в белом чепце и накрахмаленном переднике, резвились два дракона и Веренея. — Я в детстве все завидовал тем, кому мир может подарить такую дружбу.

— Теперь он подарил её и тебе, — тихо произнес Корнелиус и повернулся к Шельму. — Почему ты вспомнил о том давнем случае, мальчик?

— Потому что не было никакого человека. Вы же сами видели. Бронзовые могут обращаться.

— Ты хочешь сказать...

— Он сбежал из плена, став человеком, но его все равно бы нашли, если бы Макилюнь не спрятал его у себя. А потом Палач проводил его через холм в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое августа. Став первым масочником, спасшим дракона, жертвуя собственной силой, ведь ему пришлось открывать проход с той стороны холма.

— Александр, — впервые заговорила Лидия, — но ведь это ночь твоего рождения.

— Да, — кивнул Шельм. — Я успел родиться до того, как Эр улетел, и они стали первыми драконом и масочником, запечатленными друг на друга. И мир позволил родиться Вольто, ведь роды были сложными, ты сама рассказывала. И я мог бы умереть. Но выжил.

— Все-таки, чего только не бывает в этом мире, — тихо произнес Корнелиус. — Мне два с лишним века, а я не перестаю учиться жить. — И печально улыбнулся.

— А зачем вам было так нужно его измерить? — полюбопытствовал Ставрас.

— Кого?

— Дракона.

— Вы, наверное, не воспримете мои слова всерьез, ведь вы сами знаете все о драконах, — отозвался старик, поднялся и подошел к внуку, стоящему у окна. Посмотрел на маленьких драконичков, на девочку, понятия не имеющую, что когда-то её народ враждовал с этими красивейшими существами, которые сейчас ластились к ней, как котята. И продолжил с тяжелым вздохом: — Я никогда даже не помышлял самому быть запечатленным драконом, знал, что это невозможно. Но меня всегда привлекали их грация, красота, мудрость. И мне хотелось хоть немного приблизиться к ним. Узнать о них, как можно больше. И я начал писать книгу. На самом деле не думаю, что так уж много в ней достоверных моментов, но я собираю материал для нее почти полтора века. Поэтому хотел бы измерить того дракона, расспросить его об их народе. Я почему-то очень надеялся, что он будет мне отвечать. И я хотел бы нарисовать его.

— Так за чем же дело стало? Теперь у вашего собственного внука есть свой дракон. Рисуйте с него.

— Он еще такой маленький, но, конечно, если мне будет позволено, я бы нарисовал, — отозвался старик рассеянно.

— В чем дело?

— Просто, понимаете, главу про детенышей я даже еще не начинал, так как, и не надеялся их когда-нибудь увидеть.

— А про взрослых драконов?

— Я остановился на внешнем строении, до него упорядочив сказания, легенды и предания, связанные с ними.

— Бом и Бим станут половозрелыми особями где-то через год-полтора.

— Так быстро?

— Они запечатлены и вынуждены подстраивать свои внутренние ритмы. Кстати, сейчас им всего лишь чуть меньше месяца.

Сказать, что масочник был удивлен, значит, ничего не сказать.

— Невероятно, — подал голос Зверобой.

— И, кстати, раз уж речь зашла о драконах и детенышах, — посмотрел на него Ставрас. — Я хотел бы обсудить возможность учебы ваших детей по обмену.

— О чем вы?

— Сейчас в Столице идет обустройство одного специфического заведения для драконов, в создании которого нам очень нужна помощь именно масочников. Мы с Байроном уже обсуждали это с Палтусом и, поэтому я говорю и от имени короля тоже. Нам хотелось бы, по возможности, во избежание повторения ошибок прошлого, как можно больше развивать и укреплять дружбу между юным поколением масочников, драконами и людьми. Таким образом, если бы вы согласились на год отправлять по три-четыре человека в Столицу, мы бы могли приступить к воплощению этой идеи в жизнь. За ними, разумеется, будут присматривать, потому что ваш дар слишком специфичен, чтобы пустить все на самотек, но хотелось бы подчеркнуть, что именно дружески присматривать, потому что все мы знаем, как ветрена и непостоянна юность, и какие порой в этот период совершаются ошибки. И как вы понимаете, если вы согласитесь, я, как существо острожное и слишком хорошо помнящее ваше прибытие в этот мир и все шесть мятежей и четыре переворота, что вы пытались провернуть, предпочел бы для начала иметь дело с детьми уже известных мне семей.

