Отрок Книга 01

— Вот и про Евдоху растрепала, — укорил Мишка — про кого еще поведаешь?

— Да не скажу я никому, Минька!

— Не обещай, у тебя язык своей жизнью живет — отдельно от тебя!

— Да что мне землю есть, что ли?

— Землю не надо, а если хочешь людей лечить, научись владеть собой.

"Что Вы несете, сэр Майкл? Тринадцатилетний пацан так не разговаривает. Еще про клятву Гиппократа расскажите, про врачебную тайну, про моральную ответственность...".

Ситуацию надо было срочно исправлять, и Мишка, имитируя внезапную вспышку ярости, схватил Юльку за плечи, притянул к себе и, глядя прямо в глаза прошипел:

— Кому про мать растреплешь — убью!

— Минька... — переход был слишком неожиданным и Юлька на какое-то время растерялась, но не тот был у девчонки характер. Пихнув Мишку так, что он чуть не вывалился из саней, рявкнула тоном, снайперски точно имитирующим тон рассерженной взрослой женщины: — Прочь руки! Бешеный!

* * *

Кличку "Бешеный" Мишка заработал совсем недавно, причем, из-за той же Юльки. Как-то, шлепая по ноябрьской грязи в поисках залетевшего неизвестно куда самострельного болта, он вдруг услышал крики: "Ведьма, ведьма" — и, обернувшись на голоса, увидел своего вечного неприятеля и соперника по мальчишеским разборкам — Ероху. На тропинке, ведущей к дому лекарки Настены, Ероха с двумя приятелями окружили Юльку, брызгали в нее водой из ближайшей лужи, обзывали ведьмой и вообще: развлекались на всю катушку. Юлька, обычно в обиду себя не дававшая, сейчас оказалась в очень невыгодном положении, поскольку обеими руками прижимала к себе здоровенный глиняный горшок с чем-то, что она очень боялась расплескать.

Переть одному против троих, разумеется, чревато... Была, конечно, досада из-за потерянного болта, и представилась возможность сорвать на ком-то злость. Было жалко Юльку — очень уж она берегла горшок — наверно с лекарственным настоем или отваром. Но главное — надоело быть пацаном и вести себя соответственно этому статусу. Такое настроение на него иногда наплывало, и сдерживаться было очень трудно.

Подойдя к развлекающейся троице, Мишка очень спокойно и негромко сказал:

— Ну-ка, идите отсюда. Быстро.

— Чего? — Ероха даже обрадовался новому развлечению: поединки с Мишкой один на один у них, обычно, заканчивались вничью, но сейчас-то было один к трем. — Защитник пришел! Жених, что ли?

— Если не уйдете, буду бить.

— Чего?

— Ты слышал, повторять не буду.

Замах у Ерохи был великолепным: энергичный, широкий, тело, вслед за рукой, разворачивалось почти на девяносто градусов, накапливая силу для сокрушительного удара кулака. Один был у этого замаха недостаток — под него легко было поднырнуть, а потом дать, продолжающему разворачиваться по инерции парню, в ухо. Мишка так и сделал. В полном соответствии с законами механики, физиологии и прочих хитрых наук, Ероха на ногах не удержался, и холодная грязная вода осенней лужи приняла его тело в свои гостеприимные объятия. Приняла и сомкнулась над упавшим, — лужа оказалась глубокой.

Мишка этого, правда, не видел, он уже бил ногой в туловище (куда именно — неважно) Ерохиного приятеля Фильку. Лужа приняла Филимона столь же радушно, как и его предшественника. Третий Юлькин обидчик — Борька-Мешок — был толст, неуклюж и труслив, однако в коллективной драке опасен своим любимым приемом — с разбега сбить противника с ног тяжестью своего тела. Тот же номер он решил выдать и сейчас. Мишка уже приготовился уклониться от его туши, благо по инерции Мешок должен был бы влететь в ту же лужу, что и Ероха с Филькой, однако трус он и есть — трус. Борька попытался остановиться, поскользнулся и с маху уселся на землю. Грязь смачно чавкнула под его объемистым задом, и сражаться стало не с кем.

На этом можно было бы и заканчивать, однако Мишка еще не отвел душу, а потому, изобразив людоедский оскал и подражая, насколько получалось, рычанию Чифа, медленно двинулся на Борьку. Тот засучил ногами, пытаясь, не вставая на ноги, отодвинуться от Мишки, и даже тихонько заскулил от страха.

Все, им можно было больше не заниматься, тем более, что, Ероха уже выбирался из лужи, а следом за ним, держась за живот, выползал и Филька. Насквозь мокрые, грязные, полностью деморализованные — делать с ними можно было все, что заблагорассудится. Однако продолжения не последовало. Весь спектакль испортил Мешок.

— Бешеный! — вдруг завопил он тонким голосом — Минька взбесился, сейчас кусаться будет! — и, совершенно непостижимым образом стартовав из сидячего положения, бросился бежать.

— Бешеный! — подхватили дуэтом Ероха и Филька, устремляясь вслед за Мешком, и Мишка с Юлькой остались наедине. Намечавшееся шоу сорвалось, едва начавшись. Так хотелось еще пару раз вмазать Ерохе, а потом заставить всех троих просить у Юльки прощения. Увы, труппа покинула подмостки очень шустро и забыв попрощаться.

Кличка "Бешеный" прилипла, а в горшке, как выяснилось, была обыкновенная вода, а вовсе никакое не лекарство...

* * *

То, что Юлька обозвала его кличкой, которую Мишка заработал, ее же и защищая, показалось обидным и несправедливым.

— Бешеный, говоришь? А сюда глянь! — Мишка кивнул на волчьи трупы в санях — Не был бы бешеным, может, и не отбились бы! Не был бы бешеным, может, и мать не довез бы! А ты языком своим поганым...

— Минь, прости меня — Неожиданно мягко проговорила Юлька — Ты голодный, уставший, за мать испугался,... поехали домой... Я Чифа полечу. Ему плохо совсем, посмотри.

"Профессионал от Бога! Мгновенно разряжает обстановку, переключает внимание, предлагает действие, от которого нельзя отказаться. Если голодному человеку напомнить о голоде, а уставшему об усталости, то они почувствуют голод или усталость еще острее. Это заставляет отвлечься на внутренние ощущения. Потом — напоминание о беспокойстве за мать. Это переключает внимание с объекта агрессии на объект заботы. И, наконец, фиксация на конкретной проблеме, требующей немедленных действий. Заставляет перевести взгляд с себя на объект, нуждающийся в неотложной помощи. В данном случае — на Чифа. Все — агрессия ушла, как вода в песок! И ведь ни в каких мединститутах не училась. Ребенок же еще, а как работает!

Вообще-то, конечно, все женщины интуитивно владеют этим искусством, в той или иной степени. Но нынешние врачеватели, поднимающие тяжело раненых и больных без антибиотиков, обезболивающих и противошоковых препаратов, где-то процентов на пятьдесят делают это не за счет отваров и настоев, а с помощью изощренной психотерапии. Голос-то какой: ласковый, обволакивающий. Я у нее такого и не слышал никогда...

Ну, и ладно, пусть считает, что сработало. Уверенность в своих силах в лекарском деле — половина успеха".

— Да едем, едем уже.

Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.

— Михайла! Это где ж ты так поохотился?

"Ого! Уже не Минька, а Михайла. Явный прогресс, любят бабы удачливых!".

— Не я охотился, — отозвался Мишка — на меня охотились, да не вышло!

— А мать-то где? Ты же с ней уезжал.

"Все видят, все про всех знают. Деревня, блин!".

— У лекарки, зашиблась она.

* * *

Чифу действительно было плохо. В дом его пришлось вносить на руках. Все вокруг сразу же наполнилось охами и ахами старших сестер — Анны и Марии — но Юлька и здесь, проявляя подлинный профессионализм, быстро заняла всех делом: кому — греть воду, кому — искать чистые тряпки для перевязки, кому — просто не мешаться под ногами (это — малышне). Сразу же, между делом, объяснила, что с матерью все будет в хорошо — просто зашиблась, когда из саней выпала, но ничего, слава Богу, не сломала.

Тут все было в порядке, если в такой ситуации вообще может быть какой-то порядок, поэтому Мишка вернулся во двор и принялся распрягать Рыжуху.

Стукая деревяшкой, заменявшей ему нижнюю треть правой ноги, на крыльцо выбрался дед Корней.

— Где напоролись-то, Михайла? — Поинтересовался он, разглядывая мишкину добычу.

— Да уже почти подъезжали.

— И сколько их?

— Семь.

— Всех ты пострелял?

— Нет, одного мать — топором, еще одного — Чиф.

Дед молча потоптался на крыльце с таким видом, словно хотел что-то спросить, но никак не мог сформулировать вопрос должным образом. Для бывшего сотника латной конницы такое поведение было очень уж нехарактерным и Мишка невольно напрягся, ожидая, когда дед наконец заговорит.

— Кхе... — Дед кажется все же подобрал нужную формулировку. — Что лекарка сказала?

— Что зашиблась, но ничего не сломано.

— Больше ничего не говорила?

— Нет, а что еще-то? — О беременности матери Мишка не собирался и заикаться. — Вон, Юльку отпустила, значит, помощница не нужна. Наверно, не так уж и страшно.

— Юльку, говоришь, отпустила? — Не отставал де. — Сама, или Юлька отпросилась пса лечить?

— Не знаю,деда, без меня разговор был.

— А мать на что жаловалась? Где болело?

— Ни на что не жаловалось, наоборот, говорила, что полегчало, а потом сознание потеряла.

— Кхе... Ни на что не жаловалась... А Юльку выставила...

"Неужели знает? И как свёкр должен относиться к беременности невестки, уже больше трех лет, как вдовой? Нравы ЗДЕСЬ достаточно свободные. Досвадебная беременность не грех, а как бы и достоинство — свидетельство физического здоровья и плодовитости. Церковь, само собой, порицает, но здесь, если надо, на церковь кладут с прибором — не Испания, чай. Да и там инквизиция появится только лет через триста, наверно...

Блин, куда меня понесло? Испания, инквизиция... Если дед знает или догадывается, то... что? Не знаю, даже представить себе не могу его реакции. Но в селе не знают, это точно. Иначе давно бы судачили. Значит не с кем-то местным. На ярмарку в этом году не ездили из-за эпидемии, купцы осенью, по той же причине не приезжали. Нет, похоже, все-таки, кто-то свой, но конспирацию соблюли.

Юлька, будем надеяться, не протреплется, Настена, разумеется, будет молчать, дед, если знает — тоже. С этой стороны опасаться, вроде бы, нечего, только бы Настена мать откачала. А Юлька — Чифа".

— О чем задумался, Михайла-стрелок? — Снова подал голос дед.

— Да я, деда, Юльке две шкуры пообещал. За лечение. И сказал, что мать ей шубу сошьет. Видал в чем она ходит?

— Верно сказал, и сделал сегодня все верно. Хвалю!

"Опаньки! На полном серьезе хвалит! Подобная дедова похвала дорогого стоит. Тем более, в таком деле, как стрелковый бой и спасение раненых. Как-никак, дед — сотник латной конницы. Если бы не в ополчении, а в княжеской дружине — должность боярская".

* * *

Да, дед был, еще совсем недавно, сотником кованой рати — главной ударной силы княжеского войска. Село Ратное носило такое название не зря. Около ста лет назад повелением князя Ярослава Мудрого, сюда в глубинку, на границу бывших Древлянских и Дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями.

Князя Ярослава Киевского не зря прозвали "Мудрым". Этим мероприятием он убивал сразу нескольких зайцев. Во-первых, в припятской глухомани, где с большим трудом приживалось христианство, появлялось сразу более полутысячи православных, никакими родственными узами с местными язычниками не связанных. Во-вторых, недалеко от границы с Волынью появлялся достаточно сильный гарнизон, не просто несущий службу, а вынужденный защищать свои дома и семьи. В-третьих, киевская власть закреплялась на землях, до того принадлежавших ей, по большей части, чисто формально. До таких отдаленных мест руки у Киева, по настоящему, не доходили. Можно назвать еще и в-четвертых, и в-пятых, и так далее. Мудр был Ярослав Киевский — не отнимешь.

С тех пор, по первому призыву князя Киевского, а позже, Туровского, все способные носить оружие жители Ратного нацепляли на себя воинское железо и садились в седла. И во главе их, почти десять лет, стоял дед — Корней Агеич из рода Петра Лисовина — десятника четвертого десятка той, присланной сюда Ярославом Мудрым, сотни.

Так что, был дед, если и не первым лицом в местной иерархии, то делил это первенство со старостой. И было это вовсе не "шишка на ровном месте". Село Ратное было богато и многолюдно, потому, что по Жалованной Грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской силой. Да и землю эту никто не мерил, как, впрочем, лесные, рыбные, бортные и прочие угодья, которыми пользовались жители Ратного. Пользовались по праву сильного, поскольку отвоевали эти угодья с оружием в руках у местных, поощряемых на сопротивление языческими волхвами.

Так и жила семья в почете и достатке, пока не наступила в ее жизни, как впрочем, и в жизни многих других семей, "черная полоса".

Началось все с небольшой, в общем-то, неприятности — сбежал холоп. Вернее, сначала одного холопа у деда выкупили. Приехали родственники с Волыни, привезли выкуп, поторговались, как водится, но решилось все полюбовно. Ну, как было такое дело не обмыть? Обмывали в течение нескольких дней, тщательно, со знанием дела, с хождением в гости и приемом гостей, поскольку точно такие же мероприятия проходили еще в нескольких семьях — последний поход за реку Горынь — в земли Владимиро-Волынского княжества был удачным.

Пили меды, пели песни, клялись друг другу в любви "до гроба". Причем формулировка эта, для клянущихся, пустой формальностью не была. Первый же набег волынцев на Турово-Пинское княжество (или наоборот) каким-то количеством гробов непременно завершился бы, причем, с обеих сторон.

Когда гулянка, наконец, завершилась, похмелье, кроме всех обычных в таком деле неприятностей, ознаменовалось и еще одной. Все волынские пленники, за которых не привезли выкуп, видимо сговорившись, дали деру. Среди них оказался и один дедовский, по имени Ерема. Мало того, что сам сбежал и коня со двора свел, так еще и соседскую девку, то ли по любви, то ли еще как, с собой прихватил.

Искали беглецов недолго — меньше двух дней. Во-первых, с похмелья. Во-вторых, жатва на носу, некогда по лесам шляться. В-третьих, в каком-то заболоченном лесу, куда вроде бы уходили следы, нарвались на совершенно непонятно чью засаду. Потеряли несколько человек ранеными (слава Богу, все выжили) и сочли за благо возвращаться по домам.

Кто ж знал, что это — только первый звонок? На следующий год грянула эпидемия. Дед разом схоронил жену, незамужнюю дочь, новорожденного внука и еще несколько дальних родственников. Вымерли подчистую и семь холопских семей, которых дед поселил на выселках, планируя, видимо, завести собственную деревню и заделаться-таки настоящим боярином.

А потом была роковая сеча на Палицком поле. Княжеские воеводы вчистую прозевали фланговый удар вражеской конницы. Дедова сотня, как раз на том фланге и стояла. Быть бы ей растоптанной и посеченной, но дед, каким-то чудом, сумел развернуть, перестроить, разогнать в галоп свою и часть соседней сотни. Половцы, составлявшие большую часть атакующих, вместо того, чтобы врубиться в незащищенный фланг, напоролись на встречную атаку сомкнутого строя кованой рати — самое страшное оружие в руках полководцев средневековья. Лобового столкновения с латной конницей степняки не выдерживали никогда. Дед спас не только свою сотню, но и все княжеское войско. Но...