Рунольв

Он приходил в кафе на набережной, заказывал кофе и садился у окна с газетой. Я обедала там почти каждый день, и часто его видела. Поначалу ничего необычного я в нем не заметила — красивый, хорошо одетый мужчина, лет тридцати на вид. У него были немного вьющиеся темно-русые волосы, почти всегда стянутые в хвост, и крупные, грубоватые черты лица. Специально я не присматривалась, но спустя какое-то время, стало очевидно, что кофе он не пьет, да и газету не читает. Это меня заинтриговало и заставило внимательнее за ним наблюдать. Большую часть времени странный посетитель проводил сидя за столом и глядя в пространство. Бесстрастное и задумчивое лицо казалось ненастоящим, словно маска. Его не оживляли никакие эмоции. Глаза, устремленные в пустоту, пугали своей неподвижностью.

Собственно наблюдением исподтишка все и закончилось бы, но вмешалась судьба.

Случай, приведший к знакомству, оригинальностью не отличался. В один прекрасный (или ужасный) дождливый день в кафе не осталось свободных столиков, даже стулья почти все были заняты. Перерыв уже заканчивался, искать другое кафе времени не было, и я, набравшись храбрости, направилась к столику у окна.

— Можно? — спросила я.

Мужчина посмотрел на меня. Он, казалось, был слегка удивлен, но кивнул и снова опустил взгляд к газете.

Минут через пять он вдруг спросил:

— Вы где-то недалеко работаете?

— Почему Вы так решили? — ответила я, с ужасом представляя, как со стороны могло выглядеть частое посещение кафе, если учитывать пристальное внимание к его столику.

— Вы здесь часто бываете, — улыбнулся мой сосед.

— Действительно, глупый вопрос, — я тоже улыбнулась ему, — да, я работаю совсем рядом. Знаете офис-центр за углом? — мне было важно показать, что я прихожу сюда по некой объективной причине.

— А вы тоже работаете поблизости? — спросила я, отчаянно пытаясь сообразить, как вывести разговор подальше от собственной персоны.

— Я? — и снова мимолетная улыбка. — Нет, просто место нравится — и обстановка приятная, и вид из окна.

— Да, обстановка замечательная. И кухня тоже.

— Не имел возможности оценить. Как вы могли заметить, я прихожу сюда не обедать.

Все, подумала я, теперь можно проваливаться под землю. Он заметил, что я подсматривала.

— Да, меня всегда интересовало, почему вы никогда ничего не заказываете, а только сидите и смотрите на улицу, — теперь точно можно проваливаться, раз уж фактически призналась в подглядывании.

— И почему же не спросили, если интересовало?

На его лице легко читалось любопытство, но без намека на иронию. Как будто всё это в порядке вещей.

— Да, странно бы это выглядело. Честно говоря, надеялась, что вы не заметили, моего внимания. Очень неловко себя теперь чувствую.

— Это было незаметно. Практически. — на этот раз он улыбнулся по-настоящему, тепло и открыто. — Просто я очень наблюдателен. Кстати, раз уж мы так давно знакомы, позвольте узнать, как же Вас зовут?

— Женя. И можно на "ты". — Камень свалился с плеч, ответная улыбка в этот раз была настоящей.

— Рунольв. Правда, здесь меня чаще зовут Слава.

В голове вихрем понеслись мысли, имя было странное и явно нерусское. Видимо удивление отразилось на моем лице, потому что он пояснил:

— Это скандинавское имя. Старое довольно-таки. Поэтому, хотя по документам я Рунольв, обычно называюсь Славой, чтобы избежать ненужного внимания.

— Вы... ты иностранец? Но ведь говоришь без акцента.

— Отец был иностранцем. Мать — местная. Я очень давно живу в России, акцент просто стерся.

На работу я в тот день опоздала. Зато в эти украденные у рабочего дня полчаса родилась дружба. Та самая, настоящая. Не знаю, как так получилось, как такие разные во всех отношениях люди крепко-накрепко сдружились. За тот час мы не сказали друг другу ничего важного, ничего, что могло бы объяснить почему, еще ничего не зная о Рунольве, я ему поверила. И верю до сих пор.

Он не спросил моего телефона или адреса. Просто сказал:

— Я завтра опять буду здесь. Приходи.

