Хозяйка леса. Часть первая

ГЛАВА 1

Этой ночью в селении Лесичёвка в двух домах не тушили к ночи лампад. Первый дом находился в центре деревни и принадлежал местному старосте. Еще засветло его старшая дочь Ярочка, схватившись за низ живота, своим громким криком дала домочадцам понять: коль Всевышним Силам будет угодно, к утру в их семье станет на одну душеньку больше.

Угрюмый отец роженицы выкуривал цигарку за цигаркой. Знамо ли дело, байстрюк в доме расти будет. Может, и полюбит он дитя со временем, да как же людям в глаза смотреть?

Эх, зря, видать, он летом с Устиньей, соседкой на язык острой да на слово черной, за межу огорода рассорился. А ведь кричала-то, кричала бесстыжая слова неподобные да желала, чтоб его дочери добра не знали и в подоле полон дом безотцовщины принесли... Нехорошая она баба. Чуть что — гвалт на всю округу. Селяне ее побаивались. Всякий знал: сколько добра Устинье ни сделай, все равно придет день, когда врагом станешь. Приглашать на пиршества тоже не спешили. Разве сама напросится и, коли придет, так обсудит, так распишет! Было, не было чего, а хозяевам стыд. Не объяснять же каждому, что выдумки это да зависть бабы одинокой.

Отцовское сердце сжималось от обиды и боли за дочь. Ведь и хороша Яра, и добра, и пригожа, и ласкова со всеми от мала до велика. Никогда никому в помощи не отказывала. Той же Устинье в прошлом году огород убрать помогла, яблоки все до одного в саду собрала и в погреб спустила, пока соседка хребтом маялась. Эх, беда, беда. А потом та же Устинья на пузо Яркино пальцем тыкала да на всю ярмарку потаскухой сельской обзывала. Всех баб замужних супротив дочери настроила, мол, раз не говорит, от кого понесла, значит, от женатого. А те, как сороки, — услыхали новость, подхватили на языки да разнесли по дворам. Вот, значит, как...

— Эй, Зорян! — крикнула ему жена, мачехой она Ярочке приходилась. — Вели бабам воды кипятить! Плоха совсем девка твоя, авось дохлого родит, так и позора помене будет!

— Но-но! Язык-то паскудный свой прикуси! — возмутился Зорян.

Нехотя с лавки поднялся да пошел баб подгонять.

Печь топили жарко, казаны с водой в ряд выстроили. Староста подпер голову рукой и вытер скупую мужскую слезу внушительным кулаком. Перед глазами стояла та ночь, когда он с нетерпением ждал рождения первенца от любимой Ганны, а та кричала, вот точно так, как нынче Ярочка, да притихла... Думал, разродилась-таки милушка, сына-богатыря миру явила. Эх! Девку родила и померла, горемычная.

Пять лет Зорян бобылем жил. Мать-старушка помогла дочку на ножки поднять. Помнится, идет он с поля усталый, а маленькая к нему навстречу бежит, кисетом размахивает: "Тату, татусь, а гляди, что я тебе пошила! Махорку в нем носить будешь!" Смотрит Зорян на кривые стежки на мешочке, да дорог ему каждый: мала ведь еще совсем дочурка, а все балует отца подарками. То платок носовой козликами вышьет, то пуговицы к рубахе разноцветные пришьет. По селу пройтись такую одежку не наденешь, а сердцу отцовскому тепло, радостно. Подхватит он манюню на руки и давай целовать да к небу подбрасывать. Э-эх...

Тем временем на окраине, в доме пасечника, отец сына поучал: "Смотри-ка! Не люба она ему! А то, что батько ейный — староста, да двадцать голов скота, да куры, гуси, да земля?! Дурень! Ступай, повинись, скажи так, мол, и так — мого дитенка родила. Я отец! Ярка тебе за то всю жизнь ноги мыть будет да помалкивать! Полюбовниц себе заведешь! Девки рабочие у Зоряна аки яблоки наливные, любая твоей станет, коль захошь!"

Сын переминался с ноги на ногу, но выйти из дома не решался. Не нравилась ему Яра никогда. Больно худа да бледна. Ни снизу, ни сверху подержаться не за что. Вот Васелина, меньшая дочь старосты, огонь! И полна пазуха добра бабского, и ноги крепкие, хоть и короткие, и сзади есть за что ухватить.

