|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Максим Сергеич прикрыл за собой дверь и потянулся, вдыхая свежий после ночного дождя воздух. Был он средних лет, в плечах узок, а росту, хоть и высокого, но в силу некоторой сутулости, незаметного. При этом, повстречайте вы его где-нибудь на железнодорожной станции или на Ялтинских набережных, то невольно вновь и вновь утыкались бы взглядом в хрупковатую эту фигуру, да и поймали себя бы на мысли, что хотите узнать о нем побольше. Но... В чем тут было дело — в открытом ли взгляде ясных добрых глаз его или в загаре, свойственном, скорее, южным рубежам Российской Империи, али еще в чем... сказать не решусь.
Тем временем герой наш оторвал от растущего у крыльца чертополоха колючку, еще влажную и прохладную от росы, и, перекатывая ее между пальцами, направился к главному зданию больницы.
Уездная психиатрическая лечебница Nо 12 сколь, по своему призванию, была юдолью скорби и печали, столь же представлялась местом уютным и глазу приятным. Фасадом обернутая к изрытой колдобинами узкоколейке и полю за ней, с этими прелестными розовыми колосками вереска и мохнатыми зарослями крапивы, с оставшихся трех сторон больница была окружена густым липовым лесом. От того ли, а, возможно, и благодарю удачно расположенной розе ветров, на территории лечебницы постоянно пахло душистыми соцветиями вереска, той же липой да жимолостью.
Что касаемо самих зданий больницы, то, пускай, и находились они в свойственном нашей глубинке некоем запустении, но были в еще неплохой, как выразился бы мой сослуживец штабс-капитан Ручейников, формуляции для исполнения возложенных на них обязанностей.
Посему, аккуратно переступая лужи и размытые до каши участки, Максим Сергеич дышал полной грудью, улыбался солнечному утру и всячески жизнью наслаждался.
Дойдя так до взрезанной трещинами лестнице, наш герой поднялся и открыл дверь главного входа:
— Добрый день! — поприветствовал он людей в передней. Голос у Максима Сергеича был под стать внешности — тихий, но приятный, располагающий к дружеской беседе.
Из проема пахнуло на него горячей смесью мочи и кислой капусты, столь резких и неприятных после улицы. Несколько больных бесцельно шатались в своих синих пижамах по коридору, да разговаривали там же два врача — мужчина и женщина.
— Здравствуйте! — направился к Максиму Сергеичу мужчина и протянул руку. Говорил он высоким сочным баритоном, а телосложение имел самое, что ни на есть, богатырское. Так что над сутуловатым Максимом Сергеичем возвышался, аки Голиаф над Давидом. — Новый врач, смею утверждать? Я — фельдшер, Казаухов Аполинарий Матвеич. А это, — кивнул он на подошедшую женщину. — Варюшка, наша кастелянша, сиделка и помощница в любых делах. Как отдохнули после дороги?
— Максим Сергеич Фирсов. Благодарствую, хорошо. После духоты Петербурга сплю в ваших краях, аки младенец, и даже чувствую себя моложе.
— Что ж, в таком случае... Мы для вас уже все приготовили, и, пациенты ждут не дождутся с врачом новым познакомиться... Варюшка, покажете Максиму Сергеичу его кабинет?
— Конечно, дорогой Аполинарий Матвеич. Идемте, — последнее предназначалось уже нашему герою, и тот последовал за девушкой.
— Мы после вашего предшественника ничего там не меняли, но, ежели понадобятся инструменты какие, али еще что, то дайте знать. — Варюшка выглядела лет на 28. Личико — миловидное, волосы — кудрявые и белокурые. И все было бы прекрасно, кабы не чуть прикрытые глаза да опущенные, будто обиженные чем-то, рта уголки — благодаря им девушка более всего напоминала мне корову Нюрку, жившую в стародавние времена в хозяйстве моих родителей. Корова эта часто бывала не доена и подолгу занудно мычала, фактом этим крайне недовольная. — Первая пациентка уже ждет вас, — Варюшка поправила выбившийся из-под шапочки локон. — Журнал ее наблюдений на столе... Еле нашла — был у вашего предшественника под кроватью... Павел Петрович с ней больше всего работал, так что мы подумали — лучше с нее и вам начать. Еще несколько пациентов-старожилов... И чиновник из города с жалобами на частую хандру... Пока, все. Если что, зовите меня или санитара Никифора.
— Непременно, Варенька, непременно. А что, много ли сейчас здесь больных?
— Семнадцать душ, Максим Сергеич. Лечебница наша небольшая, но, все ж таки, вторая на уезд, так что мы и не жалуемся. — Они повернули за угол, где, величественно ступая, шел толстый рыжий кот. Максим Сергеич тихонько позвал его: "кис-кис", — на что получил презрительное "вяаав" и не менее презрительный взгляд через плечо. — Дело свое потихоньку делаем, наград никаких не просим...