Я пришла. И потом приходила снова и снова. Это продолжалось около месяца. Меня саму удивляет, как легко было ему все рассказывать, он всегда слушал со вниманием, не пытался дать понять, что мои проблемы мелкие и незначительные, а те новости, что я ему рассказываю, для него ровным счетом ничего не значат, чем грешили другие мои приятели. Нет, напротив. Когда я пыталась сдержать свою природную болтливость, Рунольв начинал сам расспрашивать. Меня всегда поражало, как он запоминал разные мелочи — это было лестно для самолюбия. Я и сейчас не знаю, почему рассказывала ему столько о себе — ни одна подруга обо мне столько не знала. Даже мама не знала.

В то же время о себе мой друг, (да, несмотря на свою врожденную осторожность в обращении с такими словами, Рунольва я без колебаний называю своим другом) рассказывал мало, обрывками, скупыми фразами. В них не было жизни — он рассказывал, будто анкету заполнял — без эмоций. Я старалась не расспрашивать — чувствовала, что что-то мешает Рунольву рассказывать о себе — не надо лезть туда, куда не приглашают. Но мне тогда даже в голову не могла придти истинная причина такой скрытности.

Легко и без колебаний он говорил только о недавней поездке в Норвегию. Передо мной как живые вставали суровые скалы, фьорды, холодное северное море. Но ни одно слово не указывало, к кому и зачем он ездил.

Вообще в его речи не было ни одного упоминания людей — знакомых, друзей, родных.

Но полчаса в кафе явно не хватало — он никак не хотел меня отпускать, да мне и самой не хотелось уходить. Поэтому сначала он стал провожать меня до работы, потом, после работы до дома. Была ранняя, еще теплая осень, идти до меня было около часа, но Рунольв умел растянуть этот час на два, чему я была очень рада.

Как бы все не выглядело со стороны, никакой романтики не было. Не знаю на сто процентов, что чувствовал Рунольв, но у меня даже мысли не появлялось о том, что друг мой, помимо всего прочего, весьма привлекательный мужчина. Нет, конечно, головой я это понимала, но на этом все и заканчивалось — никаких выводов за таким пониманием не следовало.

С его стороны также никаких намеков на ухаживание не следовало, за что я была благодарна. Во-первых у меня был на тот момент мужчина. Правда отношения наши явно готовились сыграть в ящик, но Дима (мой молодой человек) все еще имел на меня некие серьезные планы и убедить его в невозможности их исполнения мне пока не удалось. Об этом я Рунольву тоже рассказала. Ну а во-вторых, если бы между нами возникло нечто романтическое, то дружбы уже не было бы — невозможно быть полностью откровенной с человеком, которому хочешь понравиться.

Этот месяц для меня был одним из самых счастливых. Каждый раз, с нетерпеньем ожидая перерыва, а потом спеша в кафе я была счастлива.

Кажется за всю жизнь я столько не улыбалась. Внутри меня постоянно горел неяркий, ровный огонек радости. Это было очень заметно. Девчонки на работе начали меня поддразнивать, а когда Рунольв стал меня провожать, то поток намеков и предположений стал просто невозможным.

Конечно же, Дима тоже заметил перемены. И сделал соответствующие выводы. Когда он предъявил свои претензии, я только рассмеялась и предложила расстаться. Он не поверил, что это всерьез. А я не могла поверить, что произнесла эти слова вслух. Ведь думала об этом уже почти год. А сказать не решалась. Много чего боялась — и Диму обидеть, и одиночества, и ошибиться боялась — вдруг Дима моя судьба, а я просто слишком многое от него требую? Но стоило ему стать не единственным близким человеком в городе, как слова сами спрыгнули с языка.

Однажды, подходя с Рунольвом к подъезду моего дома, я увидела знакомую машину. "Все", подумалось тогда, "сегодня он, наконец, поймет, что я не лгала, предлагая расстаться".

Радость в душе померкла. Никогда не любила выяснять отношения.

— Что случилось? — спросил Рунольв.

— Там мой парень — вон его машина. Сейчас разборки будут. — Поморщилась я. — А что, по мне так все заметно?

— Просто я тебя хорошо знаю. Это тот самый? Дима?

— По-твоему их у меня много? — я начала распаляться. Когда злюсь, всегда чувствую себя правой, а совесть молчит.

— Сама будешь говорить? Или помочь? — его казалось не задел мой тон.

Предложение меня удивило. Рунольв, наверное, был первым, кто предложил помощь в таком деле — обычно люди старались держаться подальше. Еще один его плюс добавился к тем десяткам, что уже были в копилке.

— Сам решай. По ситуации. — Я ухмыльнулась. Не могу рядом с ним злиться.