Долго еще отец будет сына уговаривать, да не согласится тот на обман. Парень он, может, и не самый видный на селе, но знает, что любит его другая. Каждое утро с думами о ней просыпается, каждую ночь с думами о ней засыпает. Молода еще невеста, но по весне сватать пора. Любовь дело такое: есть — бери да береги, а нет, так и в кабалу лезть нечего. После того, как с невестой на один рушник встанешь и руки лентой алой соединишь, не с приданым в постель ложиться. Хочется поутру счастливым проснуться. А добра молодой пасечник наживет. Руки, ноги, голова — все на месте. Не будет его жена нужды знать. Уж он-то постарается. Главное, чтобы люба была да ласкова. А оттого, что за позор прикрытый Яра ему ноги мыть будет, счастливой жизни не сложится. Благодарность — не любовь.

— Зорян, слышь, Зорян! — подергала старосту за рукав старуха Евлампия. — Запрягай лошадей да поезжай за Ульяной. Не разродиться Ярочке без ее помощи. Совсем слаба стала. А хозяйка леса сам знаешь кто! Может, хоть чуток подсобит горемычной.

— Дело говоришь, старая! — староста поднялся, натянул войлочники, тулуп и, кликнув конюха, велел Бурого запрягать.

Но Ульяна уже правила сани в сторону деревни. Метель притихла. Поземка стелилась под ноги коня сахарной пудрой. Луна освещала долгий путь через лес, и каждый зверь знал: нельзя нынче перебегать дорогу хозяюшке, по важному делу она спешит. Все знали, все понимали, и только большой черный волк, сидя у самого выезда из леса, ждал появления этих саней.

— Пр-р! Стоять, Серко! — крикнула женщина, потянув вожжи на себя. — Ну что, Колодар, совесть заела?

Волк поднялся на лапы и учтиво склонил голову.

— А я тебе разве не говорила, не предупреждала окаянного: не заглядывайся на девок деревенских! Волчиц полон лес! Не хочешь с этого края, приглядись к соседнему!

Волк громко выпустил пар из ноздрей и, припав широким лбом к хрустящему снегу, заскулил.

— Ишь ты! Любовь у него! А если мальчишка крупный, если не разродится и помрет девка, ты, что ли, мать мальцу заменишь? Да в него каждый босяк пальцем тыкать будет и байстрюком обзывать! — Ульяна не сдержала ярость и щелкнула хлыстом по снегу.

Но конь стоял как вкопанный, ни на шаг не сдвинулся, знал: не ему этот удар предназначен.

Волк начал подгребать лапой снег, пряча в него морду.

— Эх ты! Оборотень, он и есть оборотень! Хочешь Ярочку от позора спасти, оборачивайся, иди к ее отцу, руки девкиной проси да кайся! Скажи, мол, по делам торговым отъезжал, потому к сроку не воротился! Приезжай красиво, на тройке с бубенцами, целуй руку батьке невесты, благодари за то, что пригожую девицу воспитал, а потом жену на руках в сани неси! С ведающим договорись, пусть обвенчает вас у всей деревни на виду, чтоб ни одна собака поганого не сбрехала. Вези в свой дом на той стороне леса, что к городу выходит, да живи долго-счастливо! А то, что ты оборотень, уж и так горемычной ясно! Да и любит она тебя, морду наглую, раз плод не вытравила, сберечь решила. Приходила ко мне за травами, хотела, чтоб малыш крепким в утробе рос, переживала. А теперь не успею к полуночи — помрет!

Волк ждать долго не стал. Коль хозяйка лесная на союз человека с оборотнем добро дала, ловить на слове надо, пока не передумала. Хорошо еще шкуру хлыстом не попортила, а то она может. Ух, временами зверь, а не баба! И откуда только взялась? Бывалую из себя строит, а самой-то не боле двадцати пяти лет будет!

Вильнул хвостом Колодар, развернулся да сиганул на радостях в лес. Хлопот ему предстоит нынче много.