— А что, главврач здешний? Каков он?
— Владимир Олегович? Он — светлейший человек! Всем тут заправляет, следит, кабы не крали, больных не обижали... От практики он отошел — только раз в неделю обходы устраивает. Но, если что не так, отчитает — мало не покажется. А... Максим Сергеич, вы позволите... — девушка нервно затеребила полу халата и посмотрела на спутника.
— Да. Говорите, Варенька.
— Вы меня извините, коли не так. Правду молвят, что... Итальянец вы?
— Ох, — рассмеялся добродушно Максим Сергеич. — Да кто ж вам такое сказал?
— Да все в городе только и говорят. Едет, мол, к нам из столицы доктор итальянский.
— Что ж, доля правды в этом есть, — пожал плечами врач. — На Корсике я родился. Этот остров когда-то принадлежал Генуе, а... затем, был продан Франции за долги. Так что... Корни итальянские имею.
— А как же... а зовут — по-русски?
— Отец мой — торговец из Петербурга. Путешествовал по всему морю Балтийскому, а, потом, и Средиземному, да и нашел себе жену. Семья ее отпускать не хотела, так и жил я там до 14 лет. А когда мать умерла, то поехал к отцу в Петербург.
— Поди, страшно было? Оттуда — к нам ехать, — покачала головой кастелянша и остановилась у одной из дверей.
— Да, чего ж тут страшного, Варенька. Люди — они везде одинаковые. И хорошие есть, и плохие. Хоть в пустыне, а хоть и на самом севере, где льды и вьюги одни.
— Какой вы, однако, смелый, Максим Сергеич... — улыбнулась девушка. — Вот, кабинет ваш, — указала она на дверь.
— Благодарю, Варенька. Пойду я.
С этими словами, герой наш и шагнул внутрь.
— День добрый, — поздоровался Фирсов с пациенткой, нервно мерившей помещение маленькими шаркающими шажками. Это была женщина возраста неопределенного, но с болезненной худобой и румяными щеками, невольно наводившими на мысли о чахотке. — Да вы садитесь! В ногах правды нет.
Та ничего не ответила, но на краешек стула для посетителей опустилась.
— Вот и славненько, — осматриваясь, подошел к столу Максим Сергеич.
Кабинет оказался просторным, но практически пустым. С единственным окном, выходящим на кусты сирени, да иконой Николая Чудотворца в углу.
— Так, вы у нас будете... — посмотрел он на журнал. — Огонежская Марфа Петровна. Будем знакомы! Меня вы можете звать Максимом Сергеичем. Я буду теперь вместо вашего предыдущего врача... с которым... приключился несчастный случай...
— Несчастный случай? — впервые подала голос пациентка. Прозвучало это чуть визгливо и на слух неприятно, но Максим Сергеич расценил речь как факт положительный. Да и сама Марфа Петровна, обернувшая к доктору лицо, не смотря на тронутые ранней сединой и лохматые волосы, женщиной оказалась юной и прелестной. Той породистой природной красотой, что встречается обычно у казачек или детей разных народностей.
— Да, мне так сказали, а... Вы не согласны?
— Они что угодно скажут, — тряхнула головой в сторону двери пациентка и наклонилась вперед, будто пошептаться желая. — Только вы никому-никому тут не верьте! Никому нельзя... Никому...
— Хорошо, — добродушно улыбнулся Максим Сергеич. — Но... Давайте, перейдем к вам. Я только приехал и с историей болезни вашей ознакомиться чести не имел — не будете ли вы любезны, рассказать, из-за чего вас тут держат?
Марфа Петровна в ответ крайне мило улыбнулась и прошептала:
— Меня маменька убила.
— Маменька... — опустил глаза вниз и куда-то вбок доктор. — ... говорите...
Он открыл журнал наблюдений и стал просматривать записи. В конце первой же страницы стоял диагноз: "Множественное личности разделение, острой манией преследования усугубленное". Далее шел довольно основательный анализ, проведенный предыдущим врачом "...в числе прочих, мною были установлены следующие личности: Марфа Петровна, ее мать — Клавдия Яковлевна, отец семейства — Петр Борисович и некий Ишка. Личности все эти состоят в сложных социальных связях друг с другом, однако выявить закономерность проявления той или иной мне не удалось. Известно, однако, что отец семейства может "позвать" жену и дочь, и те станут говорить с вами. А Ишку же кликать никто не хочет, али бояться его, али чем на него обижены. Склонен думать, что личность эта для дела выздоровления пациентки ключевая, и усилия все нужно приложить, дабы контакт установить с нею..."
Максим Сергеич закрыл журнал и поежился. Пациентку, кажется, его молчание нисколько не тронуло — она все улыбалась да смотрела на угол стола.