Сцена получилась, как я и предполагала, неприятная. Дима сначала изображал из себя обманутого жениха, а когда я его поправила, сказав, что никогда не была ему невестой, переключился на перечисление моих недостатков и попытался оскорбить Рунольва. Но он не повелся. Посмеявшись над моими "ужасными" проступками, Рунольв, на попытки вызвать его на спор, а потом и драку, ответил только, что уже вышел из возраста, когда еще можно обижать младших или драться на улицах.

Дима ничего не добился, он уехал, жутко разозленный, не утратив уверенности в своей правоте. Вечер был испорчен, но, как оказалось, это не конец.

Я не ошиблась в своих сомнениях относительно Димы. Он был не таким хорошим, как старался показаться. Доказательством стал визит владельца квартиры. А после мне позвонил Дима и спросил, как поговорили. Что он такого сказал хозяину, я даже представлять не хочу, но результатом стало предложение освободить жилье до выходных.

Я не думала об этом говорить Рунольву. Хотела решить проблему, а потом уже рассказать. Но он увидел в сумке газету с объявлениями и сделал соответствующие выводы. Он всегда умел сложить кусочки в картину. Малейший намек, случайное слово — и ему уже известно, то, что я не хотела говорить, или просто не считала важным.

Тогда это казалось мне просто следствием его наблюдательности и моей рассеянности. Это позже каждая странность, каждая необычная мелочь в нем сложилась в картину.

Вытянув из меня историю с квартирой, он предложил переехать к нему. Сказал, что живет один, квартира довольно большая и ему уже надоело, что по комнатам прокатывается эхо, стоит издать какой-нибудь звук.

Сначала я отказалось. Это было просто неприлично, да и странно к тому же. Ведь он видел меня только вот так — в кафе и на улице. Я уже обожглась, допуская друзей в свой мир слишком далеко — как только они узнавали обо мне больше — сразу разочаровывались. Под красивой оберткой был не только шоколад. Не знаю, что они там себе напридумывали, когда мы просто общались, но мои привычки и недостатки явно в их фантазии не вписывались. А никто не любит, когда ломаются иллюзии. Рунольва терять мне не хотелось. Особенно так. Он стал для меня слишком близким.

— Ты же меня не знаешь, — не хотелось этого говорить, но иначе отказ прозвучал бы так, будто я ему не доверяю, — я создаю вокруг себя бардак и у меня отвратительный характер. Особенно дома.

— Говоришь это с таким видом, будто в преступлении признаешься — он попытался посмотреть мне в глаза, но я опустила лицо к столу.

— Просто не хотелось тебя обманывать, а правда не слишком хороша.

— Неужели считаешь меня таким глупым? По-твоему я считаю тебя ангелом с крылышками? Впрочем, понятно, почему ты считаешь это неприемлемым для себя. Однако сегодня четверг, а послезавтра тебе съезжать. Давай хотя бы поживешь, пока найдешь квартиру. В этом деле спешка до хорошего не доводит.

Он был прав. Поэтому в пятницу вечером мы перевезли мои вещи. Оказалось, у Рунольва есть машина — довольно скромная — Фокус-хетчбек. Правда спортивный.

Откровенно говоря, я подозревала, что он не беден — ну не может человек днями сидеть в кафе, если ему надо на жизнь зарабатывать. Но ничего, что подтвердило бы мои подозрения, за время нашего знакомства я так и не увидела.

Квартира его была в хорошем районе, но не в центре, Трехкомнатная, совершенно обычная. Я бы даже сказала нарочито-обычная. В ней не было никакого следа его личности — ни в обстановке, ни в книгах на полке. Не было даже ни одной фотографии.

— Ты так и покупал, с обстановкой? — ну не могла же я прямо спросить, почему такое впечатление, что в квартире никто не живет!

— Да, не стал ничего менять — для комфортной жизни здесь вполне достаточно. Сейчас освободим твою комнату от разного хлама, — произнес он, открывая дверь.

Комната была очень хорошей — не слишком большая, но зато окна выходили на юго-восток. Обои были слегка выгоревшие, теплого оранжево-золотистого цвета с мелкими, более темными полосками. Слева стояла большая двуспальная кровать, возле окна здоровенный письменный стол и двустворчатый шкаф напротив кровати. А на полу валялся разный хлам — сломанные стулья, старые журналы, какие-то бумаги — все то, что обычно хранится на антресолях или чердаке.

После того, как мы выбросили этот мусор, и я протерла пыль, под которой обнаружился вполне приличный паркет, получилась очень уютная комнатка.

Больше всего в этой квартире меня поразила кухня. В ней не было продуктов. Совсем. Однако присутствовал стандартный набор бытовой техники. Впрочем это было не мое дело и я ничего по этому поводу не сказала, чем (судя по слегка озадаченному виду Рунольва) порядочно удивила хозяина квартиры.

— Надо съездить за продуктами, — мимоходом, расставляя свои чашки и тарелки, заметила я.

— Да, сейчас съездим.

Как ни банально это звучит, но нет ничего более постоянного, чем временное. Неделя проходила за неделей, а моё желание найти новую квартиру таяло, пока не стало вовсе призраком, задвинутым в уголок сознания.

Не считайте меня совсем наивной — все странности моего друга не могли не навести меня на определенного рода мысли. Но, поскольку никаких конкретных доказательств той или иной теории не было, я предпочитала не заморачиваться этим, а просто жить.

Раскрылось все очень простым и, одновременно, совершенно дурацким способом. Лето вступало в силу и, хотя я очень любила это время года, был в лете огромный недостаток. Летом бывали грозы.

Я с детства боюсь грозы. Причем головой я понимаю, что это не так страшно, что та молния, которую ты увидишь уже не ударит, что чему быть, того не миновать, но ничего не могу поделать. Даже при слове гроза по спине бегут мурашки.

В то лето грозы были долгие, с жуткими молниями, почти сразу после которых раздавались страшные раскаты. Причем грозы были в-основном ночные, что пугало еще больше. В такие ночи я сидела в общей комнате на диване, закутавшись в плед, потому что диван стоял в углу, и так было немного спокойнее. В который раз я проклинала свой страх, но ни самовнушение, ни злость не помогали.

Я почувствовала, как он вошел в комнату — я всегда знала, когда люди вторгались в мое личное пространство. Рунольва я чувствовала сильнее, чем других. Тогда из-за грозы и страха ощущения были особенно сильны.

— Ну что ты трясешься? — он сел рядом на диван.

— Мешаю спать? Прости. Мне казалось я тихо.

— Он улыбнулся:

— Тихо, но твой ужас за эту неделю стал просто осязаем.

Он схватит меня в охапку вместе с пледом. Так стало намного спокойнее. Меня уже перестало колотить. Успокоившись, и почти задремав, я вдруг сообразила что что-то не так.

Прислушалась — нет, мне не показалось — у него сердце не билось.

— У тебя сердце не бьется, — я произнесла это сразу, не давая себе времени задуматься.

— Тебе соврать что-нибудь? — голос его был ровным, даже слишком.

— А надо?

— От тебя зависит.

— Лучше скажи правду, пока я сама что-нибудь не придумала.

— Вряд ли ты придумаешь хуже, чем есть на самом деле.

Я сидела и молчала, изо всех сил стараясь не думать, потому что от мыслей этих становилось страшно. Я всегда знала о существовании потустороннего, но впервые столкнулась с этим. И сразу нос к носу.

Он слегка расслабил руки. Я не пошевелилась.

— Интересно, почему мне вся эта ситуация напоминает одну попсовую книгу? Только там все происходило днем и на свежем воздухе, — меня начал пробирать нервный смех — не от страха, а от волнения. Страха не было.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — я чувствовала, как ему не хочется говорить дальше, — но, боюсь, тебе придётся отбросить стереотипы. — Он покачал головой — просто не знаю, как это сказать — вслух всё звучит как-то особенно глупо. Вообще я надеялся, что ты уже догадалась, или, наоборот, в силу своей вечной рассеянности пропустила всё между ушей.

Как ни серьёзен был момент, упоминание о самом заметном моем недостатке заставило меня улыбнуться.

— Ну, так ты значит ужас, летящий на крыльях ночи? Что-то я не замечала на тебе кровавых следов. — Мне тоже не хотелось произносить вслух свои мысли. Слишком затасканный был образ, слишком он не соответствовал действительности.

Он слегка расслабился, ведь почти всё уже было сказано. В голосе слышалась ирония:

— Ты должно быть плохо искала.

Я обернулась посмотреть на его лицо. Рунольв усмехнулся, должно быть, лицо у меня было потешное.

— Это неправда. Я не питаюсь кровью. Не я.

— Совсем? — Убедившись, что подозрения были небеспочвенны, но видимой опасности нет, я не могла не попытаться изучить открывшиеся тайны.