Тем временем сани Зоряна приготовили к выезду. И только староста собрался в них сесть, как услышал, что мчит к его дому Ульяна сама, на коня покрикивая. А значит, не придется ей в пояс кланяться, о помощи умоляя.

— Зорян! Открывай ворота! — крикнула хозяйка леса. — Да пусть твой конюх в конюшни моего вороного сведет! До утра я у вас останусь!

— Эй, уяснил, чего велено?! — обратился староста к худому пацаненку. — Чтоб конь ее лучшим овсом был накормлен, вычищен, вычесан, да воды, смотри, с дороги не давай!

Как только Ульяна спрыгнула с саней на землю, паренек метнулся к коню, прихватил за узду и повел в сарай.

— А теперь слушай меня, Зорян! — Женщина встала на верхнюю ступень крыльца и, развернувшись лицом к мужчине, заговорила тихим, но сильным голосом: — Сам знаешь, кто виноват в том, что Ярочка разродиться не может! Сейчас зайдешь к дочери, покаешься, скажешь, как любишь ее, хорошую, и неважно тебе, есть муж у нее или нет! Что в жизни не попрекнешь, а внука воспитаешь, как деду заботливому положено. Понял? И если не согласен со словами моими — домой поеду, а ты к похоронам готовься. Да на жальник мужиков отправь — могилу копать.

Расчет Ульяны был верным. Самое время надоумить отца: языков злых много, завистников и злопыхателей поганой метлой с пути своего не сметешь, а дочь — кровь родная. Кто стакан воды на старости лет подаст да покормит? Ясное дело — не тот, кто сплетни за спиной плел, горя желая.

— Пойдем в дом. Время дорого. Все сделаю, как скажешь. Сам уж понял, что дороже дочерей никого у меня нет. А Ярочка — любимая. Лишь она от жизни счастливой, от любви ответной и осталась.

В сенях сняли тулупы, войлочники обмели от снега, зашли в широкий коридор, а из него в светлую. На большом дубовом столе горела одинокая свеча, перед ней, стоя на коленях, молились женщины. Ульяна и присматриваться не стала, сразу видно, кто чего просит. У старушки в темно-сером платке мысли светлые, добра желающие, переживает за роженицу, как за дочь родную. У мачехи, жены Зоряновой, мысли темные. Ничего доброго в них нет, разве что мечты о том, как хорошо после похорон Яркиных она заживет, да все приданое дочке ее, Васелинке, достанется.

Третьей была сама Васелина. Пятнадцать лет всего, а сложена как баба дородная. Низенькая, но крепкая, развита не по годам, вон как зад книзу тянет. Мысли ее были далеки отсюда. О своем она молилась, о девичьем. С сыном пасечника любовь у нее взаимная. По весне свадьба веселая отгремит, а через год родится двойня девчушек русоволосых да конопатых. Бабы с колен быстро поднялись, Ульяне поклонились, а та подошла, на плечо хозяйке дома руку положила и велела лучшего сукна принести.

— Не жадничай, Федора, — говорит, — неси самый большой отрез, чтоб и на сарафан, и на платок к нему хватило. Да поживей! Сама знаешь, не люблю я ждать веленого.

Федора тенью метнулась к сундуку и, достав внушительных размеров отрез, протянула Ульяне. Спорить с хозяйкой леса — себе дороже. Ульяна, в самом деле, дважды не повторяет, а за ослушание может так наказать, что вовек не забудешь.

— Ты, Зорян, со мной иди, выполняй, что обещал. А вы, — пришедшая строго посмотрела на женщин, — тащите воды горячей и пеленание!

Из-за двери соседней комнаты раздавались слабые стоны роженицы. По тому, как тяжко давался Ярочке каждый возглас, стало ясно: сил у девушки осталось немного, а впереди ее ждет самое тяжкое. Времени терять нельзя. Скоро полночь.

Светлые волосы Яры разметались по подушке, в лице ни кровинки, пальцы судорожно сжимают простыню, а в глазах только страх и печаль.

— Тише, тише, успокойся, — поглаживая ее по твердому животу, сказала Ульяна.

Та и в самом деле притихла, будто бы все само собой закончилось, будто и не рожает вовсе.

— Здесь тебе отец слова добрые сказать хочет.

— Ярочка, доченька моя любимая, прости меня старика за все, прости. Сколько раз укорял, на поводу у Федоры шел. Языки злые слушал. Никогда больше не стану делать этого. Ты только с силами соберись, роди мне внука крепкого, а уж мы его с тобой на ноги поставим. Воспитаем, выучим, коли захочет! Любить его буду как сына родного, как тебя в детстве баловать, на ярмарки в город возить... Слышишь, дочка?

— Слышу, батенька. И говоришь не так, как прощаются. Вижу, веришь, что все будет хорошо. — Она чуть передохнула и продолжила: — А теперь, когда хозяйка леса рядом, и я в это поверила. Спасибо, что не оставила меня в минуту тяжкую. — Девушка схватила руку Ульяны и слабо сжала в своей ладошке.

— Не благодари сейчас, не трать силы. Потом сочтемся.

Зорян напряг плечи. Знал он, что за особые услуги хозяйка леса и плату особую ждет, но денег да добра всякого то не касаемо. Значит, в долгу они с дочкой теперь неоплатном перед ней.

Ульяна развернула отрез, оторвала от него кусочек, на ленточку похожий, и вложила его в руку роженицы.

— Смотри, — говорит, — держи крепко, не вырони. А ты, староста, бери все остальное да иди к соседке черноротой, благодари ее за внука желанного. И радуйся, радуйся, дед! Скоро на руках мальца здоровенького подержишь! Авось и похож на тебя будет! Иди к Устинье, дари отрез да на плечи ей его от всей души твоей щедрой набрось! Непременно на плечи, слышишь?!

Зорян в чем был, в том из дома и выбежал.

— Ох, Ярочка, не люблю я это дело — повитухой работать, а надо. Вот и тебе нынче надо собрать все силы в кулак, слушать меня внимательно и выполнять все в точности как скажу. На, попей. — Ульяна достала из своей сумки бутылек с тонким горлышком и напоила роженицу крепко пахнущим отваром.

Яру поначалу чуть не вырвало, но допила до дна.

Тем временем Зорян соседку от радости чуть не задушил. И благодарил он Устинью по-настоящему, от всего сердца отцовского. У той от удивления глаза на лоб полезли. Может, и почуяла она неладное шестым бабьим чутьем, но опомниться не успела, как староста ей на плечи ткань набросил.

И началось... Устинья обомлела, за низ живота схватилась и давай орать, будто роженица! А сукно ее тело крепче, крепче обматывало, к животу, словно вторая кожа, прилипало. Ох и насмотрелся Зорян! Но уходить из дома соседки не торопился. Сел на край лавки, локти на стол выложил да стал ждать, чем дело закончится. А дело-то недолго и длилось. Может, полчаса, может, более. Притихла Устинья, упала у печи и сном глубоким забылась. Закрыв за собой дверь, новоиспеченный дед вышел во двор, но даже там было слышно, как громко и сильно кричит его новорожденный внук!

"Ай да Ульяна, ай да ведьма! — думал староста, к дому своему поспешая. — Не зря перед ней вся округа на цырлах ходит! Три года всего, как лес приняла, а почету ей, словно век живет!"

ГЛАВА 2

Яра теребила в руке пеструю ленточку. Уж как она ее во время родов в руке сжимала, а на той ни складочки.

— Береги эту ленту как зеницу ока. Поняла? — наставляла Ульяна молодую мамашу. — Пусть она всегда при тебе будет или в таком месте схоронена, о котором только ты знаешь, но на себя не повязывай, пусть никто ее не видит. Она не износится, не порвется, не утонет и даже не сгорит, но от людских глаз прячь.

— Все сделаю, как скажешь, спасительница, — любуясь на сыночка, ответила Яра. — Поняла я теперь, что не на всякую обиду злом отвечать надо. Вон как ты Устинью благодарить велела!

— Э-э нет, милая, запомни: зло должно быть наказано. И неверно говорят, мол, ударили с одного боку, вторым повернись. Нет. Человек человека изводить права не имеет! Даже звери ради удовольствия не убивают. Погляди на малыша своего, разве не должен был он на свет родиться? А ты — не достойна век свой до старости глубокой дожить, как Силы велят?

Ярочка испугано посмотрела на сына и, прижав того к груди крепче положенного, сказала: