Ичиби-но-Тануки

Маленький красноволосый мальчик с пронзительными зелеными глазами и иероглифом "Любовь" над левым глазом стоял посреди бескрайней пустыни.

Он не помнил, как оказался здесь, ведь за все пять лет своей жизни он ни разу не покидал дворца, в котором за ним всегда кто-нибудь приглядывал. Даже о таком понятии как "пустыня" мальчик узнал от няни, когда поинтересовался, что же находится за окружающими родную деревню горами. "Бескрайнее море песка", — как она тогда сказала. Особенно интересным был тот факт, что слово "море" она объясняла как "пустыню", в которой вместо песка вода.

Несмотря на такое непонятное объяснение, мальчик узнал пустыню в той картине, что каждую ночь являлась ему во снах: от края до края раскинувшийся песчаный покров, перетекающий под порывами раскаленного ветра, и, как-будто, живой.

Этот негостеприимный бескрайний мир нравился мальчику гораздо сильнее, чем реальность, в которой, при общей благопристойности, люди делали его жизнь невыносимой. Холодные взгляды, сухие фразы, отсутствие (в лучшем случае) эмоций... не та атмосфера, в которой будет приятно жить ребенку.

Однако в этот раз Гаара, а именно так звали мальчика, не был уверен, что это сон, ведь еще ни разу в своем сне он не ощущал своего тела. Жара и сухость, мелкие царапинки от быстро мчащихся песчинок, — все это было, но ощущения тела всегда отсутствовали.

Во все стороны простиралось бескрайнее желтое "море". Еще в самом начале постижения слов мальчик попытался представить место, где столько же воды, как и песка в его снах... но не смог. В его родной деревне вода была драгоценностью и жизнью одновременно, поэтому подобное разбазаривание живительной влаги даже в мыслях воспринималось мальчиком как что-то неправильное.

Гаара знал, что в пустыне, особенно, когда солнце висит прямо над головой, без защитной одежды можно очень быстро получить ожоги, а что такое ожог мальчик уже успел выяснить, однако неприятных ощущений не было. Он, понимал, что ему должно быть очень жарко, но он ощущал лишь тепло, а должный быть обжигающим ветер казался прохладным.

Повинуясь непонятному чувству, мальчик пошел вперед, хотя разницы никакой вроде бы не было, и каждый шаг приближал его к странной темноте у самого горизонта. Чем ближе он подходил, тем громче становился жуткий низкий гул, идущий из этой тьмы, заслонившей уже пол-неба. В какой-то миг Гаара узнал описание хабуба — ужасной песчаной бури, что несет смерть за пределами окружающих деревню гор, и испугался.

А испугавшись — проснулся.

* * *

Наконец-то.

Сколько времени уже прошло?

Сейчас это уже не важно.

Носитель наконец-то смог попасть сюда, жаль только, не дошел.

Но все же я смог дозваться его.

Мягко, аккуратно, а не так, как делал это сошедший с ума Шуукаку.

Все же, я — не он, хоть и занял его тело.

Ничего.

Теперь осталось только ждать, ведь процесс уже запущен.

Скоро носитель придет ко мне.

А пока можно вздремнуть под убаюкивающий рев бушующей стихии.

Лежащий в скрывающем сумраке самого ужасного пустынного явления огромный енот поудобнее переложил хвост и вновь погрузился в сон. Его время еще придет.

* * *

Честно говоря, я так и не могу вспомнить момент, когда я, как говориться, "попал". Последним воспоминанием является шуточное сравнение Лето Атрейдеса с Сабаку-но-Гаарой. Два "короля пустыни". Не то, чтобы я был заядлым фанатом, но после очередного пересмотра "Детей Дюны", воспоминаний о более жизненном книжном мире Аракиса как-то сами наложились на обрывочные сведения о Деревне, сокрытой в Песке, и маленьком мальчике, являющимся носителем демона.

Потом — провал.

А за провалом оказались короткая победоносная схватка с чем-то безумным, пытающимся подавить мою личность, и десять лет заточения в однообразной пустыне.

Сколько я читал фанатских произведений, в которых великий попаданец вселялся в сильнейшего из биджу — Кьюби-но-Ёко, а вот мне достался слабейший, да еще и сошедший в каноне с ума на почве кровавой ярости Ичиби-но-Тануки. Шуукаку. И в отличие от старшего брата я познал настоящее одиночество — в отличие от Лиса, у которого была целая династия джинчурики, у Шуукаку после того древнего старца, воспоминания о котором почему-то затерлись, были года сидения в бутылке. Да-да, той самой, с которой потом таскался канонный Гаара.

Как джинн, ей богу.

Вот и мне не повезло попасть в безумного Енота, когда он сидел в этой самой бутылке.

Очешуеть совсем! Чтобы не сойти с ума, как и мой предшественник, только уже на почве информационного голода, я в самые опасные для себя моменты начинал считать песчинки — в этой бескрайней пустыне-тюрьме такое занятие может занять надолго.