— Что значит помнящее наш приход в этот мир? — почему-то шепотом уточнил Гибискус.

— Корнелиус, если вам все еще хочется провести замеры, — с улыбкой произнес Ставрас, повернувшись к изумленно замершему у окна старику, — я в принципе не против специально для вашей книги, которую предпочел бы посмотреть уже сейчас, даже в незаконченном виде, расправить крылья. Но имейте в виду, что в силу преклонного возраста, у меня гребневые пластины расположены несколько иначе, чем у большинства сородичей одного со мной цвета. К тому же я довольно крупный, в сравнении с другими бронзовыми.

— Да, ладно, преклонный он у него, — весело объявил Шельм. — А кто у нас с Веровеком по далям и весям боевым козлом скакал?

— Каким козлом? — Ставрас медленно повернул голову к шуту.

— Боевым, милый, — ответствовал тот и вовремя увернулся, когда рука лекаря метнулась к его шее.

Ставрас стремительно оказался на ногах, но не успел. Шустрый шут выскочил в окно, благо этаж был всего лишь вторым, и приземлился на траву под радостный визг Веренеи и курлыканье драконов.

— Ну, попадись мне! — по-драконьи рыкнул лекарь, так что, даже драконыши мордочки к земле пригнули, а с головы старой нянечки сорвало белый чепец.

На что шут лишь показал ему язык и сделал ручкой. Ставрас стиснул зубы и снова вернулся в комнату. На него в полном изумлении смотрели три пары глаз, не считая тех, которые глядели с сочувствием и пониманием. Ближе всех стоял Корнелиус и прекрасно разглядел его вертикальные зрачки.

— Ставрас, вы — дракон?

Ставрас позировал. Шельм старался держаться от него подальше, опасаясь, что за получит по ушам не только за колкость про козлов горных, но и про все то, что успеет наболтать, наблюдая за этой примечательной картиной. И все равно пришел посмотреть на это действо воочию. Да и как было удержаться! Бронзовый дракон во всем своем великолепии развалился на лужайке с противоположной стороны дома и послушно демонстрировал пожилому масочнику и гребень, и размах крыльев, и даже предложил прокатить, после того, как с наброском будет закончено.

Тот вертелся вокруг него и поразительно скрупулезно все записывал в выделенный ему Байраном альбом. Ставрас уже давно понял, что масочники в целом были существами творческими, поэтому его и заинтересовала эта ненаписанная еще книга, и вообще стало любопытно, как выглядят драконы в глазами масочников. Корнелиус обещал привезти ему свои наброски уже завтра, сразу же после того, как будет выбран новый совет Иль Арте и по этому случаю в поместье Икуф будет устроен небольшой банкет. Посторонних решили не приглашать, даже будущих членов совета, лишь своих.

Ход был очень правильным, потому что лишний раз акцентировать на том, что теперь Совет будет номинально зависеть от решений Вольто, не хотелось, поэтому радостных или не очень новоназначенных лучше оставить наедине со своими думами. К тому же Ставрас планировал именно завтра вечером познакомиться с молодыми масочниками, которых они заберут с собой уже на следующий день, чтобы на свадьбе королевича представить королю, разумеется, если Драконьего лекаря удовлетворят их кандидатуры.

Шельм выглядывал из-за угла, продумывая, как бы подкрасться незамеченным и слегка напакостить, как сзади на плечо легла рука. Шут тут же обернулся. Ему немного натянуто улыбался Зверобой.

— Что случилось? — насторожился Александр, заглядывая в глаза дяди.

— Как думаешь, это нормально?

— Что?

— Отправлять Тая в Столицу. Ему ведь всего пятнадцать, он только в прошлом году маску получил.

Шельм вздохнул и весь повернулся к нему.

— Думаю, да. Если что, сам лично его домой отправлю, обещаю. К тому же, я уверен, что при желании ты сможешь навещать его в течение года. Ну и я за кузеном присмотрю, конечно.

— А он примет его?

— Ставрас? Ну, я Тая помню еще совсем маленьким, но если он хороший парень, уверен, что примет.

-Хороший? — скептически протянул взволнованный отец. — Знаешь, весь в тебя.

— А я-то здесь причем?

— Притом. Ты же вроде во дворце шутом работаешь, так?

— Ну?

— Вот и он язва еще та, с выдумкой. Думаешь, Столица выстоит?

— От меня-то устояла, — весело объявил Шельм и похлопал его по плечу. — И вообще, они жить будут не в самой столице, а в пригороде. К тому же, я уверен, что ты воспитал хорошего сына, значит, если проблемы и будут, то поправимые. А Ставраса, по-моему, язвами уже не напугаешь.

— Да уж, если он даже тебя хотя бы относительно выдрессировать успел... — пробормотал Зверобой, весело глянув на племянника.

— Постойте, — возмутился Шельм. — Что значит — выдрессировать?

— То и значит, — раздалось сзади и, обернувшись, шут встретился взглядом с лекарем.

— А подслушивать нехорошо, — объявил Шельм и легко увернулся от подзатыльника, отскочил в сторону и полюбопытствовал. — Ты разве не полетать собирался?

— Собирался. Но Корнелиус предложил сделать это на закате, — отозвался лекарь, пожимая плечами, и как-то ненавязчиво сделал маленький шаг в его сторону. Но шут вовремя уловил его маневр и отошел, встав чуть позади Зверобоя, с любопытством наблюдающего за ними.

— А знаете, — неожиданно обронил Леон, — я как-то не обратил внимания, а теперь вижу.

— Что? — поинтересовался Ставрас.

— Вы просто отличная пара, — объявил масочник и легко устранился, дав дракону возможность сграбастать своего человека.

— А как же семейственность и взаимопомощь?! — закричал Шельм в спину быстро удаляющегося дяди.

Леон Зверобойфуки обернулся через плечо.

— А что с ней? Я ведь как-никак сдал тебя с рук на руки одному из представителей твоей второй семьи, разве нет?

— Нет!

— А, по-моему, — сказал Ставрас, расплывшись в довольной ухмылке, — очень верно подмечено!

— Все равно так нечестно! — попытался возмутиться шут, как только его выпустили из боевого захвата, но уже без особого запала.

— Ну, что, покажешь мне тут все?

— Вожет, и покажу. Смотря как вести себя будешь!

— Укушу.

— Эх! Были бы купальни поглубже, искупал бы тебя, как коня, даром, что с крыльями.

— Ну, знаешь...

— А за гребнем почесать? — Шут определенно знал, чем соблазнить. Ставрас задумался, чем, собственно, и воспользовался его подопечный. Шагнул вплотную, поднял руки и с невинным видом почесал за ушами. Лекарь забыл про то, что он человек. Вот наглухо вылетело из головы. И издал почти восторженный, скулящий звук, в блаженстве прикрыв глаза.

— Да, не коняшка, — раздался деловитый вердикт шута, — щеночком будешь.

Дальше последовало рычание, но Шельм уже во всю прыть уносил ноги. Но от крылатого властителя небес разве убежишь?

— Фу! Фу! Невкусный я! Невкусный! — И заливистый мальчишеский смех.

Первое в этом мире назначение Совета Иль Арте всемогущим Вольто, поистине, стало историческим событием хотя бы потому, что юному Александру Ландышфуки удалось управиться в рекордные сроки.

Двадцать минут. Причем он умудрился втиснуть в них даже пояснения почему и за что кого выбрал. Маски были в шоке. Нет, дело не в том, что выбор Вольто кого-то смутил, напротив, показался весьма и весьма удачным, просто никто не ожидал от столь юного создания ни такой прыти, ни подобной осведомленности в положении дел и расстановке сил. А потом неожиданно выяснилось, что ушлый Икуф обзавелся клятвой маски от самого Макилюня и это объяснило многое, хотя, конечно, не все. Но расспросить мальчишку не успели, потому что он банально сбежал, оставив взрослых самих разбираться с проблемами преображенного клана. Очень вовремя стало известно, что юный Икуф служит при дворе короля Палтуса шутом, поэтому такой его шустрости не стоит удивляться, но в тоже время следует помнить, что теперь замышлять что-либо против законной власти в государстве чревато, так как, даже Вольто теперь на стороне короля.

Так что, Совет был оставлен в смятении, а Шельм с родителями и ближайшими родственниками, вернулся в поместье, обнаружив перед домом ту еще картину. Вместо вчерашней зеленой лужайки, цвело и колосилось маковое поле, а на нем играли в прятки Веренея, Бим и Бом.

— Постойте, — опешил Зверобой, который вернулся вместе с ними, — а где же Муравьед, ведь его за детьми оставили присматривать?

Шельм усмехнулся, подошел к дяде и похлопал по плечу.

— Он и присматривает.

— Где?

— Поле видишь?

— Да.

— Это он и есть, природный оборотень. Странно, что ты в нем этого не заметил.

— Так вот, что это было. Да уж, семейка у вас, конечно, — протянул Леон.

— Ты имей в виду, брат, — обратился к нему подошедший сзади Байрон, — что теперь и ты имеешь к этой самой семейке непосредственное отношение. Что скажешь?

— Скажу, родственнички мои дорогие, а не пора бы нам уже отпраздновать воссоединение семьи?

Его поддержали все. И праздновали до рассвета, а утром для кого-то началась новая жизнь, а у кого-то свадьба. И все бы ничего, если бы на свадьбе жизнь и закончилась, но нет, она назло всем сказочным канонам продолжается, а значит, будут и новые приключения, и новые встречи, и новые битвы, куда же без них?

Эпилог

Шельм блаженствовал, развалившись на мягкой траве аптекарского сада, закинув руки за голову и глядя в небо. Ему было просто хорошо. Тепло и уютно. И с завтрашнего дня начинался всеми правдами и неправдами выбитый у Палтуса "медовый месяц", точнее две недели блаженства, начинающиеся с его дня рождения. Ставрас уже оттоскал его за уши за первую шутку про "медовый месяц", так что мстительный шут именно так продолжал называть про себя свой законный отпуск, зная, что дракон может его услышать.

Праздновать двадцать первый год жизни шут не собирался. И так, уже напраздновался на свадьбе королевича, что до сих пор хотелось вырезать из памяти некоторые моменты. Смешно, но ему, правда, было стыдно за ряд эпизодов, правда, признаваться в этом кому-то, кроме себя, Ландышфуки не собирался.

— Что это? — раздался откуда-то слева голос лекаря.

Шут лениво повернул в его сторону голову.

— Где?

— Здесь, под малиной, — отозвался Ставрас и приподнял, клонящиеся книзу кусты.

Под ними обнаружились ландыши. И не просто торчащие из земли листочками, а цветущие, словно и не конец лета вовсе, а начало.

Шут сел и замялся. Ставрасу это совсем не понравилось.

— Шельм?

— Я все уберу, — тихо отозвался тот, глядя в сторону с нарочито безразличным взглядом.

Лекарю его поведение пришлось не по душе, но заглядывать подопечному в душу он не стал. Просто решил, что они смогут все прояснить на словах.

— Да, нет. Зачем же? — ровно, как только мог, обронил он. — Мне они очень даже нравятся. Просто интересно, что побудило их зацвести в столь неурочный час.

Шельм перевел взгляд с яблони, росшей неподалеку, на лазоревое небо и бесцветным голосом произнес, сам не понимая, почему ведет себя так. Наверное, потому что с каждой новой откровенностью понимал, что впускает дракона все глубже в душу, и если раньше он как-то умудрялся вовремя забывать о всех страхах с этим связанных, то сейчас неожиданно испугался всерьез. И устыдился, что совсем плохо, ведь ничего особенного по большому счету не произошло, лишь очередная закономерность в ряде прочих.

— Если масочник начинает считать какое-то место своим домом, рядом с ним расцветает его тотемный цветок, — сказал он, наконец, и посмотрел лекарю в глаза, ожидая реакции. Но ее не последовало. Взгляд Ставраса остался таким же спокойным и безмятежным. Шута это почти обидело, поэтому он добавил: — Мне жаль. Я не могу это контролировать, но если хочешь, могу изжить.

— Не нужно, — покачал головой лекарь, внешне оставшись спокойным, а внутренне понимая, что сейчас балансирует на очень хрупком льду. Он был родом из иного поколения, поэтому считал, что некоторые жесты говорят лучше самых больших откровений. Поэтому и сделал вид, что воспринял все так буднично. Потому что если между драконом и его человеком есть доверие, не нужно громких слов. — Идем в дом, безумно хочется твоего чая с травками.

Шут растерянно моргнул, поднялся на ноги и подошел к нему.

— А как же ландыши?

— Ландышем больше, ландышем меньше, — отозвался лекарь и дружески обнял мальчишку за плечи. — Когда же ты перестанешь ерепенится?