— Я — нет. Вампиры, — он все же произнес это слово, — бывают разные. Кстати есть люди, которые могут питаться силой другого человека, вы их тоже зовете вампирами, хотя это и неверно.

— А откуда вы взялись?

— Я не знаю. Мне только известно, что вампиры существуют примерно столько же, сколько и люди.

— Так ты не заразный? — При этих словах он беззвучно рассмеялся, впрочем, я тоже.

— Я Мне жаль тебя разочаровывать, но я даже не кусаюсь.

Хотя стоял июнь, та ночь была очень долгой. Для нас.

Переходя от горькой иронии и грусти к едким насмешкам и взаимным подшучиваниям, мы проговорили до рассвета.

Рунольв рассказал, что вампиры делятся на несколько видов по типу питания. Есть и те, что питаются кровью.

По его словам выходило, что вампиры появляются вовсе не после заражения другим вампиром. Нет. Вампиры — это проклятые. Точнее тела людей, проклятых при жизни. Души у них не было.

То, к какому виду будет принадлежать вампир после смерти, зависит от силы проклятия и его причины. Те вампиры, которые питаются кровью, при жизни были убийцами, насильниками, палачами. У них почт не было надежды вернуть душу, потому что в кровавом хмелю своего теперешнего существования они не видели ничего плохого.

Да, вампиры могли вернуть душу. На вопрос, как это возможно, Рунольв сказал, что никто точно не знает. Точно известно только, что он должен исполнять повеления Высших, когда они к нему обращаются и искать. Я тогда спросила что же они должны искать? Рунольв пожал плечами:

— Прощение... искупление. Может душу? Никто не знает.

Неизвестно, есть ли вампиры, вернувшие душу, потому что все вампиры одиночки и между собой общаются мало, а если их пути вдруг пересекаются, то говорить на эту тему считается неприличным и оскорбительным.

Высшие — это божественные сущности, подробнее он так и не сказал — то ли сам не знал, то ли об этом было запрещено говорить.

Вампир появляется не в тот момент, когда человека проклинают, а только после смерти. Но не каждое проклятие способно сотворить такое, а только сказанное от всего сердца, с настоящей злобой или произнесенное человеком, который имеет особую силу, колдуном. Однако, те, на кого пало проклятие, как правило, долго не живут. Умирают они внезапно — либо от несчастного случая, либо от руки вора, либо на поле битвы.

Рунольв так и не сказал, когда же он родился, упомянул только, что погиб в бою. Когда я спросила, кто же его проклял и за что, он отказался отвечать. Я чувствовала как ему до сих пор больно от этих воспоминаний и не стала допытываться.

Еще он рассказал, что когда вампир возвращает душу, он становится смертным и как бы продолжает свой жизненный путь. Но долго они после этого не живут. Возможно, от долгого осознания собственной неуязвимости их инстинкт самосохранения слишком крепко спит, возможно, так и должно быть, но вампир, получивший душу, умирает вскоре после этого и не своей смертью.

Об этом известно всем вампирам, несмотря на то, что никто никогда не видел исцелившихся и несмотря на то, что они не разговаривают на эту тему.

Да, он так и сказал, исцелившихся. Проклятие, по его словам, как бы обрывает нити, связывающие душу и тело. Когда рождается вампир, на месте души остается открытая рана, которая не заживает никогда.

Он относился к тем проклятым, которые питались эмоциями — горе, боль, тоска — все это являлось своего рода пищей для него. Поэтому он и жил в большом городе, где всегда хватало подобного. Но ему не нравился город. Как Рунольв рассказывал, он родился недалеко от этих мест, но таких городов еще не было. И ему было тяжело здесь.

Я очень удивилась тому, что и его ко мне тоже тянуло с самой первой встречи. Не знаю, в-точности, что чувствовал он, но у меня это была почти физическая потребность. Причем вовсе не сексуального характера — нет. У меня развилась самая настоящая зависимость от общения с ним. Постоянно хотелось быть рядом, касаться его, разговаривать. Я так и не нашла более-менее правдоподобного объяснения этому явлению. По словам Рунольва выходило, что от меня шло какое-то тепло, подобное солнечному. А он был холоден, на месте души была ледяная пустыня. И как змея выползает на солнце погреться, так и ему постоянно хотелось быть рядом. Но почему это было так, почему так было только со мной, он ответить не мог.

Это было в пятницу. После этого Рунольв уехал на несколько дней. Как я теперь понимаю, это и было одно из тех таинственных заданий.

А потом что-то изменилось. Я поняла, что именно только через несколько дней. Он стал другим. Нет, внешне все было по-прежнему. И, одновременно, все не так. Кроме того, мне было неспокойно. Мучила странная, необъяснимая тревога.

Я пыталась понять, чем она вызвана, звонила родственникам, друзьям — но у них было все в порядке. Когда это делала, то мне казалось, что это не из-за них.

Когда я спросила Рунольва, чувствует ли он что-нибудь необычное, он только покачал головой. Ему казалось, что все изменилось из-за того, что все открылось.

— Знаешь, — сказал он, — с одной стороны, мне легче от того, что тебе все известно, а с другой — очень жаль, что все не может быть как прежде. Просто для тебя я изменился. Поэтому тебе так тревожно.

— Ты не прав, — ответила я, — все это время я подозревала нечто подобное. Просто все оказалось и не так ужасно, и, одновременно, намного страшнее, чем я предполагала. Нет, дело не в этом. Что-то происходит. Я это чувствую. Ты же знаешь, у меня сильная интуиция.

Рунольв долго смотрел на меня, потом опустил голову так, что мне не было видно лица и тихо, почти шепотом, сказал:

— Помнишь, я говорил тебе, что там, где была душа теперь рана? — он упорно смотрел на свои руки, лежащие на столе. — Так она пропала. Я не уверен, что обрел душу, но рана теперь не болит.

Мороз прошел по коже. Это из-за него меня не отпускал страх. Что-то должно было случиться.

— И что теперь будет? — голос мой звучал как-то странно — от волнения сжало горло.

Он, наконец, поднял голову.

— Ну что ты так испугалась? Если я искупил проклятие, то просто буду смертным. И умру, когда подойдет срок. Если нет, то все будет по-прежнему.

Я не знала что сказать. Соврать ему, сказать, что, после его объяснений, все встало на места, и причина моей тревоги нашла объяснение, я не могла — он почувствует и ложь и тревогу. Поэтому я просто подошла и обняла его. Это было так просто, казалось таким правильным.

Мне очень хотелось узнать, что с ним случилось, почему он стал таким. Но снова спросить не решалась. Если через столько лет ему все еще больно, значит случилось что-то действительно страшное.

Прошло несколько недель, наступило настоящее лето. Я взяла отпуск, мы ездили по разным местам. Были в Новгороде, Пскове, Владимире других городах. Я просила Рунольва показать мне места, где он раньше жил, но ничего особенного мы там не нашли — все слишком изменилось.

Чувство тревоги меня не оставило, но я так к нему привыкла, что почти не замечала. Мне вовсе не хотелось подтверждения того, что мои опасения не напрасны. Бывают случаи, когда ошибка приносит больше радости, чем правота.

Но это был не тот случай. Однажды мы с коллегами возвращались с обеда, когда мне стало плохо — перед глазами потемнело, ноги ослабли. Я почти потеряла сознание. Но, когда я была уже готова погрузиться в темноту, то вдруг увидела лицо Рунольва. Он улыбнулся мне, повернулся и пошел прочь. Он шел по полю, вокруг него был лес, а горизонт был почти бесконечен. но чем он заканчивался я не увидела. Еще я успела увидеть несколько людей на другом берегу. Потом снова посмотрела на Рунольва. Только теперь я заметила, что на нем другая, не его обычная одежда, а рядом идет серый конь.

Это был конец. Заглянув в его глаза, я сразу почувствовала, что он уходит насовсем..

Отошла я почти сразу и бегом бросилась в офис. Позвонила домой, но никто не брал трубку. Мобильного у Рунольва не было. Я не обращала внимание на подруг, пытавшихся дать мне какую-то таблетку и узнать что произошло

В это время зазвонил мой телефон. Я держала его в руке и не хотела отвечать. Номер был незнакомый, но я уже знала, зачем меня ищут. Наконец я подняла трубку. Звонили из скорой помощи. Рунольва здесь больше не было.

Потом я узнала, что авария была очень странная. Одному человеку стало плохо за рулем, он включил аварийку и остановился. Другой стал его объезжать и не заметил людей на переходе. Когда же водитель стал тормозить, машину занесло. Рунольв спас несколько человек, просто вытолкнув их из-под колес. Люди не пострадали, но Рунольву скорая уже не понадобилась. Никто просто ничего не успел понять, никто не был виноват.

Кому-то это казалось несчастным случаем. Но не мне. Не могло случиться столько совпадений сразу. Это был знак. Рунольв вернул свою душу, но взамен отдал вновь обретенную жизнь. И я не могла не радоваться от того, что он вернулся к своим предкам, к себе самому. Ведь он об этом мечтал. Но мне от этого легчен не становилось.

В ту ночь он мне приснился. А может это был не сон. Я открыла глаза и увидела, что Рунольв подошел и сел на другой стороне кровати. Он посмотрел на меня и грустно улыбнулся:

— Ты по-прежнему не боишься.

— Мне будет тебя не хватать. Ты ведь знал, что я тревожилась не просто так, правда?

— Да, просто не хотел тебя пугать. Это должно было произойти. Каждый, кто искупил проклятие, получает взамен смертную жизнь. Но они никогда не живут долго. И это всегда странная смерть.

— Ты ведь больше не придешь?

Он покачал головой:

— Нет. Просто не мог уйти не поговорив. Наверное, многое нужно сказать... Но сначала о деле. Я написал завещание. Оно в сейфе. Код ты знаешь. Пожалуйста, проследи, чтобы тело сожгли.

— Но как я это сделаю — ведь я формально для тебя никто?

— У меня есть друзья, это люди, но они посвященные — им известно и таких как я и обо всем другом. С документами проблем не будет.

— Это ничего, что я знаю про тебя — ведь это тайна.

Рунольв покачал головой.

— Они об этом не знают. Просто не говори ничего.

— Разве трудно догадаться?

— Просто пока слова не произнесены, они ничего не значат. Поэтому не говори. — Он посмотрел на меня. — Ты ведь хочешь знать, что случилось, отчего я стал таким.

— Я очень хотела спросить, но не решалась.

— Боялась разочароваться?

— Нет, не боялась. Я никогда не верила, что ты мог сделать что-то, что могло бы изменить мое мнение о тебе. Просто мне казалось, что эта история до сих пор причиняет тебе боль.

— Как ты только умудряешься такое почувствовать? Ты ведь совсем не разбираешься в людях. Просто веришь им. И прощаешь. Почти все.

— Нет. Я верю не им, я верю в них. — Я слегка улыбнулась. — Сколько раз ошибалась, и все равно не могу не верить в людей. Но это не о тебе.

— Я много чего в той своей жизни сделал такого, чем не могу гордиться. Но именно того, из-за чего прозвучало проклятие, я не совершал. Но мне не поверили.

— Кто это был? Кто произнес проклятие?

Рунольв отвернулся к окну.

— Ты всегда умела видеть главное. Да, меня не так уж волнует проклятие само по себе. — Он усмехнулся. — Меня обвинили в предательстве. Но это не я предал, это меня предали, предали когда не поверили.

Он снова повернулся ко мне.

— Меня прокляла мать. Это самое страшное проклятие. Если в других случаях человек не осознает, что случилось что-то страшное, то здесь все ясно. Человек, на которого обрушилось материнское проклятие, никогда не живет долго.

Мне хотелось обнять его, но это теперь было невозможно. Я видела, как сквозь него проходит свет — здесь был только его дух.

Я моргнула и поняла, что плачу.

— Это даже звучит страшно. А у тебя была семья?

— Да. Жена, сын.

— Ты с ними потом не виделся?

— Нет. Я появился после смерти далеко от тех мест. И долго не мог вспомнить, что произошло, и кем я был. Потом я видел свою жену. Она умерла через несколько лет от лихорадки. Я видел ее, когда она совершала переход на другую сторону.

— Ты любил ее?

— Почему любил? Я и сейчас ее люблю. Это такая любовь, которую невозможно забыть даже после смерти. Я скоро ее увижу.

— Она тебе поверила?

— Да, Бажена никогда не сомневалась. Но было уже поздно. Проклятие уже было произнесено. Когда я уезжал из дома, то знал, что не вернусь.

— Красивое у нее имя.

Я не произнесла "было", ведь в его понимании она не умерла.

— Не только имя. Но, наверное, это тебе не интересно. Может, ты хочешь еще о чем-то спросить? Скоро рассвет.

— Что это было за поле?

— Ты видела поле? Когда?

Я рассказала ему о том видении.

— По этому полю пройдет каждый в свое время. Я думаю, ты знаешь, что все это значит.

— Да. Тогда я спрошу еще. Ведь души могут оттуда возвращаться?

— Не все. Есть определенный порядок. Это знание утеряно в современном мире.

— Значит, ты можешь вернуться?

