Промышленникъ (Агренев-3)

— Ах ты ж!

— Нет, это как же? Каким же образом, господа?

— Феноменально!.. И когда только успели?

"Господи, большие дети! Делов-то — скрытно установить камеру на проходной, да поснимать денек, как они приходят и уходят с работы. Потом поработать ножницами, собирая из дюжины лент одну, не такую уж и длинную. И все, восторга — полные штаны".

Кстати, господа изобретатели тоже не остались равнодушными к собственной работе: Александр Самарский как-то странно моргал, будто бы изо всех сил стараясь не прослезиться, а у Иосифа Тимченко было столь одухотворенное лицо, что заказчику прямо даже становилось и неудобно. За свой, абсолютно невосторженый образ мыслей.

"Да если бы не мой пинок животворящий, они бы и дальше копошились, со своими усовершенствованиями и доработками. Дайте нам возможность, мы справимся за год... Как же! Нет, фотоаппарат действительно получился переносной — вот только кроме него, больше ничего утащить и не получится. Прямо пушинка получилась, ага. Всего каких-то четыре килограмма. Плюс магниевая вспышка. И три сменных объектива. И штатная катушка с пленкой, по виду более всего похожая на бигуди, аж на целых десять кадров. Прямо мечта шпиона получилась: висит, значит, на шее увесистый фотоаппарат, которым можно и документики важные поснимать, а случись такая нужда, так и по голове хорошенько "отоварить". На горбятнике, в специальном рюкзаке повышенной вместимости — остальные причиндалы и "расходники". А в руках руководство пользователя. Всего-то на тридцать страниц — так, самый минимум. Ну уж нет, вы от меня так просто не отделаетесь!".

Справедливости ради нужно отметить, что отделываться от князя Агренева ни один из изобретателей даже и не помышлял. Наоборот! Впервые вкусив неограниченного финансирования (связанного, увы и ах, с довольно строгим контролем и отчетностью), работы на отличнейшем оборудовании с первосортными материалами, а так же полного материального достатка, они и дальше желали сотрудничать. Вернее не сотрудничать, а просто, плодотворно и с полной самоотдачей работать по всем своим специальностям (русский изобретатель существо многогранное, ага), причем именно в Русской Оружейной компании. А перед этим не менее просто подписать бумаги, которые кое-кто из изобретательской и инженерной братии уже успел поименовать Контрактом Агренева.

Погас свет на экране, вновь появились трепетные язычки пламени на кончиках витых восковых свечей... Взгляды и головы всех присутствующих как по команде повернулись к Александру.

— Господа. Позвольте поприветствовать вас в начале новой эры. Эры кинематографа!

Глава 7

Ночь... Благословенная тьма, укрывающая людей своим покрывалом тишины и покоя, дарующая им отдохновение сна. Или время. Без помех поворошить свои мысли и воспоминания, упорядочить их, и разложить в правильном порядке. Один из постояльцев Ковенской тюрьмы коротал свои ночи именно так — вспоминал и думал. Не мешали ему ни холод, веющий от стен камеры, ни жесткий лежак, никогда не ведавший на себе матраса, или хотя бы сена. И даже раскатистый храп других арестантов воспринимался чем-то незначительным, вроде писка комара над ухом. Лучше уж храп, чем их попытки его разговорить, или даже завязать знакомство. Ночь, полная тягостных мыслей, крепкий сон днем — последние три дня не тревожили даже допросами, да и адвокат что-то позабыл... Неважно. Главное он знал, и свято в это главное верил — командир своих не бросает! Именно эти слова Демид раз за разом повторял, когда на сердце приходила тоска. В эту же ночь она давила особенно сильно. Седьмая ночь в камере. Долгая, длинная, бессонная...

Зато утренняя побудка вышла — лучше и не придумаешь. Едва слышно забренчала связка ключей в руках надзирателя, глухо проскрежетал замок, и отворившаяся ровно наполовину дверь пропустила в камеру очередного ее постояльца. Пока проснувшиеся "аборигены" (до завтрака-то еще полчаса, самый сладкий сон досмотреть мешают) таращились на непонятное пополнение, внешний вид коего вводил их мысли в полный раздрай, новичок без особой спешки осмотрелся. Хмыкнул, заметив специфический предмет, который некоторые заключенные именовали весьма поэтично и возвышенно Марьей Ивановной, а те, кто не обладал тонкой душевной организацией, обзывали обидно и просто — парашей. Повел носом (но морщиться не стал, ибо воняло в пределах допустимого), и продолжал всматриваться в сумрак камеры до тех пор, пока не заметил широкую спину в черном бушлате. Опять хмыкнул, привычным жестом поправил ЗОЛОТУЮ запонку на левой руке, и под тремя десятками взглядов неспешно прошествовал в угол камеры. Именно прошествовал — до крайности вальяжно и неторопливо, словно бы и не в тюрьме находился, а так, гулял себе по городским улочкам, в знойный летний день. Дорогущая одежда, уверенно-ленивые движения, и полнейшее пренебрежение к остальным собратьям по жизненным невзгодам — все это выдавало в нем птицу высокого полета. А раз так, то и прегрешения у такого господина могли быть только одни. Вернее одно, но во всем его многообразии и сложности — а именно мошенничество. Сразу становилось понятным и его высокомерие, дополненное господскими замашками. Ведь одно дело вытряхнуть кошелек у какого-нибудь пьяного (ну или трезвого, невелика разница) недоумка — с помощью зуботычины, ну или там показав ножик-режик. С такой работенкой любой вахлак справится, тут особого ума не надо. И совсем другое дело, когда этот же кошелек добровольно раскрывают на всю ширь и глубину, да еще и слезно поблагодарят за то, что их денежками не побрезговали. А потом пригласят заходить еще, коли желание будет. Тут и голова соответственно моменту соображать должна, и язык должен быть подвешен как надо. Связи там всякие, знания господские — какой вилкой рыбу ковырять, а какой в котлету тыкать, танцульки-стишки... Одним словом, ума прямо-таки палата должна быть. Царская, ага. Странно только, что такую важную птицу к обычным воришкам да убивцам определили, обычно им хоромы куда как лучше отводят?..

— Ох!

"Не заметив" выставленной в проход между нарами ноги, новенький спокойно на нее наступил. И без малейших угрызений совести отдавил, всей своей немаленькой тушей. После чего, судя по легкому хрусту в ступне, "забывчивому" светил тюремный лазарет — то есть чистые простыни, много света и улучшенное питание. Остальные, по всей видимости, таких блестящих перспектив не осознали, так как проход моментально освободился от всего, на что только можно было бы наступить.

— Погуляй немного, доходной.

Жилистый арестант гневно вскинулся, и совсем было хотел отказать (вернее послать, далеко и надолго), но под взглядом просителя удивительно быстро увял, и резво освободил нагретое место. Подскочил и его сосед, вечно хмурый бугай в странной, но удивительно удобной черной одежонке. Уж как только не пытались у него вызнать, где можно обзавестись такими шикарными вещичками — все отмалчивался, ирод. Одно слово — душегубец и жмот, ни себе, ни людям! Правда в этот раз вся его хмурость да неприветливость куда-то подевалась — наоборот, глаза так вылупил, словно собственноручно заделанного покойника рядышком увидал.

— Ваше?..

Уже вся камера проснулась, и с немалым любопытством наблюдала за встречей старых знакомцев. Да что там немалым — большим, очень большим любопытством, аж уши шевелились. Скучна арестантская жизнь на события, ой как скучна, а тут такое счастье привалило!

— Наше, Демид, наше. Не спится?

— Никак нет, командир! А?.. А вы как здесь?

— Да вот, в гости к тебе решил зайти.

С изрядным сомнением поглядев на отполированные доски лежака, так и оставшийся пока безымянным мужчина достал из внутреннего кармана газету. Аккуратно ее расправил, постелил, и только после этого соизволил приземлиться на нары сам.

— Ну что, как оно? Обзавелся тут новыми приятелями? А то, поди, и друзей завел, среди сокамерников да надзирателей, а?

Вопрос сопровождала легкая улыбочка, да и голос звучал неопределенно — то ли спрашивают, то ли укоряют.

— В гробу я их видел, и тех, и других.

Странно они выглядели вместе. Один — заросший недельной щетиной, в мятой одежде непонятного покроя, и непонятно чему радующийся. Второй выглядел и вел себя как какой-нибудь благородный, был одет как записной франт, гладко выбрит и причесан, да к тому же сохранял удивительнейшее спокойствие.

— Первых наверняка, а вот вторых — вряд ли.

Франт покачал головой, словно что-то вспоминая, и повторил опять:

— Да, вряд ли.

Его собеседника волновало совсем другое.

— Сильно я вас подвел, вашбродь?

— Это с чего бы?

— Так я человека убил...

— Ну, убил и убил. В первый раз, что ли?

Камера словно вымерла, прислушиваясь к негромкому диалогу двух... Подельников?

— Так-то ж на службе, по приказу.

— А теперь ты где, на деревне у бабушки? И сейчас выполнял приказ, то есть, действовал согласно должностной инструкции. Так что весь спрос с того, кто ее составлял. Если более конкретно, то с меня. А ты сходишь на исповедь, примешь епитимью, немного пожертвуешь на благие дела — и все. Словом, как обычно. Понял?

— Понял. Только это. А как?.. Ну, теперь?

Несмотря на сложную формулировку, вопрос поняли правильно.

— Теперь? Будет суд, на котором тебя будет защищать очень хороший адвокат. В самом худшем случае отправишься в Сибирь. Ненадолго. Кстати, у меня и там тоже есть, что экспедировать. Будешь ютиться с женой и детьми в собственном двухэтажном домишке на полудюжину комнат, получать зарплату и командировочные, и спокойно заниматься привычным делом. В САМОМ худшем случае.

Демид оживал прямо на глазах, а вера в командира и так не пропадала. Его сиятельство еще в отряде доказал, что о своих заботится, и никогда не бросает. Никогда!

— Кстати, тебе еще штраф с премией полагается. За что штраф, объяснять надо?

— Э?..

— Связал бы покойничка вовремя, здесь бы не оказался. Не говоря уже о том, что тот мог Игната толкнуть не голой рукой, а ножом. Аккурат в почку бы и пришлось. Так что тысячу рублей с тебя долой — за нарушение инструкции.

Благодарные слушатели и так молчали, а услышав про такие страсти (и деньги), вовсе онемели. Убийцу наказали не за то, что убил, а за то, что при этом какие-то там правила нарушил!

— Премия, две тысячи. Товарища все же защитил, побег задержанного предотвратил. Пусть и несколько кардинальными мерами, хе-хе. Пять сотен тебе в плюс. Остальное страховщики накидали, так сказать, в благодарность за меткий выстрел. Твоя пуля помогла им сильно сэкономить на страховых выплатах по кражам. Вот и расщедрились. Ладно, что-то засиделись мы с тобой, а дел еще много.

Мужчина в непредставимо дорогом костюме поднялся, и спокойно дошел до массивной двери. Оглянулся, насмешливо изогнув бровь, дождался, пока его нагонит замешкавшийся подельник (в этом уже никто и не сомневался), и легонько бухнул в дверь кулаком. К невероятному охре... Изумлению всей арестантской братии, их сосед по нарам спокойно вышел вслед за непонятным франтом. Все! Больше они этой странной парочки никогда и не видели. Зато слухи по "тюремному телеграфу" пошли один страшнее другого. Разнились они от рассказчика к рассказчику все больше и больше, но все же кое в чем схожесть имели. Первое — в Русской оружейной компании платят премию за каждого убитого, и служат там в экспедиторах такие душегубы, что просто жуть! Им что курицу зарезать, что человека удавить, разницы почитай что и нетути. Второе — отпускают этих нелюдей потом без суда и следствия, да еще и в камеру к ним знакомцы заходят и выходят, прямо как к себе домой. Ну и третье, что логично вытекало из первых двух — промышлять на железной дороге становилось слишком опасно. Этак полезешь в вагон, а там башку прострелят, уши отрежут для отчетности, и тело где-нибудь на перегоне скинут, чтобы значит, без лишней мороки. Или вообще, "мокроделы " эти, сами в вагон кого подходящего затащат. И того. Тышшу рублев за голову! Тут и святой не удержится, куда уж нам, многогрешным... Вот такие вот дела.

А князь Агренев и его экспедитор миновали несколько решеток, втрое больше постов с надзирателями, и вышли на свежий воздух. Воля! Всю сладость свежего ветра и чистого неба над головой, поймет лишь тот, кто хоть пару ночей полежал на арестантских нарах.

— Идешь прямо и никуда не сворачиваешь. Через квартал будет мелкая гостиница под громким названием "Отель". Назовешь там свое имя-фамилию, проведут в номер. Все твое там, приводи себя в порядок, жди меня. Вопросы?

— Никак нет, командир!

Глядя вслед Демиду, рванувшему торопливой трусцой к вожделенной бане и мыльно-рыльным принадлежностям, Александр задумчиво протянул.

— Это хорошо, что нет.

Поглядев на свои наручные часы, освободитель экспедиторов с большим неудовольствием обнаружил, что рискует стать опозданцем. Ну или опоздуном. Что так, что этак — все одно нехорошо-с!

— Извозчик! К дому уездного предводителя. Знаешь, где это? Ну так гони, рубль сверху!

За два дня до этого...

Услышав напористый стук в дверь, коллежский советник Ферапонтов проклял тот день и час, когда ему в руки, и соответственно в производство, попало дело о стрельбе и убийстве на железнодорожной станции Ландварово.

— Вы позволите?

Столичный адвокат обладал тактичностью носорога, вежливостью голодного льва и обаянием очковой кобры. Все это дополнялось большим профессиональным опытом, так что общение с ним давалось провинциальному служителю Фемиды очень... Сложно, скажем так.

— Разумеется.

Проследив за тем, как заняли его стул для посетителей, а с ним и часть собственного стола (портфелем, одна стоимость которого уже вызывала язвительную изжогу), следователь счел, что пора переходить к делу.

— Итак, чем могу?

— Один момент-с. Вот, прошение моего клиента.

— Так-с. Освободить до суда, под залог? Хм!

— Именно-с. Я уже переговорил с вашим начальством, они возражений не имеют. Какую сумму вы определите залогом?

Как же хотелось скромному служащему Следственного отделения выгнать вон этого напористого, и раздражающего своей вежливой наглостью типа! Увы. Нельзя. Зато можно слегка помотать нервы, ну или хотя бы попробовать это сделать.

— Не будем торопиться, Николай Платонович. Освобождение под залог применяется обыкновенно к заключенным вполне благонадежным, показавшим себя с лучшей, так сказать, стороны. Вашего же клиента к таковым отнести довольно-таки затруднительно.

— Отчего же, позвольте полюбопытствовать?

— Ну, хотя бы на том основании, что со следствием в моем лице ваш подопечный не сотрудничал — а это, знаете ли, одно из необходимейших условий.

— Молчание моего клиента первые два дня легко объяснимо — после всего произошедшего, он находился в глубочайшем шоке, и полном смятении мыслей и чувств. Впрочем, насколько я помню, после моего прибытия все устроилось, причем самым наилучшим образом?

Следователь непроизвольно поморщился. В полном смятении чувств, как же! Поначалу изображал немого и глухого, а как пообщался с этим Карабчевским, так сразу и чувства в порядок пришли, и говорить начал. То, что ему адвокат в уши нашептывал.