— Не знаю. Но обещаю, ты узнаешь об этом первым, — повеселел шут.

— Ой, что-то где-то я это уже слышал, — протянул лекарь насмешливо.

— О, я даже помню где, — отозвался Шельм и вывернулся из-под его руки. — А вообще, милый, как ты смотришь на то, чтобы хотя бы недельку пожить для себя?

— Положительно, но вроде же Палтус тебе две обещал? — протянул он с вопросом в голосе.

— Да ладно тебе, разве ж они тут без нас справятся, если мы на полмесяца куда-нибудь слиняем? — сделал страшные глаза шут.

Лекарь вздохнул:

— Ты прав. А так хотелось.

— И не говори.

~Конец~

О МАСКАХ

Имяобразование

Имена масочников многосложны. Первое имя выбирают родители, вторым до совершеннолетия считается название тотемного цветка, присеваемое ребенку в момент рождения. После четырнадцатилетия, сопровождающегося обретением маски, цветочное имя объединяют с фамилией, перевернутой задом на перед, получая тотемное имя. Если масочники обмениваются масками, то супруг берет тотемное имя супруги, а она получает его фамилию. Если супруги в разводе, муж возвращает себе прежний цветок, соответственно и прежнее тотемное имя. Если маска супруги выше по старшинству, то она оставляет себе изначальную фамилию, перенимая тотемный цветок супруга.

Комедия Дель Арте

Театрализованное представление, которое разыгрывают на каждом карнавале все семь основных масок, не считая палачей

Совет Иль Арте

Сосредотачивает всю полноту исполнительной и законодательной власти в общине масочников. Право судить разделяет с кланом Палачей Масок, именно они выносят провинившейся маске окончательный приговор, поддерживая или отменяя коллегиальное решение Совета.

Неписанный Свод

Нерукописная и непечатная книга, принесенная из родного мира масочников первыми беглецами. Там много законов и правил, а так же прописаны основные исторические закономерности, позволившие сформировать Совет Иль Арте в том составе, в котором он собирается поныне. Например, там рассказывается, что в изначальном мире именно маска, которую сейчас носят Палачи, называлась Доктором Чума. Вообще, Чума это не имя, это какая-то болезнь. И доктора надевали такую маску, заполняя длинный, загнутый клюв специальными эфирными маслами, чтобы не заразиться от больных. А та, что носят теперешние Доктора Чумы, называлась Баута, и просто была одним из распространенных видов масок.

Мраморный сад

Раскинулся у подножья Могильного Холма. Представляет собой с виду хаотичное нагромождение мраморных и гранитных глыб, в каждую из них впаяна маска, через прорези которой на мир смотрят живые глаза масочников, провинившихся и приговоренных палачами к заключению.

Древесный некрополь

Кладбище масочников. Вместо могил — деревья, вместо клумб — тотемные цветы.

Тотемный цветок

Тотемный цветок рождается вместе с ребенком. Горшочек с землей с Могильного Холма ставят возле кровати роженицы, и он стоит там весь период беременности. Когда рождается ребенок, и его передают на руки матери или отцу, первым делом кидают взгляд именно на этот горшочек, и по тому, какой цветок пророс вместе с первым криком малыша, даруют тотемный цветок. Таким образом детей при рождении называют цветочным именем, а уж потом выбирают первое. Среди масочников считается плохой приметой выбирать первое имя до рождения ребенка.

Обмен масками

Ритуал бракосочетания. У масочников проводится независимо от пола.

Карнавал

Масочники живут обособленно, пределы резервации покидают редко. Но два раза в год все они собираются вместе, чтобы присутствовать на Карнавале.

Весенний карнавал традиционно открывает комедия Дель Арте и танец Изабеллы и Арлекина. На осеннем карнавале так же разыгрывают комедию Дель Арте, но несколько по иному, осеннему сценарию, где танцуют уже Коломбина и Бригелла. Именно на Карнавалах принято обмениваться масками.

Клятва Маски

Аналог нерушимой, кровной клятвы.

Кукловод [поводок]

Накидывают на людей и животных поводки, превращая в тупых, полностью покорных их воле тварей.

Кукольник [матрица или клише]

Накладывают на изначальную личность индивидуальную матрицу или заранее приготовленное клише, полностью подменяя ее искусственной.