Когда же приступы проходили я начинал вспоминать. Нет, я не пытался вспомнить, кем я был, или узнать какие-нибудь древние техники из памяти Енота — я старался вспомнить канон, в котором мой носитель появляется на чуунинском экзамене, а также все те фанфики (и не только), которые когда-либо читал. Зато теперь, в этой пустыне, появился Енот, который, проснувшись, каждый раз заводит очень правильную мантру.

Я не должен бояться.

Останусь лишь я.

С учетом того, что все годы до перезапечатывания я боялся потерять рассудок... очень полезная мантра, хотя мне хватило бы первых трех предложений.

Еще я вспомнил, что все попаданцы в Кураму рано или поздно изменяли свою форму до вполне себе гуманоидной, но, видимо, я такой необычный. Я не помню ощущения человеческого тела — их просто забивает реальность с четырьмя лапами и отсутствовавшим в прошлом хвостом. Поэтому кроме попыток хоть как-то передвигаться на задних лапах, опираясь на хвост, у меня ничего не вышло... а ведь как здорово все сложилось бы!

Помимо того, что биджу — демоны, причем, демоны, рожденные в этом мире, а потому имеющие с ним крепкую связь (именно это, оказывается, позволяло перерождаться через несколько лет после смерти), так и тело по сути является уплотненной до псевдоплоти демонической чакрой (вторая причина перерождений). То есть я являюсь чисто энергетической формой существования, у которой стоит непреодолимый барьер на нижней планке "плотности". Но только нижней.

Это означает, что если увеличиваться я могу до определенного предела, то "уплотниться" еще сильнее, чем я являюсь на данный момент мне ничто не может помешать... кроме того, что уплотняться, как мне казалось ранее, просто некуда. О том, что есть куда я узнал много позже, когда до меня все же дошло, что ставшая гораздо ближе земля — не плод моего воображения, а результат усиленных тренировок.

Это, и многое другое я узнал в момент перезапечатывания, когда у меня был доступ к информационному полю этого мира. Да уж, а я считал это фантастикой даже несмотря на собственно фантастическое состояние. Та самая связь с родным миром, как оказалось (откопал-таки в дырявой памяти Енота), позволяет биджу быть, так сказать, в курсе событий. Правда, чтобы узнать что-то более приземленное, чем движение тектонических плит, нужно знать, что спрашивать.

В тот раз мне повезло, потому что моей мыслью при соприкосновении с миром было: "Что тут вообще происходит?".

Помимо всяких глупостей вроде засухи в стране Чая и увеличения приплода скота в стране Травы, я узнал, что таки да, мой новый сосуд оказался Гаарой, что Курама оказался запечатан на две недели раньше меня (ху-ху, неудачник, хотя мне ли это говорить), что Треххвостый Исобу находится на перерождении (Ягура еще не являлся Мизукаге, да и в каноне он, вроде бы, не сразу стал джинчурики, хотя я могу и ошибаться). Остальные вполне спокойно обретались в своих сосудах, которые подобно Узумаки создавали целые династии носителей. Правда, в отличие от красноволосых долгожителей, прочие носители очень быстро приходили в негодность, хоть с каждым новым поколением это проходило.

В общем, по "геополитике Хвостатых" на тот момент я успел узнать, а вот подробностей особых не было.

Еще три года я активно просеивал здешний песок на наличие каких-либо ментальных закладок, про которые так любили писать авторы фанфиков, но потом пришел к выводу, что основной закладкой Гаары должен был стать канонный Шуукаку. Правда, как отец мальчика собирался контролировать того психа, в которого мог превратиться его сын...

Вот и еще один забавный момент — в каноне Четвертый решил запечатать в младшем ребенке Шуукаку, чтобы сохранить геном Магнетизма (точнее — его подобие) и, соответственно, власть клана Сабаку в Суне. Шутка же заключается в том, что как раз у младшего (хотя может и у остальных — не в курсе этого момента) талант к Магнетизму, просто мамка у Гаары из Узумаки, а они взрослеют медленнее обычных людей, поэтому и геном был в "спящем" состоянии.

Зато запечатав меня в сыне, Четвертый инициировал Джитон на мою "стихию" — песок. Вот и получается, что Третий управлял железным песком, Четвертый — золотым, а Гаара — обычным. И я не уверен, что это хуже — по-крайней мере даже на морском дне у мальчика будет чем сражаться. А летать он и сам бы научился.

И вот, спустя два года еженощного "зова", который я облек в сны о пустыне (а по сути — показывал мальчику его же внутренний мир), я смог добиться некоторой синхронизации, из-за которой Гаара попал сюда "во плоти", если это можно так обозвать.

Жаль, только, что он испугался моей нерукотворной бури. Теперь, когда я где-то в полтора раза меньше канонного Шуукаку, у меня проявился "второй уровень" песчаной защиты. И если "первый уровень" серьезно ослаблял физические повреждения, то "второй" уже был атакующего типа — если уж обычный ветер с песком стачивает скалы, то какой эффект от вращающихся с невероятной скоростью песчинок, что представляют собой мою бурю.