— Марфа Петровна, позвольте, вы же не будете отрицать, что я сижу перед вами?
— Н-нет, — подозрительно посмотрела на Фирсова женщина.
— Но, меня никто не убивал, — примирительно развел руки врач. — Согласитесь, конфуз получается.
— И тебя убили! Всех, всех убили!!
— Хорошо, — Максим Сергеич сказал это сколь можно мягче. — Позвольте, о другом поговорить. Человек... По имени Ишка... Как бы с ним мне обсудить дела некоторые?
— Не надо с ним! — опустила глаза женщина и начала стучать рукой по столу. — Не надо... НЕ НАДО!!! — вдруг, закричала она, продолжая исступленно бить по столу. — НЕ НАДО!!!!
— Не будем, хорошо! — Максим Сергеич схватил руку пациентки. Та от ударов покраснела, кое-где ободралась лоскутами кожа. — Слышите, Марфа Петровна? Не будем!
Женщина посмотрела на державшую ее ладонь и прислонилась к ней румяной от болезни щекой:
— Не надо, Ишки...
— Не будет, не будет, — успокаивающе повторил доктор. — На сегодня закончим, пожалуй. Сейчас... — он осторожно высвободил руку и подошел к двери. — Никифором будешь? — заприметил он в коридоре угрюмого детину в белом халате.
— Он самый, ваше благородие.
— Да какое тут "благородие"! Максимом Сергеичем зови. Отведи пациентку в палату и проследи, дабы сегодня ей влажные примочки поделали... И капелек валериановых по 30 штук на стакан воды — после каждого приема пищи. А, и руку ей промыть надо!
— Сделаем, Максим Сергеич.
Отпустив Марфу Петровну, герой наш принял еще нескольких пациентов, а оставшихся — перенес на другой день, решив прежде ознакомиться с историями болезней.
Посему, Максим Сергеич вышел из кабинета и направился на встречу с главврачом.
— Максим Сергеич! — натолкнулся на него в коридоре фельдшер Казаухов. — Как работается?
— Благодарю, движемся потихоньку.
— Вы, — оглянулся по сторонам фельдшер. — Часом, больного Ефимова еще не принимали?
— Нет, а что такое?
— Это хорошо. Как будете — скажите, что вы — Суворов! Я ему сказал, так он мне каждый день при встрече честь отдает!! — мерзко захихикал Казаухов.
— Позвольте, как же так можно! — возмутился Максим Сергеич. — Мы лечить их должны, а не... Издеваться!
— Да что ж вы, Максим Сергеич. Неужто, жизнь ничему вас не научила? Сами подумайте, сколько больных до нас было, и будет после? Лечи, не лечи — всех не перелечишь! Так что все это — полнейшая фик-ци-я. Так я вам скажу.
— Знаете, я шел к Владимиру Олеговичу... — чудом сдержал свое благородное возмущение доктор.
— А! Да, да, конечно. Не изволю долее задерживать. Но про Суворова не забудьте!
Владимир Олегович оказался под стать столу, за которым сидел, — низким, квадратным и явно на долгие годы сделанным. С не по возрасту живыми черными глазами и аккуратной бородой.
Они немного поговорили о последних веяниях в психиатрии, приятно удивились, когда выяснили, что выписывают один и тот же научный журнал, да и собрались каждый дальше заняться своими делами.
— Один вопрос, если позволите, Владимир Олегович? — уже поднявшись со стула для посетителей, спросил Фирсов.
— Конечно, дорогой мой. Чем могу...
— Пациентка одна сказала мне, что... Усомниться можно в причинах смерти моего предшественника. Мне же говорили, это несчастный случай...
— Да что ж вы, голубчик, пациентов слушаете, — усмехнулся главврач. — Они и не такого понарасскажут. Дай только волю... А что до Павла Петровича...
Не уследили мы за ним... Не выдержал напряженной работы — спиваться начал, от людей удаляться... Так и гулял он по лесу как-то и по нетрезвости, полагаю, склона не заметил — упал и... насмерть. Охотники только через два месяца нашли, и то — случайно. Мы уж думали — бежал...
— Ну, спасибо, — облегченно вздохнул доктор. — Успокоили. А то я уж думать начал... Да уж, ввела она меня в заблуждение, пациентка эта... — Максим Сергеич поблагодарил главврача за разъяснения и отправился обратно к себе — изучать журналы наблюдений.
В записях по Марфе Петровне, с которых он решил начать, в основном шли подробные описания диалогов врача с разными "личностями" сей пациентки. Надо сказать, большинство их было почти безрезультатными. Как ни пытался его предшественник всеми возможными и невозможными способами выведать истинную натуру Ишке, но тот всегда ускользал, словно некий бесплотный дух.
Лишь единственную запись психиатр охарактеризовал, как проявление таинственной четвертой личности:
"... Чувствовал я, что настроение у нее благодушное и спросил, каков он из себя. Тут-то и случилось — лицо ее изменилось, стало злым, как у Сатаны. И ждал я уже, что покажет он себя, однако на том все и закончилось..."
В последующие дни, судя по журналу, диалоги становились все длиннее, а ремарки самого Павла Петровича — все запутаннее и туманнее. Похоже, идея установить личность этого Ишки настолько захватила врача, что тот стал забрасывать другие дела, забывать про сон и еду...
— Максим Сергеич? — открылась дверь, и в проеме возникла белокуро-кудрявая голова кастелянши.
— Да, Варенька?
— Прикажете обед подавать? Уже и полдень, а вы все работаете.
— Ох, Варенька, да, что-то я...
— Сейчас, тогда, скажу на кухне.
— Благодарствую, Варенька. Еще одно, ежели не в тягость — Сильвестр Андреич вчера говорил, что в город меня отвезти может. Вы спросите, когда он поедет?
— К-какой такой Сильвестр Андреич? — изумилась белокурая голова.
— Ну как же... Смотритель ваш.
— Да нету у нас смотрителя никакого, что вы такое говорите? Я заместо его и работаю тут. Думаете, только за белье отвечаю — нет, ношусь, аки белка в чертовом колесе... Все делаю...
— А... — Максим Сергеич хотел сказать, что вчера вечером как раз Сильвестр Андреич его встретил и впустил, но промолчал. Некий червячок, грызший его сознание с приема Марфы Петровны, наконец, вылился в две оформленные мысли: во-первых, в лечебнице творилось что-то неладное, а, во-вторых, его обманывали. Но кто врет, Варенька или смотритель? И зачем?!
— Ежели в город вам надо, то вечером за Владимиром Олеговичем заезжает повозка. Можете с ним...
— Хо... Спасибо, Варенька.
Кастелянша бросила на Максима Сергеича подозрительный взгляд и удалилась.
Обеда герой наш так и не дождался, но был увлечен так журналом Павла Петровича, что и думать про еду забыл.
Чем ближе к концу, тем более записи путались и повторялись, местами были вырваны, а кое-где переходили и в полнейший бред: "... Чувствую я себя духом бесплотным, для остальных невидимым и неосязаемым. Хожу я по коридорам больницы, но никто со мной не здоровается, на реплики мои не отвечает. Пациенты — и те меня игнорируют.
Еду я начал воровать из столовой и прятать. То, что приносят, есть нельзя. Нельзя, никак нельзя. Верить, разве, им можно?
Здесь что-то творится. Я чувствую. Я знаю. Что-то вершилось тут с самого начала... ", — части текста были написаны совсем неразборчиво, но и так становилось ясно, что записи по наблюдению за больной с каждым днем уступали мыслям и мировоззрениям сходящего с ума человека, который видел вокруг себя лишь некий страшный заговор.
Наконец, в последнем дне значилось следующее: "... я нашел ответ! Как же все просто было и понятно. Только оглянись, со стороны посмотри. Кто мог бы думать, что ответ сей в дереве. И вот он! Как же я был глуп! Бежать, бежать отсюда. Гиблое место. Но, прежде, истина должна восторжествовать! Истина. Ей я служу по призванию своему и ей же верен останусь до самого конца".
Максим Сергеич откинулся на спинку стула. От долгого сидения в одной позе ныли спина и шея.
"А что, если не сошел он с ума, как все тут, видимо, считают? Если... Разгадал тайну некоторую, и от того убит был?
Но, что за тайна сея... И почему в дереве каком-то ответ?
Ясно тогда лишь, что либо Сильвестр Андреич, либо Варенька тут замешаны... Потому как, врет один из них...
А, если правда убили его...
"...истина должна восторжествовать...". Пошел он разоблачать убийцу, значит! И отправился не в случайное место, а туда, где ответ был!
Надо на место то, где нашли тело предшественника моего! Нечисто тут все... Ох, нечисто!"
С мыслями этими, Максим Сергеич вышел из главного здания и стал искать смотрителя.
— Сильвестр Андреич! — заприметил он работника. Тот был жилистым, уже немолодым мужчиной, неуловимо напоминающим чем-то тягловую лошадь. Их тех бывших крестьян, на ком все народное хозяйство до сих пор держалось и держаться будет. Они, пускай, и ворчат о жизни плохой, о притеснениях со стороны дворян и чиновников, но без невзгод да трудовых тягот быстро хиреют и спиваются. А так — хоть плуг им давай, хоть вместо плуга этого на поле отправляй, работать за троих будут.
— Доброго здравия, Максим Сергеич. Как первый денек?
— Хорошо, благодарствую. Сильвестр Андреич... никак в толк не возьму... Смотритель же вы? А Варенька говорит, что смотрителя здесь нет, и вы тут никогда не работали.
— Да... Что вы такое... — мужчина побледнел и перекрестился. — Варенька до меня тут была, да только с год назад померла от тифу брюшного.
— Как, померла? — теперь уже настал очередь бледнеть Максима Сергеича. — Я же... С ней...
"Что же за чертовщина такая... Она говорит — его нет, а он — ее. Поди, разбери!"
— Ваше благородие, не выспались вы, может?
— Сильвестр Андреич, и сам уже не ведаю... А Никифор, Аполинарий Матвеич, Владимир Олегович — они-то живы??
— Да живы. Куда им деться? Этот-то, поди, еще и следующего царя-батюшку переживет!
— Владимир Олегович?
— Он самый, — смотритель оглянулся по сторонам, словно желая убедиться в отсутствии лишних слушателей. — Это шельма отменный, я вам скажу.
— Да за что ж вы его так?
— Да за дело, Максим Сергеич! Уезд денег дал на улучшения, а он... — Сильвестр Андреич горестно махнул рукой. — Шиш, а не улучшения! Себе все утянул...
— Дела...
— Дела! — согласно кивнул работник.
— Сильвестр Андреич... Вопрос тут... Да не вопрос даже — сомнения меня одолевают, — решил раскрыть карты доктор. — Что не случайно, Павел Петрович умер. Не знаете вы, где тело его нашли? А, коли знаете, не отвезете туда?
Фирсов внимательно изучал лицо смотрителя, но тот на его слова никак особенно не отреагировал:
— Да я и сам подумывал, что не несчастный то случай был. Не падают так просто люди с холмов! Место... Примерно знаю... За городом это. Отвезу. Часика в три, ежели позволите.
— Конечно, Сильвестр Андреич, конечно, — психиатр развернулся и пошел обратно к себе.
"Откуда он знает? Коли, нашли-то охотники! Неужто, он и убил? Тогда и меня убить попытается...
Эх, делать надо что-то, делать... Только что? Почему убили Павла Петровича — вот, вопрос главный. И связано это с Марфой Петровной, видно. Как, только?!"
— Никифор! — поборов сомнения, окликнул он в коридоре санитара. — Приведи Марфу Петровну обратно.
— Сейчас, ваше благородие.
— Валерияну давали ей?
— Давали, как вы сказали.
— Ну, веди давай.
— Марфа Петровна, — обратился он к женщине, когда Никифор усадил ту на стул для посетителей. — Любите вы рисовать?
Пациентка пожала плечами:
— Не обученная я. Только, что ж вы меня дочери именем кличете, — на редкость осмысленно ответила она.
— К-Клавдия... Яковлевна?
— Да.
— Клавдия Яковлевна... — замялся Фирсов, поневоле пораженный преображением пациентки. — Тут... и уметь не надо. Вот, — обернул он к ней журнал чистой страницей, и принялся искать по ящикам стола чернильницу. Плесневелая головка сыра, засушенный хлеб, еще какая-то еда — чего только не натащил к себе обезумевший Павел Петрович... — Далеко же запрятал... Вот, чернила вам и перо. Нарисуйте, как можете, дом свой.
— Дом? — женщина подозрительно посмотрела на врача, но перо взяла.
— Если позволите, — кивнул Максим Сергеич.
Пациентка дрожащей рукой окунула стержень в чернила и начала выводить тонкие линии. Большой квадрат... Треугольник крыши сверху... и два окна...
— Достаточно, Клавдия Яковлевна. Видите, как хорошо у вас выходит. А говорите — не обученная. Клавдия Яковлевна, а покажите мне на рисунке, где вы сами в доме?
— Т-ут, — неуверенно растягивая звуки, ткнула она в большой квадрат.
— Хорошо. А дочь ваша?
— И она тут.
— Муж ваш?
— Н... Нету его. Повозкой задавило. Нету его дома... — завертела головой женщина.
— А скажите, Клавдия Яковлевна... Ишка в доме после появился? После того как мужа задавило?
— После... — женщина слегка отпрянула от листка, будто этот Ишка и в самом деле там был.
— Клавдия Яковлевна... А когда Ишка в доме, где вы?
— Здесь... — прозвучал скорее вопрос, нежели утверждение, но палец снова был направлен на большой квадрат.
— А Ишка?
— И он здесь...
— А чем каждый из вас занимается?
Женщина резко покраснела:
— Лю... Любим друг... Друга...
— Любите... — Максим Сергеич казался разочарованным. — А дочь ваша — где в это время?
— В... Подвале...
— В подвале? Почему?
— Плохой Ишка! Нельзя, чтобы ее видел! Нельзя... — заметались по сторонам глаза женщины.
— Он... Ее тоже... Любит?
— Н... — женщина часто-часто задышала. — Нельзя... Плохой Ишка!
— Почему плохой? Он бьет ее? Бьет и любит?
— Да! Нельзя, чтобы видел! Маленькая моя... Нельзя... прячься девочка моя... — пациентка задышала хрипло и стала качаться из стороны в сторону.
Максим Сергеич, в смятении, провел рукой по волосам. "Неужто, насильник... Но... Тогда все понятно становится... Вот, откуда травма психическая пошла! Вот, откуда все началось. Личность Ишки она с любовника матери взяла, да только показывать боится, потому как настоящий Ишка ей до сих пор страх внушает..."
— Клавдия Яковлевна... Вы как-то заперли дочь в подвале, да там и оставили на несколько дней, боялись за нее потому что... Так? — дождался он слабого кивка. — И думали, что умерла она там? Думали?
— Убила ее... Своими руками и убила... Марфушку мою... Не осквернил он ее чтобы больше!
— Не убили, Клавдия Яковлевна! Ваша дочь выжила. Слышите? Тут, она. Передо мной. Видите? Жива дочка ваша.
— Нет, нет! Убила ее! Убила!!
— Жива, она. Марфа Петровна, скажите матушке. Объясните, что живы вы.
Лицо пациентки неуловимо начало меняться, будто заходили под кожей кости.
— Марфа Петровна, это вы?
— Я... — чуть сипло прозвучал в ответ ее голос.
— Марфа Петровна... Еще немного... Самое важное... Как Ишка выглядел? Из городских он? — подался вперед Фирсов.
— Угли... Угли... — завертела она головой. — Угли...
— Он жег вас? Кожу прижигал?
— Угли!! Угли!!! — движения головой становились все яростней и быстрее.
— Марфа Петровна, нету их. Углей нету. Все в порядке!
— УГЛИ!!! — завизжала она во весь голос и резко остановилась. На Максима Сергеича с невероятной злобой и ненавистью смотрело лицо Ишки.
— Я полагаю... — вдруг, пациентка бросилась вперед и вонзила перо в руку врача. — Ааааа! — закричал тот и попытался отскочить... но женщина один прыжком преодолела стол и повалила его на пол:
— На мое позарился! — прорычала она, брызжа слюной. — Мое!! — И стала бить его по лицу, раздирая ногтями кожу.
— Постой... Нет... — врач попытался защищаться, но у тощей с виду пациентки сил оказалось гораздо больше, словно он и в самом деле дрался с мужчиной.
— Моя она!!! — Максим Сергеич уже перестал чувствовать руки от ударов и только прятал, как мог, лицо.
— М... Марфа Петровна... Марфочка... — неожиданно мягко, сквозь боль, произнес он. — Мне можно сказать... Можно поплакать. Ругать я не буду....
— Не смей!! Не отдам!
По разодранной щеке Фирсова потекла, заливаясь в нос, в рот его собственная кровь.
— Марфочка... Поплачь... Все уже...
— Убью!!! — врача едва не вырвало от сильнейшего тычка коленом в живот.
— Поплачь девочка... Можно уже... — чуть не теряя сознание, прошептал Максим Сергеич. Удары начали ослабевать. — Можно уже... Я не обижу... Все хорошо будет...
Фирсов медленно разнял руки — никто больше его не бил. Никифор, в суматохе вошедший совсем незаметно, обхватил пациентку и волок по полу от врача. Марфа Петровна не вырывалась — только всхлипывала тихонько, сотрясаясь от той страшной дрожи, какая бывает лишь в минуты сильнейших нервных потрясений.
— Живы? Ваше благородие?
— Жив... — с трудом поднялся Максим Сергеич.
— Связать ее?
— Не надо, отпусти. Видишь, прошел уже приступ.
Все хорошо... — подошел он и начал гладить Марфу Петровну по голове. — Ишки нет больше. Тут никто тебя не обидит.
— Н-нет... — завертела головой женщина.
— Что такое?
— Тут он... нигде не спрятаться...
— Нет-нет! Это все осталось позади. Прошло... Уже и лет прошло сколько...
— Не осталось... Тут он...
— Как же... Или... Погоди, он тут, в лечебнице? Приходит к тебе?
— Да! Нигде не спрятаться!!
— Кто он? Пациент? Врач? Из города приходит? Марфочка, кто?
— Н-не знаю!! Тут он! Тут...
— Ладно... Не страшно, что не знаешь... Я найду я его... И все закончится. Только... Никифор, пойди за водой? Горячей и побольше принеси.
Санитар посмотрел сначала на пациентку, потом — на врача:
— Не прибьет она вас?
— Не прибьет, давай скорее.
Максим Сергеич дождался, когда детина покинет помещение:
— Марфа Петровна, пока его нет, отведу я вас в свою комнату. Вы там сидите и не показывайтесь никому! Хорошо?
"Ибо любой тут и, даже Никифор, Ишкой может быть... Но кто?"
— Хо-хорошо... — сквозь всхлипывания прошептала пациентка.
— Вроде бы, правильно идем. Но я сам там не был, только со слов знаю...
"Он или не он?!" — думал Фирсов, шагая за смотрителем по лесу. Всю дорогу от лечебницы психиатр то и дело прятал руку за пазухой, где был укрыт от посторонних глаз заряжённый пистолет. — "Движется, как будто знает куда. А говорит — нет..."
— Максим Сергеич, может, вернемся таки? Промыть бы вам раны? А то и смотреть страшно — в гроб краше кладут.
— Потерплю, Сильвестр Андреич. Ничего страшного.
"Что ж ты меня отваживаешь? Поди, не хочешь, чтобы я место то увидел... Чтобы не понял то, что и Павел Петрович покойный понять сумел!
А, может, не он? Знаю, что Варенька не врала, потому как женщина она и Ишкой быть не может. Но он-то зачем врал тогда?!"
— Точно, Максим Сергеич. Вон, обрыв тот, — указал на крутобокий холм впереди смотритель. — А, вон, и дерево, которое Павел Петрович телом сломал своим. Все, как говорили охотники.
Врач, вслед за Сильвестром Андреичем, встал под самим обрывом и осмотрелся. Деревце с треснутым стволом... Прошлогодняя листва под ногами, где-то птица трещит... Максим Сергеич, вдруг, понял, что и сам не знает, что искать.
— Смотрите, Сильвестр Андреич, на деревья. На них ответ, — вспомнил он записи из журнала.
И стали они обходить место по кругу. Фирсов держался при этом так, чтобы спину не подставлять, и краем глаза за спутником своим следил.
"Нападет? Ежели он, то убить захочет, как и Павла Петровича! Непременно нападет! Ну, только сделай подозрительное что — пристрелю! Под суд пойду, но пристрелю!"
Психиатр опустил глаза на показавшийся интересным предмет... но то была обычная ветка. Когда же поднял он взгляд, то рядом никого не оказалось.
— Сильвестр Андреич? — врач заозирался по сторонам, ожидая в любой момент выстрела или удара ножом, и снова сунул руку за пазуху.
"Ну, все! Теперь, точно он. Какое у него оружие? Прятаться или драться?"
— Максим Сергеич, тут я, — раздался голос сверху, отчего врач едва не выхватил оружие. Сам смотритель осторожно забирался вверх, цепляясь за кусты и корни деревьев. — Сами посудите... коли убили его... и с обрыва столкнули — то искать там стоит.
Фирсов выдохнул нервно и стал подниматься по склону вслед за смотрителем.
"Сбросить хочет? Как и Павла Петровича!"
— Давайте помогу, — Сильвестр Андреич, уже забравшийся наверх, сел на колени и протянул руку.
— Нет! — доктор дернулся, едва не полетев спиной вниз, да схватил пистолет свободной рукой. — Идите, я сам!
"Стрелять? А, коли, не он?! Одно движение..."
— Как пожелаете... — смотритель выглядел несколько обиженным.
"Легкой добычей тебе буду, думаешь? Нет, уж, дудки. За мной правда!"
Максим Сергеич дождался, пока спутник отойдет от края, и забрался наверх.
Они стали осматривать стволы, бросая то и дело друг на друга подозрительные взгляды.
"Может, и не здесь ответ? Может, разоблачить насильника в одном месте хотел Павел Петрович, а убили — в другом? Но где тогда дерево нужное? В месте... Где часто гулял он! Ну, конечно! Он же сам писал, что ответ у него под носом был... Или не связаны эти вещи? "
— Максим Сергеич, — обратился к нему смотритель. — То, не то — не знаю. Взгляните.
Психиатр подошел к дереву — на старой изрытой трещинами коре был вырезан круг, а в нем — имя. "Ишка".
"Вот, оно! Вот, почему пришел сюда Павел Петрович, и, вот, почему убит он был. Здесь — разгадка имени. Но, только... Значит, не смотритель — убийца и насильник, а... Кто?!!!"
— И еще тут, — подал голос Сильвестр Андреевич, который рассматривал в нескольких метрах правее другой ствол. И, будто зачарованные, пошли они по следу из вырезанных имен...
"Кто бы стал делать такое? Ребенок... Точно, ребенок или юноша. И рос он поблизости где-то..."
— Не знаете вы, живет тут кто рядом? — говоря это, Максим Сергеич осознал, что лес впереди расступается, и на открывшемся взору поле белеет стенами роскошный дом.
— Не знаю, Максим Сергеич, не хожу тут! Из богатых, видать, кто-то...
Доктор ускорил шаг, почти побежал к зданию...