Марионеточник [нити]

Самые искусные манипуляторы из всех масочников. Оплетают жертв нитями, могут изменить одну черту характера или несколько, усилить эмоцию или притупить. Даже самим масочникам обнаружить воздействие марионеточника сложнее, чем кукольника или кукловода.

Карнавальные танцы

Карнавал открывают танцы: весенний — Арлекина с Изабеллой, осенний — Бригеллы с Коломбиной. И масочники всех семейств с нетерпением ждут, кого же на этот раз выберет Распорядитель Карнавала для первого танца, кто откроет бешеную пляску масок, кто позволит карнавалу шествовать по миру.

Приглашение на танец рассылаются как правило за несколько недель до оного, чтобы дать возможность избранным советом масочникам принарядиться и настроиться на танец.

Маски

Магия масочников природная, они с ней рождаются и с ней умирают. Поэтому маски для них что-то вроде накопителей силы, в которых хранятся дополнительные резервы, и в тоже время они выступают сдерживающим фактором, чтобы собственная магия масочника не навредила своему носителю. У каждой маски есть свои особенности, и они отражаются на сущности масочника.

Панталоне (по комедии Дель Арте скупой старик, купец)

Серьезный и скрытный, старательно прячет от всех свои таланты, так как в душе ко всем посторонним относится с подозрением и недоверием. Но, если кого-то впустит в круг своих, то можно рассчитывать на полное доверие с его стороны и полную открытость идей и помыслов. Очень сильная маска, масочники Панталоне как правило идут в дипломаты или ученые, проявляя творчество и нестандартность мышления во всех своих начинаниях в этих двух сферах.

Тарталья (по комедии Дель Арте судья-законник)

Основная, превалирующая над другими черта этой маски — обостренное чувство справедливости. Разумеется, это вовсе не значит, что все Тартальи служат именно судьями, но стоит отметить, что судить они любят. Причем, судят, как правило, по себе, считая верным только свою точку зрения, и проявляя редкостный тоталитаризм в суждениях. Консерваторы, хранители традиций, именно в кругу Тарталья, состоящем из трех выборных масочников, принадлежавших к правящим родам, храниться Неписанный Свод Законов и Правил, уникальный артефакт, принесенный потомками нынешних масочников из того мира, в котором зародилась их магия.

Скарамучча (по комедии Дель Арте хвастливый вояка, трус)

В противовес значению маски в комедии все Скарамуччи отчаянно смелы, до полной и частенько безрассудной самоотдачи. Они бросаются грудью на баррикады, хватаются за все и сразу, но, что удивительно, как-то умудряются не запутаться и не опростоволоситься, а с честью выдержать любые испытания. Из них формируют ударные отряды масочников, которые ни раз и не два шли на штурм Столицы во время так называемых Мятежей Масок. Скарамуччи не умеют сдаваться и не умеют отступать, в них живет гордость, которая легко берет свою дань кровью, поэтому этих масок немного опасаются даже свои, так как от них никогда не знаешь, что ожидать. Ведь за своим смехом, они могут скрывать и слезы, и отчаяние, и выжигающую изнутри ненависть. Единственная маска, которая выбирает своих верных адептов до совершеннолетия. Дети, демонстрирующие признаки Скарамучча, проходят обряд обретения маски в двенадцать лет. И до глубокой старости в душе остаются детьми, отчаянными, бесбашенными, готовыми кинуться грудью на амбразуру, лишь бы защитить тех, кто дорог.

Бригелла (в Драконьем Мире эта маска слилась с Ковьелло, в комедии Дель Арте первый дзаннин, умный слуга)

Коварны, хитры, но в тоже время относительно совестливы. В них нет крайностей, они всегда идут в ногу со временем и не мечутся между прогрессом и консерватизмом, они всегда легко находят компромиссы, и могут оправдать даже совершенную ими подлость, если она, действительно, оправдана. Из них получаются отличные теневые правители, которые всегда за чьей-нибудь спиной, всегда не на виду, но при этом знают все обо всех, и тайно дергают за ниточки. Идеальный серые кардиналы.