Да... а пока можно вздремнуть — появление носителя встряхнет этот мир и разбудит меня.

* * *

С каждой ночью, что он проводил в бескрайней пустыне, Гаара все ближе и ближе подходил к хабубу. Что-то влекло его, но страх перед буйством стихии каждый раз заставлял мальчика проснуться.

Он более подробно расспросил всех, кто присматривал за ним, об этом явлении, и теперь знание о стесываемом с костей мясе, удушении песком, погребении под дюнами и прочих "радостей" встречи со стихией. Но с каждым разом мальчик подходил все ближе и ближе.

Хабуб не двигался с места — это Гаара почувствовал еще в свой третий сон, — он лишь преграждал путь или скрывал в себе что-то, к чему влекло мальчика.

И вот, спустя месяцы, Гаара стоит вплотную к ревущей стене бури. Его глаза выхватывают мелькающие песчинки, несомые ветром с такой скоростью, что рассказы о очищенных бурей скелетах кажутся правдой.

Три дня мальчик не может побороть свой страх. Не может шагнуть вперед. Эти три дня ребенок был раздражительным и грубым в реальном мире, отчего к холодности окружающих добавился еще и страх. Сильный страх.

В голове же его вертится непонятная мантра, слышащаяся ему в вое ветра:

Я не должен бояться.

Я позволю ему пройти через меня и сквозь меня.

И, наконец, Гаара решился. Он вытянул руку и по локоть засунул её в яростную стихию. Боли не было — лишь легкое покалывание от попадавших в руку песчинок. Они пролетали насквозь, но при этом рука оказалась целой и невредимой.

И тогда мальчик шагнул в хабуб.

Он успел сделать всего несколько шагов, когда свист ветра изменился, и песчинки начали слетаться куда-то в центр, превращаясь в огромную песчаную фигуру животного. По желтой поверхности этой фигуры шел красивый узор из разноцветного песка — пересекающиеся, свивающиеся сменяющиеся красные и белые линии. Узор мелом красной глиной, которыми были отделаны некоторые комнаты дворца, на узоре стандартного суновского песчанника.

Гаара с восхищением разглядывал статую, пока статуя не повернула голову и не посмотрела своими огромными глазами со звездообразной радужкой прямо на него.

— Приветствую, носитель, — только и успел услышать мальчик, прежде чем проснуться.

* * *

Ойя-ойя! Он опять испугался! Сколько же можно-то? Пройти сквозь бурю он решился, а как с огромной статуей поговорить, так сразу в кусты.

Ну это я от нетерпения. Гаара — ребенок маленький, ему простительно. Думаю, еще разочек надо дать ему шагнуть в стихию, а потом можно начать самому встречать мальчонку где-нибудь около точки его появления. Все-таки лежка "в далеке" была выбрана не оттого, что я прикован или еще чего, а потому что Гаара должен привыкнуть к пустыне. Ходить по ней, дышать ею. Ему нужно многое о ней узнать, чтобы меняться внутренне.

Например, я не могу здесь вырастить кактус, хоть и знаю, как он выглядит, чем питается и каков он на вкус (человеческое детство — такое детство). Это не мой мир. Зато Гаара может, но он должен не только хотеть, но и понимать суть. Ведь с кактусом здесь появятся и водоносные слои, от которых будет кормиться растения, потом он сможет вырастить пальмы и создавать оазисы. Внутренний мир предыдущего джинчурики Шуукаку выглядел как множество оазисов, разделенных небольшими полосами песка. Зелень от края и до края, хотя живности в этом рае не было никакой. Это вам не канализационный лабиринт Наруто.

И вот теперь малыш преодолел страх песчаной бури. Негоже королю пустыни бояться пустыни, какой бы опасной она ни была.

Четвертый не обучает своего сына как должно. Не знаю, виной тому страх за сына, страх за оружие деревни или за оружие клана, но ребенок всю жизнь не покидал дворца Каге скрытой в Песке Деревни. А предыдущий носитель был пустынным монахом — одним из немногих, что воспринимали пустыню как уравновешенную систему, скорее, а не как "бесполезные территории страны Ветра". Будучи монахом, прошлый джинчурики постигал жизнь пустыни, жизнь в пустыне и различные приметы.

Если кактус сворачивает бутоны, а снующие вокруг него жучки зарываются поглубже, если воздух будто застывает, то грядет буря. У монахов даже свой способ был, как пережить самум, но Шуукаку он был неинтересен, поэтому я знаю только о его наличии.

Ничего, скоро Гаара созреет для разговора, и все наладится. Если обучать мальчика не берется никто из шиноби деревни, то этим займусь я. Надо же на что-то расходовать уготованную мне вечность?

* * *

— И вновь приветствую тебя, носитель, — сказала маленькому Гааре песчаная статуя на следующую ночь.