— Это буду не я. После перехода за реку никто не остается прежним.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Да. Душа возрождается в новом человеке. Но не всегда.

— А есть какие-то условия?

— Их слишком много. Там нет твердых правил. Ничего не предопределено.

Я взглянула в окно. Небо уже светлело. Покров ночи скоро сдвинется, уступая место солнцу и яркому, светлому небу.

— Сегодня будет солнце.

— Ты любишь солнце.

— Да. Я так хочу тебя обнять. Это было самое счастливое время в моей жизни.

— Ты же понимаешь, что это невозможно.

— Ты не знаешь, откуда между нами это притяжение?

— Нет. Хотя было бы интересно узнать. Это так странно. У меня есть только предположение, что ты, возможно, происходишь из одного со мной рода. Это многое бы объяснило. Я думаю, что это тепло от общего очага.

— Это было бы здорово.

— А может, просто ты такая особенная. У тебя очень теплая душа. Я вижу ее очень хорошо, особенно теперь. Тебе ведь всегда больнее, чем другим.

— Просто я принимаю все слишком близко к сердцу.

— Да, у тебя нет той защиты, которая не позволяет глубоко ранить. Может поэтому от тебя идет такое тепло.

Он посмотрел в окно, потом сунул руку в карман и достал оттуда небольшую подвеску на тонком шнурке. Посмотрев на нее некоторое время, Рунольв положил ее на подушку возле моей головы.

— Я знаю, ты боишься грозы. Это оберег. На нем защитные знаки. А внутри особый цветок. Сейчас такие уже не растут. Он отгонит плохие сны.

Рунольв протянул руку и осторожно провел ей по моей ладони. Было такое ощущение, что ее коснулся прохладный ветер.

Солнечный луч упал на кровать, и он растаял.

Я проснулась через несколько часов после рассвета. Глаза горели, наверное, я ночью плакала. Сначала мне показалось, что это был просто сон. Но, оглядевшись, я увидела оберег. Из черненого серебра, очень красивый. На нем были вырезаны какие-то знаки, а по краям вправлено несколько маленьких прозрачных камней. Горный хрусталь, пронеслось у меня в голове. Рунольв когда-то рассказывал о разных камнях, я была уверена, что не ошиблась. На внутренней, плоской стороне были слова, которые, правда, я не смогла прочитать. Я нашла маленький замочек и открыла. Внутри лежала ветка с тремя крошечными цветками нежно голубого цвета. Они не выглядели высохшими или искусственными — напротив, казалось, что лишь мгновение назад цветы росли не каком-нибудь лугу.

В сейфе действительно оказалось завещание, а на следующий день позвонили те друзья, о которых говорил Рунольв. Похороны были не обычными. Я ожидала, что тело кремируют, но это оказалось совсем не так. Был настоящий костер, а потом был насыпан курган. Все было сделано далеко в лесу, там, где до могилы не доберутся ни туристы, ни лесорубы.

После всего у меня в душе осталась какая-то пустота. Я не могла горевать по нему — ведь он хотел уйти. Но и как раньше уже ничего не было. Я ушла с работы, потому что не могла выносить сочувственные взгляды коллег. Полностью изменила свою жизнь. Рунольв сказал, что мне на роду не написано оставаться одной, но судьба сама найдет меня, когда придет время. Я ему верю. Когда-нибудь это случится, и я снова не буду одна.

В последнее время меня не покидает предчувствие чего-то хорошего. Конечно это лишь тень той радости, которую я чувствовала, когда Рунольв был здесь. Но предчувствия меня никогда не подводили.

И, ожидая нового рассвета своей судьбы, я мечтаю только об одном. Когда-нибудь у меня будет сын. Пусть Высшие позволят ему обрести душу Рунольва.

Старая аннотация. Убрала в конец, потому что она вызывала нездоровый ажиотаж и многие дальше не читали из-за вампиров, которых тут в общем-то и нет.

Что нам известно о вампирах? Что они бессмертные холодные убийцы, не ведающие жалости, не имеющие совести и сострадания. Как просто осудить. Особенно просто, когда происходящее далеко, не касается ни твоего мирка, твоей жизни.

А вы знаете хоть одного вампира? Может быть, есть научные работы, в которых раскрыты их тайны? Откуда взялась эта ненависть и страх, если ничего достоверного про вампиров неизвестно?

Но их же не существует — возразите вы. Для вас — не существует. Но не для меня. С одним я была знакома.

Рунольв — так его звали.

произведение на моем сайте