Арлекин (он же Полишенель, в комедии Дель Арте второй дзанинн, глупый слуга)

На самом деле не так глупы, как может показаться, всегда шуты, всегда насмешливы, но в тоже время есть в их душах некая червоточинка, отсюда и любовь к злым шуткам, и колючие насмешки. Всегда все подмечают за другими, могут высмеять, оставить в дураках. Легко идут на ложь, которая не всегда во благо. Ироничны, смеются не только над окружающими, но и над собой. Эгоисты по жизни, живут так, как хотят и гордятся этим. Возможно, ни одного из них не стали приглашать в Совет Иль Арте, если бы из Арлекинов в клане масочников не выходили самые сильные и талантливые природные маги. С выдумкой и богатой, разносторонне развитой фантазией, помогающей плести и создавать очень сильные, многоплановые заклинания и творить настоящие чудеса.

Коломбина (в комедии Дель Арте служанка)

Кокетки и модники, Коломбины легки и воздушны, как трубочки со сливочным кремом, которые они, кстати, все дружно просто обожают. Все они сладкоежки, и все обладают поистине незаурядной внешность, которую просто невероятно искусно умеют маскировать за особым гримом. Маскировка является их природной магической способность. Из них получаются великолепные шпионы, они к любому человеку способны найти подход, разговорить, втереться в доверие. Магически не очень сильны, но легко находят себе сильных покровителей, души в них не чающих и готовых исполнить любой каприз. Очень страстные натуры, способны на сильные порывы, особенно, если речь о любви. Всегда слегка ироничны, но в тоже время умеют сочувствовать и сопереживать. Как и все женские маски, очень долго не стареют, и даже умирая от старости, выглядят юными и почти не тронутыми ходом времени. Их души вечно молоды и открыты для новых впечатлений и любовных похождений.

Изабелла (в комедии Дель Арте юная возлюбленная)

Мечтатели, фантазеры, домоседы и семьянины. Покинуть родные края их могут вынудить лишь интересы семьи. Именно Изабеллы занимаются воспитание детей в Семинарии Масок, в которой учатся все маленькие масочники до получения собственной маски. Хранители домашнего очага и семейных ценностей, именно они следят за тем, чтобы в семьях не было раздоров. Благодаря тем ценностям, которые они прививают семинаристам, среди масочников так негативно относятся к разводам. Но бывает так, что обменявшиеся масками все же решают расстаться. Тогда в семью приглашают одну из Изабелл, преподающих в Семинарии, и тогда именно она решает стоит ли дать паре разрешение на развод, или у них еще есть шанс вновь найти путь к маскам друг друга. Магически Изабеллы достаточно сильны, но даром пользуются редко, предпочитая не насильственное вмешательство в души, а различные методы убеждения, в том числе жесткие, если в них есть реальная необходимость. Тактичны, милы, общительны, умеют расположить к себе. Если в семье в этом поколении не родилась своя Изабелла, по негласному правилу, её следует привести в дом по средствам обмена масками. Иначе семье не избежать раздоров и пустых ссор.

Доктор Чума (в комедию Дель Арте не входит)

Таинственны, немногословны, коварны и хитры, для них, как правило, не существует общепринятых норм, для себя они легко переписывают мораль. И всю жизнь следуют своему личному кодексу чести. Их магия несколько отличается от большинства масок. Одной из их основных способностей является невероятный целительский дар, который они могут применять не только к другим, но и к себе. Поэтому живут очень и очень долго, но быстро стареют, дар Чумы высасывает из их душ молодость. И если внешне это может не проявляться, но они смотрят на мир глазами старика, даже если речь идет о совсем еще юной маске. Циничны. Увлекаются ядами, которые не редко предпочитают любой магии. Опасны и притягательны в своем таинственном и жестком амплуа. Редко покидают пределы резервации, им это ни к чему, так как всегда найдутся младшие маски, которым можно поручить ответственное задание. Только Доктора Чумы вместе с Палачами Масок имеют право присутствовать при исполнении приговора, вынесенного провинившейся маске Советом Иль Арте.

Палачи

В совет Иль Арте не входят. Считаются вне клана и обитают под Могильным Холмом. О них мало что известно, они просто есть, и они приходят тогда, когда нужно их присутствие, туда, куда требуется. Магия палачей настолько зловеща и непохожа на обычную магию масочников, что даже среди сородичей о них говорят полушепотом, опасаясь накликать беду. У носителей этой маски имена заканчиваются на мягкий знак, потому что только у них для образования тотемного имени фамилия не переворачивается. Палачи рождаются в разных семьях, но живут в одной, и фамилия у них одна на всех.