— День добрый! — обратился он к старой женщине, перебиравшей на веранде облепиху. — Скажите, коли за дерзость не сочтете... Живет ли в этом доме или жил... Некто, кого в детстве Ишкой звали?
— И тебе день добрый, — спокойно подняла глаза женщина. — Живет! Сыночка моего так звали, да и зовут друзья и родственники до сих пор. Да только ты не первый, кто спрашивает.
"Павел Петрович! По его следу иду..."
— А полностью как величать сына вашего?
— Ишкаров Владимир Олегович.
— Главврач? В лечебнице?
— Да.
"Угли"? Чувствуя себя полнейшим дураком, Максим Сергеич вспомнил черные как ночь глаза руководителя больницы. "Вот, про что она говорила!
Все понятно... Все... И ответ под носом был — ведь, на всех документах фамилия Ишкарова...
И почему Павлу Петровичу в лечении не удавалось продвинуться — травма психологическая постоянно усугублялась!"
— Куда же вы... Максим Сергеич? Это... что ж, получается — Владимир Олегович убил его? — Фирсов стремительно бежал обратно к лесу, следом — едва поспевал запыхавшийся смотритель.
— Да, Сильвестр Андреич, он и убил! Спешить нам назад надо — вызволять Марфу Петровну.
— А это зачем?
— Потому, как Павел Петрович раскрыл, что главврач ваш — насильник! И за то убит был.
— Ничего не понимаю...
— Ааа, потом, Сильвестр Андреич! Потом все объясню!
К тому времени, когда они добрались до лечебницы, почти стемнело. Лишь над черной полосой леса еще оставался тонкий красный ободок, но и он, вот-вот должен был исчезнуть.
В комнате Максима Сергеича пациентки не оказалось, и они кинулись к главному зданию.
— Аполинарий Матвеич, — заметили они в холле Казаухова. — Не видели вы Марфу Петровну?
— Как же, Максим Сергеич, видел. На лечебном сеансе она у Владимира Олеговича. Ст... Стойте, нельзя туда, он настрого запрещает прерывать... — попытался он остановить кинувшихся к кабинету главврача мужчин.
Уже близ двери, Фирсов расслышал сквозь топот трех пар ног глухие влажные удары.
— Заперто... — бессильно дернул он ручку и выхватил пистолет. — Ломаем!!
— Да, что же вы, господа? Нельзя, процедуры! — снова попытался вмешаться Казаухов. — Зачем оружие?
— Или помогайте, или не мешайте! — видно, что-то было во взгляде Максима Сергеича, потому как фельдшер посмотрел на дверь, затем снова на героя нашего и ответил:
— В стороны отойдите, — разбежался и могучим телом своим бросился на преграду.
Хруст замка и петель — сквозь проем Максим Сергеич увидел кабинет. На полу лежало со спущенными штанами тело Владимира Олеговича, а Марфа Петровна исступленно била его стулом, забрызгивая все вокруг кровью из размозженной до неузнаваемости головы врача.
— Моя она!!! Моя... — хрипло повторяла женщина, снова и снова занося измазанный в крови стул. — Никому не дам, моя! Моя...
— Чудовище, им созданное, его же и погубило... — прошептал Максим Сергеич.
— Что? — непонимающе оглянулся смотритель. — Да что мы стоим! Вязать ее надо! Максим Сергеич, не стойте столбом!!
Трое мужчин в измазанной кровью одежде вышли из главного здания и почти синхронно сели на ступеньки лестницы.
— Дела... — прошептал Сильвестр Андреич. — Что ж ее казнят, теперь? Или на каторгу отправят?
— Не думаю... Ей и так всю жизнь от всех этих ужасов лечиться... Сколько же лет он ее насиловал... Коли начался этот кошмар, когда она девочкой была? — словно сам с собой рассуждал Казаухов. — А, с виду, приличный человек был... Журналы научные читал, делами управленческими занимался...
— Аполинарий Матвеич, — обратился к фельдшеру Фирсов. Казаухов дрожащими руками пытался разжечь трубку, но... все неудачно. — Вот, вы скажите... что за ерунда с Варенькой? Сильвестр Андреич говорит, умерла она, а вы... Сами ее мне представили.
— Ох, — фельдшер чертыхнулся и махнул безнадежно рукой с трубкой. — Как все некстати совпало... Вы уж не серчайте, Максим Сергеич — пошутить мы хотели. Дали пациентке самой здравомыслящей костюм врачебный, да и сказали кастеляншей нашей бывшей притвориться... Глупо вышло... Вы уж простите...
— Дела... — почесал в макушке Сильвестр Андреич.
— Дела... — повторил психиатр.
— Максим Сергеич, — обернулся к тому Казаухов. — Если позволите... все спросить хотел... Вы, правда — итальянец?
— Да чтоб тебя! На Корсике я родился! Корсиканец я. Кор-си-ка-нец!!! — Дела...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
