— Но как же... — оторопела от этих признаний я. — Ты ведь умер! Тебя застрелили!
— Умер, — легко согласился вампир. — И похоронен на городском кладбище, там, где закапывают самых бедных. Как и ты, моя дорогая. Я попросил, чтобы твою могилу поставили рядом с моей: так гораздо лучше смотрится, не находишь?
— Не шути так! — взмолилась я, чувствуя, как холодею от бездушных разговоров о кладбище и могилах.
— А я не шучу, моя девочка, — возразил вампир. — Всего лишь рассказываю тебе, как было дело.
— И как оно было? — нахмурилась я, вспоминая давний разговор напарника с нашим начальником — тот самый, состоявшийся сразу же после нашего первого спасения. — Если ты попал в полицию, то как тебя обратил твой наставник, он же не хотел вмешиваться в человеческие дела?..
— А, ты слышала тот разговор? — небрежно заметил вампир. — Всё верно, только даже очень старые не-мёртвые могут попасть в беду и задолжать людям услугу.
— Задолжать? Услугу? — непонимающе переспросила я, пытаясь понять, что же всё-таки могло быть для вампира столь же важным, что и ученик — учитывая их обычную привязанность друг к другу...
— Жизнь, — просто ответил на мои мысли напарник. — Учитель тогда вернулся из путешествия, и не успел освоиться в выбранном городе, кажется, это был посольский городок к востоку от столицы Остриха. Тогда канцелярия крови добилась разрешения устроить масштабную облаву, и учителю не повезло. Люди с рябиновыми крестами преследовали его по пятам, не оставляя шанса спрятаться на день, а утро уже приближалось. Наставник успел вбежать в дом дейстрийского посла, но, конечно, обратился не лично к нему, а, по правде сказать, буквально к первому встречному. Понимаешь, Ами, за ним следили, и все дома поутру подверглись бы обыску, спрятаться без человеческой помощи нечего было и думать. Кто мог знать, что отзывчивый человек окажется тайным сотрудником бюро?
— Никто не мог знать, — согласилась я, весьма обескураженная услышанным. Рисковым был человеком тот сотрудник бюро, если согласился спасти от неминуемой расправы вампира — который не мог не признаться, кто он такой, иначе бы человек не оказал ему всей необходимой помощи. Вот так вот по доброй воле спасать совершенно незнакомого вампира, когда его так легко выдать преследователям, едва не-мёртвого сморит дневной сон?
— Тогда в бюро ещё жили по законам чести, — улыбнулся напарник. — Наставник прибыл с частью дейстрийского посольства к нам на родину и уступил настояниям нового друга остаться там — обещав всяческую помощь за оказанную ему неоценимую услугу. Время от времени к нему обращались с различными деликатными просьбами... которые учитель по большей части отвергал: не в его возрасте, говорил он, учиться замки вскрывать да документы подделывать. Не качай головой, Ами, это правда, не знаю, почему, но и наставник, и Мастер, и хозяйка лена говорили мне — взрослый вампир не способен учиться. Он может запомнить что угодно, может "украсть" какой-нибудь навык из памяти своей жертвы, но вот учиться самому, как это делают люди... В бюро безопасности не нашлось желающих поделиться с моим наставником своим опытом, так сказать, напрямую, и ему удавалось довольно ловко обходить многочисленные просьбы рассчитаться со старыми долгами... пока кому-то особенно бойкому не пришла в голову мысль попросить старого вампира "сделать" для бюро молодого...
— И он сделал тебя? — уточнила я, поражаясь цинизму своих коллег. Разве так можно — убить человека только ради того, чтобы получить особенно ценного сотрудника?!
— Ами, девочка моя, это было полсотни лет назад, все тогдашние работники бюро если не умерли, то уже на пенсии, — засмеялся моему возмущению напарник. — И — ты не права, наставник не согласился на такую сделку. Во-первых, это в самом деле выглядело вдоволь подло, а во-вторых — не в обычаях вампиров делить своего воспитанника с кем-то ещё. Нет, учитель не согласился... поначалу.
— И что же изменилось? Наши коллеги нашли способ уговорить твоего учителя, так? Напомнили о долге или чем-то припугнули?
Вампир нахмурился, и я тут же пожалела о своих дерзких словах, однако, к счастью, напарник был слишком увлечён воспоминаниями, чтобы всерьёз сердиться.
— Ни то, ни другое, моя хорошая, ни то ни другое. Всё было гораздо проще... — отозвался не-мёртвый и надолго замолчал.
— Видишь ли, — продолжил он после томительной паузы, — в той перестрелке мне прострелили лёгкое, и я мог ещё долго подыхать на больничной койке, если бы не учитель. Он заметил меня ещё раньше, и всё собирался обратить, но откладывал — не хотел извиняться перед людьми, уговаривавшими его создать ученика для работы в бюро. Ну и... когда я попался, выбора у наставника уже не было. Он ворвался к своему другу — среди ночи, подняв ото сна, — и заявил, что или ему отдадут выбранного ученика, или бюро может забыть о своей идее воспитать не-мёртвого сотрудника. Бюро почло за благо согласиться, тем более, наставник заверял, что во второй жизни принципы и убеждения первой не играют роли. Пришлось соглашаться, узнать-то было не у кого, а получить в своё пользование вампира казалось слишком уж заманчивым...
— А это неправда? — тот же осведомилась я, вспоминая истерику Греты относительно убитых слуг и слова вампирши в красном платье относительно мести бывшему мужу. — Вы сохраняете свои убеждения, привязанности и антипатии и после смерти? Ой, я хотела сказать...
— Не надо, — остановил меня напарник. — Пускай будет "после смерти", зачем искать лишние слова? А насчёт убеждений и прочего — и да, и нет. Чаще всего остаётся одно-два, самые сильные, как у твоей знакомой — ненависть к мужу, у Греты — страх перед Бломелем, у учеников Мирона — привязанность друг к другу. Остаётся и даже разрастается до размеров мании, вытесняя все остальные эмоции — из прежних, конечно.
— И у тебя — тоже осталось? Что именно? — не сдержала любопытства я. Вампир улыбнулся, но отвечать не стал, вместо этого продолжил рассказ:
— Когда наставник с другом из бюро пришли в больницу, я был уже совершенно безнадёжен, и врачи к утру постановили пустить мне кровь — тогда ещё это считалось средством против всех болезней, даже пули в лёгком. Отравления, ранения, ушибы, болезни лечились одинаково — выпускали "дурную" кровь и ждали, пока организм выработает новую, чистую и здоровую.
— Ты шутишь! — ужаснулась я. — Не может быть, чтобы никто не заметил, насколько это опасно и бесполезно!
— Не шучу, моя девочка, — возразил вампир. — Я ещё застал этот метод в действии, правда, в дорогих клиниках от него отказались, да только в тюрьме очень уж хорошие врачи не работают, глупенькая. Да и подумай сама, всё лучше — быстро умереть от потери крови, чем медленно умирать от раны, а?
— Перестань, — помертвевшими губами прошептала я, не в силах поверить в подобную жестокость.
— Одним словом, — как ни в чём ни бывало продолжил вампир, — наставник задурил всем головы, прошёл в палату, где я был предоставлен самому себе — и, как было договорено с ночным дежурным больницы, "пустил мне кровь". Разумеется, я от этого умер.
— Нет! — не удержавшись, воскликнула я. — Не может быть, нельзя же...
— Почему нельзя? — с холодком возразил вампир. — Как тебе сегодня говорила Грета — только так и можно. Наставник сделал из меня такого же, каким был сам, а после ушёл, предоставив персоналу засвидетельствовать мою смерть. Тогда люди умирали без бюрократических проволочек, и к утру мой труп уже не должен был занимать койку, предназначенную для живого больного, так что меня быстренько выписали на тот свет... и я успел спрятаться до восхода солнца. Всё-таки в первый год оно удивительно неполезно для вампиров, новичкам приходится осторожничать. Вот так Беренгарий и умер, моя девочка, и я время от времени хожу на свою могилу, чтобы крепче это запомнить.
— Но почему ты тогда?.. — растерялась я, не вполне уверенная, стоит ли задавать столь нелепый вопрос. После жуткой истории о лечении, которое предлагалось несчастным ещё полвека назад, после рассказа о клятвах, верности, долге и взаимном обмане — после всего этого мой вопрос казался едва уместным.
— Почему я не стал брать другое имя? — проговорил вместо меня напарник. — Только не смейся, моя хорошая, но всё очень просто. Я слишком гордился своим собственным, а в бюро меня всё равно никто ни с кем не перепутал бы.
Я нервно хихикнула от поразительной... нет, не простоты, а мальчишеской гордости, которую услышала за этим объяснением. Кто знает, может быть, самомнение и убеждение в своей уникальности и было тем единственным чувством, которое напарник вынес из человеческой жизни?
— Вполне возможно, дорогая, — сухо ответил вампир и принялся менять подсохшие цветки на свежие, которые он аккуратно доставал из захваченного из аптеки пакетика и — по его словам, для ускорения процесса — облизывал прежде чем налепить мне на кожу. Нельзя сказать, чтобы меня радовало подобное лечение, однако напарник, ещё принеся меня в комнату, наотрез отказался выслушивать какие бы то ни было возражения и, пользуясь своей властью надо мной, запретил мне спорить на эту тему. Думаю, не стоит объяснять, как мало у меня было возможностей что-либо противопоставить вампиру, способному взглядом остановить меня или заставить двигаться, помочь вспомнить или забыть о чём угодно.
— Надеюсь, хозяюшка, — по-острийски произнёс не-мёртвый, закончив со своей операцией, и, встав с кровати, согнулся в глубоком поклон, — вы больше не имеете ко мне претензий относительно излишней, по вашему мнению, скрытности. Во всяком случае, — перешёл вампир на дейстрийкий, разом теряя издевательскую вежливость интонаций, — я рассказал тебе всё, что только можно... и чего нельзя — тоже. Кое-что, не всё, разумеется.
— Благодарю, — в тон напарнику ответила я, — за вашу ни с чем несравнимую откровенность, милостивый хозяин. Но скажи мне теперь, — перешла я на наш родной язык, — раз я знаю твоё имя, можно мне тебя так и называть?
— Беренгарий? — испугался не-мёртвый. — Ни в коем случае! Можешь звать меня, как дружки когда-то, Гари, но, во-первых, только мысленно, а, во-вторых, для тебя я не малыш. В конце концов, я тебя на полвека старше.
Подобное заявление, полное мальчишеской потребности в самоутверждении за счёт окружающих, заставило меня улыбнуться, что, к сожалению, не улучшило настроения вампира, и он, скрипнув зубами, поспешил усыпить меня насильно, так и не дав спросить, зачем же он всё-таки валял дурака давеча в аптеке.
Наутро в комнате не было ни вампира, ни пакетика с коровяком, ни жёлтых цветочков. Синяков на руке к моему счастью и облегчению, тоже не было, только от кожи тонко пахло мёдом, из-за чего я потратила на умывание втрое больше времени, чем обычно, стараясь смыть посторонний запах. Страшно подумать, если его кто-нибудь случайно учует! Вчерашняя ночь казалась сном — крыша в доме, где жила наёмная убийца, тяжёлый разговор, полный угроз и оскорблений, приставания подростков-вампиров на улице, невзрачная, но властная хозяйка лена, Грета... И невозможные откровения напарника, невероятные и сами по себе, и как совершенно неожиданный, и оттого особенно ценный знак доверия с его стороны.
Думаю, не обязательно говорить, насколько мне хотелось остаться одной и обдумать всё происшедшие, но только у героев готических романов нет обязанностей перед окружающими, и они могут целыми днями предаваться своим переживаниям, постепенно сходя с ума под грузом навалившихся на них тягот. В реальной жизни рядом с нами всегда есть люди, претендующие на наше внимание — по праву или нет, всё равно. Равно как и есть дела, которые необходимо выполнить в течение дня и обстоятельства, не дающие рассиживаться на месте.
Таким обстоятельством был для меня выходной, полученный сегодня всеми слугами в доме хозяйки Дентье. Разбудив господ немного раньше обычного, они помогли нам умыться, подали завтрак, а после разошлись каждый по своим делам, оставив нас коротать время до вечера, питаться приготовленными с вечера холодными блюдами и самим открывать двери перед гостями. Чай в такие дни полагался только за завтраком, в остальное время приходилось глотать омерзительную на вкус минеральную воду, принесённую посыльным из павильона: поставить чайник на плиту было попросту некому. Будь моя воля, я бы ушла хотя бы погулять где-нибудь, или нанесла бы визит в подходящее для обеда время, но нелепые острийские обычаи требовали, чтобы хозяева именно в этот день оставались дома: иначе их друзья подумают, будто к ним напрашиваются только ради еды, и почувствуют себя глубоко задетыми. Казалось бы, чего уж проще — определить выходные дни у прислуги на разные дни недели, как это делают в Дейстрии! Однако и тут "устрицы" были непреклонны: отдыхать слуги должны все вместе, в один и тот же день. Остаётся только восхвалить небеса за то, что острийцы не додумались до общего выходного для всех лакеев и горничных — а также кухарок, конюхов, дворецких и экономок, — в стране, ведь тогда бы раз в неделю вся жизнь останавливалась с раннего утра до позднего вечера.
Конечно, я могла бы, оставив почтенную хозяйку дома одну, отправиться на прогулку, ведь я не была ни её родственницей, ни даже гостьей, я только снимала у неё комнату с полным пансионом, но у меня не хватило духу бросить госпожу Дентье, лишённую какого бы то ни было общества; к тому же вид девушки, разгуливающей по улицам без сопровождения мужчины, старшей женщины или хотя бы подруги, привлекал слишком много внимания как разного рода жуликов, так и городских сплетниц. Нетрудно догадаться, какие цели приписывали прогулкам любопытные кумушки, и как быстро расползаются слухи среди благородных господ и их слуг, проживающих в этой местности. Поэтому я осталась, и весь день то помогала хозяйке дома в её мелких домашних делах, то — в минуты отдыха — поддерживала неспешную беседу обо всём на свете (и, как водится, ни о чём конкретном), мечтая только об одном: чтобы поскорее стемнело, и вернулась домой загулявшая прислуга, чьё возвращение избавит меня от докучливых обязанностей вежливой гостьи.
Вечером мы, как и в другие подобные дни, сидели в малой гостиной, и, заменяя чай минеральной водой, за разговором лакомились фруктами из большой красивой вазы, подаренной, как уверяла госпожа Дентье, ещё её бабушке. В дверь неожиданно позвонили и, хотя в нашем договоре ничего не было сказано о замене дворецкого в выходные дни, с кресла поднялась я: негоже заставлять почтенную даму бегать туда-сюда по дому каждый раз, когда кто-нибудь на улице тронет колокольчик. Признаться честно, я не ожидала никого увидеть за дверью, разве что прохожий ошибся адресом: все друзья госпожи Дентье знали, когда в её доме выходной у прислуги, и не явились бы с визитом, а писем ни мне, ни ей ждать не от кого.
Между тем я ошибалась: на крыльце топтался здоровенный тип, с тупым грубым лицом и такими же грубыми руками, одетый весьма скверно, но в наряд, позволительный только для вооружённых людей и знати. Оружия при нём не было видно. Увидев на пороге такое страшилище, я горько пожалела о нелепости острийских обычаев, заставляющих порядочных девушек самим открывать двери всяким проходимцам и, попятившись, хотела было скрыться в глубине дома. Однако "проходимец" так ловко просунул в щель ногу, обутую в тяжёлый сапог, что я усомнилась в правильности первого впечатления. Заговорил незнакомец, впрочем, голосом не менее грубым, чем его лицо и руки — но вполне грамотно и без просторечий:
